– Очень смутно, будто во сне.
Я не рискнул разочаровать своим незнанием этого поистине легендарного человека.
– Твой старший брат был моей надеждой на процветание словенов.
Вот так-то. А Ларс? Этот человек выделил старшего сына и забыл про других своих детей? Не мне его судить. Я то – попадашка. Я не Ларс. Я – Игорь.
Словно прочитав мои мысли, Гостомысл нахмурился.
– Я был не прав. Не должно отцу выделять средь своих детей лучшего.
Спасибо, утешил. Лучшего? Он даже не понимает, что говорит. То есть лучший погиб, а остался Иванушка-дурачок? Ларс? Я начал заводиться. Меня начинает напрягать эта ситуация.
– Умила сказала, что ты позвал меня на вече, как своего наследника. Это так? – я решил сменить тему, пока не наговорил лишнего.
– Так и есть. Ты – единственный мой сын. На вече будем решать, когда идти в поход на Гунальфа. И я хотел бы, – Гостомысл чуть приосанился, – чтобы ты повел наших воев и отомстил за братьев и всех погибших словенских воинов.
Бинго! Именно об этом я думал вчера перед сном. Когда Умила сказала, что на вече будет поднят вопрос о мести за смерть братьев, я понял, что это идеальный способ инсценировать свою смерть. Где, как не на поле боя, можно сделать «трупик»!? Я хотел спросить про место в походе, думал, что меня не отпустят, как единственного наследника, поберегут. А тут вон оно как. Я завис. Или это Гостомысл меня хочет «слить»? Я же не Сигурд, которого, наверняка, готовили на место вождя племени. Да нет, глупости. Это во мне говорит недоверие и подозрительность моего века.
Отец напряженно смотрит на меня, ждет реакции. Думаю, что он считает это предложение подарком. Знаком уважения к моему статусу наследника.
Надо как-то отреагировать, но меня прервал шум входящих в зал старейшин. По указанию Гостомысла я сел в отведенное мне место за его спиной. Начиналось вече. Я вдруг осознал, что присутствую на историческом событии. Новгородское вече – это же первый праобраз русской демократии. Не той демократии, которая сложилась в постсоветский период, вобравшая в себя куски истории европейского парламентаризма, а той, исконно русской демократии, которая могла бы дать фору древнегреческим полисам. Подсознательно я ожидал увидеть бородатых бояр, виденных мной в фильмах. Реальность оказалась несколько прозаичнее. Это были обычные люди, виденные мной на пристани. Да, большинство седовласые старцы, но в это время еще нет такого резкого расслоения между бедными и богатыми, как в моем времени. Здесь люди более открытые, более искренние. Даже негатив они стараются высказать в лицо, не боясь за свое будущее.
Вече раскрыло словенов в новом ракурсе. Этот народ интересен своей сплоченностью, которую я редко видел в мое время. Они единогласно решили пойти войной на Гунульфа в конце лета, после сбора урожая. Как я понял сейчас середина весны. Поход через три-четыре месяца. Этот момент я упустил. Не думал, что так долго придется ждать похода. А тут люди практичные. Сначала собрать урожай, а только потом – мстить.
Мое назначение на роль предводителя похода даже не оспаривалось. Странные люди. Мне, как сказала Умила, всего лишь семнадцать лет, а эти люди дают под мою руку целое войско. Но я рано удивлялся этому. Оказалось, что «помогать» мне в нелегком ратном деле будет мой дядя – Радомысл, родной брат Гостомысла. Я так понимаю, именно Радомысл и будет руководить парадом, а я буду чем-то вроде свадебного генерала. В принципе, тоже не плохо. Мой дядюшка будет вечером, его ладью видели вчера в дневном переходе. Вот и познакомимся.
По окончанию собрания, меня утащила сестрица. Мы направились на торг. Сегодня должны были открыть новые торговые ряды для иноземцев. Естественно, сестра не могла перед отъездом пропустить это событие. Рынок выглядел компактно. После огромных рынков моего мира, любой здешний торг – проигрывает. Я поймал себя на мысли, что слишком часто сравниваю это время с моим. Думаю, что нужно менять такой подход. Выбраться из этого века маловероятно, следовательно, нужно уже смириться с отсутствием благ моего времени и свыкнуться с этой эпохой.
Рынок встретил пряными запахами и гомоном толпы. Казалось, весь город бросил свои дела и пришел сюда. Мы прохаживались вдоль рядов и я вспомнил, что не завтракал. Умила купила вкусные булочки с грушевым повидлом. Кстати, купила она на мои деньги. Вытащила монету с моего пояса, с потайного кармашка, о котором я даже не подозревал. Я думал, что карманы еще не изобрели даже. Кстати, надо подумать о своем финансовом состоянии.
– Сестрица, а не знаешь где еще я храню деньги? – начал я издалека.
– У тебя в избе, под столом, есть потайная комната, – прошептала она мне на ухо, – там ты хранишь все, что тебе дорого.
Подмигнув, он потащила меня в сторону разноцветных тканей. Нужно срочно посмотреть, что же такого секретного и важного может запрятать семнадцатилетний сын вождя. Надеюсь, с деньгами вопрос будет закрыт. Сестра целенаправленно шла к определенному купцу, лавируя между снующими прохожими. Остановились мы у колоритного смуглокожего торговца, похожего на повзрослевшего Алладина из сказки про тысячу и одну ночь.
– О, прэкрасная Умылачка! Мая сердце радуется при виде твоих глаза, – склонив голову пропел он.
Ужасный южный акцент купца резал слух. Как выяснилось, он был знаком с сестрой через Годслава, ее мужа, к которому сегодня поплывет Умила. Торговца звали Аршак, он был византийцем. Сквозь аляповатый наряд я заметил нательный крестик.
– Уважаемый Аршак, вы христианин? – кажется, я знаю, кто мне поможет определиться с датой моего попаданства.
– Да, паштенный, – немного напрягшись, произнес купец.
Паштенный? А, это он не смог выговорить слово «почтенный», наверное.
– А вы не подскажите какой сейчас год по вашему летоисчеслению.
– Васэмсот двадцат шыстой, – с удивлением ответил византиец.
Получив ответ, я потерял интерес к нему и, поблагодарив за ответ, погрузился в думы. Рюрика пригласили на княжение в 862 году. До этой даты еще тридцать шесть лет. Сколько ему было, когда он стал во главе Новгорода? Лет сорок? Значит он сейчас маленький карапуз. Да простит меня славный род Рюриковичей. Что вообще происходило в 826 году? Не знаю. Не силен я в истории, тем более в датах.
Умила подарила мне толстую восковую свечу, с просьбой не спалить свою хижину. Сестра так же купила отрез ткани и передала мне, с наказом отдать матери. Сначала я не понял о чем идет речь, но потом до меня, что называется «дошло». У меня есть мать по имени Руяна, а еще сестра Радуна. Вторая сестра тоже замужем за соседского вождя. Ее в городе нет. А мать сегодня приплывет с дядей. Вот это новость. Если с Гостомыслом и сестрой проблем не было, в части признания родственных связей, то с «мамой» могут быть вопросы. Если Гостомысл не особо много внимания уделял Ларсу, а Умила просто очень добрая девушка, следовательно, с ними не возникало «косяков» по признанию меня Ларсом, то с что будет с «мамой» – большой вопрос.
После рынка мы пошли на пристань, где уже стоял Гостомысл, возле огромной ладьи. Умила тепло попрощалась с отцом и обняла меня, украдкой уронив слезинку.
Я с Гостомыслом смотрел вслед уплывающему судну. За не полных два дня я успел привязаться к этой девушке. Чистосердечность и легкая наивность, которую так редко можно увидеть в моем времени, распирали Умилу и делали ее потрясающе обаятельной.
Запах реки приятно расслаблял. Гомон города за спиной убаюкивал. В руках у меня были отрез ткани для матери и подаренные мне свечи. Я снова вспомнил о встрече с матерью Ларса. Встреча с новыми родственниками вызывала беспокойство.
– Она так и не смогла помириться с Руяной, – прошептал отец.
Так вот почему дочь не дождалась приезда матери. Вот почему Умила умчалась раньше приезда Руяны. Между ними какая-то кошка пробежала.
– Что они не поделили? – не сдержав любопытство, поинтересовался я.
Отец удивленно посмотрел на меня, но потом, вспомнив, наверное, про мою амнезию, снова посмотрел в удаляющуюся точку суденышка.
– Руяна была против брака с Годславом, а я ничего не мог поделать. Я всегда баловал Умилу, – с улыбкой начал рассказывать отец, – она всегда останется в моих глазах ребенком. Годслав раньше был очень жесток, хитер и коварен. Брак с его родом дал нам большие преимущества. Иногда мне кажется, что только благодаря этому браку словенское племя смогло набрать нужную силу для того, чтобы быть на равных с соседями. Руяна боялась, что жестокий Годслав будет обижать Умилу, поэтому делал все, чтобы этот брак не состоялся. Я не знаю, что именно произошло в тот день между матерью и дочкой, но однажды Умила сбежала с Годславом. Мне пришлось собираться в поход, на войну, – Гостомысл широко улыбался, – а в итоге, шел на войну, попал на свадьбу. С тех пор Умила не общается с матерью, а Руяна слишком горда для того, чтобы сделать шаг к примирению.
Вот уж страсти какие. Средневековые семейные разборки. Эта ситуация много говорит о матери Ларса. И это еще больше заставляет меня нервничать в преддверии встречи с Руяной.
– Ступай к себе, сын, – Гостомысл положил руку на мое плечо и успокаивающе похлопал по ней.
Я пошел в свою избушку. Зайдя в свою хижину, я первым делом закрыл дверь изнутри и зажег свечу, умудрившись раскопать уголек в полупотухшей печи. Подарок матери положил на кровать. Отодвинув стол, заметил небольшое металлическое кольцо, прикрученное к бревенчатому полу. С помощью несложных манипуляций, я смог открыть подземную часть своего жилища. Дверца оказалась небольшой, но достаточной для того, чтобы я смог протиснуться в проем. Внизу оказалась лесенка. Осторожно ступая по ступеням и стараясь не уронить освещающую мой путь, свечу, я спустился вниз.
Вытянув руку, я осторожно водил своим древним фонарем из стороны в сторону. Полушоковое состояние ничто по сравнению с тем, как сильно моя челюсть ударилась о землю подвального помещения. Откуда все это у семнадцатилетнего Ларса?