В избушке Эса распорядилась разжечь печь и бросить в подпол наших пленников. Ага выполнил поручение касательно пленников вплоть до буквы. Бросил он их туда славно. Брякнувшиеся об пол погребка тельца знатно гремели костями. Надеюсь, не пришиб. Даже жалко их.
Аршак умело разжег огонь в печи. Ага умостился в углу, заразительно позевывая. Эса притащила тюфяки и плащи из-за печи и раздала всем для ночлега. Не сговариваясь, каждый улегся ближе к древнему обогревателю и укрылся плащом. Печь еще не нагрела комнатку, поэтому по полу гулял холод.
Мне не спалось. Я рассеяно блуждал взглядом по избушке. Ага и Аршак вырубились мгновенно. Аршак даже начал похрапывать. Эса же пялилась в потолок и не могла уснуть, как и я. Она спиной опиралась о стенку печки, укрывая ноги плащом. Ее голова была приподнята и глазки стрелой целились в трещину потолка. Воительница была в полутора метрах справа от меня. Ее макушка освещалась язычками пламени, скрывая лицо.
В какой-то момент она повернулась ко мне, видимо, чувствуя мой взгляд. Огонь осветил ее. Она беззвучно плакала. Ее слезинки безмолвно катились тонкими ручейками. Мне стало неловко. Будто я подглядываю и занимаюсь чем-то постыдным. В то же время, мне хочется утешить ее. Ведь все же хорошо, мы со всем справились.
– Я думала ты спишь, – прошептала Эса.
– Не могу уснуть, – чуть ли не оправдываясь, произнес я, – твои душераздирающие всхлипы не дают нормально поспать, – добавил я шутя.
– Не правда, я тихо… – возмущение в голосе подсказывает, что я на верном пути.
– Конечно тихо. Так тихо, что я из-за твоего плача перестал слышать храп Аршака, – Джуниор будто услышал и всхрапнул особенно громко.
Мелькнувшая в темноте улыбка и тихий смех девушки были бальзамом на мою многострадальную душу.
– Я последний раз так ревела в детстве, когда меня отдали в храм, – успокоившись, пропела она, – и с тех пор я привыкла быть стойкой, храброй…
– Мужиком.
– Что?
– Ты привыкла быть мужиком, – возмущение в резком повороте головы и учащенное дыхание, больше похожее на пыхтение паровоза, сказали больше любых слов, – Не надо так реагировать. Ты – девушка. Причем девушка достаточно красивая, но жизнь, а точнее твой храм, сделали из тебя мужеподобного воина. Твое женское начало сейчас прорвалось через слезы. Это нормально. Так и должно быть. Не стыдись своих слез. Будь собой. Не той воительницей, которую слепили из тебя, а той девушкой, которая ты есть на самом деле.
Эса в смятении вращала глазенками. Мне кажется, она реально считала мгновения, через которые пригвоздит меня к теплой печи своими метательными ножами. Она отвернулась и какое-то время молчала.
Я не хотел ее обидеть, но и слушать исповедь о ее душевных терзаниях, по крайней мере, сейчас, я не мог. Да просто потому, что я не знаю, как реагировать на такое. В моих глазах она – стойкий оловянный солдатик. И нужно направить ее мысли в другое русло, чтобы она не терзала свою душу, а нашла в себе силы преодолеть те трудности, которые она понапридумывает. Я не являюсь психологом, но подобное поведение мне знакомо, поэтому нашел самый легкий и действенный способ успокоения плачущей девушки – смех и резкая смена настроения. Это как контрастный душ. Помогает и работает безупречно.
– Наверное, ты прав, – ее голос был спокойным и каким-то довольным что ли.
– В том, что разглядел в тебе мужика? – иронично поддел я ее.
– Нет, – Эса хмыкнула, – в том, что я не то, что я есть на самом деле, а то, что из меня хотели сделать.
– Глубокомысленно.
– Ну, я хотела сказать, что меня сделали воином, убийцей, разведчиком, а я просто безвольно согласилась быть всем этим.
– Сколько тебе было лет, когда ты попала в храм?
– Лет шесть-семь. Не помню точно.
– Так у тебя не было другого выхода. В таком возрасте, как правило, мозгов-то нет, в голове есть только пластилин, которому придают форму учителя.
– Пластилин? Это что?
Опять я своими словечками попал не туда. Мой лексикон нужно срочно контролировать, а лучше менять.
– Пластилин это что-то похожее на податливую глину, которую еще не обожгли и легко меняют форму, – выкрутился я.
Вроде прокатило.
– Да, так и есть, я тогда была «пластилин», который превратился в воина благодаря учителям.
– У тебя сейчас есть великолепный шанс самой решать какую форму придать своей жизни. Брата ты нашла, он спасен. Сама ты с малой дружиной и твердо стоишь на своих ногах. В деньгах, как я понимаю, ты не очень нуждаешься. Поэтому лепи свою судьбу так, как ты того хочешь.
– Моя клятва верности выше любых моих желаний.
– В твоей клятве сказано, что я должен оберегать тебя. Если лучшим решением для сбережения тебя, как личности, является передача тебе полной свободы в своих действиях, то клятва не нарушается.
– Глубокомысленно, – вернула она мне мою же фразу.
Мы улыбнулись. Диалог как-то свернулся. Эса прикрыла глаза.
Этот разговор должен был состояться. Я должен был дать Эсе свободу от всех обязательств. Она слишком хорошая девушка, которую я за короткий промежуток времени, не раз подозревал во всех смертных грехах. И за это мне стыдно. Поэтому, чтобы откупиться от этого чувства, я, видимо, намеренно подвел весь разговор к обретению ею свободы, в том понимании, которое есть у меня. В двадцать первом веке самое главное достижение человечества связано со словом «свобода». Может, поэтому я мыслю именно подобными понятиями моего времени. Может, поэтому мне хочется избавиться от подчиненного положения Эстрид. То, что она ревела – это ведь тоже связано с понятием «свобода». Она освободила из заточения брата. Может быть, она хотела бы, чтобы в ее детстве и ее освободили из своеобразного заточения в храме. Психику женщины не понять, но что действительно важно, так это то, что после этого разговора, мы стали ближе. Я больше не буду ей не доверять. И если завтра она скажет, что хочет свободы, то я ее отпущу. Вместе с братом. Так будет честно. Так будет справедливо.
Пробуждение вряд ли можно назвать приятным. Печь потухла, а холод пробирал до самых костей. Тело затекло и мышцы задубели. Джуниор пытался встать, кряхтя словно старый дед. Эсы не было видно. Вспоминая ночной разговор, не удивлюсь, если она собрала вещи и ждет меня у двери, чтобы попрощаться. Аршак умудрился подняться и помог мне в этом нелегком деле. Постанывая и ругая «удобства» мы направились на выход.
Открыв дверь, перед нами предстала удивительная картина допроса наших пленников. Воевода был подвешен за одну ногу к ветке дерева, а во рту у него кляпом торчала грязная тряпка. Связанный палач с округлившимися глазами наблюдал за процессом дознания. Эса неторопливо раскручивала воеводу и отпускала его. Рогволд юлой крутился вокруг своей оси. Казалось бы, что это не так страшно, но судя по мокрым следам под воеводой, тот уже долго так крутится и рвотные позывы стали обыденностью его теперешней жизни. Из-за кляпа содержимое его желудка выплескивалось через ноздри. Это было так мерзко, что я сам чуть не сбледнул.
– Ларс, доброго утречка, – жизнерадостно воскликнула воительница, – а мы тут готовились к долгому рассказу о жизни смоленских воевод. Так ведь, Рогволд? – она остановила вращение бородача.
Бедолага воевода, не успев закончить знакомство с Агой, познакомился с его сестрой. Жуткая семейка. Он утвердительно тряс головой, не имея возможности высказать согласие словами. Видно было, что эти движения даются ему с трудом. Его всклокоченная лопатообразная борода была жалким зрелищем. От былого самоуверенного воеводы не осталось и следа.
– И вам доброго утра, – я присел возле поваленного бревна, стараясь быть подальше от этих двух психов и неприятного амбре из-под воеводы.
Аршак присел рядом со мной и шепотом, одними губами интересовался у меня на сколько обыденным являются у Эсы утренние пытки. Пришлось проигнорировать вопрос. Пусть сам додумывает.
Мельком я заметил Агу, который сидел на пристани и свежевал рыбу, выкидывая в реку потроха. Дружинников Эсы я так и не увидел. Речной туман бодрил. Я, поежившись, уставился на Эстрид.
Воительница верно поняла мой взгляд и, крутанувшись, эффектно подрезала веревку, на которой висел воевода. Она явно играла на публику. Шмяк Рогволда в его же лужу вызывал только омерзение. Вряд ли я когда-либо привыкну к таким вещам этого сурового века.
Эса схватила пленника за бороду и начала допрос. Если не вдаваться в подробности и опустить язвительные замечания Эстрид, то можно считать, что полученная информация от пленника была более чем полезной.
Рогволд был должен крупную сумму смоленскому князю Олегу. При этом войн Смоленск не вел, поэтому никаких доходов, кроме жалования и взяток, Рогволд не имел. Нужно отметить, что смоленское вече значительно отличалось от новгородского и князь здесь имел недюжинную власть. Сам воевода тоже был отнюдь не последним человеком в смоленской элите. А долгий опыт руководства городской стражей позволил обрасти достаточными связями. Судя по всему, воевода хотел подвинуть Олега с княжеской лавки. Смоленские купцы, которым задолжал Рогволд, его поддерживали, так как не хотели потерять свои деньги из-за обанкротившегося воеводы. Более того, они начали переживать за свою мошну из-за усиливающейся власти князя Олега. Все это выливается в то, что в моем веке называется государственным переворотом. Воевода даже назвал пару имен заговорщиков, которые нужно будет запомнить на будущее. Завершающим штрихом для свержения князя должен был быть найм варяжской дружины, которая была бы предана лично ему, а не городу или смоленской элите.
И тут начинается самое интересное. Аршак-старший предложил воеводе решить все финансовые вопросы простым похищением гостомысловского отпрыска, то есть, Ларса, и передачи меня-любимого – Гунульфу. На этом моменте Джуниор вскочил и схватился за свой клинок. Он растерянно смотрел, то на измученного воеводу, то на Эсу, то на меня. В итоге, он, не проронив ни слова, понуро сел обратно и, опустив голову, молча слушал дальнейшие откровения Рогволда.