рый избавил бы их от невыносимого чувства одиночества?
Как мне им объяснить смысл существования всей нашего утлого мира, забытого Тем, кто нас объединяет?
Ни один мой соплеменник так и не заглянул в ашрам за эти годы, и только новые патрули внепланетников навешали меня изредка, каждый раз ненавязчиво предлагая помощь. Уже второй их визит позволил мне обзавестись приличной всесезонной одеждой и сменными реактивами для фильтров, все же прочие подношения удостаивались от меня лишь отрицательного качания головы. Дарители сего не виновны, они хотели как лучше. Но мы уже сделали выбор, предпочтя свою смерть чужой жизни. И лишь этот огонёк напоминал мне, что есть ещё и третий путь — своя судьба для этого мира, особая судьба.
И тогда они, словно однажды убедившись, что я действительно не нуждаюсь в их заботе, тоже прекратили свои визиты.
А я жил, не особо задумываясь о завтрашнем дне, лишь изредка с удивлением поглядывая на календарь, неужели так много времени кануло?
Всё закончилось единственным появлением незнакомого мне внепланетника. Патрульные, которые навещали меня когда-то, часто сменялись и редко кто бывал тут больше пары раз, да и давно это было, но его я бы непременно запомнил. В нём жила та же пустота, что бесновалась вокруг моего ашрама. Это выглядело как пустые глазницы мертвеца на живом лице уже немолодого, но и далеко не старика.
А ещё я сразу обратил внимание на то, какой жадный взгляд он бросил на синюю негасимую искру жизни над алтарём. Дальнейший состоявшийся между нами диалог лишь подтвердил первое впечатление:
— Старик, я вернулся на Альфу после долгих лет отсутствия. Как мало вас осталось, тех, кому я мог бы задать свои вопросы.
Внепланетник поник головой и быстро-быстро зашевелил губами, словно читал про себя неведомую молитву. Потом снова выпрямился, обжигая меня своими пустующими глазницами:
— Поэтому я прошу тебя, не откажи в ответе. Иначе знание погибнет вместе с тобой, знание, которое нужно не тебе, но твоему миру.
Губы сами сложились, произнося ответные звуки:
— Вы вели нас, несмышлёных, сквозь тьму невежества столько тысяч лет, и у вас действительно остались какие-то неразрешимые вопросы?
Как ни странно, гостю понравились эти мои слова. Он даже словно ожил, предчувствуя что-то своё, от меня сокрытое.
— Старик, ты просидел тут столько лет, и до сих пор не понял, что мы вовсе не те, кто в силах вести целый мир туда, куда он сам не пожелает идти?
— Вы, может, и не в силах. Сотни чужих планет вокруг одной нашей. Но она действительно не пожелала. Оглянись вокруг, нежданный гость, а если этого не хватит, расспроси тех из вас, что был тут, когда разверзлись дни Прощания.
— Мне незачем кого-то расспрашивать, старик. Я был здесь тридцать шесть лет назад. Я был тогда другим, но я всё видел.
Надо же. Он называл меня стариком. Но, похоже, это мне впору его именовать подобным образом.
— Ты всё видел, и у тебя всё равно остались вопросы? Хочешь знать, откуда всё пошло?
— Зачем, — он мотнул головой, словно что-то отрицая, от чего-то открещиваясь, — это мы выяснили сразу. Тысячи посвящённых, не сговариваясь, по всей планете. Старые могильники, тысячелетиями законсервированные шахты, склады, оборонительные комплексы, подарки прежних поколений, и самое главное — много чего нового, собранного по крупицам, слепленного кое-как, естествознание у вас давно не в чести. Ради единственной цели — тотального самоуничтожения.
— Тогда о чём ты хотел спросить, внепланетник?
— Что-то стало причиной. Не поводом, который послужил спусковым крючком, но причиной. Что должно было случиться, чтобы вы все не просто отринули Проповедь, а сделали это разом и по доброй воле. Что такое случилось в те дни с целой планетой?
— И вот этого вы не знаете? Вы, которые разглядывали нас из века в век? Вы не пробовали поставить себя на наше место? Обратиться колонией бактерий под стеклом микроскопа? Мы разом прозрели, увидев, что живём в стерильной стеклянной призме, наполненной солевым раствором. Мы — искусственны, эфемерны. Мы это поняли и просто перестали быть.
— И ты, старик, за все эти годы в тишине и одиночестве ни разу не задался вопросом, как такое возможно, целой планете однажды почувствовать единение и принять одно и то же решение. И потом кропотливо, методично, изо дня в день приняться исполнять некий зловещий план, который кончился вот этим. Последним ашрамом. Он ведь и правда последний, ты знаешь, старик?
Я огляделся вокруг. Да, я думал над этим как-то. Только ашрам этот не был для меня «последним». Он был единственным.
— Вы никогда не пытались понять, что такое эта негасимая искра?
— Технически это…
— Я разве спросил тебя о технике? Пойми, почему именно эта искра осталась гореть, и ты найдёшь ответ на мучающий тебя вопрос. Поверь мне, он проще, чем кажется. Но для этого тебе придётся вернуть себе утраченное, ты должен прозреть. Ведь ты слеп, внепланетник. Ты знаешь об этом?
Он знал. И не стал меня больше мучить расспросами. Как можно объяснить слепому, что такое свет. Как он там сказал, «технически»?
Когда он покинул меня, я вдруг осознал что теперь у меня есть новая цель — дождаться его возвращения. Потому что если он сюда вернётся, у нашего мира ещё есть шанс. На новую жизнь. Свою жизнь. Да, среди них, но не с ними.
5877 гТС
ГС
Сектор Сайриус
Альфа, Свободная Планета ГС
Острая боль, она приходила снова и снова, возвращаясь с неотвратимостью качания маятника. И каждый раз, когда внешний мир вгонял обломки ребер в левый бок, словно молния пробивала нервные каналы, устремляясь вверх по позвоночному столбу. Сержант на мгновение приходил в себя, с приятной отстраненностью наблюдая за мерным и неторопливым процессом, что происходил вовне, затем его сознание вновь угасало. Очередное погружение во мрак и снова всплытие к поверхности.
«Посмотри, это сапог одного из них, того, со следами плохо заживших септических струпьев на лице. Он так близко — ещё пара сантиметров и можно будет коснуться».
Погружение — всплытие.
«Стоит только протянуть руку», — спустя целую вечность вернулась мысль.
Сержанта убивали. Вернее так — остальные просто топтались вокруг да неуверенно били кто куда, только тот, приметный своей напряжённой безэмоциональностью, действовал методично, нанося удар за ударом. Отступал назад, замахивался, бил. Бил, отступал, замахивался. Убивал.
«Человек в порыве страсти способен на богатейшие эмоциональные переживания…»
«…но как непросто испытывать столь холодную ненависть».
Двинуться сил не было, хотя метаболиты уже покидали сотрясаемое судорогами тело. Минутное просветление наступило, но бороться уже было поздно.
Следовая начинка так и не сумела ужиться с его непривычной к костылям имплантатов нервной системой. Он слишком хорошо научился обходить её наивные блоки. Заполнявшую его пустоту интеллектуальная биохимия осилить была неспособна. А потому ну её к тьме.
Сержант умрёт. Он уже принял это, осознав так же ясно, как чувствовал носок сапога, такой же твердый, что тот камень, что впивался ему в позвоночник. Умирать предстоит ещё долго и мучительно. Микромашины, что запоздало пытаются привести его тело в работоспособное состояние, будут продолжать бороться за его бессмысленное существование. Однако жизнь и без того чересчур печальная штука, чтобы её заканчивать вот так, в собственной блевотине, крови и бессилии.
Вот уж не думал, что старые фокусы оперативника пригодятся ему спустя столько долгих лет.
В бесчувственный посиневший безымянный палец сквозь узлы сведенных мышц послушно полился тёплый ручеёк, лишая организм своего тлетворного привкуса, такого прекрасного, как сама жизнь. Тренированный человек может накапливать и использовать резервные силы нервной системы для приведения организма в состояние повышенных энергозатрат, такой своеобразный костыль для тех, кто не в состоянии войти в экшн. У этой силы есть один нюанс. Сержанта в его текущем состоянии она убьёт. Быстро, эффективно и с гарантией.
Болезненное жжение начало наливаться силой, словно кто-то перетянул ему руку в локте ржавой колючей проволокой. Сержант с трудом разлепил залитые кровью глаза. Уходить не хотелось, но он слишком устал. Глаза поднялись к вечернему небу, залитому привычным гало сияния стратосферы. Космические шоры, скрывающие Галактику. Окно в никуда, эфемерное сияние того, что нельзя потрогать, существуешь ли ты вообще, Вселенная?
Послушно вернулись те, которые были, но которых никогда не будет, картины из других миров, посторонних происшествий и чужих мыслей. Сержант с грустью попытался в последний раз ощутить свою жизнь, но ничего толком не разглядел. Она слишком коротка, жизнь Сержанта, его же предшественников… их и вспоминать не хотелось. Выражение отрешенности сошло с лица, уступив место покою. Когда-то было то время — он терзался, совершал какие-то поступки, но теперь… Хотелось жить в этом неспокойном месте, хотелось искренне, даже с этой треклятой пустотой. А вышло вот что.
До жути отчетливо ощутилось липкое крошево из грязи пополам с кровью, в котором он был измазан. Всё против него. Случайная смерть, сказали бы те, кого уже не было, но случайности в таком ответственном деле, как смерть, быть не должно. Не у него. Сержант прошел свой путь до конца. Теперь заряд, что пульсирует в посиневшем сломанном пальце, освободится. Стоит только на миг ослабить контроль. Он не будет тратить эти последние силы на бессмысленные попытки спастись. Но просто уйдёт, уйдёт достойно. Маятник двинулся в свой последний поход.
И остановился. Занесенный меч сгинул, погасло непрошенное сияние. Эти, сколько их там, замерли, некоторые в замешательстве отступили. Сержант чётко уловил спад направленной на него агрессии. Знакомое ощущение, будто из глубины чахлого здешнего леса к ним приближалась буря. Слабый ветерок нёс в себе грозную силу огня и камня, воспринятую давними предками и ими же возведенную в культ. К ним приближалась высокоразвитая единица малопонятного общества. Сержант почти ничего не видел, но и так сумел сообразить, чего испугались его убийцы — до него отчетливо дошел эмоциональный поток ирна. Его ни с чем не спутаешь.