— Избранные, Хранители, ирны, ГИС, не говоря уже о ГКК. Два корабля-прим в пределах ЗВ, ещё семь на подходе… Что здесь у вас творится, а, Отрядный?
— Ещё семь? Не знал. Похоже, Ню-Файри должен со дня на день официально получить статус Колонии.
— Железно-никелевая суперземля «чёрного ряда», гравитационный колодец в три с лишним «же», на поверхности безумная химия, ультраплотный естественный нейтринный фон, да ещё и расположена планета за пределами ГС… я что-то упустил?
— Вас всё это смущает?
— Всегда найдутся увлечённые великой идеей люди, способные жить даже здесь. На силу тяжести и вовсе — плевать.
Исорию показалась обидной та лёгкость, с которой Ковальский говорил о сложностях их жизни тут.
— Угу.
Тому, кто не видел здешние грозы, не понять, с какими силами им тут каждый день на самом деле приходится бороться.
— Я понимаю почти всё. Совет хочет создать на этой планете форпост, новый Фронтир у Второго Барьера. Найдутся и те, кто захочет здесь жить, целая новая цивилизация новых Титанов, на которых рано или поздно найдутся и свои Новые Боги. Я не понимаю одного — зачем.
Птесс постарался изобразить на своём лице выражение «о чём же тут размышлять-то».
— Совет знает, что делает.
Галактика, как же холодно…
— Совет? Да, он всё знает, обо всём помнит, учитывает каждую деталь в своих планах и не забывает при этом посоветоваться с нами, людьми. Даже больше, — десантник невольно обернулся к Капитану, что-то в этом голосе заставило, и некоторое время молча, не отрываясь, на него смотрел. Было, было в этом человеке ещё что-то. Там, на самом дне, под слоем смёрзшихся воедино льда и стали, что-то теплилось. Ледяная, звенящая ярость.
— Почему вы так говорите?
— Не знаю. Ещё и вот этого — не знаю.
И тут его глаза вспыхнули, поглощая в своих глубинах саму Вселенную. Чудовищная воля мерцала в этих зрачках — Хозяин, Вождь, Командир возник перед ним, уже вытягивающимся в струнку — готовым выполнить приказ солдатом. На лице, посреди которого царили эти чудовищные глаза, всколыхнулось тяжёлое, подавляющее волю внимание. Сердце прыгнуло и бешено забилось. Я должен что-то рассказать. И тут же голос:
— Отрядный, тебе так нравится этот чужой мир. Покажи мне его таким, каким ты его видишь.
Мгновенная молния мысли и… Исорий тряхнул головой, проклятие, что это такое на него нашло. Оглянулся — Ковальский с видимым интересом вертел головой, словно пытаясь охватить взглядом весь огромный диск надвигающейся на них планеты. Ах, да! Нужно ему что-нибудь рассказать, что-нибудь такое, чтобы он понял.
— Вы не представляете, какая здесь жизнь!
Рэдэрик Ковальский ненавидел себя. Вот такие моменты и приближают неотвратимый момент наступления его окончательного выбора. Для самого себя он стал ничуть не лучше тех, кого он с некоторых пор так ненавидел. Его нутряная суть хотела новых и новых деталей окружающего мира. Любой ценой. И любой же ценой необходимо было предотвратить новые ошибки, которые он так часто в своей жизни допускал, ибо цена их теперь возрастала с каждым днём, с каждой минутой.
Эта мысль не давала покоя. И теперь он использовал, жёстко, властно, безапелляционно использовал в чём-то дорогого ему человека. Чем же он лучше них? Да и к чему теперь метаться. Слушай.
Невозможно было себе представить более сложное переплетение интересов, культур, эгрегоров человечества, чем мир, красочное описание которого лилось из этих недоумевающих глаз. Ню-Файри готовилась стать вершиной новой волны экспансии Человечества, далёким форпостом, что самой историей был предназначен стать новым центром, полюсом, прыжковым колодцем нашего общего будущего.
Невероятные ресурсы н-фазного коллоида, упрятанные в недрах субпространственной проекции этой Системы, могли удовлетворить потребности галактических верфей на долгие десятки тысячелетий. Близость врага, необходимость в центральной перевалочной базе для дальнейших операций по вытеснению механоидов за пределы ГД, это уже было достаточным поводом именно здесь и сейчас пересмотреть Договор Первого-Ра-Беренгофа.
Да и сама Ню-Файри, утопающая в яростных лучах голубого супергиганта Ню-Файри-Сан, жёсткая, скорая на расправу с нерадивым учеником, мгновенно разжигающая в твоей груди огонь, с радостью принимающая человеческую силу и смелость в качестве подношения к собственному алтарю. Мир, пестующий волю к победе, какую так редко можно встретить в современной Галактике.
Три параллельно существующие биосферы, причём одна из них — редчайшего кремний-фторорганического типа, уникальная распространённость альфа-водородных соединений в газовых оболочках, всё это за долгие миллиарды лет эволюции породило то, на что планеты террианского типа не будут способны никогда. Сложнейшие экзохимические симбионтные организмы, восемнадцать царств живого мира, чудовищная альфа-водородная субъядерная химическая энергетика, пронизывающая биосферу такой плотности и нишевой заселённости, что позавидует даже с грехом пополам восстанавливаемая Старая Терра.
Грандиозные картины, красочные описания которых Отрядный скороговоркой изливал на одинокого потерявшегося слушателя, они порождали в душе Ковальского совсем другое: образы новых промышленных центров, научных лабораторий, военных баз, горящих глаз, яростных криков… Его личный путь в Галактике окончательно зашёл в тупик, но Человечеству… ему нужен был этот новый вектор, этот плацдарм для борьбы не с проклятым врагом, не со страхами прошлого, от которых люди так здорово научились прятаться по тёплым уютным и пустым мирам.
Третья Эпоха заканчивается.
Ковальский напряжённо вглядывался в панораму, разворачивающуюся вокруг по мере вхождения гасящего орбитальную скорость челнока в атмосферу. Громоздкая, казавшаяся чрезмерной для такого маленького аппарата силовая броня и литой н-фазный корпус уверенно держали невероятно агрессивную местную атмосферную химию, однако во вспыхнувшем вокруг челнока плазменном коконе действительно творилось что-то страшное, пусть зелёно-голубой яростный рёв и не проникал в кабину. А вот — те самые клетки, о которых с такой экспрессией говорил во время полёта Отрядный. Может, это на наших глазах зарождающийся новый планетарный разум, может, просто невероятно усложнённая ксенобиологическая структура, ничего общего с разумом не имеющаяся.
И с этим они тоже столкнутся.
Неужели ему всё время теперь — вот так, ловя нечаянные мысли, как ускользающую змею за хвост, не имея возможности даже толком её обдумать?
Они уже приближались к конечной точке своего маршрута, осталось только вернуть всё как было, пусть Отрядный остаётся прежним, у Рэдэрика Ковальского достанет совести не разрушать безвозвратно то, что не он построил и то, что отнюдь не только он ценил.
— Майор, о чём это мы говорили, я отвлёкся.
— Ты рассказывал мне о Ню-Файри. А пилоны, они и вправду в темноте настолько красивы?
— Что вы, невероятно. Я вам сейчас покажу. По правому борту.
Повисло молчание. Дадим ему прийти в себя. На всё нужно время. Он же просто человек.
Шлюзование заняло в два раза больше времени, чем весь полёт сквозь атмосферу. Местные условия навязывали свои стандарты. Да и Отрядный, похоже, что-то всё-таки заподозрил, явно нервничая. Нет, он действительно уже не тот десантник, каким был когда-то. Напоследок — пожатие рук. Как ещё одно качание маятника, идущего вспять.
— Я завтра найду вас, обязательно найду. Вам нужно увидеть то, что является истинной силой, духом Ню-Файри, без которого эта планета никогда бы не далась нам в руки.
— Хорошо. Заходи прямо с утра. Я буду очень рад.
Улыбнуться в ответ — обязательно улыбнуться.
Они разошлись в разные стороны, Ковальский же подумал, что эта мимоходом назначенная встреча может всё-таки состояться. Даже вот как —будем считать её обязательной. Хотя зачем ему это всё, теперь. Простое маленькое подленькое предательство старого боевого товарища. Слишком мелко для человека, слишком обыденно для Избранного.
Вот дверь в его каюту, то есть в ту комнату его апартаментов, что могла бы считаться гардеробной, если бы не непривычные для опытного звездохода огромные размеры. Он вскрыл её мимоходом, лишь бросив косой взгляд и шагнув вперёд. Что ж, ничто не отвлекает, и нечему тебя избавить от собственных мыслей. Когда так много поставлено на карту не только его никчёмной крошечной жизни, но и всего человечества, займись лучше делом, как следует обдумай свой следующий шаг.
Резким свистящим движением ткань треклятого плаща скользнула с его плеч. Он почувствовал почти физическую необходимость скинуть одежду, лечь на пол, ощутить всем телом потаённое дыхание этой планеты: тяжкие вздохи живого тела грандиозного пилона, до которого теперь оставались считанные метры, гулкие, минутами тянущиеся ноты поющего в вышине ветра, злые свистки разрядов между огромными атмосферными клетками. Он не зря учился чувствовать мир. Теперь это стало его необходимостью.
Треск магнитных швов, поддавшихся, наконец, тем хаотическим силам, что бушевали сейчас в голове Ковальского, гулко отразился эхом от стен полупустой комнаты. Как же странно теперь выглядит его собственное, с годами изученное до последней чёрточки тело. Такое теперь… чужое, оно виделось чем-то неподвластным пока его сознанию. Уже на самой грани, уходя в такое знакомое теперь ничто, Ковальский активировал зеркальное покрытие стен и всмотрелся.
Ему можно на вид дать лет пятьдесят, а можно и сто пятьдесят, но эти глаза… С такими люди не живут, с такими люди умирают в мире, где нет понятия старости, где усталость от жизни считается единственной по-настоящему неизлечимой болезнью самого конца девятого тысячелетия.
Старик, глубокий старик, тебе словно удалось за своё несчастное столетие прожить с тысячу таких вот лет… разве подобные тебе вообще бывают?
Подобные — бывают.
Он не перешёл грани, хотя уже кожей чувствовал буйство энергий, с каждой секундой ускоряющееся вокруг его несчастного тела-носителя. Девушка. Она тоже была в зеркале. Голова на уровне его плеч, руки висят безвольно, буквально плетьми. Никогда до того он не замечал, какой неживой может быть одна лишь поза. Он узнал её.