там доподлинно нет ничего ценного, что небеса — извечный обман доверчивых людей. Что сотни лет прошли с тех пор, как последние корабли покинули их мир. Что они так и не вернулись, навсегда привязав человечество к Матери-Терре. Прозревшее человечество…
И вот он снова здесь, снова прошмыгнул мимо хищного оскала изнанки Вселенной, алчущей горячей человеческой крови… Да, он познал всё это. Он видел сотни гиблых кораблей, вслепую пропарывающих последние уготованные им световые годы, он сам ходил по этим бесконечным мёртвым коридорам, оставшимся навеки чудовищным памятником безумной попытке человека покорить галактику. Он видел эти разграбленные в угоду неуёмной жажде миры, видел жалкие клочья великой цивилизации, оставленные этим бессмысленным потоком покорения там и сям, по всей Сфере, сплошь… Одичавшие вконец поселения, грязные дети, тупые, бессмысленные взгляды взрослых. Планеты живые он тоже видел. Скорей, вперёд, навстречу космосу!
Иногда его начинало мутить. Иногда он заходился в бешенстве, разговаривая битые сутки с каким-нибудь выжившим пилотом, спасённым ими с очередного космолёта. Иногда Ричард замирал в отчаянной тоске и был готов навеки проклясть свою работу, вернуться в Центр и, сдав все дела, опуститься раз и навсегда в гравитационный колодец родной планеты…
Всё проходило. Оставалось лишь одно — острое чувство ответственности за дело, которое ему поручили выполнять, на которое, кроме него, на всей Старой Терре были способны даже не сотни — десятки и единицы. Он мог оставаться один на один с пустотой. И он оставался. Всегда один, ибо нет возможности переложить на другого хоть часть его врождённого везения… но в этот раз что-то произошло. Будто бы вокруг него, но, на самом деле, это происходило с ним и только с ним.
Ричард впервые вёл свой Космолёт в подобном душевном смятении.
Переполненный эмоциями, забывший страхи и сомнения. Страдающий, но вместе с тем всё больше и больше погружающийся в неведомую ему до того эйфорию. Он впервые осознал, что такое его Полёт, он первый раз в жизни ощутил, как дрожат его руки, ставшие неотъемлемой частью чего-то большего.
Те записки, они не выходили у него из головы. Совсем недавно ему приходилось недоумевать по поводу каждого слова, по поводу каждой интонации, сейчас же он начал понимать… и от одного только этого ему становилось так хорошо!
Он, подобно авторам тех горьких строк, хотел в Полёт, желал этого больше всего в этой вселенной.
Космолёт благополучно покинул инверсионный поток, выбросивший его в нормальное пространство. Указатель датчика нагрузки основных силовых линий двигательного контура огромной машины даже ни разу не пересёк желтой линии. Ричард был на вершине блаженства.
Однако, сказавши «раз», не забудь сказать и «два».
Настроение его резко сменилось. Теперь на лице Пилота играли желваки.
Да, теперь он понял, он мог легко вообразить себя и на месте того, безымянного Второго Пилота, что очнулся по команде настроенной предшественником автоматики, он представлял, как тот ошарашено обводит взглядом руины домов, ухоженные некогда лужайки, одичавшие сады и… всё понимает.
Он уже вполне ясно видел, как громада «Тьернона», изуродованная инженерным гением Первого Пилота, отчаянно пытается оторваться от грунта, не в силах совершить этот последний подвиг… туда… ввысь!..
И как на том месте, куда рухнул остов корабля, дала трещину сама континентальная плита, породив катаклизм, наполовину скрывший от посторонних глаз то, что в итоге стало коллективной могилой. Пилот неправильно оценил, насколько искалечен его корабль, он смог преодолеть все блокировки цепей управления, он смог всё, ибо его помыслы были невероятно далеки от того, к чему может привести результат его опрометчивых действий.
«…более восьмидесяти процентов экипажа погибло мгновенно, из оставшихся в живых основная масса (приблизительно девяносто пять процентов) прожила после аварии ещё некоторое время, смерть наступила в результате неминуемого отказа систем жизнеобеспечения индивидуальных гибернационных капсул. Те же, кого в аварийном режиме автоматика оказалась способна вернуть в нормальное состояние, по большей части умерли от удушья, когда даже резервные источники питания вышли из строя, перестав поставлять в камеры кислород. Однако согласно нашим исследованиям целая секция (см. представленные дальше расчеты) могла автономно просуществовать более сотни лет, поддерживая в камерах условия, близкие к идеальным для вида хомо сапиенс. Теоретически, те два старика, тела которых удалось извлечь из недр объекта, могли состариться уже после завершения Полёта…»
Это один из отчётов, который по прибытии нужно будет предоставить шефу. Страшная судьба для людей, которые выше всего в этой Вселенной ценили сам Полёт. Медленно сойти с ума в тесной камере, чтобы потом умереть от голода, когда остатков разума уже стало не хватать даже на то, чтобы воспользоваться полуавтоматическим пищераздатчиком… именно там, на той палубе, и были обнаружены эти записки, на уровне, получившем лишь минимальные повреждения. Везение… или Первый Пилот всё-таки подозревал, что неминуемо случится, едва его дублёр окажется в Кабине Пилота…
Ричард всё размышлял, осторожно выводя свой космолёт на орбиту искомой планеты … пускай будет лишний прыжок — он теперь способен их проделывать с той же лёгкостью, с какой некогда нырял со скалы, чтобы достать со дна маленький, невзрачный и не нужный никому, кроме него, камешек. Ричарду требуется ответ, и он его получит… любой ценой.
Как же повезло им, исследователям мёртвых трасс — каждый космолёт, откуда бы он ни стартовал, всегда издавал зов транспондера, непонятно кому адресованный, непонятно, что в себе несущий. Словно то был крик радости живого существа, впервые выбравшегося из тесной норы, в которой он был рождён, и теперь пробующего свои силы в безумном расходе драгоценной энергии.
Зафиксировать свой космолёт на суточной орбите Ричард поручил автоматике, сам же, лишь приняв душ и наскоро перекусив, принялся со всей тщательностью готовиться к высадке.
— Напарник, спускаемся только мы вдвоём. Скафандры высшей биологической защиты, из оборудования — только аппарат для фиксации того, что там произойдёт, из тех что покомпактнее. Можно даже простейший двухмерный сканер.
— Что за спешка и зачем подобные предосторожности?
— Не спрашивай, я тебе всё объясню. Но потом.
Напарник пожал плечами, но всё же не преминул задать простой вопрос, что, по-видимому, вертелся у него на языке.
— Если там настолько опасно, то с какой стати мне тебя туда брать?! Экипаж застрянет здесь месяца на три, если с тобой что-нибудь случится.
Но Ричард лишь покачал головой.
— Я должен видеть это сам.
Разговор так и повис в воздухе, напарник прекрасно знал, что если уж Ричард упёрся, то ничего с этим поделать нельзя.
Капсула ухнула вниз ровно через час после прибытия.
Долго разыскивать нужную географическую точку не пришлось.
Эпилог
Небольшой холм, почти сплошь заросший редким кустарником.
Абсолютная тишина, порывистый ветер не был способен извлечь из редких сучьев ни звука. Мёртвое молчание.
Добраться сюда оказалось непросто. Брошенные миры всегда негостеприимны и похожи друг на друга, об этом знает каждый, кто побывал хотя бы на одном из них. Руины оставленных без присмотра строений, растрескавшиеся, иззубренные вдоль заросших оврагов плиты пешеходных дорожек, обрушенные эстакады транспортных развязок, бетонная пыль промышленных руин, дикая чащоба больных лесов, упорно вторгающихся на бывшие под властью человека территории.
Чтобы окончательно стереть с лица планеты последние следы недолгого пребывания здесь технологической цивилизации, планете со сбалансированной экосистемой понадобятся тысячелетия. В большинстве же случаев люди оставляли после себя и вовсе бесплотную пустыню, едва ли способную поддерживать присущее богатство жизненных форм. Дурные заросли быстро заполоняли всё вокруг и тут же начинали гибнуть от причуд несбалансированного климата и бесконечных инвазий, которым некому было сопротивляться.
Брошенные миры как правило быстро гибли. А по могилам бывает очень непросто передвигаться.
Двое молча глядели на иссохший склон, туда, где вертикально стояли три надгробных плиты.
«Пье Сена. 3876»
Большая, грубой формы серого гранита плита. Не полированная, скорее просто источенная эрозией. Надпись очень грубая, словно выдолблена каким-то примитивным орудием вроде долота.
«Мари Сена. 3874»
Маленькая, приблизительно в три раза меньше первой, полированная плита, явные следы тщательной обработки. Всё тот же серый гранит. Надпись по исполнению, в отличие от предыдущей, можно назвать даже изящной, явно использованы промышленные инструменты.
«3905»
Без имени. Простой кусок гранита, судя по сколам поверхности, вероятнее всего естественного происхождения, на нём нацарапаны едва заметные цифры. Имени над датой то ли не было никогда, то ли оно окончательно истёрлось.
— Вот и всё, напарник.
— Теперь ты доволен, — он снял с плеча аппарат, которым тщательно фиксировал происходящее, и вновь поместил его в контейнер для опасных материалов.
— Да.
Ричард усилием воли вернул своему лицу нейтральное выражение.
— Пойдём, теперь я тебе смогу всё рассказать. Я начал о чём-то догадываться ещё в тот вечер, когда из обломков объекта извлекли нашу находку…
Напарник шёл рядом и делал вид, что слушает рассказ Ричарда.
Ох, как много всего он мог бы об этом рассказать… Ему было доподлинно известно, от какого года отсчитывается цифра 3876. Он в подробностях знал, как этот мир остался необитаемым. Он узнал даже этот тяжёлый бессмысленный взгляд, что тянулся им вослед из ближайшего леса.
Он смог бы даже в деталях пересказать, как прошли последние минуты Первого Пилота, как трудно давались тому последние шаги от капсулы, что лежала за холмом и по сей день, до могилы женщины, которую любил. Как тот умирал, опустошённый духовно и физически, потерявший последнюю связь с реальностью, не думающий более ни о чём, ничего не понимающий… пустая оболочка некогда сильного и прекрасного душой человека.