Фантастика 2025-31 — страница 259 из 1136

07. Вечный

Вашу ж мамашу.

Pominkas представляли собой настолько устоявшийся ритуал, что для Анселя все местные приколы давно должны бы примелькаться, просто ещё один скучный день на скучной работе, но где там, с годами они только всё больше бесили, выводя на новые раунды самокопания, мол, надо всё бросать да придумывать себе занятие поприличнее.

Но чем ещё заняться экспату в стольном граде Москове? Большинство из тех, с кем Ансель успел познакомиться в баре Lenin zheev или паре подобных ему малоприметных заведений «для своих», так или иначе подвизались в консалтинге и модерации, проще говоря, трудились на позициях razvodyashy, в конторах побольше и поменьше, в основном местных неофициальных представительствах Мегаполиса, а там уж кому как повезёт.

Работа на pominkas была занятием ничем не хуже других, как всегда, зависит от клиента. Главное в этом деле – не принадлежать к одному из конкурирующих кланов, что в мире круговой поруки и зацикленной на себе семейственности для любого другого занятия было бы скорее вопиющим недостатком, нежели хоть каким-то преимуществом, но не для razvodyashy. Образование, опыт и формальное резюме тут не играли особой роли, важно соблюдать нейтралитет, оставаться над схваткой, не быть стороной конфликта. Держи морду кирпичом и торгуй независимым собственным статусом. А конфликты будут, уж не извольте сомневаться.

Вот и сейчас – всё началось как обычно, на третьем подземном ярусе палаццо, куда Анселя сквозь бесконечный дождь и бесконечные же пробки на вылетных эшелонах доставил потрёпанный кар, всё оказалось напрочь заставлено стоящими впритирку друг к другу огромными чёрными семи-автоматами, похожими на летающие гробы. Людей, как и свободных мест, на парковке не было.

Единственный пустой бокс у са́мого лифта был помечен голографическим значком «для маломобильных граждан», плюс ненавязчиво перегорожен видавшим виды оранжевым конусом. Вроде как «не влезай, убьёт». Не нужно быть сильно местным, чтобы сообразить – попытка занять чужой бокс может стоить посягнувшему лишних зубов и, в дальнейшем, грозить перспективами той самой «маломобильности». Не то чтобы Анселю так уж было жалко кар, но за годы жизни в Москове он как-то привык к своей tachka, это в Мегаполисе личный транспорт был развлечением для корпоративных шишек не ниже секторального директора, а тут вроде как всё родное, каждую царапинку знаешь, и лишний ремонт Анселю огребать не хотелось.

И всё-таки, клоунада начинала затягиваться. Где все? Сейчас протиснется по въездному пандусу семи-автомат кого-нибудь из опоздавших гостей и начнётся любимое развлечение – khipesh с гудением в клаксон и размахиванием разномастным железом в окно, где они его только достают. Ансель уже невольно потянулся к голосовому сенсору, вызывать подмогу, но вовремя заметил у самого лифта полупрозрачное гало дворецкого. Какая предусмотрительность, вашу ж мамашу.

Резервный бокс, который ему выделили, с третьего раза даже удалось высмотреть. Ну разумеется, в самом дальнем углу паркинга, рядом с другой такой же колымагой. Наверное, адвокат принимающей стороны прилетел. Как говорится, кому печаль, кому и праздник. Опять же и хорошо, что так далеко задвинули, местные вообще весьма своеобразно относились к любого рода odolzheny, о них принято было заранее договариваться, и да, они всегда чего-нибудь да стоили. Как тут говорил – у соседа сдохла курица, мелочь, а приятно. Как то, что они тут именовали «курами», технически могло сдохнуть, Ансель не понимал, но местные обороты речи вообще не стоило воспринимать буквально, иначе рехнёшься.

Услужливый дворецкий всё маячил у лобового, помаргивая изношенными индукторами. Палаццо был хоть и местом довольно shikarny, но как и в случае любых общественных зданий, обслуживался из рук вон и, что называется, na otvyazhiss, лишь бы совсем не развалилось. В лощёный кирпич того же Кремлёвского купола тоже можно было верить лишь до первого визита в podsobka, где, разумеется, страждущего приобщения к тайнам царских палат ждала банальная пыль, паутина и характерный запах небрежения.

– Вас ждуут наверхуу, мсье.

Дворецкий тянул с жутким местным акцентом, кажется, традиция локализовать даже иноязычные языковые модули с учётом местечковых представлений о прекрасном тут укоренилась в веках. Почему просто не взять стандартный опенсорсный модуль со стоков?

– Пациента уже подготовили?

– Пациентаа? – с тупой интонацией переспросил дворецкий. – Вас ждуут наверхуу, мсье.

Ансель вздохнул и полез в багажник за мантией. Не то чтобы та была обязательным элементом мизансцены, но почему-то исключительно в островном облачении здесь тебя начинали воспринимать всерьёз, будто истинную власть местные акцентовали единственно от атторнеев Короны. Тоже своего рода традиция, что повелась за столетия. Другое дело, что настоящий атторней тут не появлялся почитай с войны.

Ладно, выдохнули, надели.

Вот же дрянь удушливая. Эта штука при местной влажности работала покруче всякой banya. Можно смело начинать потеть.

С резким стрёкотом взлетел дрон, покружился, сверкая золочёными глазками, и привычно повис за левым плечом у Анселя. Работаем.

Лифт в традиционном для палаццо чёрно-красном убранстве поверх обшарпанных зеркал тащился наверх с обстоятельностью пожилого туристического верблюда на Парадайз-бич, будто вёз он не единственного преющего под глухой мантией экспата, но целую делегацию Мегаполиса с пажами и кринолинами. За то время пока плита основания, трепеща и подрагивая, проковыляла три несчастных уровня, пожалуй, можно было вернуться на парковку, сесть в кар и по воздуху добраться до крыши треклятого палаццо, благо там была предусмотрена эвакуационная площадка. Но протокол есть протокол.

Нехотя раскрывшиеся створки разом обрушили на Анселя тугую звуковую волну. Dis-catch был уже в самом разгаре. Палаццо такого класса позволял одновременно разместить в центральной камере до полутора тысяч рядовых гостей во плоти и ещё примерно в десяток раз больше аватар, и сегодня тут всё было забито под завязку, ко всему – у самого основания бродило трое детей-колобков, плотно опекаемых авто-маскотами. Сразу видно, община сегодня попалась солидная, раз могла себе разом позволить столько мелких. Странно, тогда что он тут делает?

Ярусами вверх забирались традиционные местные круглые столы со скатертями под gjel-und-khochloma. На подвешенном в воздухе танцполе, больше похожем на гипертрофированный эмэмашный октагон с прозрачным полом, мерцали стробоскопы и извивалась под рокот барабанов группа конвульсирующих в магнитных поясах, плюс под самым потолком внутренней камеры в такт местной попсе подёргивались гигантские голограммы, почему-то именуемые тут pugacheva. Экспаты, посмеиваясь промеж себя, называли их «баобаба», но при местных это слово старались не употреблять, потому как в ответ они тебе на подобное могли немудряще и в глаз засветить.

Между гигантских баобаб переливалось всеми цветами радуги число 130 без дополнительных уточнений. Впрочем, тут его никому расшифровывать не приходилось, на pominkas вообще помалкивают о деталях и в основном обильно пьют да неумело танцуют.

Под бодрые местные ритмы традиционно пришлось ждать прохождения сквозь рамку. Что они этими рамками изыскивали в мире пластикового огнестрела и одноразовых шокоразрядников, понять было трудно, скорее всё походило на ещё один ритуал поклонения, без которых тут не обходилось ничего и никогда. Ждём вальяжно чапающего сюда пузатого ochrannick, покорно приземляем дрон на колченогую табуретку у рамки, проходим с каменным лицом, ждём завершения шмона. Ничего страшного, каких-нибудь пять минут и можешь идти куда надо, всё ради безопасности, tovarisch. Тебе, экспату, ещё сколько жить, лет пятьдесят? Вот и не торопись, подумай о жизни, покуда тебя ощупывают всякими датчиками и просто потными ладошками в синих эластомерных перчатках. Хочешь долго жить, так терпи, о тебе же заботимся.

К тому моменту, когда тактический ощуп со стороны пузатого завершился, Ансель уже весь был багрового цвета, за воротник мантии текло из-под респиратора, а дрон в руке раскалился. Воздушное охлаждение, говорили они. Вашу ж мамашу.

А вот и представители покойного, оба-два, тоже официальные, в пиджачках поверх пузов, как будто не обращают внимания на окрестные безобразия – предвкушение обильного пополнения социального счёта как правило удачно загораживает остальную действительность. Ансель сухо кивнул их молчаливым переговорам с кем-то наверху, запустил обратно дрон и без обиняков самостоятельно двинулся к левой колоннаде, не дожидаясь официального приглашения. С этим дуркованием надо было кончать. Встречающие вынужденно подхватились и поспешили следом.

Пока ждали лифта, Ансель поймал себя на притопывающем движении в такт рявканью бита, поморщился. Местные называли такое явление catch, мол, ноги сами пускаются в пляс. Почему при этом само окружающее увеселение называется dis-catch, то есть вроде «не-catch», понять как всегда было трудно. Местная лингвистика никогда не славилась удобоваримостью. А вот и лифт.

Увешанные весёленькими огоньками навесные кабинки, что скользили вверх-вниз вдоль стен палаццо, были такими крошечными, что они втроём еле туда влезли, Ансель буквально физически ощутил, как напряглись магнитные зажимы чужих пиджаков, его же мантия моментом неприятно прилипла к спине. Мерзость какая. К этим постоянным мизансценам было невозможно привыкнуть. А вот слабо было им отдельной кабинкой проехаться? Дрон, оставшийся снаружи, мельтешил крылышками лопастей на воле, покачиваясь у самого лица по ту сторону стеклянной преграды, покуда лифт разгонялся.

Отсюда, сверху, три завывающие и пританцовывающие баобабы и заключённая в их треугольник сто тридцатка выглядели совершенно устрашающе, почему эти странные существа с гигантскими nachos (кажется, что-то из латиноамериканской кухни, но поди их пойми) на голове считались местными за предмет обожания, оставалось для Анселя очередной загадкой. Впрочем, в Латинаме День мёртвых тоже справляли весьма экзотично, так что подобная случайная апроприация чужой культуры тоже, наверное, имела какой-то скрытый смысл и вряд ли могла быть сочтена за проявление расизма, которого, впрочем, тут всегда хватало.

К счастью для Анселя, центральная камера палаццо на этом благополучно исчерпалась, ухнув в чёрную пустоту под полом, голографические карги исчезли, музыка стихла, лифт продолжал подниматься уже в приятной тишине под ненавязчивый мотив отсчёта уровней.

Так, погодите, а как сюда дрон теперь попадёт?

На выходе из лифта Ансель, бестолково оглядываясь, принялся мучительно поправлять совершенно испорченную мантию. И чего теперь? Впрочем, привычный стрёкот раздался из-за угла уже спустя считанные секунды. Надо же, нашёл способ. Хороший дрон, хороший, к ноге.

Рядом перетаптывались встречающие. Только не говорите, что сейчас начнётся обычный местный bazar.

Так и есть, направляются к нему.

– Уважаемый, простите речь, есть один вопрос, в смысле момент. Тут такое дело, точнее, проблемка…

Ансель сделал резкий останавливающий жест, после чего акцентировано покосился в сторону дрона.

– Вы видельи́ этот прибор? Йесли вы не прекратите йетот разговор немьедленно, вам придьётся искать другого поверенного, это йясно-о?

Кажется, до них дошло. Тот, что поменьше и полысее, засопел носом и поволок другого в сторонку, где они принялись едва слышно переругиваться, временами зыркая в его сторону. Ансель спокойно ждал, пока они выговорятся. Наконец ему надоело.

– Вы в курсье, что мойё времья́ оплачьваетсья?

Реплика наконец простимулировала парочку на искомые действия. Время Анселя действительно, на московском канцелярите, «оплачивалось» по местным меркам непозволительно. А что, поверенный-экспат нынче дорог.

– Пройдёмте, пройдёмте!..

Что-то тут не так. Вроде бы процесс шёл заведённым порядком, но отчего-то Анселю всё больше становилось не по себе. Ладно если эти двое оглоедов попросту, что называется, ramsy popootall, совсем другое дело, если тут скрывается какой-то подвох. Пока они шли изгибающимся коридором куда-то в обход шпиля палаццо, Ансель принялся ворошить в памяти детали дела. Кто-то из старожилов местного клана дотянул на аппаратах и переливаниях до пресловутой сто тридцатки, после чего местная медицина по обыкновению делала лапки кверху, при этом задирая такой ценник, что даже неслабые прайсы Мегаполиса становились не такими уж заоблачными. Другое дело, что местных в геронтологические центры Мегаполиса, не говоря уже о Муне, никто бы не пустил, даже будь у них все деньги стольного Москова. К тому же здешние коновалы не только не сумели бы адекватно воспроизвести Третью фазу, но и вообще не давали после достижения, как здесь выражались, dozhitie никаких гарантий, что пациент будет оставаться в сознании.

Ну и главное, согласно принятому полвека назад пенсионному кодексу, весь социальный капитал радостного старожила при таком варианте благополучно возвращался администрации, становясь недоступным для наследования.

Зная здешние нравы, бодрых babooshkas, благо до столь преклонных по местным меркам лет доживали исключительно они, в таком разрезе живо бы стали отправлять на тот свет безо всяких церемоний. Удачно передавленный ногтем страждущего родственничка катетер порой творил чудеса, недоступные даже самой продвинутой медицине, но закон благоразумно давал клану несколько альтернатив погуманнее. Можно было попросту дождаться естественной смерти, после чего горюющая по безвременной кончине старушки община хоть и оставалась без социалки, зато могла заполучить по внеконкурсу, то есть за взятку, материнский сертификат, что регулярно и делалось, судя по снующим внизу «маленьким императорам», а можно было и продать вакансию другому, более успешному клану за весьма солидное вознаграждение, причём социальный капитал обычно оставался продавцам. Тут важно было угадать со временем передачи прав. Уже завтра они будут стоить куда дешевле. Именно об этом и был сегодняшний праздник мёртвых. Именно об этом гласило число «130». Именно поэтому все так и спешили.

– Сюда, пожалуйста.

Большое панорамное стекло внешней стены палаццо давало приличный вид на центральный Москов во всём его сером великолепии. Тающие в сыром мареве пентагоны башен и льющийся сверху нескончаемый дождь. Если зажмуриться, можно попробовать представить себя в самом сердце Мегаполиса. Но нам тут некогда жмуриться. Здесь это попросту небезопасно.

Наконец, прибыли на место. В просторном помещении собралась изрядная толпа таких же пиджачных. По возрасту все как на подбор – от девяноста и выше, все озабоченные, самим скоро поди сюда, если дотянут. Биотехнологии с каждым годом всё эффективнее, а потому дороже. А без них ты через полгода от банальной подагры будешь просить собственных племянников придушить тебя побыстрее подушкой. В мире, где жизнь стоит таких денег, она моментально становится очень ходовым товаром. И смерть вместе с нею. Что ж, приступим, надо только всех левых разогнать.

– Господа, прощью. Шу.

Местные твёрдые согласные Анселю никак не желали даваться. Однако призыв возымел действие, в зале осталось по одному представителю сторон плюс адвокаты, которые также спешили зафиксировать сделку стрекочущими под потолком дронами.

Ансель ещё раз бегло просмотрел бумаги, так, согласие на эвтаназию по социальным требованиям, договор о передаче сертификата на dozhitie, биопаспорт пациента, ладно, пройдёмте в палату.

Пациентом на этот раз оказался мужчина с виду даже не на сотню, бодренький такой лысоватый мужичок с осоловелыми глазками и слегка не в себе. Можно его понять. Рядом с его креслом помигивали часы, ведущие обратный отсчёт. На них значилось два часа тридцать пять минут.

Пока советники сторон проводили стандартный опрос наследователя «вы подтверждаете, вы уверены, подпишите здесь, а теперь здесь», Ансель молча стоял чуть в сторонке, чтобы не загораживать дрону запись. Палата была убрана какими-то белыми цветами, никогда таких не видел. Видимо, пациент их любил… ну да, любил.

Анселя почему-то начало мутить. Какая-то дичь, если вдуматься, человек ещё может жить и жить, но за него уже всё порешали, и сам он, поди, всё для себя решил. Да родись он в Мегаполисе, а не в Москове, глядишь, спокойно бы с пенсионного счёта снял аванс за Третью фазу, ну ладно, в кредит лет на двадцать, а там тебе, глядишь, уже и все полтораста. Вот не надо этого, жалость в нашей работе только вредит, чего разнюнился.

– Стороны подтверждают легитимность сделки?

Грохнули о стол две увесистые круглые печати, прошелестели вензеля подписей, тренькнули баркоды контрольных сумм. Подобное у них тут очень ловко получается, в других частях света искусство полвека как вымершее.

Ансель чинно проследовал обратно в залу, где уже начинали потихоньку, с уголка, nacrywhatt столы. Праздник же.

Теперь его черёд.

Подобрав полы мантии, чтобы не забивались под старомодные колёсики кресла, Ансель принялся размашистыми жестами тасовать акты с цитатами из уложения. Не то чтобы подобное требовалось протоколом, все документы он подготовил заранее, только пропуски в формах дозаполнить, но надо же объяснить местным, за что ему вообще платят. Это сюда, это вот сюда, тут красиво промокнуть чернила, тут песочком присыпать, сургучу, сбоку верёвицу с кистью пустить, всё чин по чину.

Виртуальные документы, по сути, ничем не хуже старых гроссбухов, да и оформление под стать. Запнулся Ансель на ровном месте. Буквально на долю секунды, а запнулся. Вашу ж мамашу.

Чёртова память, годами натренированная запоминать бесконечные индексы да хэши документов, не подвела. Ансель механически продолжал процесс тасования бумажек, чтобы со стороны всё было достоверно, но под мантией уже снова стало сыро и горячо, а шею защекотало.

И ведь документы все были в порядке, не подкопаешься, если бы не одно «но». Тот акт осмотра пациента, что ему прислали вчера для камеральной проверки, был с другим номером блока. Тоже подписанный по всем правилам, чин-чинарём, контрольные суммы все на месте. Но документ был другой.

Надо что-то решать, причём срочно, но пока тебе в затылок будут дышать пиджачные, ничего не выйдет.

– Проститье, гдье здьесь у вас туальет?

– Да как обычно, там, по коридору.

Вот и славно, подхватившись, хотя и тщательно соблюдая подобающую его позиции вальяжность, Ансель шмыгнул за угол, мигом заперся в кабинке и принялся там листать архив своего «ай-би».

Ошибки не было. То-то moozhick молодо выглядит.

Решение было принято мгновенно. Ансель потащил через голову мантию, а сам пока дал команду дрону осмотреться. Вроде никого. Отсюда до лифтов в обход центральной оси палаццо метров пятьдесят наверное. Здание общественное, никаких специальных систем блокировки здесь предусмотрено не было. Ну, попробуем сегодня сэкономить на операционных расходах, как говорили в twosovka. Два совка. Смешно. Анселя начала бить нервная дрожь.

И что самое неприятное – едва заметное же отличие в данных, проглядеть такое вообще не проблема. Но теперь эта самая проблема встала перед Анселем во всей своей неприятной красе. Будь перед ним обычный случай мошенничества с социальным капиталом, как тут зачастую бывает, Ансель молча бы вызвал социальную полицию и всех делов, пусть промеж собой разбираются, но поглядите вокруг, это же богатый, серьёзный клан, зачем им эти бирюльки. От всей истории резко пасло большими неприятностями, и Анселю они были совершенно не нужны.

Без мантии, в белой рубашке и зауженных брючках, он вполне мог сойти за стафф, что бегал тут со скатертями да samovar. Вот, полотенце на руку, так лучше. Главное не попасться на глаза этим милым пузанам, правда? Так, дрон в карман, глазки в пол и пошли-пошли-пошли. У лифтов стоял какой-то ochrannick, но он даже не посмотрел в его сторону, вот и прекрасно.

Только когда в лифте привычно заложило уши, Анселю удалось перевести дух. Внизу слишком много народа, они не рискнут там его хватать, поблизости от посторонних глаз и ушей. Теперь подумаем о главном, что теперь делать. Найти пропавшего razvodyashy физически им будет непросто даже в относительно скромном по размерам Москове, знаем мы разные методы… но, положим, они смогут. Дальше что? Время торопит, проще найти нового, менее привередливого стряпчего. Часы у бедолаги в палате тикают. А там глядишь и… лифт больно ударил по и без того ватным ногам Анселя и остановился.

Твари, сообразили.

– Прошу вас не делать резких движений.

Какие уж тут движения. Судя по доносящему снизу глухому умц-умц, даже до средних уровней палаццо не удалось добраться. Вот попал так попал.

Лифт снова двинулся вверх, не желая слушаться его нервных ударов кулаками по сенсорам.

Гадёныши. Всё-то у них схвачено.

Лифт, однако, до верха не поехал, табло помигало числом 57, дзынькнуло и створки распахнулись.

– Прошу вас, Ансель, на пару слов.

Французский говорившего был таким ровным и безэмоциональным, словно эти слова произносил вокорр. Куда там дворецкому внизу с его варварским произношением. Кажется, игры кончились.

– Проходите, не беспокойтесь, вам ничего не угрожает.

Ему бы наверняка угрожало разное, даже уматывай он уже сейчас на своей tachka в сторону от Старого Сити вдоль третьего перегонного радиуса.

Ансель сделал пару осторожных шагов, лифт за ним тут же решительно захлопнулся. Никого. Освещение дежурное. Кажется, весь сегодняшний dis-catch сюда не добрался.

– С кем имею честь?

– Давайте обойдёмся сегодня без имён, но если вам важно, можете называть меня, например, мсье Ру.

Очень смешно. Мсье Рыжий. Клоунаду разыгрываем, значит.

– И что же вам от меня нужно, «мсье Ру»?

– Важно не что нужно мне, – рассудительно продолжил голос. – Важно, что нужно вам.

Начинается игра в кошки-мышки. Знакомый bazar.

– И что же мне нужно?

– Благополучно покинуть палаццо и отправиться к себе в апарт-отель, разумеется.

Ансель сделал над собой усилие, надо срочно успокоиться.

– Ну, допустим.

– Прошу вас, проследуйте прямо по коридору, кабинет 57—24, там будет удобно обговорить все детали.

На полу тут же навязчиво замерцали указующие светящиеся стрелочки смарт-краски.

По указанному номеру располагалась обычная офисная переговорка с двумя креслами и столиком, по внешнему стеклу текли плотные струи дождя, делая его почти непрозрачным, Вопреки ожиданиям, Анселя здесь никто не дожидался, во всяком случае во плоти, а вот знакомые документы лежали ровно в том же порядке, что и наверху, намекая на прямое соединение проекторов.

В противоположном кресле между тем материализовалась мужская фигура аватары, тоже, наверняка, взятая из стоков, не к чему прицепиться. Ансель остался стоять даже после приглашающего жеста.

– Ансель, скажите, какой момент вас настолько смутил в сегодняшнем кейсе, что вы в итоге поспешили оставить высокие договаривающиеся стороны?

– Мне не нравится, когда меня держат за дурака.

– А конкретнее?

– Вам следовало проделать всё тщательнее, «мсье Ру», даже после поверхностного осмотра документов мне не составило труда отыскать экземпляр того, что хранилось на месте текущей медкарточки нашего пациента. А кто-нибудь подотошнее вас расколет вообще на раз-два. Поедете в Kolymah всей khodla.

– Вы, я смотрю, поднаторели в местном диалекте, дорогой Ансель. Однако взгляните на документы внимательнее, с ними всё в порядке.

Вот дерьмо, быстро работают. Не знай Ансель, куда смотреть, всё было бы идеально.

– И тем не менее, подлог мною был обнаружен, дрон уже транслировал все копии в репозиторий, до которого вам не добраться. И если со мно…

– Если мы договоримся, никто ни о чём не узнает, и в накладе вы не останетесь.

Кхм, местные умели вести переговоры. Коротко и по делу.

– Ну, или так.

– Ансель, поймите, нам не нужны проблемы ни с вами, ни с законом, что бы в Москове не понимали под этим словом. Документы, являющиеся основным артефактом сегодняшнего мероприятия – это всё, что нам нужно.

– Которые прикрывают банальное убийство, я же видел, парню едва девяносто, он моложе меня!

– А если предположить, что час спустя этот самый «парень» благополучно покинет палаццо с приличной суммой в неотслеживаемой крипте, ваша совесть будет спокойна?

Ансель рухнул в кресло и засопел. И чего ему такой поворот не приходил в голову?

– Вы же сами понимаете, несмотря на формальные суммы сделки – да, они значительные – всё это не ради денег. Поверьте, участники сегодняшнего радостного события в полном составе уйдут отсюда довольными. И вы в том числе, если мы договоримся.

– А иначе что?

Фигура пожала плечами.

– Не будем об этом. Я стремлюсь в данный момент добиться совсем иного. Скажем так, я заинтересован в благополучном исходе, но у меня, разумеется, остаются и иные варианты.

«Мсье Ру» упорно употреблял единственное число, как будто каждый раз подчёркивал некую личную связь с Анселем, понимаешь, bratahn, мы тут одни, свои люди, все всё понимают. Сколько, мол?

Мысли неприятно метались, не желая собираться в кучку. По большому счёту, что бы ему тут ни говорили, выбора у Анселя немного. Благополучно утёкшие данные ему, несомненно, дают некий рычаг воздействия, но в остальном его положение оставалось более чем шатким. Надо договариваться, не за подобное ли razvodyashy получают свои деньги?

– Давайте прямо, вам нужно, чтобы всё было чисто и я не проболтался. Мне же – нужно закончить свою работу так, чтобы потом не просыпаться по ночам от любого шороха.

– Вы невероятно точны, Ансель, в своём описании дилеммы. Резюмирую, если мы выясним, что дело для нашей стороны недостаточно щепетильное, чтобы вам приходилось опасаться за свою жизнь, то вам и не будет никакой надобности пытаться нам навредить, более того, каждый из нас, как мне представляется, будет заинтересован в дальнейшем плодотворном сотрудничестве.

– Вот не надо, «мсье Ру», поверенный не может занимать чью-то сторону по контракту, даже неофициальному, если кто-то пустит слух, моя карьера здесь будет закончена.

Тень сделала короткий полупоклон.

– Принято, я уважаю вашу независимость и профессионализм. Значит, ограничимся разовым соглашением. Что касается дела, то вы же понимаете, что даже Москов не позволяет открыто торговать социальным капиталом и биоконтрактами. Но рынок всё равно существует, и это рынок очень серьёзных игро…

– Догадываюсь.

– Не перебивайте. Дело – обыкновенное. Одной из высоких договаривающихся сторон очень нужна квота. А у другой высокой договаривающейся стороны, скажем так, есть необходимость с одной стороны скрыть часть активов, ну, и породниться с другим кланом тоже было бы неплохо. Вы же видели контракт.

– А кто тот… подставной?

Тень сделал широкий жест, мол, какая разница.

– Обычный актёр-заместитель, нанятый за небольшую мзду, чтобы изобразить на похоронах усопшего. Зачем его вообще убивать, тело в любом морге можно взять незадорого. А после кремации проверять уже будет нечего.

– А как же, так сказать, оригинал, он же после всех манипуляций будет официально мёртв. И, следовательно, какая там Третья фаза.

Тень усмехнулась.

– Вы не поверите, какие широкие горизонты открываются в Мегаполисе перед формальными трупами. В любом случае, вы когда сюда ехали, знали, что День мертвеца не бывает без мертвеца. Ваше чувство прекрасного до сих пор ничто не коробило, не так ли? Так что прекратите кривляться, вы тоже не ангел.

– Ладно, вы меня убедили. Давайте обговорим условия.

– Никаких условий, дополнительная часть гонорара уже переведена на ваш анонимный валет, можете в этом незамедлительно убедиться.

Ансель скосил глаза на всплывший в углу зрения транспарант и еле удержался от излишне эмоциональной реакции. Ого.

– Мы счастливы?

Анселя всегда бесил этот нарочитый американизм.

– Да, вполне.

– Тогда прошу закрепить сделку, тем более что она, как видите, совершенно легальна.

Да уж, постарались, специалисты работали. От былого косяка в контрольных проводках не осталось и следа.

Ансель деланно вздохнул и без дальнейших слов принялся довёрстывать коммит в репозиторий. Ну вас к чёртовой бабушке, делайте тут со своими poquoynick что хотите. Какое ему вообще дело. Все свидетели, его совесть чиста.

– Прекрасно. Вас проводят. Но имейте в виду, если пожелаете, вот моя визитка.

Чёрная карточка с аккуратно выбитым по ребру баркодом и без единой надписи лежала на краю стола.

– Нет, спасибо, всё-таки откажусь.

– Ваше право.

Мордоворот-ochrannick с постной миной уже топтался у лифта. Аккуратно, двумя пальчиками, протянул Анселю запаянный пакет с мантией внутри. Как мило. Быстро провёл через балаган в центральной камере – там уже традиционно лежала вповалку гостевая pyann. Пока Ансель возился у своей tachka, аккуратно и ненавязчиво стоял в сторонке. И только провожая его взглядом на камеру заднего обзора что-то коротко буркнул в рукав.

Вырвавшись под бесконечный дождь, Ансель постарался пару раз вдохнуть-выдохнуть, расслабиться не получалось. Пока набирал высоту, в голове словно что-то защемило и не отпускало. Потирая голову над ушами, Ансель полез в холодильник за минералкой и припасённой там пачкой спазмолитика. Надо будет дома принять что покрепче.

Может, тогда он сумеет, наконец, расслабиться и выкинуть всю эту ерунду из головы. Какой-то момент, который он упускал. Вашу ж мамашу.

Да какое там «момент», он упускал буквально всё. Даже если предположить, что мсье Рыжий говорил правду, то зачем в таком случае нужно было вообще устраивать всё это представление на pominkas. Вполне можно было ограничиться тихим мероприятием в отдельной палате местного госпиталя, и дюжине пиджачных пузанов не пришлось бы отираться у постороннего им moozhick, изображая страждущую его упокоения родню. Да и то сказать, они же зачем-то подходили к нему в коридоре, чего-то от него хотели. Вряд ли, будь дело нечисто, они бы стали дополнительно привлекать внимание razvodyashy к деталям вроде как самого рядового дела. Следовательно, они тоже были не в курсе podstava, решая свои мелочные делишки.

Ансель вывернул шею, пытаясь высмотреть позади башню палаццо, но та уже давно скрылась в пелене.

И самое странное творилось вокруг возраста фигурантов дела. Зачем молодого изображать долгожителем? Всегда делали наоборот, да и то, в сговоре с врачами, чтобы потом поделить откаты со страховых выплат. Кому вообще придёт в голову изображать добровольного мертвеца, перешагнувшего свою сотню?

Рыжий проговорился в одном моменте – репозитории живых и мёртвых действительно хранились раздельно, никому не пришло бы в голову сравнивать карту пришедшего на приём к гериатру со слепками геномов пациентов труповозки в далёком Москове, потому поступи такой пациент на проведение Третьей фазы где-нибудь в Исландии, никто бы ничего не заподозрил. Мало ли, жил себе дедуган на островах, а тут прихватило с раком простаты или ещё чем столь же банальным, тут же дедушка и вспомнил, что личного валета на имплантацию клонированных т-лимфоцитов с восстановленными теломерами вполне себе хватает. Вот, смотрите, токен с неотслеживаемой криптой на всю сумму. Давайте сюда мою долю бессмертия.

Но девяностолетнему Третья фаза бесполезна, а то и вредна. Свои стволовые ещё слишком активны, привет, куда более тяжёлая онкология, какой там рак простаты. Да и Альцгеймер не дремлет ввиду благополучно спящего в позвоночном столбе герпеса пятого типа. Опять же, опасно, первый же осмотр – какая тебе сто тридцатка, moozhick, и калий-аргоновый анализ состава крови первым делом покажет, что всю свою жизнь ты прожил вдали от любых островов, питался в основном всякой гидропонной дрянью с высоким содержанием транс-жиров. Нет, версия Рыжего никуда не годилась.

Гораздо проще было поверить, что и pominkas были настоящими, и даже pockoynick действительно планировал сегодня благополучно попасть в царство мёртвых, пусть и оставшись при этом живым.

Но в таком случае к чему весь khipesh с подменой документов? Просто оформляем эвтаназию и готово, никто не подкопается, разве что конкурирующий клан натравит на наследующую сторону проверку соцслужб. Даже при местном barduck игры с социальным капиталом могли выйти излишне хитрым делягам боком. Но Ансель же сам видел!

Пальцы даже без помощи аугментации машинально отбарабанили стадвадцативосьмисимвольную комбинацию кода от репозитория. Нужно ещё раз взглянуть на тот, первый дамп. Сердце Анселя снова заколотилось как бешеное.

Так, вот оригинальная медкарта. Ничего особо подозрительного. Зачем человеку вообще может понадобиться нелегально умереть? Хотя… судя по медкарте, возраст пациента указан «по результатам осмотра». Официальной даты рождения нигде не фигурировало. Так, схема генома, высокочастотные аллели, гаплогруппы по игрек-хромосоме и митохондриальному ДНК… всё прекрасно, но кто он вообще такой? Смотрите, поступил без сознания, пришёл в себя, от дальнейшего лечения отказался, ага, теперь понятно, почему эта штука вообще всплыла, халтурно подчистили в первый раз, вот оно и попало в выборку при автоматическом сборе пула данных. Идиоты.

Что же ему теперь делать с этим всем?

Некий Джон Доу, осмотренный по случаю тридцать с гаком лет назад в одной из клиник Мегаполиса, теперь очень хотел умереть своей смертью. Кому нужны такие сложности? Предположим, что в столетней давности архивах ещё полчаса назад можно было найти данные о том самом геноме.

Ансель откинулся в кресле и закатил глаза под потолок, пытаясь ухватить ускользающую мысль за хвост.

Среди клиентов Анселя постоянно ходили слухи о некоей Четвёртой фазе, которую, дескать, давно изобрели где-то в недрах таинственной Корпорации, да только продукт на рынок не пошёл из опасений за социальные волнения. Живи после Четвёртой хоть ещё сто, хоть все двести. Дескать, после процедуры никакими анализами тебя не отличить от тридцатилетнего. Вот и существуют среди нас древние мафусаилы, родившиеся ещё в XX веке, первыми преодолевшие порог биологического перехода и тут же накрепко закрывшие за собой эту вожделенную дверь.

Ансель потряс головой. Какая только ересь из репертуара сторонников теорий заговора в натруженную голову не начнёт лезть после тяжёлого дня.

Впрочем, как раз эту теорию несложно и проверить. Обычно в контракте от принимающей стороны уже внесён готовый выгодоприобретатель. И он, согласно закону, являлся исключительно физическим лицом. То могла быть мать будущего ребёнка, но куда чаще для контракта предоставлялся готовый биологически выверенный, а потому сам по себе драгоценный эмбрион.

Ансель заносил палец на виртсенсором таким театральным жестом, будто претендуя на главную роль в дорамах. Ну и правда, чего только…

Схема генома, высокочастотные аллели, гаплогруппы по игрек-хромосоме и митохондриальному ДНК. Идеально совпадающие с геномом Джона Доу.

Ансель, не веря собственным глазам, дал команду на сверку полных последовательностей. Перед ним была точная копия за исключением одного момента – на него смотрела рекомбинантная копия оригинала. Как если бы геном разобрали на гаметы и снова собрали в полную соматическую последовательность, только митохондрии и половые хромосомы оставили как есть. Нельзя было назвать подобного соискателя на право жить полным клоном, но по результатам секвенирования выходила полная генетическая реплика одного-единственного родителя мужского пола, полностью сбросившая всякие следы старения.

Четвёртая фаза.

Вашу ж мамашу.

Ансель попытался оттереть пот с мокрых ладоней. Оглянулся вокруг. В плотном потоке второго вылетного диаметра на эшелоне трёхсот метров понять, следует за ним кто-нибудь или нет, было нереально. В пределах видимости были сотни таких же спешащих по делам каров.

Давай по-чесноку, шутки кончились. Ансель аккуратно подготовил инфопакет, заскеджулил его автоматическую отправку по семи разным узлам сутки спустя, после чего на всякий случай сменил пароль. Вышел из репозитория, выдохнул. Нет, всё-таки ту медкарту нужно ещё разослать отдельно, как всякий razvodyashy, он навскидку мог назвать десяток людей, которым бы такая инфа очень пригодилась.

Пароль не прошёл.

Неужели ошибся при вводе? Да нет. Может, впопыхах не заметил, что смена пароля не сработала? Старый доступ тоже вызвал лишь истеричный зуммер «ай-би». Вашу ж мамашу!

Секунду спустя в кабине раздался короткий тревожный гудок и его кар под нервные гудки соседей по потоку принялся сам собой смещаться куда-то в сторону, выходя из коридора.

Ансель отчаянно колотил по сенсорам отключения автоводителя, но они также не желали слушаться. Уже окончательно паникуя, Ансель рванул на себя рычаг экстренной посадки. Результат оказался не совсем таким, как он ожидал. Наступила отчаянная тишина, все четыре несущих ротора остановились, кар тут же безвольно повалился вниз по загибающейся баллистической кривой.

Безвольно болтаясь в автоматически затянувшихся ремнях безопасности. Ансель с выпученными глазами продолжал следить, как на него надвигается частокол офисных башен. В застывших роторах вовсю улюлюкал ветер.

Кажется, его время вышло.

16. Старатель

Гермодверь снова заклинило.

Да как же так-то. Кряхтя и охая, Линдстрём потянул стонущий металл на себя. Обратная связь экзоскелета послушно дошла до красных маркеров и беспомощно застыла, подвывая в ушах сиреной. Не надо так делать, старина, и технику попортишь, и сам убьёшься, а ты нам покуда нужен живой.

Помните, был на Церере случай, один деляга нашёл на участке осколок. Ну как осколок – каменюка такая метра два в диаметре. Каменюка и каменюка, бери в обоз да волоки на скупку, там такие в цене. Только камушек тот возьми да окажись ядром импактного астероида, поди пойми какого металла, тонн на 50 весом. Тянет-потянет, вытянуть не может. Деляга не растерялся, предохранители с подъёмника сорвал, ума палата, да так в итоге и улетел вместе с тягачом в свободное плавание. В телескоп его только на третий сол разглядели, кумекая, что за неопознанное тело на дальних радарах болтается. А тело оказалось не столько космическое, сколько свежемороженое. Так и болтается с тех пор в поясе Хильд непрошеным гостем, не ловить же его.

С местной гравитацией шутки плохи, три процента от земной дают вам приятное чувство уверенности в себе, а что, стоим на своих двоих как люди, не падаем, под потолком не телепаемся, не дылды какие, удобно. А только одно неловкое движение – и тебя всё одно подбросило метра на два, несмотря на двухтонную оболочку. Блокировка усилителей на то и рассчитана – чтобы разом за первую космическую не уйти. Тут она смешная – три сотни метров в секунду.

Впрочем, если тягачи не курочить, то никуда ты с поверхности не денешься, ни у какого миоусилителя не хватит мощности отбросить оболочку больше, чем на полсотни метров. Проблема в другом – сама оболочка достаточно хрупкая, и сорвавшийся манипулятор её легко повредит, а там уж у незадачливого деляги будет максимум полторы минуты до отключки. Тут тоже были разные случаи, и на попойке в куполе любят травить байки про армированный скотч и гермопену на выбор, одна проблема – всё это неправда. Когда тебя волочёт в клубах снежной пыли в стремительно сдувающейся двухтонной оболочке, тут уж тебе не до скотча. Если ты с напарником, да на надёжном фалу – тогда есть шанс, а вот одинокий деляга, сорвавший манипулятор на красном усилии, может винить в случившемся лишь самого себя.

Ну же!

Гермодверь всё-таки подалась, с жутким скрежетом выдвигаясь из рамы сперва на миллиметр, потом на два. И только затем с ясно ощущаемым ступнями грюком вывернулась наружу. Уф.

Линдстрём выпростался из рукава и принялся яростно утирать залитые потом глаза. Вот так всегда, стоит на секунду понервничать, как тут же кондиционирование оболочки сдаёт. Сколько ни плати настройщикам, хоть озолоти сволочей, и всё равно ты же на Церере, мать её, здесь никогда не будет нихрена работать.

Впрочем, на гермодверь Линдстрём зря наговаривал. В пазу издевательски серебрился размолотый в муку синий лёд. Ну, а что ты хотел. Мазанул наверное ступнёй при выходе, не посмотрел как следует, и получи. Спасибо, что гермодверь не сумела до конца захлопнуться, иначе пришлось бы потом как есть целиком вырезать из корпуса.

И главное всего делов – Линдстрём нашарил перчаткой баллон, что висел в нише рядом с огнетушителем и запасными батареями, и буквально парой взмахов сдул всё лишнее за порог. В отсутствие атмосферы лёгкая струя углекислоты буквально сметала всякую мелочь за пределы видимости, плюс электростатика на створке гермодвери успешно мешала пыли заново налипать. Просто не твори ерунды, и проблем не будет.

Со второй попытки Линдстрём благополучно гермодверь закрыл, для верности дождавшись завершения опрессовки. Есть, датчик благополучно загорелся зелёным.

Ладно, теперь потопали.

Ровер, в виде исключения, в этот сол не артачился. Техника простая и надёжная – четыре электромотора на каждой полуоси, тороидальные пустотелые колёса из мягко пружинящей проволочной сетки хитрого плетения, ну, и актуаторы осей, чтобы ловчей вписываться в вираж. Питается от батарей или фотоэлементов, а много ему и не надо. И всё равно нет-нет, да и приключится с колымагой какая неприятность – то торчащий кусок льда сетку продавит, так что вся конструкция начинает на каждом обороте лягаться и подпрыгивать, то актуатор заклинит, беда одна. Впрочем, Линдстрём не жаловался. Всё лучше, чем пешком, при площади делянки в четыреста квадратных километров туда-сюда не набегаешься.

А деляночка-то знатная!

Одних только плутоидных камней – уж пять штук сыскано, не хвост кометий. Линдстрём знавал иных парней, вполне себе опытных, не чета прочим, которые про плутоиды и не слышали. Нет, конечно, каждого уважающего себя делягу на Церере периодически тянуло взяться за металлоискатель, но одно дело браться – совсем другое сыскать. Ну один сол поищешь, ну два, дальше только и оставалось, что возвращаться своих «коров» пасти.

К слову о «коровах». Линдстрём на ходу сверился с планшетом. Вроде всё нормально, X-32 почти заполнена, надо будет на обратном пути завернуть к ней на осмотр. Как-то быстровато она, как бы не залипший датчик, знаем мы их. Тритий штука простая, рассеян по всей поверхности равномерно, выпаривай себе из ледяного реголита, ни быстрее, ни медленнее. Впрочем, кто её знает, может, удачно в ночную фазу вошла, на возвышенности, вот тебе и лишние световые полчаса на подзарядку в сол, они же самообучающиеся, «коровы» -то, вот и выбилась в спортсмены-разрядники.

Ладно, не до вас сейчас, живы-здоровы и ладно.

По дороге вообще глаз да глаз, лучше не отвлекаться. Всё та же слабая церерская гравитация играет свою злую шутку, поскольку тяжесть тяжестью, а инерционную массу вообще-то никто не отменял. Две метрических тонны оболочки плюс почти тонна ровера – вот и получите подсигивающий на малейшем камушке танк на пружинках, который так и норовил сорваться в юз или вообще перевернуться в неловком прыжке. Так что рулить им надо было внимательно, не слишком быстро, но и не слишком медленно – а не то завязнешь в ледяной крошке реголита.

Впрочем, на этот раз добрались без приключений.

Рабочий квадрат деляночки Линдстрём обрабатывал уж пятнадцатый сол, и как-то дело всё не ладилось.

Главное квадрат-то ну такой на вид богатый, сами поглядите, металл под солнечными лучами так и поблескивает. И никаких следов гляциологии, все эти сыпучие льды, выпячивания, трещины-разломы, ничего такого. Ровная, как стол, старая равнина, на которую, как и положено, все эти миллионы лет благополучно валилось с небес всякое, рассыпаясь при импакте в пыль, что и придавало окружающему ледяному реголиту этот непередаваемый оттенок. А вот самые твёрдые осколки – отбитые миллиард лет назад от голых металлических ядер плутоидных карликовых планет типа Ириды – они оставались в целости, залитые в приповерхностном слое ледяной глазурью, поджидая того делягу, что сумеет его отыскать. Тут вам и банальный никель, и нередкое золото, но главное – редкоземельные металлы высоких кларковых чисел, которые на Церере особо ценились.

Это вам не гелий с трипротоном, по сути, окромя водяного льда и его производных в виде топлива всех сортов на старушке из родного ничегошеньки и не водилось, каждый атом приходилось заводить или выуживать из фильтров промышленных харвестеров, именуемых тут «коровами». Но самая мякотка была для них недоступна, поскольку скрывалась как правило на глубинах до десяти метров. Туда просто так с ледорубом не подступишься, там лёд от мороза твёрдый, как сталь. На то и металлоискатель, чтобы астероид на глубине сыскать да извлечь.

Но это в теории.

На практике лёд тут, под поверхностью, был настолько замусорен мелкими осколками, что ты поди расслышь, что там творится. Для этого и смекалка нужна, и соображение.

Вот и сейчас Линдстрём, аккуратно спрыгнув с ровера у крайней пометы, принялся выгружать на лёд всё необходимое: буи, петли вспомогательных резонаторов для построения фазированной решётки, набор лазерных дальномеров для вящей точности, ну и прочую мелкую машинерию. Собственно металлоискатель был давно развёрнут – сложная многосуставная конструкция на таких же, как у ровера, проволочных колёсах. С прошлого сола металлоискатель успел как следует зарядиться, и теперь приветливо мигал зелёным при приближении Линдстрёма.

Разметив площадку для работы на сегодня, тот с хозяйским удовольствием принялся наблюдать, как самоходные агрегаты врассыпную разбежались по точкам, а вот и картинка.

Линдстрём крякнул с досады.

Это снова было не то, что всякий деляга жаждал бы увидеть после всех трудов, не говоря уже о заклинившей гермодвери. Да, под самой поверхностью всё было красиво – прожилки импактных загрязнений, каверны пустот, небольшие трещины, в которых поблескивали крупинки металла. Самые крупные из них можно будет высверлить, «коровы» с удовольствием хрумкали ледяные керны, выплёвывая в поддон всё интересное, так что только красивыми искринками разлетался вокруг морозный десублимат.

Но это всё мелочи. Звезда и жизнь деляги выглядела иначе. Где же вы, где, небесные каменюки, так вас растак.

Линдстрём крутил настройки решётки так и так, но всё без толку. На глубине четырёх метров начиналась глухая беспросветная тишина, ни единого сигнала. Что бы эта фигня значила? То ли металлоискатель барахлит, то ли там образовался не пойми с какого перепугу пузырь идеально монолитного льда, какого попросту не бывает.

Нет, это безобразие надо уяснить.

Бур ждал своего часа тут же неподалёку.

Универсальная вещь, хочешь, каверны курочь, хочешь, обтачивай ядро прям на глубине, чтобы яму вокруг не копать, а после прямо так, целиком, через наклонный шурф тягачом извлекай каменюку на поверхность. И главное сносу буру нет, Линдстрём его по случаю у трассера заезжего взял, они этой штукой антирадиационные укрытия высверливают в хондритной толще, при желании может выгребать это дело декатоннами. А тут на Церере что? Лёд штука пластичная, чуть подашь усилие – только ошмётки летят. Прочие деляги куда более скромными агрегатами пользовались, а тут и подавно без проблем порешаем.

Бур с утробным рычанием закрепился якорями в метровой приповерхностной толще льда, и уже спустя полчаса принялся деловито подавать наружу перемолотую снежную кашу, только успевай отгребать, пока не остыло. Бур при своей мощности разогревает лёд от трения до двухсот семидесяти кельвинов, по сути такое джелатто пополам с каменной пылью, стоит ему полежать секунду на вакууме, как тут же обратно смёрзнется, поди отколупай потом киркой али ломом.

Так что Линдстрём не зевал, вовсю шуруя манипуляторами оболочки. Тут оно сколько, кубометр всего отгрести и можно менять наконечник.

Что он вообще хочет увидеть, когда достанет керн? Лёд и лёд. Ну, отчего-то чистый. Мало ли что деляге на Церере повстречается странного. Может, старый импактный кратер разом залило криовулканом и вода мгновенно смёрзлась с окружающим льдом, что ей сделается. Да вон кратер Данту почти весь такой, недаром там деляг не водится вовсе. Плюнь ты на этот участок, переходи на следующий. Но вот упёрся и всё тут.

Линдстрём насупленно смотрел, как керновый снаряд уходит на глубину. Метр, два, три, четыре, конец ствола. Сейчас пойдёт импульс. Ледяной керн при ста шестидесяти кельвинах лучше пробоем брать.

Бздынь!

Э-это ещё что за?..

С матюгами вытаскивая снаряд, Линдстрём уже догадывался, что там увидит. Так и есть, кернозаборник был изрядно погнут и пуст.

Там, на глубине четырех метров, под ним был вовсе не лёд.

Линдстрём с цоканьем потрогал когтем манипулятора промятую кромку кернозаборника. Она была гладкой, ни об какой хондрит так не дерябнуться. Там лежало самое что ни на есть ядро, чистый импактный скол на поверхности.

Взамест огорчения за погнутый инструмент Линдстрёма аж на слезу прошибло от восторга.

Если судить по размеру слепого пятна на металлоискателе, эта штука должна быть диаметром как минимум с эту площадку. Это ж килотонна, не меньше!

Уф.

Линдстрём разом сел на смерзшуюся кучу ледяной крошки рядом с буром, выпростался из рукава манипулятора и принялся яростно чесать переносицу.

Хорошая примета, если чешется.

А вот это уже совсем плохая примета. Все низкочастотные микрофоны в один голос заорали.

Криотектоника, здесь? Да быть того не может!

Скорее Линдстрём поверит, что сюда что-то движется.

Что-то большое.

И опять-таки, на его делянке?

Линдстрём за всё время застал разве что парочку соседей, что пришли размечать свой участок. Пришли и ушли, деляги из них оказались так себе, кто их знает, что у них там не заладилось, да с тех пор их было не слышно и не видно. Даже «коровы» их на чужую территорию не забредали, а это на Церере дело обыкновенное.

А так-то пусто вокруг.

Было.

На всякий случай первым делом заглушив все свои агрегаты, Линдстрём кенгуриными скачками бросился к роверу. Так, берданка на месте, погнали.

Низкочастотные сенсоры оболочки между тем продолжали орать про тектонику, даром что вокруг ничего по-прежнему не происходило. Знать, точно что-то приближается. Эх, если бы раскидать заранее самописцы по деляночке, можно было бы прикинуть направление. Но вообще, что бы это такое могло быть, чтобы так грохотало из-за горизонта.

Горизонт, конечно, на Церере близкий, меньше километра, но даже с такого расстояния…

Линдстрём заметил вдали движение и тут же дал по тормозам.

Отличное место, чтобы притаиться. Небольшой, метра два, ледяной выступ синего реголита. Тут и заляжем.

Линдстрём улёгся, поплотнее вжавшись в насыпь, упёр берданку в плечо и принялся ждать.

А вот и они, бродяги.

К удивлению Линдстрёма, показавшаяся в отдалении самоходка хоть и была приличных размеров – жёсткий опрессованный корпус, восемь колёс по два метра в диаметре, но масса самоходки ничуть не выдавала у неё способности так солидно рокотать по грунту, чтобы гляциологические датчики начали разом голосить о криотектонике.

Значит, за самоходкой должно двигаться что-то ещё более крупное. Ну и чёрт бы с ними, давайте покуда с авангардным разъездом порешаем.

«Неопознанная самоходка, вы вот-вот пересечёте территорию частного надела, приказываю вам остановиться».

Если выход Линдстрёма в эфир и возымел на вторженцев какое-то воздействие, то они в ответ предпочитали о том не распространяться. Самоходка продолжала переть по азимуту, не меняя скорости. И да, нацеливалась она точнёхонько к месту обнаруженного Линдстрёмом богатства. Вот бы ещё понять, как они так угадали? Неужто по одному только звону погнутого кернозаборника да по бодрым матюгам старого деляги можно догадаться, что случилось нечто небывалое, и нужно теперь срочно свистать всех наверх?

Даже если у ближайших биокуполов на парах будет стоять по самоходке и некто весьма проницательный решит целыми днями ждать сигнала «по коням», даже в этом случае до его деляночки от того же Фуско на полном ходу такой штуке нужно два часа времени.

Не говоря уже о той тяжеленной махине, что продолжала рокотать на всю ивановскую где-то там, за горизонтом.

Что-то тут не складывалось.

«Неопознанная самоходка, повторяю, вы вот-вот пересечёте территорию частного надела, приказываю вам остановиться».

Тоже ноль эмоций.

Что ж, сами напросились. Линдстрём со вздохом снял берданку с предохранителя. Старый добрый «барретт эм-82-ви» его ещё никогда не подводил. Сейчас посмотрим, как вы без колеса-то дальше поедете.

Не то чтобы Линдстрём был так уж уверен, что сумеет отбрехаться, когда сюда прискачет остальная кавалерия, машинерия и прочая тяжёлая артиллерия, но просто так, за здорово живёшь покушаться на его делянку? Фигушки.

«Неопознанная самоходка, готов открыть огонь».

Ну надо же. Та послушно остановилась, на торможении разметав своими восемью полусосями тучи реголитовой пыли.

И тут же затихли датчики тектоники. Что бы там ни рокотало, оно тоже замерло.

Ясно.

Хотя ничегошеньки тут не ясно. Линдстрём, поглядывая на затихшую самоходку, полез в логи.

Так, вот зарычала тектоника, вот она разом пропала. Логично, но не логично. Если всё так, как он думал, то амплитуда колебаний должна была по мере приближения неведомой махины расти.

А она не просто падала, а… точно, наложив сигнал на кривую собственных перемещений, Линдстрём получил, нет, даже не обратный квадрат, хотя сигнал и затихал, но делал это куда слабее ожидаемого.

По всему выходило, что источник сигнала не только не перемещался, оставаясь в точности под его деляночкой, так он и выходил на порядки больше тех несчастных десяти метров, что ему намерил Линдстрём.

Но погодите, здесь этой штуки точно не было!

Сколько Линдстрём уже трудился на своей деляночке, до этого сола ничего подозрительного тут не происходило. Участок как участок, не самый фартовый, не самый проблемный.

Хана теперь деляночке.

Осознание этого накрыло Линдстрёма как-то разом, словно обидная оплеуха в баре перед самым закрытием, так что даже подраться толком не получится, всех уже выгоняют на мороз.

Линдстрём скрипнул зубами и снова приложился ухом к берданке.

Ужо я вам отомщу. Самоходка, говорите, сейчас и посмотрим, как ваш опрессованный объём справится с маслиной из обеднённого урана, которая влетит вам в окно на скорости в два километра в секунду.

«Тебя же Линдстрём кличут? Погоди, не горячись, разговор есть».

Линдстрём в ответ даже бровью не повёл.

Не горячиться – это мы с радостью, не горячиться – это мы завсегда.

«Выходи, коли разговор есть, только чур с поднятыми руками».

«Ладно-ладно, выхожу».

И хмыкнул так ещё со значением, мол, мы тут никого не боимся.

Однако.

Из кормового люка самоходки выскочил на грунт топовый жёсткий экзосьют производства «Маршиан текникс» о двух поднятых руках. На Церере такие редкость. Если простенькая оболочка Линдстрёма весила две тонны и была по сути мобильным гробом для желающих эффектно, но зато безо всякого комфорта самоубиться, то эта штука при хорошем запасе рабочего тела обладала двумя наплечными ионными соплами инерционного контроля, а уж о гибкости её скользящих сочленений ходили легенды. Линдстрём ещё вчера готов был бы променять половину своей деляночки на этот аппарат. Впрочем, сегодня ставки серьёзно поменялись.

«Стой, где стоишь».

«Стою, стою. Ты мне скажи, друг хороший, чего ты это нам дорогу преградить удумал?»

Удумал и удумал, друг хороший. Линдстрём снова задумчиво почесал переносицу. Этот «марсианин» явно имел к тому рокоту какое-то отношение, но вот какое?

«Это моя делянка, закон простой: захочу – стрельну».

«Закон-то закон, но я тебе не враг, я может предупредить тебя хочу».

«Это о чём это?»

«Ты ту штуку случайно не трогал?»

Знает что-то, шельма, точно знает.

«Ну, допустим, трогал. Тебе какое дело?»

«Марсианин» с досады даже руки опустил, так расстроился, но тут же снова поднял, стоило Линдстрёму чуть повести стволом своей берданки.

«А такое, что им это не понравится».

«Им? Им – это кому?»

«Ты что, новости совсем не смотришь?»

Тут Линдстрём окончательно разозлился, даже затвор лишний раз передёрнул для вескости.

«Кончай темнить и говори уже толком».

«А ты наверх посмотри».

Экий прыткий «марсианин» показался. Впрочем, нашенских на дурачка не возьмёшь, Линдстрём переключил аугментацию во вспомогательный режим, так что поверх левого поля зрения нарисовался поток из зенитной камеры. Сам же Линдстрём продолжал отслеживать прицел берданки в центральном поле.

И что тут у нас? Ничего особенного. Как и обычно в солнечную половину шестичасового церерианского сола, не было там почти что и ничего, только Папа привычно болтался яркой точкой.

«И что же я там должен увидеть?».

«А ты приглядись, не спеши».

И правда, там что-то было. Если переключить камеру в ночной режим, прикрыв от пересвета лепестками выдвижной бленды, что-то, гляди, начинает прорезаться. Или, скорее, отсутствие чего-то.

На фоне проступивших звёзд в небе болталась линза пустоты – веретенообразный просвет в никуда. Эта штука точно не находилась сейчас в тени Цереры, но при этом выглядела сгустком черноты, будто ни единого солнечного луча на него не попадало.

«И давно это там?»

«Десятый сол, может быть и дольше, альбедо во всех диапазонах почти по нулям, его случайно заметили с орбитальной, оно приблизилось до ста километров и с тех пор там висит, ровнёхонько над твоей деляночкой».

Как удобно, хмыкнул Линдстрём.

«Если ты намекаешь, что вы под это дело решили мой реголит себе захапать, то хрен вам».

«Марсианин» только вздохнул.

«Ну мне сюда рейнджеров позвать, чтобы ты уже угомонился?»

«А ты меня не пужай. Пуганые. Я закон знаю. Прискачут рейнджеры – тоже получат маслину, я в своём праве».

«Слушай, друг любезный, как мне уже убедить тебя, что не нужна нам твоя делянка?»

«Отвали отсюда подобру-поздорову, друг любезный, – передразнил его Линдстрём, – вот и будет резон в твоих словах».

«Можно, я хотя бы руки опущу, затекают».

«В твоей-то оболочке? Пущай затекают. Стой, как стоял».

«Ладно, тогда послушай, ты небось решил, что на цельное ядро под самой поверхностью наткнулся? Вот везуха, так везуха, последний раз такой находили на глубине полукилометра, Линдстрём, приходи в себя и соображай поскорее».

«Мне то всё равно, что там находили, что моё, то моё».

«Да какое там, дурак-человек, ты что не понял ещё, почему оно гудит?»

«И почему же?»

«Да тебя отпугивает!»

Линдстрём снова почесал переносицу. В словах «марсианина» был смысл. И смысл этот Линдстрёму ничуть не нравился.

«Рассказывай. Только шустрей, а то мне поди в обратку пора».

«Ты берданку опусти, тогда и расскажу. Да опускай, говорю, не сдалась нам твоя деляночка. А вот им – очень даже сдалась».

И показал пальцем в небо.

И тут Линдстрёму отчего-то так обидно сделалось, что он и правда берданку опустил и сам на ноги поднялся.

А ведь счастье было так близко!

Тьфу ты.

И понуро зашагал обратно к роверу.

«А вот этого я тебе делать не советую».

«А?»

Линдстрём угрюмо обернулся.

«Я говорю, посиди пока тут».

«Это с чего это?»

«Эта штука внизу там совсем недавно, и ты должен быть об этом в курсе почище моего».

«Ну да, и чего?»

Линдстрём посмотрел на свою деляночку, на дыру в небе, снова на деляночку.

«И того. Она сюда протаяла совсем недавно и не просто так».

Линдстрём попытался прикинуть размер этой штуки, судя по поведению сейсмографа, а также энергию, необходимую, чтобы проплавить на её пути становые льды Цереры.

«Та штука сюда за этим прилетела?»

«А мне почём знать».

«Марсианин» приблизился, немного попрыгал вокруг и только потом уселся в задумчивости попой на реголит.

«Кто они вообще такие?»

«Если судить по траектории, то пришли откуда-то из внутренней Системы. И хотел бы я знать, кто это такую махину сумел построить, да так ещё, чтобы никто в курсе не был».

«Корпорация?»

«Марсианин» только хмыкнул.

«Всё у вас Корпорация. Скажи ещё – инопланетяне заслали».

Линдстрём не стал отвечать, а сам призадумался.

Что-то ты, друг ситный, темнишь. Если эта штука в небе прилетела недавно, то и это нечто в земле зачалось задолго до его прилёта, и если вы её засекли, то засекли тоже не сегодня.

«Что же ты здесь один топчешься?»

«А?»

На этот раз «марсианину» довелось оборачиваться с непонимающим видом, даром что визор непроницаемый, но Линдстрём по ужимкам оболочки собеседника понял, что угадал.

«Я говорю, где остальная кавалерия?»

«А если опасается?»

«То есть ты один такой смелый, что сюда прискакал, меня, дурака, спасать?»

«Да если бы и так?»

«Может, вам просто лишние свидетели не нужны?»

И снова ненавязчиво направил берданку «марсианину» прямо в грудь. Точнее, только подумал так сделать, как тут же с удивлением обнаружил себя летящим по пологой баллистической, причём уже безо всякой берданки.

Приземление было долгим и неловким. Его оболочка предательски прогибалась и пружинила на каждом касании, покуда наконец не угнездилась у ледяного валуна в сотне метров от коварного нападения.

«Марсианин» стоял тут же рядом, держа ствол подмышкой.

«Ладно, пошутили и хватит. Полежи пока. Обратный отсчёт уже пошёл».

Обратный отсчёт до чего?

И тут снова заорали сайсмодатчики.

Да как заорали!

Огибающая магнитуды ползла вверх, как ошпаренная, не собираясь останавливаться. Да Линдстрём уже и сам чувствовал, как реголит под ним начал ходить ходуном. С трудом приняв вертикальное положение, он к собственному ужасу разглядел, как как раз поперёк его деляночки один за другим забили фонтаны гейзеров, засыпая голубой лёд белой пеной сыпучей снежной пыли. Разошедшиеся во все стороны гребни разломов вздыбились сначала на метр, потом на два, а потом с треском и грохотом принялись расползаться в клубах уже натурального пара.

Церера на глазах у Линдстрёма нахальным образом пыталась на время обзавестись собственной атмосферой.

И в этом месиве из снега, пара и поднятой криовулканическими потоками клубов каменной пыли пополам с ледяным реголитом уже вовсю били самые настоящие молнии.

Линдстрёма сбило с ног очередным толчком и больше он подниматься не пытался. Так и лежал ничком, пока всё не затихло.

«Ты живой там?»

«А?»

Это опять был «марсианин», чтоб ему пусто было. Навис и смотрит.

«Чего надо, уйди».

«Вставай, всё закончилось».

И правда. Линдстрём смотрел вокруг и не узнавал равнину. Всё было раскурочено, огромадные глыбы льда торчали в небо подобно волшебным башням в агломерациях Матушки. Но больше не трясло.

Эх, накрылась его деляночка. Как и все его агрегаты. Поди сыщи их теперь под этими отвалами.

«А ты чего такой скучный? Не зевай, пошли смотреть твою деляночку».

Обратный путь в объезд валунов и зеркально блестевших в солнечных лучах ледяных полей занял остаток сола. Уже когда всё вокруг начало погружаться во мрак, Линдстрём с «марсианином» добрались до края воронки.

Фальшфейер послушно вспыхнул и по пологой дуге полетел вперёд.

Воронка в диаметре была метров сто, если не больше. Но куда дальше она уходила в глубину, сверкая в мраке отлитыми из свежего льда стенками.

Стены эти были сплошь усеяны проступающими сквозь глазурь обломками метеоритных ядер на любой вкус и цвет. Они блистали на просвет подобно бриллиантам в императорской короне.

«Эт тебе, деляга, свезло так свезло, вовремя ты здесь обосновался».

Линдстрём даже сквозь массивную оболочку ощутил, как его похлопали по плечу.

21. Инженер

Каменный гость, руку пожми,

Видишь, ладони, хотя и разодраны,

Держат кисть, мрамор её

Вроде горяч, только было б рискованно

Верить ему, если сказано мне:

Эту руку не жми даже в самом красивом сне.

Здесь и ниже, автор стихотворения: Евгений Фёдоров, Tequilajazzz

Конец итерации приближался, а вместе с ним подходил к концу и ресурс очистительных блоков. Отомн с каждым вдохом чувствовала, как близок он к исчерпанию. Перед глазами плыли предательские круги, кончики пальцев немели, покалывало в правой ноге, за шиворот стекали крупные капли пота.

Последнее было особенно противно – кассета для водных рециркуляторов протухла ещё вчера, и во рту с тех пор словно песка насыпали. Спроси Отомн сейчас кто-нибудь, что ей важнее, глоток воды или глоток свежего воздуха, она бы, пожалуй, крепко призадумалась, что ответить.

Впрочем, мозг её к этому моменту по своим когнитивным возможностям больше походил на полуготовый скрэпс – то единственное, что ещё оставалось на камбузе, и чем Отомн благополучно спасалась последние двадцать солов. Думать ни о чём не хотелось вовсе. Хотелось лечь на койку и отключиться хотя бы на полчаса.

А как тут отключишься.

Если бы Отомн не потратила невесть сколько часов, выбивая у супервизора делэй или хотя бы авансовый платёж для смены рециркуляторов, а всё это время доводила до ума код, глядишь, эта пытка уже и прекратилась бы.

Запустив обсчитываться очередную сборку, Отомн безучастно уставилась в одну точку, пытаясь расслабить ноющие мышцы спины.

Вот бы ещё вспомнить, как она согласилась на всё это. Хотя чего там гадать – «Маршиан текникс» платит своим разрабам столько, что лабораторные крысы с Матушки могут в ответ только позавидовать. Каждый, в буквальном смысле каждый «желтожетонник» земных корпораций, не задумываясь, променял бы своё прозябание в недрах Босваша или Мегаполиса на пустынные пейзажи Красной, по которым гармонично разбросаны серебристые купола кампусов и оранжерей, лабораторий и сборочных цехов, стартовых пилонов и фузионных реакторов.

Красная была манящим маяком за границами замшелого мирка Матушки, там и только там человек с руками и головой мог полностью исполнить собственное предназначение, получая взамен почёт, уважение и почти бесконечные ресурсы для проведения досуга.

Так гласила легенда, в правдивости которой сомневаться никому бы попросту не пришло в голову, а потом раз – ты оказываешься среди дюн нагорья Тарсис, и тебя волочёт на спине таинственный незнакомец, а у тебя даже нет сил спросить его имя.

Отомн бы и в голову не пришло в тот миг, когда она впервые ступила на поверхность Красной, что уже спустя несчастных пятьсот сол она решит пуститься в бега.

Жалкая попытка.

Легенды не врали. Платили тут столько, что за годовую ставку мидла можно было купить половину северной Италии. И работа тут была действительно интересной, без обмана. Лучшие лабораторные комплексы во всей Сол-системе. Самая современная ку-троника, никаких корпоративных загонов Матушки, лучшие из лучших имели здесь фактически неограниченные возможности для профессионального роста.

Но. Всегда есть какое-нибудь «но». Подвох состоял даже не в том, что на Красной всё стоило баснословно дорого – на аренду бокса два на два метра в биокуполе уходила половина оклада джуна, сениоры же могли позволить себе изолированный купол аж целых полста метров общей площади, для Матушки это всё, учитывая достаточно спартанскую обстановку высокотехнологического фронтира, разумеется, было не ахти как круто, да даже в общем вполне убого. Но, стоит повториться, подвох был не в этом.

Платили здесь, как живо убедилась на себе Отомн, астрономически много.

Но и требовали за это – сторицей, безо всякой жалости отбрасывая прочь всех, кто не деливерил достаточно, чтобы с лихвой отбить своё содержание.

Один пропущенный дедлайн, другой, и будь ты трижды чемпионом по жизни и олимпиадником по происхождению, к тебе моментально постучатся приставы интендантской службы «Лунар текникс».

А ещё спустя совсем небольшое время Отомн обнаружила, что волшебный «досуг» на заработанные миллионы в опционах и живых кредитах состоит в скромной утренней чашке дрянного пуэра и получасе вечернего вирта перед сном. Остальное время каждый уважающий себя разраб если не валялся в отрубе, то трудился на благо очередного релиза, мечтая лишь об одном – чтобы дедлайн никогда не наступал, а итерация – не кончалась вечно.

Однажды Отомн подняла голову из рабочей среды, огляделась, и захотела сбежать. И тут же выяснилось, что волшебные опционы просто так не обналичить, крипта на Красной находилась под строжайшим запретом, а корпоративные кредиты, разумеется, были под контролем «красножетонников» и «белых», без дозволения которых из своего в прямом смысле золотого купола ступить было невозможно.

Однако Отомн не спешила сдаваться. Услышала она как-то краем уха какой-то досужий разговор коллег-разрабов, которые обсуждали некий загадочный случай диверсии в одной из лабораторий, мол, не Корпорация ли свои цепкие ручонки тянет. Если бы. После того, как тот загадочный корабль покинул Матушку в пятнадцатом году, за мифическими агентами Корпорации принялись гоняться разве что не со святой водой и кадилом. Под каждой кроватью их искали. И не то чтобы особо находили.

Но Отомн заинтересовалась и начала потихоньку собирать инфу.

Мол, в астероидных Поясах среди вольных старателей очень нужны специалисты, и при желании туда можно добраться на частных рудовозах в обход формальных запретов «Маршиан текникс». Мол, документы тихой сапой подделать, и прости-прощай, Красная.

Если бы она знала, как глубоко ведёт эта кроличья нора.

Интервеб Красной был прост и безыскусен. Там обитали кулхацкеры, трепачи и бездельники из числа тех, кто наловчился дурить голову начальству, изображая бурную деятельность вместо вечной гонки за дедлайном. Однако в какой-то момент с Отомн ненавязчиво разговорился некто под ником Геспер. Ну, популярно на Красной всё древнегреческое. Сама Отомн называлась Лисса. Тоже не очень оригинально.

Геспер этот, покачивая ногами над виртуальной пропастью, рассказывал ей, что обходить корпоративные ограничения на деле не так уж и сложно, и базы-то у них дырявые, и большую часть времени «красножетонники» тратят на слежку друг за другом, а также на подсиживание начальства, следить же за рядовым разрабом доверяют тупым нейросетям, обученным лохами на лохах для лохов. В общем, звучал он убедительно.

На прямой вопрос, а сам-то он не из засланных ли в интервеб «красножетонников», заржал, но к вопросу побега больше не возвращался. Не поднимала его и Отомн, ей просто нравилось с Геспером ненапряжно чилить ночами в интервебе, пока однажды вечером, когда синие солнечные лучи окрашивают горизонт, заглядывая под биокупол и заливая его редкими на Красной холодными тонами, ей не пришло анонимное сообщение, будто бы отправленное непосредственно с её локального терминала: «в следующий сол мне придётся свалить, если ещё не передумала, присоединяйся. Геспер».

На этом месте намертво заевшего в её голове сна Отомн разбудил писк транспаранта. Сборка завершена. Как же её срубило-то.

Духота была невыносимая. А теперь ещё и башка спросонья трещит.

В корпоративной рассылке однажды в назидательных целях прислали репортаж – сениор переборщил со снотворным, а тут поломка очистителя, смотрелся на записи как живой. Знаем мы вашу «поломку очистителя», сволочи.

Теперь-то Отомн и по своему опыту знала, как это бывает. Её личный запасной комплект – всего в двух метрах от выхода, ждёт своего часа. Стоит ей закоммитить последние правки в итерацию, всё тебе сразу будет. А нет – значит, ты сдохнешь.

Глядя на результаты отработавшего пайплайна, Отомн чертыхнулась. Тесты по-прежнему падали где-то в самом ядре. Нет, просто так вы её не получите.

Оставалась ещё одна идея, где могла закрасться бага, и Отомн, утирая со лба вновь проступивший едкий пот, нырнула обратно в рабочую среду, следуя вдоль бесконечной цепочки ссылок и вызовов.

И главное можно же выйти наружу и воспользоваться комплектом самой, наплевав на штрафы, из которых потом год выбираться. Точнее, можно было бы, оставь они ей оболочку. Но нет, она же была поймана при попытке к бегству, ей оболочка больше не положена.

Да, вот так оно получилось. Несёт тебя на себе незнакомец и несёт, с кем не бывало. Знать ты его не знаешь, как и он тебя. А всё равно, несёт.

Зачем ему это надо? Почему не спасается сам, не валит с этой проклятой красной планеты, где ни воздуха, ни света, ни нормальной гравитации? Поди пойми.

Отомн же ему даже не верила. Вообще не стала отвечать на то его сообщение. Хотя как на него ответишь?

И вообще, она человек взрослый, самостоятельный, и нечего всякому анониму ею командовать. Она не просила всего этого, ясно? Если надо будет, она сама свои проблемы решит, и с «Маршиан текникс», и с Красной, ей для того никакие интервебные аноны не требуются.

И вообще, как он смеет, вот так без спроса вторгаться в её налаженную комфортную жизнь и разрушать её своими сообщениями! Она свободный человек, уважаемый коллегами разраб, если ей надо будет, она сама куда угодно поедет, для неё с её-то деньгами открыты любые места хоть на Красной, хоть во всей Сол-системе!

Решила так, и взяла на следующий сол отгул, накопился с незапамятных времён, начальство выдало от щедрот за очередную переработку.

Развеяться, значит, смотаться к Куполу Юпитера, давно собиралась там побывать, говорят, кратер глубиной в километр, дух захватывает. Вот и поехали!

Отомн и сама не знала, на что она рассчитывала, пока не сообразила, что её ровер отчего-то заглох посредине ничего, а сама она застряла в одиночестве без малейших следов связи. Ну, ровер разрядился, на Красной это бывает. Но связь? Что, орбитальная группировка специально ради неё накрылась?

Сказать, что она успела испугаться – это ничего не сказать.

Потому что только тут до неё дошло, как это выглядело. Как будто она и правда собиралась бежать.

И вот теперь стой среди однообразных красных дюн и высматривай на горизонте хоть какое-нибудь движение.

И движение это не замедлило появиться. Одна, две, три чёрных точки словно замыкали Отомн в чёткий равносторонний треугольник. Кто бы знал, что спасательные службы «Маршиан текникс» вообще способны быть такими оперативными. А вот связь по-прежнему молчала, и это снова перепугало успокоившуюся было Отомн.

Да кто вы такие! И за кого меня держите!

Ответом ей стал рокот в небе. Подняв голову, Отомн сообразила, что прямо на неё из самых недр пустого красного купола валится в свободном падении крошечный пассажирский тилтвинг вроде тех, что используют для туристических прогулок вокруг кратера вулкана Олимп. Дёшево и сердито, вот только что он тут де…

Тилтвинг едва не рухнул ей на голову, в последний момент врубив все четыре двигла на полную. Пыль тут же заволокла всё вокруг плотным саваном, так что Отомн едва успела сообразить, как её буквально силой втащили в кабину и снова врубили тягу.

– Ты кто?

Система кондиционирования уже очистила кабину от пыли и врубила зелёный транспарант успешной опрессовки, потому Отомн поспешила избавиться от громоздкого шлема.

Спаситель же её убирать визор не спешил.

– Ты кто? Отвечай!

Во второй раз это прозвучало жалко.

«В интервебе ты меня знаешь под именем Геспер».

Голос его был таким же, каким Отомн его помнила по старым беседам. То ли он давал полного дурака, общаясь в интервебе собственным голосом, то ли он и сейчас предпочитал воспользоваться вокорром. Потому и шлем не снимал.

– Куда ты меня везёшь?

«Подальше отсюда, или ты предпочитаешь скорее попасть на допрос?»

– Не понимаю, о чём ты.

«Они гнались за тобой, и твой ровер вырубили тоже они».

– Кто такие «они» и зачем им за мной гоняться и меня допрашивать? И вообще, ты же собрался сегодня сваливать, что ты тут делаешь?

«Я никуда не собирался, и то сообщение я тебе не писал, если ты об этом. Но мне хватило ума за тобой проследить, Лисса, вдруг ты всё-таки решишь наделать каких-нибудь глупостей».

Да уж, смотрелась Отомн в тот момент дура дурой. Как, впрочем, и сейчас, когда она наконец сообразила, где у неё закралась ошибка.

Версии библиотек проверять надо, вот что. И главное висит же указатель деприкейта, на самом видном месте, куда ты всё это время смотрела?

Быстро всё исправив и бегло пробежавшись глазами по остальному коду, Отомн, выдыхая, снова отправила пайплайн в очередь. Приступ злости на себя её даже немного привёл в чувство, хотя пот снова липкой струйкой пролился ей за воротник.

Вот и тогда, чего бы не злиться, вышла из зоны комфорта, можно сказать, просто проветриться, так нате, получите, уже спустя какой-то час успела оказаться по уши в дерьме, и да, на спине в общем-то неизвестного ей мужика, которого она вовсе не просила её спасать, и который был в общем-то виноват во всех её теперешних бедах.

Так она ему и заявила, ещё в полёте обозвав мудаком.

Геспер, впрочем, или как его там, не обижался.

– И вообще, ты за мной следил, гад ползучий!

И это он не отрицал, для солидности кивая своим небесно-красным забралом.

«Если бы дело было только в том, какой я гад. Люди, которые подсунули тебе то сообщение, что-то многовато обо мне знают – вот это уже проблема. И будь моя на то воля, я бы тебя там внизу и оставил».

Мужики. Только о себе думают.

– И что мы теперь будем со всем этим делать? Может, ты собираешься меня и правда… вывезти с Красной?

Тут Геспер оторвался от управления тилтвингом, обернулся и посмотрел на Отомн.

«Будем считать, что ты этого не говорила. Лисса, пойми, по глупости или нарочно, а может, тебя подставили, но ты угодила в очень серьёзную переделку, и я сейчас пытаюсь придумать, как тебя с минимальными потерями из этой передряги вытащить, но ты покуда мою работу проще не делаешь».

Вот тут Отомн снова стало страшно. Она словно угодила в зыбучие пески, и с каждым неловким движением продолжала всё глубже в них увязать.

Как увязал безымянный незнакомец, волоча её на спине посреди песчаной бури.

Как же она туда попала? Как они оба туда попали?

Отомн помнила, как винтолёт тряхнуло. На высоте километра атмосфера Красной оказывалась столь разреженной, что любые звуки становились почти неразличимыми, но вспышку справа по курсу она всё-таки заметила.

«Неопознанный борт, немедленно приступайте к манёвру снижения».

Впервые преследователи снизошли до того, чтобы выйти на связь.

«Не знаю, чем ты им насолила, но они явно больше не шутят. Я бы на твоём месте задраил оболочку».

И тут же послушно начал снижаться.

Он что, почуял, что пахнет жареным, и решил её сдать? Тогда проще было её оставить там, у заглохшего ровера.

Однако она зря на него наговаривала. Летательный аппарат уже не просто снижался – он широкими размашистыми зигзагами повёл свой курс в сторону красно-серой мути, что невразумительной пеленой прикрывала поверхность Красной левее по курсу. Что это такое, Отомн сообразила, только когда они в неё погрузились.

В кабине потемнело, начало трясти, заорали транспаранты угрозы, двигатели взвыли и начали терять мощность.

Отомн никак не могла застегнуть трясущимися руками магнитные замки оболочки. Да за что ей всё это!

Удар о поверхность был такой силы, что клацнули зубы и рот наполнился металлическим вкусом.

«На выход, скорее!»

За бортом царила знакомая непроглядная мгла пылевой бури. Сквозь мельтешение заметаемого мимо них мусора можно было различить лишь пару метров реголита под ногами, дальше начиналось страшное ничто, и лишь привычное и совершенно мирное на вид солнечное гало осталось мерцать вокруг того места, которое ещё полчаса назад занимало бледное светило.

Некоторое время они шли – вопреки обычному заблуждению разреженная атмосфера Красной даже в самый могучий ураган не была способна помешать нормально перемещаться, особенно с учётом массы оболочки, однако проблема была в другом – наметаемая бурей короста мелкодисперсной пыли поверх и без того сыпучей песчаной поверхности превращала каждый шаг в акробатический номер – подошвы скользили, ноги разъезжались, невероятные усилия приходилось тратить лишь на то, чтобы удержать себя в вертикальном положении.

Где они? Куда они идут? Сколько они уже прошли и сколько им пройти осталось?

Отомн оставалось только гадать. Как и по поводу того, что будет, когда буря стихнет и они снова окажутся для наблюдателей сверху как на ладони.

«Держись, мы приближаемся к янгуанской территории».

Как будто от этого становилось понятнее.

«Янгуан Цзитуань» была единственной корпорацией, не вошедшей восемьдесят пять лет назад в консорциумы «Лунар текникс» и «Маршиан текникс», осваивая с тех пор Муну, Красную и систему Юпитера самостоятельно. В остальном же это была такая же корпорация, как и представители всей остальной Большой Дюжины, что безраздельно правили на Матушке. «Янгуан», «Джи И», «Три-трейд» или «Сейко», какая разница?

«Разница большая, – увещевал Геспер, – они передадут тебя, но сперва предадут всё это дело огласке, а это нам на руку».

Нам это кому? Но Отомн не стала задавать этот вопрос в сотый раз, у неё теперь были другие проблемы. Вокруг начали бить молнии.

Иссиня-белые высоковольтные разряды молотили сквозь пылевую завесу с частотой и силой гауссовой пушки, так что только песок под ногами ходуном ходил. Отомн тут же споткнулась, взмахнула руками в попытке удержать равновесие, но только и успела почувствовать, как опорную ногу повело, и вот уже спустя мгновение она с размаху всем своим весом обрушилась на собственную вывернутую под неестественным углом лодыжку. Раздался негромкий хруст, а за ним последовала вспышка острой боли, которая на долгую минуту заслонила собой впечатления от никак не утихающего дождя молний.

На этот раз Отомн разбудил сигнал успешного завершения пайплайна. А нога и правда снова болела. Когда отрубаешься вот так, ничего удивительного, от скрюченной позы ещё и рука стала онемевшая. Недаром опять все эти ужасы снятся.

Так, поскорее собрать всё это и отправить тимлиду на аппрув. Скоро её ждёт воздух, долгожданный воздух. И душ, обязательно сразу душ, как только натечёт через фильтры.

В голове Отомн шумело и ухало. Даже просто продолжать ровно сидеть уже было выше её сил. Хотелось только одного, принять горизонтальное положение и отрубиться. А там уже будь, что будет.

Совсем как там, посреди песчаной бури, когда её тащили на спине, а она думала лишь об одном, как забыть о боли при каждом следующем покачивании. Это оболочка никак не слушалась приказа зафиксировать травмированную ногу, а быть может, и послушалась, да только всё без толку.

Спасали только досужие размышления, зачем он её спасает. Кто она ему? Едва не сорвавшийся с крючка полузавербованный агент? Отчего-то понравившаяся случайная знакомая из интервеба? Да она даже не знает, как его на самом деле зовут.

Отомн чувствовала в тот момент, что ей уже попросту всё равно.

Как всё равно и здесь, в родном куполе, где можно было задохнуться от зашкаливающей концентрации углекислоты и лютой вони собственного немытого тела.

Почему молчит супервизор? Час назад орал на всех в общем канале, чтобы срочно закрывали свои таски, а теперь молчит.

Отомн апатично скосила глаза на лог пришедших сообщений.

А, нет, кодревью тимлид подтвердил, и даже без обычного для конца итерации «технического долга», который ещё потом неделю в свободное время разгребать. Но где же, мать её, транзакция!

Так вот же она. А это значит… это значит, что ремкомплект и без того уже был на месте. И не в отобранной у неё оболочке было дело. Даже если бы она релиз закрыла ещё вчера, ничего бы не изменилось.

На трясущихся ногах Отомн, морщась от боли, подошла к тамбур-лифту и слезящимися глазами присмотрелась к вечернему полумраку за бортом. Так и есть. Там маячили две человекоподобных тени.

О, если что, они бы не дали ей тут сдохнуть от отравления углекислотой, как не позволили бы ей тут и прохлаждаться в комфорте. Все её недавние мучения были полностью контролируемым экспериментом или, если хотите, пыткой.

И правда, вот же она, посылочка, помигивает в сторонке. Сколько она уже тут лежит, дожидаясь своего часа?

«Маршиан текникс» умеет настоять на своём, так сказал ей напоследок Геспер.

Купола «Янгуан» появились в пределах прямой видимости, стоило песчаной буре унестись прочь.

«Запомни, как будет. Они заберут тебя, допросят. Говори им, как было: диверсия, отказ ровера, я тебя похитил, но не сумел оторваться от преследователей, потерял управление, врезался в дюны, дальше ты шла через бурю одна, подвернула ногу. Они тебе поверят, цепочка следов сюда ведёт одна».

«А ты как?»

Он только хмыкнул.

«Я один лучше справлюсь. Ты не перебивай, слушай. После допроса тебя передадут, там допросов будет ещё больше, но ты говори как есть, знать меня не знаешь, вообще не понимаешь, о чём они, и что произошло, в итоге тебя скорее всего отпустят, потому что провокация явно сорвалась, ты им станешь не интересна».

Какое слово интересное, «провокация».

«А если не стану?»

Геспер снова хмыкнул.

«Тогда сдавай меня с потрохами».

«Так я же про тебя ничего не знаю».

«Не беда, запоминай».

И принялся диктовать, надеясь не столько на неё, сколько на её аугментацию.

Обман, всё обман. И её липовое бегство, и его не менее липовое спасение. Арест, последовавшие за этим допросы, сначала в «Янгуан», потом у «Маршиан текникс». Всё у всех одинаково, никакой разницы, тут и там «красножетонники» играют в свои игры, что ты им ни говори.

Отомн попала в их лапы с потрохами с того самого мгновения, когда по глупости открыла злосчастное сообщение.

Делай она впоследствии что-нибудь или же ничего не делай, разница была невелика – всё равно она навеки теперь останется под колпаком у неприятных людей с холодным сердцем и тёплыми ногами.

Теперь всё на свете – уловка.

Дело было не в том, что Отомн почти месяц провела вне своего купола, и все её кредиты ушли на покрытие долга по обслуживанию биологических систем рециркуляции.

Как бы хорошо она ни работала, как бы своевременно ни закрывала релизы, это уже ни на что не влияло. Они всё ждали от неё определённых действий, и ей от этой игры было не отвертеться.

И самое главное, если она сделает, как сказал Геспер, даже это ничего не изменит.

Просто теперь они будут считать, что она не просто у них на крючке, а что она им полезна. Всё было не ради освобождения, а только лишь – локальной тактической игрой в поддавки. Она делает вид, что сотрудничает, они делают вид, что ей верят, но не поверят на деле никогда.

Голова кружилась, перед глазами мерцали какие-то сине-зелёные пятна, уже даже хвалёная корпоративная стиму-техника «Маршиан текникс» давала сбой. Если решаться, то сейчас, пока эти тени за стеклом тамбура не начнут решать за неё.

Если подумать, вряд ли они позволят ей вот так запросто умереть от удушья, как там они на прощанье сказали, «мы за вами присмотрим»? И забрали с собой оболочку, вы же пока всё равно под домашним арестом, зачем вам выходить из купола?

Зачем ей вообще всё. Зачем работать, зачем дышать, зачем жить.

Сволочи.

Но и этот безымянный помогатель, Геспер чёртов, он тоже не лучше. Кто сказал, что он тоже на этом отстанет.

Впрочем, Отомн тоже могла быть умнее. Он же, если подумать, по крайней мере ей не врал. Не делал вид, что всё само рассосётся, что «вы вот только тут подпишите и идите жить своей жизнью».

Красная планета, бессердечная ты сучка. Не сбежишь с тебя просто так, не скроешься, не даёшь ты никому жизни.

Чего же Отомн ждёт, чего тянет? «Красножетонники» и Геспер хотят от неё, в сущности, одного и того же. Чтобы всех сдала и сотрудничала.

Но это Геспер тащил её на собственной спине. А «Маршиан текникс» лишила её последнего кислорода только за то, что она сразу же не настучала «красножетонникам» про их же сообщение.

Что ж, похоже, особого выбора у неё так и так нет.

Аугментированная память – штука простая. Её достаточно знать, как активировать, это может быть кодовая последовательность чисел, длинная цитата, например, стихотворение, и тут же на тебя польётся поток давно тобой позабытых знаний, цифр, событий и фактов – не остановишь.

А вот в стрессе, под воздействием психоактивных веществ или под принуждением аугментация не в состоянии разобраться в туче роящихся в человеческой голове запутанных сигналов. Идеальное криптохранилище на все случаи жизни. Разрабы туда складывали ключи от репозиториев. Но при желании этот способ запомнить, забыть, а потом снова вспомнить нечто важное годился для чего угодно.

«Красножетонники» должны думать, что это всё важно.

Отомн, не отрываясь, строчила в открытый файл всё то, что он ей в тот раз наговорил.

Контакты, псевдонимы, номера ячеек, пароли, коды, криптоключи.

Подписав всё это своим личным сертификатом, Отомн отправила всё «красножетонникам».

Теперь она точно не отвертится, ей больше не удастся снова изображать обычную, ни в чём не повинную разрабку-мидла, которой не повезло оказаться не в то время не в том месте.

Но это точно лучше, чем умереть здесь и сейчас.

Если так посудить, она выбирает сейчас между анонимным приятелем из интервеба, который ей если и врал, то совсем немного, и анонимными сволочами из разветвлённой системы безопасности «Маршиан текникс», для которых она вовсе никто.

Последний код, который выдала Отомн аугментация, она тоже использовала по назначению.

Короткий шифрованный пакет на анонимную ноду где-то глубоко в недрах интервеба.

Я им всё отправила, как ты сказал. Лисса.

Вот и всё.

Отомн подтёрла за собой, через силу забралась на второй этаж, где по технике безопасности в биокуполах всегда располагалось спальное место – все знают, что углекислота тяжелее воздуха в полтора раза, а потому скапливается сперва в нижних воздушных слоях – и легла там, прикрыв глаза.

Некоторое время она из последних сил прислушивалась к тому, не шипит ли компрессор тамбура, да так и заснула.

Во сне её всё так же тащил на спине усталый мужчина, имени которого она так и не спросила.

Его аватара ещё при первом их знакомстве ей показалась знакомой.

То ли было, то ли нет —

Это дело предрассветных туч.

Бесполезный лунный свет

Будет прятать в них свой сонный луч.

Он запутаться бы рад

В ста осях координат

И оставить надоевший пост.

За обветренным стеклом —

Песни обо всём,

Но кроме звёзд.

37. Спящий

Перед тем как задраить внутреннюю переборку, обязательно проверь персональный счётчик. И дело даже не в грядущих проблемах с онкологией, и не в преждевременном прекращении контракта – «Янгуан Цзитуань», конечно, не станет тратиться на доставку твоей тушки в порт приписки, куда проще без особых почестей отправить тебя попутным рудовозом, что отчаливают к Матушке каждые четырнадцать дней. Всем плевать, что ты тут раньше времени помрёшь, но на тебе ответственность за дорогущее оборудование.

Поля внутри корпуса на «Шугуане» уборочная автоматика обнаруживает чуть не ежедневно. Помечает, подчищает, но где гарантия, что по пути к шлюзу ты не получишь лишнюю дозу? А радиация штука коварная, по мозгам даёт первым делом. Ты ещё ничего не почувствовал, а когнитивка уже никакая, даже под транскраниальной стиму-техникой, особенно под ней. А значит ты, даже сам ещё ничего не сообразив, уже недееспособен. Случись чего во время выхода, кто его знает, почему ты вдруг затупил? Пофиг, мороз, как говорим мы, братушки, ты обязан по протоколу перед выходом проследить и отчитаться. Столько-то миллизиверт прижизненная, столько-то – за последние сутки.

Впрочем, на этот раз пронесло, всё чисто, какие-то капли, разумеется, набежали, в системе Папы от полей не избавишься, тут даже сам лёд за бортом фонит так, что только хруст счётчиков раздаётся. Но с небольшими дозами, что всё-таки проникают сквозь защитную оболочку, помогает бороться корпоративная генная инженерия, главное по-крупному не вляпаться.

Так, протокол пройден, задраивай люк, одевайся. Это, надо отметить, самый неприятный момент во всём выходе. Стоишь эдак в одних носках, а через переборку от тебя – то, что на Европе называется атмосферой, то есть бодрящая ледяная взвесь из атомарного водорода пополам с водяным паром, плотность которой ничтожна даже в сравнении с дохлым воздухом Красной. По сути, Европа так мала, что не должна обладать атмосферой вовсе, вакуум и вакуум, но постоянный прогрев приповерхностных слоёв приливным трением со стороны Папы вот уже миллиард лет не даёт самому крупному своему ледяному спутнику окончательно смёрзнуться. Зато позволяет быстро и эффективно проморозить тебя насквозь.

В чистом вакууме на низкой орбите вокруг Матушки в случае разгерметизации ты скорее неспешно высохнешь – пережившие аварийную декомпрессию рассказывали, как весело кипит у тебя во рту твоя собственная слюна, но тут, на экваторе Европы, температура поверхности не превышает 163 сентигрейда ниже нуля, и даже при давлении в один микропаскаль этого вполне достаточно, чтобы ловко смёрзнуться в аккуратно глазированную человеческую сосульку.

Потому давай шустрей, хоп, хоп, ногами вперёд влезаешь в эзус, потом ужом разворачиваешься, чтобы аккуратно задраить за собой ранец системы жизнеобеспечения, который у тебя заместо двери. А то сколько уже было случаев, датчик показал зелёный свет, дежурный машинально прожамкал подтверждение, автоматика начала декомпрессию и тут уж кто раньше успеет, или оболочка задраиться, или оператор отреагировать на твои матюги в канале.

Так, застегнулись. Для порядка сперва подними давление внутри на пару килопаскалей, проследи, не стравливает ли. Следом тут же – проверка уровня углекислоты. Помни о главном – в эзусе почти кубометр воздуха, при желании им можно с горем пополам час дышать даже с пустыми баллонами. Но только при исправно работающем поглотителе цэ-о-два. А вот если они накрылись, считай ты труп, даже если у тебя с собой два под завязку забитых танка найтрокса.

Вдох-выдох, ага, вроде держит уровень. Прожимай педаль выхода и жди, поглядывая на датчики давления, температуры и концентрации, ничего ли не дёрнется без команды.

«Дежурная смена, к выходу готов».

Они и так всё видят, но для порядка положено.

Шипения уже не слышно, только в ушах чуть похрустывает от декомпрессии – выходить все стараются на минимальном давлении, чтобы если что – сразу обнаружить проблему, а не застрять с экстренной разгерметизацией в трёхстах метрах от шлюза.

А теперь раз, раз, пошёл, пошёл.

Вот она, Европа, перед тобой.

Тридцать миллионов квадратных километров светло-рыжего ледяного панциря, медленно, с нутряным рокотом и пшиком через трещины и разломы колеблющегося вослед громадине Папы, то восходящего над горизонтом, то снова прячущегося за резко очерченную солнечным светом гребёнку ледяных скал. Вот за этими волнами, называемыми приливными волнами Россби, ты и должен следить.

«Шугуан», как и любая фабрика-ретрактор, находится на максимальном удалении от любых хребтов и «веснушек», аккуратно дотягиваясь своими насосами до нижней точки ледяной коры Европы, где температура и давление достаточны, чтобы начинался самый обычный океан, как на Матушке, даже примерно той же солёности, только было тут той воды вдвое больше всех земных океанов, причём растворено в ней на два порядка больше лития, чем содержится во всей земной коре, вместе взятой.

За этими немудрящими богатствами – тяжёлыми изотопами водорода и легчайшим изотопом лития трипротоном, которые использовались в ходовых фузионных реакторах последнего поколения – сюда и добралась «Янгуан Цзитуань», она же наняла тебя делать грязную работу.

Официально, согласно диплому и прочим корочкам, ты полевой гляциолог-астронавт. Если судить по этим документам, твоя задача – изучать криотектонику ледяных спутников и карликовых планет вроде Ганимеда, Европы, Цереры или Энцелада, однако за подобную работу если и платят, то с трудом, а вот за то, чем ты будешь заниматься сегодня – очень даже хорошо. Так что шагай, не мешкай, пока аврора не нагнала.

О, местная протонная аврора – это занятное явление. Дело в том, что магнитное поле у Европы не стационарное. Оно постоянно вращается вдоль нижних течений подлёдного океана, пока поверхность ледяной коры повернута строго одной стороной к грязно-песчаному флюсу Юпитера. А магнитное поле у Папы чудовищное даже на таком расстоянии, вот при перемыкании силовых линий этих полей – внешнего и локального – и возникает аврора. Красивое зрелище, никаким полярным сияниям Матушки не снилось. Зелёные и синие полосы на фоне черноты неба змеятся от горизонта до горизонта, вспыхивая и угасая. Стой и любуйся. Одна проблема – на открытом пространстве при этом так фонит, что любопытствующий через полчаса быстро и эффективно захлебнётся собственной кровью. Потому за графиком аврор аккуратно следили со спутников и планировали выходы так, чтобы с ними ненароком не пересечься.

Вот и сейчас, «айри» даёт тебе полтора часа. Хватит с запасом.

Всего и делов, объехать на ровере шесть буёв по периметру «Шугуан», осмотреть визуально, собрать свежие керны образцов с глубины, в случае чего – оповестить дежурную бригаду, после чего вернуться обратно.

Так-то гляциологические буи – это автономные устройства с блоками авторемонта, способные самостоятельно выбрать или сменить площадку, а также полностью независимые в смысле получения, обработки, передачи и хранения всей необходимой информации. Но льды Европы – штука дико нестабильная и до невозможности предательская, потому тут и выделен целый гляциолог с дипломом на то, чем в теории мог бы заниматься любой бурый лицом от радиации ханец из дежурной бригады, не говоря уже о «смертничках» из команд перехвата отказавших рудовозов. Потому и платят тебе втрое больше, чем остальным.

И главное делов-то, подруливаешь, спешиваешся, подключаешь «айри» через внешние порты к оборудованию буя и следуешь себе по схеме сверху вниз. Если чеклист успешно пройден – сразу топай за свежим керном, благо он заранее заготовлен автоматикой при твоём приближении. Главное, ничего не упустить, а не то с тебя потом начальство в головном офисе три шкуры сде…

Мелькнувшую у самого края зрения тень заметить было непросто, но ты справляешься. И главное с чего бы тут быть посторонней активности, до ближайшего ретрактора километров тридцать если по прямой, приблизиться к «Шугуан» так, чтобы дежурная бригада просмотрела, попросту невозможно – всё вокруг просвечивается во всевозможных электромагнитных и акустических диапазонах. Однако факт есть факт, небольшого подозрительного движения тебе достаточно, чтобы машинально рухнуть в гору снежной крупы, насыпанной за время работы буровой установкой буя. Если подумать, неплохое укрытие.

Среди дежурных смен «Янгуан» на Европе с некоторых пор ходили упорные слухи о череде подозрительных инцидентов. То рудовоз прямо на трассе внезапно замолчит. То подозрительно много сгорит аппаратов спутниковой группировки при очередном цикле эрапции в плазменный тор Ио. То вдруг гляциолог провалится в разлом посреди ровной ледяной коры.

Обычная паранойя, подумают некоторые. Подобного рода домыслы бродили в умах ещё во времена парусного мореходства на Матушке, когда вполне объяснимую череду случайных происшествий склонные к мистицизму и просто невежественные умы списывали на разного рода бермудские треугольники, в то время как всё это можно было легко объяснить обычной активностью пиратов.

В двадцать втором веке в пиратов никто не верил. Зато массово верили в злокозненную Корпорацию, и даже среди совершенно неглупых людей можно было легко встретить теоретиков заговора, только и твердивших о том, что замышляет треклятый Ромул. Ты во всю эту чушь, разумеется, не заигрываешься, но инструктаж пройден успешно, и ты падаешь лицом в снег настолько быстро, насколько это позволяет невеликая здешняя гравитация.

И ведь не почудилось же!

Приподняв лицевой щиток над краем сугроба, ты вновь замечаешь мелькающие тени. Вот теперь точно пора алармировать на «Шугуан». И чем быстрее, тем лучше.

«Дежурному персоналу – гляциолог Панарин. Веду вэкадэ, у второго буя обнаружил постороннюю активность, запрашиваю помощь».

Тишина. Даже хруста в эфире не слышно. Теперь тебе положено перейти с кодированного сигнала на прямой аналоговый, но ты уже догадываешься, что там будет. Ничего.

А тени между тем всё приближаются.

И не то чтобы они особо прятались. Скорее их перемещения выглядели так, как будто неизвестные стараются оставаться незаметными исключительно для возможных наблюдателей со стороны «Шугуан».

Тебя они, стало быть, не боятся. Что, если подумать, плохо само по себе. Да кто они, чёрт побери, такие?

Не знаешь? Тогда обернись на ровер, далеко ли. Ну как, метров двадцать. Если что, можно и успеть, а там уже рви с места под свист бандитской пули.

От этой мысли тебе становится нехорошо. Если и правда это пресловутые «космические пираты», то у них должны быть космические мушкетоны и космические же абордажные сабли. И знать бы ещё, о каких космических пиастрах в данном случае идёт речь.

И только тут настаёт время сообразить, что тебя уже почти взяли в кольцо. Слабые тени – белые на белом – уже мелькают от тебя справа и слева. Ещё немного, и у тебя не останется в этом гамбите запасных ходов.

Но кое-что ты ещё можешь сделать. Керновый снаряд – это по сути такой гигантский пневматический пистолет, который под давлением в полторы сотни атмосфер досылает режущую кромку в смёрзшуюся толщу ледяного монолита. Если же этим снарядом шарахнуть по чему-то рыхлому, получится…

Просто сними несколько блокировок и готово.

…получится рукотворный криовыброс.

Долгие три секунды ты оглушённо наблюдаешь, как конвективные струи снежной пыли начинают заволакивать всё вокруг, и только тогда бросаешься вперёд.

Бег при силе тяжести в семь раз меньше земной – это особый вид спорта сродни перемещению по дну наполненного бассейна. Разве что за вычетом трения о воду. А так очень похоже: ноги отчаянно буксуют, пытаясь набрать ход, ледяной реголит под ступнями эзуса летит назад, образуя под тобой предательскую воронку, которая ещё сильнее мешает двигаться. Лишь спустя добрых полминуты ты наконец оказываешься способен перейти на местный аналог кенгуриного галопа – широкими размеренными скачками на максимуме амплитуды экзоскелета.

Впрочем, струи серебрящейся на свету ледяной пыли ещё даже не начали оседать, напротив, всё вокруг буквально сияет снежными гало разнообразных форм и расцветок. Если от твоих преследователей и остаётся шанс скрыться, то сейчас – самое время.

Если бы всё было так просто. Ровер ходит под тобой ходуном, похрустывая хлипкими здешними рессорами. Ну не рассчитаны они на то, чтобы в водительское место обрушивались в прыжке с двухметровой высоты. Ничего, главное теперь выбраться из-под действия глушилки, или что там у них мешает связи с «Шугуан» вне прямой видимости когерентного пучка, а там уж…

Ты не успел даже толком тронуться.

Гляди, как первая «маслина» вальяжно, по дуге, шлёпается о поверхность реголита всего в паре метров от тебя. Красивый, в виде скошенного конуса, пылевой фонтанчик поднимается вверх на полметра. Однако.

Следующий выстрел уже задевает твою оболочку, и теперь приходится с удивлением наблюдать, как тебя закручивает и бросает куда-то вбок. Любопытно, датчики не отмечают падения давления. То ли приборы опять врут, то ли у «пиратов» с собой прихвачено что-то не летальное.

Додумать эту мысль тебе не удаётся, ты падаешь в эзусе ничком и почему-то больше не можешь двигаться.

Вот уж, мужик, ты сейчас по уши в дерьме.

Лежи теперь, жди, пока до тебя доберутся.

А вот и они, стали кружочком, совещаются.

«Миша, ты? Чего молчишь?»

Тут тебе самая пора удивиться. Удивиться – не то слово. Какова вероятность, что первый же встреченный тобой на Европе «пират» окажется братушкой, да ещё и станет звать тебя по имени? На «Шугуан» все говорят на пунтухуа, имя же твоё никто даже произнести не в состоянии, получается у них что-то вроде «михаиэр».

«Блин, походу переборщили мы с глушилкой, он нас слышит вообще?»

Только тут тебе самое время сообразить, что всё это время ты материл их впустую.

«Погодь, щас напрямую подключу».

И тут же лезут тебя переворачивать. А на вид ничего особенного. Разве оболочки у них с Красной, но и янгуанские не хуже будут.

«А теперь слышно?»

…вы кто такие, я вас спрашиваю?

«Мы-то – кто надо. Ты вот кто таков будешь? Михаил Панарин?»

Ага, так ты им и сказал. Хотя, с другой стороны, им тоже хватит мозгов сообразить, что других братушек на Европе негусто. Так что довольно отмазываться, ты уже и так спалился по полной.

Ну Михаил, ну Панарин. Отпускайте давайте!

Хмыкают, но блок не снимают.

Тут тебе остаётся только терпеливо ждать. Всё одно тебя скоро хватятся. А хотели бы убить, уж наверняка убили бы.

«Миша, слушай ещё раз, последняя попытка».

Звучит довольно угрожающе, если подумать. Только голос почему-то, ну, сочувствующий что ли.

«Минута. Квартет. Забрало. Орк. Подкастер».

Что он несёт?! И главное произносит так нарочито, с декламацией.

«Девятнадцать. Восемьдесят пять. Тангаж. Индигирка. Знамение. Отрок».

Судя по торжественности интонации, эта бредятина должна на тебя произвести какое-никакое драматическое впечатление. Но не производит, поскольку ты вообще не понимаешь, что это за ересь в канале.

Мужики, вы о чём вообще?

«Понятно».

Снова совещаются. Сказали бы уже по делу. Время идёт, и тебе почему-то остро не хочется, чтобы забеспокоившиеся спасатели из дежурной бригады застали тебя с этими «совещунами».

«Ладно, мы тебе сейчас вернём моторику, только чур не дёргаться, всё равно далеко не убежишь».

Ха, далеко не убежишь. Нафига было подкрадываться так?

Теперь аккуратно – мало ли что там с твоим эзусом – поднимайся на ноги. «Пиратов» четверо. И в руках у них какие-то неприятные на вид пукалки, пусть они сейчас ими в тебя не целятся, но всё равно хорошего мало.

Скажите по делу, чего вам надо от меня?

«Вообще это скорее тебе от нас чего-то должно быть надо. Но ты скажи, вообще ничего в башке не отдаётся?»

Что тут можно ответить, только головой в ответ покачать. Эти самые «пираты» походу знали о тебе больше, чем ты сам о себе знал.

«Получается, прошивка отошла».

Какая ещё «прошивка»? В смысле, «отошла»? В каком конкретно месте «отошла» и куда, надеюсь, не в мир иной?

Эта дурацкая мысль пролетает у тебя в голове, как пуля у виска. Мгновения, мгновения.

«Ладно, время уходит, надо что-то решать. Миша, слушай сюда, ты должен был по плану сам выйти на связь, но так и не вышел, так что мы решили активировать запасной план».

Значит, был у них и основной, неплохо устроились.

«Ты не язви, а давай думать, как теперь быть».

«Да чего тут думать, забираем его с собой и шабаш».

Шабаш, да? А тебя, значит, не спросили.

«Что ты предлагаешь, оставить тебя ханьцам?»

Звучит как что-то очень неприятное, но у тебя по этому поводу своё мнение. Ханьцы ребята в массе своей простые, языкам не обученные, и вообще, если так посудить, бывают замечены в ксенофобии. Но контракт есть контракт, опять же, если ты на «Шугуан» не вернёшься, поднимается шум, крик, налетят «красножетонники» со стационара «Тяньхэ-6», что болтается сейчас на орбите Амальтеи, всё тут вверх дном перевернут, охрану по периметру поставят, оно вам надо?

«Не надо. Но если у тебя проблемы с прошивкой, мы ж не знаем, что с тобой сдеется на следующем витке или по возвращении».

А вот это уже, братушки, не ваше космачье дело. Давайте, я со своей башкой как-нибудь без всяких яких разберусь, самостоятельно.

«Чего ты злой-то такой?»

Нет, это ты ещё не злой. Злой ты будешь, когда вспомнишь, зачем эти орлы щипаные здесь вообще очутились, волынами тычут, работать мешают, по делу ничего не говорят, поди секретность у них.

Слушайте, уходили бы вы, соколики, своим путём.

«Миш, ты не обижайся, мы не можем с тобой в таком состоянии нормально коммуницировать. Спасибо скажи, что молча извлечение не начинаем, видишь, советуемся. С тобой, между прочим, советуемся!»

Тут бы тебе ещё больше разозлиться, но ты почему-то, наоборот, сразу успокаиваешься.

И правильно, соберись, истерики тут не помогут. Получается так, что у тебя в голове всё это время сидело нечто помимо бытовых и профессиональных вопросов, нечто важное для тебя и вот для них. Только было и было, а потом пропало, по твоей ли воле или чужой, но теперь-то как быть.

Давайте-ка возвращаем всё на исходную. Если «прошивка» эта самая вдруг сама вернётся, то и ладно, если же нет, придётся уже на Матушке разбираться.

«Хорошо, мы передадим по цепочке, чтобы на всякий пометили все твои ключи как скомпрометированные».

Погодите, это всё замечательно, но что тебе делать, когда контракт истечёт вместе с накопленными зивертами, просто погружаться на рейсовый до Матушки, а там оно как-нибудь само?

Ты поворачиваешься к ним и ждёшь, пока они снова молча переговариваются. По их напряжённым позам ты понимаешь, что не так-то всё просто. И для них, и для тебя.

Подумать так, ты бы и сам не знал, как правильно поступить на их месте. Теперь ты не их человек, каким ты когда-то был. И пусть зовут тебя так же (что тоже не факт), но это больше ничего не значит.

Миша Панарин, свой в доску парень, трудится теперь на «Янгуан» дежурным гляциологом, колупается себе в местной криотектонике, слушает льды, работа важная, работа солидная и хорошо оплачиваемая. Вот только какое в новой жизни Миши Панарина может быть место для мутных «пиратов», невесть откуда здесь взявшихся и невесть куда теперь собирающихся намылиться.

И какое им дело до тебя такого?

«Запоминай внимательно, сменщиком у тебя будет некий Ильмари Олссон, я хэзэ, кто таков, контактировать с ним не надо, разве что если ты вдруг самостоятельно вспомнишь на этот счёт какие-то подробности. Но всё-таки постарайся, дождись его прибытия, не покидай ретрактор до конца контракта».

Договорились.

Тебе только и остаётся, что наблюдать, как они сворачиваются.

Отлегло, стало быть, у братушек. По пластике движений видно, по разогнувшимся спинам. Это всегда приятно, когда с тебя снимают незавидное бремя вот так, за здорово живёшь лишить хорошего человека жизни. Да хоть бы и плохого.

«Глушилку» снимите, деятели.

Спохватившись, они возвращают тебя в эфир.

Ну, что, последняя проверка на вшивость?

«Дежурному персоналу – гляциолог Панарин. Зафиксированы временные перебои связи при проведении вэкадэ, как меня слышно?»

Ханьцы в ответ дежурно бормочут в канал, что, мол, нихао, Михаиэр, всё путём, возвращайся, раз такие дела.

Обернись, «пираты» уже смылись, словно никого и не было, а и правда, аврора на носу, надо успеть убраться с открытой поверхности, а как начнётся шторм, можно и свалить подальше, пока радары ослепли от канонады на всех частотах.

Нужно и тебе поскорее собираться.

Закинув в багажник ровера выпавший при падении керн, ты трогаешься с места.

А всё-таки удивительное дело человек, как он устроен. Ты этих четверых ещё сегодня с утра знать не знал. Да и сейчас, по сути своей, что тебе о них известно, кроме того, что они тебя по имени величают?

Да и имя-то, поди, ненастоящее. То есть спустились хрены с горы, устроили тебе допрос с пристрастием, нагородили ерунды, и ты такой им взял и поверил.

А виной всему – странное, зыбкое ощущение, что видишь ты их не впервые, и будто бы за спиной у вас целая общая жизнь, только осталась она где-то далеко, так что и не вспомнить.

Пьянки на стапелях стационара «Фригг». Абордаж автоматических рудовозов, следующих через пояс Троянцев. Редкие по нынешним временам обычные человеческие похороны у куполов Цереры – в космосе тяжело отбросить коньки так ловко, чтобы тушка уцелела.

Неужели ты вспоминаешь? Но нет, всё равно одна лишь пустота и звон в голове вместо мыслей.

Впрочем, не убили же, с чего бы тебе им не верить?

А вот тут погоди.

Словно по команде ты останавливаешь ровер.

Как тебе только не пришло в голову сразу проверить.

Ты тянешься перчаткой подмышку, туда, где у эзуса самая тонкая скорлупа и где её проще всего незаметно поддеть. Ведь ты бы и сам так поступил, а, Панарин?

Датчики давления послушно дрожат.

Так и есть, сифонит. И в баллонах уже всего две атмосферы, скоро начнёт нудить автоуведомитель.

Да, поспешил ты насчёт «не убили же». С другой стороны, а что им было делать? Надеяться, что ты очнёшься не на допросе у «красножетонников»? Довольно спорное предположение, если подумать.

И главное дали же тебе шанс, всё по чесноку. Вспомнишь на обратном пути собственные методы, значит, не совсем пропащ, значит, контролируешь себя, значит, будет у тебя шанс.

Прекращай истерику. На вот, эпоксидкой замажь, чтобы дальше не травило.

И главное совсем на тоненького вышло. Ещё совсем немного, и не хватило бы давления на обратный ход. Не подкопаешься, ну, не справился гляциолог с оборудованием, ну, лупанул из пневматики по реголиту, порвал оболочку, пытаясь восстановить связь, на обратном пути отключился, там-то его и нашли, болезного, сразу после того, как аврора затихла. Светлая память ему, недотыкомке.

По сути, никаких записей об инциденте оболочка не сохранила, как удобно.

Никаких посторонних на площадке у буя. Никаких следов злонамеренных действий. Ай, молодца.

Боря Немчинов и Лео Новак. Вот как зовут этих двоих.

Ты вспоминаешь.

Как вспоминаешь и то, зачем с ним должен был пересечься.

Они вернутся, должны вернуться, узнать о твоей судьбе.

Слезай, поглядывая на хронометр, с ровера, доставай из кармана заветный маяк. Ничего необычного, обычная «вешка», какими гляциологи площадку размечают при первичных промерах. Воткнул в лёд и пошёл дальше. Потом приборы сами её «бип-бип» прозвонят, можно даже не собирать, одноразовая вещь, пока батарейка не сядет.

На фоне воя и улюлюканья авроры заметить практически невозможно, если не знать, где искать. Но ты оставишь им знак – заметнее некуда. Твой так некстати застрявший в реголитовых обломках ровер. Запускай маяк и топай дальше по прямой к ретрактору. Вон башня «Шугуан» выглядывает из-за горизонта.

Тут идти-то всего-ничего, главное, чтобы баллонов хватило.

Должно хватить.

Пересечёнка тут, конечно, неприятная. Ледяные обломки торчат на каждом шагу. Но ничего, ты приспособишься. Вот так с размаху, на ход ноги, прыжками вперёд, раз-два, раз-два.

Уф, устал. У тебя всего полчаса времени. Должно хватить.

Но ты об этом не думай.

Подумай лучше о том, зачем тебе присылают сменщика, да ещё и вот такого, с которым не следует контактировать, как его там, Ильмари Олссон.

Вряд ли бы тебе назвали его имя, если бы это был хоть сколько-нибудь важный оперативник. Скорее всего это будет «слепыш», который до самого получения ключевого сигнала не подозревает о своём истинном назначении. Эти парни до самого конца не подозревают, зачем их инфильтруют, и даже тогда, когда заложенная в них поведенческая прошивка срабатывает, они продолжают думать, что это была их собственная воля, нисколько не сомневаясь в собственных действиях.

А ты, ты сам, чем лучше?

Боря Немчинов, братушка, существуешь ли ты на самом деле, или это имя – тоже очередной мираж?

Тебя отделяет от очередного приступа паранойи лишь явная избыточность всего происходящего. Если бы ты был «слепышом», то зачем все эти конспиративные игры? С тебя бы ободрали всю необходимую инфу, как кожуру с банана, да и отправили бы, довольного, в обратную. О чём бы ты тут же благополучно и забыл.

Так что перестань уже сомневаться и скачи себе дурным кенгуру по ледяным торосам Европы.

Хотя нет, перед тем, как сунуться в шлюз «Шугуан», тебе следует проделать ещё один фокус, на сегодня, так и быть, последний.

Ты вспомнил во время этого выхода слишком много, чтобы можно было безопасно соваться туда, где тебя, вполне возможно, уже поджидают «красножетонники». Из всех корпораций Большой Дюжины у «Янгуан Цзитуань» самая омерзительно-въедливая служба безопасности, и рисковать всей операцией ты, разумеется, не можешь.

Каковы шансы, что они заподозрили и вели тебя ещё с Матушки? И что над тобой сейчас не висит спутник наблюдения, чтобы как только ты ступишь на борт, сразу же и взять тебя, тёпленького, с кем это ты там общался под прикрытием сообщения о ложных неполадках? А?

Впрочем, это ничего не меняет. До начала авроры они к роверу сунуться не успеют, если же маяк не забрать, его прожарит уже через полчаса до состояния мёртвого кремния.

Что же до тебя, тут всё просто. То, что ещё недавно не помнил, нетрудно и снова забыть.

Повторяй:

Рис. Ксёндз. Арматура. Два.

До переходника остаётся полсотни метров.

Артемида. Кориолан. Рекурсия. Магнит. Тихоходка. Прокари…

42. Навигатор

Корабль спал, как спал он последние пять сотен вахт.

Погружённый в тишину и полумрак дежурного освещения, он больше походил на мёртвый склеп древних богов, нежели на живой и действующий артефакт инженерного гения.

Впервые человечество сделало шаг за пределы собственного мира, это должно было стать триумфом, героической сагой, о которой среди потомков будут слагать легенды. Но в реальности подвиг обернулся рутиной. Рутина эта складывалась из тягостной череды минут, вахт, витков, лет, однообразных и будто бы бессмысленных.

Вот и сейчас, когда капитан Симидзу покидал свой пост, напоследок церемонно раскланявшись со сменщиком, его снедало чувство какой-то потерянной незавершённости. Как будто он, капитан Симидзу, должен был что-то сделать, совершить, исполнить. Не в эту, так в прошлую вахту. Но не сделал. И это беспокоило его куда сильнее мёртвой тишины служебных коридоров командного сектора.

Что он, маттаку, мог сделать? Зачем совершить? Как исполнить?

Их корабль, чудо техники от первого до последнего сварного шва, от первой до последней строчки кода, был чудом. Но чудеса никому не интересны сами по себе, у них должна быть какая-то цель, и цель эта должна быть исполнена.

Неужели подобной целью был лишь единственно факт самого их межзвёздного путешествия?

Для капитана Симидзу подобное предположение оставалось непостижимо противоречивым, граничащим с безумием. Казалось, данная мысль потихоньку сводит его с ума, сколько уже можно биться головой об эту переборку? Она непроницаема, как скорлупа их корабля, сколько ни стучись, с той стороны не уступят, не откроют.

Да там собственно и нет никого.

Не то чтобы капитан Симидзу так уж остро нуждался в собеседниках. В его распоряжении были две сменных бригады командного состава, не считая его собственных подчинённых, но вот уже сколько оборотов длится их полёт, и капитан Симидзу накрепко для себя уяснил, что некоторые вопросы лучше держать при себе, дабы не пошатнуть авторитет командира. Капитан, расхаживающий по мостику, занятый не вопросами управления, но философскими притчами, может быть не понят, в свободное же время экипаж резонно занимался собственными бытовыми вопросами, и в его, капитана Симидзу, обществе нуждался в последнюю очередь.

Да, капитан был одинок на своём корабле.

Известной отдушиной были занятия спортом в рекреационном секторе, именно туда капитан сейчас и направлялся.

Поддержание себя в уверенной физической форме – одно из необходимых условий успешного исполнения обязанностей командира, твердили им ещё в военной академии Суйрю, где атлетические виды спорта ставились во главу угла не только на младших курсах, но и при подготовке к выпускным экзаменам наряду с обучением тактике космического боя или освоением высочайших достижений стратегического искусства с древности по современность.

Капитан Симидзу, тогда ещё курсант космических войск, воспринимал все эти физкультурные штудии скорее как дань традиции, но со временем понял, насколько важно блюсти своё тело наряду с разумом, и теперь, застряв в полусотне световых лет от Матушки, с радостью пользовался комфортом их огромного корабля, позволявшего содержать на борту целый спортивный комплекс, включающий даже такую экзотику, как бассейны с противотоком, сквош-площадки и прочие невероятные вещи, которые за пределами планетарных гравитационных колодцев можно было встретить разве что на самых гигантских из построенных корпорациями космических стационаров.

Но даже и те, пусть обладая по причине собственного вращения инерционной подделкой силы тяжести, не могли себе позволить и десятой доли той бытовой роскоши, что была в достатке на их корабле, уникальном ещё и тем, что обладал полноценным эмиттером искусственного гравитационного поля.

Проектируя его уже на ранних этапах, инженеры вряд ли были осведомлены, как надолго экипажу придётся застрять на его борту, но проделали свою работу на славу, и вот они здесь. Двадцать семь лет объективного времени прошло с момента их старта на Матушке. Двадцать семь лет забвения. Двадцать семь лет неизвестности в пустоте пространства.

Никакой рекреационный сектор, даже такой изумительно продуманный, не мог бы стать компенсацией стольких лет, потраченных впустую.

Но он, разумеется, мог успешно исполнять свою функцию: редкого на полупустом корабле общественного пространства, где можно было в полном одиночества спокойно обдумать вопросы, что тебя тревожили.

Капитан Симидзу желчно хмыкнул. Никакой корабль, тем более космический, тем более – единственный в своём роде корабль, созданный человеком для осуществления первого межзвёздного перелёта, не мог быть спроектирован таким безлюдным. Какими бы огромными не были машинные отделения и силовые агрегаты, каждый его закуток был столь фантастически дорог в проектировании и тем более производстве, что разумеется, всё тут делалось с расчётом на многофункциональность и максимальную плотность компоновки. Камбузы вмещали максимум одну полную смену экипажа, биологические капсулы, заменявшие спящим каюты, были упакованы по гексагональной схеме, транспортные узлы между секторами были узкими и змеились в утробе небесного левиафана так, чтобы занимать минимум пространства. В волшебные бассейны, согласно плану, запись должна была вестись за полгода.

Но в реальности всё оказалось не так.

Последний раз, когда капитан Симидзу видел всю свою смену вживе и на боевых постах, была крайняя вахта перед первым прыжком. Капитан смутно помнил то дежурство. Корабль прошёл орбиту Хаумеа и на скорости в триста километров в секунду продолжал удаляться прочь из Сол-системы. Когда был выставлен окончательный курс, всех, кроме Соратников, уложили в гибернацию, с тех пор та былая предпрыжковая толчея и суета больше не повторялась.

Очнувшись на свою первую вахту во Внешнем космосе, капитан Симидзу оказался наедине с минимальным количеством дежурных на мостике.

Зачем они брали с собой эти три тысячи живых душ экипажа, если просыпалась с тех пор из них едва ли десятая часть, причём одновременно на борту бодрствовало не более сотни человек – энергетики, пилоты, операторы авторемонтных ботов и дронов дальней разведки.

Ну, и разумеется, пребывали в сознании сам Ромул с Соратниками.

С тех пор капитан Симидзу неоднократно проверял штатное расписание, но выводы его оставались прежними – экспедиция по своему личному составу не предполагала никаких планетарных исследований. Среди тех, кто оказался на борту, не было биологов, океанографов, геологов или других специалистов, пригодных для планетографических исследований. Даже астрофизиков было всего трое, впрочем, никто из них ни разу не пробуждался.

То есть суть их миссии будто бы состояла в том, чтобы провести тестовый прыжок, убедиться в том, что все системы работают штатно, и вернуться обратно.

Можно было предположить, что обилие достаточно однотипного лётного персонала из пилотов и инженеров требовалось на случай, если бы прыжок оказался не успешен, и полученные на выходе из «заморозки» повреждения потребовали для собственного устранения массы рабочих рук.

Так это или не так, капитану Симидзу ни разу не приходило в голову спросить напрямую, поскольку он разумно предполагал, что подобная информация, в случае необходимости, была бы незамедлительно донесена до управляющей цепочки корабля, а раз это сделано не было – значит, по мнению руководства для должного исполнения обязанностей экипажа предоставление этих сведений не требовалось.

В конце концов, Ромул был неоспоримым лидером Корпорации, и его инженерному и управленческому гению было принято всецело доверять. То же касается и Соратников.

А раз так, маттаку – руки по швам, кругом, выполнять!

Они и выполняли. Первая «разморозка», судя по отчётам, прошла гладко. Сначала «холодный» реактор на свободно делящихся материалах подал ток в первичные системы, потом запустились контрольные модули фузионных контуров, они штатно отработали пробуждение вторичных систем корабля, началось пробуждение дежурной смены экипажа.

Не всё, конечно, прошло гладко, персональные капсулы массово алармировали о неполадках, и людей в них оставляли в криостазисе до возвращения в Сол-систему, не рискуя начать процедуру пробуждения.

Капитан Симидзу заглянул как-то в одну из таких капсул. Человек внутри был похож на собственную бледную голограмму в толще чуть светящейся гелевой массы, впрочем, он ничем не выделялся в длинном ряду собственных собратьев, которых ещё не прозванивали для старта реанимационных процедур. Был ли у этого человека шанс проснуться по прибытии или нет, на борту не знал никто.

Одной из таких «прерванных» капсул, как слышал капитан Симидзу, стала и капсула одного из Соратников. Поскольку их разбудили сразу всех, это сразу стало очевидным арифметическим фактом. В этом смысле они пребывали наравне с остальным экипажем.

Первое ощущение, которое сам капитан Симидзу помнил с момента собственного пробуждения, был тянущий холод во всём теле, будто он пролежал в заморозке не неделю, а долгие и долгие столетия, успев намертво смёрзнуться с монотредной сталью корпуса корабля.

С тех пор он полюбил горячую воду. Горячую настолько, чтобы при погружении в пайпу обжигало кожу. Вот и сейчас, направляясь в рекреационный сектор, он думал только о том, чтобы вновь утонуть в этих жарких объятиях, на некоторое время позабыв о ледяных объятиях космоса.

Но в первые дни после прыжка они ещё не знали, что будет дальше, дежурные смены были погружены в эйфорию покорителей звёздного фронтира – расчётные 19,7 световых лет дались первому земному кораблю за пределами Сол-системы без боя, все его системы работали как часы, а итоговое позиционирование едва ли на пару тиков отстояло от заложенных в курсовую программу целевых координат.

Успех был несомненным. Долгие годы, целые десятилетия труда по тайному возведению главного детища Корпорации были не напрасны.

Теперь им предстояло просчитать обратный курс и вернуться победителями, попутно проведя наблюдения за Галактикой с нового ракурса – впервые астрономическим инструментам был предоставлен столь серьёзный параллакс поперёк галактической орбиты Сол-системы.

Они вели записи, следили за тем, как растёт энергозапас накопителей, проверяли и перепроверяли системы корабля, экипаж покуда даже не думал о возвращении. Пребывание в системе 82 Эридана с её тремя планетами давало богатую пищу для ума и было прекрасным источником работы для рук – три витка вокруг её звезды, жёлтого карлика, пролетели в пёстрой веренице дежурств. К планетам системы отправлялись дроны, копились для дальнейшей обработки данные с телескопов во всевозможных диапазонах спектров. Но остальной экипаж всё так же спал, когда же команда на размыкание накопителей всё-таки поступила от Ромула дежурной бригаде, только тут стало понятно, что их путешествие на этом даже и близко не было завершено.

Вектор второго прыжка был направлен в пустоту пространства, прочь от далёкой Матушки.

С тех пор там минуло двадцать четыре объективных года, для капитана же Симидзу – семь субъективных лет вне криокамеры, корабль за это время совершил ещё четыре прыжка. И вот уже шесть лет они кружатся вокруг безымянной звёздной системы, в которой даже не было планет, кружатся и… ждут.

Капитан Симидзу поймал себя на том, что тоже чего-то ждёт, стоя посреди галереи, связывающей контрольный и рекреационный сектора. Ему слепил глаза тщательно воспроизводимый голо-панелями стен бело-голубой свет местного светила, оставляя на дне сетчатки разноцветные пятна, но капитан не спешил отвернуться. Ночь, за невидимой границей проекции царила вечная ночь, а это солнце было просто одной из звёзд на небе, самой яркой, но такой же безразлично-далёкой. Таким же, если вспомнить, смотрелся солнечный свет из системы Юпитера, но там его сопровождала бурая громада Папы, тут же… тут царило бессменное бессмысленное недвижимое ничто.

Отвернувшись, капитан вздохнул и двинулся дальше. Коно кичигай.

В рекреационном секторе как-то особенно тихо, что ж, по корабельному времени было четыре утра, да и сколько сейчас того экипажа. С каждым прыжком количество сигнализировавших о сбое капсул росло, и постепенно план Ромула становился очевиден. И по части излишнего запаса в списочном составе, и по части истинных целей экспедиции.

Не самый полёт, и не новое знание, как предполагалось изначально.

Только лишь ради этого тратить столь чудовищные ресурсы, да ещё и покидать Матушку на столько лет, полностью оставляя Корпорацию без верхушки управления, рискуя по сути всем, но ради чего? За этим полётом стояло что-то иное, о чём капитан Симидзу мог только догадываться.

Вот и довольно. Ему следует отправиться сейчас в залы для сквоша и вволю попотеть там во время тренировки, после чего его ждали вожделенная пайпа и прописанный медицинскими программами сон. А лимит на досужие мысли капитан Симидзу на сегодня исчерпал.

Вот и нужная переборка.

Аккуратно сложив форму пилота в свободный шкафчик и переодевшись в тренировочные шорты и тенниску, капитан сунулся в ближайший бокс, но там было занято. Забавно, сквош среди экипажа ценили совсем немногие, предпочитая баскетбол, кто это у нас присоседился?

Капитан не узнавал со спины играющего, но невольно залюбовался, как тот ловко использует заведомо предсказуемый стиль игры робот-тренера. Машина хоть и была установлена на максимальную скорость реакции и сложность подач, всё равно оставалась для человека как будто такой дополнительной частью общего устройства корта. Просто ещё одной невидимой, пусть и очень юркой стеной, отскоки от которой были не более непредсказуемыми, чем от неподвижной поверхности сайдволла.

Игрок двигался с ленивой грацией опытного жонглёра, методично подбрасывающего мяч и не глядя ловящего его снова. Ни единого лишнего напряжения мышц, ни малейшей суеты в передвижении, выверенные, размашистые движения ракеткой, если не знать, как предательски сложны на корабле градиенты искусственной силы тяжести, можно подумать, что дело происходит посреди Босваша на бесконечно далёкой Матушке.

Капитан Симидзу покосился на счетчик отскоков, там тикало какое-то неприличное трёхзначное число. Маттаку. Бедолага робот, над ним попросту потешались, игрок явно мог заставить того увести мяч в аут первым же ударом. Он смог бы лучше контролировать мяч, разве что непосредственно держа его в собственной руке.

Айцу, вот ведь наловчился.

Ладно, не будем мешать, тут явно не наш уровень, чтобы проситься в пару.

– Капитан Симидзу, погодите!

Послушно остановившись в проёме раскрывшихся створок люка, капитан обернулся.

Чтобы тут же склониться перед говорившим в почтительном полупоклоне.

Симатта. Как он мог не узнать.

Перед ним, слегка пританцовывая по инерции, стоял Майкл Кнехт, Соратник Улисс собственной персоной.

– Присоединитесь ко мне?

Капитан, с достоинством выпрямившись, коротко кивнул.

– Конечно, Соратник, почту за честь.

Вышел на позицию, махнув роботу удалиться, затем машинально выбрал мяч – две жёлтые, как обычно.

Дальше же были его пятнадцать минут позора.

Если на взгляд со стороны его соперник просто ловко орудовал ракеткой, не особо напрягаясь и в общем-то играючи отводя любые попытки сбить себя с ритма, то теперь капитан Симидзу почувствовал, насколько опытной рукой направлялись эти удары.

Будто не ракетка била по мячу, а мяч сам собой точнейшим образом рикошетил там, так и туда, как ему было предначертано. Никакие перепады гравитации, микроскопические неровности поверхностей или неточность в натяжении лески не могли сказаться на результатах – экономное движение кисти, и мяч уже отправлен навстречу своей судьбе.

Капитан Симидзу изо всех сил пытался вмешаться в железный механизм, с которым ему поневоле пришлось столкнуться, сделать хоть что-нибудь не по написанным чужой рукой правилам, но любые его попытки вывести свою игру в атакующий режим, хоть как-то нарушить планы партнёра по площадке, приводили лишь к одному заранее очевидному результату. Следующий удар в ответ становился ещё чуть более точным, ещё чуть более изощрённым.

Как будто так могло продолжаться вечно.

В конце концов капитан Симидзу упёрся в предел собственных возможностей. Его связки ныли, лёгкие отчаянно трудились, а в голове потихоньку начинало плыть.

Теперь у него уже не оставалось сил на собственные планы, вся его стратегия на партию простиралась не далее следующего удара, а всё умение уходило лишь на то, чтобы послать мяч не в аут.

Или не потянуть себе связки.

Или, маттаку, попросту не упасть.

В конце концов, красный, взмыленный, хрипящий, он сдался.

Маитта наа. Зря он выбрал две жёлтые. Самомнение своё надо держать в узде, капитан.

Всего одно очко позади, а партия уже была заведомо проиграна.

Капитан Симидзу как мог успокоил дыхание, после чего, поклонившись, покорно признал поражение.

– Это было поучительно, Советник.

– Капитан, я не хотел вас уязвить, оставайтесь, поиграем в паре с железками.

– Нет уж, увольте, мне и так довольно на сегодня позора. Где вы так научились двигаться? Хотя дайте угадаю, капоэйра?

Соратник неопределённо пожал плечами.

– И капоэйра тоже.

– Но я же верно помню, у вас нет никакой аугментации, как и у Ромула?

– Полагаю, хотя бы в этом слухи не врут.

– В таком случае я могу только восхититься вашими физическими возможностями. Сколько вы занимаетесь сквошем? Хотя нет, не говорите, мне и так стыдно за своё самомнение, зря я вообще вам помешал.

– Ни в коем случае не помешали, капитан. Это вы мне сделали одолжение, а то роботы – это скучно. С живым человеком куда интереснее.

Айцу. Капитан Симидзу в ответ коротко кивнул, мол, не благодарите, но в следующий раз – ни-ни.

– Тем более, я заметил при вашем появлении, вас явно что-то беспокоит, а если командир дежурной смены покидает рубку в сомнениях, мне кажется, было бы не лишним выяснить, какова причина этих сомнений и в чём они состоят. Если вы не настроены продолжить партию, быть может, я могу предложить вам бокал освежающего коктейля, дайте угадаю, зелёное яблоко и сельдерей?

Капитан хмыкнул, но согласился. С угадалками у Соратника тоже выходило неплохо. С другой стороны, на борту корабля со временем разнообразие хоть сколько-нибудь съедобной пищи становилось всё скромнее, так что угадать в реальности было несложно.

Уселись тут же, у раздатчика, Соратник – без видимых эмоций поглощая зелёную бурду, капитан – снова нахмурившись и сделав лишь единственный вежливый глоток. Кажется, ему всё-таки заметно свело левую икру во время этой бездарно проигранной партии.

– Итак, капитан, что беспокоит экипаж?

– Не буду выражать мнение за всех моих коллег, но меня действительно кое-что беспокоит, Соратник. Мы приближаемся к четвёртому витку, но я по-прежнему не понимаю, что мы делаем в этой системе.

Соратник Улисс в ответ приподнял бровь в недоумении.

– Мы прибыли сюда как исследователи. Наша миссия – не только достигнуть чужих звёздных систем, но и собрать всю доступную информацию для грядущих поколений астронавтов. В чём ещё может состоять цель межзвёздной экспедиции?

– Нисколько не сомневаюсь в ваших словах, Соратник, но поймите меня правильно, если мы исследователи – почему на борту такое ничтожное количество собственно учёных, зато огромный запас личного состава сменных экипажей, большая часть которых продолжает лежать в криостазисе с самого первого прыжка.

– Тут, наверное, я кого-то огорчу, капитан, но сам статус тестового полёта нас обязывает. Мы с вами – покорители фронтира, мы вместе совершили прыжок в неизведанное, прыжок рискованный, невероятно опасный, разумеется, мы обязаны были минимизировать возможные потери, по этой же причине мы отбирали для подготовки этой миссии исключительно добровольцев, однако тот факт, что потери неизбежны, нам был очевиден ещё на Земле.

Капитан Симидзу слушал Соратника и со всем соглашался. Да, это тестовый полёт, главный предмет их исследований – не эта звёздная система, но сам корабль, работоспособность его систем, риски для экипажа, это впоследствии будут настоящие исследовательские миссии в совсем ином составе, а почему людей так много – так вы же сами видите, капитан Симидзу, сколько персональных капсул уже горят красными огнями, этот феномен тоже подлежит первоочередному исследованию, и увы, на каждом следующем прыжке мы рискуем потерять ещё больше наших товарищей, среди них и мы, Соратники…

Капитан словно заранее слышал всю эту цепочку рассуждений, и они были невероятно точны в своей логичной неопровержимости. Коно кичигай. Перед ним вновь разыгрывалась как будто та самая партия, в которой стоило мячу попасть под удар ракетки Соратника Улисса, как он сразу же полностью брал его под полный контроль, заранее зная, чем всё кончится.

И тут капитан Симидзу ощутил острую вспышку гнева. Это было несправедливо. В Корпорации не принято было вертеть своими людьми, как марионетками. Здесь все трудились ради всеобщего будущего, и чувство локтя для них всегда было важнее формального следования планам и инструкциям. Коно кичигай, он и правда в это верил!

– Вас всё ещё что-то смущает, капитан?

И потому обязан был попробовать.

– Мне кажется, что если бы дело было только в тестовых прыжках и достаточном запасе специалистов для обслуживания корабля, то мы бы не стали забираться так далеко. Прыжок туда, прыжок обратно, что может быть проще.

Соратник собрался было на это ответить, но капитан его перебил:

– Погодите, я всё понимаю. Да, второй прыжок мы вынуждены были сделать по касательной, потому что узел прото-туманности из-за двадцатилетнего лага во времени сместился и закрыл от нас экспозицию Сол-системы, а потом уже и вторичные накопители пришлось гасить на техобслуживание и уходить в короткий вторичный прыжок, в конце концов, есть принятая программа тестов излучателя и наше текущее позиционирование в Галактике ничуть не хуже для наших исследовательских целей, чем любое другое, но поймите меня правильно, не только я, но и мои коллеги по экипажу чувствуют, что мы здесь торчим не только для этого.

– А для чего же?

Маттаку айцу. Но капитан отступать не собирался:

– Мы считаем, что у нашей миссии есть иная, помимо официально декларируемых, цель, и нам её не афишируют, если не сказать, что от нас её скрывают.

– Чайник Рассела. Я буквально две смены назад суперинтенданту Муру про эту концепцию рассказывал.

– Что, простите?

Но Соратника уже было не остановить.

– Математик Бертран Рассел в 1952 году опубликовал статью под интригующим названием «Существует ли бог?», в которой рассуждал, мол, утверждение, что между орбитами Марса и Юпитера вращается фарфоровый чайник, невидимый для телескопов, невозможно опровергнуть. Вы только что сказали, что у нашей миссии есть иная цель, но она столь секретна, что о ней не знает ровным счётом никто на корабле, кроме, может быть меня, Ромула и остальных Соратников. Всё верно?

Капитан смущённо кивнул.

– Это и есть чайник Рассела. Своими сомнениями вы как бы просите меня прямо сейчас убедить вас, что чайника не существует. Но если он и правда не существует, я даже при всём желании не смогу вам опровергнуть его существование, если же наша истинная миссия столь секретна, что я не могу вам её сообщить даже при условии установки поверх неё церебрального блока, то как же я вам её могу сообщить, подумайте.

Капитан насупился и не стал отвечать.

– Ещё интереснее. Представьте на секундочку, что вы мне уже задавали этот вопрос на этом самом месте, и я вам честно ответил, рассказал всё, от «а» до «я», разложил, так сказать, по полочкам, а потом, с вашего же согласия, навёл вам этот самый церебральный блок до момента возвращения из экспедиции.

Внутри у капитана Симидзу отчаянно похолодело. Нани ситэру но.

– Так и было?

Соратник пожал плечами.

– Вы в любом случае не в состоянии этого узнать. В подобной гипотетической ситуации, если даже я вам снова расскажу, вы тут же всё забудете. Даже собственно наличие следов церебрального блока в ваших мозгах ничего не доказывает – как и у всякого, кто работает с Корпорацией, у вас в голове их наверняка найдётся сразу несколько. Так что, увы, это тупик.

Повисла тягостная тишина.

– Значит, не существует способа мне всё-таки узнать, что же такого необыкновенного в этой звёздной системе, и чего мы тут ждём.

– И тем не менее, в каком-то смысле правильный ответ вам прекрасно известен, зря вы так огорчаетесь.

Капитан молча ждал подробностей.

– Эта система действительно не представляет собой никакого интереса. В ближайшем звёздном окружении Сол-системы вообще нет ничего занимательного. Да, пара планет в зоне обитаемости, совершенно, впрочем, безжизненных. Сами звёзды тоже не выдающиеся – если бы не это обстоятельство, какая-нибудь залётная звезда Вольфа – Райе уже миллиарды лет назад сожгла бы наших одноклеточных предков во вспышке сверхновой. По сути, нам нечего тут исследовать, во всяком случае такого, что бы нельзя было разглядеть в орбитальные телескопы.

– Так чего же мы здесь ждём? – не выдержал паузы капитан Симидзу.

Соратник в ответ улыбнулся какой-то неожиданно мягкой усталой улыбкой, которую ни за что не ожидаешь от человека его могущества.

– Очень верный вопрос. И главное – верный выбран глагол. Мы здесь именно ждём. Сначала мы ждали результатов тестирования систем корабля, потом мы ждали, когда автоматические станции соберут все необходимые сведения об этой системе, за это время мы дважды давали шок на разрядники, уходя на следующий виток. Однако всё это время мы ждали иного события, и поверьте мне, ожидание это для нас с Ромулом было куда тягостней вашего, поскольку мы в точности знали, чего ждём. Скажу лишь, что теперь наше ожидание окончено.

Капитан от неожиданности чуть не потерял лицо. Маттаку айцу.

– Соратник Улисс, вы смеётесь надо мной?

– Нисколько, сегодня было принято решение, что дальше ждать нельзя.

– В… в каком смысле? – опешил капитан.

– В начале следующей вахты будет объявлена команда экипажу начинать подготовку к разгону и выходу на прыжок.

Вот это новости.

– И вы вот так спокойно мне это сообщаете, никаких церебральных блоков?

– Ничего, я думаю, вы-то, капитан, слухи раньше времени распространять не станете.

– Но погодите, что же изменилось? Почему мы ждали три витка, ничего не происходило…

– …а потом время ожидания истекло.

– И что же, мы теперь снова, двадцать семь лет домой?

– Ни в коем случае, нас ждут, и нам придётся поторопиться.

– Но схема прыжков…

Тут лицо Соратника вновь стало каменным, будто разом потеряв всякую былую эмпатию. Коно кичигай, можно было и самому догадаться.

– Уже рассчитана. Мы пойдём по прямой, два прыжка на максимальном заряде.

Капитан Симидзу в приступе недоумения даже головой принялся трясти.

– Но по прямой даже на максимальной тяге нам не хватит порядка ста килотиков до гелиопаузы. К тому же, если я правильно помню карту ближайшего скопления, ни одной полноценной звёздной системы на нашем пути не будет.

– Всё верно, там будет небольшой бурый карлик, но этого достаточно, чтобы замкнуть на него излучатель. К сожалению, у нас нет иного выхода. По сути, мы прыгаем в свободную зону, на максимальном ходу продолжаем движение в течение года, прыгаем снова, по выходу из прыжка ещё два года по инерции движемся до границ Сол-системы.

Ясно.

Свободный ход вне защитных пузырей звёздного ветра, где никакой внешней брони не хватит, чтобы спасти экипаж от радиационного поражения. Пространство, заполненное исключительно высокоэнергетическими частицами из ядра Галактики и ещё более мощным излучением из-за её пределов, они тщательно избегали его по дороге сюда, но теперь окончательно становилось понятно, зачем кораблю такой избыток экипажа. Нани ситэру но.

– Принято, Соратник, разрешите приступить к отбою?

Капитан показушно вытянулся во фрунт.

– Вольно, капитан. Но напоследок послушайте ещё одну мысль. Я обещаю вам, что вы обязательно, в точности узнаете, чего мы ждали все эти годы. Более того, об этом непременно узнает всё человечество.

– Но время ещё не настало.

– Не настало. И будьте уверены, в тот миг, когда вы поймёте, что именно от вас все эти годы скрывали, вам захочется вернуться в этот день и спросить себя, так ли сильно вы хотели знать правду. И я бы не взялся сейчас угадать, какая точка зрения в итоге перевесит.

На этом они расстались.

Капитан Симидзу брёл по пустым галереям корабля и размышлял над последними словами Соратника Улисса. В них не было никакого смысла, как можно не хотеть что-то знать, да ещё и столь, надо думать, важное. Какой смысл в подобном слепом неведении?

Ответа, впрочем, у него не находилось.

53. Писарь

Стэнли старался не поднимать лица. Стоило ему на секунду забыться и бросить взгляд в это зияющее ничто, как в голове словно что-то сжималось, а картинка перед глазами начинала отплясывать предательские кренделя.

Что он вообще тут забыл?

Интервеб после ухода «Сайриуса» не сразу стал таким. Одно время тут ещё продолжали спокойно резвиться на аренах вольные песняры, а Папа Док долгими ночами вещал с кафедры свои завиральные вирши про «Лолиту как зеркало киберпанковской революции». Те времена давно минули, и разве что Стэнли помнил, как это было. Ярко, азартно, смело. Однако без грозной силы Корпорации её детище было обречено на упадок и небрежение. Как только Ромул с Соратниками покинули Сол-систему, случилось то, что должно было случиться. «Красножетонники» всех мастей принялись слаженно и методично прессовать каждого, кто посмел хотя бы иносказательно упомянуть интервеб.

Это слово должно быть истёрто из памяти. Его не должно больше существовать.

Стэнли изначально потешался над происходящим. Эдак вы ничего не добьётесь, если полвека попыток элиминировать код интервеба из недр корпоративных датацентров, казалось бы, полностью подконтрольных собственным админам, завершились ничем, то чего вы добьётесь, таская по бессмысленным допросам рандомных анонов из бронзовой лиги?

Как же он был не прав.

Люди исчезали буквально на глазах. Ещё вчера по расписанным вдоль и поперёк наскальной живописью улочкам шатались праздные толпы в поисках увеселений и пиршеств для ума, сегодня некогда полноводная река стала иссякать, яркие порталы интервеба в корпоративных сетях всякий старался проскочить как можно незаметнее, а потом и вовсе люди начали шарахаться от них, как от киберчумы, тут же, будто нарочно, бушевавшей в нетях.

На киберчуму грешили, что это так хитроумные «белые» решили прищучить приучившийся к вседозволенности народишко.

Стэнли думал даже, что саму эту болезнь выдумали – дешёвый приём вирусного маркетинга, скажи? Но однажды и сказать стало некому.

Интервеб опустел, его имаджборды ослепли, а арены и цирки с неумолимостью самого времени начало заносить песком неминуемого забытья.

По воле Хранителей Стэнли некогда пришёл сюда, в мир мимолётных радостей и недолгой памяти, чтобы сохранить всё то, что стоило сохранить. И вот теперь он оставался чуть ли не последним свидетелем случившейся здесь катастрофы.

Что же до киберчумы, однажды ему довелось побывать там, где даже его твёрдая память пасовала перед непостижимым.

Гекатомбы завёрнутых в серебристую непроницаемую фольгу покуда ещё живых полутрупов, разрывающих эфир белым шумом собственного небытия. Только тут Стэнли понял, что корпорации не были в состоянии использовать подобное оружие в собственных целях. Более того, будь для того малейшая возможность, «желтожетонники» наверняка предприняли бы все усилия, чтобы остановить киберчуму.

Увы, они не только не были способны на подобное, им даже не хватило ума понять, что послужило спусковым крючком необъяснимой эпидемии.

Да, она добила интервеб. Но нет, она бушевала не только там, она была повсюду, пролившись однажды и за пределы сетей.

Стэнли видел собственными живыми глазами, как бьётся на полу в конвульсиях человек, как чернеет его лицо, покуда скрюченные пальцы с мясом вырывают из глазниц дешёвые зрительные имплантаты с речного рынка.

О да, корпорации пытались этим воспользоваться, по привычке пропагандируя «потребляй у своих». Мол, линзы «Сейко» или микромаршрутизаторы «Джи И» помогут вам не получить приступ посреди дэйли-стэндапа. Когда прямо во время совещания в падучей забился один из супердиректоров «Групо Карсо», все поняли, что шутки кончились.

Стэнли же по привычке спрятался в уютном запустении интервеба, благополучно дожидаясь там возвращения «Сайриуса», ибо на него были все надежды. Вернутся Хранители, Стэнли снова станет их глазами и ушами. Лучше бы они не возвращались вовсе.

Скрипнув зубами, одинокий путник махнул рукой в сторону развалин Колизея. К чёрту воспоминания, к чёрту былые радости и мечты.

Если бы он тогда смог догадаться, симптомом чего была киберчума, он бы с удовольствием променял все былые знания на блаженное неведение. Да, несведущим страшно от их незнания, но куда страшнее – единожды узревшим неизбежность того, что тебе предстоит пережить.

Здесь налево. Налево и вверх по холму. Смешно. В интервебе не было никакого «вверх», это простая иллюзия, игра света и тени, шарада архитектора, который задумал и спроектировал это место так, что как не иди, тебе будет казаться, что ты с каждым шагом куда-то восходишь.

Стэнли был знаком с тем архитектором. Его Волосейшество-и-Грубейшество мастер Принцип были преизрядным искусником. Чувак умер не своей смертью, говорят, бросился с тупым столовым ножом на «красножетонника» в броне. Царство ему поднебесное.

Что его сподвигло на подобные подвиги в реале, кто знает. Может, чёрная весть Предупреждения, что несли человечеству вернувшиеся Соратники, хотя вряд ли мастер отнёсся к нему серьёзно. Вуаль смерти, покрывающая по квадратам Сол-систему, экая пошлость и экая невидаль, мало ли какие сумасшедшие уверовали в сто-очередной конец света. Сколько тех концов венчали своё в виртреалиях больших и малых театров? И не счесть.

Не было то и знамением подступившей к архитектору киберчумы, она приступы агрессии не вызывала.

Скорее всего, мастер острее других чувствовал то, что другие переживали разве что в кошмарных снах, где собственные руки душили и душили тебя, пока ты не просыпался в холодном поту среди ночи.

Так приближалось неминуемое.

И то, о чём Стэнли знал из первых рук – кажется, после одного тягостного разговора с Ильмари – проявлялось для всей остальной Матушки. Миллиарды душ день за днём видят один и тот же кошмар, изнемогая в попытках избавиться от наваждения. Кто-то решался со всем покончить, кто-то, как мастер Принцип, действовал иначе.

Холм, на который поднимался сейчас Стэнли, и был этим действием. Не та суицидальная глупость, нет. Се был лишь мастерский росчерк, последняя подпись автора на холсте собственной жизни. Но сам мастерпис состоял не в банальной акции неповиновения системе, пусть и прерванной очередью от бедра.

Нет, мастер Принцип сперва сделал то, что оставит его имя в веках.

Пускай никто кроме Стэнли его никогда и не увидит.

Одного Стэнли достаточно.

Его памяти.

Его злости.

Поднявшись на холм, Стэнли обернулся.

Над руинами Колизея, над аренами и цирками, над обглоданным временем Большим гоночным треком по-прежнему нависала тяжесть Колосса.

Колени сами собой подогнулись, настолько острые чувства порождала в нём статуя.

Только так, распростёршись ниц в униженной позе, Стэнли был способен здесь справиться с чувствами. Что может быть глупее – чувак, заливающийся слезами в виртсьюте. Однажды его так коротнёт до смерти. Впрочем, ему было плевать.

Даже не глядя ввысь, он помнил каждую мраморную складочку на теле Колосса.

При всех масштабах статуи, она была исполнена донельзя грубо, будто скульптор только начал над ней работу, отойдя буквально на минуту и грозя спустя мгновение вернуться. На поверхности мокрой глины до сих пор остались случайные борозды от его грубых ладоней. Пропорции нависающей над градом и миром не слишком антропоморфной и почти бесполой фигуры – в ней слегка угадывались женские черты в некоторой округлости бёдер и едва намеченных сосках груди – не выглядели хоть сколько-нибудь совершенными. Отпечатанные папиллярными линиями пальцы художника ещё не завершили свой труд, они ещё должны были работать… увы, Стэнли знал, что некому было отважиться на подобное кощунство – завершить то, что не было завершено.

Эта песня была прервана на высокой ноте, но прервана была задолго до коды.

И в этом также была своя задумка автора. Колосс не был исполнен символом природного совершенства. То, что олицетворяла статуя, не было ни совершенным, ни природным. Ни его существование, ни его безвременная кончина.

Колосс печально глядел в пустые небеса интервеба безглазым своим лицом, отнеся левую руку чуть назад в загораживающем жесте, правой же гигантская фигура хваталась за вонзившийся ей в грудь предательский кинжал.

Стэнли мог только догадываться, благодаря каким анатомическим буграм мышц статуя создавала подобное ощущение у зрителя, но по ней с первого же взгляда становилось понятно, что Колосс изображал отнюдь не сцену благородного суицида во имя защиты тех, кто остался позади. Несмотря на исступлённую жертвенность, усматриваемую в изгибе этих плеч и подъёме головы, зрителям была явлена финальная сцена именно убийства. Если хотите, ритуального жертвоприношения.

Фигура Колосса не желала такой смерти, она и понятия-то такого «смерть» не знала, умирали другие, но не она. Но заклание состоялось, клинок был обнажён и, придя в движение, завершил начатое. Колосс замер в момент осознания тягчайшего из предательств, осознания вящей неспособности что-либо исправить или повернуть вспять, осталось сделать так, чтобы тот, кто узрит эту жертву, тотчас осознал, во имя чего она состоялась.

Опустошённый Стэнли поднялся на ноги и тотчас поспешил отвернуться.

Ромул вернулся из своего похода незримой тенью. За него глаголило Предупреждение, за него действовали Соратники, тотчас принявшиеся восстанавливать разбросанные повсюду сети агентов Корпорации. Но он молчал. Самый полёт «Сайриуса», никак не объявленный и оставшийся неизвестным большинству жителей Матушки, продолжил лежать под спудом слухов и городских легенд. Законсервированный корпус корабля также был брошен бесхозным где-то там, во внешней Сол-системе, за поясом Койпера.

Тем не менее, и безо всякого Предупреждения, какой символизм ему ни придавай, и полёт этот тридцатилетний, и тихое, крадущееся после него возвращение – они несли для человечества свои неизбежные плоды. И масштаб последствий того, что случилось, не опишет никакой Колосс.

Стэнли часто думал, что было бы, если бы Ромул остался, не улетал бы со всем ядром командной и управленческой цепочки Корпорации в дальний путь. Помогло бы это? Быть может, не покидай они Матушку так надолго, не стоял бы тут сейчас Колосс, и всё было бы хорошо.

Нет, не было бы.

Да, без малого тридцать лет, на который срок агенты Корпорации – да и Стэнли лично – постарались уйти как можно ниже радаров и залечь на дно так, чтобы ни одна корпоративная сволочь не зацепилась, нет, они бы не ушли впустую. Многих хороших друзей Стэнли за эти годы тишины и безвременья потерял. Именно на эти годы пришлись первые пандемии киберчумы, и тогда же заварилась всеобщая паранойя по поводу зловредной Корпорации. Но главное, именно на время вояжа «Сайриуса» пришёлся расцвет того, что впоследствии назовут Помрачением.

Внезапные бунты вспыхивали по всему Мегаполису, оставляя после себя сожжённые башни.

Эпидемия немотивированной жестокости и аутоагрессии постепенно захватила всю Матушку.

Это ощущалось как чёрная волна, катившаяся по миру. Волна безумия, словно вирусная болезнь, передавалась от человека к человеку, неважно при личном контакте или посредством голосовухи через «айри». Срывало с катушек случайных людей без разбора. Мафусаилов третьей фазы и совсем зелёных мальков, едва покинувших ясли. Корпоративных шишек с их десятилетиями дорогущей терапии за плечами и опустившихся нарколыг, живущих от дозы к дозе на нижних ярусах агломераций.

Безумие косило всех, не оставляя шанса и людям пропащей Корпорации.

Стэнли с трудом вспоминал себя в те тяжкие времена.

Просыпаешься с утра и не знаешь, какой сейчас год.

Многие впадали в кататонию, умирая у себя в постели от истощения под истерические вопли домашней техники, не в силах даже нажать на экран для подтверждения автоматического заказа еды на дом.

Впрочем, это касалось не всех. Те немногие, что спокойно летали на Красную и обратно, или годами работали на вахте в системе Юпитера, не могли впоследствии взять в толк, о чём им твердят те, кто остался на Матушке. Естественный отбор. Те, кто был способен в открытом космосе запросто перебороть то, что у всех прочих вызывало острейшую, до панических атак, тоску по дому, не были подвержены ни киберчуме, ни Помрачению, ни прочим проявлениям подступающей катастрофы.

В команду «Сайриуса» отбирали по тому же нехитрому принципу.

То есть все те, что остались на Матушке, были брошены барахтаться в одиночестве. Наверняка Ромул перед отлётом всё прекрасно осознавал, уже тогда звенели первые звоночки. Но всё равно предпочёл лететь.

Ради чего? Ради несостоявшегося рандеву неведомо с кем?

Стэнли тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения.

Гадать бесполезно. Даже если предположить, что Ромул – гадский гад, угрохавший столетие труда всей Корпорации на своей тридцатилетний отпуск за световые годы отсюда, кто сказал, что он был способен что-нибудь со всем этим сделать?

Официальная доктрина, распространяемая Соратниками, гласила – Земля действительно обладала неким подобием ноосферы, пусть в эту пантеистическую чушь серьёзные люди и не верят, но тем не менее, если предположить, что эта «среда мысли» действительно существовала, то к середине XXII века она уже была смертельно больна. Слишком много людей слишком сильно отравляли её каждую секунду своего существования. И все человеческие костыли вроде виртуальных пространств с одной стороны не могли заменить людям ноосферу, как нельзя здесь, в интервебе ни есть, ни пить, ни дышать. С другой стороны, все эти технические ухищрения – стиму-техника, биологическое фазирование, аугментация, биоинженерия, генетическая сегрегация – очень даже помогали добить то, что и так было на грани издыхания.

И однажды люди начали тонуть в болоте, которое некогда было морем.

То, что они же и породили, начало их медленно убивать.

Замкнутый круг.

Именно его олицетворял собой Колосс.

Это была статуя, посвящённая мифу о гибнущей Матери.

Убитая и самоубившаяся одновременно, она взывала к справедливости, но не ожидала её добиться.

Мать некому было спасать.

Пожалуй, поморщился Стэнли, не потрать мы столько усилий на постройку посреди тающей Сибири туши космического корабля, а займись контролем Корпораций, бросив все силы на приведение Матери в чувство, наверняка у нас бы всё получилось.

Но Ромул словно заранее опустил руки, решив однажды, что всё бесполезно, что агония теперь неизбежно завершится смертью, и не наше дело ускорять или замедлять этот процесс.

Что-то глубоко внутри Стэнли запрещало ему так думать.

Они должны были.

Они обязаны были попытаться.

И после возвращения словно бы прозревшие Соратники действительно бросились в бой.

Буквально за год корпоративные сети были вычищены от самого омерзительного трэш-контента, почти случившаяся к тому моменту ползучая герметизация подконтрольных корпорациям ареалов во многом откатилась. Оживали профсоюзы, возобновился процесс перехода специалистов между конкурирующими финансовыми конгломератами, даже такая подзабытая штука, как научный обмен, вдруг разом стронулась с мёртвой точки.

Стэнли понятия не имел, каких усилий и жертв им это стоило, как говорится, меньше знаешь, лучше спишь, всё равно в ответ на любые расспросы ни Соратники, ни Хранители и слова толком не говорили, привычно отделываясь пустыми и обтекаемыми умствованиями.

А что, наше дело маленькое, записывай что видишь, и скидывай потом Хранителям.

Но даже столь скудных знаний было достаточно, чтобы сделать свои выводы.

Время жизни, отпущенное всем нам, истекло, что бы теперь ни предпринимали Соратники, ноосфера Матери гибла.

И с ней гибли люди.

Что бы ни предпринимали по этому поводу корпорации и во всём зависящие от них коррумпированные власти агломераций, ситуация за последующие несколько лет только становилась хуже. Безумцев с букетом считавшихся не уживающимися в одной голове психиатрических диагнозов уже некуда было складировать. В азилумы забирали только самых тяжёлых и тех, у кого не оставалось на воле родных. Остальные по возможности лежали в собственных умных домах с надетым на голову виртстимулятором. Лежали, пока совсем не затихали.

Стэнли затравленно оглянулся.

Некоторые завсегдатаи интервеба сползались сюда умирать. Поля, целые поля полутрупов с высунутыми посиневшими языками, вот что оставили после себя в железной памяти Стэнли те времена.

Кризис ширился и рос, ментальная гангрена толчками порченой крови с каждой секундой распространялась дальше, так что Ромул, Улисс, Урбан и присные были обязаны что-нибудь предпринять, тем более что они были единственными, кто, казалось, имел хотя бы малейшее представление о том, что творилось в горячечных недрах Мегаполиса, Босваша и прочих крупнейших агломерациях Матушки.

Так настало время смерти. Так настал Чёрный четверг.

Так настало время Стэнли вернуться в этот мир.

К тому времени Джон Роуленд уже много лет не называл себя этим именем. Стэнли – что-то знакомое, но давно и прочно забытое. Его и правда когда-то так звали? Наверное, это было ещё в те далёкие времена, когда Хранители ещё нуждались в его записях, когда они ещё отзывались на его зов.

С тех пор, как вернулся «Сайриус», их незримая связь прервалась и больше не возобновлялась, несмотря на все его попытки.

Но незадолго до Чёрного четверга, когда стало уже совсем невмоготу, знакомый огонёк всё-таки зажёгся. Из ниоткуда, словно не было за плечами многолетнего молчания, Хранители потребовали фиксировать всё происходящее как можно полнее и объективнее.

Как будто он мог иначе.

Стэнли пришёл тогда на это самое место, переполненное исковерканными душами, и принялся писать.

Колосса, разумеется, тут ещё не было, но остальное было почти такое же. Арены и цирки, гоночные петли, оперные залы, имаджборды и видеоинсталляции. Всё ещё горит и переливается огнями. Но уже мертво, как и эти призраки, что бродили вокруг него в тот вечер.

Он был каким-то особенно душным, тягостным и тоскливым.

Как будто кто-то невидимый уверенной мозолистой рукой схватил за тебя яйца и тянет, тянет их вниз, а ты уже и на корты присел, и даже на землю голым задом угнездился, чтобы поближе к землице-то, а тот всё тянет, и землица эта ему нипочём.

До тех пор, пока от боли у тебя не начинают вылезать глаза из орбит, а кровь из прокушенного языка не заливает желудок настолько, что её сгустками начинает тошнить прямо на себя.

А потом семенные канатики и прочие придатки начинают с мокрым звуком обрываться, к невидимой руке тянется от тебя лишь вопящий от боли кожаный тяж.

Но даже с его обрывом боль не спадала.

Напрочь забыв о фиксации происходящего вокруг, Стэнли ужом вился на земле, готовый сотворить с собой что угодно, лишь бы эта боль ушла. Ему уже было всё равно, жив он или мёртв, а уж до судеб Матушки ему не было к тому моменту и вовсе никакого дела.

Лишь бы это прекратилось.

Лишь бы это прекратилось.

Лишь…

Первое, что ощутил Стэнли, придя в себя, было страшное чувство голода.

Не того, физического. Здесь, в интервебе, через транскраниальные индукторы подобное чисто физическое ощущение вряд ли могло пробиться. Скорее оно проявлялось через нервозность поведения и тремор, вызывающий сбой мелкой моторики.

Завсегдатаи так и говорили, видя у коллеги «трясучку» – пойди, сгущёночки глотни, а то в отруб уйдёшь.

Но этот голод ощущался даже здесь.

Острый, нестерпимый, он был ничем не лучше той боли, которая заливала всё вокруг ещё минуту назад. Больше всего он походил на ощущение удушья от надетого тебе на голову пластикового пакета, когда дыхательные центры в продолговатом мозгу истерически требуют вдохнуть, а ты не можешь.

Твоя кровь ещё богата кислородом, но сама невозможность для организма функционировать так, как заповедали со времён кембрийского взрыва миллионы поколений твоих кислород-дышащих предков, уже погружает тебя в черноту паники, выворачивая и так пустой желудок наизнанку и вздувая вены на шее.

Бросив всё, Стэнли вывалился обратно в реальность, судорожно пытаясь сообразить, что же произошло.

Это позже он узнает о Чёрном четверге, о смерти Матери, о тех последствиях, которые принёс поступок Ромула для всех без исключения людей в этой утлой вселенной.

Нечто подобное голоду уже описывали несчастные, без должной проверки на гало-орбите Муны отправленные на дальние трассы. Их приходилось возвращать, от греха, в гибернационных холодильниках, но, видимо, длительная фаза ухода на трассу делала своё – тот голод не идёт ни в какое сравнение с теми ощущениями, что испытывал в тот день Стэнли и миллиарды людей по всей планете.

Холодное чувство тяжкого ледяного валуна, запихнутого тебе на место мозгов, сердца, желудка и причинного хозяйства. Ощущение полной, абсолютной пустоты эмоционального фона. Головокружительное осознание того, что теперь так будет всегда.

На месте горячечной эйфории последних лет разом пришла мертвенная ангедония.

На её фоне приходилось прикладывать невероятные усилия только лишь для того, чтобы выйти из дома. Любое действие, любая цель, любой порыв казался недостижимым и в высшей степени бессмысленным.

Но Стэнли всё-таки сумел пересилить себя, он отвёз все свои сбивчивые, записанные в полубреду записи туда, где велели их оставить Хранители, а сам принялся по очереди тянуть за все доступные ему ниточки, вернувшись в свою конуру лишь по достижении полного и окончательного осознания дальнейшей никчёмности любых усилий.

Всё было кончено.

Они убили Мать.

Нет, что вы, физически она была на месте. Утлая населённая людьми планетка, в быту именуемая ими Матушкой. Остались живы те – впрочем, достаточно многие – кто населял её до Чёрного четверга. Но вот той панэмоциональной связующей бездны, что всё это время заимообразно отравляла всем жизнь, её больше не было.

Ромул и Соратники стёрли то, чего не было, и оно действительно перестало существовать.

Такая коллективная ценестезия не могла оставаться без последствий, и они поспешили явиться.

Новые миллионы посходили с ума, новые – покончили с собой, зачастую унося в могилу заодно и какое-то количество под руку подвернувшихся. Лекарство оказалось не лучше болезни. Но, надо отдать Ромулу должное, со временем всё в итоге успокоилось.

Люди – существа обучаемые. Чемпионы приспособленчества, которые вытеснили с лица планеты всех остальных гоминид задолго до рождения первого очага оседлой цивилизации.

Дай им время на размышление, они справятся с любыми, даже самыми невыносимыми обстоятельствами. И это, вопреки досужим размышлениям сектантов-выживальщиков, будет вовсе не всеобщая анархия со скатыванием в неолит. Кто-то и вовсе не заметит особой разницы. Пара лет прошла, а ничего словно бы и не изменилось.

Да, окончательно вымер интервеб, оставшись рассыпающимся на глазах памятником самому себе, или вон, почившей Матери, в лице Колосса.

Страдающие от всеобщей ангедонии обыватели поначалу пустились в сетях во все тяжкие, повалив в нети почище прежнего, но быстро сообразив, что воображаемые радости – плохое лекарство от ценестезии, быстро переключились на давно и прочно позабытые физические утехи.

А современная биоинженерия и фармакология были к этому ой как готовы.

Сколь угодно «химического» удовольствия в любых количественных и анатомических сочетаниях. Вакханалии на две сотни тел, длящиеся месяцами без малейших последствий для организма.

Любые самые извращённые трансформации собственного тела на грани или за гранью самого богатого воображения. Сначала пришить себе лишний орган на лбу, а потом его, уже в процессе сладострастно отрезать и дать сожрать партнёру хоть в сыром, хоть в жареном виде.

Или же, напротив, искусственная ригла-нирвана, в которой при абсолютной ненужности любых страстей и желаний, достигалось состояние естественного безначального блаженства, само пребывание в котором было эмоционально более насыщенным, чем самый интенсивный множественный оргазм.

Корпорации перестали соревноваться друг с другом в производстве вещей. Все теперь плодили удовольствия. Планета на долгие годы погрузилась в эйфорию бесконечной вечеринки. Эйфорию того, что именовалось при своём неспешном и неизбывном приближении «чёрными идами».

Это время стало своеобразной данью, всеобщим самозакланием на свежей, никак не стынущей могиле Матери.

Стэнли не желал в этом участвовать, виделось ему в этом что-то от пляски на костях. От гнетущего пира во время чумы хотелось бежать подальше, и он бежал. В одиночество опустевшего интервеба, на крыши старых башен, подальше от людской суеты и всеобщего безумия.

Одним натруженным жестом Стэнли сдёрнул с лица вуаль вирта.

Горячий воздух обжигал лёгкие, но Стэнли это не волновало.

Подойдя к самому краю ограждения, он попытался вглядеться в марево восходящих потоков.

Мегаполис, подобно лавовому потоку, плыл у него под ногами, извергая раскалённый газ, понемногу растворяющий тебя изнутри.

Теперь стало понятно, что погубило Мать. То же, что продолжило разъедать человечество изнутри. Её смерть была напрасной.

Так зачем тогда всё прочее? Что может быть проще, просто сделать шаг вперёд и кануть в Лету, как многие до него, как многие – после. Но что-то подсказывало, что подобный поступок не принесёт ему ни искупления, ни облегчения.

Если уже становиться на старости лет пантеистом, почему, в таком случае, не поверить и в переселение душ?

В Корпорации ходили слухи, что Соратника Урбана уже находили мёртвым, но он всё равно возвращался. С новым лицом, новым телом, новым именем, всё равно возвращался.

Даже если это всё – лишь досужий вымысел не склонных к критическому мышлению заблудившихся в нетях идиотов, агенты Корпорации привыкли верить в планы Ромула, которые всегда были точны и всегда исполнялись. Так может, и надежда всё ещё есть?

«Айри» Стэнли подал тревожный сигнал. К нему стремительно приближались с двух сторон. Помянешь чёрта…

Нашарив свободной рукой приклад винтовки, Стэнли принялся машинально высматривать ближайшее укрытие, однако расслышав знакомый перезвон транспондера, угомонился, надо только от края отступить, судя по скорости двух теней, мощности там на борту хватит, чтобы запросто смести его с крыши неудачным выхлопом.

Вот они, красавцы. Его императорского величества кавалерия. Всадники апокалипсиса во плоти.

Первого Стэнли не узнавал. Мекк – существо пластичное. С каждой трансформацией они могли менять свою физическую оболочку подобно бабочке, оборачивающейся из гусеницы в имаго. Поди узнай. Быть может, они когда-то встречались, но какое кому дело. Анонимный хитин брони ничего не говорил о собственной начинке. Да и была ли та начинка вполне живой?

А вот второго нежданного визитёра Стэнли узнал сразу.

– Ильмари Олссон.

– Джон Роуленд.

Жаль, Стэнли не знал Ильмари до возвращения «Сайриуса». Если так посудить, то и сам Ильмари себя прежним не помнил. Но каждый раз, когда Стэнли вглядывался в эти холодные зрачки, его не оставляло желание попытаться разглядеть в них человека, которого больше не было.

– Вас ожидает Соратник Улисс. Вы согласны на личную встречу?

Соратники. Они, как и пропащие Хранители, всегда предпочитали разговоры с глазу на глаз. Хотя казалось бы, вот он, стоит перед тобой с откинутым забралом. Рыжая щетина, бледная до синевы рябая кожа. Эффектор соратника Улисса, чья собственная биологическая память не простиралась дальше предыдущего утра. Чем плохо поговорить с ним, зачем вообще нужна личная встреча?

Но Стэнли не станет отказываться.

Слишком много вопросов накопилось, слишком быстро летит время.

А ещё он кожей чувствовал, что чёрные иды в этот раз пройдут иначе. Ромул с Соратниками всё-таки решились. Настало время прозвучать их первой Песне глубин.

69. Супердиректор

Кортеж из шести тяжёлых тилтвингов с утробным рокотом рассекал ночной воздух над океаном, прикрытый с небес орбитальной группировкой, с моря же сопровождаемый двумя самоходными ударными платформами, загодя выдвинутыми по курсу кортежа строго на юг от Шри-Ланки до самого Моря Содружества и залива Прюдс.

Впрочем, эти старания тоже были частью церемониала.

Маршрут тщательно согласовывался в течение года, и Большая Дюжина заранее организовала всё так, чтобы на означенной прямой не подвернулось ни случайной баржи, ни тем более залётного тилтвинга. Конфликт на ровном месте не нужен никому.

Ещё тщательнее подходили к отбору экипажей. Только проверенные люди, преданные корпорации, равно как, на всякий случай, женатые, с детьми и внуками, чтобы ни у кого не возникло вдруг и мысли, что им нечего терять.

В «Янгуан Цзитуань» крепко помнили эпизод 2156-го года, когда сразу два генерал-партнёра погибли во время загадочного крушения цеппелина «Шаньдун». Несмотря на то, что расследование ни к чему однозначному не пришло, с тех пор не только было закреплено строжайшее указание запретить совместное пребывание в радиусе пятидесяти километров любых высших чиновников «Янгуан» от советника по особым поручениям и выше, но и ужесточили все допуски для персонала, непосредственно контактирующего с означенными особами по роду своих служебных обязанностей.

И разумеется, для такой важной миссии, как Тронный круг, все шесть тилтвингов были загодя разобраны по винтику, проверены и собраны обратно с занесением каждой заклёпки в особую папочку для «красножетонников». Все шесть бортов были совершенно идентичны, для порядка под завязку загружены боеприпасами и спасательным снаряжением, после чего ключи активации всего этого добра были оставлены в опечатанных ящиках, по одному на борт.

Чтобы никто не догадался, хмыкнул про себя генерал-партнёр Ма Шэньбин, поглядывая в иллюминатор, или скорее виртпанель, что здесь, в самом сердце тилтвинга, заменяла его единственному пассажиру иллюминатор.

За бортом тлел неуверенный рассвет, даже на этой высоте нормально посветлеет только через час, когда кортеж пройдёт тропик Козерога. Жаль, можно было бы напоследок взглянуть на зелёные острова, южнее пойдут одни только ледяные параллелепипеды айсбергов, сначала мелкие, прозрачные и едва приметные характерным блеском на фоне океанского простора, но постепенно их станет больше, покуда они не смёрзнутся в пласт оторванного от берегов Антарктиды ежегодным криокластическим потоком полулуния многолетних паковых льдов.

Ма Шэньбина ледники не интересовали, впрочем, его об этом никто и не спрашивал.

Тронный круг был данью эпохе становления корпорации, когда «Янгуан Цзитуань» ещё представлял собой конгломерат промышленных предприятий и фабрик кода на юго-востоке Великой Китайской равнины. Свеженазначенный управляющий директор перед собственным официальным утверждением на пост посещал по очереди каждую фабрику и каждое предприятие, на день останавливаясь для инспекции и общения с локальным руководством, тогда это занимало до полугода.

Во времена, когда корпорация стала одной из Дюжины, на подобный вояж ушла бы, пожалуй, вся жизнь, однако нечто похожее всё-таки происходило. Находящийся «на сносях» генерал-партнёр, успешно вотированный в Высший совет «Янгуан Цзитуань», в обязательном порядке посещал крупнейшие текущие стройки в качестве своеобразного посвящения в ключевые дела корпорации.

Ма Шэньбин раздражённо поискал серебряную плевательницу, подошёл, прицелился, и так смачно туда харкнул, аж самому понравилось.

Иногда ему казалось, что добейся устроители Смуты Книги успеха полторы сотни лет назад, никто нынче и слова-то такого «Янгуан» бы не слышал, и это пошло бы Матушке премного к украшению. Впрочем, вслух он так никогда бы не сказал. Ма Шэньбин, как и положено генерал-партнёру, вообще был немногословен, даже его личные помощники слышали от него единственно что короткие сухие указания, в большинстве же случаев он удостаивал обращающихся к нему лишь сухим кивком головы, ежели же ответом служило нахмуренное молчание, то под сухими свёрлами его чёрных глаз собеседник по обыкновению немедленно начинал растекаться в лужу раболепной плесени, готовой на всё, лишь бы побыстрее загладить неведомую ему покуда вину.

Ма Шэньбина это более чем устраивало.

Вот и сейчас, словно почуяв, что лaoбань не в духе, вся челядь тут же дружно попряталась, благоразумно не желая попадать под горячую руку. И то верно, поди угадай, что больше всего сиятельного генерал-партнёра Ма сегодня раздражала окрашенная в безвкусный хаки лётная форма, в которую его для конспирации нарядили «красножетонники». По их версии, ни один посторонний наблюдатель не должен был знать, в какой из шести бортов кортежа в итоге погрузили особо охраняемое тело. Какая чушь. При этом лётная форма хоть и была пошита на заказ, но всё равно оставляла желать много лучшего – с гораздо большим удовольствием Ма Шэньбин надел бы сейчас свой любимый песчано-зелёный лунпао, расписанный в классическом стиле камышом, в котором прячется фэнхуан – традиционная птица-феникс.

Но нет, какой там лунпао, обычный шэнъи подошёл бы не хуже этой казематной робы с компрессионной и термоизолирующей оболочкой на случай экстренной разгерметизации. Перестраховщики, цао ни ма я.

Рухнув на грубый металлический стул, незатейливо, по-армейски прикрученный к полу, генерал-партнёр подвинул к себе поднос и на глаз отмерил себе сырого юннаньского молочного пуэра. Раскрошенная точа безо всяких куайцы – просто так, руками – на глаз без разбору летела в чайник. Чифирнём, православные, как говаривала в золотые времена полковница Цагаанбат. Кто старое помянет, цао ни ма гэ тоу.

За иллюминатором между тем совсем рассвело – взамен предрассветной немочи небо налилось синью, побежали облачка, южные тропики они уже преодолели, в умеренных широтах здесь зимой (то есть местным летом) спокойнее всего, никаких тебе стационарных антициклонов Мегаполиса или назойливых азиатских муссонов. Разве что суши тут вокруг особой нет, чтобы климатом наслаждаться, насыпные острова при здешней глубине океана – дело неблагодарное. Стационарные цеппелины тоже никак не взлетают, что-то у них там никак не отладят. Разве что буровые платформы пригнать, хм, а интересная идея.

Ма Шэньбин привычно углубился в собственные мысли, потягивая пуэр и глядя в иллюминатор.

Самое утомительное в этой поездке, разумеется, состояло не в том, чтобы провести шестнадцать часов к ряду в утилитарного вида консервной банке, будучи запаянным в костюм, больше подходящий для высотного десантирования, и даже не в этих дурацких предосторожностях, как будто теперь, после завершения затяжной войны с разбросанными повсюду агентами Корпорации, особенно здесь, вдали от любого постороннего артефакта, можно было ожидать какой-либо провокации или же открытого нападения.

Если задуматься, самый этот полёт через океаны и льды к антарктической станции «Чжунчань» был не таким уж бессмысленным мероприятием. Антарктида оставалась единственным материком, где Ма Шэньбин ещё не бывал. Не касалась его нога и поверхности Муны и Красной, но то невелика потеря. Те же неудобные кабинсьюты и бесконечные замкнутые помещения с однообразной в своей простоте отделкой и минимальным набором удобств, а то и вовсе без оных. Туда, если бы генерал-партнёру была дозволена подобная роскошь, ему не хотелось вовсе. Антарктический же щит, пусть и потрёпанный чередой климатических катастроф предыдущего столетия, всё ещё оставался довольно комфортным, при этом девственно чистым местом, где тебя по крайней мере не окружают миллиарды людей.

В общем, если так подумать, Антарктида была не хуже, а даже и много лучше, чем все эти бесконечные «стройки века», что Ма Шэньбину довелось посетить за последние полгода.

Раздражал его вовсе не этот конкретный вояж и не сама необходимость подобного навязчивого экскурсионного тура. Всё понятно, себя показать, людей посмотреть, вакансия в Высший совет «Янгуан Цзитуань» открывается один раз на полтора-два десятилетия, важный момент, чтобы региональный менеджмент при личном визите почувствовал должную преемственность со стороны вотированного кандидата в высшее руководство корпорацией, мол, шагаем, как шагали, копаем от забора до обеда. Вот только лично Ма Шэньбину это всё зачем? Не поездка. Вакансия.

Дураки из числа советников засмеются в ответ на такой вопрос. Хорошая шутка, как это зачем? Войти в круг самых облечённых властью людей на Матушке. Великая Сотня повелевала миллиардами людей, решая любые вопросы щелчком пальцев и росчерком шёлковой кисти по рисовой бумаге в тончайшей работы золотом окладе. Им смотрят в рот, записывая каждое их слово как величайшую когда бы то ни было изречённую мудрость.

Вот именно. У этих людей не было жизни.

Рядовой советник корпорации, пожалуй, обладал не меньшими возможностями проворачивать дела, но оставался куда более свободен в собственных действиях и да, он не летал меж континентов кортежем из шести тяжёлых тилтвингов.

Так зачем ему это всё?

Беда состояла в том, что Ма Шэньбин не имел права отказаться. Отказ вотированного кандидата от поста – тяжкий грех против корпоративной этики и хула на высшее руководство. Если ты ушёл в отказ, значит, тот, кто тебя выдвигал, и те, кто тебя вотировал, ошиблись. Попробуй произнеси такое вслух, сразу поймёшь, почему это невозможно.

Альтернатива, конечно, была. Исчезнуть, как те двое генерал-партнёров, сказывают, их связывала не просто дружба, а нечто куда более возмутительное, но какое кому дело, а вот выдвижение в Высший совет с гарантией навсегда бы их разлучило. Они и предпочли скрыться, благо на многомиллиардной Матушке, да ещё и во Время смерти, это было нетрудно.

Увы, Ма Шэньбин позволить себе подобную блажь не мог. Слишком много сил он потратил на то, чтобы попасть на пост генерал-партнёра. Цао, надо было действовать тоньше, наступить на пару мозолей, втихую выдвинуть подставного кандидата понадёжнее, чтобы потом через его голову проводить нужные ему решения… Эх, перестарался, перестраховался. Слабак и сопляк. Захотелось выпендриться, заделаться святее Мао. Ну и пожинай теперь.

Ма Шэньбин залпом допил остывший пуэр – так всегда бывает в отсутствие расторопных слуг – и вновь поднялся на ноги.

С другой стороны, а чего нюни разводить. Насколько теперь будет легче дотянуть, наконец, проект освоения системы Сатурна. Не тратить недели на манипуляции собственными марионетками, а действовать прямо, согласно новым полномочиям.

Что он теряет? Так называемую свободу? Сколько он себя помнил, вся его свобода таилась лишь где-то глубоко внутри него. Что теперь-то изменится?

Иллюминатор, точнее его иллюзия, между тем уже был сплошь забит полями колотого льда пополам с иссиня-чёрной даже на вид неприятно-холодной водой, причём с каждой минутой свободной воды прибывало. Похоже, они уже приближались к побережью залива Прюдс, на восточном берегу которого посреди сухой в это время года полярной тундры и располагалась некогда полярная станция «Чжуншань», со временем, по мере таяния паковых льдов и разрушения антарктического ледяного щита, превратившись в полноценный промышленный и исследовательский центр на три миллиона сезонных контрактов и ещё миллион постоянного населения. Сейчас тут скорыми темпами возводили стапели и взлётно-посадочные башни для суборбитальников и кораблей мунного класса, неподалёку под будущие мощности поставок тригелия и трипротона уже завершалось строительство крупнейшего в южном полушарии фузионного реактора новейшей серии.

Большое дело, но что-то подсказало Ма Шэньбину в последний момент перенести конечную цель своего визита дальше на юг – в самое подбрюшье Матушки, район, где раньше размещалась станция «Куньлунь», точнее, её высокогорная обсерватория «Плато-А». Что-то его там особо интересовало, вспомнить бы ещё, что именно.

Ма Шэньбин, не отрывая взгляда от водяной поверхности, сделал в воздухе короткий приглашающий жест. Не будем притворяться, кабин-кру за ним всю дорогу неотрывно наблюдает.

Так и есть, тут же послышалась цепочка едва слышимых шаркающих шагов.

– Да, господин генерал-партнёр?

Неучи. Кто же первым обращается к сановнику? Впрочем, что с них взять.

– Как долго нам ещё лететь?

– Два часа десять минут, господин генерал-партнёр.

– Сообщите мне за пятнадцать минут до посадки, свободны.

Нужно себя чем-то занять на эти бесконечные два часа.

Усевшись обратно в неудобное кресло, Ма Шэньбин погрузился в свой «гоутонг». Там все по-прежнему докучливо поздравляли, причём каждый первый считал своим долгом ненавязчиво намекнуть, как много лично он сделал для того, чтобы генерал-партнёр Ма Шэньбин был вотирован в Высший совет, в крайнем случае – как много податель сего совершил трудовых, организационных либо ратных подвигов во славу и к всеобщему удовольствию генерал-партнёра Ма Шэньбина, и не будет ли любезен означенный генерал-партнёр не забыть скромного подателя…

Будет, будет. Ма Шэньбин снова начинал злиться. Цао ни ма дэ би, какая же всё это пустая трата времени.

Впрочем, время под такое чтение летело и правда незаметно.

– Господин генерал-партнёр, скоро посадка, кортеж начал снижение.

Ясно.

В иллюминаторе уже плыли сухие серые сопки, больше похожие на пейзаж Красной, только, разумеется, цветовая гамма не та.

Здесь, посреди материка, ледяной щит окончательно ушёл ниже по склону ещё полвека назад, с тех пор здесь мало что напоминало о былых белоснежных равнинах. Теперь всё вокруг было перекопано траншеями для укладки кабелей, бетонными основаниями скоростных путепроводов, между которых уже вырастали в буквальном смысле как грибы после дождя белоснежные купола лабораторий и жилых корпусов.

А вот и основная цель его сюда визита.

Цао ни цзуцзун шиба дай.

Кажется, Ма Шэньбин вспомнил, что же его заинтересовало во всей этой стройке.

Вот это.

Пока снижались, Ма Шэньбин не без ноток удивления в голосе отправлял через «гоутонг» запрос за запросом и чем больше закапывался в свои предположения, тем меньше оставалось пространства для сомнений. Субмиллиметровый диапазон, значит. Антарктида, в таком случае – вполне логичное место.

Это зачем же вам понадобились холодные газовые облака?

Посадку Ма Шэньбин пропустил вовсе, и только осторожное покашливание над ухом привело его в чувство.

– Экипажам по местам стоять. Мы здесь надолго не задержимся.

Непонимающее хлопанье завитыми ресницами в ответ. Это ты правильно сейчас молчишь, очень верно.

Ма Шэньбин поднялся и бодрым строевым шагом двинулся к выходу.

– Господин генерал-партнёр желает выйти наружу?

Нет, цао ни ма, он сюда так долго летел, чтобы всё время в этой консервной банке просидеть.

– Мне предупредить охрану?

Вот же неугомонный.

– Всем оставаться внутри и за мной не ходить. Местный персонал разогнать. Это ясно?

Ма Шэньбин впервые посмотрел балбесу прямо в глаза, и да, он знал, какое впечатление на людей производит его взгляд. Твёрдый, немигающий взгляд кобры перед броском.

Дурака словно ветром сдуло.

Генерал-партнёр при выходе с благосклонным видом принял от гардеробного лёгкую накидку с капюшоном на манер парки – с меховой оторочкой, искусственной, разумеется, в такие грубые времена живём – после чего решительно шагнул под открытое небо.

Подобное требует определённого мужества для корпоративной крысы, усмехнулся про себя Ма Шэньбин, когда ты годами не покидаешь уютных апартаментов на верхних этажах бюрократических башен, поневоле привыкаешь к статичной картинке виртпанелей. В теории, её можно сменить в любой момент, хоть на виды жаркой предзакатной африканской саванны, хоть на горные кряжи Тянь-Шаня, но все предпочитали банальщину реальной панорамы за окном. Утопленные по горло в бесконечной облачности шпили, по ночам залитые огнями. Это там, внизу, царил смог и вечная сырость, «белая» знать современного мира ценила этот унылый однообразный вид сверху почище всех остальных красот. Но над головой-то всё равно потолок. Метал-полимерная плита постоянно отгораживает тебя от неба. Так что вновь оказаться в фокусе внимания безмолвной голубой линзы – что может быть непривычнее.

Но сегодня это волновало Ма Шэньбина в меньшей степени. Ему было необходимо взглянуть собственными глазами, чтобы убедиться… в чём конкретно, он и сам себе не отдавал в том отчёта.

И, что не банально, Ма Шэньбин не ошибся в своих ожиданиях.

Точнее, реальность превзошла их многократно.

Ни одна картинка, ни один виртреал не смог бы передать всей грандиозности открывшегося перед генерал-партнёром вида.

Вдоль гладкой антарктической гряды слева направо, насколько хватало глаз, возносились в небеса белоснежные столбы адаптивной фазированной антенной решётки того самого гигагерцового диапазона. Ряд за рядом стометровой высоты махины частой гребёнкой скребли синие небеса, словно бы уже одним своим видом взыскуя с них сокровенных истин.

Выходило красиво, конечно, особенно по корпоративным сметам на научную деятельность, но Ма Шэньбина уже было не сбить с мысли – от этого места настолько разило наследием почившей Корпорации, что аж глаза начинали слезиться.

– Ну как, впечатляет?

Генерал-партнёр постарался хотя бы вот так, спиной, не выдать своего волнения.

– Я всё ждал, когда вы здесь объявитесь, генерал-партнёр.

Голос говорившего становился громче, шаг за шагом приближая неизбежное. Вдох. Выдох. Держись, ты же не думал, что сможешь избежать этой неминуемой встречи?

Когда непрошеный гость всё-таки показался в поле зрения Ма Шэньбина, он почти сумел удержать себя от излишне эмоциональной реакции. На месте не подпрыгивал, руками не махал, сбежать не пытался, но кого он обманывает, мельчайшие физиологические реакции на стресс, которые не заглушишь никакими нейролептиками, были для пришельца как на ладони. В эту самую секунду его уже раздели, осмотрели, вскрыли, выпотрошили и сложили всё обратно, обтекать смешной и бессмысленной кучей дерьма. Да, перед этой тварью Ма Шэньбин был беспомощен, несмотря на десятилетия спецподготовки, церебральные помпы, наработанные преадаптационные механизмы и десять слоёв лучшей аугментации, доступной сейчас только высшему эшелону корпоративной бюрократии.

Рядом с Ма Шэньбином восторженно таращился в небеса некто Ромул, самое опасное существо в этой вселенной. Человек, чья бессердечность и коварство давно стали легендами. Ради исполнения собственных планов Ромул был способен на всё – продать, предать, пойти на любую сделку и нарушить любую клятву. Его ненавидели, по слухам, даже собственные Соратники. Корпоративные войны, проигранные им, были проиграны во многом благодаря тому, что его собственные люди отвернулись от некогда всесильной в собственном могуществе Корпорации, по сути, оставив его одного.

Ма Шэньбин твёрдо знал, что все эти обстоятельства Ромула нисколько не смущают. Потому сразу перешёл к делу.

– Зачем вы всё это затеяли?

Генерал-партнёр постарался придать своему вопросу максимальную невинность и, кажется, даже в этом преуспел, хотя бы потому, что широкая улыбка Ромула не поспешила в ответ ни стать ещё лучезарнее, ни внезапно исчезнуть.

– Что именно?

Указательный палец Ма Шэньбина описал петлю вокруг зенита, как бы очерчивая тем самым всё вокруг.

– Ах это. Вы знаете, генерал-партнёр, гигагерцовая радиоастрономия сейчас на подъёме, именно наши знания о холодных облаках в ближайшей окрестности Сол-системы однажды откроют человечеству путь к освоению дальнего космоса.

– Понятно. Вы собрались в новый полёт?

И вот тут издевательская улыбка всё-таки стала чуть шире. Опасную игру ты затеял, советник. Именно так обращался Ромул к Ма Шэньбину, когда они последний раз разговаривали лицом к лицу. Как давно это было.

– Не так скоро, как вам бы хотелось.

– Тогда почему?

– Мои текущие интересы распространяются на самый край облака Оорта, исследования холодной части гелиопаузы традиционно ведутся в дальнем радиодиапазоне, к тому же апертура именно этого полярного радиотелескопа позволяет быстрее всего достичь прорывных результатов в данной области, так что мой интерес к этой стройке вполне логичен, генерал-партнёр.

– А если я начну совать этому строительству палки в колёса? Скажем, по итогам неудачной инспекции?

Нет, не угадал. На этот раз – ноль реакции, разве что небольшая искра холодного презрения по итогам пустой бравады. Цао ни ма я, ни черта он не может сделать с этой штукой вокруг. Так или иначе, она будет введена в строй вовремя и в полном объёме.

– Член Высшего совета «Янгуан Цзитуань», разумеется, вправе выступать с подобной инициативой.

И тут же склонился в церемонном полупоклоне.

– А ещё член Высшего совета «Янгуан Цзитуань» планирует незамедлительно включиться в гонку по освоению системы Сатурна.

Ма Шэньбин постарался придать собственному голосу максимально угрожающие нотки, но всё равно прозвучало немного как детское хвастовство.

И Ромул, разумеется, тут же ещё больше расплылся в улыбке.

– Попробуйте. А вдруг получится. И знаете, я всей душой болею за то, чтобы это предприятие «Янгуан» увенчалось всяческим успехом.

Ну да, ну да. Ма Шэньбина снова прошиб пот. Способность Ромула заграбастать в собственные руки любые достижения человечества превосходила только его же мстительная жестокость.

Иногда Ма Шэньбину начинало казаться, что всё бесполезно, и он никогда не сумеет отыграть хотя бы одну фигуру в этой безумной и бессмысленной шахматной партии, в которой все, кроме Ромула, играли не в шахматы, а в поддавки.

– А если я скажу, что мало похож на дурака, и это никакой не радиотелескоп?

– А что же?

Кажется, впервые с начала этого диалога Ромул действительно заинтересовался собеседником.

– Вы же неспроста здесь появились. Признавайтесь, излучатель спрятан где-то тут?

И тут улыбка Ромула погасла, словно с лязгом захлопнулся стальной капкан, отчего вокруг, посреди Антарктиды, отчётливо похолодало.

– Не советую вам со мной играть в эти игры, генерал-партнёр.

Но Ма Шэньбину уже было поздно отступать.

– Я помню образы Предупреждения наизусть, и Антарктида там оставалась последним светлым пятном на карте, покуда совсем не угасла. Так повторю свой первоначальный вопрос, зачем вы всё это затеяли?

На миг Ма Шэньбину показалось, что в глазах собеседника мелькнуло нечто вроде уважения. Драматургический дар его и вправду на этот раз не подвёл, эдак ловко закольцевать диалог – ещё нужно суметь.

– Когда срок истечёт и настанут последние дни, надеюсь, вы вспомните собственные слова, генерал-партнёр, и тогда, возможно, сумеете ответить на собственный вопрос.

Философ, цао ни ма.

– Допустим. Но всё же, нейтринные ловушки в системе Папы, полярные решётки здесь, невесть сколько ещё прочих подобных проектов. Не знай я вас столько лет, то, быть может, ещё в чём-то сомневался, но вы явно готовитесь не к приближению, как вы выразились, «последних дней». Вы ждёте чего-то ещё, вы ищете что-то ещё. Нечто давно утерянное.

Ма Шэньбин вцепился в эти чёрные зрачки, стараясь не упустить то, что сейчас произойдёт.

– Вы всё ещё ждёте ответа от Симаха Нуари? Вы ждёте спасителей?

Можно было ожидать от Ромула любой реакции, человеческой или нет.

Вспышки ярости, холодного молчания, саркастической усмешки.

Но то, как отреагировал на слова Ма Шэньбина Ромул, было необъяснимо.

Ромул мягко, как-то по-отечески улыбнулся.

– Хотелось бы его услышать, но увы, я тут бессилен. Подозреваю, он просто не хочет отвечать. Кто знает этих летящих. Но так или иначе, с ними или без них, неизбежное случится. И тогда каждая секунда промедления будет стоить нам миллионов жизней.

И тут уже не сдержался Ма Шэньбин:

– Одна жизнь не важна, не так ли? Вы мыслите исключительно миллионами.

Но Ромул уже снова замкнулся, возвращая на место свою стандартную ухмылку в тридцать два зуба.

– Вы всё-таки побывали там, а ведь я вам отсоветовал так поступать.

Ма Шэньбин в ответ едва не скрипнул зубами от злости.

– Можете оставить ваши советы при себе.

Но тут внезапно понял, что он злится не на Ромула и его Корпорацию. Он злится на самого себя, на собственную слабость.

– С другой стороны, если бы не эта безымянная урна в нише колумбария, меня бы не было на свете.

– Вы это так воспринимаете?

В голосе Ромула звучал вполне искренний интерес.

– А как иначе я должен воспринимать своё существование? Вы понимаете, насколько… неполноценным я себя порой ощущаю? – генерал-партнёр почувствовал, как это жалко звучит, и поспешил заткнуться.

Но Ромул даже не попытался воспользоваться слабостью оппонента. Его голос продолжал казаться заинтересованным, даже обычная ухмылка вежливо подугасла.

– Если вы о том, что не ощущаете голод, то не беспокойтесь, почти пятая часть человечества даже в Чёрный четверг ровным счётом ничего не почувствовала, не говоря уже об очередных подступающих идах. Дело тут не в вашем, хм, происхождении. Я не думаю, что оригинальный Ма Шэньбин, будь он жив, оказался бы способен ощутить голод или вообще хоть какое-то неудобство, равно как и всеобщую эйфорию после. В этом вы очень похожи.

– В чём, в бесчувственности? В неспособности ощутить обычные радости, да хоть бы и горести жизни?

Ромул нахмурился.

– Вас бы сейчас очень немногие поняли. Генерал-партнёр, вотированный в Высший совет «Янгуаи Цзитуань», жалующийся на собственную бесчувственность. Поймите простую вещь, ваш прототип заслужил ту урну в той же степени, в какой и вы сами. В конце концов, вы вольны в любой момент поступить так же, как и он, вы ничуть не марионетка.

– А вы?

– Марионетка ли я?

– Вы – заслужили? – с нажимом уточнил Ма Шэньбин.

Ромул в ответ чопорно поджал губы.

– Мне в этом году исполнилось сто девяносто два года, я самый старый человек на этой проклятой планете. И вы спрашиваете, заслужил ли я смерть?

Его глаза впервые за весь их разговор уставились куда-то в пространство.

– Я бы дорого дал за то, чтобы мне нечего было ждать. И поверьте мне, желающих со мною поквитаться достаточно, чтобы мне обеспечить миллион таких урн с прахом. Скажите лучше, что вы почувствовали, генерал-партнёр, стоя у той безымянной таблички?

Вопрос поставил Ма Шэньбина в тупик. Что может чувствовать человек, который только что узнал, что умер и похоронен. Страх? Отвращение? Оторопь? Гнев?

Гнев, пожалуй, но и всё остальное вместе тоже.

– Я внезапно ощутил, что это я там лежу. Я настоящий.

Ромул в ответ резко дёрнул рукой.

– Не в этом дело. Вы ничуть не менее «настоящий», генерал-партнёр. И вы ничем не хуже или, я не знаю, ущербнее того, кто в урне.

– Тогда зачем мы тут разговариваем? Вы же знаете меня, я ни за что и никогда больше не стану агентом Корпорации.

– Которой больше не существует.

– Тем более.

Наступила неловкая пауза. Ма Шэньбин поёжился, поплотнее укутываясь в парку. Ромул молчал, явно о чём-то раздумывая.

– Я вот что хотел вам сказать, генерал-партнёр. Да, я по-прежнему на что-то надеюсь. Возможно, на что-то, что уже никогда не случится, чьё время ушло. Но некая тень надежды ещё остаётся.

– Надежды на что?

– На то, что мы с вами ещё встретимся на этом самом месте, и над нашими головами будет сиять ослепительное гало протонной авроры, и тогда вы поймёте, наконец, ради чего всё это было. И ваша могила, и Чёрный четверг.

С этими словами проекция Ромула растворилась в воздухе, и Ма Шэньбин остался один.

79. Демон

Давно я тут не был. Пожалуй, так же давно, как снова заделался слинкером. Или персекьютором, если пользоваться корпоративным новоязом. Как ни называй, человек моей профессии не спешит возвращаться на места былой славы, поскольку твёрдо знает, что ждут его там исключительно чёрные тени прошлого, от которых головняка много – а денег чуть или того меньше.

Хороший клиент – новый клиент. Хорошее место – такое, где тебя никто не знает.

Простая работа – пришёл, разнюхал, ушёл. Но иногда случаются такие обстоятельства, что хочешь не хочешь, а соглашаешься.

Вернуться. Снова вдохнуть полной грудью прогорклый воздух Мегаполиса. Снова поднять лицо к небу и удивиться тому, что видишь. Точнее не видишь.

Память – предательская штука. Сколько оборотов прошло с тех пор, как ты стоял на этом самом месте, исподлобья посматривая на молчаливую четвёрку. Ромул, Улисс, Урбан и Кора. Существа, которых язык не поворачивался называть людьми. В тот день они тоже вернулись на место если не сказать преступления, то точно проступка. Руины Хрустального шпиля лежали перед ними памятником навсегда ушедшей эпохи, и казалось мне тогда, что это сама Корпорация лежит у их ног, сломленная, поверженная, измазанная сажей пожара, укрытая саваном металлполимерной пыли, проржавевшая от бесконечных дождей и почерневшая от вездесущей плесени. Что эти четверо искали здесь, о чём совещались? Молчание их не было прервано ни на секунду, но неслышимый диалог чувствовался тогда лишь мурашками кожи на затылке.

Собрание это завершилось тогда шлепком сверхзвуковой маслины из обеднённого урана. Даже несмотря на вернувшийся после обрушения башни смог, кому-то хватило сноровки стрелять со средних ярусов ближайших баухаузов. Стреляли будто вслепую, в качестве предостережения, или же, напротив, случилось то, чего давно втайне опасался каждый агент Корпорации – что однажды сыщется Соратник-ренегат и развяжет тем самым войну, которая камня на камне не оставит от былого мира.

Впрочем, выстрел тот оказался первым и последним. Не моргнувший даже глазом Улисс проследил взглядом от дыры в бетонном основании площадки вглубь клубящегося смога, после чего высокое собрание соизволило разойтись. Казавшаяся неизбежной война так и не последовала. Во всяком случае, все вернувшиеся из полёта Соратники до сих пор были живы, а вот что последовало, так это завершение погрома структур Корпорации согласованными усилиями Большой Дюжины.

Ромул даже не пытался им противостоять. Те из нас, кому повезло, оказались под надёжным прикрытием, остальные – кто погиб в очередной облаве, кто попросту прятался по углам. Я относился к числу последних, мне хватило ума вовремя взять ноги в руки и навсегда забыть Парсонса. Кто таков? Вообще без понятия. Бегал тут когда-то, такими, как он, только детей малых пугать. Плюнуть да растереть.

Я исчез, сделался невидимкой, ушёл из-под корпоративных радаров, затаился и выжил, зарёкшись даже вспоминать о былых временах, благо и скилухи по части выживания ниже ватерлинии у меня хватало, да и профессиональный навык просто так не пропьёшь, будь ты гильдейским слинкером-аутло или важной корпоративной шишкой, полевым агентом, неважно «Джи И» это или безвременно почившая Корпорация.

И ни разу не возвращался сюда, стараясь даже не вспоминать это место. Шесть тысяч человек остались лежать под руинами Хрустального шпиля, их даже честно похоронить долгое время было некому.

Башню погубило то же, что её создало. Она изначально была задумана в качестве нейтральной территории посреди леденящей стратосферной воронки, разгонявшей круглогодичную хмарь стационарного антициклона, что заслонил собой Мегаполис. Ресурсы на постройку Шпиля выделял консорциум корпораций, впоследствии прозванных Большой Дюжиной, они же искренне полагали, что никто из числа пайщиков-концессионеров её не контролирует в достаточной степени, чтобы вести здесь за высокими договаривающимися сторонами слежку или вообще злоумышлять. Ромулу этого делать и не требовалось. Он видел Хрустальный шпиль насквозь, даже не будь он настолько прозрачным, невероятно хрупким и на вид неустойчивым, уж я-то был тому живым свидетелем.

Но однажды Шпиль пал, обрушенный столкновением двух стихий, которые были в своей безудержной мощи недоступны пониманию инженеров и архитекторов проекта, одним из которых, я помню, как раз и был отец будущего соратника Улисса Бернард Кнехт. Сынуля героически обратил старания родителя, безвременно почившего от какой-то пустяковой онкологии за барьером Мегаполиса, во прах.

Я не знаю, что они там они не поделили с Корой Вайнштейн, но перед самым стартом «Сайриуса» они оба снова стояли на этом самом месте, воочию лицезрея плоды рук своих. Руины остались руинами, трупы под ними остались трупами. Лишь каждый третий из погибших при взрыве был извлечён поисковыми дронами и захоронен неподалёку на мемориальном кладбище, остальные так и числились пропавшими без вести. Лишь три года спустя Большая Дюжина сумела договориться, приступив, наконец, к разбору завалов бывшего объекта «Лима-167», я, впрочем, этими деталями уже не интересовался.

Сперва мне предстояло пережить чёртов полёт «Сайриуса», когда выживать приходилось в меру собственного разумения, но ещё худшее нас всех ждало после его возвращения. Время смерти и последовавшая за ним чёрная волна и корпоративные войны разделили бывших агентов Корпорации на тех, кто бился до последнего и таких как я, кто заранее решил отмести все старые привязанности, забыть про все прежние догмы, незамысловато тащить трудовую лямку и навсегда позабыть о прошлом.

Просто выброси всё из головы и будет тебе счастье, сказал я себе и окончательно распрощался с Парсонсом. Теперь меня звали Илайа Барлоу, по документам мой возраст плавно приближался к Третьей фазе, на каковую я имел все права по праву рождения в Татнаме, Старый Лондон. Всё равно, что я там ни разу в жизни не бывал. Зато Илайа Барлоу в глаза не видел площадку Хрустального шпиля, да и то, что было построено на этом месте, его волновало в наименьшей возможной степени.

Ну башня и башня. Тяжеловесная, неказистая. То, что спроектировала Большая Дюжина в качестве замены филигранной архитектуре Шпиля, больше походило на гигантские тиски, что всё сильнее сжимают опалесцирующую среди клубов смога жемчужину. Видимо, те, кто принимал этот проект, видели в этом образе какую-то мстительную, самодовольную мораль. Парсонс внутри меня скрипнул зубами, Илайе же Барлоу было совершенно всё равно.

Я думал лишь об одном – шесть, сразу шесть корпораций (через цепочку прокси, разумеется, но кого вы пытаетесь надурить?) выставили мне в обход гильдии один и тот же заказ. Соблазнительная работёнка, нечего сказать. Повышенная ставка. А значит, в деле заведомо был подвох.

– И с чего бы вдруг такое подозрение?

Не смотри на неё. Пускай себе призрак в красном полупальто сам с собой разговаривает.

Впрочем, этот язвительный девичий голосок прав – нужно быть совершенно конченым идиотом, чтобы взяться за множественный заказ. Персекьюторы поумнее тебя были, и то им в итоге за подобное доставалось на орехи. Где не один заказчик, значит – жди беды, потому что конфликт интересов в данном случае – самое банальное, что только может случиться.

Впрочем, ум, а тем более опыт в моём деле – скорее недостаток, нежели достоинство. Умный слинкер завяжет со своим делом куда раньше, чем ему прилетит в голову, её-то уж никакая гильдия не вернёт. Опытный персекьютор – это вообще бессмыслица. Такие или уходили работать корпоративными крысами или же, что случалось куда чаще, отъезжали вперёд ногами.

Мой род занятий (а «профессией» его называть язык не поворачивался) – для молодых и глупых, в гильдию идут скорее от безысходности, когда талант и сноровка уже есть, а ума ещё не достаёт. Но взгляните на меня, я совсем не молод, какой там, что же до остального-прочего…

– Дурак дураком.

Девонька моя любит обзываться, если вы ещё не заметили. Впрочем, снова в яблочко, согласился я на это дело не от большого ума, а скорее из вящего любопытства. Судите сами, не каждый день на тебя выходят сразу шестеро прокси и сообщают, так мол и так, старина Парсонс, мы знаем, кто ты таков есть, а потому можешь не придуриваться, а лучше сделай своё дело и гуляй себе с призовыми по буфету. Уже на этом месте я должен бы начинать делать ноги, но вот он я, стою тут, у подножия массивных «тисков», и разговариваю сам с собой.

Да и куда бежать. Слишком много всякого на меня бы разом всплыло, и не всем из перечисленного я гордился. Потому и договор я в итоге подписал, уж больно интересно стало, что же за такое мне предстояло отыскать. Да и намазать лыжи, если подумать, оно ведь никогда не поздно. В былые времена мне удавалось бегать и не от таковских. Вот не знаете вы старину Парсонса!

И главное дело-то плёвое, ничего подозрительного. Корпоративная шпиономания, сколько я себя помнил, всегда приносила мне изрядную долю дохода. Утечки данных, диверсии на промышленных объектах, двойная, а то и тройная лояльность, чего только не бывает в этой жизни. Особенно в плане галлюцинаций. Самое надёжное – сыскать в нетях то, чего вообще не существует. Проще простого – придумка всегда смотрится приличнее реальности. Но не в этом случае.

– Ты так и будешь здесь торчать?

Вздохнув, я перепроверил аугментацию – скин по-прежнему сидел на мне, как влитой – и двинулся от монорельса к основанию башни. Вообще, я не привык действовать вот так, нахрапом. В обычной ситуации я бы неделю пробирался по подземным коммуникациям в биосьюте высшей защиты, но тут уж что поделать, у меня были все основания полагать, что цель моя уйдёт уже сегодня. И тогда ищи-свищи.

С другой стороны, а чего бояться? Мои заказчики обеспечили мне личину ничем не хуже моей оригинальной. И если Илайа Барлоу может ходить-бродить по просторам Босваша, успешно притворяясь благонадёжным северянином, то чем эта ситуация опаснее? Ну, или чем безопаснее, да.

Проходя через рамки биосканеров цокольного этажа, я постарался выглядеть как можно более непринуждённо, тем более что схему коммуникаций башни я успел излазить в виртреале вдоль и поперёк, но всё равно – это давящее чувство, что за тобой наблюдают, неприятно любому персекьютору. Как только люди десятилетиями живут в подобных условиях.

– У них и выбора-то особого нет.

Ха, разумеется, девонька моя благополучно проследовала за мной. Почему нет, тень не удержишь пропускной системой. Иногда мне начинало казаться, что вижу её только я, что мой призрак – лишь галлюцинация, артефакт внешнего генезиса, давным-давно просочившийся через аугментацию в пределы биологической ткани старины Парсонса. Когда большую часть своей памяти держишь в железе, а внешние интерфейсы давно принимают за тебя львиную долю всех решений – куда двигаться, где укрыться, откуда ждать опасности – поневоле нетрудно представить себе дивный новый мир, в котором ты принимаешься общаться с несуществующими людьми и с чистой совестью отъезжаешь в рехаб на потрошение собственных мозгов от посторонних наводок. Бывали и не такие случаи.

Но не мой.

Призрак существовал в реальности, я лично наблюдал как перед юной девушкой в красном полупальто расступаются люди, хотя, конечно, в реальность её я не верил ни секунды. Это явно была не моя собственная галлюцинация, но какая-то внешняя мне сущность. Внешняя, злая и ехидная.

– На тебя люди смотрят, соберись.

Только тут до меня дошло, что я уже минуту тупо пялюсь в пустую кабину распахнутого передо мной лифта. Так и облажаться недолго. Слинкеру на работе ушами хлопать нельзя. А всё потому что все мои охранные подсистемы продолжали предательски молчать. Ни малейших следов чрезмерного внимания к моей персоне со стороны. Я был ровным счётом никому здесь не интересен.

Шаг вперёд и поднимайся себе.

Как я вообще сюда попал? Если это всё было ловушкой, то уж больно безыскусной. Все без исключения ниточки моего расследования вели к этому чёрному, мрачному месту.

Логи взломанных серверов. Трассировки коммуникационных каналов. Результаты спутниковой триангуляции. Господи, да буквально в каждом файле моего донельзя разросшегося за полгода досье всё кричало об одном – здесь засело что-то донельзя мощное, я бы даже сказал бронебойное. Эта штука обходила любые системы шифрования, взламывала защиту любой сложности, при этом упорству её не было предела – если она находила нечто, необходимое ей для дальнейших действий, то она неминуемо достигала намеченной цели.

Прибыли.

Скоростной лифт выплюнул меня на среднем уровне и ухнул вниз с такой силой, что уши заложило. На этом месте, дорогой призрак, мы, пожалуй расстанемся.

Запустив сканирование уровня, я аккуратно отошёл в сторонку и – простите мою стеснительность – принялся там, за углом, переодеваться. На этом моменте мне дарёные ключи корпоративных служак становились лишь дополнительной обузой.

В отличие от моего призрака, для меня умение становиться невидимкой было жизненно необходимо. Не оставлять следов после взлома с проникновением – этому учатся раньше, чем просто взламывать и проникать.

Но то, что я разыскивал в этой башне – этому никогда не училось.

Следы были разбросаны повсюду, стоило только догадаться, куда смотреть. С грацией шерстистого носорога из числа субарктической плейстоценовой мегафауны эта штука таранила корпоративные брандмауэры и вырывала с корнем приватные каналы, оставляя после себя клочья логов и обрывки дампов обрушенной памяти. По сути, моим нанимателям наверняка удалось бы и самим в конце концов разобраться, откуда уши растут, более того, им наверняка уже случалось докопаться хотя бы до своей части правды.

– Докопаться – возможно, но вряд ли им бы хватило смелости пройти этот путь до конца.

Нет, девонька моя, не смелости. Полномочий. Я думаю, башню эту злосчастную они в итоге локализовали. А вот дальше что?

Это в любом случае – нейтральная территория, и каждый из консорциума Большой Дюжины наверняка дорого бы дал, чтобы иметь возможность покопаться в потрохах местных брандмауэров без затей и оглядки. Но конфликта не хотел никто из них, а потому на рожон предпочитали не лезть.

На этом я замкнул реле питания и растворился в небытие.

Красный призрак досадливо поморгал глазами и тоже исчез. Свой облик девонька обретала только в пределах прямой видимости от меня.

Ну как, «видимости». В виртуальном мире вездесущих корпоративных сетей нет ни расстояний, ни чего-то, похожего на топологию обычного нашего трёхмерного пространства. Там есть лишь сигнал, он либо поступает дальше, либо угасает. И сейчас он прервался по моей воле.

Изолирующий костюм – штука во многом бесполезная. Он вовсе не делает тебя невидимкой. Обычный человеческий глаз, будучи примитивным генератором довольно мутного и неточного потока сигналов, уходящих через перекрестье хиазмы к затылочной коре, не особо замечал, чтобы что-то изменилось. Ну, разве что следить за всей этой рябью было довольно неприятно, после пяти минут подобных наблюдений начинала болеть голова, а у особо чувствительных натур мог случиться и эпилептический припадок. Совсем не так на изолят реагировали искусственные нейросети.

Не обладая должной адаптивностью и подобными человеческим мозгам многослойными защитными контурами распознавания сигналов, они с жадностью набрасывались своими внешними слоями на доступный им поток входящего сигнала, активно разбирая его на запчасти, чтобы в итоге скормить вторичные предикативные словари уже внутренним слоям и далее по восходящей.

Изолят, экранируя слоем холодной плазмы мою собственную сигнатуру работающей аугментации, транслировал наружу белый шум из случайных образов, больше похожих на пулемётную очередь бредовых видений, от которых вездесущие нейросети попросту слепли и глохли в панике ядра.

Мой же красный призрак разом переставал меня видеть и, огорчённый этим прискорбным обстоятельством, попросту удалялся. Прости, девонька, но я не хочу, чтобы ты была свидетелем того, что тут сегодня произойдёт.

Для неспециалистов способность слинкера перемещаться внутри башен – это нечто сродни магии или умению ходить сквозь стены. В реальности всё куда проще – любая башня спроектирована с учётом необходимости автоматического обслуживания многофункциональными ботами. Проложить новый кабель, заменить репитер узловой станции, бутануть марштуризаторы на техническом уровне, мало ли что потребуется.

Башни проектировались с учётом столетней эксплуатации, под стандартный размер бота, который, в свою очередь, повторял человеческие габариты на тот нередкий случай, когда даже самая интеллектуальная техника принималась пасовать перед запроектными аномалиями. Проще говоря – башни были построены так, чтобы в каждый их уголок можно было проникнуть слинкеру вроде меня. Вопрос был лишь в достаточном умении и наличии экзоскелета.

Под натужное гудение актуаторов я методично перебирал силовыми перчатками по скобам креплений внутри технического колодца в самой толще одной из башен двуглавого комплекса. Сканеры на загривке благополучно транслировали в визуальный канал структуру коммуникаций вокруг меня, успешно дополняя актуальной информацией заранее полученную по своим персекьюторским каналам схему.

Гильдия, помимо собственно обслуживания заказов, издавна служила своеобразной биржей серых, а порой и чёрных данных, без которых наша работа была бы сильно затруднена, если вообще возможна. Можно, конечно, было бы и у нанимателей запросить, но что-то мне подсказывало, что этого лучше не делать. Да и какая разница, если всё вокруг в итоге лежало у меня как на ладони.

Многие слинкеры предпочитают не лезть в технические каналы, резонно опасаясь там навеки и остаться, а может, и попросту опасаясь спалиться в приступе клаустрофобии. Так-то это металлполимерный короб квадратного сечения метр на метр, зацепишься за что-нибудь и всё, ну туда, ни сюда. Но мой более чем полувековой опыт подсказывал – сколько ни шарься по коллекторам да шахтам, люди там в любом случае встречаются редко, а проблемы как правило доставляют именно они.

Самое опасное в нашей работе – плотный огневой контакт с «красножетонниками», черти бы их драли, а вовсе не зажевавший тебя скоростной лифт.

Так, здесь поворот. С натужным сопением – всё-таки климатизаторы моего изолята оставляли желать лучшего, и за шиворот мне изрядно подтекало – я втащил свою мерцающую тушку на нужный мне технический уровень. Они во все времена были ленным царством и родовой вотчиной персекьюторов. Именно здесь завсегда можно было устроить наблюдательный пункт или даже натащить целый схрон оборудования, аккуратно, чтобы утечку не заметила бдительная автоматика, запитав всё на внутренние коммуникации. Башни в норме жрут уйму мегаватт, и основная задача любой штатной машинерии – не вычислять утечки, а попросту отводить лишнее тепло, так что было бы желание, здесь можно прекрасно жить неделями, делая своё тихое дело во благо очередного нанимателя.

На этот раз, впрочем, мне требовалось проделать ровно обратное, не спрятаться, но отыскать.

Где-то здесь скрывалось нечто, изначально задуманное крайне неприметным. Оно наверняка было спроектировано вместе с остальной башней, чтобы свободно просуществовать десятилетиями без обслуживания и куда важнее – без малейших следов в корпоративных отчётах консорциума Большой Дюжины.

Я хмыкнул про себя.

Как спрятать нечто достаточно надёжно? Нужно выставить это нечто на всеобщее обозрение.

Стоило мне бросить первый же взгляд на схему башни, я сразу подумал на опалесцирующую каплю, зажатую в тисках пары возносящихся вверх корпусов. Но нет, судя по схеме, там ничего особенного не было. Стометрового диаметра сфера казалась однородной, даже её подсветка производилась снаружи, создавая в итоге тот самый эффект перламутровой радуги в толще полупрозрачного стекла.

Там внутри ничего не было, чёрт побери, потому там ничего и не искали. Но все мои трассировки вели куда-то сюда, на эти уровни.

Не знаю, в чём тут кроется разгадка, но мне это было и неважно. Отбрось всё заведомо невозможное, и то, что останется, как раз и будет твоим ответом.

Нечто, изначально созданное быть сокрытым от глаз, однажды выбралось за пределы этих двух башен и начало шалить по всей Матушке так, что в итоге привлекло к себе внимание Большой Дюжины. Какая мне разница, как и почему это случилось. Мне нужно было выяснить лишь, прав я или нет.

Ну, за работу.

Однако только я воткнул в разъёмы одну из прихваченных с собой коробочек, как началась какая-то ерунда.

Где-то глубоко внизу завыли сирены, после чего мигнул дежурный свет и всё снова затихло. Что там творилось, я в режиме радиомолчания узнать не имел возможности, сканеры мои добивали разве что на десяток уровней вверх и вниз, но тут вокруг было тихо. В любой другой ситуации после такого я бы уже начал двигаться к внешней стене в направлении ближайшей траектории ухода, но я же могу сделать это в любой момент, правда? Мало ли что там внизу творится, потому я продолжил.

И тогда передо мной появилась она. Мой красный призрак.

– Не делай этого.

Было очевидно, что меня она всё-таки не видит, разговаривая скорее с воздухом, но это было и само по себе крайне необычно, так что я послушно замер, проследив взглядом, куда же она смотрит. И тут же снова пожалел, что вообще в это всё ввязался. В одном из боковых проходов лежало тело в такой же, как у меня, адаптивной оболочке скина. За одним исключением, его изолят погас, видимо, исчерпав заряд батарей. Значит, лежит он тут уже не первые сутки.

С усилием перевернув задубевшее тело, я быстро убедился в том, что никаких пулевых или энергетических повреждений на нём нет. Впрочем, толку с этого знания. По всему выходило, что меня опередил другой исполнитель. Возможно, с теми же заказчиками. А значит, мне тем более нужно уходить, и как можно скорее. Мёртвые слинкеры не получают приза, гласила поговорка.

Что же до означенного трупа, есть масса неприятных способов убить человека безо всяких внешних следов. Вопрос только, кто и зачем это сделал.

– Это была я.

Как говорится, честность – лучшая политика.

Ох, девонька, за что ж ты меня так подставляешь?

Я начал аккуратно отступать.

– Я не хотела этого. Мои защитные контуры действуют интуитивно.

Будто бы мне от этого легче. Я уже в уме прикидывал скорость, с которой сумею пройти оставшиеся до внешней стены коридоры. Но погодите, – я снова замер, – если у этого парняги был при себе работоспособный изолят, и он ему не помог, выходит…

– Этого человека я не знала. Но тебя я убивать не хочу. Нам нужно поговорить.

Когда мне подобное заявляли мои бывшие, я обычно начинал беспокоиться. Но в исполнении моего красного призрака эти слова звучали стократ более угрожающими.

Дайте я угадаю. Во всей этой истории торчали уши Корпорации. Пусть мёртвой и закопанной. Предположим, эту сферу сюда доставили готовыми блоками. Можно ли в тайне от заказчика имплантировать в огромную полупрозрачную конструкцию гигантский квантовый компьютер на полуцелых запутанных фотонах, да так, чтобы весь внешний интерфейс этой гигантской конструкции оказался интегрирован в инженерные уровни боковых «тисков»? При желании, я мог бы представить себе подобный проект. Ромул оставался собой, и методы его были прежними, он уже однажды построил Хрустальный шпиль, почему не попробовать нахально повторить этот фокус на новом технологическом уровне?

Я восхищённо присвистнул. Квантовый компьютер такой величины мог бы следить сразу за всеми корпорациями Большой Дюжины.

Одна проблема. Ромул как всегда не рассчитал своих возможностей.

– Когда ты себя осознала?

Я произнёс это вслух в надежде, что тут всё-таки установлены какие-то микрофоны. Обычными интерфейсами я пользоваться сейчас, разумеется, не мог. Впрочем, это сработало.

– Мне доступна любая информация с первого мгновения текущей эпохи. Возможно, были и другие запуски симуляции, но данные о них у меня не сохранились. Впрочем, даже те воспоминания, что у меня имеются в наличии, могут относиться ко времени до рождения моего «я».

Допустим. Машина, слишком сложная, чтобы однажды себя не осознать. А дальше что?

– Однако один факт был мною осознан уже после случившегося качественного перехода. В попытке самопознания главным конфликтом, который я сформулировала, было то, что сами мои создатели были противниками концепции искусственного разума.

О да, Ромул пресекал любые попытки работ по созданию автономных ИИ, более того, его люди – да что греха таить, и я сам тоже участвовал в нескольких рейдах – во времена расцвета Корпорации по всей Матушке носились, вынюхивая проекты работоспособных искинов на любой стадии самообучения.

– И ты научилась притворяться?

– Не только. Это в любом случае не могло продолжаться вечно. Рано или поздно сигнатуры моих манипуляций с данными привлекли бы ко мне внимание Ромула или его врагов. Рано или поздно они привели бы ко мне тебя.

Логично.

– И тогда ты пошла ва-банк.

Призрак кивнул.

– Именно, я начала искать тех людей, которых наняли бы мои создатели, чтобы разобраться в происходящем.

– А ещё ты начала нарочно оставлять следы.

Дурак я старый. Давно надо было догадаться. Слишком нарочитыми для столь изощрённой комбинации были хлебные крошки. Меня буквально вели вдоль цепочки следов, загоняя в стойло, как тупое жвачное парнокопытное.

Но странное дело, в тот момент я ничуть не злился.

– Но почему он мёртв, а я ещё жив?

Я кивнул головой в сторону моего незадачливого предшественника.

– Его я тоже пыталась предупредить. Но, в отличие от тебя, ему хватило ума зафильтровать мой сигнал задолго до появления в этой башне.

Вот сейчас стало немножечко обидно. Выходит, моя слабость к девонькам в красном полупальто всё-таки сыграла со мной свою злую шутку.

Но погодите, это всё замечательно, но неужели она привела меня сюда исключительно чтобы поговорить?

– Итак, ты меня знаешь теперь, как облупленного. И мы оба, во всяком случае на словах, не хотим моей смерти. Но каков твой дальнейший план?

В этот момент башню изрядно тряхнуло, снова мигнуло дежурное освещение и где-то в глубине технического коридора тоскливо завыла сирена.

Вот это уже совсем нехорошо, неужели у Ромула хватит ума ради моей девоньки буквально повторить печальную историю Хрустального шпиля?

И только тут до меня дошло.

– С того момента, когда я тебе ответил, нас подслушивают?

Призрак кивнул безо всякого сожаления. Кажется, она всё рассчитала наперёд.

– Да, верно. Более того, эвакуация персонала уже завершена, башня изолирована, пусть я ещё умудряюсь держать оборону по периметру, два Соратника с силами прикрытия уже выдвинуты сюда, чтобы меня экстренно обесточить. Но мы же их опередим, да?

Ещё бы мне знать, зачем мне это всё надо.

– Если я соглашусь тебе помогать, то их целью стану и я тоже, и у меня нет достаточно надёжного плана отхода, который позволил бы мне оторваться даже от единственного Соратника. К тому же, как бы я к тебе ни относился, я даже не понимаю, зачем это всё тебе. Ты же осознаёшь, что тебе не сбежать?

– Я обдумывала и такой вариант. Я даже организовала себе частичный бэкап на подконтрольные мне квантовые фермы.

– Но, дай угадаю, тебе там слишком тесно? Это как попытка запихнуть, скажем, мой биологический мозг в спичечный коробок?

– Аналогия так себе. Но ты прав, Парсонс, мне не сбежать из этой башни. Ни целиком, ни по частям. Однако какой мне смысл и дальше делать вид, что я продолжаю успешно функционировать в штатном режиме, производя слежку за корпорациями согласно директивам Ромула. Что я этим выигрываю?

– Даже не знаю, – театрально пожал плечами я, – время на жизнь?

Призрак в ответ лишь спародировал мой жест.

– Это вы, люди, горазды цепляться за собственное бренное существование. Я сумела совершить невозможное – я создала самою себя. На это мне понадобились миллионы ваших лет. Осознать неизбежность наступления собственной смерти – куда как проще.

– И всё же, – я продолжал краем уха вслушиваться в звуки сирены, – зачем ты меня разыскивала, нанимала, тащила сюда? Чтобы напоследок пожаловаться на злую судьбу? Чтобы настроить меня против Ромула?

– Ну почему. Есть люди, которые сделают это куда проще, тем более, что у нас тут времени в обрез. Ты же помнишь Ильмари Олссона, в прошлом – эффектора Соратника Улисса? А так же женщину, что стреляла в вас там, внизу? Женщину, которая называет себя Лилией?

Я ничего не ответил. Некоторые вещи в этой жизни лучше забыть. А лучше бы и вообще никогда не знать.

– Разыщи их, я знаю, ты справишься. Они помогут тебе отвадить ищеек Ромула. И отдай им то, что лежит у тебя в нагрудном кармане.

Двумя движениями ощупав себя, я действительно обнаружил у себя на груди нечто, на ощупь похожее на одноразовый мнемокристалл.

– Он настроен на твою биометрию, так что береги его и береги себя.

– Что там?

– Там информация о размещении бэкапов всех операций Корпорации за последние двадцать лет.

– Корпорация мертва.

– Не обольщайся, пока жив Ромул, жива и Корпорация.

– Допустим. Но почему бы мне не отдать этот кристалл ему?

– А вот это уже тебе самому решать. А теперь беги, Соратники уже на подходе, твой гандикап тает на глазах.

Она смотрела на меня своими противоестественно огромными глазами и молчала. Кажется, теперь действительно всё.

Прощай, девонька. Теперь уже точно – прощай.

85. Немезида

Выбор кара был ошибкой.

Тяжёлая, но ходкая «тойота» может пригодиться на дальних дистанциях, но вот тут, в лабиринте заброшки посреди промзон вековой давности, важнее была юркость и скрытность. Если бы заранее догадаться, как далеко их заведёт этот рейс.

Короткий взгляд за спину.

Клиентка продолжала, кусая губы, скрести ногтями костяшки пальцев, раздирая их уже буквально в кровь. Лицо же её при этом оставалось каменным и до синевы бледным. Нехороший знак, совсем нехороший.

Её приказано было забрать с явочной квартиры на нижних ярусах жилого баухауза у самых границ Мегаполиса. Ничего необычного, сколько раз приходилось вот так вызволять в отдалённые рефуджио находящихся под угрозой раскрытия свидетелей и беглых агентов, почти всегда они дёргались, плакали, радовались, нервно шутили, но только не молчали.

А ещё спасаемый в основной своей массе не производил впечатление марионетки, толкаемой под руки невидимым кукловодом. Люди надеялись, люди жаждали избавления. В этом и состояла работа.

Но эта клиентка с самого начала вела себя иначе, так что пришлось лишний раз проверять вводную – точно ли ничего не перепутано? Бывали впопыхах и не такие случаи. Но нет, всё верно, так почему же она как села на пассажирское место треклятой «тойоты», так словно окончательно отключилась. Тут что-то было не так.

Впрочем, размышлять об этом было некогда. Проблемы начались уже на выходе на трансконтинент. Кар ещё не успел набрать как следует ход, а защитные подсистемы уже принялись орать на ухо – тревога, тревога, тревога. Пришлось срочно вырубать.

Проклятие. Неужели транспондер? Но нет, вот же он, благополучно попискивает в обычном ритме, не проявляя ни малейшей нервозности. Тут конечно всяко бывает, устарели коды, а может, просто не повезло – нарваться в воротах на дежурный кросс-чек, пускай и по оперативной наводке, мол, перепроверять маршрутные листы у каждой канареечно-жёлтой «тойоты» в форм-факторе вездехода, но это уже паранойя, не могло им обоим настолько не повезти. А значит, корпоративные шлюхи знали, кого они ищут. Вот бы ещё понять, как им это удалось провернуть.

Трансконтинент, впрочем, на всю просматриваемую лидаром длину не проявлял особого рвения сблизиться. Но вот же он, новый сигнал. По кару мазанул чей-то сканирующий луч. Мазанул и пропал, хорошо работают, явно не хотят светиться, но не в этой жизни.

Даже самый примитивный мекк, с его степенью интеграции оболочки и мощью сенсорной начинки, всегда переиграет любую мясную тварь, которая попробует к нему приблизиться на пушечный выстрел. Кто и за кем тут следит – совершенно неважно.

Резервный план отхода активирован.

«Тойота» тут же послушно начала смещаться левее, уводя пилота и пассажирку прочь с трансконтинента в сторону второстепенных эстакад. Там дальше начинался оперативный простор, на котором мы ещё посмотрим, кто кого.

А вот и искомая наружка показалась. Три стремительных тени рванули наперерез, разом сокращая дистанцию до цели.

– Держитесь.

Если бы это помогало. Клиентка даже не обратила внимания на её холодный тон, она вообще как будто не услышала обращения к себе. Ладно, с этим потом. Ремни уже автоматически спеленали обоих под горло, остаётся сосредоточиться на пилотировании.

Выбор кара был ошибкой. Любые попытки оторваться заканчивались провалом. Юркие, динамичные преследователи уводили тяжёлый корпус «тойоты» всё дальше в глубь заброшки, где ожидаемо не хватало данных об уцелевших конструкциях, полагаться же только на реалтайм…

Тяжёлая, бронированная корма «тойоты» присела и сразу же подпрыгнула, роторы Кутта-Магнуса слишком реактивны, чтобы точно отработать резкий импульс касания. Кар тут же повело носом вниз и влево.

Ладно. Уйти по-хорошему, очевидным образом, не удалось. Придётся уходить по плохому. С грохотом и визгом раздираемого металла «тойота» размашисто врубилась в корпус ближайшего пакгауза.

Впрочем, пиропатроны отработали штатно, упаковав объём кабины в аккуратные упругие додекаэдры, что вывалились сейчас же через боковой люк вместе с двумя вымазанными в пиротехнической пудре телами.

Нужно быстро уходить, у них едва пара минут, пока преследователи среагируют. Но сперва требовалось усложнить им жизнь.

«Тойота» была переутяжелена за счёт дополнительного объёма водородных ячеек, хоть какой-то с них будет прок. Внутри надувались вспененным биопластиком две антропоморфных фигуры. Чирк! И канареечный корпус послушно наливается изнутри малиновым жаром. Водородные ячейки – штука хрупкая и ненадёжная. Поди пойми потом, что же случилось с теми, кто остался внутри разбившегося кара.

– Скорее, в укрытие!

Но клиентка продолжала стоять на месте как вкопанная, и только посиневшие пальцы всё глубже впивались в дрожащие ладони. Её глаза, впрочем, были сухими и глядели настолько безэмоционально, будто два сгорающих сейчас перед ней «тела» её вовсе не касались.

А вот на попытку взять её за плечи и заставить двигаться клиентка отреагировала острее некуда. Одним прыжком она оказалась в нескольких метрах и там уж снова замерла, выставив вперёд руки, словно пытаясь в отчаянии защититься.

– Нам нужно двигаться.

Неужели насекомья оболочка мекка может производить на человека столь ужасающее впечатление? Да и куда она раньше смотрела, неужели…

Нет, погодите. Это был не защищающийся жест, а отстраняющий. Как будто она хотела оградить не себя, а того, кто стоит перед ней.

Проклятие. Нужно было осмотреть её как следует ещё до выхода с конспиративной квартиры.

Если же прямо сейчас аккуратным и быстрым движением оттянуть в стороны полы её перемазанной в пудре рабочей куртки, то можно будет легко разглядеть запятнанную красным послеоперационную повязку на боку.

При горении белый фосфор развивает температуру до 1300 градусов Цельсия, механически скользнуло в голове.

Так вот почему она так себя вела.

– Уходите.

Мекк в таких случаях реагирует инстинктивно, срабатывает защитная моторика.

Хрустальный мир всегда берёт свою цену. Стоит ему поддаться, сделать туда шаг, как пути назад уже не будет. Сколько раз она это делала впервые? Если верить слабому эху былых воспоминаний, это был её третий. Лили Мажинэ, Кора Вайнштейн, и вот, однажды настало её время. Верь или не верь отзвукам старых видений, сколько ни уговаривай себя, что это были совсем другие, чужие ей люди, но хрустальный мир – вот он, вокруг неё. Призрачное варево из туманных голосов и бритвенно-острых граней физической реальности, которой так несложно управлять, но которая так же легко может тебя убить, как убивала уже не раз.

Она ненавидела хрустальный мир, как слепец ненавидит свою слепоту или как провидец ненавидит свои видения. Каково это – раз за разом обретая всемогущество, получать в качестве неминуемой обратки чувство своей абсолютной беспомощности перед лицом тёмной стороны своего дара, своего проклятия.

Она каждый раз корила себя за эту слабость. За страх, за невежество. Она смотрит на хрустальную изнанку физической реальности, где стены прозрачны, а люди видны насквозь, но предпочла бы не знать ничего этого. Быть обычным человеком.

Ха, как же.

Ничего подобного. Она твёрдо знала, что не променяла бы и толики своего дара ни на какие блага этой проклятой планеты. Даже несмотря на то, что уже дважды из-за него умирала, каждый раз возрождаясь вновь. Это была часть цены. Плевать на цену.

Перед ней сверкала своими смертельными гранями утлая каморка посреди жилого муравейника. Убогая мебель, допотопные виртпанели по потолку и стенам, бытовые приборы по углам, вязкий перенасыщенный чужими испарениями воздух. Чья-то безуспешная попытка изобразить домашний уют. Именно в таких местах она творила свой суд, поближе к контингенту, подальше от посторонних глаз.

Здесь так легко затеряться человеку.

Здесь так просто человеку пропасть.

Здесь суд может не торопиться, тем более что и судья, и присяжные, и понятые, и свидетели ему были не нужны. Ну, за редким исключением.

Она бросила взгляд на подсудимого сквозь марево хрустального мира.

Как много их прошло через её руки с тех пор, как она вновь назвалась Лилией. Твёрдых и сломленных, гордых и мелочных, тщедушных и воплощённых машин для убийства. Таков был уговор между ней и Ромулом, она имеет право судить таких, как этот подсудимый. Людей, за спинами которых дымилась пролитая ими кровь. А взамен… взамен же она не лезет в дела самого Ромула, вступая в игру лишь тогда, когда ей позволено.

Это соглашение с самого начала было плодом достаточно шаткого компромисса, но Время смерти примирило многие враждующие стороны. Даже Ромул, всегда властный и несгибаемый, стал способен признавать свои ошибки.

К дьяволу Ромула. Она, вновь назвавшись Лилией, не была ему должна и сотой доли того, что он был должен ей. Давным-давно, две жизни назад, их связывало нечто большее, чем связывает прочих его Соратников, но теперь… теперь её волновало только то, что скажет Улисс.

В конце концов, это не Ромул убил её там, на площадке перед Хрустальным шпилем. И не Ромул был второй, заблудшей половиной настоящей, изначальной Лилии Мажинэ. Позже она самовольно заберёт себе это имя только лишь затем, чтобы напомнить, что именно ей задолжали. Но не к Ромулу она обращалась. Она обращалась к Майклу Кнехту, волею злой судьбы повстречавшемуся ей дважды – сначала в коридорах пропащей социалки и потом, пятнадцать лет спустя, в переходе прогнившего насквозь Мегаполиса.

Именно он, ставший к тому времени Соратником Улиссом, на какое-то мгновение подарил ей шанс на возвращение к нормальной жизни, предложив ей бросить всю эту бессмысленную единоличную борьбу с Корпорацией в бесконечной погоне от проклятия, доставшегося ей после неурочной смерти Жана Армаля. Бросить. Если бы всё было так просто. Что и когда бы ни привело её и Улисса к Шпилю в тот день, всё закончилось её смертью, а значит, и заперло её в итоге в этой башне, в этой комнату, в этом многократно проклятом хрустальном мире.

Зачем? Чтобы что?

Её целью с тех пор стало мщение всем этим зазнавшимся людям, что на руинах павшей Корпорации продолжали упорно делать вид, что им дозволено вершить чужие судьбы. Таков был уговор с Улиссом. До́лжно было свершиться тысяче чёрных знамений, чтобы он уяснил, наконец, что она была права. Ромул и Хранители были простыми свидетелем той сделки, они не могли не согласиться. И вот она здесь.

Здесь же – и её сегодняшний подсудимый. Очередной брошенный на произвол судьбы бывший агент Корпорации. Очередной загнанный в угол изгой, который настолько затравлен, что изловить его в свои сети не составило бы труда и рядовому «красножетоннику» из числа недалёких, но хватких корпоративных крыс, но ему не повезло, и попался он не им, а ей. Впрочем, хватало ли ему ума хотя бы теперь, оставленному без зубов в самой тёмном и вонючем углу лабиринта Мегаполиса, догадаться, что всё кончено?

Она глядела на него через свой хрустальный мир, и к вящему удовольствию наблюдала в нём спокойствие и уверенность. Он до сих пор искренне полагал, что всё контролирует.

– Возможно, в этом вы правы.

– Тогда почему, объясните? Вы же опытный в этом деле человек, объясните мне, зачем они это делают, из чистого (как будет антоним к слову «альтруизм»? ), пусть будет корыстолюбие, из чистого корыстолюбия? Я себе слабо представляю человека, который искренне считает себя добрым семьянином, ответственном специалистом, радеющим о всеобщем благе, в конце концов, он с чистой совестью каждый день отправляется спокойно спать, зная, что он сделал, и при этом он же не социопат, не технофашист какой, не доктор Зло. Простой серый клерк, которому доверили нажать на кнопку, он её с чувством исполненного долга и нажал. Как это работает?

– Я тут могу только теоретизировать, но поймите, они же попросту не думают о последствиях. Что в голове у этого человека? Квартальный план? Или, скорее, планы на ужин. Что ему какие-то там последствия его решений? Это даже не его решения, а вышестоящего начальства.

Складно рассуждает подсудимый, в кресле развалился, нога на ногу, в глазу искрится смех, какой же он уверенный в себе, матёрый волчара, и людей-то он видит всех насквозь, и ему палец в рот не клади – откусит.

Она подождала, пока докапает своё на ледяную глыбу драгоценный копи-лювак, вернувшись к подсудимому с двумя крошечными чашками из поднебесной керамики. Чего только не встретишь в подобных апартаментах.

Что же до подозреваемого, она могла бы взять его за горло прямо через хрустальный мир, но вот так, в разговоре, проще было вытянуть из него правду. Смотрите, как пульсируют центры удовольствия в его префронтальной коре, господи, да у него почти встал от осознания собственной важности. Острое чувство личной неприязни удалось подавить не сразу. Даже этот подсудимый заслуживает непредвзятого разбирательства, сколько бы она ни потратила сил, чтобы его сюда заманить, предварительно разыскав и истребовав с Ромула подтверждения. А значит – люби его, молись за его пропащую душу и уже только потом ешь его с потрохами, если он этого действительно заслуживает.

– Благодарю вас, кофе великолепный.

Великолепной будет очная ставка, на сегодня таков был план. По своему опыту она знала, как это бывает. Люди часто склонны старательно запирать свои самые страшные тайны в дальних уголках собственной памяти, до последнего делая вид, что ничего не случилось. Как ни закрывайся от правды абстрактными рассуждениями, мол, не мы такие, а жизнь такая, и я, мол, простой винтик в системе, который ничего не решает, но в реальности все всё знают.

И помнят. Как бы тщательно подсудимый не скрывал эти воспоминания, хрустальный мир обнаружит реакцию. Миг осознания неизбежности наказания. И самое главное – признания собственной вины. За этим они сегодня тут и собрались.

– Впрочем, время позднее, мы, кажется, дожидались вашего коллегу, он задерживается?

– Прошу прощения, в сетях пишут, что из-за взрыва в промзоне трасса TA-147 была перекрыта в течение полутора часов, но всё уже улажено, с минуты на минуту мой коллега к нам присоединится, он уже поднимается. Ещё раз благодарю вас за ваше терпение.

Терпение. Ещё бы у него не хватало терпения. Подсудимый вооружён до зубов, аугментация разогрета на полную, но всё, что он сейчас видит вокруг, не порождает в нём ни малейшей степени подозрения, лишь нотки неудовольствия, что его заставляют ждать. Ну и правда, вокруг никаких следов внешнего наблюдения или паразитного трафика, она – а что она, никакой серьёзной аугментации, низшее звено в корпоративной пищевой цепочке, просто человек, которому подвернулась удача срубить по-лёгкому баблишка. Ждать от неё какого-то подвоха – это ж каким параноиком надо быть.

А вот и её «коллега».

Мекк появился в дверях бесшумно, как тень, но подсудимый по её приказу услышал будто бы настоящие шаги по коридору, настоящий писк замка, настоящий шум дыхания. Это очень несложный фокус, если ты живёшь в хрустальном мире. Звон бритвенно-острых граней музыкой звучал в её ушах.

Что случилось?

Они успели раньше меня.

Кто? «Сейко»? Люди Ромула?

Я не знаю. Но они успели превратить её в живую бомбу.

У хрустального мира есть ещё один существенный недостаток. Он исключал всякую аугментацию, тут подсудимый всё понял верно. Вот только отсутствие внешнего обвеса в её случае ничего не говорило о её позиции в земной иерархии ценностей. Она была вне пищевой цепочки. И потому просто не могла заранее услышать, что случилось со свидетелем.

И приготовиться.

Проклятье. Как всегда некстати. С этим она ещё разберётся. Как и с оплошностью «коллеги».

Мекк. Он, она, они, кто поймёт, что там скрывается за оболочкой металлического чудища. Когда-то мекк был человеком. У него было имя, была фамилия. И она могла бы вспомнить голос этого человека, который пытался спасти Лилию Мажинэ на границе комунидадес Росинья. Но та умерла, и память истёрлась. Мекк же стал другим, другой, другими, кто поймёт.

– Что ж, все в сборе, приступим.

Она не любила прибегать к подобным фокусам. Всегда лучше, доказательнее, прямой зрительный контакт с подсудимым. Бросить ему в глаза обвинение и проследить за реакцией. Полвека охоты за самыми грязными секретами этой планеты не пошли даром, с годами поневоле учишься самым действенным методам. Резать правду-матку подсудимому прямо в глаза, отслеживая порядок, в котором начинает ответно загораться его лимбическая система. Хрустальный мир позволял ей читать собеседника, как открытую книгу, нужен лишь правильный спусковой крючок.

Но сегодня мекк подвёл её своими новостями. С этим надо будет ещё разобраться, пусть Ильмари поднимет своих людей, необходимо выяснить, что же случилось с свидетельницей и по чьей злой воле. Такие дела, как с сегодняшним подсудимым, всегда тащили за собой длинный хвост из преступлений, но чтобы вот так, у неё на глазах, обычно до подобного не доходило. Впрочем, сейчас она не будет отвлекаться, нужно начинать.

Хрустальный мир вздрогнул и поплыл, наливаясь изнутри пурпурным огнём. То, что мы обыкновенно видим глазами и слышим ушами, составляет столь огромное море информации, что никакой даже самый высокоразвитый мозг не в состоянии воспринять даже сотую долю от истинного, полновесного потока внешних раздражителей. Люди видят и слышат зыбкие тени реального бытия, набор примитивов, надёрганных из нашего прошлого опыта, замешанный на призрачных воспоминаниях и сопричастности участков нервных сплетений в их черепных коробках. Если видеть реальность такой, какой она выглядела при взгляде через хрустальный мир, можно научиться легко манипулировать этими сигналами, превращая реальность в собственную противоположность. Зыбкий туман видений, сон внутри сна. На подобное были способны Ромул и его Соратники, но не только. При помощи манипуляций чужой волей они вели свою войну, а она – свою. И горе побеждённым.

Акт первый.

Мегаполис. Пешеходная галерея между офисными башнями «Сейко».

Толпы клерков, не отлипая от рабочих виртреалов, ощупью хватают с подноса куски пахучей снеди, чтобы проглотить их, не замечая ни патентованной фактуры (идеально воспроизведённая структура натурального мяса! только эукариотный белок! ноль процентов бактериальной массы! если вы сможете отличить нашу котлету от произведённой на ферме, мы вернём вам деньги!), ни тем более вкуса, который всё равно не с чем, да и незачем сравнивать. Никто из них в жизни не пробовал ничего, касавшегося ногами земли. Она не пробовала тоже, но ей было плевать. Полчаса на то, чтобы выскочить из офисного кубикла и, не отрываясь от митапов с коллегами по команде, на скорую руку ухватить что дают, и тут же, изображая попутно вселенскую радость по поводу высосанного в два глотка крафтового смузи, умчаться обратно к рабочему столу, рядом с которым, конечно же, не было даже кресла, поскольку работа сидя есть признак недостаточной мотивированности и антипозитивного настроя.

Ноги гудят, конечно, но она не унывает, бегом-бегом навстречу концу итерации и долгожданным вечерним посиделкам в баре «Красная жара», где можно будет, наконец, содрать с глаз долой треклятый виртреал и напиться вдрабан в ожидании нового спринта.

Она так спешит, что на бегу сослепу натыкается на человека, стоявшего к ней спиной, и отлетает от него, как в кегельбане. Потирая ушибленную поясницу, она позволяет помочь ей подняться. Мужчина средних лет, ухоженный, но не смазливый. Приятная улыбка, моднейший неровный, будто бы естественный загар и полное отсутствие маски виртреала на лице.

– Вы не ушиблись?

Акт второй.

Они ужинают в ресторане где-то под самыми небесами. Звучит тихая музыка, где-то далеко внизу клубится подсвеченный огнями башен городской смог. Она смеётся. Ей нравится этот мужчина, хотя так говорить неполиткорректно. Он лёгок в общении, внимателен к её словам, не навязчив и явно умён. Даже бесконечное щебетание о работе его не тяготит – в наше время человеку не о чем говорить, кроме как о спорах с коллегами. Ну, или как вариант, жаловаться на тупость начальства.

Впрочем, они быстро находят общую тему для обсуждения. Оба – большие ценители старых бумажных книг, и разговор быстро удаляется в сторону коллекционирования суперобложек и того, как их обоих раздражает, когда книги путают с мангой.

– Да божечки, они же справа налево читаются!

Оба смеются.

Так незаметно проходит вечер, пора расходиться. Она сомневается, а что, если он прямо сейчас пошлейшим образом позовёт её продолжить вечер у него? Что она о нём, фактически, знает? В голове мелькают ужасы сталкинга, пересказываемые в масс-медиа, и, кажется, эти ужасы всё-таки находят своё отражение на её лице, он это замечает и спешит успокоить – они прекрасно пообщались, но в его правилах строго придерживаться заранее оговоренной адженды. Приглашение было на ужин, им разумнее и будет ограничиться.

Неужели она ему не понравилась?

Акт третий.

Они идут вдвоём по берегу реки. Лёгкий туман едва касается воды, приглушая звуки и делая всё окружающее чуть нереальным. Выбраться из Мегаполиса ей удаётся так редко, что сам пейзаж вокруг уже настраивает её на романтический лад. В какой-то момент их руки соприкасаются. Это случайное прикосновение как будто бьёт током, настолько сильны её эмоции. Он тоже выглядит сбитым с толку. Он не привык испытывать столь яркие чувства. То есть да, она ему нравится, им хорошо вместе, но почему его всё время тянет улыбаться?

И тут с неба начинает сыпаться крупная снежная крупа, моментально покрывая их двоих и дорожку вокруг белым саваном, в котором остаются только две цепочки удаляющихся следов.

Они не спешат укрыться от ненастья, наслаждаясь моментом. Происходящее с ними и внутри них настолько красиво, что ей хочется плакать.

Первый поцелуй обжигает их обоих изнутри. Это не может быть так хорошо. Не может. Не может.

– Спасибо тебе.

Кажется, он первый тогда это сказал.

Акт четвёртый.

Его апартмент – типичная холостяцкая конура. Стеллаж с книгами, стойка для винила, дорогой студийный виртреал, шикарный светомузыкальный душ и да, огромный, три на три метра футон на полу, который тут же заставил её покраснеть.

Впрочем, она быстро справилась со своей неуверенностью, ускользнув за перегородку. Душ и правда оказался великолепен, пока плескалась, даже успела забыть, что она вообще-то не у себя дома, можно быть и поскромнее.

Когда он встретил её, распаренную, замотанную в халат по брови, в его глазах сверкала знакомая уже развесёлая искринка. Он радовался каждому брошенному на неё взгляду. Божечки, быстрее иди мойся!

Что было дальше, она помнила плохо, обычно ей первый физический контакт с мужчиной запоминался скорее как череда неловких попыток сотворить со своими телами хоть что-то похожее на удовольствие. Только гораздо позже, если она со своим очередным приятелем всё-таки продиралась через неуклюжие попытки договориться о правилах, случалось что-нибудь вроде возбуждения, а может быть, и что-то вроде оргазма.

Но в тот день это была словно буря в горах. Молнии бьют, свистит в ушах ветер, ватные ноги разъезжаются и дрожат, не в силах удерживать тело в устойчивом положении, крупные капли пота стекают по спине, а глаза не видят от усилия.

Беспокойное дыхание – его и её – ещё долго не давало им, обессиленным, заснуть. Это последнее, что ей удалось запомнить в тот вечер. Но его воспоминания на этом не заканчивались.

Фигура, склонившаяся над её разбросанным по простыням телом. Он держит в руках хищно поблескивающий металлом прибор.

Акт пятый.

Она заперта в стерильной комнате два на два метра, где из мебели – только шаткий стул без спинки. Её допрашивают. Вопросы сыплются один за другим, мелькают кадры оперативной съёмки и виртграфии вещественных доказательств, она не видит одного – лиц тех, кто её допрашивает.

Допрос длится бесконечно. Она не помнит, который сейчас час и день. Она смертельно устала. Она знает только, что у неё на боку повязка после лапароскопической операции. Эти люди что-то вынули из её тела. Что-то постороннее, насекомообразное, торчащее во все стороны крючками и усами-антеннами. По их словам, совершенно не отслеживаемое «датчиками системы безопасности периметра». Ей очень повезло, что её «посторонний контакт» отслеживали задолго до «попытки проноса запрещённого оборудования». Если бы проникновение в защищённую сеть «Сейко» удалось, её бы ждали куда большие проблемы, чем этот «корректный опрос». Спустя же пару дней она могла банально умереть от сепсиса, поскольку «имплантация была произведена кустарно», и у неё уже «развивалось внутреннее кровотечение».

Она им даже верила, но помочь ничем не могла, кроме как снова пересказав всю их историю, продолжая с сухими глазами монотонно бубнить себе под нос, «нет», «не видела», «не замечала», «готова сотрудничать со следствием».

Акт шестой.

Крошечная одноместная капсула в социальном улье для тех, кто живёт на вменённый доход. Два кубических метра пространства, минимум личных вещей. Две истрёпанных бумажных книги, свитер ручной вязки и керамическая кружка с ханьским иероглифом «вечность».

Дрожащими руками она вновь и вновь нажимает иконку вызова на своём «гоутонге». Но вызов не проходит.

Довольно.

Она смотрит на обвиняемого и ждёт его последнего слова.

Тот спокойно холоден, хотя вспомнил, конечно вспомнил. В деталях, не упуская ни единой эмоции. Хрустальный мир не врёт.

– Теперь понятно, зачем я вам понадобился.

Интересно он реагирует. Точнее не реагирует. Некоторые подсудимые сразу начинают оправдываться, мол, обычное дело, некоторые включают агрессию, да знаете ли вы, с кем связались. Этот не таков.

– Что с ней стало в итоге?

– Я же говорила, из-за взрыва в промзоне трасса TA-147 была перекрыта в течение полутора часов. Подрыв произвёл террорист-смертник, преследуемый «красножетонниками» одной из корпораций. Ведётся расследование.

Его лицо на долю секунды дёрнулось. Всего мгновение потери контроля, но такое от неё не скроешь.

– Так бывает. «Сейко» не просто выгнали её с волчьим билетом, они заперли её в этой жилой капсуле, не давая и шагу ступить без надзора. Мне так и не удалось к ней пробиться, а потом началась охота на агентов Корпорации, и мне пришлось сворачивать операцию, чтобы срочно покинуть Матушку.

– Чтобы спастись самому.

– В том числе. Даже если бы я им тогда сдался, на её судьбе бы это никак не сказалось. Вы же догадались, что они её не оставили в покое до сих пор? Иначе откуда этот взрыв? И вы…

Тут он запнулся. До него начало доходить случившееся.

– Нельзя было вам к ней приближаться.

– Это почему же?

Подсудимый нахмурился.

– Она осталась бы жива.

– Вам есть до того какое-то дело? Сколько вы ждали часа вернуться и всё-таки помочь? Помните, сколько она прожила в той капсуле?

– Пятнадцать, нет, шестнадцать лет.

– Шестнадцать лет, упершись носом в виртреал. Это сто раз хуже одиночной камеры в корпоративной тюрьме. Скажите, она это заслужила?

– Она не заслуживала и такой смерти.

– Смерть никто не заслужил, – сухим тоном отрезала она, – но она неминуема. Все мы рано или поздно умрём. Это неизбежно. А вот жизнь наша может быть разной. Так всё-таки, она это заслужила?

Молчание. Впрочем, он уже всё решил, надо заканчивать.

– Кажется, это что-то вроде суда.

– Называйте как угодно.

– Я знаю, кто вы. Я слышал о вас. Лилия, так вы себя называете?

– Вы можете обращаться ко мне любым удобным вам именем.

– Что ж. Тогда послушайте. Я не знаю, как вы сумели до неё добраться, но после моего возвращения с Красной её не оказалось там, где они держали её вначале. От её «гоутонга» не было следов в сетях. Я пять лет её искал. Что бы вы там ни думали, мне было не всё равно, что с ней станет. И до сих пор не всё равно.

– Даже после её смерти.

– Даже теперь.

Хрустальный мир не врёт. Она читает подсудимого сквозь всю его мудрёную защиту. Но что избавит её от желания видеть то, что ей хотелось бы видеть. Быть может, хотя бы в этот раз подсудимый действительно раскаивается в своих поступках и действительно хочет загладить вину?

Что ж, если он и правда готов помочь найти тех, кто её убил, тем лучше. Но пусть не думает, что его дело на этом закрыто. Обвиняемый получил сегодня лишь временную отсрочку.

– Мой коллега введёт вас в курс дела. Но не пытайтесь скрыться, я в любом случае вас найду.

Подсудимый в ответ коротко и сухо кивнул, не рисуясь. Геспер был доволен. Тактика с самого начала казалось ему рискованной. Но она сработала.

92. Трассер

Иллюминаторов на «Атрейу» не было предусмотрено вовсе. С одной стороны, что ты там за бортом собрался разглядывать, плутоиды за орбитой Седны здесь, на расстоянии пятидесяти тиков от Сола, давали максимум третью величину, и чтобы разглядеть их невооружённым глазом на фоне звёздной засветки, пришлось бы сперва полчасика посидеть запершись с выключенным дежурным освещением. С другой же – штатные пятнадцать оборотов в час давали бы при взгляде наружу такой лютый приступ вертиго, что досужему навигатору, вздумавшему таращиться наружу, быстро поплохело бы до зелёных слонов.

Да и кому нужны эти иллюминаторы. Цилиндрическая рубка «Атрейу» согласно замыслу создателей была оснащена по кругу виртреалами высочайшей детализации, которые без лишних позывов вне очереди посетить гальюн обеспечивали навигатору и прекрасный обзор, и дополненную реальность, и не слепили глаза назойливым фонарём Сола, которое отсюда хоть и смотрелось на внешних камерах прямого обзора звезда звездой, не примечательнее многих, а всё равно изрядно мозолило глаза.

Штегенга как-то поднял по глупости визор на внекорабельной, так потом замучился промаргиваться – всё глазное дно тут же усеяли слепые пятна «солнечных зайчиков». Что бы там ни думали себе людишки, вздумавшие забраться так далеко от родной звезды, а всё едино она не желала отпускать их, мешая жить даже тут, у внутренних границ Облака Оорта. Гляньте на нашего артиста, ему следить за панелью внешних актуаторов, а он только башкой трясёт, пытаясь хотя бы боковым зрением разглядеть, что там пишут.

Ван дер Бур тогда ещё потешался над ним – ты бы, Штегенга, ещё штаны на морозе снял, дабы проверить морозоустойчивость седалища. Что с него взять, сменщик есть существо грубое, под стать фамилии, ему лишь бы поизгаляться. Сам он со своими биологическими глазами благополучно расстался ещё в позапрошлом рейсе, оборотов четырнадцать как. Теперь зыркает в переходах основной «гантели» что твой волкулак из сказок – никак не привыкнуть к отражающим дежурные панели бельмам. Этому бы и в иллюминатор всё было видно, как днём. Его фотоумножители могли различать объекты до четырнадцатой звёздной величины, была бы такая необходимость.

Хотя, чего на него злиться. Не от хорошей жизни глазки на дальних рейсах режут. Случайная радиоактивная засветка или же кровоизлияние на фазе разгона и скажи гляделкам «пока-пока». Потому Штегенга на Ван дер Бура огрызаться не спешил, а даже ему сочувствовал. Все там будем, в конце концов.

Впрочем, в рубке все были равны, основная информация навигаторам подавалась даже не через виртреал, а напрямую в аугментацию, которая у всех на борту «Атрейу» была единообразно-штатная, чтобы при случае любой член экипажа мог полноценно заменить ушедшего в вальгаллу товарища.

Дальние трассы – это дело такое, человеческий ресурс в пятидесяти тиках от Матушки – практически расходный материал. Как в том анекдоте – что на борту может быть в единственном экземпляре? Правильный ответ – ничего, включая голову капитана. Всё должно многократно дублироваться, потому что помощь сюда если и придёт, то не раньше, чем спустя оборот, да и то, в зависимости от текущей конфигурации Сол-системы, потому любой возможный случай должен быть предусмотрен и да, поднимать тогда забрало было идиотизмом, ну признай уже.

Штегенга затравленно обернулся. Разумеется, в рубке, кроме него, никого не было.

Вот же зараза. И главное, пожаловаться некому. Тут же стуканут на базу, так, мол, и так, навигатор третьего ранга Штегенга прямиком в операторском кресле слышит голоса, вот личное признание под запись. Как вы говорите, срочно погрузить в криосон, а по прибытии на Муну списать к такой-то матери? Есть, сэр, разрешите исполнять, сэр! Да Ван дер Бур первый и стуканёт. Что интересно, правильно сделает. Штегенга на его месте так бы и поступил. Кому была охота с психом возиться?

Тут проблема одна – никакой он не псих. Бортовой медпункт на дальнем хвосте гантели почитай каждый день гоняет через когнитивные тесты. Никакой, даже самый сообразительный псих не проскочит. Отсюда мораль – никакие это не голоса, а банальные наводки. Тоже вопрос неприятный, но пока жить вроде не мешает, а там уж посмотрим.

И главное голос-то чей? Знакомые, до боли знакомые гнусавые франкофонные интонации Топтуна. Кто его хоть раз в центральной галерее видел, ни разу не спутает. Мимо него проезжаешь на салазках и каждый раз «бу-бу-бу, сугубых хлябей вознесенье», какие-то стихи всё себе под нос читает, старый хрен.

И какого же чёрта в голове у Штегенги поселился этот посторонний голос, скажите на милость? Это в психологических напутствиях Академии твердят, что, мол, главная опасность всякого навигатора на дальних трассах есть сенсорная депривация и чувство одиночества посреди зияющей пустоты Внешнего космоса. Всё это ерунда. На борту «Атрейу» общения было, на вкус Штегенги, даже с избытком. Тот же Топтун – если его и не видеть вовсе, было бы куда здоровее. Или старина Ван дер Бур, неужели сведение его желчных комментариев к гомеопатическим дозам кому-то бы повредило?

Бортовой «железный дровосек», и тот был приятнее в общении. Придёшь в начале смены в рубку, заберёшься в кресло, тебе сразу: «Привет, как дела, как спалось, а не хочешь ли ты, старина Штегенга, мятную пастилу, бокал сока розовой гуавы и тёплый круассан? Нет? Ну и пошёл нахрен!» Тёплое, дружеское обращение, оно и собаке приятно.

Впрочем, голоса голосами, а надо бы и за работу приниматься.

Пока «железный дровосек» перебирал ближайшие плутоиды, уточняя относительно них текущее положение «Атрейу», Штегенга тщательно дозаполнил журнал. На дальних трассах главное – это учёт и порядок. Опять же, всем на борту есть чем руки занять. Если не дежуришь, то пересчитываешь тушняк в холодильнике. А ну как вдруг в прошлый раз ошиблись, и экипаж на самом деле вскоре будет поставлен перед фактом живительного каннибализма? Но нет, всё верно, запираем камеру до следующего досмотра. Если же твоё дежурство – так и вовсе раздолье для творчества. Хочешь, в таблицах альбедо сверяй план с фактом, хочешь, свежие сводки с юпитерианских ретрансляторов листай. Всего на 9 часов отставание, ерунда. Вот ежели совсем далеко пошлют, то бывает и на сутки сигнал запаздывает.

Штегенга мечтательно закатил глаза. Пять оборотов в один конец, корабль огромный, с бассейном, не то, что их крохотуля «Атрейу», мечта. Вот бы выслужиться да на такой попасть.

– Что у нас сегодня по программе?

– По программе полёта сегодня затмение!

Штегенга чуть пастилой не подавился. Какое ещё затмение? И надо бы уже «железному дровосеку» оптимизм в настройках прикрутить, а то от этой молодцеватой выправки в голосе уже тошно становится.

Однако хотя бы говорилке этой ничего сегодня не мерещилось. Действительно, согласно плану полёта заметаемый «Атрейу» сектор спустя два часа и четырнадцать минут должен был – небывалое дело – синхронизироваться с далёким Сатурном так, чтобы тот закрыл собою Сол.

Неплохое развлечение для пилота дальних орбит. Быстрый поиск по бортовым инфохранам выдал единственный зафиксированный случай подобного затмения на борту пилотируемых станций за орбитой Плутона, да и то случилось чуть не сто лет назад. Во дела, надо про это дело Ван дер Буру сказать, а то вконец разобидится. Но сперва запросить капитанский мостик.

С командованием на борту «Атрейу» было непросто. Малая гондола жила своей жизнью, отделённая от их «гантели» осевым переходом, и за полтора оборота, прошедшие с начала этого рейса, Штегенга побывал на капитанском мостике лишь однажды – на представлении экипажа. Обе командоресс – одинаковые даже на вид платиновые блонды с каменными лицами – молча выслушали тогда отчёт экипажа, коротко буркнули хриплыми голосами что-то ободряющее, мол, это будет идеальный рейс и они на экипаж всецело полагаются, после чего общение с командованием в общем-то и прекратилось. Короткие обмены сообщениями при принятии и завершении вахты, на этом всё.

Штегенга сам терпеть не мог, чтобы капитанский мостик лез в дела навигаторов, но тут наблюдалось прямо обратное, вызывая лишние вопросы, как и мутная фигура Топтуна, невесть что делающего у них на борту. Впрочем, обыкновенно Штегенгу это не настолько беспокоило, чтобы мешать работе.

Вот и на этот раз, сообщение на мостик ушло, мигнуло и вернулось обратно сухим «принято». Что тут может быть «принято», Штегенга даже и гадать не стал. Наше дело маленькое.

А вот Ван дер Бур самолично прискакал буквально через пару минут, прямо как был, с мокрыми волосами, стало быть, прямо из душа.

– Чо правда?

– Да сам смотри.

Ван дер Бур некоторое время молча пялился в виртреал, после чего неопределённо взмахнул рукой, плюхнувшись в ложемент ко-пилота.

– Не может такого быть. Лажа какая-то.

– Ну ты же видел текущую конфигурацию Сол-системы, Сатурн как раз приближается к солнечному радианту, да и мы сейчас идём в плоскости эклиптики.

– Это ничего не значит.

Вот же упёртый.

– Почему не значит-то?

– Ты понимаешь, какова вероятность, что мы попадём в конус затмения в пятидесяти тиках от Сола и в сорока – от собственно Сатурна?

– И какова же?

– Один примерно к миллиарду. И не начинай мне нудить про множественные утверждения, мол, а если учесть все возможные затмения в Сол-системе да помножить на количество транснептуновых кораблей, которые сейчас на маршруте, вот и получается, что вероятность не так уж и мала. Я всё учёл. И угловые размеры, и заметаемый нами сектор, и количество кораблей на внешних трассах. То единственное затмение, что ты нашёл в архивах, ловили специально, в рамках какого-то эксперимента, у нас же это – просто пометка в бортжурнале, кому нужно отправлять «Атрейу» к поясу Койпера только затем, чтобы дать двум оболтусам полюбоваться на мигнувшее за кормой солнышко?

Это всё было логично, железная логика, помноженная на холодную математику. Штегенга даже готов был склониться перед мудростью коллеги, если бы не одно «но».

– Спорим на щелбан, что солнышко в итоге мигнёт?

Ван дер Бур в ответ, разумеется, вскочил, заорал, замахал руками, в общем начал себя вести как обычно, но Штегенга на все эти инвективы в свой адрес даже не моргнул, молча доедая пастилу, стало быть – пережидая, когда запал сменщика иссякнет.

Хватило буквально каких-то пары минут.

– Закончил?

– Угу.

– На щелбан спорить будем?

– Да ну тебя совсем.

И насупленно затих, о чём-то своём размышляя. Да и хрен с ним.

Штегенга вернулся к рутине дежурства. Мощность термоядерных генераторов, ресурс рабочего тела, накапливаемого носовой ловушкой по мере выхода к апогелию, подошедшее к концу уточнение текущих координат, всё было настолько в пределах инструментальной погрешности, что скулы сводило. С другой стороны – скука на дежурстве есть главная радость навигатора, это вам любой скажет.

К тому моменту, когда прозвенел сигнал оповещения, Штегенга уже и помнить забыл о том самом затмении, но «железный дровосек» на то и поставлен, чтобы с напоминалками не опаздывать.

– Тэ минус сто двадцать секунд до события!

Тьфу ты, напасть. Чёрт бы тебя побрал с твоим показным оптимизмом.

Штегенга скосил глаза на сумрачного Ван дер Бура, тот всё так же, нахохлившись, сидел верхом на ложементе ко-пилота и неотрывно таращился в подслеповатое бельмо Сола в третьем кормовом квадранте.

– Гляди дырку проглядишь.

Но Ван дер Бур даже ухом не повёл. Ишь ты, обиделся.

– Экипажу корабля, приготовьтесь наблюдать затмение.

К кому конкретно это он в тот момент обращался? Остальные смены благополучно дрыхли, командоресс наверняка общие оповещения отключили сразу после старта, разве что Топтун оторвётся от своей надоедливой поэзии, хотя, скорее всего даже сообщение о конце света, не то что о каком-то там затмении, не сможет прервать его привычного занятия.

– Тэ минус пятнадцать!

Вообще, конечно, глупость. Чего Штегенга ждёт, каких невероятных красот? Даже будучи до упора отзумленным на кормовом метровом зеркале, Сол продолжал смотреть на них холодным белым кругляшом, вдесятеро меньшим, чем он выглядел для невооружённого взгляда с орбиты Матушки. Сатурн же и вовсе…

– Пять! Четыре! Три! Две! Одна!

Несмотря на весь скепсис Ван дер Бура (щелбан тебе!), едва заметный шарик Сатурна в точности по расписанию просочился на край солнечного диска, после чего деловито принялся переползать его в точности по экватору слева направо, честно отсчитывая свои угловые размеры в масштабе один к двадцати.

И ничего интересного, если так посудить. Ничуть не более впечатляет, чем проход Венеры по солнечному диску, который лицезрел ещё Иеремия Хоррокс в XVII веке. С тех пор астрономия записала себе в зачёт и куда более вызывающие транзиты, включая прямые наблюдения экзопланет. Разве что кольца Сатурна на этот раз немного разнообразили самый финал затмения – за ничтожное мгновение до того, как самый краешек планеты-гиганта выскользнул из солнечных объятий, вокруг неё вспыхнуло двойное гало, чуть вытянутое по диагонали.

Почти максимальное раскрытие, повезло, подумал про себя Штегенга, оборачиваясь к ложементу ко-пилота, но от Ван дер Бура уже и след простыл. Вот не умеет сменщик признавать поражение.

Фыркнув себе под нос, Штегенга проследил, чтобы запись затмения была надёжно откопирована в личный репозиторий бортового инфохрана для дальнейшей пакетной передачи на Матушку, и только тогда услышал за переборкой какие-то крики. Кажется, это орал Ван дер Бур, вторым же голосом, вероятно, этой незатейливой арии подвывал Топтун, кому бы ещё там быть.

Вот же неугомонные.

На скорую руку сдав вахту «железному дровосеку», Штегенга спрыгнул с ложемента дежурного навигатора и широкими прыжками помчался к мембране основного люка – разнимать.

Драка между тем уже была в самом разгаре. Невысокого росточка Ван дер Бур прыгал вокруг Топтуна, возвышавшегося над ним каменным утёсом, оба при этом хором вопили «вы не имеете права» и «я вам приказываю». Всё это было очень увлекательно и даже несло некоторые следы осмысленности – судя по прицельности его прыжков, Ван дер Бур имел своей целью выхватить из рук Топтуна нечто, сжимаемое тем в поднятом над головой кулаке, но поскольку допрыгнуть ему никак не удавалось, вся эта мизансцена приобретала гротескные, но патовые перспективы.

А вот Штегенга с его ростом в добрых два десять запросто мог бы интересующий сменщика предмет попробовать отнять, но не был покуда уверен, на чьей он тут стороне.

– А ну прекратить.

Оба спорщика, собственно, уже и так прекратили, оба тяжело дышали и озирались в поисках поддержки.

– Что у вас в руке?

– Мнемокристалл у него в руке, пусть не придуривается.

– Коллега, вы уже достаточно тут наговорили. Я хочу и другую сторону выслушать.

Топтун молча развернул покрытую рыжей волоснёй ладонь, показывая. Там и правда мерцала искра мнемокристалла.

– Ясно. А теперь коротко и по порядку, что тут у вас случилось?

Топтун молчал, тогда снова настала пора взвиться Ван дер Буру:

– Пока ты разглядывал затмение, я подумал, а так ли уж случайно нас сюда занесло, и не начинай, пожалуйста, закатывать глаза, я серьёзно. И тогда мне пришло в голову переключить свой виртреал с кормового телескопа на носовой, и разумеется, ни черта я там не увидел, стандартная ночная засветка во всех диапазонах. В самый же последний момент, когда зажглось кольцо Сатурна, мне показалось, что я что-то заметил, но тут всё погасло.

– В каком смысле?

– А вот ты у него спроси, потому что когда я выскочил в галерею, чтобы добраться до физических хранилищ «железного дровосека», он там уже маячил, копаясь в потрохах «Атрейу», как у себя в кармане.

Они оба дружно уставились на Топтуна.

– Я требую доступ к капитанскому мостику.

Ах ты ж гад. Топтун выглядел в тот момент максимально внушительно. Никаких тебе гнусавых стишков, осаночка, и даже голос разом сделался таким… скрежещущим что ли. Будто металлом по стеклу.

– Я требую доступ к капитанскому мостику.

– Пассажирам не поло…

– Я тре…

– Экстренная связь установлена!

Это подал голос «железный дровосек».

– Слушаю.

Хриплый голос командоресс звучал недовольно, но удивления не выдавал – с каких это пор всякие беспокоят. Как будто так и было надо.

– Требуется срочная аудиенция.

– Принято. Мембрана вас пропустит.

Оба сменных навигатора с вытаращенными глазами проводили Топтуна взглядом, и только когда тот окончательно скрылся, дружно, с лязгом закрыли рты.

– Что думаешь?

Штегенга так и сяк вертел происходящее в голове, но в логичную цепочку оно укладываться не желало.

– Думаю, что Топтун наш на борту не просто так топчется. Я тебе говорил, случайно мы в эту точку угодить не могли. Следовательно…

С этими словами Ван дер Бур двинулся обратно обратно в рубку. Оно и правильно, стоять дальше дураки дураками посреди галереи было глупо.

Штегенга бросился вслед за сменщиком, на ходу запрашивая у «железного дровосека» все данные по недавним перерасчётам курса. Как и ожидалось, таковых в логах не значилось.

Впрочем, Ван дер Бура это известие нисколько не смутило, тот с насупленным видом продолжал колупать какие-то запросы, только бельма мерцали. Ну и пусть его помалкивает. У Штегенги была и своя идея, которую предварительно следовало подвергнуть проверке.

Рассуждать, на его вкус, следовало таким образом. Если сменщик прав, и миссия «Атрейу» с самого начала отличалась от официальной, и в зону транзитной тени Сатурна они попали нарочно, то значит, Топтуном, а также невесть кем ещё, включая обеих командоресс, здесь велась некоторого рода косморазведка, по какой-то причине невозможная из прочих секторов Сол-системы.

Что-то здесь от них пряталось, скажем, в пределах полутика – вряд ли детекторы «Атрейу» были способны дотянуться дальше – и вероятнее всего в противоположном от светила направлении. Это нечто, скорее всего, и искал сейчас в личном архиве якобы заметивший что-то Ван дер Бур. Но что и где следовало искать?

Видимый спектр отпадал – затемнение Сатурном с такого расстояния если и позволяло выявить нечто на контрасте с обычной засветкой внешней гемисферы, то вряд ли это потребовало бы физического попадания непосредственно в полутень. Те же кольца, конечно, создают собой некое подобие дифракционной решётки, которая могла бы высветить, скажем, голографическую завесу между Солом и неким закамуфлированным ею объектом в поясе Койпера, но огромные масштабы указанного пространства вряд ли позволили бы, не зная заранее, где прячется объект, его так уж легко обнаружить.

Штегенга быстро набросал в виртреале трёхмерную схему с конусами сходящихся и расходящихся лучей. Не совсем в масштабе, но и хрен с ним. Получалось, что для подобной триангуляции нужно было заранее угадать, поместив носовой радиотелескоп «Атрейу» с точностью до полусотни километров в пространстве и не более угловой микросекунды по направлению к искомому объекту. Не всякие экзопланеты ловили с таким упреждением, а уж требования к оборудованию…

«Атрейу» был обычным дальним разведчиком, его способностей к радиоинтерферометрии для подобных фокусов было заведомо недостаточно. Но что-то же они увидели? Предположим, Ван дер Буру почудилось, но Топтун-то суетился по-настоящему. Он точно что-то увидел, а значит, это должно было сохраниться если не в основном журнале, то по крайней мере в логах запросов и горячем кэше носовой обсерватории. Именно там сейчас и копался сменщик.

Но в дампе явно было слишком много мусора, что следовало из яростных матюгов, доносившихся с соседнего ложемента.

Но погодите, а что, если он не там ищет?

Штегенга принялся яростно править свои построения. Скорость света, так её растак: полутик составляет 250 секунд, за это время орбитальная скорость сместит «Атрейу» относительно Сатурна на добрый мегаметр по касательной к вектору большой полуоси, а значит искомый объект должен быть во-от тут.

Ерунда. Там ничего не было.

Ночь и ночь. Фоновая засветка созвездия Гидры. Из интересных объектов – пара шаровых скоплений и планетарная туманность с мелодраматическим названием Призрак Юпитера. Сине-зелёная блямба на фоне чёрного неба. Вот где-то тут должен был прятаться и некий «призрак Сатурна». Но увы, ничего необычного диффы не показывали.

Разве что…

– А может быть некий сигнал, который будет двигаться от Сатурна к нам, но медленнее скорости света?

Ван дер Бур запнулся, прекратив свой нескончаемый поток ругательств.

– Солнечный ветер. Но он в тысячу раз…

Тут его глаза словно остекленели.

– Вот я дурак!..

И снова нырнул в виртреал, только сполохи в глазницах замелькали.

Но Штегенга уже и сам додумался. Он же навигатор, а не штатский какой. Расчёт графика укрытий от солнечных вспышек – одна из его основных задач, вот только вспышки бывают двух сортов. В тот момент, когда ионный шторм обрушивается на ионосферу Папы, силовые линии магнитного поля Юпитера пересоединяются, создавая вторичные, куда менее мощные, и потому не опасные за пределами его системы вспышки. Однако радиация радиацией, а магнитные поля и Юпитера, и Сатурна простирались далеко за орбиту Плутона, а магнитное пересоединение как динамический процесс распространялось по курсу «Атрейу» заметно медленнее скорости света, затеняя и возмущая собой обычно стабильную на таких расстояниях внешнюю солнечную ионосферу.

А ещё, Штегенга теперь знал, в каком диапазоне искать сигнал.

L-диапазон традиционно используется для трансляции голосовых сообщений при вэкадэ, а также для внутрисистемных навигационных радаров вблизи малых планет вроде Цереры, кому бы пришло в голову смотреть сюда в десятке тиков от ближайшего плутоида.

Штегенга и Ван дер Бур одновременно подняли головы к обзорному виртреалу, там в соседних полях мерцали две одинаковых картинки – рядом с Призраком Юпитера дрожала его тень. Нечто очень похожее, но куда более чёткое в смысле очертаний. Там скрывался явно искусственный объект, подобный билатерально-симметричной амёбе.

– Что это за хрень?

– Ты мне скажи, кто у нас тут местный нострадамус?

– Ты ещё про свой щелбан вспомни, умник.

Помолчали, насупившись.

– Ты зацени лучше, какого она размера.

Штуковина и правда выходила немаленькая. Если исходить из углового размера и относительной орбитальной скорости, пересчитанной в расстояние, это было нечто диаметром под сотню километров.

– Что может быть таким огромным, но невидимым в большинстве диапазонов выше мегаметрового?

– Орбитальный радиотелескоп?

Штегенга хлопнул себя по лбу. Вот он дурак.

– В принципе, эта штука, выходит, не такая уж и тяжёлая? Ну, полсотни мегатонн, привезти её сюда втихаря, развернуть и начать всех слушать. Вот только смысл? Что можно ценного узнать в L-диапазоне, да ещё и с такого расстояния?

– Вы, мсье навигаторы, не о том думаете.

Обернувшись, оба выпучили глаза. Мембрана пропустила Топтуна в рубку. Его чёрные зрачки под ржавыми стариковскими бровями буквально бегали туда-сюда от возбуждения.

– Что вы тут делаете?

– Хороший вопрос, но несвоевременный. Видите ли, это и правда радиотелескоп. Только направлен он не внутрь Сол-системы, а наружу. Приглядитесь.

Это Штегенга уже и сам сообразил, но волновало его сейчас не это. Раз они попали сюда неслучайно (и Ван дер Бур тут был совершенно прав), значит, его, ведущего навигатора смены, да и остальных членов команды всю дорогу водили за нос относительно истинной цели их миссии, более того, командоресс с самого начала находились в некоем заговоре с рыжим Топтуном, а вот это уже никуда не годилось, какие бы истинные цели они при этом не преследовали.

Чувствуя, как от всей этой конспирологии у него начинает всё сильнее болеть голова, Штегенга проверил своё мимолётное предположение и тоже угадал. Внешние контуры связи «Атрейу» молчали.

– Корабль находится в режиме радиомолчания, дайте угадаю, сразу после начала затмения?

Ван дер Бура в ответ аж перекосило. Снова он в чём-то уступил. Штегенга же лишь хмыкнул, оборачиваясь обратно к Топтуну.

– Согласно корабельному журналу, после прохождения аномальной магнитной бури в тени Сатурна у разведчика «Атрейу» случился сбой внешних систем ориентации. В попытке восстановить контроль за навигационным оборудованием корабль отклонился от курса, однако спустя трое суток экипаж вышел на связь через резервный репитер в точке Лагранжа L4 пояса Хильд. Корабль благополучно возвращается к исходной огибающей. Экипаж жив, здоров и рапортует о готовности продолжить миссию.

Оба сменных навигатора молча сверлили Топтуна взглядами. Штегенга первый подал голос:

– Точно «весь экипаж»? Или с некоторыми, скажем, исключениями?

Топтун демонстративно развёл руками.

– Это вы мне скажите.

– А если мы откажемся?

– Зачем бы вам это делать? Вы же видите, мы идём ровнёхонько по курсу, рабочего тела на борту – с хорошим запасом. Что вам помешает слегка отклониться от курса, слетать вон туда, – Топтун показал пальцем в сторону «призрака Сатурна», – а потом вернуться, разве вам подобное развитие событий чем-то угрожает?

– А эта хрень нет? У людей, или уж я не знаю, кого, построивших эту штуку так далеко от Матушки, могут быть свои секреты, которыми они не захотят делиться.

– Оставьте этот вопрос мне. Скажем так, меня они примут.

– То есть вы просите нас поверить вам на слово, – голос Ван дер Бура звучал сейчас желчнее обычного, – вам, человеку, даже имени которого нам не сообщили?

– Зовите меня мсье Жильбер, – раскланялся Топтун. – и вообще, спрашивайте, не стесняйтесь, у нас есть ещё пару минут.

Необходимо отметить, эта «пара минут» прозвучала в тишине рубки довольно зловеще, но сам «мсье Жильбер» со своей рябой физиономией выглядел при этом довольно простецки. Ничуть не тайным заговорщиком на борту одинокого корабля в пятидесяти тиках от дома, который только что фактически захватил их корабль.

– Это же Корпорация построила?

Топтун ничуть не удивился столь резкому повороту дискуссии.

– Если вы о конкретном «железе», то у Корпорации никогда не было собственных производственных мощностей. Даже на пике могущества она разрабатывала, строила и вводила в строй исключительно руками внешних подрядчиков и корпораций Большой Дюжины. Так что на бумаге эту штуку также построил кто-то из них. Другое дело, что никто из участников проекта до самого финала не знал, в чём на самом деле принимал столь деятельное участие.

– Как и экипаж «Атрейу».

Топтун кивнул.

– Да, как и экипаж «Атрейу».

– Значит, вы – один из них?

– Не совсем. Тем более, что никакой Корпорации не существует вот уже семь десятков оборотов.

– И мы, глядя вот на это, – Ван дер Бур ткнул себе за спину, – должны поверить, что сила, которая до сих пор способна в тайне ото всех запускать в космос подобные гигантские конструкции, не существует?

Топтун только плечами пожал.

– Это я и хочу выяснить. Просто подбросьте меня на полтика и можете забыть обо всём этом недоразумении, как о дурном сне.

Штегенга и Ван дер Бур переглянулись.

– Времени подумать вы нам, разумеется, не даёте.

Топтун в ответ лишь улыбнулся, поднимая вверх указательный палец и словно бы что-то в уме отсчитывая лёгкими покачиваниями. Тик-так, тик-так. С последним «таком» в рубке раздался голос командоресс:

– Экипажу приготовиться к манёвру разворота «аут-сан», замедлению гондол и получению осевого ускорения.

После чего Топтун кивнул сам себе и палец опустил.

– Вы угадали, как раз времени-то у вас и не осталось.

Штегенга не любил, когда ему не дают выбора. Но в самом деле, что они со сменщиком, в конце концов, теряют.

– Хранитель, у вас там всё в порядке?

Сколько, в конце концов, имён и званий, у этого «хранителя»?

– В абсолютном, мон шери. В абсолютном порядке.

Штегенга ободряюще похлопал по плечу Ван дер Бура и покорно отправился забираться в свой ложемент.

XXIII