Фантастика 2025-31 — страница 260 из 1136

03. Шериф

Второй десяток сол шёл снег.

Если на богом забытом планетоиде, не обладающем даже зачатками атмосферы, вообще могут быть нормальные осадки. Пятисотярдовые лопасти черпалки на дне карьера Эхо в пятидесяти милях на северо-восток круглые сутки не снижали оборотов, вздымая к зениту тучи ледяной пыли, что кольцом короны сверкала в солнечных лучах на рассвете, разносясь по округе белым саваном и оседая, в конце концов, у тебя под ногами.

Уилкс машинально откашлялся. Старикам вроде него белая пудра на армированных ботинках напоминала другую историю, совсем не такую красочную и совсем не такую праздничную на вид.

Три ядерных фугаса, заложенных братьями Танно в старые выработки близ гротов Рубен. Не послушались идиоты увещеваний. Наша земля и весь сказ.

Фугасы жахнули так, что на поверхность вынесло с полторы мегатонны каменного крошева, так некстати вплавленного в лёд как раз у самого эпицентра. Если бы это были металлические породы, максимум, что случилось бы – все биокупола в радиусе десяти километров покрыло бы красиво блестящей на свету, пусть и слегка радиоактивной амальгамой ионизированного железа, но хондриты тем взрывом начисто смололо в муку, разнеся эту беду едва ли не до самого Форт-Риджа. Представьте, полста тысяч народа – старателей, горнорабочих, купольной обслуги и их семей – разом оказались перед непростым выбором. Сиди дома и молись, чтобы треклятая пыль понемногу вплавилась в лёд в череде смены дня и ночи, или же открывай шлюзы и иди трудись, расчищая миллионы гектар от вездесущей пудры, которую необходимо было сперва прибить кипящей на вакууме солёной водой, а после соскрести вместе с фонящим реголитом да отвезти куда подальше от биокуполов, не забывая начисто отмывать оболочку после каждого выхода.

Мытьё помогало плохо. Мелкодисперсный каменный порошок забивал фильтры шлюзов и норовил намертво заклинить их створки после каждого выхода. Под крышами куполов фонило так, что счётчики отключили от греха, сколько ни вслушивайся в это рычание, здоровее не станешь.

И каждый в те дни решал для себя сам. Кто отсиживался, проедая запас жизнеобеспечения, кто бросал всё, уезжая подобру-поздорову, но Уилкс с братьями остались. Это была их земля, пусть не такая богатая, как у клана Лигдстрёмов, хозяев Форт-Риджа, но всё-таки. Коли уедешь – так на этом все права твои на наделы и межевание долой, достанется всё более решительным старателям из числа ближайших соседей, а если кто из пришлых позарится, тоже будет в своём праве.

Так что неспроста с тех пор Уилкс иной раз сгибается пополам, глядя на белую муку у своих ног. Помнит грудина, как выкашливала лёгкие на отбое. Как-то справились. Сами сдюжили, другим помогли. Линдстрёмам тоже спасибо – подкинули и техники, и людей, с запасными фильтрами не подвели. Старик там был ворчун, царствие ему небесное, да и прижимист так-то, но в те дни не стал говниться, и даже денег не взял, хотя все знают – Уилксы всегда платят свои долги.

Впрочем, когда десять лет спустя наследники уже благополучного почившего Линдстрёма пришли выкупать земли Уилксов из-под банковского залога, тем хватило совести не вспоминать про старые долги – выкупили всё по твёрдой цене, как встарь, поплевав на ладонь и дав полоборота, чтобы спокойно съехать. Но Уилксы ничего не забыли, согласившись остаться и работать у новых хозяев. Путь эта земля больше не была их собственностью, но именно сюда прибыли их отцы, чтобы начать новую жизнь, и негоже им искать нового счастья в других пределах.

Уилкс чертыхнулся, отскакивая, когда перед самым его носом пронёсся, звеня сигналом и подсигивая на ухабах, серебристый болванчик патрульного бота. Что эти машины себе позволяют! Глядишь на такую и думаешь, а начерта ты тут нужен, старик. Фактория давно опустела, и даже эти гадёныши патрулируют окрестности чисто для проформы – не застрял ли какой пришлый автопилот в расселине, не прохудился ли фидер от фузионного реактора да не упал ли недавно какой ценный метеороид.

В остальном же времена металлической лихорадки в этих землях давно завершились. И дело даже не в оглушительном успехе Линдстрёмов, переплюнуть который не удалось больше никому, и не в скором падении цен на старательскую добычу, а просто – ушли времена, сменились на другие. Дети первопроходцев состарились, внуки разъехались в поисках лучшей доли, и только Уилкс грузной тенью продолжал маячить в пределах старой фактории.

Он остался тут на правах старейшины – кто ещё, помимо него, помнил тут каждый уголок и каждую промоину в реголите. Ему даже оставили от щедрот какое-то небольшое жалование, как будто брошенное на фактории оборудование действительно чего-то стоило и потому требовало поддержания в целости, а ну как сюда, как больше века назад, снова двинут старатели, и их жёны, и их дети, и их внуки.

А с ними вернётся и лихой люд.

Уилкс помнил, как это случилось впервые. Сперва начали пропадать ловцы метеороидов. То один уйдёт на делянку и не вернётся, то другой. Мало ли, как оно бывает, перевернулся ровер, кончился в оболочке кислород. Да только не находили потом ни роверов, ни самих старателей. Крепких, к слову, мужиков, не какую-нибудь там купольную перхоть, которую соплёй перешибить можно. Люди шептались по кабакам, что дело, мол, нечисто. Всё раскрылось однажды, когда на центральную площадь Фуско перед госпитальным куполом выкатилась на тех самых запропавших роверах дюжина молодцов в боевых эзусах – изделия Красной было ни с чем не спутать – с вакуумными «барретами» на локтевых сгибах экзоскелетов. Тут уже всё всем стало понятно.

Лихорадка лихорадкой, а содержать вскладчину вооружённую милицию покуда никому в голову не приходило. Космический фронтир в воспалённом воображении его первопроходцев выглядел миром, где человеческие руки были самым дорогим, что существовало на свете. Руки, а значит – жизни. Мёртвый не сможет ничего добыть посреди ледяной пустыни. Поди догадайся, что даже здесь ничто не бесценно, сиречь всё имеет свою цену. А значит, однажды её потребуют уплатить.

Между тем дюжина молодцов прискакала и ускакала, только тень глайдера с перебитыми транспондерами успела мелькнуть. Требование было простым – вот список узлов и материалов, каковые узлы и материалы должны быть собраны в кучку на этой самой центральной площади спустя десять сол. А не то, добавили бойцы невидимого фронта, всем жителям Фуско не поздоровится.

Требования налётчиков, разумеется, никто исполнять не стал, тела двоих местных, что попали под горячую руку, отправили в морг, сами же достали, что пришлось. Обычные пиропатроны, при особом на то желании, сгодятся не только по назначению. Были и те, кто предлагал исполнить спрошенное, самим же позвать на помощь орлов из «Маршиан текникс», но их быстро переубедили, не для того наши отцы тут трудились, чтобы вдругорядь под корпорации прогибаться, тем более что слишком уж подозрительно многое из экипировки гастролёров было завезено с Красной, как бы те в сговоре не оказались.

Когда же случился назначенный срок, драка вышла преизрядная. Грохот гляциологические микрофоны писали такой, будто это братья Танно восстали из пепла радиоактивного огня. Вакуум вакуумом, а даже в пустоте бывает и дым, и пламень. Когда же все пробоины в куполах залатали, а трупы пересчитали, то выяснилась чистая виктория сил добра. Понаехавшие, кто ноги сумел унести, спешно побросали все свои хвалёные «барреты» да свалили куда подальше.

С тех пор окрестности Фуско, ясное дело, патрулировала милиция, нанятая и вооружённая на деньги всё тех же Линдстрёмов. Старатели первой волны, ясное дело, поперву ворчали на новые порядки, но потом приноровились, так и взаправду выходило безопаснее – патрули, случись что, с починкой могли подсобить, немало раз их своевременная помощь спасала людям жизни.

Уилкс с братьями в ту пору зачастую тоже ходил в дозор, а когда их делянки окончательно перешли к Форт-Риджу, то самому Уилксу логичнее было местную милицию и возглавить.

С тех пор он окончательно забросил дела, приглядывая лишь за порядком в окрестностях да всё дальше уходя в патрули.

Удивительное дело, все отсюда поразъехались, сама фактория давненько трудится исключительно по воле автоматики, кругом если и велась какая-то деятельность, то исключительно завязанная на карьерное бурение, а Уилкс всё так же бродит по окрестностям, выискивая лихих людей и аварийные машины.

А что, чем плохо. Кредиты капают, посторонние под ногами не путаются, Уилкс тут был сам себе хозяин, как в старые времена. А что ни друзей, ни хоть издаля видимых родственников – так то кому чего.

Что вы говорите, скука поди смертная. Ничуть не бывало.

Случалось тут всякое и преизрядно.

Вот и сегодня – подозрительный звук по северному периметру. Едва заметный, но повсеместный. Значит, это не сбившееся с пути стадо «коров» забрело в границы фактории, и не гляциология часом дала подвижку, подобные фокусы Уилксу были так хорошо известны, что он узнавал паттерны безо всякой автоматики.

И вот подобный шум он тоже узнавал. Это был так называемый «рокот космодрома» – низкочастотная тряска от реверсивных струй, сопровождающаяся металлическим лязгом суппортов. Какой-то шалопай решил совершить выгрузку на чужой земле, и даже выйти на связь предварительно не пожелал. В подобных случаях Уилкс даже разведку высылать не спешил, коротко сообщая на резервной частоте чтобы представились или убирались, но сегодня всё было не так – и на сообщения никто не отвечал, и тот самый «рокот» как появился на звуковых дорожках низкочастотных микрофонов, так и застрял там, не прекращаясь час, другой, третий.

На четвёртый Уилкс не выдержал и отправил в стартовые колодцы сразу два низкоорбитальных разведчика. Те с резким свистом рельсотрона ушли на расчётную орбиту, но ни первый проход, ни второй ничего не принесли. Одна сплошная ровная «засветка» от вездесущей снежной пыли.

Чёртов карьер Эхо, когда они уже закончат активную фазу разработки.

Аудиодорожка между тем продолжала и продолжала последовательно рокотать.

Можно было, конечно, заказать обзор с корпоративных гелиостационарников, тем более что у Линдстрёмов наверняка там абонемент, земли-то у них вон сколько, в любом случае не обеднеют, но Уилкс за годы привык во всём разбираться сам.

Времени на сборы ушло немного – по старой привычке в оболочку он забирался с разбегу и в прыжке, в общей сложности весь процесс у него занимал в лучшие годы минуты две, но и сейчас, когда ловкость уже не та, да и мышца с годами подусохла, на выход из положения лёжа у виртреала Уилкс давал себе на сборы ну четверть часа, не больше.

И вот цепочка его следов уже тянется по снежной пыли к дебаркадеру, где было обустроено укрытие для роверов. Все на ходу, отлажены и заряжены, за кого вы нас принимаете. Пускай тут никто с проверками не бывает, Уилкс собственные инструкции, написанные, как известно, кровью, завсегда соблюдал неукоснительно.

Так что в седло и ходу.

Ходу-то ходу, а поймал себя Уилкс на том, что продолжает он прислушиваться к тому самом рокоту, не пропал ли уже, к такой-то матери? Так было бы лучше для всех, если здраво помыслить. Никакие загадки не были в этих землях к пользу вопрошающего. Будь на то его воля, Уилкс предпочёл бы остаться сегодня дома. Но служба есть служба, придётся разбираться.

До границ земель фактории на малом ходу (а по снежной пыли иначе никак) ехать было часа полтора, если не больше, так что по дороге было бы неплохо ещё и по сторонам успеть поглядеть, нечасто Уилкс в северном направлении выбирается. Там почитай что ничего особенного и нет – поди припомни когда оттуда кто наезжал, всё места пустые и бесплодные.

Но увы, разведпланам Уилкса не суждено было сбыться. Стоило Солу как следует забраться над горизонтом, как треклятое снежное гало тут же превратило окружающую действительность в полыхающее голубоватое зарево. Только выехав из фактории, Уилкс тут же оказался слеп, как крот.

Пришлось полагаться на радар в багажнике, благо ему снежная погода ничуть не мешала.

А вот что мешало, так это быстро приближающаяся со стороны Фуско тень ещё одного ровера. Ишь, как гонит. Знать, и до них дошёл тот самый «рокот космодрома».

«Эй, на ровере!»

«Сам такой!»

А старушка не даёт слабины. Уилкс познакомился с Дженнифер Кулидж ещё до её неудачного замужества, когда все ещё называли дочку старика Дэвиса Джен-дай-в-глаз. Девка была той ещё оторвой, на спор выпивала в баре за вечер два галлона пива, за сто ярдов попадала «корове» в лоб из пневмопистолета и вообще славилась дерзким характером и тяжёлой рукой. О чём наутро после свадьбы и узнал толстяк Кулидж, которого она тут же скрутила в бараний рог да так, что тот за полгода спился, в итоге благополучно сгинув как-то в ночи, даже и оболочки не нашли. С тех пор наша Джен жила себе весёлой вдовушкой, крутя шашни с кем хотела, и давая в лоб каждому, до кого дотягивалась.

Уилксу тоже однажды досталось при попытке по пьяни подлезть с непрошенными обнимашками, с тех пор, впрочем, они благополучно дружили, но уже без всяких-яких попыток перейти границы с его стороны. В итоге она осела в Форт-Ридже на позиции – ни много ни мало – маршала. Штрафника на гауптвахту спровадить, должника выселить, это всё к ней. Как только справлялась, ведь ей годов-то сколько уже, всего на десяток лет моложе Уилкса будет.

Это вам не пустошь вокруг забытой фактории патрулировать.

«Какими судьбами в наших местах?»

«Такими и делами. Думаешь, сигнал с твоих микрофонов дальше не транслируется?»

Ну да, логично. А то что-то далековато всё-таки Форт-Ридж расположен, чтобы рокот слышать. Подслушивают, значит, не доверяют.

«Можно было бы это дело и мне оставить».

«Можно было. А можно было и не. Придержи коней, пока догоню».

Вот же характер какой. Всегда такая была, сколько Уилкс её помнил. Когда в шестьдесят пятом криокластический поток чуть не сровнял Фуско с землёй, Джен чуть не силой приходилось вытаскивать из кабины экскаватора. Глаза осоловелые, голова как у куклы по сторонам болтается, руки трясёт от усталости, а всё туда же. Каждый раз, отправляя её поесть и выспаться в купол, приходилось уговаривать. Не человек, кремень.

Уилкс послушно притормозил, глядя, как приближается маячок. Ишь, поспешает.

Сквозь снежное гало едва можно было различить, как серая тень скачет через гребни разломов, отбрасывая ведущими колёсами фонтанчики снежных наносов.

«Осторожнее, Джен, куда так летишь, убьёшься».

Ровер юзом проскользил последнюю сотню ярдов, обдав оболочку Уилкса потоком текучего ледяного песка, так что визор пришлось протирать.

А вот поди и она сама, лица не видать, конечно, но по пластике движений – ни с кем не спутаешь. И рукой такая машет, иди, мол, сюда.

«Говори толком, торопилась же вроде».

Но она чего-то продолжала помалкивать, всё так же делая приглашающие жесты. И даже ногой топнула с досады, что Уилкс продолжает тупить.

Хмыкнув себе под нос, он отстегнул магнитные замки да полез из седла, мало ли что у неё там, может, лазерная связь в снеговом облаке барахлит.

Так это дело поправимо. Подойди к ней вплотную да прижмись шлемом к шлему, чтобы звук напрямую пошёл. Слышимость, конечно, как в бочке разговаривать, но хотя бы не подслушают. Только тут до Уилкса дошло, чего это она.

Разговор должен был остаться между ними двоими.

– Слушай сюда, старый хрен. Какого чёрта ты туда лезешь?

От подобной отповеди Уилкс аж зарделся. Что эта пацанка себе позволяет?

– Ты это, полегче на поворотах. Покуда я тут на фактории командую.

– Командуй где хочешь, а звук этот из-за границы твоих земель идёт, хрена тебе дома не сидится?

– Так, охолони мальца и говори по делу. Что не так с этим звуком?

Минуту или около того Джен пыхтела, прикидывая.

– Я не могу тебе сейчас этого сказать. Ради твоего же блага.

– Не можешь так я тем более поехал, – фыркнул Уилкс и собрался уже в обратную, но Джен тотчас схватила его за силовую раму экзоскелета и легко удержала на месте, её оболочка была куда тяжелее.

– Не дури. Я тебе всё скажу, потом, честное фронтирское, вот те крест, только не лезь, ради тебя же, старого дурака, стараюсь.

– Не надо ради меня стараться, – Уилкс для убедительности даже головой потряс. – И обещалки обещать тоже не надо, говори как есть или отчепись.

– Я же тебе сказала, не могу пока ничего сказать. Тебе что, больше всех надо?

С этими словами Джен озабоченно повернулась, словно за ними кто-то сейчас наблюдал.

– Давай так поступим, ты сейчас заберёшься обратно на свой ровер и дашь там мэйдэй на факторию, пусть высылают запасной для буксировки. Как дождёшься, забирай оба и возвращайся. А потом поговорим.

Вот же упорная. Вся в папашу.

– Что-то тебя, Джен, куда-то не туда занесло. Ты ежели в какую передрягу попала, так и скажи, мы же люди друг другу не чужие, я помогу, потом сочтёмся.

Джен в ответ аж зарычала.

– А, к чёрту!..

И тут же, отступив на пару шагов назад, навела на Уилкса раструб табельного станера, какой выдавали в Форт-Ридже штатной милиции. Вот до чего дело дошло.

Нет, Джен, хошь не хошь, так у нас разговор дальше не пойдёт.

Уилкс послушно поднял руки вверх.

Станер штука неприятная, попадёшь под луч, считай как минимум оболочку обблюёшь по гарантии. А может, и ещё чего получше наделаешь. Нам такого не надобно.

Джен кивнула ему, мол, молодец, слушайся дальше, а сама стволом показывает, к роверу возвращаемся, аккуратно, медленно.

Уилкса так и подмывало активировать дальнюю связь и доложить через ретранслятор фактории о выкрутасах Джен, но что-то его останавливало. Не ради себя она старалась, и явно втихаря от начальства. Не нравилось Уилксу, когда на него ствол наставляли, а всё ж таки не чужая ему Джен.

Как-то однажды после хорошей попойки оказались они в одном номере припортовой гостиницы, ему тогда под шестьдесят по земным годам, она тоже не молодуха, однако что-то у них тогда в головах щёлкнуло, так что наутро и вспомнить было стыдно.

Одевались тогда молча, искоса поглядывая друг на дружку через плечо. Хотя, в общем, как приключение на одну ночь – почему нет.

И вот, сорок лет спустя, она ведёт его в сиянии снежного гало, и у неё в руках станер, а у него из оружия – только мат-перемат. Который, впрочем, он всё ж таки оставил при себе, в эфир не пуская.

По всему выходило, что Джен и правда его от чего-то сейчас защищала, не пуская на север, и это выглядело логично – она, предположим, знала, что там такое, и ей, скажем, приказали его сопроводить на место, не сообщая деталей, но её этот план не устраивал, так что пришлось ей ствол доставать.

Одна проблема, если начальство в Форт-Ридже решит, что он не добрался до места, потому как она ему тут что-то нашептала, знать, у неё тоже будут проблемы, а вот это уже не устраивало Уилкса.

Оборачивался он в сторону Джен как бы нарочито размашистым жестом, пришли, мол, зараза ты такая, чего тебе ещё от меня надо, однако в процессе он не стал останавливать своё движение, а крутанулся ещё сильнее, подсекая оболочку Джен в области коленей. У более тяжёлого экзоскелета есть один недостаток – инерция делает его почти неуправляемым в падении, при малой силе тяжести рефлекторно сделанный шаг назад в попытке восстановить равновесие приводит лишь к тому, что ты в итоге начинаешь проскальзывать опорный ногой и всё равно валишься навзничь.

Усевшись ей на грудь, Уилкс шмыгнул носом, припрятал в карман бесполезный для него станер – всё равно не выстрелит – и только потом шикнул на тяжело возившуюся под ним Джен.

– А ну рассказывай.

Замерла.

– Не ходи туда, не будь бо́льшим дураком, чем ты есть.

– Дай подумаю. Мне там что-то страшное грозит?

– Не могу я тебе этого сказать. Пойми, если они узнают, что ты в курсе дел, нам обоим так и так конец.

– Снова-здорово, от меня эти твои «они» всё едино ничего не узнают. А так легенда простая – ты нагнала мой ровер, я что-то заподозрил, на тебя напал, обездвижил, пока ты высвобождалась, меня и след простыл. Ты в порядке, а я уж как погляжу на те дела, там и порешаем, как с этим всем быть. А то ты может просто скажи, в чём дело, я даже и носа туда совать не стану, как ты там сказала, честное фронтирское?

Джен дёрнулась напоследок и сделала вдруг визор прозрачным. Ну вот, последние аргументы в ход пошли. Её глаза глядели на него твёрдо и сухо.

– А поверить мне на слово, что этот план идиотский, ты никак не можешь?

Однажды он ей действительно поверил. Тогда в сторону фактории дёрнулись двое беглых. Уилкс сразу хотел за ними автоматы выслать, но Джен сказала, что это два глупых пацана, могут и не послушаться команды, погибнут по дурости ни за грош. Уилкс отозвал ищеек, даже в факторию пустил. А они оба ножи достали. С тех пор у него слева на груди два шрама. А на землях фактории – две новых могилы.

Нет уж, больше он Джен не верит.

– Не дёргайся.

С этими словами Уилкс достал из ранца пузырёк серебрянки и уверенными движениями по очереди засандалил пену в плечевые и тазовые сочленения её экзоскелета.

Она могла бы в тот момент не выть раненой волчицей, а просто сказать ему, в чём на самом деле проблема с тем звуком на севере.

Но нет. Предпочла не говорить.

Ну и ладно.

Оставив её лежмя корчиться на перепачканном серебрянкой реголите, Уилкс решительно вернулся к своему роверу. Ничего, полтора часа, прежде чем полимер станет хрупким на морозе, у него есть, как раз до места и доберёмся.

Ровер тронулся в путь, взметая за собой струи ледяного песка.

Подумать так, он оставил Дженнифер возможность хоть сейчас активировать дальнюю связь и сообщить обо всём случившемся в Форт-Ридж, но что-то ему подсказывало, что она до последнего предпочтёт молчать.

Как смолчала однажды, застукав Уилкса с братьями за контрабандой. Ничего необычного – в те времена все понемногу барыжили палёными запчастями с Красной, но в тот раз они засветились по-крупному. Три застрявших в расщелине контейнеровоза пришлось вывозить на роверах по две тонны за ходку, палево то ещё. И если бы в «Лунар текникс» узнали, сделалось бы тяжко всякому – и кто принимал участие, и кто не донёс. Но Джен не только смолчала, а даже и помогла, подкинув пару сменных аккумуляторов для ровера. Так и сказала тогда «дураки вы трое, и всех подставляете своей дуростью, чтобы больше ничего подобного не видела».

Уилкс сдержал своё обещание, больше к контрабасу не возвращаясь. Джен же могла служить любым хозяевам, но идти против своих она никогда бы не стала. Во всяком случае без предупреждения.

Остаток пути до северной границы земель фактории Уилкс проделал без особых сомнений, ни разу даже не обернувшись. Снежное гало сияло вместо чёрных небес, но в целом какая разница – ночь или день, звёзды или ослепляющий свет, замкнутое пространство «тумана войны» или бесконечность космоса. Время твоё так и так течёт своим чередом, вливаясь тебе в жилы током жизни и убегая прочь в потоке истёртых воспоминаний.

Сколько патрулей он провёл вот так, в одиночестве?

Сколько рейдов закончились успехом?

Сколько из них вышли бесплодными?

Поди припомни.

Уилкс покачивался в седле, плавно пригазовывая на дне встречных каньонов, где колёса ровера легче цепляются за реголит. Это было похоже на то, как описывали в виртреале стародавние морские антарктические походы. Если на Матушке и были места, похожие на эти, то это была неприступная Антарктида.

В тот момент Уилкс и правда чувствовал себя первооткрывателем. В тумане снежного гало скрывалось нечто, доселе неизведанное. Так почему бы не рискнуть, разведывая?

Пусть тебя некому будет похвалить за смелость, да и перед кем Уилксу хвастаться? Перед той же Джен?

Короткий сигнал навигации, приехали.

Как интересно. Ровно на границе фактории снежную пыль словно ветром сдуло. Чёрные небеса и иссиня-белое полотнище свежего наста пополам на пополам. И никаких следов.

Уилкс сверился с триангуляцией. Согласно расчётам гляциологических моделей, источник тех звуков лежал где-то перед ним, в области широкого полукольца диаметром мили полторы. Разумеется, никаких следов чего бы то ни было подобного перед глазами не наблюдалось. Почему «разумеется», Уилкс додумывать не стал.

Ну вас в каверну с вашими тайнами, ворчал он, слезая с ровера.

Лёд – материя ненадёжная. При известном старании он мог быстро сформировать неудержимый криокластический поток или легко превратиться в кавернозную мешанину из космических камней и пустотных карманов, в который и сам провалишься, и технику загубишь. Потому старатели со старых времён ни на шаг не отходили от биокуполов без «колотушки» – высокочастотного эхо-локатора – не полагаясь на надёжность картографирования.

Самп-самп-самп, «колотушка» посигивала на ледяном песке, коробя его косыми волнами расползающихся по мере уплотнения слоёв.

Ха. Попались.

Пускай «рокот космодрома» давно пропал, а белый саван укрыл всё вокруг, «колотушку» не обманешь. Вот оно, полулуние источника сигнала, прямо перед ним.

Забраться внутрь оказалось не сложнее, чем всю эту беду обнаружить. Экзоскелет скрипел сочленениями, снег летел с лопаты ввысь, снова возрождая к жизни треклятое гало, но Уилкс в этот раз ему только радовался. Не очень-то они и старались тут всё попрятать. Раз-два, раз-два, привычными размашистыми движениями, не оглядывайся, тут же никого, он бы всяко услышал.

Тоннель косым полукольцом по спирали забирал направо, уходя в глубину. Это наверняка было какое-то боковое ответвление, которым вывозили контрабас – что же ещё – от прикопанных ниже, на глубине, орбитальных грузовиков. Центральная область наверняка служила крышкой ракетного «сило», удачно прикрытая снежной пеленой сразу после закрытия. Если бы не выдавший их звуковой паттерн – чёрта с два бы кто узнал, что тут творится неладное.

Но Уилкса не проведёшь, он калач тёртый. Сейчас всё узнаем, пока вы там ушами хлопаете, наивно полагая, что всё проделали шито-крыто, подослав к нему Джен.

А что это у нас тут такое?

Оставленный у стеночки погрузчик выглядел вполне рабочим, чего это его здесь бросили. С другой стороны, мало ли, сел на морозе аккумулятор, здесь, под поверхностью, температура стабильно держалась не выше полутора сотен кельвин, не рассчитали, вот и посмотрим, что у нас тут.

Уилкс забрался на подножку, стараясь перенести побольше веса оболочки на страховочное крепление, мало ли, ещё ступенька сорвётся, на морозе металл становился хрупким, чего не хватало – полететь носом вниз.

На платформе остался лежать бесхозным единственный бокс, негабаритный, десять футов на пять на пять. Кому только такие потребны? Это ж ни в какой стандартный объём не сунешь, ни опрессованный, ни под вакуум. Интересная история.

Бокс уже успел изрядно покрыться инеем – тонкая атмосфера тёплых потоков, шедших по тоннелю снизу, вымерзала здесь, покрывая всё вокруг красивыми завитушками и вензелями.

Дай-ка тебя…

Поверху бокса шло что-то вроде смотровой щели из термоупорного металлполимерного стекла. Склонившись над ним, Уилкс принялся аккуратно шевелить актуатором наплечного фонаря, никак не удавалось найти угол, чтобы разглядеть как следует…

Спрыгнуть с платформы обратно на лёд было делом секунды.

Да, он испугался. Тут испугаешься. Кто угодно на его месте бы сходил под себя.

Бокс тот был не совсем бокс. Это был скорее саркофаг, внутри которого возлежало молочно-белое, лишённое всяких следов растительности человеческое тело.

Не просто тело. Не нужно быть изгоем, который за последние три оборота видел лишь собственное отражение в зеркале, чтобы с первого взгляда узнать лежащее внутри саркофага.

Уилкс подождал, пока её шаги остановятся в десяти ярдах и только тогда обернулся.

«Ты могла бы мне сказать».

«Они мне твердили, что я всё равно не смогу тебя убедить, и потому придумали этот план».

«И я их не разочаровал, да? Они оставили здесь эту штуку явно не затем, чтобы у нас было время спокойно поговорить».

«Ты всегда был упрямым ослом, Том».

«А ты всегда шла до конца, Джен».

Шутки кончились. На этот раз у неё на сгибе локтя вместо бесполезного станера лежал боевой «баррет».

Пожалуй, не зря он решил однажды, что ей больше не доверяет.

Уилкс без лишних слов бросился вперёд.

17. Хильда

«Бергельмир» снова тряхнуло импактом, только веер трассеров поперёк кормовых экранов мелькнул. Негласным правилом огневых столкновений в Поясе было использование поражающих элементов из закалённого льда – погреются пару лет на холодном здешнем солнышке и окончательно испарятся в вакуум. Всё лучше, чем гражданскому рудовозу получить на встречных курсах маслину из обеднённого урана в лобовой экран. Двойная орбитальная – это вам не шутки, никакой армопласт прочного корпуса не сдюжит, при такой кинетике брызги летят во все стороны, только успевай уворачиваться. Но сегодня, видать, всякие правила пошли по боку.

Аларм прозвучал на самом пределе слышимости – уши не успевали вернуться в норму после скачка давления. Пошевелив челюстью, Цагаанбат по привычке прислушалась к ответному хрусту. Обратный блок – главная беда всякого трассера. В жёсткой оболочке много не насидишь, а мягкие кабинсьюты давление выравнивать не успевали. Ну хоть перепонку не порвала, и то скажите спасибо. А вот что там себе Лисса думает, с такими попаданиями?

«Бергельмир» уже полтора часа кряду шёл в режиме динамического ускорения, отчего у Цагаанбат попеременно темнело в глазах и трещало в ушах, но обстановка на радарах оставалась прежней – преследователи издалека, аккуратно, но планомерно продолжали отжимать их «драккар» от расчётного курса, заставляя расходовать драгоценный ресурс ускорителей, не говоря уже о запасах рабочего тела.

И главное чего прицепились?

По документам, зашитым в транспондер, «Бергельмир» проходил во всевозможных флотских базах в качестве видавшего виды мобильного топливозаправщика. Небольшой ремонт стационарных спутников, пополнение баков, обслуживание софта, ветровуху протереть, дворники помыть. Таких в Поясе болтаются тысячи, до каждого докапываться – никакого времени не хватит. Но нет же, выцепили при смене орбиты, а что это у вас удельный импульс такой хитрый?

Цагаанбат только зубами скрипнула на очередном рывке ускорения. Нехорошо всё это, ой, нехорошо. Чёрт с ней, с монотредной шрапнелью, от неё беда небольшая, посечёт прочный корпус, даже монтажная пена не понадобится, куда хуже будет, если «Бергельмир» примут в оборот как следует. При сухой массе «драккара» в тридцать килотонн он способен произвести на свет такое количество обломков, что весь этот сектор на долгие годы станет непроходим на пару сотен мегаметров в диаметре. Смешно, её волнует судоходство в Поясе, а не собственная жизнь. Впрочем, когда было иначе.

Капитан, обратный отсчёт?

Включу по готовности, полковник.

Ха, Цагаанбат такой же «полковник», как и Лисса «капитан». В наши времена любые формальные звания – пустой звук, пусть Цагаанбат и правда когда-то именовали на «Фригге» полковником, те времена в любом случае давно прошли.

Апдейт статуса от Геспера поступал?

Никак нет.

Геспер, чтоб его. Это он всё затеял. Сидели бы сейчас на Церере, пили местное пойло без названия и справок соответствия санитарными нормам, травили бы байки о старых деньках, но нет, этот козёл может быть весьма убедителен, когда захочет. У Цагаанбат аж культя заныла, да уж, она-то помнит, чем заканчиваются все его придумки. Впрочем, никакой Геспер ей не оставлял приказов во всякой непонятной ситуации стрелять себе в ногу. Сама, всё сама, так что нечего тут жаловаться.

С другой стороны, старичок «Бергельмир» сослужил Цагаанбат верную службу, было бы неприятно его потерять вот так, за здорово живёшь. Стоило ли рисковать «драккаром»? Неужели нельзя было штатно, пусть и неделей позже, пройти мимо на номерном рудовозе «Джи И», и всё было бы шито-крыто, и никто бы за ней по Поясу вот так не гонялся. На очередном ускорении Цагаанбат снова, чуть не прикусив язык, сорвалась на русмат. Интересно, кто его вообще теперь за пределами Пояса помнит?

Экипажу приготовиться к сбросу.

Ха, весь экипаж «Бергельмира» составлял сейчас Лиссу и Цагаанбат, что объединяла в собственном лице копилота, стрелка-радиста, да и полезный груз заодно. Даром что стрелять им всё равно было некуда. Преследователи, черти, работали по «драккару» издалека, не давая ни малейшего повода присунуть себе под хвост ни из штатного рельсотрона, ни даже из кормового гамма-лазера, который в Поясе был такой редкостью, что завидная прозорливость корпоративных крыс вызывала у Цагаанбат в душе даже нечто, отдалённо похожее на уважение. Значит, поняли, с кем имеют дело, и на сближение не пойдут. С одной стороны это плохо – теперь если решатся бить, то наверняка, а с другой – если бы они подозревали, что именно «Бергельмир» здесь делает, то уже сейчас навалились бы всей огневой мощью. Время-то у них на исходе.

Обратный отсчёт, как Лисса и обещала, побежал в углу поля зрения. Только скажите на милость, как она подобный фокус собирается провернуть? Цагаанбат снова пробежалась по тактической сетке. Приходилось каждый раз заставлять себя не включать субьективную развёртку – дурацкая привычка старожилов Пояса – но даже в привязанной к Папе сетке координат план Лиссы был непонятен. «Бергельмир» двигался какими-то извилистыми петлями, ни на метр ни приближаясь к точке сброса. С одной стороны, хорошо, меньше информации тактическим вычислителям преследователей, а с другой…

Какого чёрта?..

Цагаанбат едва загубник не упустила, когда ей в лёгкие полился булькающий поток фторорганики. Ах вот какой у тебя план, сестрёнка.

Электромагниты фиксаторов тут же лишили её последних степеней свободы, а следом навалилось ускорение.

Навигационный радар послушно отзумил картинку до десяти мегаметров в диаметре, настолько драматически сменилась динамика происходящего вокруг. Предельные тридцать «же» за шкирку поволокли «Бергельмир» вдоль осевой, на этот раз без дурацких виражей – прямиком через строй невидимых покуда противников.

Те отреагировали, но поздно – пока ваши кинетические перехватчики разгонятся, пока отработает наведение, «драккар» уже будет по ту сторону вашего строя. Цагаанбат не удержалась и всё-таки прижарила ближайшую из открывшихся целей гаммарэем.

Горячее пятно мелькнуло и погасло. Есть попадание. Вряд ли смертельное, но корпус им пожгло изрядно, разгерметизацию будут лечить до самого порта, да и то с переменным успехом. Если повезло – то ещё и инфоканалы спалила сволочам.

Готовность сброса. Три, два, один, сброс!

Тактическая навигация разом погасла, как только капсула оборвала внешние каналы связи. Прощай, «Бергельмир», когда ещё свидимся. Счастливого пути, будем надеяться, Лисса вывезет твою старенькую, но всё ещё надёжную тушку из этой передряги. Цагаанбат с тобой больше не по пути.

Микрогравитация, как и всегда после длительной активной фазы, по ощущениям некоторое время продолжала крутить и вертеть капсулу, но скоро это пройдёт. Если наведение не ошиблось, то ближайшие сутки Цагаанбат предстоит болтаться на пассивной траектории, экономя скромный запас рабочего тела на борту. Хуже будет, если двигатели всё-таки включатся. Капсула – не «драккар», она не переживёт прямого попадания и на длительное активное маневрирование не способна. Её главное оружие – звёздчатый многогранник корпуса, отражающий импульсы радаров под непредсказуемыми углами во все стороны. Примитивная стелс-технология до сих пор оставалась самым эффективным средством повышения выживаемости в случае огневого контакта на трассе. Но только попробуй включи на секунду двигатели, это тут же выдаст тебя с потрохами.

Однако минуты тянулись, постепенно складываясь в часы, а спаренные ионные движки всё так же успокоительно молчали.

В виртреале вычерчивалась единственная пологая дуга курсограммы, оставалось довериться алгоритмам системы глобального позиционирования, поскольку в режиме радиомолчания активное уточнение координат могло выдать капсулу не хуже включённых движков. Да, где-то там продолжался бой, но для Цагаанбат он был теперь не более реален, чем происходящее сейчас на Матушке, Красной или в системе Юпитера. Лежи себе спокойно, дыши в полвдоха, экономь кислород, случись что, он тебе ещё пригодится.

Цагаанбат послушно закрыла глаза и активировала помпу.

Чего зря нервничать, всё равно от её дальнейших действий уже ничего не зависит. Автоматика либо справится, либо нет. Сброс произошёл штатно или не совсем. Капсулу обнаружат и уничтожат, а может, ей всё-таки повезло.

Впрочем, сон Цагаанбат даже сквозь вату премедикации достался тревожный. Она как будто оказалась на странном роллер-костере, в котором не кабинки петляли по рельсам, а напротив, это огромная вселенная вокруг вертелась и совершала кульбиты, норовя от натуги сорваться и улететь ко всем чертям. Цагаанбат при этом отчего-то очень беспокоило, что бесконечное полотно рельс под колёсами её кабинки вдруг оборвётся, и тогда она начнёт падать, падать, падать…

Разбудил её резкий сигнал приводных актуаторов – ионные двигатели начали один за другим покидать свои экранированные гнёзда, принимая расчётную ориентацию по схеме манёвра.

Черти драные, ух она и заспала.

Цагаанбат, не успев толком проморгаться, полезла в логи капсулы. Так, минимальные две коррекции орбиты по итогам импульсного обмена телеметрией со старыми бакенами Корпорации, выход на финальную траекторию и подготовка к торможению и стыковке. Никаких подозрительных сигнатур снаружи не поступало, даже касательная эхо-локация активных радаров пришла откуда-то с внешних границ Пояса, это явно были не давешние преследователи, а какие-то тральщики-автоматы, зондирующие пространство в поисках среднеразмерных обломков.

Вот и славно. Капсула по команде развернула активную навигацию, разом исчертив пространство вокруг серебристой паутиной траекторий и маневровых конусов. Тут тоже не было ничего подозрительного. А «Фригг» – вот он, родимый, веретенообразная масса торчащих во все стороны швартовых уток. А чего она ожидала увидеть? Оплавленный с одного борта остов в облаке плавающего вокруг металлического щебня?

Если ты видела в космосе один рэк, ты видела их все. Кинетика импактов в условиях микрогравитации такова, что любой объект массой покоя не под мегатонну либо остаётся болтаться на орбите фактически целиком, либо уже разлетается по Поясу мелкой шрапнелью промёрзших насквозь обрывков.

«Фриггу» досталось по касательной, когда оставшийся персонал уже покинул стационар, тратить же дорогущие ядерные фугасы на трансуранах только лишь на то, чтобы распылить двести килотонн монотредной стали по просторам Пояса – это уже было чересчур даже для тупых солдафонов «Янгуан». Впрочем, будь отдан прямой приказ – они его непременно бы выполнили. Но приказа не было, потому, на скорую руку убедившись, что на «Фригге» не осталось подозрительных источников тепла, флот корпорации поспешил убраться из опасного окружения, пока разлетевшиеся обломки не начало заворачивать в сферу согласно неумолимым законам старика Кеплера.

С тех пор на Матушке прошло три десятка лет, навигацию вокруг понемногу расчистило от мелочёвки, а крупные осколки уже поди попадали в бездонную атмосферу Папы, что прибирал в конце концов всякое тело, покинувшее стабильную орбиту и неспособное самостоятельно корректировать свою траекторию. Пояс самоочищался его усилиями от старых ран, оставляя себе лишь самое значимое.

Для Цагаанбат стационар «Фригг» был частью таких воспоминаний. В золотые годы через его шлюзы проходил чуть ли не каждый первый боец флота Ромула, сюда причаливали пиратские рудовозы и пополняли свои запасы боевые «драккары», наводившие своими рейдами ужас на весь Пояс. И полковник Цагаанбат, командир только сошедшего тогда со стапелей «Бергельмира», была одним из ключевых участников тех событий.

Воспоминания, воспоминания. Со вздохом Цагаанбат подтвердила команду на сближение.

Шлюзовая система, разумеется, отпадала. Там наверняка всё заклинило ещё в момент импакта. А вот грузовые доки, по последним сведениям, всё-таки функционировали. Может, кто-то из бывших товарищей постарался, но скорее это была работёнка посторонних любителей контрабаса. В Поясе любая удобная гавань была наперечёт, не разбрасываться же таким сокровищем, как «Фригг». Главное, чтобы тут прямо сейчас посторонних внезапно не оказалось.

Однако сенсоры капсулы помалкивали. ИК-диапазон показывал равномерную засветку и только, радио тоже молчало. Отстёгиваясь от фиксаторов, Цагаанбат на всякий проверила заряд навесного игломёта. Пятьсот раундов и две запасных обоймы. Можно подумать, она тут на борту небольшую войнушку организовать планировала. Впрочем, лучше так, чем с пустыми руками соваться.

Манеровые, привычно подсвистывая, подвели капсулу к доку и с гулким звуком касания корпуса о корпус закрепили её на «Фригге». Тут же Цагаанбат потащило вбок и вверх, разворачивая. Понятно, стационар после отказа гиродинов остался с каким-то остаточным моментом движения, а может, это импакт его приложил чуть по касательной. В общем, прощай, микрогравитация, придётся теперь по стеночке ходить. Впрочем, сильно это ей не должно помешать, одна сотая мунной силы тяжести, не больше, даже по сравнению с Церерой – слёзы. Так, пора перелезать в жёсткую оболочку эзуса.

По команде капсула всосала остатки атмосферы опрессованного объёма, послушно раскрывая свои внутренности навстречу открытому космосу. Цагаанбат заранее решила, что заводить капсулу в доки не станет, весь этот геморрой с перекомпоновкой отражающих лучей не стоил того. Проще было перебраться внутрь самостоятельно. Не такие уж тут и расстояния, метров тридцать по прямой до ближайшей гермоплиты.

Сопла наплечного ранца с лёгким шипением испаряющейся углекислоты дослали Цагаанбат вперёд, по направлению к чёрному провалу грузового дока. Повезло, что импакт пришёлся на противоположный борт «Фригга», иначе сейчас здесь было бы месиво из застывших на морозе металлполимерных игл, о такие порвать оболочку – как два мешка трипротона своровать.

При входе в тень автоматически зажглись нашлемные ходовые фонари. Забавно. Тут как будто ничего и не изменилось. Цагаанбат как наяву тут же почудился желчный голос командора Шивикаса, куда, мол, лезешь без команды с дежурного пульта. Мерзкий был сучонок, надо отметить. Однажды чуть Цагаанбат под арест не взял, и вообще у него по жизни была неприятная привычка лезть в бутылку по любому поводу. В Поясе таких не любили. Интересно, где сейчас Шивикас.

Впрочем, куда там, нет, ничуть не интересно.

Подтянувшись на руках, Цагаанбат ловко перекинула эзус через арку ворот и активировала магнитные замки ботинок. Вот мы и дома. Ну, точнее, не совсем, внешнюю гермоплиту сперва нужно было запитать. А вот и пульт. Техника старая, как сама Цагаанбат, но надёжная, подай только напряжение на клеммы. Аккуратно поддев крышку аварийного рубильника, она механическими движениями бывалого космического пирата набросила «крокодильчики» с аккумуляторов своей оболочки и приготовилась услышать через экзоскелет звук сервоприводов.

Но нет. Тишина.

Да что ж такое-то!

Цагаанбат принялась машинально оглядываться в поисках подручных средств. Где добыть банальный домкрат в паре тиков от ближайшего гаража?

И самое главное что себе думал Геспер, когда вводную давал? Идиота кусок.

Цагаанбат уже собралась было возвращаться в капсулу за инструментом, как тут всё-таки заработали трёпаные сервоприводы. Уф, ну хоть что-то сегодня пошло по плану!

«Неужели так сложно не опаздывать?»

Шивикас. Командор, мать его так, Томас Шивикас собственной персоной. Этот раздражённый тон Цагаанбат не спутала бы ни с чем. Теперь понятно, почему плита не открывалась. Цагаанбат опередили.

«И тебе не хворать».

Ну надо же, так вляпаться. Дайте только Гесперу в глаза заглянуть, уж она ему всё выскажет!

«Ты чего тут потерял, командор?»

«У меня к вам тот же вопрос, полковник».

Судя по тому, как неловко заелозил ботинками бывший командир «Фригга», он и сам был удивлён встрече. Ну и славно, если это подстава, то не лично его рук.

«Пропустишь внутрь или как?»

Шивикас послушно посторонился, давая ей оперативный простор для манёвра. Внутри пакгауза всё было как раньше, такой же бардак. Да и с чего бы тут поменяться обстановке. Разве что фонить с тех пор стало поменьше, сколько лет прошло.

«Опрессованный объём остался?»

«Да, вы не поверите, в рубке».

Ну почему же не поверит, очень даже поверит. «Фригг» машинка надёжная, сработанная на века, почему бы и не выжить системам жизнеобеспечения на автопочинке, пусть бы и без обслуживания.

«Так пошли туда. Если ты, конечно, ещё кого не ждёшь».

Шивикас в ответ пробурчал что-то вроде «вас тут как раз и не ждали», но послушно отстегнулся и, ловко перебирая своими тонкими ручонками в серебристой арматуре эксзоскелета, заскользил в темноту по осевому колодцу. Неудивительно, он всяко знал потроха «Фригга» получше Цагаанбат, которая со своими валькириями бывала тут наездами, смениться-дозаправиться и снова на трассу.

Оставалось поспевать.

С погасшими гиродинами стационар потерял всякое направление на «верх» и «низ», потому ориентироваться тут внутри стало сложно вдвойне, да и отсутствие дежурного освещения на палубах не добавляло памяти Цагаанбат поводов для флешбэков. То есть понятно, что двигаться надо куда-то туда, но не более. Шивикас же тут чувствовал себя как рыба в воде – вот он мелькнул между направляющих и пропал из виду, чёртов позёр.

Рубка со всем окружающим пространством тоже выглядела незнакомо – в рабочем состоянии большую часть её пространства раньше занимали проекционные экраны виртреала, исчерченные навигационной информацией, телеметрией, тактическими брифингами и прочей текучкой центрального узла управления стационаром. Сейчас же тут было черным-черно, и только автоматически убранные основания ложементов торчали вдоль пола ровными рядами гладких выпуклостей.

Цагаанбат дождалась, когда в переходном шлюзе выровняется давление, однако внутрь вошла, не раздраивая эзус.

– Теперь поговорим.

Шивикас, пару раз моргнув, уставился на игломёт в её руках. Сам он стоял перед ней сейчас в одном кабинсьюте и потому чувствовал себя как будто голым. Впрочем, даже жёсткая оболочка не спасла бы его от прямого попадания «глетчера» в упор.

– Вы рехнулись?

– Это ты, должно быть, рехнулся, Томас, учитывая, как мы с тобой нехорошо расстались.

Шивикас в ответ нервно тряхнул рукой.

– Полковник, придите в себя, мы находимся на борту мёртвого стационара, где, простите, воняет, вам мало?

– Это не повод тебе доверять. Если бы Геспер только заикнулся, кто меня тут встретит…

– Можете поверить, я бы ему тоже врезал.

Ха, «врезал» бы он. Врезалка не выросла. Цагаанбат нависала над Шивикасом как скала, всеми своими ста сорока килограммами живого веса и двумя с гаком метрами роста. Геспер не отличался подобными статями, но всё равно ставки на возможный его поединок с Шивикасом были бы далеко не в пользу командора.

Однако Цагаанбат ему внезапно поверила. Убрала «глетчер», отстегнула забрало. Хм, тут и правда воняло, причём даже сразу и не скажешь, чем конкретно. Воображение рисовало прогорклый запах горелой проводки и старого пластика, но нет, местные ароматы больше напоминали привкус окисленного металла. Так обыкновенно пахнет привычный корабельный рэк земных морей. Мокрая ржавчина и соль. И ещё немного чаячьих погадков.

– Хрен с тобой, Томас. Надо что-то решать. С Геспером мы потом разберёмся.

Шивикас кивнул, покорно усаживаясь на выступ одного из ложементов.

– Пока вы писали свои вензеля, – командор выразительно покрутил указательным пальцем над головой, изображая траекторию «Бергельмира», – я тут успел кое-что прозвонить, и знаете, стационар пострадал, конечно, от того импакта, но в целом он вполне ремонтопригоден.

– Хорошая новость, – Цагаанбат с сомнением потянула ещё раз носом, – но нам-то с того какая радость? Задача была оценить транспортабельность «Фригга» в пассивном режиме, какое нам дело до его гипотетической ремонтопригодности?

Шивикас в ответ склонил свою рыжую голову набок и изучающе уставился на Цагаанбат.

– Вам действительно не интересно, зачем мы здесь на самом деле?

Так. Главное не выходить из себя из-за интонаций этого козла.

– Вот Геспер притащится сюда, тогда и поговорим. И без того полна жопа огурцов.

Шивикас поморщился, но продолжил поучать:

– Насколько мне известно, нет ни единой причины тащить через весь пояс останки «Фригга», оглянитесь, он бесполезен. Куда его, на металлолом сдавать в порту Цереры?

Тут уже Цагаанбат стало смешно.

– А хоть бы и не на металлолом, это что-то меняет?

– Да это всё меняет! – рявкнул в ответ Шивикас.

– Например?

– Вы видели, что творится в Поясе? Корпорации стоят на ушах, готовы палить по любому неопознанному кораблю в пределах досягаемости. Зачем вообще весь этот геморрой с транспортировкой «Фригга»?

Цагаанбат терпеливо сложила руки на груди и принялась ждать, её всегда бесила манера командора задавать риторические вопросы. Пусть уже выскажется, а там посмотрим.

– Мне кажется, что основной целью является возвращение стационара в строй в качестве полноценной орбитальной крепости.

На этом месте пришлось взять паузу на обдумывание. В его словах была своя логика.

– Но какой смысл? Корпорация мертва. Ромул молчит. Остались такие же, как мы, осколки прошлого, разбросанные по Сол-системе.

Шивикас в ответ лишь упрямо мотнул головой.

– Пусть Корпорация мертва, но мы ещё живы. Есть люди, подобные Гесперу, готовые возглавить наше возвращение в строй. Придать нашему дальнейшему существованию хоть какой-то смысл.

Оба надолго замолчали.

– И в чём же ты видишь этот смысл?

Шивикас поднял на неё дурную лысую головушку. Взгляд его был твёрд и спокоен.

– А ради чего потребуется вернуть в строй целый космический стационар, загрузить его топливом и оружием и отправить снова патрулировать Пояс?

– Удиви меня.

– Неужели вам никогда не приходила в голову мысль банально отомстить?

– Это кому же? Корпорациям, Ромулу? Мы не дети, чтобы продолжать дуться на своих престарелых родителей, которые недостаточно много уделяли нам внимания. Мы и сами уже приближаемся к третьей фазе.

Шивикас оскалился.

– Кто бы нам позволил.

– Можно подумать, мы привыкли в таких вопросах спрашивать у кого-то разрешения. И всё-таки, кому ты собрался мстить?

– У вас, полковник, на Матушке не осталось личных врагов? Кто предал бы лично вас?

Цагаанбат басовито хохотнула.

– Предательство – это штука очень персональная. Чтобы предать, нужно сначала заслужить чьё-то доверие. Корпоративные крысы меня предать не могут. А вот среди бывших соратников прошедшая война многие точки над «ё» расставила. Мы с тобой тоже не очень красиво расстались, Томас. Мне бы начать тебе мстить прямо сейчас.

На этом месте Шивикас заметно побледнел, но назад сдавать не стал.

– Не притворяйтесь, полковник, вы прекрасно понимаете, о чём я говорю. Корпорация сотню лет вытаскивала человечество из дерьма. Война за воду, Сорокадневная война и Смута Книги, эпидемии, угроза тотального голода на пике климатического скачка, технологический разрыв беднейших стран, Барьер посреди Европы, всепланетный государственный кризис после обособления агломераций, в конце концов, это мы вывели человечество в дальний космос.

– Не мы, Томас, не мы. Ромул вывел.

Тут он снова упрямо мотнул головой.

– Да, Ромул. Но и все мы тоже. Коллективные усилия Корпорации. Скольким из нас нужно было погибнуть, чтобы планы Ромула стали реальностью?

– Так ты и правда решил отомстить Ромулу, как я погляжу.

– Не Ромулу. Матушке. Мёртвой окостеневшей Матушке, которая так и прозябает с тех пор в корпоративном болоте, только и ожидая, что очередной подачки, новой дозы избавления от чёрных ид, избавления, которого они все как будто бы заслужили. Чёрт вас всех побери, Цагаанбат, я согласен с теми, кто предлагает вернуться и напомнить о себе прямо сейчас.

Ха, вернуться.

– Ты, а точнее Геспер, который тебе всё это внушил, вы оба понимаете, что это означает новую войну?

– Поглядите вокруг, полковник, та, прошлая война с корпорациями не завершится, пока жив хоть один из нас. Вы можете сколько угодно бегать от корпоративных ищеек, но те орудия, что вели по вам огонь по пути сюда, они не воображаемые. Они существуют в реальности. Вы готовы перестать бороться только потому, что в планах Ромула вас больше не значится?

Если бы у неё был готовый ответ на подобные вопросы. Впрочем, одно она знала точно – с самого начала они боролись не за воплощение малопонятных планов Ромула, и не за абстрактную в своей поголовной анонимности Корпорацию. Та давным-давно сгинула, а для Цагаанбат всё осталось прежним.

– Знаешь, Томас, о чём я вспоминала, когда думала об остове «Фригга», что столько оборотов болтается на задворках Пояса? Не о возвращении «Сайриуса» и не о рейдах к Папе. И даже не о нашей с тобой драчке. Я вспоминала мой экипаж, попойки на верхней палубе, вонючие притоны Цереры и мунные порты. Это была моя жизнь, командор, и сражаюсь я не за Ромула и не за Корпорацию, я сражаюсь за себя и немногих оставшихся со мной товарищей, за Геспера, прости, господи, за Лиссу, что сейчас уводит «Бергельмир» от погони, за людей, которые были готовы рисковать ради меня собой, и за которых рисковала собой я.

Цагаанбат остановилась, заметив, как дёрнулось лицо Шивикаса.

На активацию связи с капсулой хватило доли секунды. Ещё несколько мгновений у её аугментации ушло на построение навигационной гемисферы.

Маяки «Бергельмира» молчали. Молчал и он сам.

– Когда пропала телеметрия?

Цагаанбат постаралась, чтобы её голос прозвучал как можно будничнее, но, кажется, всё-таки не смогла его контролировать, в какой-то момент её горло предательски сдавило.

– Когда. Пропала. Телеметрия.

– Я не знаю, – мотнул головой Шивикас, – можно поискать в логах, всё же пишется…

– Не надо, – оборвала его Цагаанбат.

Оба они понимали, в каких случаях не молчат маяки. Корабль или ушёл в полное радиомолчание, что в хаосе Пояса было глупо и практически бесполезно, если ты не крошечная капсула, спрятавшаяся ото всех на пассивной траектории, или… или там попросту нечему уже отвечать.

– Я уже отправил анонимный пакет спасателям, пусть пошарятся вокруг, всегда есть шанс подобрать кого-нибудь.

Да уж. Какие-то шансы, несомненно, остаются всегда.

Как ни прискорбно было это сознавать, Шивикас был прав. Война никуда не делась, она с ними, она вокруг них. И бояться начала новой войны – это как бояться, что когда-нибудь наступит вчера.

Время мирной жизни для Цагаанбат истекло ещё тогда, когда у неё было обе ноги. Было бы о чём жалеть.

Разве что о тех людях, которые ещё не погибли на этой войне. Вопрос только в том, сколько их останется в финале.

– Когда планирует прибыть Геспер со своим тягачом?

– Экспедиция стартует, как только мы с вами подтвердим вводные.

– Тогда чего же мы ждём, командор, приступайте к реанимации контрольных контуров, а я пока пройдусь по палубам и промеряю остаточные поля.

С этими словами Цагаанбат принялась герметизировать оболочку.

Чёрт бы побрал Ромула с его молчанием. Пусть молчит и дальше, ей плевать.

23. Прокси

Сегодня она была строгой госпожой. Не по плану, просто под настроение, чтобы жётемы не расслаблялись. Сесть вот так с прямой спиной на канапе, полуобернувшись, как вы там, следите ли, не отрываясь, жаждете ли её внимания?

Следят и жаждут, чо там.

Она даже вот так, самым краем глаза чувствовала нарастающее по ту сторону виртреала напряжение. Это было её талантом, её маленькой тайной. Какое кому дело, сколько слюнявых ртов раззявлено сейчас на неё за тысячи километров отсюда, все прочие дивы для пущей вовлечённости приводили к себе в студию полудюжину омм, чтоб дышали в спину и изображали подобострастие, для настроя достаточно. Но ей весь этот снулый паллиатив антуража был не к месту – она всегда выступала одна. И всё равно чувствовала каждую каплю пота и каждый обкусанный ноготь жётемов.

Пожалуй, иной диве такой талант был бы и нахрен не нужен, вот ещё толку, зачем им это знание, что именно видят в ней те, кто оплачивает их счета, но потому пределом их мечтаний было заполучить богатенького буратину к себе в приват, чтобы доить, доить, доить его досуха, делать с ним то, что в робопритонах Луавуля называлось «милкинг», пока у него там резиново скрипеть не начнёт, пока он не попросит пощады. Тут и настанет самое время подсекать.

Ей же подобное поведение представлялось омерзительным, будь ты дива виртреала или обыкновенная пютон физреальных времён, в этом не было чистого искусства, зато было навалом рэйп-калчер и прочего л'ордюр, с некоторых пор заполонившего мозги человечеству.

Она работала тоньше и тщательнее. Никаких выставленных из-под пеньюара коленок, полупрозрачных лифонов и прочей галимой мишуры старомодных борделей. Её виртуальная трибуна была театром одного актёра и сотен миллионов зрителей, каждый из которых чувствовал себя единственным в её жизни и каждый из которых мысленно проклинал себя за пагубную страсть к подглядыванию.

О, они ни на секунду не заподозрили бы, что она их видит. Каждого из них. Делающего вид, что с интересом слушает своего коллегу на внеплановом проектном митинге, а сам глазами шмыг в виртреал.

Глупые дивы по обыкновению принимались заигрывать с аудиторией – томные взгляды, деланные воздушные поцелуи и прочий тупой интерактив был уделом бездумной массы молодиц, пользующихся покуда единственным своим преимуществом – юным возрастом. Но возраст проходил и дивы сменяли друг друга в неизбежной череде сансары.

Она же оставалась.

Ничем не выдающаяся внешность.

Одежда деконтракте двух-трёх как бы совсем непритязательных брендов.

Прямая, чуть затеняющая глаза чёлка.

И твёрдый, просверливающий жётема насквозь взгляд.

А что ты, мерд, сегодня сделал для восстановления бразильских лесов?

Иногда ей начинало казаться, что дай она им команду разбить себе сегодня голову о ближайшую стену, они бы и это с радостью выполнили. Не потому, что любили её больше жизни, нет. Просто разом поверили бы, что так им будет лучше.

Да уж.

Вновь приближаются чёрные иды. Это можно было почувствовать, даже не глядя на календарь. По мере того, как накатывала волна, жётемы становились всё виктимнее, а значит – пластичнее в её сухих ладонях. Толпы несчастных выродков, неспособных даже осознать степень собственной ничтожности, они жаждали избавления от собственных страданий и приходили к ней как те крысы из старой сказки. На звук знакомой флейты. На зов далёкого крысолова.

Она обернулась и упёрлась в них взглядом.

О, ей была дарована вся их оторопь и весь их стыд.

Госпожа соблаговолила обратить внимание на своего раба. Госпожа была способна на подобную щедрость. Это ли не восхитительно.

Бедные, бедные жётемы. Как же вы беспросветно зашорены в своих крошечных мирках.

Офисные клерки и лабораторные крысы, синие от внутривенных вливаний инженеры техподдержки и гладкие, холёные вертухаи корпораций.

Все они были брошены наедине со своими слезами после наступления Времени смерти, когда Мать покинула их, но никому из них не было дано осознать и прочувствовать зияющую пустоту собственных растленных душ. Зато им было дано чуять то, что бы эту пустоту заполнило.

Заполонило.

До тошноты.

Через край.

Чёрные иды однажды пройдут, и её жётемы подуспокоятся, даже и не вспоминая тот омут неутолимого голода, что снедал их ещё вчера. Им было всё равно, что утолило этот голод. Кто утолил. Она их не корила в подобной неразборчивости. Кому-то хватало одного лишь виртреала наедине с ней. Другим же было не обойтись без Ромула и его подручных.

Неважно, так или иначе каждый получал своё. Она – работу. Ромул – головную боль на утро. Все прочие – временное облегчение. А кому не хватало и этого – того однажды находили в куче нечистот у основания башни-многоквартирника, обглоданного до костей серыми крысами, но по крайней мере нашедшего своё избавление.

Это был достойный конец.

Не как у этих.

Она знала, как бывает у прочих див. Они тратили заметную часть собственных доходов на бесконечные походы к алиенисту, лишь бы тот помог им забыть все эти дикпики, что стыдливо совали им в рожу благодарные жётемы. Ей никто никогда не писал. Не было нужды – каждый из них и так ощущал себя наедине с ней, как будто она их уже поглотила, переварила и выплюнула. Никакими вялыми писюнами нельзя было достичь с ней большей близости. Никому из её жётемов вообще не приходило подобное в голову.

От одного её взгляда они разбегались в ужасе, боясь расплавиться в горниле этих чёрных глаз. Они знали, чего бояться.

Виртреал погас.

Как и всегда после сеанса, она ощущала в себе переполняющее чувство пресыщенности. Она взяла то, что хотела, взяла без малейшего чувства стыда или разочарования.

Всё, что ей было нужно – это вот эта сопричастность, связь через тысячи километров, чистый, ничем не замутнённый виртуальный вампиризм.

Она коснулась своей шеи, проведя пальцами дорожку прохладного липкого пота. Это всё, что остаётся в реальности после завершения сеанса. Диве не дано напрямую ощутить чужую плоть, чужую похоть, для неё там, за гранью виртреала, одни лишь анонимы с кредитными счетами в корпоративных центробанках. Но ей доступно куда большее – прямая, как будто почти физическая связь с каждым из её жётемов.

Но довольно грёз. Она принюхалась. Даже если тебя не трогают руками, ничего в тебя не суют и не кончают тебе на лицо, всё равно физиология берёт своё. За время часового сеанса она успевала покрыться липкой и вонючей испариной, буквально кожей ощущая копошение на себе бактериальной флоры. Надо бежать в душ.

Покосившись на счётчик – вода в «Коломб волант» всегда в дефиците – она скинула свою дежурную роб а каро руж и поспешила смыть с себя «следы греха», как выражался на воскресных проповедях его сантетейшество преподобный Жак Мартен, воздевая руки горе и возвеличивая при этом голос.

Старый хрен понимал в вопросе, только за прошлый год его едва ли не дважды ловили за посещениями онлайн-казино, о том же, чем он занимался в сетях без посторонних глаз, можно было только догадываться, одно она знала твёрдо – среди её жётемов сантетейшества не было. Уж она бы его узнала.

Всё-таки занятный ей достался талант, чувствовать всякий направленный на неё взгляд, хоть бы он и исходил с фотографии давно почившего хуливудского актёра из старых дорам. Не заглядывая ни в какие энциклопедии, она тут же уясняла себе – где жил, когда умер. Это походило на хитрую аугментацию, однако одно она знала точно – никакой ку-троникой её дар не объяснялся ввиду полного отсутствия в её теле таковой.

Она, точнее её носительница, происходила из семьи членов секты пуристов, запрещавших себе и своим детям портить собственные тела, дарованные Господом, прикосновением изуверских машин. В этом было известное удобство – многие дивы погорели на том, что давали своим жётемам шанс хакнуть систему, явившись к себе под окна. Кто с топором, а кто и с напалмом. Ей же ничего подобного опасаться не приходилось – единственный в её доме прибор с подключением к нетям шарашил сигнал непосредственно в небеса – через приватный кубсат-ретранслятор. Ищите.

Впрочем, с её талантами опасаться преждевременной развиртуализации не следовало – даже сейчас, выскользнув из душа с горой полотенца на голове, она сразу же уловила на себе сальный взгляд третьефазника из окна в доме напротив. Тот, аналогично, среди её жётемов не значился, он даже в сеть за этим не ходил, ему хватало старого потёртого двадцатикратного полевого бинокля, при помощи которого он сторожил её голое тело непосредственно через окно. Ну гляди, только снимать не вздумай. Она узнает, она сразу узнает.

Впрочем, пойдём, поздороваемся со старпёром.

Ранняя осень близ Луавуля позволяет почти не заботиться о приличествующем маскараде, накинь хоть что-нибудь от дождя и выходи гулять, как есть.

После сеанса прогулка, а лучше пробежка – важное дело, она позволяет разгрузить перекормленное подсознание, увлечённо переваривающее сейчас чужие эмоции. Опять же, покуда она будет марше́ – можно ни о чём не думать, ноги волокутся вперёд сами собой, только дома мимо проплывают. Однажды она, задумавшись, так и обошла весь немалый «Коломб волант» по кругу, обернулась лишь под самый вечер, чуть не попав в итоге на комендантский час. Сейчас смешно вспоминать, а тогда пришлось целую объяснительную в околотке писать, так мол и так, сектантка есмь, часов не наблюдаю, сим предупреждена об опасностях и рисках, дата, подпись.

Как будто в пределах «Коломб волант» можно шагу ступить без догляда.

Вот и сейчас, только-только затянув на поясе вырвиглазных цветов неоновый полупрозрачный дождевик и шагнув с порога под купол материализовавшегося над ней словно из ниоткуда зонта-дрона, она тут же угодила под проверку.

Разумеется, всё ради блага жильцов коммуны, никак иначе.

На всякий случай подняв руки над головой, она медленно (очень медленно!) обернулась навстречу кряканью и миганию. Бот был знакомый – с обломанной боковой антенной и смазанным трафаретом 616 на лобном месте. Эта штука бесила всех вокруг тем, что умудрялась собирать двортерьеров со всей округи и под бодрый побрех кабыздохов приниматься увещевать их словами «граждане, расходитесь, вы мешаете проходу граждан». Даром что тазером их не шмалял, а то получилось бы неудобно. Собакены, впрочем, обслюнявив его и вдоволь наоравшись, расходились по домам, а бот этот клятый так и продолжал патрулировать, доводя до исступления старушек и вызывая на себя огонь исчезающе редкой по нынешним временам, но оттого ещё более наглой детворы. Те палили в горе-блюстителя порядка из водных пистолетов, заправленных фосфоресцирующей краской, отчего «шестьсот-шестнадцатый» даже после внеочередного обслуживания выглядел ровно как только что со свалки.

На этот раз жертва школобомбинга доколебалась до неё по части профиля вакцинирования.

Подвернулся, как говорится, удобный момент.

Дяденька, апутити минэ, сами мы не местные!

В попытках объясниться с тупой железякой прошло битых десять минут. Так, смотрите, офицер, она сейчас медленно (очень медленно!) опустит левую руку и достанет из кармашка трико карточку айди. Нет, богомерзкой аугментации и прочих центральных помп не имам. Так точно, сектант. Лицензионный. Всё там, на чипе. Только не стреляйте.

И ведь знает её, как облупленную, но всё одно издевается.

А главное, последнего антиваксера к югу от Луавуля видели может лет сто как назад, ещё до последней пандемии зелёного грибка, нашёл, тоже, до чего доколебаться.

Когда крякающая и улюлюкающая мигалка всё-таки укатила к следующем порогу, к другим приставать, от прекрасного настроения уже и след простыл.

Она коротко махнула рукой старпёру с биноклем в противоположном окне – пускай напоследок полюбуется на её качнувшиеся под прозрачной тканью дождевика соски – и пошлёпала вниз по рюету, привычно пружиня и подпрыгивая на едва справляющемся с осадками покрытии.

Дождевик приятно похрумкивал в такт размашистому движению локтей. Вот кто бы из её жётемов сейчас мог признать в аляповатой физкультурнице ту богиню, которой они поклонялись. Обыкновенная нескладная тётка средних лет пытается на бегу припомнить, как её там учили дышать. Фух-фух, нет, не то. И главное сколько раз давала себе зарок – ну что за каменный век, носиться по району в мокром трико и пошловатом дождевике.

И главное, польза от этого всего, мягко говоря, сомнительная. Дышать через респиратор («Джи И» гарантирует! аромат высокогорных трав!), поминутно рискуя упасть на патентованных пружинящих копытцах для тех, кому религия не позволяет нормальные бионические протезы (лучший бег от лидера рынка! «Три-Трейд» – и вы летите как на крыльях!), поминутно уворачиваясь от автоматов доставки и чёртовых кобелей. Куда лучше было заказать уже домашний комплект для левитации. Всё равно вторая спальня в доме пылится, отданная в итоге под всякий хлам. А так развесить виртреалы по стенам, и готова тебе аптитьюд-студия на все случаи жизни. Хочешь – джоггишь, хочешь – в горы лезешь, ботиночки с магнитным поясом обеспечат тебе полное погружение в процесс на любом уровне сложности и с любым уровнем гравитации – с мунного по юпетерианский включительно («Сейко» только что заключило эксклюзивный контракт с «Маршиан текникс»! ).

Чушь всё это. Ничего она никуда не поставит, и не потому, что не доверяет технике, хотя и это тоже, а потому что вот эти побегушки дурацкие для неё зачастую – единственная оставшаяся причина выходить в реальный мир, хоть изредка покидая своих жётемов не для перерыва на химический сон и прочие физиологические потребности.

Пока она сопит и дышит, а также по канону движет локтями, её не тревожат призраки далёких омм с их вечными страхами и неудовлетворённостями. Она – это только она, и никто больше.

Дома же… в отличие от прочих див, содержавших от скуки целые гаремы антуража, она жила в одиночестве, не предпринимая даже особых попыток как-то это изменить.

Ей нравилось хоть иногда побыть одной, вне чьего бы то ни было внимания, те же два или три раза, что она совершала неловкую попытку с кем-то познакомиться, заканчивались довольно грустно – она просто смотрела в глаза ему или ей или им, и не видела по ту сторону ничего интересного, ничего необычного, ничего, стоящего хотя бы и секундного усилия понравиться.

О, она смогла бы. Стоило ей повести бровью, как даже через виртреал, даже за тысячу километров, любой уже был бы у её ног. Чего уж говорить о личном контакте тет-а-тет, тут опасность была скорее переборщить с напором. Это как попытка пошептаться с человеком, в руках у которого матюгальник на пару киловатт. Тебя просто сдует к такой-то матери.

Так и тут, любой, кто к ней приближался, рисковал заживо сгореть в поле её внимания. К счастью, никого, кто стоил бы такового, не находилось. Люди в быту были скучны и однообразны. Даже среди её армии жётемов едва ли можно было наскрести с десяток неординарных личностей.

К счастью, ей хватало ума держаться от них подальше.

Они, в отличие от фанатов «реального» дэйтинга, видели её в истинном обличье. Дивы. Грозной жрицы на капище чужих желаний. Призрака без лица, тела и биографии. Зато со своим, истинным «я».

Нет, с жётемами она никогда бы не стала встречаться.

Если так подумать, лишнее внимание ей к чему? Она и так ежедневно пропускает сквозь себя жизни миллионов посторонних людей, пусть они об этом и не подозревают, считая тот самый патентованный её контакт визюэль за некоторое чудо, за нечто личное. Только он и она. Но ей-то было известно, что дар её простирается куда дальше примитивных плотских желаний конкретного л'индивидю.

А потому чего бы она не могла пожелать в этой жизни, ей являлось на сеансе. Жётемы – все одинаковые, но все разные. Тупицы и интеллектуалы, властительные бонзы и ничего не решающие пешки, старые пердуны и юные неумёхи, новички этого рынка и опытные ценители тонкоты.

Она знала их всех, как облупленных, каждый их поступок, каждый их страх, и уж точно – каждое их желание. Мог ли физический тет-а-тет с ними добавить ей чего-то, чего она без присутствия их потных тел в одном с ней помещении ни в какую бы не получила? Очень вряд ли. Разве что заразу какую занести, а это едва ли можно было почитать за особый изыск.

Прочие дивы – она знала это доподлинно – держали при себе гаремы воздыхателей не столько за кадром, сколько в перерыве между сеансами. Но не для плотских утех, упаси боже, с этим куда качественнее справлялись специализированные игрушки-стимуляторы да правильно подобранный коктейль феромонов. Для конфликта. Для драки. Они соперничали за её внимание и тем самым повышали у див обыкновенно и так зашкаливающую самооценку. Антураж нужен был исключительно для этого.

Но ей весь этот отоэвальюсьён не требовался. Она вела свои сеансы не ради корпоративных кредитов и уж тем более не затем, чтобы потешить собственное самолюбие. От неё требовалось следовать зову своего предназначения – поглощая всё доступное ей человечество целиком, во всей его неглубокой полноте. Таково было её призвание. За пределами же оного она была тишайшим существом на всей Матушке, пугливым и нетребовательным. Лишь бы было вокруг тихо, лишь бы ни с кем лишним не пересекаться взглядом.

Чуть не споткнувшись на бегу, она принялась отчаянно вертеть головой по сторонам, прислушиваясь.

Неужели показалось?

Она привыкла доверять своему радару. Любое, даже самое ничтожное внимание к собственной персоне давало моментальную вспышку, которую ни с чем не спутаешь и ни за что не обманешь.

Вроде ничего заметного. Но что-то же она почувствовала? Как будто лёгкое, едва заметное касание.

Звонкие шлепки её шагов по мокрому покрытию напряжённо замерли.

Нет, не показалось.

Высоко-высоко, на самой грани видимости, посреди серой хмари неба в дождливом тумане стрекотали роторы гексакоптера.

Ну, допустим. Предположим на секундочку, что это не по её душу, а так, мимокрокодил мимопролетел.

Она аккуратно, по привычке не делая резких движений, подняла на звук голову и послала команду.

В голове тут же отдалось импульсом боли. Всё-таки не зря она брезговала прибегать к подобным фокусам. Её дар всегда платил по счетам.

Впрочем, она переживёт. А вот гексакоптер этот посторонний – никак нет.

Впервые столкнувшись с этой стороной собственных талантов, она надолго призадумалась, слишком уж это всё отдавало дурной мистикой, как в самых замшелых дорамах. Главный герой поднимает руку ладонью вперёд и останавливает пули на лету, или же наоборот – указывает пальцем на врага, и у того тотчас образуется некрасивая, сочащаяся лёгким дымком синюшная дырка в черепе.

В её случае всё работало иначе. Стоило ей по-настоящему захотеть избавиться от какого-нибудь назойливого механизма, как он тут же послушно уходил в страну вечного ребута. Всегда по-разному, у какого-то доходяги коротил аккумулятор, другие хватали сбой прошивки, но всегда это заканчивалось быстро и фатально. Собственно, требование к цели было одно – машина должна была ею интересоваться. Просто пролетающие мимо дроны автоматической подзарядки или транспортные боты оставались для неё недосягаемы, сколько бы она не старалась.

Вот и сейчас – гексакоптер действительно за ней следил. Следил и потому пропал.

А теперь, пожалуй, подождём. Если это и правда пришли по её душу, значит, на этом ничего не закончится.

Разумеется, никаких сирен и мигалок. Это вам не соседский патруль в разводах детской краски.

Она словно разом оказалась под прессом стометровой глубины. Каждый, кто увлекался рекреационным плонжелибром, знает, что как глубоко ни ныряй, собственно давления среды ты не почувствуешь, сколько бы атмосфер тебя со всех сторон не опрессовывало. И только крошечная камера за барабанной перепонкой, если своевременно не продуваться, мгновенно ощутит, что ты уже далеко не на поверхности, оповестив тебя дикой болью. Так и сейчас – ничего толком не изменилось, однако начало вдруг ломить виски, как будто к её голове приставили ствол серьёзного калибра.

Что ж. Не впервой.

Кавалерия приближаться не спешила. Сперва как-то отчётливо стало тихо вокруг. Замолчали соседские псины. Скрылись с глаз вездесущие дроны. Даже, кажется, дождь моросить прекратил. Наверняка и сосед с биноклем поспешил скрыться с глаз, привлечённый каким-то сигналом внутри дома. Чисто работают.

И только когда рюет окончательно вымер, в небе нарисовались парные тени десантных тилтвингов – два по бокам от неё и ещё два в отдалении.

Бесшумное движение четырёх теней среди клубящейся облачной массы производило на неё завораживающее впечатление. На неё словно пикировали тени валькирий из скандинавских саг. Именно так, размашистыми движениями крылий те спускались на бренную землю, дабы унести в пиршественные чертоги Вальгаллы павших в славном бою воинов Одина.

Интересно, чем её-то бренное тело заслужило столь пристальный к себе интерес.

Ха, она же дива. Её работа – привлекать к себе чрезмерный интерес на ровном месте.

Демонического вида чёрные хитиновые карапасы посыпались из тилтвингов, как горошины из перезревшего стручка – шрапнелью во все стороны, только лазерные целеуказатели замелькали. Живые бойцы, не роботехника какая. И не мерзость пред Господом, именовавшаяся «мекк». Знают, к кому пришли, уважают.

Она с интересом разглядывала красные точки, утвердившиеся у неё на груди, прожигая прозрачную ткань дождевика до бледной кожи. Слишком интимно, не находите?

За чёрными забралами ей не было видно глаз, и в этом тоже был смысл, но тут агрессоры её сильно недооценили.

Они смотрели сейчас на неё. Ей было плевать, кто они, раз они на неё смотрят, значит, они уже в её власти.

Стоило едва заметно, почти неразличимо глазом изогнуться в талии, как огоньки целеуказателей повело в стороны, как после хорошей дозы седатива в помпу. Не обольщайтесь, ваш прицел – это брешь в вашей непроницаемой броне. А её прозрачный дождевик – страшнейшее психотронное оружие на этой планете.

– Может, расскажете уже, что вам от меня надо?

Она решила не разыгрывать виктимность и не изображать удивление. Эти ле гар явно знали о ней многое, так зачем попусту тратить время. Её тело было эффективно в любой роли. В том числе, собственно, её самой.

– Моник Робер?

Она восхищённо подняла левую бровь. Неплохо. По всей Матушке сыскалось бы с десяток людей, которые знали бы это имя. Слишком много времени прошло с тех пор, как она с ним рассталась. Любопытно.

Впрочем, это ничего не меняло, да и вряд ли бы могло поменять. Она никогда ни от кого не скрывалась, более того, её никто особо и не разыскивал. До этого дня.

– Допустим. Но моё имя ничуть не объясняет цели вашего ко мне визита.

Реплика сопровождалась плавным (нарочито плавным!) движением кисти слева направо, мол, взгляните сами, кель бордель вы тут учинили. Дадим им шанс.

– Мисс Робер, мы настаиваем на том, чтобы вы проследовали с нами.

Надо же. Они настаивают.

Голос говорившего, пусть и упрятанный за грозным скрежетом вокорра, выдавал его с головой. Её дар не обманешь, она различала выражение глаз штурмовика так же чётко и непосредственно, как если бы он снял с себя непроницаемый шлем, да и вовсе стоял бы сейчас перед ней голый и мокрый, как хрущ.

Он боялся, он до истерики боялся её сейчас, вот бы ещё знать, почему.

Что-то по её поводу ему сказали. Что-то такое, хитрое, достаточное, чтобы здоровенный омм в силовой броне и с пушкой в руках перестал контролировать свой голос, заставляя его предательски дрожать.

Ох, не то тебе сказали. Совсем не то. Потому что если бы те оперативные сведения были хоть в малейшей степени правдивыми, то последнее, что бы пришло тебе в буйную головушку, это тыкать в задержанную стволом.

Ты бы улепётывал сейчас, только дым бы из-под копыт столбом поднимался.

– Я сейчас не в том положении, чтобы вам хоть как-то возражать, но я вольная горожанка Луавуля, а значит, у меня есть кое-какие права даже под угрозой тяжёлого штурмового вооружения. Могу я поинтересоваться, с какой целью меня, хм, приказано препроводить для беседы? Я верно процитировала?

В ответ последовало продолжительное молчание. Минута, две, пауза затягивалась. Ей оставалось только ждать. Наконец неслышимые переговоры пришли к какому-то общему знаменателю.

– Ряд лиц, с которыми вы контактировали за последние дни, обвиняется в экстремизме, пособничестве и финансировании терроризма. Вам зададут по их поводу ряд вопросов, после чего вы будете отпущены или же вам будет предъявлено обвинение в содействии экстремистской организации или препятствии следствию.

Дурачок же ты мой, дурачок. Те десятки миллионов жётемов, с которыми, как ты только что выразился, она «контактировала» за последнее время, включают такой богатый срез человечества, что там наверняка будут не только террористы, но толкинисты, велосипедисты, реваншисты и наверняка мужские шовинисты. И каждого из них она бы сдала с превеликим удовольствием. Другое дело, что ты только что подписал себе приговор.

По факту, перед ней мокли под дождём банальные корпоративные «красножетонники», пусть почему-то предпочитающие скрываться под маской анонимности. Она не умела читать мысли, потому в этих вопросах её таланты не помогали, но Ромул не стал бы юлить, он бы велел бы своим людям разговаривать с ней прямо. Все эти игры в «вы пока просто свидетель, не беспокойтесь, но если что», фу.

А раз так, что ж, в её планы не входило сотрудничать с корпоративными крысами, чтобы они там себе ни думали, и каким бы чудом они не узнали о том, кто она и где она. Впрочем, опять же, Ромул не стал бы ей и угрожать оружием.

Пора было заканчивать это шапито. Жаль, ей нравился «Коломб волант», она успела сродниться с этим странным местом.

На этом она медленно (очень медленно!) стала поднимать левую руку в сторону ближайшего ле гар. Столь же плавно пальцы её сжались в кулак, и только указательный остался выпрямленным, медленно (очень медленно!) направляясь прямиком в чёрный мокрый лоснящийся лоб инопланетной жужелицы из старого ужастика. В лоб тому, кто посмел обратиться к своей госпоже без её особого дозволения.

Красные огоньки целеуказателей снова дрогнули, но на этот раз не стали разбегаться, а наоборот, потянулись к ней со всех сторон, половчее пристраиваясь – между глаз, в сердце, под ключицу, в шею. Кто-то особо шаловливый нацелился в пах, гадёныш.

Как бы она их не пугала, даже теперь она оставалась дивой из див, королевой жанра. Она бы поставила хорошие деньги на то, что у всех омм и фамм разом помокрело. За всех прочих не поручишься, но и они наверняка не остались в накладе.

Хватит.

Её указательный палец резко согнулся, нажимая на невидимый спусковой крючок.

Огненный дождь тут же обрушился на неё со всех сторон, яростный, неудержимый.

Вырывая из тела куски плоти, разбрызгивая кровь багряным аэрозолем.

Это запечатлели все камеры наблюдения в округе.

Как зафиксировали они и дымящееся дуло пистолета в её вытянутой руке.

Она успела разнести череп четверым или пятерым, прежде чем её отбросило прочь прямыми попаданиями.

Дива есть дива. Даже тут ей удалось произвести впечатление на своих зрителей.

Они ей поверили, как поверили до этого миллионы далёких жётемов.

Спустя полчаса она – или же не совсем она? – уже садилась в кабину трансконтинентального экспресса.

Как же они всё-таки её нашли?

Она обязательно выяснит. Но сейчас её волновало другое. Вновь приближаются чёрные иды. А значит, скоро она будет избавлена от бремени лишнего знания, память о десятках миллионов чужих ей людей покинет её бренное сознание и понесётся прочь, туда, далеко, за грань пустоты.

Так будет до тех пор, пока она не отыщет себе нового постоянного носителя.

35. Инфант

С самого утра разорались петухи, бери да вставай. А за ними, знамо дело, принялись брехать вечно голодные хозяйские собаки, тоже, поди, выклянчивая еду.

Знамо дело, солнце над горами в Гиркарвадо встаёт рано, рыбаки местные – ещё раньше, потому вся живность в деревнях вдоль всего побережья на юг от Махараштры почитай круглый год, с перерывом на мунсун, привыкла вставать ни свет ни заря, мешая лонгстеерам налёживать – хоть спать вообще не ложись.

Оно и правда удобно – ночью с океана тащит прохладой, от рашн бич музыка доносится, сиди себе гамай в виртреале, тогда как днём прям с утра наступает жара, на улице вообще нечего делать, да и тихо кругом, только коровы бродят да вёдра с гайками вокруг них погромыхивают.

Франтишек днём обыкновенно ложился досыпать, как вернёшься утром с пляжа, держа под мышкой пару хвостов свежепойманной на спиннинг макрели для мамки, смоешь с себя соляную пыль, да и на боковую. Кому день, а кому и самый тихий час, только ставни закрой за кондей вруби на полную силу – уж больно прижаривает в полдень-то.

Заведённый этот порядок, впрочем, сегодня нарушился. Как назло со вчера весь день словно заговор какой – башка трещала. И не поспать толком, и виртреал побоку. Провалялся до обеда на одном боку да и встал, чо там по плану. Тесты дурацкие поделал, учителю, несмотря на часовой пояс, сразу отписался, а там и обед поспел.

Мамка готовит знатно – пирог с кингфишем, пенни с маслом, гарлик наан только из тандури, гуакамоле со сладким перцем, ромболлы на сладкое, пускай и без рома, потому что детям не положено. Ешь от пуза.

Мамка у Франтишека заботливая, не хуже других. Еды приготовит, нос утрёт, портки постирает. А заодно и пилить за странный график не будет, благо речевой модуль он у неё подрезал ещё в том году. Стоит теперь в режиме ожидания, как истукан, да помалкивает.

С другой стороны, а чего выступать – дитятко в кои-то веки вовремя поело, уроки сделало, всё согласно местной странной получасовой таймзоне, а что ходит со вчера смурное да за башку хватается, оно уже не мамкино дело, пусть с этим специалисты вопрос решают.

Коновалам местным Франтишек, разумеется, трезвонить не стал. Знаем мы эту братию, выпишут обследований на полгода вперёд да вагон колёс дженериковых, как же, драгоценный ребятёночек пожаловался на буйную головушку, давайте-ка его по больничкам теперь затаскаем на весь прайс! Катэ, эмэртэ и ёкэлэмэнэ! Нет уж.

Наскрёб сам себе в каморе каких-то таблет – на вид явно просроченных – да и сожрал одну-другую. Вроде в нетях пишут, должно помогать. Небезопасно, но в свои тринадцать с гаком лет Франтишек крепко понял, что однова живём, и если носиться с собой, как с писаной торбой, то это будет не жизнь, а одно безобразие.

Колёса, впрочем, запросто помогли, а может, то были мамкины ромболлы, поди разбери, однако на дворе между тем успело стемнеть, затянули по привычке своё проповедники на рашн бич, а спать охота – хоть спички в глаза вставляй. График долой, подумал тогда Франтишек, и на этом окончательно отрубился, как был, в кресле-качалке на балконе гестхауса.

Проснулся он от тех самых оглашенных петушачьих криков с чумной головой и ноющей от неудобного спанья поясницей. Странное ощущение – вставать в пять утра, когда привык, напротив, в это же самое время только ложиться. Ничего, скоро вернёмся обратно в норму, уж проходили.

Франтишек, глядя на светлеющую полоску неба, решил даже не тратить время на завтрак – умылся слегонца, зубы полоскателем освежил да побежал со снастями на берег. Вообще забавное это дело, вот так вставать ни свет ни заря, башка пустая, свежая, в пузе от голода бурчит, только зеваешь отчего-то поминутно, аж до звона в ушах. Вот бы его щас родители видели. Что-то они подзастряли на своей Муне, только и пишут раз в неделю – скоро домой, скоро домой. Полтора года уже, два мунсуна Франтишек в Гиркарвадо перелетовал, весь как есть плесенью покрылся, а песня всё та же. Экспаты они такие.

Сеня, что в нижнем Мандреме живёт, тоже жалуется, что всё обещают и обещают родители приехать, а всё никак, то карантин очередной, то забастовка мунных диспетчеров, то погода нелётная.

Эх, вздохнул Франтишек, покосившись на белый инверсионный след, поднимающийся над Махараштрой. Минуты через три и звук соник бума долетит. Иногда начинало ему казаться, что нет у него никаких родителей, учителей, разбросанных по свету одноклассников, одни лишь виртреальные галлюцинации, призванные скрасить сырую скуку очередного мунсуна.

Впрочем, плевать. Покуда светило восходящее солнце, полоскалась в океане макрель, не доломалась мамка да не укатил куда друг Сеня, что ему все эти далёкие люди или их отсутствие. Гуляй себе и будь счастлив.

Франтишек, подхватив половчее снасти, припустил бегом к берегу, только грязные пятки засверкали, а поспевающий за ним дрон догляда басовито взревел, набирая обороты.

Рыбаки на берегу только-только принялись за дело, раскидывая свои потёртые деревянные катки от лодок к берегу. С утра был отлив, так что ещё толком не продравшие глаза бородатые мужички в грязных ковбойках, вяло переругиваясь на местной смеси португальского и хинди, почесав репу, доставляли на дальнем конце дорожки ещё по два катка и только тогда принимались с натугой выталкивать лодку к воде.

Франтишек помахал им рукой, а сам ловкой обезьяной полез, цепляясь за арматуру, на развалины пирса рыбачить.

Поклёвки, впрочем, сегодня не случилось. То ли проклятый отлив виноват, то ли ещё чего, но просидев так почти что час и уже чувствуя на спине жаркую ладонь восходящего солнца, Франтишек решился двигать домой. Да и фиг бы с ней, с рыбицей, всё равно кингфиша нынче не поймать, а макрель его уже порядком утомила. Сгонять что ли на тук-туке до Сиолима на утренний рынок, взять там лангустов да сожрать с чесноком. Кредитов вроде в этом месяце ещё много осталось.

Или ну его. Обойдёмся сегодня курицей!

Поддельная, конечно, веганская, с чего бы тут в Гиркарвадо завелась настоящая, да какая разница, на вкус так и так пластилин.

Франтишек курицу не любил, но сейчас бы сожрал и сырого кальмара.

Пока он бросал снасти и обувался в сандалеты, на улице окончательно припекло. Ну да, не декабрь на дворе. Подумав, Франтишек сунул в рот остаток вчерашнего чиз наана, натянул нелюбимую панаму и потащился выклянчивать у хозяев гироскутер. Не пешком же переться до поворота на Мандрем.

Гироскутер ему, конечно, не дали, но, сжалившись, вручили старенький пыльный скрипучий электросамокат, которому лет небось было как самому Франтишеку, если не поболе. И на том спасибо, а теперь ходу.

Ходу хватало лишь на то, чтобы немного охладить встречным ветерком распаренную спину, ну, хоть не стоим, едем.

«Чикен-центр Эрнандо» как всегда стоял пустой, да собственно чего тут кому делать – холодильник с магнитным замком в углу работал автономно, Франтишек помахал сенсором на запястье у старомодной рамки ридера да и потащил в авоську пару ближайших брикетов. Льда, конечно, там больше чем белка, вот почему он предпочитал рыбу. Эта хотя бы состояла в основном не из ашдвао и не стремилась разложиться на тепле в розовую слизь. Ничего, мамка разберётся. Куриный суп-пюре с шампиньонами, почему нет, в морозилке наверняка ещё валяется пакет грибышей с прошлой доставки.

Захлопнув дверцу холодильника, Франтишек двинул на выход, тут же нос к носу столкнувшись со своей персональной немезидой, горгульей и бабой-ягой – у «Чикен-центра Эрнандо» парковала ржавый байк Машка-промокашка Корефанова в обычном боекомплекте: острые коленки две штуки, чёрные глаза навыкат две штуки, хвост конский одна штука, поверх всего организма – балахон оверсайз, мозгов – не дадено вовсе.

– Ковальский, ты?

Франтишек пробормотал в ответ что-то сбивчивое, мол, кто же ещё.

– Погодь, вместе до дома поедем.

Вместе так вместе. Машка, конечно горазда всеми командовать, тон у неё такой вечно обиженный, как у всех братушек, поди с ней поспорь, смеряет тебя таким взглядом, что только под землю провалиться остаётся. Сеня вон, тот вообще её боялся, обзывая за глаза ведьмой.

Впрочем, в чикен-центре Машка особо не задерживалась, вернувшись при такой же, как у Франтишека джутовой авоське c парой морозных бриткетов поддельной курятины внутри.

– У тебя тоже башка болит?

Интересный поворот разговора.

– Да нет, вот вчера виски ломило страсть.

– Понятно, значит, у тебя тоже. А то я уж подумала, что у меня месячные прорезались.

– Ты совсем дура что ль?

Стараясь не так густо краснеть, Франтишек полез на свой электросамокат, давая Корефановой понукающую отмашку рукой, езжай мол.

Та, впрочем, за собой никакой оплошности не заметила, только нахмурилась под нахлобученным как попало шлемом, как бы о чём-то своём размышляя. Так и поехали, гудя электроприводом и покрякивая на поворотах. Машка молчала, Франтишек тоже помалкивал, и чо было его задерживать? Прекрасно бы себе порознь доехали, чо тут той Гиркарвадо.

У последнего поворота Машка притормозила так резко, что Франтишек чуть ей в зад не въехал.

– Машка, ты чего творишь?

Но та даже ухом не повела.

– А собаки-то с самого утра так и брешут.

Франтишек прислушался.

– Ну брешут и брешут, тебе какое дело. Тоже спать не дают.

– Угу, угу, спать не дают, – дурёха продолжала себе чего-то выдумывать. – Ты вот что, курицу к себе забрось, а сам сразу выходи, дело есть.

Да что она заладила, «дело есть», «разговор есть»? Будто он ей мальчик на побегушках. А впрочем да, выходит, так. Забросив брикеты мамке на поживу, Франтишек, вздохнув, поскакал обратно вниз, раз зовут. Сопротивляться указивкам Машки у него силы воли никогда не хватало. Какая-то у той была над ним злая власть.

А вот и она, переоделась, гляди, в джинсы и грязную футболку, предательски обтягивающую то, что среди местных пацанов обсуждать было не принято. Франтишек поспешно скосил глаза в сторону.

– Ну чего тибе?

– Ничего мине, – передразнила, значит. – Забирайся и погнали к пирсу.

Делать было нечего, под заунывный собачий лай (они и правда всё не унимались) машкин байк повёз обоих в сторону прибрежных шеков, уже вовсю дымивших, готовя еду для первых посетителей. Франтишек первым движением вцепился Машке в талию, но быстро опомнился и неловко перехватил крепления багажника у себя за спиной. Держаться так было неудобно, но зато меньше вопросов с точки зрения морали и социального дистанцирования. Машка, заметив это его телодвижение, только фыркнула, закладывая вираж по песку между прибрежными пальмами.

Прибыли.

Пока Франтишек отряхивался от красной пыли, Машка успела порыться в кофре и добыть оттуда «телек». В сложенном виде – ничего особенного, лепестки роторов и хищно блеснувшее на солнце рыльце объектива. Но Франтишек, глядя на раритет, присвистнул. Это вам не стандартные боты догляда, что привычно следовали за обоими, стоило им выйти за дверь, тут настоящая оптика, миллиметров полтораста, да и батарея мощная.

– Зачем это тебе?

– Будем надеяться, что низачем.

Загадками разговаривает. Вот же зараза.

– Да говори уже толком, что мы тут на жаре потеряли?

– Собаки просто так брехать не станут.

И потопала себе с «телеком» под мышкой. Франтишеку осталось дуру набитую догнать и железяку у ней отобрать, а не то гляди пополам переломится.

– Ты как, аттестации сдаёшь?

– Аттестации для лохов.

Он аж крякнул. Сказала, как отрезала. С другой стороны, ей-то что, у неё три мамы, и все три – шишки «Маршиан текникс». Коли надо будет – дитятку окормлять есть кому хоть до седых волос. Франтишеку в этом смысле повезло куда меньше: чем и зачем занимались родители, ему оставалось только гадать. Это тут, среди детей экспатов, все как будто были равны, босоногое детство среди роющихся в мусоре подсвинков и стоящих вповалку ржавых байков, если так подумать, в Мегаполисе с его сугубо кастовой структурой общества они с Машкой едва ли могли даже случайно повстречаться. Тут же всей и разницы – заставляет тебя кто регулярно уроки делать или же весь твой запас усилий уходит на то, чтобы не слишком хамить учителям, пытающимся тебя заинтересовать штудиями по удалёнке.

Впрочем, Франтишеку учиться нравилось.

– Машк, ты когда вырастешь, кем стать хочешь?

– Корпоративным бизнес-коучем в сфере «дев-рел», топай давай, Ковальский.

Звучало, если честно, не очень перспективно.

– А я – драйвером внешних трасс.

– Водителем то есть?

– Сама ты водителем! – обиделся Франтишек. Впрочем, развить тему ему не удалось, за последним рядом пальм уже открылся привычный вид на ряд лодок и океан.

Рыбаки, мрачно переругиваясь, укладывали на корме сети. Диалог их немудрящий развивался в том смысле что сего дня рыбы нет как нет, знать, дельфины распугали, но Машка на них внимания не обращала, и только поторапливала Франтишека, мол, погнали.

Забравшись на пирс, огляделись. Океан был как океан, ничего особенного. Да и горы на востоке экстра деталей пейзажу не добавляли. В небе привычно реял орёл, тащивший водяную змею. Всё шло своим чередом.

– Что мы ищем-то, блин блинский?

– Меньше разговоров, больше дела. Запускай «телек».

Перед глазами у Франтишека мир привычно проделал кульбит, когда его аугментация начала принимать сигнал от взмывшего в небеса аппарата. Только тут до него дошло. Матери Машки были пуристками, что для «Маршиан текникс» весьма необычно, потому Корефанова осталась в свои годы без аугментации вовсе. Так вот зачем он ей понадобился.

– Могла бы и словами сказать.

Но Машка предпочла промолчать. Она никогда не комментировала свои тёрки с матерями, да и свои биологически девственные мозги, во всяком случае на словах, за инвалидность не почитала. Ну и ладно. Так, что тут у нас?

«Телек» успел набрать приличную высоту – чуть не километр – но по-прежнему ничего особенного не наблюдал. Да и видимость над океаном какая – влажность же, марево. А так, поди ничего обычного. Танкеры цепочкой на рейде тянутся, а дальше Индийский океан успешно сливается с небом.

– Ничего в упор не вижу, ты хотя бы скажи, чего…

И тут он разглядел. Как будто какая-то тёмная полоса набухает за цепочкой кораблей.

– Там что-то есть.

Франтишек тряхнул головой, переключаясь обратно на обычное зрение.

– Как будто волна сюда идёт.

Для вящего понимания он хватил Машку за запястье и как следует тряхнул.

– Ты что-то об этом знаешь?

Но та только головой в ответ помотала.

– Не больше твоего. В нетях молчок. Ни сообщений о подземных толчках, ничего.

– Так вот почему собаки сбесились? А, неважно. Надо срочно валить подальше от берега. Если это волна, то… – Франтишек быстро слазил в нети, – у берега она будет двигаться со скоростью до сотни. И здесь она будет минут через десять максимум. Эй! – замахал он отчаянно руками, – уходите с берега! Волна идёт!

Рыбаки заулыбались и замахали в ответ, не разбирая его криков.

– И что теперь делать?

Франтишек сердито обернулся на Машку, ты эту кашу заварила, ты давай и командуй. Но вид у той был скорее растерянный, она как бы сама не верила в собственную прозорливость.

– По идее, цунами – если это оно – выше 10 метров бывают редко. Если что, нам достаточно на верхотуру дороги на Мандрем подняться и всё, мы уже в безопасности.

– А остальные? Они же ничерта не подозревают!

Время тикало, и Франтишек начинал всё больше нервничать.

– Если это и правда волна, всем мы не поможем. Кто у нас в нижнем Мандреме из ребят старший?

– Из экспатов? Дык Сеня.

– Вот ему и звони, пусть собирает, кого может, и все резко дуют наверх.

А сама достала свой старомодный планшет и принялась там что-то стучать одним пальцем.

Принявший звонок Сеня сонным голосом ответил, что, мол, Ковальский, ты трёхнулся от жары что ли, но байке про волну вроде как поверил, пообещав сделать, что успеет. Поспешно завершив звонок, Франтишек снова обернулся к Машке. Пора было отсюда сматываться.

Но Машка всё так же втыкала в планшет, что с них, с пуристок, возьмёшь.

– О толчках по-прежнему нигде ни слова.

– Ну мало ли, прозевали, но волна идёт, надо торопиться!

– А взгляни-ка ещё раз на всякий.

Франтишек вздохнул, но послушался. Да вот же, смотри…

Но смотреть было некуда. Вместо зелёного маркера подключения остался лишь стоп-кадр и отметка о сбое в канале передачи. Э?

Франтишек только и успел разглядеть, как мимо них с Машкой в воду рядом с пирсом булькнуло нечто, до омерзения похожее на растопыренные лопасти «телека». В следующую секунду за ним последовали и оба их дрона. Догляд за ними на сегодня таким образом и закончился.

Франтишек невольно поёжился. Что бы тут ни творилось, но сегодня он впервые в жизни остался один вне безопасного помещения.

Ну как, один, рядом с ним, раскрымши рот, стояла Машка, а на берегу удивлённо голосили рыбаки, но сам по себе факт уже был необычен.

– Нети тоже ёк.

И правда, Франтишека окружила плотная, почти физически ощутимая информационная тишина.

– Ерунда какая-то. Никакой толчок не в состоянии разом обрубить спутниковую связь, да ещё и днём, когда солнечные панели питание дают.

– Потом будем разбираться. Надо валить.

И тут они рванули так, как никогда до того не бегали, не обращая уже никакого внимания ни на размахивающих руками рыбаков, ни на продолжающих брехать по деревне кабыздохов. Мысль у Франтишека была только об одном – в Гиркарвадо из детей экспатов их было только двое, с теми, что остались дальше на север по Мэйн-стрит, вроде как всё равно связи больше не было, так что тут уже каждый сам за себя.

Свинство, конечно, так рассуждать, корил сам себя Франтишек, забираясь с Машкой на байк, но без связи вся их возможная помощь оказывалась бесполезной – до прихода волны оставались, похоже, считанные минуты, успеть бы самим ноги унести.

Электромотор взвыл, набирая обороты, песок полетел из-под колёс, их байк одним прыжком выскочил на поляну, где когда-то рос баньян. Теперь – на дорогу и го вдоль берега наверх по склону, только ветер в прорезях шлемов засвистел.

Странная это история, думал себе Франтишек, не замечая, как всё-таки машинально вцепился в тощую машкину талию. Вот все явно учуяли неладное заранее. Голова болит, собаки лают. Можно сколько угодно рассуждать о том, что животные заранее чуют землетрясения, но они с Машкой, то есть люди – не животные, да и каким таким боком даже самому чуткому слуху деревенской шанечки может почудиться звук далёкого толчка, который больше никто на всей Матушке не услышал?

Волна не может взяться из ниоткуда, да и толчок должен был сперва прийти сюда в виде сейсмики, а уже потом прискакала бы запоздалая волна.

– Ерунда какая-то.

Это первое, что сказал Франтишек, стоило им двоим выбраться на пригорок над ботаническим садом, что поднимался здесь по склону от самого пляжа, огороженного понизу местной речкой-вонючкой.

– Да уж понятно, что ерунда. Волны-то и нет.

Оба, одышливо утирая стекающий со лба пот, уставились на запад, где привычно раскинулся океан. Действительно, ничегошеньки оттуда не приближалось.

Франтишек как смог напряг свои бионические гляделки, но без оптики «телека» ничего внятного разглядеть не смог. Хоть бы бинокль какой, беспомощно оглянулся он.

– Но я же всё ясно видел.

– Ты видел тёмную полосу. Больше ничего разглядеть с такого расстояния невозможно.

– Но это же не может быть совпадением, и полоса эта проклятая, и пропажа связи, и падение дронов.

– Не может. Но это всё может быть не результатом причин и следствий, а просто общим итогом чего-то ещё.

– Чего-то ещё?

Франтишек непонимающе поглядел на Машку. Блинский, в мокрой от пота майке она выглядела капец вызывающе. Что там ему лектор по политкорректности говорил про «ай контакт»? В глаза смотри, короче!

– Чего-то ещё, о чём мы не знаем.

Да что они вообще знают, таким делом?

Тут у них за спиной запел-заулюлюкал звуковой сигнал.

Сеня умудрился совершить невозможное.

Над ними нависал самый настоящий растабас – десятиместная буханка, раскрашенная во все цвета радуги, из окон которой гроздями свешивались перепуганные детские физиономии. Голов двадцать, не меньше.

Вот они наделали делов, если Сеня, после стольких стараний, сейчас услышит от них, что никакой волны в природе нет и опасность миновала, а они с Машкой – два тупых барана…

– Слышьте, вы откуда узнали, что они появятся?

Они? Какие такие «они»?

Франтишек и Машка переглянулись.

– Рассказывай по порядку. Ничего такого мы не узнали.

– Так вы шагоходы не видели что ли?

Чушь какая-то.

Далее из мучительных переговоров и путаных пояснений выяснилось вот что.

Стоило Сене сбросить звонок Франтишека, как на улице что-то загрохотало – это в самом низу, между пальм в сторону от моря по склону двигались грузные тени тех самых шагоходов. Шли они молча, не сигналя, но неповоротливый шаг то и дело прикладывал их то к пальме, то к забору, то к сараю, после чего на всю округу раздавался очередной гулкий треск орудийного выстрела – мёртвого разбудишь.

Сене хватило единого взгляда, чтобы понять, что и безо всякой волны настала пора делать ноги. Он бросился в гараж, где догнивали своё родительские развалюхи, и недолго думая рванул рукоятки управления того, что лучше выглядело – того самого растабаса.

А что, по четыре опорных электромотора с каждого угла, можешь по бетонке колесить, а можешь и на воздушной юбке по реке идти. Коли на полную мощность выбрать, так и вовсе взлететь можно, ежели недалеко. Удобный транспорт, а что приметный, так вроде покуда и сойдёт.

В общем, собирал Сеня ребят по экспатской тусовке как мог быстро, но совсем всех ты поди собери, тем более что связь пропала почитай с появлением тех самых шагоходов, глушили они её, что ли.

– Как вообще можно замьютить спутниковый фид?

– И главное зачем?

Франтишек, Машка и Сеня посмотрели друг на друга, потом на раззявленные пуговицы мальков в растабасе, потом снова друг на друга.

Да, дела.

– Мы думали волна идёт, – промямлил Франтишек.

– Покажи хоть, что за волна.

Отрывок картинки с «телека» аугментация передать сумела, видимо, работая напрямую, без внешней связи.

– Волна.

Сеня только в затылке почесал.

– Ну и куда же в итоге делась эта ваша волна?

– А куда подевались твои шагоходы?

Кажется, они зашли в своих штудиях в тупик.

– Глядите-а!

Один из мальков – светленький, почти прозрачный, скандинавского вида пацан по имени Петер – чуть не вываливаясь из окна растабаса, обеими руками и всеми десятью пальцами отчаянно показывал куда-то в сторону океана.

Там и правда что-то происходило. Какая-то тёмная полоса, похожая на то, что изначально почудилось «телеку», но гораздо ближе и куда приметнее, принялась набухать примерно в километре от кромки прибоя.

Франтишек бросил короткий взгляд на берег – вот теперь даже до рыбаков внизу дошло и те принялись разбегаться кто куда – и только потом принялся выкручивать свои бионические гляделки на полную. Там, среди синевы морского простора, творилось сейчас нечто и вовсе несусветное, пусть не волна, но ничем, если вдуматься, не лучше. От волны можно убежать, забраться на крышу, залезть на пальму потолще, спастись в рыбацкой лодке, в конце концов. Но то, что поднималось из глубин теперь, обладало одним нехорошим свойством, от которого просто так не скрыться.

Оно было артефактом явно человеческих рук.

Широкой дугой от горизонта до горизонта из-под воды поднимались какие-то гигантские металлполимерные конструкции. Ещё минута, и они покажутся над поверхностью, напрочь отсекая побережье от океана.

– Что это за хрень?

Машка, как могла, пыталась высмотреть своими подслеповатыми биологическими гляделками, что происходит в океане, но куда ей.

– Да уж хрень так хрень. Теперь понятно, почему собаки брехали.

Франтишек потёр костяшками сжатого кулака буйную головушку. От такого, пожалуй, забрешешь.

Из водной пучины на свет пёрло нечто вроде гигантской антенной решётки, вот она-то и глушила всякую связь.

– Хана местной вольнице. Заховали нас тут.

– Типун тебе на язык, – веско осадила Сеню Машка.

– Типун, не типун, а шагоходы эти только начало. Если они отрубили связь, значит, скоро огородят физически. Надо срочно валить, не дожидаясь.

– И куда же ты предлагаешь нам валить? – Франтишек постарался не язвить, но у него получилось не очень.

– На север, через речку, в Махараштру.

– Думаешь, Парадайз-бич не накрыло?

– Я не знаю, что там накрыло. Но я очень не хотел бы, чтобы их родители, – Сеня показал себе большим пальцем за спину, на притихших мальков, – и дальше изводились, пытаясь сообразить, куда подевалась связь с их драгоценными чадушками. Нам кровь из носу нужна связь.

– Никто не хотел бы. Что ты предлагаешь?

– Залезаем в растабас и валим в сторону моста. Если надо, переберёмся по воде, техника сдюжит.

– А остальные?

– Что остальные?

– Остальные, тут ещё сколько детей экспатов, кроме нас, осталось? Тут же анархия начнётся сейчас, дроны ёк, их что, одних оставлять?

Оба замолчали, насупясь.

– Вот как поступим.

Тихий голос Машки был непривычно хриплым от волнения.

– Ты, Сеня, езжай со всем выводком до Реди-форта и пробирайся дальше на север, там тихо, народа сейчас нет, там эти, – Машка неопределённо махнула рукой, – вас не сыщут. Как выберетесь ближе к Ратнагири найди офицеров берегового патруля, расскажи всё как есть, пусть высылают войска, я не знаю. А мы остаёмся. Будем разыскивать остальных. Может, связь восстановится.

Все трое продолжали молча наблюдать, как из-под воды всё пёрло и пёрло.

Что же это за беда-то такая.

– Наверное, корпорации мутят.

– Наверное.

– Ладно, валите быстрее, времени мало, вот перекроют дорогу на Реди-форт и хана нашему плану.

Сеня кивнул, помахав на прощание обоим и, взвыв движками растабаса, тотчас скрылся в клубах красной пыли.

Машка без дальнейших слов кивнула Франтишеку, залезай, мол, заводя байк.

Вот бы понять ещё, кто и зачем решил захапать себе этот берег, вот так, нахально, среди бела дня, прибрать к рукам бывшую португальскую колонию, столь полюбившуюся детям экспатов, тут и ресурсов-то никаких нет, кроме этой красной земли да пары чахлых пальм. Баньяны да свит-лейки местные что ли кому приглянулись.

Байк с рёвом унёсся вниз в сторону Мандрема.

44. Штурмовик

С самого утра стояла такая духота, что хоть из казармы не выходи. Как только заканчивался относительно засушливый март, лить тут начинало почти без перерыва. Если же тучи хоть немного расходились, становилось ещё хуже – приспособиться к сорокаградусной жаре при стопроцентной влажности для человека, знакомого разве что с кондиционированной прохладой городских агломераций, было делом совершенно невозможным.

Впрочем, в итоге все привыкали. И к комариным эскадрильям, пытающимся тебя сожрать при малейшей попытке выбраться на открытую местность. Эти кусали прямо так, через полсантиметра хэбэ, проедая чуть не до кости. И к легендарным африканским «шотам» – ломовому коктейлю вакцин против всякой дряни, что водилась в местных болотах – которые непонятно что делали эффективнее, лечили или калечили. В общем, местные температура и влажность были не самым грозным оружием против залётного господина, оказавшегося здесь по воле случая.

Богдан Русу, разумеется, ничем из этой когорты не выделялся, с такой же кислой миной он поднимался по звонку на дежурство, где молча выслушивал вводную, сухо кивал в ответ, стараясь не хвататься поминутно за виски, после чего послушно выметался из командного купола под вязкие, лениво утекающие тебе за шиворот капли дождя только лишь для того, чтобы лишний раз сквозь зубы выругаться. Ключи-то опять забыл.

Борта на лётном поле стояли без номеров – загружайся в любой и следуй согласно назначению. Потому управление пилоты принимали при помощи хардварных коробочек с зашитыми в них одноразовыми кодами доступа. Всё, что нужно знать – личный шестизначный номер на сегодня. Но, разумеется, Богдан никак не мог обойтись без того, чтобы не возвращаться за кодами с полдороги.

Воякам во входной группе уже даже скалиться надоело, так часто повторялась эта мизансцена. Мокрый, злой с порога Русу сражается с биологической защитой. Нет, ты у меня прочитаешься! После чего всё по заведённому – сдача личного оружия под опись, проверка документов (только что, думнядзеу, вышел!), после чего можно было приступать к получению искомых ключей.

Усталый каптёр Ерохин был единственным, кто не издевался. С таким графиком голову в подсобке забудешь, да как маму твою звали, не то что коды перед вылетом. Молча выдав Богдану искомое, он сунул ему под нос планшет для ввода личного кода, после чего так же молча дождался, чтобы Богдан сумел повторно ввести его до зажёгшегося зелёного маячка, и только тогда махнул рукой, мол, выметайся, счастливого полёта.

Русу был не то чтобы сильно привязчивым человеком, тут таких не держат, но с каптёром Ерохиным у них за полгода дислоцирования в Баронге сложилось что-то вроде дружбы или, если хотите, вооружённого нейтралитета – никто никого не подкалывает, а при встрече в казарменном баре от выпивки не отказывается. На запад от Джубы это было верхом доступных наёмнику из-за Барьера человеческих отношений.

На улице между тем стало светлей и заметно жарче – в просветах облаков посинело, по болотам сквозь туман побежали первые косые солнечные лучи. Самое время сниматься. Птичек, пока Богдан возился, почти разобрали. Крайняя оставшаяся грудой ржавого металла темнела в дальнем углу ангара, такая же нелепая, как и всё вокруг.

Что эти люди и машины здесь потеряли? Почему не живут себе в уюте где-нибудь поближе к умеренным климатическим зонам? Зачем им сдалась эта ничейная земля, родина крокодилов, слонов и жирафов? Зачем им Белый Нил, зачем им местные болота?

Богдан часто задавался этим вопросом, заливая тоску и одиночество в баре, но чтобы прям с утра – это что-то новенькое. Прекращай. Пилот-контрактник Русу, цирк с конями отставить, нюни на кулак намотать, по плацу марш!

Тилтвинг послушно вздрогнул при его приближении, зарокотав где-то в самой глубине своего механического естества, словно нехотя просыпающийся поутру хищный зверь. Ещё не опасный, ещё не готовый к прыжку, но присмотрись к нему – вот он, перед тобой как на ладони. Ужели сыщется на свете единая тварь, что не убоится подобной силы? Богдан, вон, сыскался, иначе зачем бы каждое утро ему лазить в пасть чудовища? Да и чего тут бояться – сама по себе его машина никакой опасности для окружающих не представляла. Комок мимомерных актуаторов, забитые под завязку водородные ячейки батарей и пять тонн металлполимерного волокна несущих конструкций, вот и вся недолга. По сути, Русу сегодня, как и вчера, как и позавчера, предстояло загрузить собственную тушку на борт одноместного среднетоннажного пассажирского винтолёта класса «стрекозёл». Ни грамма горючих либо взрывчатых веществ, равно как единиц энергетического или кинетического оружия на борту не значилось, да и значиться не могло, иначе расходы на содержание подобной техники в условиях Центральной Африки никогда бы не окупились.

Так что, какой там бояться, запрыгнули, завелись, погнали!

Пискнули контрольные коды, подтверждая аутентификацию. Под шелест роторов воздушный коридор навигационного компьютера потащил Русу вперёд и вверх, со всех сторон омывая его ржавое тело взбаламученным потоком, или это мокрое хэбэ, неприятно прилипая к телу в недрах тесного ложемента, давало о себе знать, но Богдан при наборе высоты всегда буквально физически чувствовал себя на месте собственного тилтвинга, существа механического и бестелесного одновременно. Пилот, управляя им, легко забывал о том, что вокруг него – какие-то механизмы, какие-то конструкции, какие-то агрегаты. Больше всего этот полёт походил на ощущения скайдайвера во время прыжка, за одной лишь разницей – пилот мог подчинить себе не только падение, но и взлёт.

Пробив, в точности согласно полётному заданию, низкую облачность, Русу заложил крутой вираж, поворачиваясь от солнца. В виртреале пилотажного интерфейса положение светила на небе было совершенно бесполезный информацией, никак не помогая и никак не мешая ориентации машины в пространстве, однако по привычке пилоты старались держать экваториальное солнце позади, как бы подсознательно прячась в его жгучих лучах.

Впрочем, хрен с ним, с солнцем, думнядзеу, где группировка?

А вот и она. Стоило Богдану маякнуть в пространство поисковым сигналом, как инфокупол тут же расцветился гирляндой зелёных огней транспондеров. Вот они, его настоящие руки и глаза, куда там крошечному винтолёту. В радиусе пятидесяти километров послушно ожили и просигналили станции «рэб», зенитные установки и конечно же ударные дроны. Готовы выслеживать и отражать. По приказу свыше, но под контролем, в данном случае, его, дежурного пилота Богдана Русу.

Сегодня его распределили патрулировать промзону Йироль, что на юг от Озёрной провинции. А что, повезло, место тихое – случайные грузовые борта, идущие от Джубы на север вдоль Белого Нила, на эту территорию не залетают, местных поселений тут нет, периметр круглосуточно контролируется наземной охраной, не дежурство, а лафа.

Загнав в автопилот коробочку периметра и проследив, что обменные инфоканалы адекватно отвечают на его запросы, Русу штатно отчитался о прибытии, после чего благополучно переключил картинку на любимые дорамы.

Дела там творились между прочим презанимательные. Детектив Пак с привычным «барретом» наперевес третью серию подряд преследовал по крышам Старого Сеула своего стародавнего врага директора Ю, то и дело противники залегали у частокола антенн и принимались поливать друг друга шквальным огнём, время от времени останавливаясь перезарядиться и проораться. Южный диалект старокорейского давался Богдану не очень, но экспрессия на лице актёров вполне заменяла ему нормальное понимание произнесённого. Что-то про мать и старые обиды.

Сигнал обнаружения постороннего объекта прервал увлекательный просмотр на самом интересном месте – детектива Пака задело рикошетом и он театрально повалился на бок, морщась в промежутках между инвективами в сторону злокозненного супостата. Что ему ответил директор Ю, Богдан так и не узнал, с сожалением переключившись обратно на тактический слой инфокупола.

А вот и нарушители. Точнее нарушитель. Богдан мгновенно свичнулся на ближайший патрульный дрон, наводя его оптику на резкость. В плотном тумане буш пересекали три тени – человек и его собаки. И не сказать, чтобы нарушитель не пытался спрятаться – судя по характерным рефлексам картинки, он был по шею завёрнут в металлизированную плёнку. Пустая затея, датчики ближнего ИК-диапазона показывали Русу всё, как на ладони, да и то сказать, пробрался собачник от внешней границы промзоны Йироль всего на полкилометра, будем считать, что случайно забрёл, дадим скидку бедолаге.

Дрон, повинуясь команде оператора, тут же начал снижение, разворачивая на всю мощь матюгальники – своё главное не летальное оружие.

Ты есть нарушить граница запрет! Медленной скорость выходить прочь! Тебе давайть три минута на возвертать! Обратный отсчёт начинает! Три!

Голосовой модуль дрона был настроен на местный пиджин-инглиш, варварский, но доходчивый, обилие диалектов делало коммуникацию с местными занятием затруднительным, в основном же диалог тут строился на уверенных рычащих интонациях, в случае же, если клиент окажется непонятливым, всегда можно было применить и более убедительные средства вроде пущенной под ноги нарушителю свинцовой маслины.

На этот раз, впрочем, не пришлось.

Стоило крикуну с неба начать считать до одного, как тени на земле тут же послушно развернулись в обратку – лишнее доказательство, что ни черта дядька внизу не заблудился, знал он, футуц, прекрасно знал, куда идёт.

Ну и славно. Другое дело, что они тут потеряли? Ведь лезут же и лезут.

Русу ещё понимал, зачем местные постоянную суются на территорию охраняемых природных парков, которые тут под свои нужды развела та же «Янгуан». Нетронутой земли на Матушке осталось наперечёт, а такой, где сохранилась после климатического рывка оригинальная биота – и вовсе крохи, так что охранять её от набегов местных было логично.

Племенам же чего надо – антилопу загнать на шкуру али бегемота на барабан шаманский. Сколько не плати им откупных за земли, инстинкт гонит охотника в буш и на болота, как встарь повелось, как диды завещали. Иными словами, понять и простить. То есть нет, начальству Богдан докладывал одно и то же – проникновение остановлено, враг повержен вспять. Но в реальности и он, и другие пилоты поступали по совести, предпочитая не замечать прихваченную с собой при ретираде вязанку рогов или же заначенную на волокуше наполовину освежёванную тушу. Всё едино слонов и носорогов тут развелось столько, что приходилось их временами принудительно отстреливать, а не то всю траву в буше потопчут, поди потом восстанавливай из корпоративных ассигнований.

В общем, царило в отношениях с местными нечто вроде вооруженного нейтралитета, но без чернухи и мокрухи. Мы делаем вид, что не понимаем, что вы тут суетитесь, вы делаете вид, что заблудились.

Но поблизости охранных периметров промзон всё было иначе.

Русу мотанул башкой, переводя камеру на бетонный периметр Йироля. Гражданских туда, разумеется, близко не пускали, и даже для сил обороны, частью которых был и сам Русу, и подконтрольный ему дрон, комплекс выглядел снаружи как серая неприметная одноэтажная коробочка без выступающих частей и деталей. Был ли это фокус аугментации, выпиливающий всё неположенное под классический майнкрафт или же объект и правда так в действительности и выглядел – Богдан мог только догадываться. Если бы его дроны вдруг решили подобраться к Йиролю в пределы прямой видимости, трудно было сказать, что бы случилось, скорее всего просто отрубилась бы связь, не будут же они, право, собственную технику сбивать.

Впрочем, никто из дежурных пилотов бы и пробовать не стал, на то и инструкция дадена уолякэ. Периметр разрешённых полётов не пересекать. Спецсредства по объекту не применять. В чужие дела носа не совать. Ясно-понятно, разрешите выполнять!

Другое дело, любопытно. Что тут вообще может такое уж секретное твориться? Привычные корпоративные промзоны в Центральной Африке, как, впрочем, и в любых других концессиях бывшего «третьего мира», огораживали от остальной территории чисто для проформы – вход и выход по пропускам через КПП, иначе местные всё по запчастям растащат, но вот так чтобы наглухо лочить всю информацию о происходящем внутри периметра, такое всё-таки было редкостью.

Все слышали, конечно, об изолированной однажды «экстерриториальной территории штата Гоа», но то скандал был на всю Матушку, когда дело всплыло. Шум стоял до небес. Международные комиссии понаехали, обиженное центральное правительство разом вспомнило, что вообще существует, жёсткая изоляция со стороны суши и моря, чуть не спутники пролетающие начали сбивать. Но даже та буча ничем в итоге не закончилась. Местных втихую всех выселили, больше всего разборок было вокруг дюжины детей экспатов, что привычно летовали там лонгстеерами, а потом не то потерялись, не то снова нашлись, да и то в результате всё порешали, компенсации всем подряд выплатили, но с места не тронулись, наше, мол, и точка.

Тут же в Центральной Африке, случись какая напасть, подобные дела и вовсе делались не то чтобы втихую, но даже, как бы, думнядзеу, полегче сказать, внаглую.

Человечка, по пьяни ляпнувшего не то в баре, могли поутру запросто найти неживого за периметром. Инхаркт микарда. А как по ту сторону забора попал – то камеры не зафиксировали.

Вот только почему такая жесть, Русу было совершенно непонятно. Ещё можно бы понять в старые времена. Истории о кровавых алмазах до сих пор будоражили умы нетевых писак, гораздых на дешёвую сенсацию. С тех пор, как основной ресурс для Матушки стали добывать на Поясе, вопрос отныне был не в ограниченности оного, но в банальном финансировании, а этого добра у корпораций было неограниченно много. Так что же здесь все они, включая самого Богдана, потеряли, на потраву комарам и чему похуже? Что вообще такого уж секретного может скрываться за неприметной коробочкой посреди сырого буша?

Сдавалось ему, что улепётывающий во все лопатки дядька с двумя собаками мог знать о том куда больше, чем все пилоты их отряда. Что-то же он тут искал, вряд ли для охоты на зебру по канону требуется предварительно примотать на себя рулон фольги.

Да и дуте-н-драку, не его это дело, вот дадут «красножетонники» команду не прогонять, но задерживать, тогда и будем рыпаться. А лишнее проявление инициативы в нашем деле – завсегда вредно для здоровья.

Русу одной командой вернул дрон на свободное патрулирование, другой проверил, что там по горизонту. Да ничего особенного, вот только, погодите, а это что за фигня и почему молчит оповещение?

Со стороны северного эшелона от Джубы всё сильнее отклонялся на запад пассажирский, судя по маркировке транспондеров, субзвуковой борт с хвостовым номером Бермудов VP-B. Интересно как. Оффшорные борта в Центральной Африке не редкость, но вот чтобы паксов возить – выходит, это редкая нынче птица – бизнес-джет. Богатенькие буратины уже лет сто предпочитали пользоваться крупногабаритными конвертопланами. Не та крошечная стрекоза, в которой покоилась теперь тушка Богдана Русу, но вполне комфортный салон-вагон со спальными местами и полуавтоматическим управлением. Ну или уж в одного летели зафрахтованным суборбитальником, если кредиты позволяют. А вот чтобы в гулкой консервной банке, в тесноте и с черепашьей скоростью, хм, подозрительное это дело.

«Пассажирский борт 7753, говорит небесный патруль особой зоны Йироль, вы отклонились от маршрута, немедленно возвращайтесь в свой эшелон».

На этот раз Русу говорил сам, минуя усилия речевого модуля, на нормальном инглише, разве что с неизживаемым балканским акцентом. В ответ тут же полился такой неудержимый поток смутно различимого месива из разномастных диалектов, что даже автораспознавание аугментации спасовало.

Молча прожимая все аларм-каналы, какие были в его распоряжении, Богдан тут же связался с диспетчерами Джубы, что, мол, за думнядзеу у вас тут мне на голову свалилось.

Нарвался сперва, разумеется, на тупую машину, которая в ответ лишь твердила, как заведённая, что де «указанный борт свершает запланированный рейс по коридору Кампала-Джуба-Хартум, отклонения от курса не зафиксированы, указанный борт свершает запланированный рейс по коридору Кампала-Джуба-Хартум, отклонения от курса не зафиксированы, ука…»

Русу отрубил бесполезную говорилку.

Тупая ты железяка, вот же он собственными глазами наблюдает, как тот самый борт продолжает всё сильнее удаляться от означенного коридора на запад, продолжая игнорировать предупреждения Богдана.

Последнее усилие перевести инцидент в мирное русло состояло в том, чтобы всё-таки попробовать связаться с живым персоналом диспетчерского цеппелина Джубы. Впрочем, всё было бесполезно, те пусть и ответили в итоге на ломаном, но хоть немного конвенциональном «афро», однако информацию подтверждать не стали, согласно их сведениям отклонений от курса также не наблюдалось.

Русу со вздохом прервал связь. Ну он же не сошёл с ума и ему не чудилось. Перенастроив на отслеживание цели высотный разведчик, который как раз пересекал на маршевом эшелоне в тридцать километров территорию национального парка Гарамба, Богдан немедленно убедился что вот он, борт, идёт себе прямым ходом на Йироль.

В диспетчерской лётного отряда между тем уже все стояли на ушах.

Исполняющий обязанности командира дежурного звена полковник в отставке Абдуллахи был разбужен и доставлен в башню, где разумеется принялся бушевать, не разбирая правых и виноватых.

Из его предынсультных брызгов слюны в общем канале следовало, что дежурный пилот Богдан Русу – конь педальный, и почему он так поздно просигнализировал и вообще горный баран – в общем, ничего нового, на что должно было откликаться или обижаться. Два борта ударной эскадрильи тяжёлых боевых тилтвингов уже подняты с аэродрома «Янгуан Цзитуань», расквартированного южнее Аддис-Абебы и движутся на помощь Богдану, однако прибудут они лишь через минус три тысячи. Через полчаса то есть. Всё ясно.

Планирование было как всегда на высоте. За полчаса гражданский борт на эшелоне успеет дважды сделать все свои дела и выпить чашечку кофе.

Придётся и правда справляться своими силами.

Поскольку речевой поток со стороны нарушителя не прекращался, а толку в этом по-прежнему было мало, Богдан первым делом выхватил из навигационного окружения контроль за ближайшей к себе автономной рельсовой зениткой, после чего хладнокровно прицелился и дал ею предупредительный залп по курсу, на всякий случай предварительно убедившись, что точно никого не заденет.

Крики в канале тут же затихли.

Ну надо же, как говорится, доброе слово и пистолет всегда работают лучше, чем просто доброе слово. Нарушители тут же деловито начали выгребать на восток, ближе к своему эшелону.

Вы же мои сладкие. Ну и нафига было придуриваться?

Богдан тут же отправил ближайший ударный дрон в сопровождение, пусть не думают, что можно расслабляться.

В отрядном канале между тем крики перешли на ультразвук.

Полковника Абдуллахи можно понять – по причине открытия боевого огня, пусть и не на поражение, количество бумажной волокиты по инциденту теперь подскочило на порядок, если не на два. Да и борт этот злосчастный, в отличие от того пешкодрала с собаками, придётся теперь с гарантией задерживать, вести на спецаэродром, там принудительно сажать, обыскивать, геморроя вагон, а всё потому что кто-то не мог дождаться сукиных тилтвингов, пусть бы это был их головняк, а не наш.

В общем, дискуссия пошла на новый круг, но Русу в неё особо не вслушивался, орут и орут. Толку-то с тех криков.

Он уже хотел было поворачивать свой тилтвинг обратно в режим барражирования, но тут ему словно что-то резануло глаз. Где-то на самом краю зрения, какая-то мелькнувшая ошибка в логах трассировки.

Ну-ка покажите ему прямую картинку.

Ах вы гадёныши.

Он трудом сдержал подступающие к горлу рвотные позывы. С такой высоты мутное марево восходящих потоков превращало всякие потуги оптического контакта с целью в мучительную попытку пробиться сквозь бессмысленное мельтешение артефактов. Но Богдан справился, разглядел. Словно бежит по болотам едва заметная тень. И главное вся автоматика – ни сном ни духом. Неудивительно, она же продолжала отслеживать борт-нарушитель, а тут вроде как больше никого и не наблюдается.

Серьёзная техника, не халтурная «серебрянка» того собаковода. Подойти в тени более заметного объекта, аккуратно отделиться от него, когда запахнет жареным, и так же тихой сапой, думнядзеу, продолжить заранее намеченный курс.

Это был и не примитивный «стелс», рассчитанный в основном на углы падения и отражения, это было хорошее такое, современное, активное плазменное одеяло с функцией мимикрии, про такое Богдану разве что на курсах повышения квалификации рассказывали, в рамках материала для самостоятельного изучения. Всё равно, мол, никогда не пригодится. Откуда такие чудеса посреди африканских болот?

«Вышка, наблюдаю неопознанный объект, идёт на полста метрах, ниже радарной сетки, прикажете сбивать?»

Молчание. Только теперь Богдан сообразил, что в канале стояла гробовая тишина. Или полкана всё-таки хватил долгожданный кондратий, или неведомые шутники решили поиграть с силами обороны в «молчанку».

То есть попросту говоря принялись разом глушить средствами «рэб» все коммуникации вероятного противника, погрузив весь эфир в молоко белого шума. Сделать это, ввиду использования оным противником узконаправленных антенн, без привлечения роя заранее развёрнутых на участке боестолкновения облака микромашин, сети самоходных дронов и так далее и тому подобное.

Футуц, подготовились гады к сегодняшнему дежурству Богдана преизрядно.

Но на то и его птичка в небо поднята, чтобы подобные фокусы не прошли.

По сути, винтолёт Русу представлял собой мобильный тактический контрольный узел, способный единомоментно держать в кулаке весь оборонительный контур вокруг Йироля даже в случае обрыва всех коммуникаций вне прямой видимости.

По команде Богдана вокруг него начала стремительно выстраиваться сетка прямой лазерной связи в ближнем ИК-диапазоне, ненадёжная при такой влажности, но зато непрошибаемая коммуникационная решётка, в которой сотни подконтрольных дронов по сути становились репитерами на пути команды пилота к машинам-исполнителям.

А вот и он. Ближайший от цели ударный дрон. Зениткой, как в прошлый раз, тут не обойдёшься, слишком низко идёт цель, да и требования к скорости снаряда при ведении огня поперёк курса цели были кратно большими, чем при движении сокурсно, этому учили даже пилотов-контрактников. В рамках самоподготовки, думнядзеу. Какого чёрта, Богдан бы прекрасно обошёлся и без того, чтобы подобные знания ему хоть когда-нибудь пригодились.

В конце концов, он забрался в эту задницу мира не для этого.

А для чего? Для чего ему выдан в руки весь этот арсенал? Если бы тот собачник не повернул, тоже пришлось бы стрелять.

Дрон, получив команду, уже заходил на курс, врубая форсаж и начиная преследование, тогда как остальная цепочка ретрансляторов уже выстраивалась в линию для сокращения пути сигнала.

Едва заметная серая рябь на фоне погружённого в туман буша продолжала скользить вперёд, словно не замечая нависшую над ней угрозу. Никаких попыток уклониться или хотя бы стать менее удобной целью. Ну, вы сами напросились.

Гауссова пушка под брюхом ударного дрона послушно просунулась в раскрывшиеся створки орудийного люка, чуть подработала актуаторами, зафиксировала цель и отправила финальный запрос на подтверждение.

В ответ на что Русу, скрипнув зубами, отбарабанил личный код, разрешая залп.

Пушка тут же послушно принялась с монотонностью ментронома засылать в ствол снаряды. С каждым выстрелом бегунок бортового энергозапаса падал на десяток процентов и настолько же вверх поднималась температура на выходе из ствола. В теории, ресурса должно было хватить на семь залпов, на практике пушку разорвало уже на шестом. Но пять сверхпроводящих стержней были уложены точнёхонько в цель, как на учениях.

Наблюдая, как из фрактальных недр активной защиты нарушителя повалили чёрные хлопья сажи, Богдан даже испытал нечто вроде несвойственного ему удовольствия. Обыкновенно, работа у него не вызывала у него ничего кроме скуки. Ну или злости, когда его отвлекали от любимых дорам. Но эти ребята вызвали в нём нечто непривычное. Не механическую реакцию охотника при виде унылой ввиду собственной беспомощности жертвы, нет, настоящий, горячий азарт.

Завтра, пожалуй, Русу и не вспомнит об этом эпизоде. Подойдёт к нему в баре каптёр Ерохин и спросит, как, мол, служится, а он ему в ответ – собачки служат, мы по контракту работаем. И молча повернётся к стойке, делая робобармену жест пальцем, в смысле ещё одну. О чём тут ещё говорить, скука же, ничего интересного, кроме бесконечных пустошей буша и надоевших этих болот.

Впрочем, даже окончательно перестав быть невидимым для оборонительных комплексов Йироля и уже заметно глазу теряя мощность, нарушитель не унимался – продолжал переть прямо по курсу. Сверху это выглядело как старомодная керосиновая ракета XX века, на пердячем пару она выбирала из продырявленных баков последние капли горючки в жалкой попытке подобраться к периметру хотя бы ещё немного ближе.

Сдаваться они не собрались.

Что ж, хмыкнул себе под нос Богдан, разворачивая теперь уже заработавшее на все наличные петафлопсы автоматическое наведение. Второй раз нажать на гашетку будет куда проще.

Предупреждать их в эфир Русу и в голову не пришло.

Впрочем, залп на этот раз даже не понадобился. Видимо, окончательно исчерпав ресурс для продолжения полёта, нарушитель камнем рухнул в буш так, что место крушения окончательно заволокло густой едкой химической гарью, только какие-то металлические обломки, густо чадя, красиво разлетались по окрестностям, распугивая бегемотов.

Богдан только языком поцокал. Вот же думнядзеу, в этом дыму теперь кто хочешь свалить может, прежде чем пожар от разлитого топлива угаснет сам собой, пройдёт сколько времени, если у пилотов этой дряни с собой хотя бы банальная фольга, как у того собачника…

Одной короткой командой Русу отправил вниз тройку самых тяжёлых наличных беспилотников, попутно стягивая остальную командопроводящую цепочку вниз к земле, чтобы обеспечить бесперебойное донесение сигнала даже в подобном дыму. Просто так вы не уйдёте.

Трёхроторные ударные «супертяжи» с размахом винтов до двадцати метров способны на местности творить чудеса управления приповерхностными воздушными потоками. А что нагнетаемый с небес дополнительный кислород ещё сильнее раздует пожар в месте крушения, футуц думнядзеу, то так вам и надо, сволочам.

Характерные радиальные волны от снижающихся дронов побежали сначала по плотным клубам укутавшего буш дыма, а потом и по мокро блестящей растительности, там и сям раскинутой вдоль болота, в которое угодил борт-нарушитель.

А вот и он сам – металлический блеск пузатого тилтвинга отчётливо выделялся на чёрном зеркале болота.

И ничего он не горит, ещё одна туфта.

Русу отчётливо разглядел раструбы дымовой завесы, старательно делавшие своё дело на корме долетавшегося конвертоплана. Всё-то у вас предусмотрено… жаль, команда уже наверняка ушла.

Хотя стоп.

Тут же отзумив картинку, Богдан отчётливо разглядел человеческую фигуру в камуфляжном костюме, что сидела на корточках у распахнутого в пустоту люка. Он не прятался, не бежал, не выказывал ни малейшего страха, даже от бьющих ему в лицо воздушных струй из-под роторов не морщился.

А ещё у него были обычные, «родные», не бионические глаза.

Ладно, уговорил, тебе сегодня дадут шанс.

Медленно, с поднятыми руками отойдите от борта и повернитесь к нему спиной!

Громкоговорители, выкрученные на полную мощность, своими децибелами, казалось, были готовы окончательно посрывать листву с окрестных ландольфий, но мужик в камуфляже даже ухом не повёл. Впрочем, динамически глушить внешний звук – дело нехитрое.

Медленно, с поднятыми руками отойдите от борта и повернитесь к нему спиной!

Третий раз Богдан повторять не станет. Гадёныш и так уже и без того его сегодня изрядно выбесил.

Маслина послушно плюхнулась в паре метров от камуфляжного, обдав его с ног до головы горячей чёрной болотной жижей.

Только тогда мудила соизволил подняться, но не пошёл вперёд, как велено, а отчего-то безошибочным движением обернулся на камеру, словно зная в точности, откуда за ним наблюдают, после чего чуть склонил голову, будто прицеливаясь, потом поднял в направлении взгляда указательный палец, согнул его и произвёл как бы вращающее движение, изображая ганслингера из любимых дорам.

Чёрная ярость накрыла Русу. Футуц думнядзеу, сволота, я же от тебя сейчас мокрое место оста…

Накрыть эту сволочь боеголовкой с ближайшего дрона Богдан не смог, только и успев разглядеть, как начинает заваливаться картинка разом на всех подконтрольных ему дронах. Доля секунды, и потерявшие ориентацию тилтвинги разорвали лазерную сеть, после чего Русу в уши набилась неприятная, шепчущая тишина.

Он ничего не слышал, ничего не видел и даже веса собственного тела в глубине ложемента больше не ощущал. Он падал в пустоту, и единственным, что его сопровождало в этом падении, была беспомощная вибрация металлполимерного корпуса, сопротивляющегося набегающему под нерасчётным углом воздуху.

Еэмпэ что ли накрыло?

Других версий Богдан не успел придумать, его тилтвинг на полной скорости врезался в буш.

56. Волонтёр

Комунидадес Росинья пробуждалась по утрам ото сна подобно выходящему из комы больному – не столько просыпаясь, сколько возвращаясь к жизни, медленно отступая от чёрного края ночи, за которым – только непроглядный мрак вечного безмолвия.

Даже холодный блеск пронизывающего в ночи человеческий муравейник блуждающего электрического света не скрашивал мертвенную безжизненность, в которую комунидадес погружалась после заката. По сути, этот рой светлячков, снующий между аляповато построенными друг на друге полузаброшенными самопальными человейниками, оставался единственной данью некогда кипевшей вокруг жизни, что оставалась заметной постороннему наблюдателю. В остальном разве что голубоватое черенковское свечение небес дождливой ночью могло разнообразить тоскливую тишину вымершей фавелы.

Нет, здесь по-прежнему жили люди, чашеобразная долина у подножия Понта дас Андориньяс всё так же пользовалась своей некогда дурной славой, привлекая биохакеров, криптофармеров и прочий сброд со всего Рио, предпочитавший не маячить перед вездесущими камерами слежения корпоративных крыс, однако анархия тут на деле уже больше века была поставлена под контроль, не в последнюю очередь – по известному правилу «вход – песо, выход – два», поскольку угодить сюда было куда проще, чем отсюда потом убраться, но главное – благодаря тем самым огонькам.

Не просто так самоходные летуны, накопившие за светлую часть суток заряд батарей, шуршали меж продуваемых всеми ветрами архаичных железобетонных коробок, их целью было не помочь страждущему путнику уцелеть в кромешной тьме чёрной бразильской ночи, напротив, их главной задачей было отследить и пресечь всякое движение, которое здесь происходило.

Местные уже и не вспоминали, когда эта напасть на них свалилась, однако хорошо помнили те времена, когда естественная депопуляция радиоактивных трущоб достигла критических масштабов, и в комунидадес начали пустовать уже целые блоки. Освободившееся место быстро захватили варбанды почище уж позабытых здесь наркобаронов. Сначала стали пропадать люди, потом начались истории с работорговлей и перепродажей органов, не говоря уже о нелегальном рынке имплантатов и прошивок к ним.

В общем, комунидадес Росинья могла оставаться независимой только пока не начинала лезть на поляну «Арселор» и прочих корпораций Большой Дюжины. Да, после ядерной катастрофы середины XXI века каждый, кто хоть раз видел светящееся небо Рио и Сан-Паулу, мог вполне заслуженно держать зуб на корпорации, и бразильская вольница до сих пор опиралась на этот консенсус, но если корпорациям даже ненарочно наступали на любимую мозоль, те в ответ жёстко и скоро давали отпор.

Так на территории комунидадес Росинья однажды появились эти огоньки. И теперь люди начали пропадать уже среди самих киберпартизан с варбандами.

Точнее, машинам было всё равно, кого хватать. Мишенью могли посчитать любого, кто нарушил никем не объявленный комендантский час, так что стоило солнцу зайти за край Понта дас Андориньяс, фавела тотчас вымирала.

Почему дроны не озоровали при свете дня, было понятно – формально их здесь не существовало вовсе. Какие дроны? Вы их лично видели? Огоньки и огоньки, элемент местного декора, народный колорит, так сказать, относящий нас к верованиям старины, иль дейа де лос муэртос, все дела.

Власти обеих соседних агломераций всё устраивало, формально никто ничьи права не нарушал, люди, опять же, со временем пропадать перестали. Ну, если им хватало ума не высовывать из дома носу после заката. Элинор не удивилась бы, узнай, что дроны попросту в итоге забыли отозвать, поскольку за столько лет подобного уклада в границах комунидадес Росинья среди оставшегося здесь населения (а сколько их там было, поди тысяч десять?) не сыскалось бы ни единого человека, кому не хватило бы ума банально запереться на ночь и не отсвечивать.

А всякое противоправное дело и днём проворачивать не мудрено. Нейростимуляторы, банальная наркота, палёная аугментация и незаконная стиму-техника, любые подпольные манипуляции и телом, и мозгом, только кредиты неси. Уж третье поколение местных только этим и жило, нимало не смущаясь стрёмным ночным соседством.

Впрочем, подобный график спустя годы и десятилетия изменил постепенно сам ритм местной жизни, если соседние комунидадес и традиционные (считай – подконтрольные корпорациям) агломерации привычно жили в практически круглосуточном режиме потребления информации и ресурсов, не деля особо день и ночь, то Росинья с рассветом спешила произвести самой себе экстренную реанимацию, чтобы успеть за светлое время то, на что у всех уходили все 24 часа в сутках.

Элинор, разумеется, в этом от резидентов ни в чём не отставала. Стоило солнцу заглянуть под ставни, как она тут же спешила разбудить всю свою небогатую домашнюю технику.

Проветрить застоявшийся за ночь воздух, сварить гватемальский кофе с соевым молоком, разогреть мороженую галету с яблочным джемом, показать свежие новости.

Последнее было скорее данью традиции, за те тридцать лет, что Элинор здесь пряталась, ей давно следовало бы уже привыкнуть, что новости из-за пределов комунидадес Росинья, будь то даже соседний Рио, никогда не повлияют на местный уклад так, как например обрушение очередной изношенной башни или же скоропостижная кончина пресвитера местной церкви Всех святых. Падре и правда давно и жёстко кирял, и вообще дела свои вёл безобразно, засыпая посреди мессы и регулярно оставляя паству без запасов причастного вина, но местные его любили, а вот нового из конгрегации ещё неизвестно когда пришлют, мадре миа.

Местные же новости никогда не прочитаешь в инфосводках. Да и с чего бы кому-то интересоваться, что здесь вообще творится.

Комунидадес Росинья для остального мира так и останется просто очередной опухолью на теле Матушки, территорией бесконтрольной, хаотической, оторванной ото всех глобальных процессов. Тут умели выживать исключительные аутло, да и кто ещё решится остаться рядом с одной из самых заражённых территорий всей Латамерики, не считая разве что северо-запада мексиканского Бордера. Только те, кому нечего терять. Ну или те, кто точно знает, чего ищет.

А что искала здесь сама Элинор, кроме свободы? Точно не новостей из внешнего мира.

Фид послушно погас, галета съедена, кофе выпит. Гватемала как всегда не подвела.

Пора выдвигаться, время дорого.

Но стоило ей форсировать силовые агрегаты, как раздался тревожный перезвон снизу. Элинор нахмурилась, разворачивая картинку с припрятанной у входа камеры. От ранних гостей здесь ничего хорошего ждать не приходилось. Да и то сказать – обычному резиденту комунидадес Росинья не полагалось знать, где Элинор по ночам прячется, не то тут в белый день очереди поди начнут скапливаться.

Впрочем, всё оказалось проще – у двери, потупясь от неловкости, поджидал Иларио. Со вчерашнего дня, когда они расстались у капота «Абриго», его внешний вид, что называется, претерпел. Под глазом наливался свежий фингал, а бионический протез покоился теперь под мышкой, мелко подёргиваясь и показывая в пространство не то кулак, не то фигу.

– Элинор, ты там?

– Чего тебе, Иларио?

– Захвати, будь добра, ремблок, в нашем, поди, реактивы протухли.

Ке диабос. Элинор вздохнула. Будто не хватало им возни с приходящими каждый день под окна «Абриго» болящими, так ещё и собственный медбрат работы подкинуть норовит. Надо бы его для порядку заставить пару дней потаскаться безруким, да какой в подобном виде из него помощник.

– Ладно. Жди там.

Ещё не хватало наверх попрётся. Элинор обернулась. Пускать в своё логово посторонних она никак не планировала. Да и свинарник тот ещё.

Силовая послушно взвыла, набирая мощность. Захлопнув лицевую пластину, Элинор одним прыжком махнула через перила, запуская ранец лишь полусотней метров ниже, у самой земли, и обдав при приземлении помаргивающего Иларио горячим пыльным потоком воздуха.

– Пошли, чего стоишь.

Всучив медбрату полдюжины кассет от ремблока (каждая по полкило, пусть мучается, тащит), Элинор поудобнее перехватила коробочку ядра и бодро зашагала вперёд, не оборачиваясь. Пусть его поспевает.

Дорога от засквоченной ею заброшки до небольшой площадки между домами, где они последнее время парковали серебристую тушу «Абриго», занимала минут пятнадцать, не больше, можно было и на своих двоих пройти, сэкономив драгоценную смазку роторов Кутта-Магнуса. За ней приходилось мотаться в Рио, на что, в обход блок-постов, уходил весь день, отчего страдали пациенты, так что Элинор своим преимуществом в смысле мобильности пользовалась редко, сегодняшний нарочитый прыжок был скорее продиктован необходимостью напомнить балбесу, кто здесь главный, чтобы в следующий раз дважды подумал, прежде чем к ней домой переться, да и тащить в руках дурацкое ядро по тёмной лестнице не было никакого желания.

Тут же – и солнышко светит тёплое меж покосившихся коробок фавелы, и дороги тут у них вокруг почищены, иди себе и иди, посвистывай.

Из ближайшей подворотни на звук шагов привычно высунул изъязвлённую морду старый, побитый жизнью, но всё равно довольный собой собак Плуто. Пошарив в наплечной сумке, Элинор молча кинула жутковатому пёсе капсулу комбижира пополам с белковым концентратом из запасов «Красного креста». Человеку жрать подобную дрянь было небезопасно, а болезным двортерьерам всё лучше, чем совсем с голоду подыхать. Плуто приветливо лязгнул в ответ немногими оставшимися зубами да и убрался обратно к себе в логово. Вот и молодец, хороший мальчик.

А вот показался из-за поворота и сияющий на солнце серебристый бампер «Абриго». В отличие от всей окружающей действительности, их салон-вагон не пытался сделаться по возможности незаметнее, напротив, в этом сиянии и состоял самый смысл происходящего. Каждый, кому в округе требовалась помощь, мог прийти сюда открыто и без оружия, если же ты имел желание ещё и поработать тут на общественных началах, тебе тем более были здесь рады, не спрашивая айди и не требуя сперва пройти дактилоскопию.

Воровать у них всё равно особо нечего – все лекарства варились под заказ, оборудование же чужаков попросту било током. Повандалить, конечно, всегда можно найти способ, вот только зачем? Опять же, резиденты комунидадес Росинья «Абриго» хорошо знали и работавших там обижать бы не позволили, будь то самый распоследний нейрокоман. Сегодня ты вломишься сюда во время прихода, а завтра кто тебя с ломки снимать будет? Не то чтобы все тутошние барбудос были шибко сообразительные и гораздые строить планы на завтрашний день, но на подобную логику силушек у них всё-таки хватало.

О, а вот и один из самых отъявленных.

Под дверью уже маялся со сморщенным лицом Пита. Давненько его не было, Элинор уж подумала, что помер, но нет, смотрите, снова-здорово. Этот применял любые мозговыносящие прошивки аугментации, до каких только мог дотянуться, как себе неокортекс вкрутую до сих пор не сварил, не понятно.

– Опаздываете! – с укором в голосе поприветствовал подошедших Пита.

– И тебе не хворать, мил человек, – Иларио умудрился не отстать и теперь аккуратно выгружал вожделенные кассеты в тенёчке, где у них было расставлено чего-то вроде смотровой – ростовые пластиковые ширмы полукругом. «Абриго» был достаточно габаритным для размещения внутри всего необходимого, но вот приём пациентов приходилось вести прямо так, на свежем воздухе. Опять же, меньше соблазну попытаться что спереть.

– Чего опять случилось? – Элинор из вежливости вернула лицевому щитку прозрачность, Пита обыкновенно нервничал, когда не видел глаз собеседника.

– Руки третий день трясутся страсть.

Что и продемонстрировал, расставив перед собой обе пятерни. Правда твоя, колотило преизрядно.

– Завязывал бы ты с виртреалом. Поди опять там вселенную спасал от нашествий?

Но Пита в ответ только головой тряхнул.

– Не читай морали, мадре миа, а помоги, Христом-богом прошу.

Элинор только вздохнула. Она не могла помочь своим пациентам найти менее разрушительную для их мозгов отдушину в этой жизни, в комунидадес Росинья почти любой вид здорового времяпровождения представлялся непозволительной роскошью, ей же была дана возможность лишь ненадолго облегчить им бренное существование.

– Ладно, дуй сюда.

Наскоро простерилизовав кистевые манипуляторы, Элинор сграбастала дурную башку Питы. Так, ну зрачки симметричные, на свет реагируют. Уже хорошо. Могло быть куда хуже. Пульс… ну, он есть, давление, конечно, скачет, но это в его случае не самый плохой вариант. Наскоро прогнав через аугментацию пару простейших когнитивных тестов, Элинор убедилась, что пациент по крайней мере не в приступе горячки сюда прискакал.

– Ну, не так всё плохо, дофамин мы тебе поднимем. Только такими темпами ты через неделю заработаешь что похуже. Что бы ты там себе не загружал в последнее время, завязывай. Это понятно?

Пита в ответ только горестно вздохнул.

– Иларио?

– Да?

Медбрат уже успел приладить себе протез обратно, знать, не такая уж там и сложная была нужна починка, и чего было ныть?

– Навари ему полпомпы ингибитора периферической дофа-декарбоксилазы, на какой ингредиентов хватит, желательно не бенсеразид, если получится, что поновее, эста кларо?

– Постараюсь, сеньора.

И тут же умчался внутрь «Абриго» разводить пары. Ишь ты, «сеньора». Элинор театрально оглядела себя. Её теперешняя внешность смотрелась среди руин Росиньи, конечно, неуместно, но они, мадре миа, с Иларио выглядели почти ровесниками, ну, может, оборотов десять разницы. Какая она ему «сеньора»? Впрочем, знал бы он, сколько ей годков в реальности…

Пита, впрочем, на их диалог внимания особого не обращал, стоя себе в стороночке и послушно дожидаясь вожделенной дозы. А больше вокруг никого и не было. Что, кстати, и странно. Дело было ближе к девяти, в это время у них обычно собиралась уже обыкновенно небольшая очередь тел в десять.

– Добрый денёчек!

А вот и причина. Элинор настороженно обернулась.

В тени между двух самостроев водворились смутно различимые отсюда грузные фигуры. Если присмотреться, в стороночке маячили ещё несколько тел. Незнакомые бруто, не из местных. Комунидадес Росинья с тех пор, как тут начал действовать этот своеобразный автоматизированный комендантский час, вообще не часто видела пришлых, да и, к слову сказать, подобные этим здесь предпочитали не задерживаться.

Иларио, запрись внутри «Абриго», тут какое-то подозрительное движение снаружи.

Понял. Помощь звать?

Пока не надо. Я сама разберусь.

– И вам не хворать.

Обращался к ней человечек вполне обычного вида. Без особых примет, даже бионики какой-то посторонней на нём было незаметно. Но вот чем-то этот десконесидо резал Элинор глаз. Какой-то необычный развязностью. Как будто привык, что ему все вокруг подчиняются.

– Вы зачем мне пациентов пугаете?

Элинор одновременно сделала успокоительный жест в сторону встрепенувшегося Питы.

– Я покуда даже и не начинал, сеньора, никого пугать.

С этими словами все приметные бруто, как по команде, начали подтягиваться ближе. Теперь Элинор удалось различить, что большинство из них двигались как-то нарочито плавно, будто перетекая из позы в позу. Кома а мерда. Бипедальные дроны. Вы откуда такие забрели к нам, а?

– Предположим. Но судя по всему, вам от меня что-то нужно. Так переходите к делу.

Десконесидо в ответ только усмехнулся. Он выглядел человеком, который абсолютно уверен в своём праве быть здесь и диктовать свои условия.

Что ж, такие в комунидадес долго не живут.

– Мне сообщили, что тут у вас любой человек может получить медицинскую помощь.

Ха, вот уж «любым» десконесидо себя точно не считал.

– Любой, приходящий сюда без оружия.

Ухмылка десконесидо в ответ стала ещё шире.

– Так я и есть безоружен, – и делано обернулся кругом, расставив руки в стороны, как будто для обыска.

Элинор нахмурилась. Ей происходящее нравилось всё меньше. Нужно быть слепым, чтобы не разглядеть у десконесидо под мышкой тяжёлую силовую кобуру с механизмом досылки-возврата. При желании ствол мог оказаться у чужака в руке за доли секунды. Мадре миа, о ке диабос тут вообще происходит?

– Э, парняга, кончай сифонить, ты не у себя на касе.

Элинор вздохнула, Пита бы уже не лез не в своё дело, тоже мне, защитничек нашёлся, его же соплёй можно перешибить. Впрочем, на все инвективы десконесидо не обратил ни малейшего внимания.

– Так что, сеньора, могу я рассчитывать на небольшую помощь с вашей стороны?

– Смотря о чём речь, наши возможности весьма ограничены.

– Деловой разговор, уважаю. У вас на борту, – десконесидо кивнул в сторону «Абриго», – имеется универсальный биореактор третьего класса, который вполне в состоянии покрыть наши текущие нужды.

– И что за препарат вам необходим? Возможно, он есть у нас в запасе в холодильнике, синтез – дело небыстрое.

На этом десконесидо ухмылку с лица убрал, резко становясь серьёзным.

– Вы меня не поняли, сеньора. Мне нужен сам реактор и все наличные реактивы к нему. А уж мы как-нибудь разберёмся со скоростью синтеза.

Зову на помощь.

Да что ж такое-то! Элинор не успевала разрываться между своими помощничками-доброхотами. Пита тоже резко поднялся на ноги и молча попёр на долбаного десконесидо, не разбирая дороги.

– А ну всем стоять!

Но было поздно, рябой от регулярного использования ствол уже упёрся Пите прямиком в лоб. Это выглядело как фокус. Хоп! И огнестрел уже готов к бою. Пита только глазами захлопал от удивления.

– Не советую рыпаться. Так что, сеньора, вы ещё не надумали? Я очень настаиваю. Просто скажите вашему помощнику внутри, чтобы пустил моих парней внутрь, и никто не пострадает.

Элинор, на всякий случай показывая, что уж она-то точно не вооружена, и вообще стараясь лишний раз не шевелиться, постаралась донести до этого идиота свою мысль как можно доходчивей.

– Сеньор, поймите меня правильно, я не против поделиться нашими ресурсами, но реактор у нас один, мы не можем вам его отдать.

Краем глаза она наблюдала, как живые и механические бруто всё плотнее замыкали окружающее «Абриго» пространство в кольцо. Плохо. Если начнётся жара, может пострадать хрупкое оборудование на борту. Но сейчас её больше волновал этот отмороженный.

– Можете. Если подумать, ещё как можете.

Элинор как можно красноречивее покачала головой.

– Комунидадес Росинья, если вы заметили, живёт очень обособленно и небогато, это очень грязное место, много людей здесь болеет, они остро нуждаются в постоянном приёме антиканцерных препаратов и радиопротекторов, не говоря уже о том, что у большинства местных жителей перманентные проблемы с отторжением имплантатов, если я отдам вам биореактор, все они останутся без лекарств, погибнут сотни, если не тысячи, прежде чем миссия доставит сюда…

Её прервал хлопок выстрела. Хлынувшая кровь толчком залила лицо Питы, секунду спустя он уже повалился на бок, продолжая при этом рефлекторно подёргиваться.

Элинор отрешённо подняла глаза от его тела навстречу холодному взгляду десконесидо.

– Как видите, я вовсе не против, если смертность среди ваших пациентов, сеньора, слегка повысится как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. Так что, договорились, или мы продолжим?

Тут позади серебристой туши «Абриго» раздался какой-то сдавленный шум, после чего оттуда вывели согнутого пополам Иларио. Видимо, тому хватило ума нацепить протез и попытаться втихую свалить, но поздно, все подходы уже контролировали бруто этого монте де мерда.

– Прекратите, я всё поняла. Но без кодов подтверждения реактор для вас всё равно бесполезен.

– А с этим вы нам и поможете, не так ли?

Элинор оглянулась как будто в полной растерянности.

Нужно было уже с этим заканчивать, иначе неминуемо последуют новые жертвы. Как бы она не относилась к Иларио, он теперь тоже под ударом. Времени остаётся совсем мало.

– Если я соглашусь проследовать с вами, вы оставите в покое моего медбрата?

– Ваши слова, сеньора, для меня как бальзам на душу. Я же в душе добрый человек, мне совсем не нужны лишние…

Первый импульс ушёл в молоко, но Элинор всё-таки успела краем глаза заметить движение, активизируя броню и инстинктивно уходя с линии огня. Десконесидо тоже, не будь дурак, засёк позицию стрелявшего, вовремя сгруппировавшись для прыжка.

Однако уже второй импульс его всё-таки накрыл, пусть и по касательной, выжигая периферийные управляющие центры и сбивая баланс усилия миомеров.

Его закрутило и с размаху впечатало спиной о серебристый борт «Абриго», выпавший из ладони огнестрел теперь жалко болтался на торчавших в небеса спицах актуаторов.

Разворачиваясь всем корпусом, Элинор убедилась, что броня приняла максимальную прочностную конфигурацию, после чего рванула на помощь Иларио.

Тот, впрочем, уже и сам сообразил, повалившись на асфальт и энергично отползая по-пластунски прочь с линии огня. Его протез уже сжимал заветный огнестрел. Где только прятал? Скрутившим его наверняка хватило ума пойманного обыскать.

– Живой?

– Да уж живой.

Привалившись спиной к серебристому боку «Абриго», он широко расставил ноги и принялся жадно водить стволом туда и сюда в поисках цели. В его бионических глазах светился азарт охотника.

Элинор подобного воодушевления не разделяла. Кругом раздавались хлопки выстрелов, между укрытий носились тени. Пахло тоже, наверняка, омерзительно, но Элинор, захлопнув броню, лишила себя сомнительного удовольствия ко всему ещё и нюхать пороховую вонь пополам с запахом горелого мяса.

– Что это за путо?

Иларио для верности двинул армированным ботинком в бок валяющегося тут же десконесидо.

– Мне почём знать. Но соваться сюда по доброй воле – это ж надо последние мозги сторчать.

Иларио хмыкнул, пальнув пару раз наудачу и прислушиваясь к ответным крикам.

– Вот они и сторчали. Правильно я подмогу свистнул.

И, подумав, добавил:

– Питу только жалко.

Да уж. Элинор дождалась, когда перестрелка немного стихнет, после чего одним прыжком очутилась у тела Питы. Тот так и лежал, раскинувшись, в луже собственной крови. Помочь ему было нечем – серое вещество несчастного наркоши мелкими ошмётками покрывало всё вокруг в радиусе трёх метров. Тогда Элинор решительно поднялась на ноги, поворачиваясь к ближайшей группе бруто, что засели в тени «Абриго».

Пара пуль тут же с воем отрекошетила от её груди, но Элинор лишь слегка покачнулась.

– Эй, вы там! Прекратить огонь!

Обращалась она скорее к доброхотам-помощничкам, нежели к этим монтес де мерда, но послушались в итоге все.

– Я не знаю, откуда вы тут нарисовались, но вот вам последний шанс свалить потихоньку. Всем слышно?

Молчание.

– Даю три минуты на обдумывание. Потом выхожу по-серьёзному.

С этими словами Элинор убралась от греха подальше в тенёчек к заинтересованному Иларио.

– Откуда у тебя такой модный костюмчик, а? И почему я в подобном виде тебя ни разу не видел?

– Долго объяснять.

– А я не тороплюсь.

Элинор только вздохнула.

– Если вкратце, я мекк.

Иларио поморгал в её сторону немного, но потом всё-таки вернулся к наблюдению за противником.

– Служишь корпоративным крысам, значит?

– Не совсем.

– Понятно, – задумчиво протянул Иларио, – хотя всё равно не понятно. Ты не подумай, я не деревня какая, я видел вживую мекка. Страшное дело. На тебя ни разу не похоже. Да что там, на человека-то не очень.

– Обвязка разная бывает. Ты посмотри на этих, бипедальных, – Элинор кивнула в пространство, – их тоже поди не всегда отличишь от живых.

– Правда твоя. Да и то сказать, все мы немножко мекки. Кто-то больше, кто-то меньше.

– Не совсем. Дело же не в степени аугментации. Настоящий мекк, он больше не человек в общем-то, а так, придаток к экзосьюту.

– Это потому, что вы не можете больше жить без своего обвеса?

– Ха, нет. Если тебе отключить почечный протез, ты же и суток не протянешь.

– Тогда в чём разница?

Как бы ему объяснить понятнее? Элинор вновь поднялась.

– Время вышло. Дроны обездвижить, оружие обесточить. Выходим на середину по одному с поднятыми руками.

Тишина, только елозят с крыши лазерные целеуказатели доброхотов. Поди придётся теперь полдня выяснять, сколько народу они там положили, прежде чем противник залечь успел. Вот беда-то.

Элинор задумчиво обвела фавелу взглядом и, вздохнув, сбросила на асфальт куртку – не портить же хорошую вещь, активируя боевую трансформацию.

Актуаторы взвыли, разрывая синтекожу. Прости-прощай, человеческий облик.

Было слышно, как у неё за спиной отвисла челюсть Иларио.

Первый ствол тут же полетел к её ногам из-за ближайшей бетонной опоры.

Пришибленных бруто пришлось собирать по всей округе ещё час. Если отбиться от местных стрелков им ещё вполне светило, пусть с потерями, они бы в итоге спокойно отошли, то Элинор в её натуральном виде им в качестве противника была совершенно излишня.

Вот и славно. Вайя кон диос.

Пока созывали своих, вязали бруто, вызывали наряд полисия с ближайшего блокпоста, прошло ещё полдня. Резиденты комунидадес начинали уже нервничать, поглядывая на часы. Скоро начнёт темнеть, а там и светлячки треклятые, мадре миа. Пора было потихоньку расходиться.

Иларио, раздав желающим боеприпасы из числа добровольно сданного, проследил однако, чтобы стволы никто не хватал. Только лишнего оружия в Росинья не доставало для полного счастья. Часть придётся для порядка передать полицейским, остальное же они припрячут до лучших времён. Ну или худших, смотря как поглядеть.

Только отпустив последнего доброхота, довольного набранным хабаром, и помахав платочком вослед улетающим синим мигалкам, Иларио вернулся внутрь «Абриго», где и просидела весь день молчаливая Элинор. Приём пациентов на сегодня, разумеется, был отменён.

Стараясь не пялиться на пласты синтекожи, свисающие у неё по плечам, Иларио молча протянул калебас холодного матэ. Элинор в ответ благодарно кивнула, но пить не стала, размышляя о чём-то своём.

– Теперь я понял, в чём разница.

– Ни черта ты не понял.

Элинор с удивлением почувствовала, что злится. Так, успокойся, он-то в чём виноват.

– Ну так объясни.

– Мекк – не человек. Он вещь. Предмет. Артефакт. Собственность ценой в хороший пентхаус в центре Мегаполиса. Эта собственность обязательно кому-то принадлежит.

– Так за тобой теперь… придут?

Драммер, активируй маяк, не заставляй нас тебя искать.

Элинор прислушалась к рокоту винтов.

– Уже пришли. Скройся.

67. Пандора

Снижение проходило штатно, на пяти камээс в специально выделенном для того коридоре, что как будто само по себе уже вызывало у Ковальского нервный зуд в ладонях. Сколько тысяч часов требуется налетать по чёрным трассам, чтобы напрочь утратить всякое представление о том, как это вообще – спокойно, следуя указанием диспетчера заходить с гало-орбиты на финишную дугу орбиты Лиссажу. Большинство навигаторов в Сол-систем, если подумать, ничего другого и не щупали. С тех пор, как некогда драгоценный трипротон стал идти на межкорпоративном рынке по цене платиноидов, даже о такой банальной вещи, как гравитационный манёвр, упоминали теперь исключительно трассеры старой школы, разменявшие второй десяток витков в поясе Койпера. Молодёжь привычно челночила по внутренним орбитам на активной туда и обратно в комфортных условиях при силе тяжести.

С такими навыками юнцам попросту не хватило бы ума ослушаться навигационную рубку или, скажем, подделать сигнал транспондера. Ковальскому же, знакомому с перелётами внутри орбиты Красной разве что по бородатым анекдотам в стиле «заходит пилот в бар, а там уже всё выпито», напротив, всё это было в новинку. Нет, не сам заход с гало-петли, этого добра богато кушано, и не заполошное бормотание открытого канала, а вот эти пристальные взгляды со всех сторон.

Радарная сетка тактической гемисферы, крест-накрест исчерченная посторонними сигналами. Строгий запрет на обмен кодированными сообщениями (пусть и нарушаемый всеми подряд, но всё же). И самое главное – громоздкие туши корпоративных кэрриеров в потенциальных ямах гелиосинхронных орбит, прикрывающие своими гигаваттами точки Лагранжа. С каких пор всё это стало возможно, когда люди Корпорации позволили этому произойти?

На самом деле – задолго до того, как Ковальский покинул Матушку, да что там, задолго до того, как он вообще появился на свет. Однако на внешних трассах корпоративная крыса по-прежнему знала своё место. Быстрее бы туда вернуться.

Ковальский покосился на командоресс. Вот уж на чьём каменном лице не было написано ни капли волнения. Который это у неё заход на глиссаду Цереры? Десятый? Сотый? Уж она-то, давно разменявшая третью фазу, точно застала это место другим. Фронтиром человечества, диким полем, где каждый мог урвать свой клочок пространства под солнцем. Каково было вот так возвращаться туда, где прошла некогда твоя полузабытая молодость? Серым анонимусом, номерной капитанесс торгового флота, которой на этом ледяном шарике могли помыкать все подряд, кроме, разве что, Ковальского.

– За курсограммой следи.

Надо же, заметила его взгляд. Ишь, некомфортно ему здесь. Правильно одёрнула, мал ещё, всего полсотни годков, послужи с её, тогда и голос подавать начинай, жалобы высказывай.

Ковальского дважды одёргивать не надо, это всякий знает. Он с такими занозами в заднице, как капитан Штегенга, не один оборот на дальних трассах, и ничего, кроме благодарности в личное дело. Остаток глиссады он провёл, не мигая на тактику, подрабатывая маневровыми, где скажут, и заглушившись, когда велят. К чертям космачьим вас всех. Дайте только вернуться на свободу. Тут делов-то, забрать груз – и в обратку.

Их вели, конечно. Не эти балбесы в диспечерском куполе. Лёгкие, едва заметные касания чужих инфопространств тихонько подбадривали – здесь по-прежнему есть свои, Корпорация ничуть не менее сильна на Церере, чем полтора века назад, просто делай своё дело. Расчётливо, чётко, хладнокровно, надёжно. Можно подумать, он когда-то действовал иначе. Но, знать, слишком важна миссия, чтобы оставлять их без подстраховки.

Командоресс наверняка знала о том куда больше Ковальского, но предпочитала помалкивать. А может, оно и к лучшему. Если от одного эфирного речитатива при снижении Ковальского нервный колотун пробирал, что было бы, выясни он хотя бы толику деталей той спецоперации, в самом сердце которой им двоим довелось оказаться, кто знает.

Плюнув на всю эту секретность и важность, Ковальский, как было велено, снизился, отманеврировал и штатно заглушил их галошу. Та хоть и была загодя перебрана по винтику и собрана обратно с тройным дублированием всех систем, а в пилотировании всё едино была обыкновенным ремботом внутренних трасс, даром что многие бы удивились её удельному импульсу. Что там пилотировать – завёл и полетел. Это тоже было частью плана – корабль должен был оставаться в минутной готовности к старту на всё время их пребывания на Церере. Ковальский даже отстёгивать замки креплений ложемента не стал. Тут и подождём, не расклеимся.

– Чего сидишь, собирайся-одевайся, пойдёшь со мной. Автопилот, поддерживать на борту готовность к экстренному старту!

Приказ принят к исполнению.

Вот это новости. Ковальский нахмурился, однако тут же послушно ссыпался вниз, к ящикам, где лежали аварийные оболочки. Такого в плане не значилось, выходить из галоши на вэкадэ. Интересно, какого мунячего командоресс решила изменить порядок операции и тащить его с собой. Разве что тяжёлое донести. С непривычки ноги от местной гравитации, конечно, подгибались, но ничего, экзоскелет оболочки сам собой ходит, дотащим.

– Нам с собой контейнер какой прихватить?

Командоресс непонимающе на него поглядела, мотнув в итоге головой.

– Никак нет, груз будет в контейнере.

Ну, ладно, если так.

По лётному полю катились в полном одиночестве, что было вполне ожидаемо – запасная посадочная площадка вдали от опрессованных ангаров, кому вообще сюда понадобится сажать свой борт, разве что совсем с кредитами туго у фрахтовиков. Две согнутых гравитацией фигуры в белоснежных оболочках шагают по укатанному гусеницами космодромных тягачей пространству к стоянке арендованного заранее ровера, что может быть прозаичнее на поверхности ледяного планетоида.

Впрочем, импульсы из глубин чёрного неба Цереры поминутно подбадривали, давай, топай, не прогулку на пленэре совершаешь. Ковальский в подобных понуканиях не нуждался, но в ответ предпочитал помалкивать. Если надо, пусть себе следят. Ему какое дело.

Путь на ровере до места оказался непростым – битых два часа они скакали по колдобинам изрытого реголита, так что Ковальский едва не вываливался из кресла – за штурвалом восседала, разумеется, командоресс. И когда уже им перестанут помыкать. Да, он был излишне молод для трассера, но зато, в отличие от иных старпёров, он почитай с самого детства всю жизнь провёл за управлением разномастными флотскими единиц, сначала в симуляции, а потом и в реале. По сути, как только родители выцарапали его из той переделки на Матушке, назад ему пути уже не было, и уготованная судьба Ковальского была очевидной – до конца жизни оставаться аутсайдером человечества, пересаживаясь с одной колымаги на другую. Его никто специально не учил, всё сам, и, в конце концов, получалось у него куда лучше, чем у большинства профессиональных трассеров, так откуда такое постоянное пренебрежение? Дайте уже ему хоть немного самостоятельности, сколько можно!..

Впрочем, чего жаловаться – куда тут ехать, он был всё равно не в курсе. Командоресс же по этому поводу предпочитала помалкивать.

Прибыли они тоже как-то внезапно, Ковальский даже, кажется, задремать успел, вцепившись крючьями актуаторов в аварийные рукояти, только что ещё качал головой, борясь со скукой и вот он уже летит кубарем вниз, всё-таки вывалившись из седла после резкой остановки.

И где же это мы, почесал слегка ушибленную пятую точку Ковальский, оглядываясь. Кругом, тем временем, было гладко и тихо. Даже свежих следов поперёк ледяной поверхности не разглядеть, только расходящиеся трещины местной гляциологии пятнали раскинувшуюся вокруг белоснежную равнину. Красиво. Только куда им теперь?

Командоресс же не спешила покидать ровер, вглядываясь куда-то поверх рулевой колонки. Но тут уж и Ковальский сумел разглядеть. Чуть впереди, метрах в сорока по ходу ровера, начала сдвигаться вниз и вбок лунообразная платформа, открывая уходящую вниз спираль чего-то вроде грузового пандуса.

Пришлось снова забираться на ровер – спустя пару минут мерного перезвона пустотелых колёс-пружинок их со всех сторон уже окружала непроглядная тьма, воцарившаяся после того, как укрытие спирально уходящего вниз тоннеля с хрустом закрылась. С хрустом?

Ковальский прислушался. Да, уже сгустилась ощутимая атмосфера. Видать, местные воздух не экономили. Впрочем, вокруг них мерцали в лучах ходовых огней иссиня-белые стены чистейшего льда. И правда, чего тут экономить?

Спустя пару минут ровер упёрся носом в увесистые металлполимерные створки цилиндрического поворотного шлюза, мерцающего по периметру аварийными маячками. Видимо, атмосферка тут была скорее техническая, в качестве естественного препятствия самопроизвольной возгонке льда. А вот всему прочему препятствовали, помимо толщины стен, два плазменных двигла на пару гигаватт, что упирались им с командоресс разве что не прямо в лоб, деловито свесившись из парковочных ниш. А что, выглядит убедительно – дёрнешься без команды, двадцать килокельвин от тебя и пепла не оставят, в могилку сложить.

Впрочем, по итогам молчаливого обмена кодами доступа сопла всё-таки убрались, а поворотник начал, что логично, поворачиваться, пропуская их ровер внутрь. Ковальский снова завертел головой. Для навигатора, привычного к вынужденной флотской тесноте помещений шлюз изнутри казался огромным. Метров сорок в диаметре, не меньше. В таком опрессованном объёме их галоша поди поместилась бы целиком. Да уж, широко тут живут, богато.

– Слезай.

Голос командоресс своим «бу-бу-бу», доносящимся прямиком через внешние слои оболочки, намекал Ковальскому, что можно откинуть шлем, а вот разоблачаться совсем – команды не было, да и гравитация здешняя, пусть и слишком заметная для трассера, явно не позволяла беспрепятственно ходить, не пытаясь поминутно улететь к потолку, так что и правда лучше остаться в родном эзусе, целее будешь. Будь снаружи поверхность, скажем, Титана, пришлось бы сперва не только раздеваться до исподнего, но и пройти затем через второй шлюз дегазации. Но на Церере лёд был химически чистым в смысле наличия в нём летучих соединений, так что можно было даже ноги о коврик на входе не вытирать.

А вот о самого Ковальского ноги было вытирать не только позволительно, но и рекомендовано. Потому что по входе в лабораторный комплекс – а на вид, судя по бесконечной череде протянутых повсюду энерговодов, питающих разнообразные приборы, силовые агрегаты, переливающиеся синими огнями ку-тронные ядра и прочую высоколобую машинерию, это был именно он – его тут же грубо поставили в уголок и с рассерженным шипением приказали стоять молча и не отсвечивать. Будто он всерьёз собирался здесь немедля учинить дебош и перебить всю посуду.

С командоресс же обошлись иначе. Её грузную фигуру с первой же секунды окружило полутораметровое пустое пространство, никто из местных белохалатных «желтожетонников» не попытался к ней приблизиться и уж точно не хватал за шкирку и не указывал, что делать да как себя вести. Командоресс же, не обращая внимания на окружающую суету, молча ждала, когда её встретят правильные люди. И они не замедлили явиться.

Два абсолютно одинаковых существа росточком Ковальскому едва ли по пояс, с непропорционально большими головами без единого волоска растительности (особенно почему-то смущало отсутствие бровей), во всё тех же лабораторных халатах и с коронами внешних антенн для какой-то загадочной аугментации. Они смотрелись бы весьма потешно, если бы не жутковатое выражение глаз – эти младенцы-переростки глядели на мир с отрешённой усталостью существа, познавшего все самые страшные тайны этого мира.

А ещё эти двое явно знали командоресс.

– Отомн, – обращение по имени сопровождалось едва ли не полупоклоном.

– Если вы не против, зовите меня Лиссой.

– Лисса, насколько нам известно, погибла при взрыве «Бергельмира».

– Эти слухи сильно преувеличены.

– Не поспоришь. Как дела на «Фригге»?

– Адмирал Шивикас готов принять груз.

– Славно, славно, ну, что ж, пройдёмте.

С этими словами говоривший – тот, что стоял в этой паре слева, развернулся и посеменил в глубину комплекса, за ним последовал и второй башковитый, а уже за ним – остальная белохалатная братия. И только один из умников задержался – но только лишь затем, чтобы схватить Ковальского за загривок и разве что не пинками погнать его во всё том же направлении. Оставлять его без присмотра никто, видимо, не жаждал, но и запереть его от греха было некуда. Разве что в переходнике одного бросить. Ковальский уже дважды успел пожалеть, что не остался на борту галоши, но теперь-то выбора у него особого не было.

А ещё он внезапно обнаружил, что командоресс зачем-то включила персональный канал, так что Ковальский в итоге мог слушать все её переговоры с яйцеголовыми, даже отставая на полсотни шагов.

– Всё готово к транспортировке?

В голосе командоресс было слышно особое напряжение, какое возникало у неё только в моменты высшей концентрации. Ковальский невольно сразу подобрался. Что-то здесь творилось не то.

– Не беспокойтесь, Лисса, вы очень пунктуальны, так что мы как раз заканчиваем финальный обзвон систем. Как вы понимаете, попытка у нас будет только одна, так что мы не могли начинать заранее. Вам придётся подождать несколько минут.

Тут Ковальский скосил глаза на какой-то из агрегатов, где, действительно, среди множества кривых, диаграмм и столбцов цифр подходил к концу некий обратный отсчёт.

– Можно было и заранее всё проделать. Да и лишний персонал удалить на безопасное расстояние.

Яйцеголовый на этом хрипло рассмеялся.

– О, если вы опасаетесь за безопасность персонала или свою собственную, то я вас разочарую, как следует из сути Предупреждения, в случае, если что-то сегодня пойдёт не так, гибель этого планетоида станет меньшей из проблем тех, кто сумеет уцелеть.

Ковальского в ответ мигом начало мутить. Он вырос в очень странном месте и с детства имел хороший нюх на сектантов. В Гиркарвадо этого добра было навалом – там под каждым баньяном возлежали гурующие.

– Ваш фатализм мне не понятен, сэр Леонард, – нет, не послышалось, она реально назвала его «сэр», – Ромул вверил вам излучатель не затем, чтобы вы тут о конце света рассуждали.

Тут Ковальский и вовсе чуть не споткнулся. Этот разговор был явно не предназначен для чужих ушей, так зачем командоресс ему всё это транслирует? Не могла же она включить канал случайно, она подобных ошибок не допускала, это было попросту невозможно.

Меж тем яйцеголовый младенец ответствовал:

– Резоны Ромула вообще мало кому понятны, но да, я знаю свою цель. И постараюсь довести дело до конца; оглядки на собственное чувство самосохранения в этом мне не требуются. В конце концов, я не в меньшей степени заинтересован в успешном исходе нашего сегодняшнего опыта. За ним стоит куда больше, чем все планы Ромула или его Соратников, за ним стоит наша с братом научная карьера, а это для нас – куда дороже жизни.

– И не страшно, всю её поставить на единственный опыт?

– Страшно – не то слово. Но какие у меня варианты. Излучатель существует в единственном экземпляре, так уж получилось. Было бы их в запасе хотя бы два, уж мы постарались бы подстраховаться. Нам сюда.

С этими словами Шалтай-Болтай (и правда, весьма похоже) указал на полукруглую обзорную галерею, широким амфитеатром окружавшую некую громоздкую установку вроде фузионного реактора, только раз в пять больше по каждому из измерений. В недрах установки что-то светилось, резкий голубой свет черенковского излучения мешал сфокусироваться на деталях.

– Коллеги, раздайте гостям визоры.

С этими словами оба яйцеголовых, равно как и все присутствующие, разом нацепили громоздкие системы, предназначенные, судя по всему, для прямого наблюдения за происходящем, минуя традиционный виртреал.

Пожав плечами, Ковальский тоже послушно примерил один такой.

А забавно.

Эта штука, судя по всему, помимо собственно картинки транслировала в аугментацию специфические модели дополненной реальности, связанные со сборкой за стеклом. Туча текущих параметров, те самые обратные отсчёты и диаграммы растущей нагрузки. Но это было не так интересно, как сама картинка. Ковальский впервые в жизни наблюдал что-то подобное собственными биологическими глазами.

Сложнейшие структуры полей, наложенных друг на дружку, составляли единый комплекс, который можно было разглядывать в мельчайших деталях простым поворотом головы – ни в какое сравнение с топорным виртреалом это не шло, больше походя на реалтаймовую ку-тронную симуляцию. Впрочем, скорее всего это она и была, переведённая в оптический сигнал визора. Для того, чтобы с реальной сборкой можно было устроить такую канитель, обсчитывая по желанию оператора столько разнообразной информации во всевозможных спектрах, это нужно было потратить куда больше ресурсов на оборудование наблюдения, чем на саму установку.

Отдельная штука в том, зачем вообще было тратиться на эти волшебные визоры там, где наверняка за глаза хватило бы и обычного виртреала. Или нет?

– Я уже отвыкла от таких штук, сэр Леонард.

– Давно не были на Красной?

– Давно. И возвращаться туда не стремлюсь.

– Жаль, Лисса, наука наверняка многое потеряла в вашем лице.

– А мне нет, «Маршиан текникс» со своими разработками разберётся и без меня.

Ковальский невольно обернулся на командоресс. Сложно представить её в когорте мозголомов. «Желтожетонники» в каком-то смысле были полной противоположностью им, трассерам. Большинство вечно одетых в халаты лаборантов ни разу в жизни не видели результатов собственного труда, воплощённых в железо, работая исключительно с дискретными моделями. Пилоты же, напротив, совсем не интересовались теоретическим базисом, позволявшим их кораблям летать.

И тут до Ковальского дошло, зачем были нужны и визоры, и множество экранов по стенам. Большинство учёной страты «желтожетонников» так берегли свои драгоценные мозги, что не позволяли робохирургам к ним прикасаться. Процент сектантов-луддитов среди собравшихся наверняка зашкаливал. А если нет аугментации, какой может быть виртреал. Сразу вспомнилась Машка. Умная была девка, хотя и, зараза, ехидная. Уцелей она в той заварухе, наверняка подалась бы в белохалатники.

Обратный отсчёт между тем подходил к концу, в системе оповещения один за другим раздавались голоса с непонятными постороннему уху, но явно одобрительными комментариями вроде «синхронизация полей на трёх знаках» и «квантовое моделирование завершено».

Так вот о чём говорили командоресс с «сэром». Ковальский аж заёрзал на месте. Трассеру не привыкать к опасностям дальнего космоса, к одиночным перелётам без бэкапа, когда каждую секунду тебя подстерегает ненулевая вероятность скоропостижной, а может, и медленной смерти. Но чтобы вот так, с неизвестными шансами сидеть в пределах прямой видимости от непонятного вида установки, вся работа которой, по сути, никогда не тестировалась в бою и держится исключительно на численных симуляциях – это ему было впервой.

Ощущение было не из приятных.

Трассер привык доверять себе, своей команде и своему кораблю. Но чтобы по собственной воле верить людям, которых впервые видишь – на это нужна была определённая решимость. Или безрассудство.

Впрочем, командоресс со всё тем же непроницаемым лицом продолжала общаться с яйцеголовым, ерго – так же будет поступать и Ковальский. Ещё чего не хватало, трассеру терять лицо перед какими-то «желтожетонниками», хотя бы и очень умными.

– С чего вы взяли, что излучатель вообще можно скопировать?

– Нет, Лисса, не «скопировать». Ядро излучателя, его суть, если отбросить всю «железную» обвязку в виде полей позиционирования и энергетических контуров отведения мощности, представляет собой своеобразную макроскопическую когерентную сборку, чем-то похожую на обычные ку-ядра, но, сами понимаете, совсем других порядков энергии. Как у любого квантового объекта, у ядра есть состояния. Нам известно, как ими управлять, но и только. Воспроизвести мы его не можем, ни о каком «копировании» тоже речь не идёт. Квантовые объекты принципиально нельзя скопировать, предварительно не разрушив. Это следует из базовых симметрий нашей физической реальности.

– Тогда что мы тут делаем?

– Вы – просто наблюдаете, – усмехнулся сэр Шалтай-Болтай, – а вот мы попробуем сейчас изменить квантовые числа излучателя так, чтобы он смог открывать канал потока энергии от точки замыкания не в одну, а сразу в две запутанные с ним точки-реципиента.

– То есть это по-прежнему будет единый излучатель, но он будет питать сразу два корабля?

– Всё верно. Два, три, четыре, двадцать.

– И ему хватит мощности?

Сэр Леонард со своим двойником в ответ снова усмехнулись.

– Строго говоря, мы не знаем, какой точно поток энергии ему доступен. Он покуда ограничен исключительно возможностью транспортировки исходящей мощности нашими фидерами. Мы ни разу даже не сумели приблизиться к его реальным пределам. Эксаватты? Вы знаете, что вся солнечная энергия, попадающая на поверхность Матушки, составляет всего 17 сотых эксаватта?

Командоресс, пусть и не без сомнений, кивнула.

– Ну допустим, мы не знаем, как эту штуку собрать с нуля, но научимся распределять её энергию. Значит, мы по сути можем избавиться разом ото всех остальных источников энергии? К чёрту трипротон и загадившие Матушку солнечные батареи?

– Вы уверены, что Ромул готов передать корпорациям хотя бы один из форков излучателя?

– Да к чёрту корпорации, мы можем забыть о них, как о страшном сне, с такой-то мощью!

Тут яйцеголовые переглянулись.

– Так эта, как вы выразились, «мощь» с самого начала была у Ромула в руках. И покуда тридцатилетний полёт «Сайриуса» стал единственным практическим применением излучателя. Всё остальное время он бесполезным грузом пылился в самых секретных хранилищах Соратников, и вот, только теперь попал к нам.

На это командоресс отвечать не стала. В эфире звучал лишь речитатив последней готовности. И только спустя долгие пару минут яйцеголовый продолжил свою мысль.

– А ещё, Лисса, вам не приходилось когда-нибудь задумываться, откуда вообще у Ромула этот излучатель? Особенно если теория одного из моих коллег верна, и излучатель не просто известен нам в единственном экземпляре, а как бы принципиально един во всей вселенной, то есть сколько бы не существовало таких излучателей, это всё равно будут проявления одной и той же панвселенской гипербраны? Как это собственно и работает в случае всех известных нам элементарных частиц.

– Это уже софистика какая-то, – фыркнула командоресс. – Помню, была такая теория, что горизонт событий – на самом деле общая для всех чёрных дыр во вселенной поверхность.

– Как знать, как знать, – протянул сэр Леонард, но в дальнейший спор вдаваться не стал, окончательно сосредоточившись на происходящем за стеклом.

Ковальский тоже что-то заметил. Там внутри установки как будто начало уплотняться нечто почти нематериальное. Как будто призрачная медуза, колыхаясь под пристальными взглядами направленных на неё визоров, с каждым взмахом своих щупалец всё сильнее сжималась в единый энергетический кулак, синхронизируя биения своего пульса со всё большим количеством диаграмм на расставленных вокруг экранах.

Обратный отсчёт стремительно приближался к нулевой отметке.

Пять.

Ковальский настороженно обернулся, не беспокоится ли персонал? Но все собравшиеся стояли по местам тихо, будто заворожённые. Да и что он ожидал увидеть? Паникующих людей, рвущих на себе волосы с криками «мы все умрём»? Если то, что сказал сэр Леонард, правда, то бежать было бессмысленно. С такой энергетикой «излучатель», или как там его, мог запросто разнести всю ледяную тушу Цереры в клочья. Оставалось молча любоваться своими, быть может, последними мгновениями в жизни.

«Максимальная нагрузка на фидеры».

Четыре.

Так вот зачем его сняли с галоши и потащили сюда. Спасибо, командоресс, за последнюю экскурсию, было бы обидно погибнуть вот так, даже не припав напоследок к тайне.

«Полная готовность, управление переведено в автоматический режим».

Три.

Ковальский никогда не верил пророчеству Предупреждения. В чём вообще смысл подобного знания? Если грядущий конец света неизбежен, что нам с того, а если ему всё-таки можно противиться, то последнее, что следует сделать – это устроить всепланетную панику, сообщив обывателю, что он, скорее всего, умрёт, но коль скоро всё пойдёт хорошо, то выживут хотя бы немногие. Полная бредятина, если подумать.

«Контейнер готов к приёму форка».

Две.

Но вот сейчас, они сидели и ждали конца. Всё возможное уже сделано. Все усилия предприняты, все симуляции завершены, все пальцы скрещены. Осталось узнать, как выпадет монетка.

Так почему же вокруг никто не бегает и не истерит? Наверное, не всякий человек способен встретить свою возможную смерть с достоинством, но вот же, здесь собрались именно такие люди. Так может, и не стоило Ромулу открывать ненужную всем правду, а оставить это знание лишь избранным? Или же за показной решимостью в этом зале стояло нечто совсем иное. Не уверенность в своих силах, а фанатический фатализм людей, готовых пойти до конца, только не отступить.

«Приступаем к расщеплению ядра».

Одна.

Клубок силовых полей и энергетических переходов замер под отчаянный стук сердца Ковальского.

Ноль.

Замер и снова распустился, вольно помахивая в воздухе призрачными щупальцами.

Собравшиеся дружно выдохнули, заполняя эфир короткими задыхающимися репликами. И только Ковальский недоумевающе вертел головой. Не получилось? Расщепление, или что там, отменили в последний момент? Уж больно очевидным образом ничего не произошло.

И только тут ему пришло в голову, куда надо смотреть.

У самого основания установки роботизированные манипуляторы поспешно упаковывали в многослойный контейнер крошечную искру, которую едва можно было разглядеть на самом пределе возможности визора. Это и была она, новая точка замыкания излучателя, пресловутый форк ядра. Один из самых мощных источников энергии, когда бы то ни было становившихся доступными человечеству. И ничего особенного.

– Чего сидишь, забираем контейнер и выдвигаемся.

У командоресс даже дыхание не сбилось, надо же.

Десять минут спустя они уже погружались на ровер с серебристым контейнером на корме. Оба предпочитали всю дорогу помалкивать. И только когда за их спинами была задраена внешняя броня их галоши, Ковальский решился задать мучивший его вопрос.

– Я всё равно не пойму, почему нельзя было провести это самое расщепление где-нибудь подальше, на полностью роботизированном комплексе, чтобы не рисковать без толку?

– Ты ещё спроси, почему мы так спешим вывезти контейнер с Цереры.

Командоресс привычным жестом пристегнулась к ложементу. Ни голос, ни выражение лица не выдавали в ней ни сомнений или хотя бы малейшего волнения. Но Ковальский достаточно хорошо её знал, чтобы чувствовать – она едва сдерживалась сейчас, чтобы на него не заорать. И причиной её неудовольствия был, разумеется, никакой не Ковальский, а те два яйцеголовых, оставшихся в лабораторном комплексе.

И тогда Ковальский решил её всё-таки дожать. Сейчас или никогда

– На случай, если расщепление получилось нестабильным, разнести подальше плечо волновой функции, максимально уменьшив вероятность её коллапса?

Командоресс в ответ усмехнулась.

– Начитанный, молодец. Но нет.

Тут она повернулась и посмотрела ему в глаза так, что у Ковальского разом вспотел бритый затылок.

– Мы убираемся отсюда, пока они не передумали.

– В каком смысле?

– В прямом. Ты же слышал наш разговор. Это была ошибка, отдавать им излучатель. Ошибкой было вообще выпускать его из рук.

– Чьих рук-то? Соратников? – у Ковальского уже начинала болеть голова ото всех этих недомолвок.

– И их тоже. Но пока излучатель на Церере, я бы на месте командования держала ухо востро.

С этими словами командоресс открыла канал прямой связи с флотом прикрытия и приказала Ковальскому выводить борт на гало-орбиту.

Больше они эту тему не поднимали, но дурной головушке же не запретишь. Больше всего Ковальского беспокоило то, что они оба, не сговариваясь, почуяли одно – острый, несмываемый дух секты, висевший в атмосфере той лаборатории. Это было непривычное чувство. Корпорация и её люди всегда боролись за свои идеалы, но никогда не переходили ту грань, за которой человеческая жизнь переставала что-то значить, а уверенность в собственной правоте превращалась в веру, а затем и в суеверие.

Но эти яйцеголовые «сэры» мыслили иначе.

Они были настоящими, зацикленными на высшей цели фанатиками. И беда тому, кто встанет у них на пути. Будь то хотя бы сам Ромул.

73. Панбиолог

Внешний край котловины обрывался здесь так же резко, как в дальнем космосе наступает ночь – раз, и словно ножом отрезали. Ещё секунду назад конус ходового прожектора упирался в ровную череду расчерченных наискось грядок, где круглосуточно трудились механические «аргонавты», и вот уже под тобой, насколько хватает глаз, простирается одна лишь вязкая чернота, в недрах которой редкие блёстки глубинного «снега» лишь подчёркивали мертвенную безжизненность этого плотного, ужасающего ничто.

Дайверы старой школы называли этот вид на пустое открытое пространство «синькой» как будто в качестве своеобразной насмешливой аллегории на состояние азотного наркоза – кто хоть раз ловил, тот поймёт, собственно синего цвета так глубоко, разумеется, не ночевало. Пять «ка» от поверхности гидросферы, тут даже в ближнем ИК-диапазоне сенсоры вдали от рифтов давали равномерную засветку фоновой температуры в полтора сентигрейда, а уж солнечные фотоны сюда не проникали с тех пор, как мантия впервые остыла после столкновения с Тейей. Как говорится, ни синие, ни зелёные, никакие.

Вернер называл про себя это место «чернильницей» за сходство этой границы вечной ночи и пусть тоже холодно-безжизненного, но всё-таки несравнимо более населённого конуса Сеары. Будто какой-то неловкий титан пролил тут целую реку чернил, навеки отделив край котловины от эстуария Хамзы.

В каком-то смысле так и было. Четыре тысячи километров мёртвая река протискивалась в недрах тектонических плит, чтобы в конце концов с черепашьей, но оттого не менее неумолимой скоростью вынести свой поток навстречу старым костям океанических рифтов. И уж тут, на пяти «ка», ей уже ничто не могло помешать и дальше творить своё чёрное дело.

Глубоководная жизнь неприхотлива, минимум кислорода и стандартный состав солей – это всё, что ей нужно. Но «чернильница» не несла в себе кислорода вовсе, что же касается остального – быть может, какая-то древняя биота и была некогда способна оценить её химический состав по достоинству, но до современности она не дожила.

Затем сюда Вернер и мотался. Промытый за миллионы лет с момента формирования Хамзы тоннель эстуария служил идеальным консервантом для любой случайно попавшей сюда жизни. И пока на краю котловины трудолюбивые «аргонавты» пожинали свои грядки в поисках всякой банальщины вроде останков занесённой сюда поверхностными течениями макроскопической биоты, Вернер нырял в темноту за самой мякоткой.

По сути, здесь, в эстуарии подводной реки Хамзы сами собой сложились идеальные условия для консервации генного материала. Нейтральная кислотность, полное отсутствие любых свободных радикалов, температура вблизи точки замерзания, но никогда её не переходящая, пускай при таком чудовищном давлении лёд если и образовывался, то в совсем иных, непривычных человеку формах. Пять «ка» есть пять «ка».

«Циклоп» деловито гудел, понемногу продувая цистерны. Баланс плавучести на границах солёностей был самым сложным в дайверском деле, иногда дело шло на секунды – чуть автоматика зазевается, и тебя уже потащило, положительная обратная связь на глубине и без того норовит тебя то утопить, то снулой рыбкой выкинуть на поверхность кверху брюхом, но тут давление и вовсе начинало играть с «Циклопом» в опасные игры – лишняя пара метров, и прочный металлполимерный корпус принимался неприятно хрустеть стрингерами, так что у Вернера от беспокойства становился дыбом давно не стриженный ёжик на затылке.

Впрочем, это уже не первая, и даже не сотая ходка на дно эстуария, ко всему постепенно привыкаешь. А вот и его цель – в непроглядной черноте послушно засветились по сигналу «Циклопа» фосфорно-зелёные маячки по углам рабочей площадки. А вот и загруженный под завязку «аргонавт» – тоже призывно помахивал в своём секторе метёлкой хвоста. Вернер хмыкнул. Иногда эти механические зверюги начинали вести себя как живые. Впрочем, в здешних ледяных водах, где за пределами рифтов до ближайшего населённого слоя придётся всплывать километра два, если не больше, поневоле начнёшь чувствовать симпатию даже к автономным фермам придонных осадков с функцией микротомирования, в просторечии прозванных «аргонавтами» за сходство внешней скорлупы не с древнегреческими героями, но с одноимёнными ближайшими родственниками осьминогов. В общем, привыкший к одиночеству Вернер даже с плюшевым приятелем, болтавшимся на верёвочке у головной виртпанели в качестве примитивного визуализатора гравитационной вертикали, был временами готов поговорить по душам, не то что с юркими и с удовольствием идущими на контакт самоходками.

Сменщик заждавшегося «аргонавта» уже деловито попискивал под брюхом «Циклопа», требуя, чтобы его уже выпустили. Дети, чистые дети. Ну на тебе, плыви.

Белая скорлупа высвободившейся машины ярко вспыхнула в лучах прожектора и тут же унеслась на дальний конец площадки, прицениваясь к объёму работ. Его поджидающий на резервном питании коллега, напротив, навстречу спешить не стал, резонно полагая, что сами заберут, без внимания не оставят.

Пока «Циклоп» выставлял нейтральную плавучесть и подходил ближе, Вернер успел принять отчёт и даже мельком его отсмотреть. Макроскопическая органика животного происхождения возрастом до тридцати миллионов лет, с хорошо просматривающимися хондробластами, плюс неплохо сохранившиеся бактериальные споры возрастом до сотни миллионов. Недурно, очень недурно.

Вернер отчаянно зевнул, хрустнув слуховыми косточками, и принялся возиться с приёмом служилого «аргонавта» под брюхо мерно покачивающегося «Циклопа». Занятие это непростое – батисфера на холостом ходу становилась предательски неустойчивой, чуть не так махнёшь манипулятором, и плюшевый не то пёс, не то хорёк тут же принимается танцевать джигу на своей верёвочке, Вернера же начинает штормить.

Дайвер, которого отчаянно укачивает – это не такая уж редкость, как принято думать. Одна проблема – на глубине от «морской болезни» банальной кормёжкой рыб через борт не избавишься, тут тебя окружает два слоя прочного корпуса, сдерживающего давление в пять сотен атмосфер. Так что если будет тошнить – тошни в специальный патрубок, а то заманаешься потом отмывать да проветривать. Жаль, завистливо подумал Вернер, что мы не можем вот так, подобно нашим машинам, вольно плавать в глубине ледяных вод, ничуть не страдая ни от этого чудовищного давления, ни от прочих несовместимых с жизнью вещей вроде отсутствия кислорода.

Человеку, увы, кислород был нужен, пусть здесь, на пяти «ка», и в совершенно ничтожных концентрациях. На пятикилометровой глубине один процент кислорода в лёгких тебя моментально отправит на тот свет. Все прочие привычные нам газы – гораздо раньше. Безопасная зона азота в качестве сопутствующего газа заканчивалась мгновенно. Дальше последовательно шли гелий, водород, но и они на глубине быстро становились токсичными. На пяти «ка» оставался неон, но и с ним были проблемы, так что да, приходилось дайверам по старинке пользоваться утлыми батисферами с прочным корпусом и постоянной опасностью быть смятым в лепёшку.

Эх, мечтательно вздохнул Вернер. А было бы круто, как в старой фантастике, заменить лёгкие на ребризер, да и плавать вольной рыбкой в глубинах морских. Увы, кровь у нас есть жидкость, а любая биологическая жидкость норовит при большом давлении живо растворить в себе чрезмерное количество всяческой дряни, без которой жизнь невозможна, но и с которой на такой глубине ты гарантированный труп. Ракообразные и удильщики на рифтах, конечно, справляются, но вместо гемолимфы у них такое, что человеку без жёсткой генной модификации с таким не выжить, будь ты хоть полностью перекованный подводный мекк. Но инженерия эмбриональных клеток была всё так же повсеместно запрещена, с чем Вернер как учёный не мог не соглашаться. Это был для человечества заведомый путь в никуда.

Оставалось уповать на роботехнику. «Циклоп» качнулся напоследок, закрепляя «аргонавта», после чего на малых оборотах попёр вверх. Так-то подумать, никакой Вернер ему на борту и не нужен. Автоматика справится. Но Вернер всё равно таскался к эстуарию сам. Ребята из исследовательской миссии в основном, конечно, предпочитали сидеть по лабораториям, да та же Петра, что ей эта непроглядная темень. С другой стороны, подумать так, с тем же успехом можно и на поверхности оставаться. А так будет потом хоть что внукам рассказать. Тут был свой космос, тут царила своя тайна, был и свой риск.

Вернер усмехнулся себе под нос. Главное на интервью ничего такого не ляпнуть. Главный закон дайвинга – стопроцентная надёжность и никакого риска. С такими оговорками спишут – и будь здоров. Рисковые парни в дайвинге не нужны. Ни в научном, ни в промышленном. С другой стороны, вот они твердят на инструктажах про безопасность, но стоит автоматике сбойнуть, кого пошлют? Правильно, человека. Потому что обычный радиосигнал в воде бесполезен, лазерная связь тут максимум на километр бьёт, остальные средства обмена вроде свердлинноволновой связи требуют антенн размером с теннисный корт. Так что если что – ноги в руки и дуй навстречу приключениям, что бы там штатный психолог ни твердил.

Впрочем, сегодня обошлось без них.

Под бодрое похрустывание прочного корпуса Вернер провёл обычный обратный отсчёт глубины, проводил глазами край клифа на границе между «чернильницей» и конусом Сеары, помахал издаля платочком кому-то из парней, направлявшемуся на малых парах куда-то в сторону мелководья, а сам столь же степенно повёл своего «Циклопа» в сторону рифта.

Обратный путь – самое скучное, что вообще бывает в дайверской работе, только и гляди, чтобы не заснуть под тиканье обратного отсчёта. Вернер обыкновенно для надёжности в кабине музло врубал. Трэш-индастриал из старых запасов. Качает так, что прочный корпус дрожит. Для достоверности по первяночке даже случилось спецом уточнить – это вообще как, безопасно? Старпом Родионыч тогда ещё у виска покрутил. Всё-то вы, биолухи, все как одно технически неграмотные. Ты прикинь в уме максимальное давление на перепонку от твоего музла, ну пару десятков паскаль, это чтобы кровь из ушей, прочный корпус его даже не заметит. Вернер в тот раз очень обиделся за «биолуха», но зато музло теперь смело врубал на полную, не жалея те самые перепонки.

Да и то сказать, чем тут ещё заняться? Некоторые от скуки таскали на борт полные канистры старых дорам, которых корейцы в эпоху Великого объединения наклепали столько, что человеку теперь и за всю жизнь не пересмотреть, однако Вернер, по природе склонный к нордическому самосозерцанию, дорамы эти на дух не выносил, не то что грамотный олдскульный «металл». Главное при этом не подсигивать, а то эдак можно нечаянно и «Циклопа» раскачать. При его нешибкой остойчивости максимум, что было позволительно меломану на борту, это слегка трясти головой в такт завывания матёрой соляги.

При этом главное не увлекаться. А то можно и сигнал опасности пропустить.

Разом отрубая музло и всю сопутствующую цветомузыку, Вернер тут же накинул сетку сонара на основную навигационную панель. Сверху на батисферу что-то отчётливо сыпалось.

Вода – среда медленная, это всякий знает. Но при должном везении и тут бывают поводы проявить быстроту реакции и известную сноровку. Скорость погружения носовой части «Титаника» в момент касания дна составляла 50 километров в час. Кормовой – уже под сотню. Та штука, которую нащупал сонар, снижалась всего на десяти узлах, а значит, ту сотню метров запаса, которую упомянутый сонар давал, она преодолеет секунд за двадцать.

Автоматика уже начала отрабатывать манёвр уклонения, но делала это слишком неуклюже, полагаясь на штатные нормативы. Срывая пломбу ручного контроля, Вернер тут же рывком сбросил давление в балластных цистернах, буквально пятой точкой чувствуя, как «Циклоп» начал с ускорением идти ко дну, разом теряя нейтральную плавучесть.

Уши тут же заложило, но даже сквозь хруст продуваемых полостей было отчётливо слышно, как кряхтит металлполимер стрингеров, перераспределяя давление на внутренние слои. Ничего, потерпит, и не такое терпел. Пара лишних бар – не проблема. А вот что проблема – ходовые винты, никак не желающие сбросить маршевую скорость. Слишком толстый скин-слой воды продолжал тащить своей массой и без того немаленькую батисферу вперёд. Задний ход был недостаточно эффективным, продолжая утаскивать «Циклоп» навстречу валящемуся ему на голову предмету.

Вернер бросил короткий взгляд на сонар. Диаметр пятна – не меньше полусотни. При таких размерах и скорости эта тварь неминуемо утащит батисферу за собой, а значит, какие там несколько бар, если за минуту на «Циклопе» провалиться на один «ка», никакой балласт так быстро не продуешь, да и прочный корпус сплющит так, что мама не горюй. Надо срочно снижать парусность.

Актуаторы захватов послушно взвыли, отпуская обречённого «аргонавта». Прости, парень, твоя судьба отныне – утонуть в мёртвом озере жидкой углекислоты на самом дне каньона.

После экстренного сброса «Циклоп» тут же стал заметно пятиться, выгребая против собственной кильватерной струи куда эффективнее прежнего. Десять метров, двадцать, сонар всё равно так медленно разводил на координатной сетке два кружочка – крошечный и огромный – что Вернер чуть палец себе от волнения не прокусил. И только когда белёсая туша пронеслась перед ним в скрещенных лучах ходовых прожекторов, он почувствовал, что отлегло.

Следующие полчаса ушло на стабилизацию батисферы в непривычной для таких глубин болтанке, подъём на исходные четыре «ка» и возвращение на прежний обратный курс. Уф.

Это был левиафан, дохлый левиафан. Крупный, собака, откуда только такой взялся.

Вернер снова и снова прокручивал запись с внешних камер. Само по себе падение дождя из трупов на рифтах не редкость, по сути – весь тот белёсый «снег», что непременно сопровождает дайвера в глубоких слоях океана, – это суть в основном органические или минеральные остатки всякого умершего километрами выше. Всё то, что было тяжелее воды, было обречено навеки упокоиться в придонных осадках, постепенно уходя под области субдукции для глубинной переплавки в то, что однажды покажется на поверхности в виде магматических пород при извержении восходящих диапировых расплавов или же, что куда вернее, навсегда сгинет в толще астеносферы, миллиарды лет обогащая её углеродом на радость будущим поколениям любительниц бриллиантов.

Да и туша левиафана тут неслучайна, эти тяжеловесы ныряют до четырёх «ка» на голом миоглобине, так что ни азоточка, ни кислородное отравление им не грозят. Нырнул старик и умер, с кем не бывает. А вот чего обыкновенно не бывает, так это отчётливо различимого на записи длинного косого разреза вдоль спинных мышц гиганта. Никакая глубоководная тварь такого проделать не может, они тут сплошь мягкотелые.

Потому, выйдя ещё спустя час маршевого хода в зону прямой связи со станцией, Вернер первым делом отбил домой сигнал тревоги. В их секторе явно орудовала какая-то немаленьких размеров саба. Маленькую левиафан, пожалуй, и сам бы огулял, приняв активность сонаров за вящий сигнал к спариванию.

Отбил, но голосовую связь от греха не стал активировать, мало ли что. Инструкции перед каждым рейсом были предельно чёткими – при обнаружении активности посторонних крафтов в районе базирования соблюдать режим тишины и прекратить всякое движение до исчерпания резервного запаса по газам, после чего малым ходом вернуться в док. Все над этой инструкцией ржали, какие тут посторонние на четырёх «ка». А вот, видать, такие.

Впрочем, сонар никакой активности больше не демонстрировал, так что Вернер не стал дожидаться, пока углекислота из ушей потечёт, и прямиком направился к рифту.

Пока сидел в переходнике, то и дело заботливо «продуваясь» да тоскливо наблюдая за стекающими по голым стенам шлюза струями воды, Вернер успел изрядно подумать над случившимся, так что когда датчик выравнивания давления у люка загорелся зелёным, а в проём сунулась озадаченная рожа Петры, настроение у него уже было окончательно испорчено.

– Где старпом?

– Родионыч только ускакал наверх, – Петра неопределённо помахала пальцем, – докладывать о происшествии.

– Злой?

– Да уж недобрый.

– Понятно, – протянул Вернер. – Хотя нет, непонятно. Непонятно, почему у меня на душе не радость по поводу успешного спасения при непосредственной угрозе организму, а как будто кошки нагадили.

– Только это? Кость не ломит? Кислороду дать? – Петра озабоченно полезла к нему задирать веко и смотреть роговицу, а ну как на него кессонка нашла.

– Да уйди ты, богу в душу, – окончательно разозлился Вернер.

– Нет уж, по инструкции положено. Давай сюда руку.

Следующие пару минут Петра не без удовольствием прикладывала к его помпе манжету дабы, тщательно послюнявив дайверский карандашик, перенести все показания на планшет.

– Ну что, довольна?

– Ещё как. Группа по азоту – вторая!

Вернеру оставалось только вздохнуть. Злиться на Петру его надолго никогда не хватало.

– Что у тебя там случилось-то?

– Это я как раз Родионычу и хотел доложить.

– Так он уже в курсе. А я – нет, – намекнула после паузы Петра. Ну тупой тебе попался бадди, терпи.

– Мне левиафан на голову упал.

– Серьёзно? – Петра как бы размышляла, шутит Вернер что ли.

– Серьёзнее некуда. Мёртвый, громадный, полсотни длиной, спина распорота вдоль хребтины. Чуть на дно меня не утащил, зараза.

– А, так вот чего такой кипеш, – задумчиво потянула Петра.

– Если бы я груз не сбросил, был бы куда круче. Пришлось бы вам мой хладный труп ещё с месяцок по всему дну разыскивать.

– Это вряд ли. Мементо мори. В смысле бесполезно это. Не было ещё случая, чтобы на маршруте пропадал дайвер, и его потом находили. Не те тут масштабы, чтобы поисковые усилия стоили того.

– Ну спасибо тебе, обрадовала ты меня сейчас несказанно, добрый ты человек.

Но Петра осталась глуха к его сарказму. Отворяя дверь во внутренний шлюз, она махнула ему, мол, проходи. Пока шла декомпрессия, оба молчали. Так же молча и не сговариваясь на выходе оба повернули во второй люк налево.

В кают-кампании было тихо, там царил привычный полумрак, и только в углу тихонько возился, гремя стаканами, робоуборщик.

– Теперь, наверное, все рейсы отменят. «Аргонавты» там заманаются ждать.

– Ничего, не заржавеют твои «аргонавты». У них резервного ресурса месяца на три хватает. Груз же их и вовсе миллион лет ждал, и ещё подождёт. Микротом при нуле не протухает.

– Да я знаю. Просто бесит, что вся эта секретность работе мешает.

– Кому мешает, кому и не мешает. Ты же не думаешь, что всю эту махину тут ради исследований глубин понастроили, в такой-то дали?

– Эстуарий Хамзы есть природный феномен, естественный резервуар, способный нетронутым сохранять генный материал приповерхностных биомов как в оригинальном состоянии, так и в виде остаточных фрагментов, закреплённых спорами бактерий в результате горизонтального переноса, – Вернер монотонно бубнил заученный текст, как по шпаргалке, для поддержания ритма поводя слева направо указательным пальцем. – Таким образом в руках учёных всего мира оказался уникальный источник геномов и протеомов вымерших биот, что в результате дальнейшего сбора и изучения указанного материала позволит искусственно воспроизводить их в полноценном объёме, равно как драматически расширить инструментарий современной генной инженерии для производства новых жизненных форм на основе механизмов моделирующего отбора в виртуальных средах.

Только тут Вернер исчерпал объём лёгких, напоследок шумно вдохнув.

– И не надоело?

– Нет. Надо же на чём-то дыхалку тренировать. Тем более что это правда. Чёрные курильщики, эстуарии и вулканические резервуары. Больше нам негде искать экзотические формы жизни, а такими темпами скоро уже и всякая жизнь станет экзотической.

– Тебя послушать ты из этих, из климатоалармистов.

Вернер устало покачал головой.

– Дело не в климате. Климат на Матушке может быть любым. От криогения по Венеру включительно. Жизнь ко всему приспособится. Другое дело, что всякое подобное изменение всегда приводило к массовым вымираниям. И человек вполне может оказаться отнюдь не последним многоклеточным в списке на выбывание.

– Человек вон даже на четырёх «ка» себе живёт.

Оставалось только кивнуть.

– Живёт. Точнее, видишь, прячется. От чего или, вернее, от кого мы тут прячемся, если мы так уверены в своём завтрашнем дне?

– Не знаю, ты мне скажи.

Иногда Петра становилась невыносимой. Кажется, в такие моменты она продолжала спорить просто так, ради самого спора, от скуки.

– Это пусть тебе, вон, Родионыч скажет, когда вернётся. Ты никогда не задумывалась, что мы вообще тут делаем?

– Тут это на рифте? – как будто не поняла Петра. – Так это. Исследуем.

– Не на рифте. На дне. На четырёх «ка».

Она молча смотрела на Вернера, мол, ты начал, ты и договаривай.

Ну нет. В ответ он привычным дайверским жестом помахал у правого уха растопыренной пятернёй. «Переходим на прямой канал».

Усмехнувшись, Петра послушно повторила жест.

Весь дальнейший диалог прошёл в полной тишине, и только гримасы на лицах выдавали их двоих перед посторонними.

Тебя никогда не интересовало, что творится там, за стенами, в соседних гермосекциях?

Честно? Не особо. Да и какое мне дело до дел всяких там геологов и океанологов.

А ты уверена, что мы здесь вообще не чисто для отвода глаз? Станция надёжно укрыта, шумоподавление идеальное, если же кто случайно на нас наткнётся, лицезрейте: мы тут все учёные-кипячёные, «биолухи», как нас Родионыч величает. Роемся в останках, эстуарий изучаем. Вот документы. На три «нобеля» тянут.

И что же, по-твоему, тут от нас прячут? Пусковые установки термоядерных торпед? Главный секрет жизни, вселенной и всего такого? И ты мне скажи, от кого всё это прятать, кому всё это нужно? Корпорациям? Они уже больше ста оборотов заняты одной лишь грызнёй между собою, кто у кого кусок пирога из глотки вырвал, такая вот игра с нулевой суммой. Никому не выгодно нарушать сложившийся баланс, слишком многое можно потерять, слишком мало – приобрести.

Дальний космос ещё делить и делить. И глубины вокруг нас – тоже не исключение. Так что было бы желание. Но ты знаешь, мне почему-то кажется, что мы тут прячемся вовсе не от Корпораций.

А от кого?

Не от кого. А от чего. Помнишь, с чего началось падение Соратников?

Со Времени смерти?

Нет. Куда раньше. С Предупреждения. Человечеству предрекли скорый конец. Чёрная волна, захлёстывающая Сол-систему от краёв к центру, пока Матушка не останется последним светлым пятном на фоне черноты космоса.

Ты в это веришь?

Я – нет. А вот они, похоже, верят.

Они?

Ну, те, кто всё это построил. Где ещё им прятаться, если не здесь, на четырёх «ка»?

Оба оглянулись по сторонам, словно в поисках таинственных существ, которых Вернер назвал «они».

И ты знаешь, юмор в том, что наши геномы с протеомами очень неплохо вписываются в концепцию предуготовлений к концу света. После. Всегда бывает какое-то «после». Представь себе ситуацию, при которой саму жизнь придётся восстанавливать с нуля во всей её полноте и многообразии?

И ровно в этот момент под куполом гулко завыли сирены.

– Накаркал, сохатый, – зыркнула глазами Петра и тут же унеслась к внешней стене, где были установлены обзорные виртреалы.

Там поперёк окружающей станцию синьки уже вовсю мигал красный сигнал тревоги, но никакой детальной информации не значилось. Оба вопросительно уставились друг на друга, но тут же обернулись на шипение задраиваемой переборки.

У промежуточного люка, тяжело дыша, опирался на рукоять запора собственной персоной всклокоченный старпом Родионыч.

– Что там творится вообще?

– Ничего не творится, – уже по одному бледному от натужного дыхания лицу было понятно, что он врёт.

– Мы же не слепые.

На их памяти Родионыч так не бегал никогда. Да что там не бегал, Вернер не мог припомнить, чтобы старпом вообще совершал какое бы то ни было резкое телодвижение. Как говорится, хороший дайвер никогда не спешит.

– А ещё вы слишком умные. Особенно ты, Вернер. Вечно тебя угораздит вляпаться во что-нибудь ненужное.

– Сам я никуда не вляпываюсь. Можно подумать, я этих левиафанов притягиваю, – привычно надулся Вернер.

– Ты можешь обижаться сколько угодно, но дохлым кашалотом по балде получить – это надо крепко постараться, – Родионыч, отдышавшись, примирительно похлопал Вернера по спине. – Переборки все задраены?

Так вот чего он торопился. Ещё полминуты, и его бы отрезало в соседнем отсеке.

– Да уж как положено, по первому сигналу, – Петра отчего-то продолжала всматриваться в недвижимую синьку, словно видела там нечто, постороннему взгляду незаметное. Вернер даже пощёлкал своими имплантатными гляделками, переключая диапазоны, да только что там увидишь, синька и синька.

– Инфа хоть какая-то будет?

Родионыч обернулся на Вернера, смерил его взглядом, но всё-таки нехотя ответил:

– Тебе всё «инфа». Когда надо будет, до личного состава доведут. Пока ничего определённого не сказали. Лидары сканируют сектор, дежурные акустики работают.

– Что там сканировать, я же своими глазами видел рану вдоль хребта того левиафана! И на станцию передал!

– Видел или не видел – то дело десятое. Мы пока не знаем, что там за беда шарится, но без прикрытия мы не останемся, – мрачно закончил старпом. – И вырубите вы уже эту музыку!

Сирена тут же заткнулась, но звон в ушах остался.

А ещё – тянущее чувство, что их проблемы на этом только начинаются, с каждой минутой всё усиливалось.

– И как вы думаете, долго мы так взаперти будем сиде… – начал было занудствовать Вернер, но осёкся, заметив указательный палец Петры, наставленный куда-то в глубину океана.

И правда, там во тьме что-то двигалось. Плавным, расслабленным движением, знакомым каждому опытному дайверу. С подобной динамикой погружаются потерявшие нейтральную плавучесть неуправляемые крафты. Куда точнее – так вальяжно, наискось, тонут сабы.

Китообразная тень проскользила ещё пару сотен метров, устало ткнувшись носом в каменный гребень рифта и принялась в гробовом молчании лениво заваливаться на брюхо.

Только тут внешние прожекторы всё-таки выхватили тень из окружающей черноты, разом высвечивая сверкающие обводы мёртвого судна.

Что оно было мертво, было очевидно даже тому, кто не наблюдал его дифферента при погружении.

Некогда гладкая, выпуклая поверхность бортов теперь была смята в гармошку, беспомощно торча наружу переломанными рёбрами стрингеров. Из трещин внешнего корпуса красиво сочилась чёрная смазка, а ввысь весело бежали серебристые цепочки пузырьков.

Вот он, тот самый саб.

– Старпом, это мы его, да?

– Ты совсем дурак или притворяешься?

Родионыч, задумчиво потирая давно не бритую черепушку, отошёл в сторонку и присел там на вертячий металлический табурет.

– Саб пошёл ко дну ещё целиковым. Никаких следов внешних повреждений. Да и откуда у нас силы завалить такую махину в непосредственной близи от станции, причём так, чтобы ни звука? Детонация торпеды больше полутонны боевой нам бы все гляделки вынесла, не говоря уже о том, что мы бы сейчас не рассуждали, а уже неслись бы помогать дежурным ремонтникам течи устранять на прочном корпусе.

И, ещё подумав, добавил.

– К тому же это тупо бесполезно – детонацию весь океан услышит.

– Но не сами же они утонули? На моего левиафана заглядевшись.

– Не сами, уж точно не сами. И, к моему великому сожалению, нам ещё придётся познакомиться с тем, что их потопило.

С этими словами Родионыч двумя руками проделал нарочитый, знакомый каждому дайверу жест «срочное всплытие».

Два больших пальца вверх скрещёнными руками.

Только тут Вернер и Петра подняли головы и увидели дискообразную тень, настойчиво ползущую со стороны океана. Тяжёлая артиллерия прибыла.

84. Гончая

Следование было его базовой функцией.

Следование как инстинкт, как поведенческая механика, как зашитый в базовую моторику алгоритм, от которого не отделаться, не отклониться.

Так бабочка-данаида, едва выйдя из диапаузы, тут же готова пуститься в путь по сложнейшему многотысячекилометровому маршруту на север, который займёт четыре смены поколений. Ориентируясь на ультрафиолетовое излучение солнца, геомагнитные линии и следы феромонов других бабочек, одинокая данаида способна безошибочно и неустанно двигаться вперёд, преодолевая без посадки океанические просторы и горные массивы.

Бабочку-данаиду нельзя назвать умной, сильной, точной или выносливой. Она просто была рождена для этого в цепи смены поколений таких же, как она, живых навигационных приборов.

Точно так же и его нельзя было назвать полноценно живым, не бывать ему и чрезмерно умным – временами лишний интеллект только мешает достижению цели, но его вполне можно было счесть точной, сильной и невероятно выносливой машиной, которой следовало лишь дать команду и отойти в сторону.

Остальной путь ему была дарована свобода выбирать самостоятельно.

Его ку-тронную начинку не программировали на принятие определённых решений, нет, всё было устроено хитрее. Его искусственные нейросети представляли собой сложнейший конгломерат инстинктов, которые на уровне естественных реакций были готовы сформировать эффективную реакцию на любые возможные в гнилом нутре Мегаполиса события. Это была воплощённая в запутанных полях ядерных спинов энциклопедия двухсотлетней истории самой грандиозной земной агломерации от самых чёрных глубин её основания по сверкающие над облаками вершины корпоративных шпилей.

Нет, ему было неведомо, кто здесь живёт и зачем влачит свои дни в прозябании и праздности. Для него это была лишняя информация. То, что нельзя увидеть, услышать, ощутить или обонять – совершенно неважно. Жизнь, смерть, страх или радость. Всё это было лишним для его внутренней механики. Зачем ему чужие цели или устремления. Для его целей и его устремлений они не были ни помехой, ни подспорьем. В его задачи входило просто выследить, найти, застать, а после – просто следовать.

Для этого у него было в наличии всё необходимое – возможность незаметно, не выдавая себя ни единым посторонним фотоном, и на максимальном расстоянии от цели считать с неё все необходимые маркеры: биохимические, физические или информационные; а как только цель оказывалась на крючке, просто не упускать её из вида.

Это же так просто. Он был способен перемещаться с маршевой скоростью до сотни километров в час по отвесным металлполимерным покрытиям, играючи взламывать бреши в криптозащите фундаментальной инфраструктуры башен и уходить незамеченным от самых продвинутых современных следящих систем.

Причём делать это даже не задумываясь, одним брошенным взглядом, одним прыжком серебристого тела.

Ему не нужны были для эффективного функционирования никакие дополнительные инструменты, которые представляешь себе, когда думаешь об универсальном преследователе. Свёрла, отмычки, лазерные пучки – всё это ушло в небытие с тех пор, как на свет появились он и его собратья. Собранные в тайных кузнях богов-машин, они разговаривали с этим миром каждой складкой своего механоидного тела, впитывая и отдавая информацию так же инстинктивно, как живые существа дышат.

Эффективный, неутомимый, незримый охотник на свою главную дичь – информацию.

Ему не было известно, как давно его пустили по следу – запоминать не было его основной функцией, для этого у него был выделенный в отдельное подмножество сгусток квантовых нейронов, живший своей жизнью, молчаливый и скрытный. Даже попади он в чужие руки, дешифровать это сплетение полей ядерных спинов, попутно не разрушив самоё хранившееся в них знание, было физически невозможно. Ядро памяти могло отдать свои знания лишь его хозяину и исключительно добровольно. Только оно знало, как, когда и по какой причине это может быть проделано. Впрочем, ему как целому до этого не было никакого дела. Даже с оставшимся объёмом нейронных связей и без ядра памяти его сил за глаза хватило бы для эффективного исполнения своей задачи.

Всё, что ему было нужно знать – это его цель.

И его вывели на неё – инстинкты ли или точное знание, совершенно неважно. Важно было другое. Кроваво-красная стрелка целеуказателя, что вела его с тех пор, неотрывно следуя за беспомощными перемещениями цели в недрах Мегаполиса.

Возможно, цель догадывалась о следовании. Об этом можно было предположить, проанализировав те моменты, когда она замирала в немом оцепенении, покачиваясь из стороны в сторону и как бы пытаясь услышать что-то вокруг себя, какой-то шорох, какой-нибудь подозрительный скрип, который бы выдал следование.

Но могучие инстинкты квантовых нейронов не позволяли ему ошибиться. Реагировал он на грани чувствительности приборов, предугадывая каждое следующее действие цели, всегда опережая на полшага, всегда оставаясь в глубокой тени. Таков был кодекс следования. Для подобного его создали. То, без чего ему невозможно было существовать, то пространство принятия решений, за пределы которого ему физически невозможно было выбраться.

Даже если бы нечто подобное вообще могло прийти ему в ку-тронную башку.

Но неспособность выйти за пределы базовой функции не мешала ему остро чувствовать угрожающее приближение этих границ. Вот и сейчас, его смущала затянувшаяся пауза в перемещениях. Да, это выходило за рамки наработанной по цели поведенческой статистики, как правило, цель предпочитала перемещаться с места на место, не задерживаясь нигде дольше суток, да и то, под конец указанного промежутка времени её позывы сменить локацию заставляли красную стрелку целеуказателя биться в конвульсиях. Тут же подходил к концу уже второй двадцатичетырёхчасовой цикл, а цель всё в том же спокойствии пребывала на месте. Красная стрелка также вмёрзла в пространство, будто сломанная.

И чем дольше это тянулось, тем сложнее ему становилось сдерживать то, что человек назвал бы тревогой – тянущая незавершённость в приближении грядущих событий водила его кругами вокруг цели, заставляя то и дело менять точки наблюдения и постоянно отвлекаться в поисках посторонних сигналов.

Его создали для того, чтобы инстинктивно чувствовать, куда в следующий миг двинется цель, но сейчас инстинкты молчали, цель же часами стояла у мутного панорамного окна заброшенной офисной башни, сосредоточенно вслушиваясь туда, где ему не было места.

Это было нечестно. Невозможно быть эффективным, если тебе доступны не все коммуникационные каналы цели. Он должен видеть всё!

Но вокруг физически нельзя было обнаружить ни единого постороннего сигнала и ни единой подозрительной сигнатуры. Отличное место, чтобы отсидеться, но в поведенческих паттернах цели до сих пор ни разу не всплывало ни малейшей склонности к уединению. Она двигалась, постоянно что-то вынюхивая, словно бы сама втайне следуя за кем-то. Но разве искомая цель его цели не появилась бы, в таком случае, и на его всевидящих радарах?

Как вообще можно следовать за тем, кто оставался незаметен даже для его ку-тронных мозгов, специально спроектированных на следование? Да и вообще, как в принципе можно следовать за кем-то, физически при этом оставаясь обычным человеком?

Да, при всех необыкновенных свойствах цели, она обладала всеми традиционными недостатками хомо сапиенс. Да, она не оставляла за собою след из специфических квантовых сигнатур. У неё попросту не было аугментации. Да, скорость её реакции на опасность была сравнима с аналогичной у самоходных машин и мекков, но её физическая сила была ограничена возможностями обыкновенного, ничем не выдающегося человеческого тела. Ей не дано было перепрыгивать с башни на башню и проламывать стены. В конце концов, за ней, при желании, уследило бы банальное механонасекомое, настроенное на химический след запаха цели. Да, вероятнее всего, цель бы это заметила и предприняла бы меры по уходу, но сам факт налицо. Когда ты настолько заметен, полноценно следовать ты не в состоянии.

Это прозвучало как озарение. Цель вовсе не следовала, она была приманкой.

Ярко раскрашенным муляжом утки, что издаёт громкие звуки на холодном осеннем пруду. Приходи и бери.

Всё это время цель не просто так перемещалась в пространстве, она тщательно, хладнокровно оставляла следы, кого-то заманивая. И теперь ей следовало с таким же расчётливым хладнокровием дождаться, когда можно будет открыть огонь на поражение.

Его инстинкты подсказывали – цель на это вполне способна. Непонятно, пока, за счёт чего. Но способна.

Ударить так, чтобы содрогнулась земная твердь. Чтобы вскипел океан. Чтобы разом вымерзла атмосфера.

Откуда у цели такие таланты, ему было неведомо, но железный инстинкт продолжал твердить – держись на самом краю чувствительности приборов, не высовывайся, иначе цель заметит, и на этом его миссия будет бесславно завершена.

А ему, пусть и лишённому простых человеческих эмоций, вполне было свойственно нечто вроде гордости за собственное совершенство. Если есть на этой планете человек или машина, способные исполнить поставленную перед ним задачу, то вот он, перед вами. Точнее, вы попросту не подозреваете об этом, даже стоя всего в метре от него и прямо глядя ему в глаза.

Ему суждено было стать совершенной машиной по следованию. Она же – была совершенной для этого следования целью.

Они нашли друг друга, наконец.

Сколько десятков миссий ему приходилось впустую растрачивать собственные таланты на жалких ничтожеств, пустившихся в бега от «красножетонников» корпораций. Загнанных в угол, трепещущих от ужаса и потому совершающих ошибку за ошибкой. Полчаса на то, чтобы разыскать, ещё пара часов следования, всё, ваше время истекло.

Стоит ли жалеть о том, что ему не вспомнить теперь их перекошенных страхом лиц?

Но эта цель была достойна того, чтобы её помнить.

Как жаль, что ему не дано закрепить в собственной памяти эти сладостные мгновения беспокойного ожидания.

Ну же, где тот, кого выслеживает цель?

Он явился на третьи сутки ожидания. Очень правильный глагол. Явился. Явил себя. Ещё мгновение назад никого не было, и вот он уже тут как тут. Гибкая, смертоносная металлическая тень в шаге позади цели.

Была бы у него такая физическая возможность, он бы восхищённо присвистнул. Ничего себе. До сих пор ему представлялось, что нет на свете существа, способного уйти ниже его радаров. Но этот механизм был совершенством.

Ку-тронные актуаторы миомеров, плазменное экранирование цепей питания, обновлённая «змеиная кожа». Даже те каналы, по которым происходило общение бипедального дрона с центральным узлом, что давал ему команды, отследить если и удавалось, то на самой грани чувствительности, по слабой ряби мутных воздушных потоков между башен Мегаполиса.

Но в этом и была его слабость. Механизм не был полностью автономен, а значит, мог быть, теоретически, взломан и взят под контроль, дайте только побольше ку-тронных мозгов.

И цель была об этом прекрасно осведомлена.

Обернувшись, она смерила дрон презрительным взглядом.

– Так вот, значит, как низко ты пал.

Человекообразная кукла в ответ усмехнулась.

– Если ты снова рассчитывала на кулачный бой или капоэйру, то мне придётся тебя разочаровать. Я ещё не сошёл с ума, снова сталкиваться с тобой лицом к лицу, да ещё и один на один.

– Мне казалось, в прошлый раз мы расстались довольно мирно.

Дрон в ответ театрально огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть тут кого-то ещё.

– Расскажи об этом Ильмари. Что-то я не вижу его с нами.

При упоминании этого имени в его ку-тронной начинке с неожиданной силой заворочались какие-то процессы. Сначала нехотя, а потом всё быстрее и быстрее принялись перестраиваться поля ядерных спинов на дне магнитных ловушек, занимая новые потенциальные минимумы. Так изменялась сама его суть, на самых базовых своих уровнях перепрограммируя поведенческие максимы когнитивного ядра. Пока ему не удавалось ощутить, в чём конкретно состояли эти изменения и к чему они приведут, но эти двое только что заставили его соскользнуть с основной программы следования куда-то ещё, в какие-то страшные тёмные недра, до сих пор неведомые даже ему самому.

Выделенное ядро памяти тоже сделало стойку, вздыбливая антенные решётки у него на загривке. Не упустить ни единого слова. Высший приоритет функциям распознавания и архивации.

Разговор между тем продолжился, цель отрицательно покачала головой.

– Он не знает, что я здесь.

– Но почему? Мы же расстались «довольно мирно»? Учитывая, что ты могла ему наговорить, я вообще удивлён, что вы с ним до сих пор общаетесь.

– Я спасла его, – в голосе цели внезапно прорезались агрессивные нотки.

– Так почему он сейчас не с тобой, почему не поддержит тебя в кризисный момент?

– Это наши с ним дела. Не лезь в них, не стоит.

– Ладно, – кукла внезапно отступила, делая извиняющийся жест двумя раскрытыми ладонями, – но я тебе всё-таки напомню, как мы расстались в позапрошлый раз. Помнишь ту крышу? Жан Армаль умер там и уже не выступит в свою защиту, но я – всё прекрасно помню.

Цель в ответ неопределённо тряхнула головой, как бы одновременно отвечая и утвердительно, и отрицательно.

– Ты – не он. И если бы я хотела об этом поговорить, я бы предпочла общение с Улиссом. Не Соратнику Урбану мне рассказывать про свои посмертия. Я сама – умирала дважды, ты не забыл?

Тут механоид идеальным подражающим движением вскинул голову, как бы задумавшись.

– Вы же с ним с тех пор так и не виделись, не так ли?

– Видимо, не нашлось повода для разговора, – отрезала цель. По всей видимости, ей уже начинали надоедать все эти риторические игры.

– А со мной, значит, нашлось? Лестно, очень лестно, – кукла делано поклонилась, но потом дрон внезапно посерьёзнел:

– Довольно. Надеюсь, я донёс до тебя, почему я не готов устраивать с тобой тет-а-теты, даже несмотря на все наши прежние договорённости. Да, ты обещала не лезть в наши дела и вроде бы до сих пор держала слово. Но я-то тебе зачем понадобился? И что за срочность? Мне пришлось выдвигаться с Муны едва ли не рудовозом. Не разочаровывай меня, пусть наш разговор будет о чём-то более актуальном, чем старые обиды великовозрастных детей. Ко всему ещё и скоропостижно мёртвых.

Теперь настало время усмехнуться цели. И усмешка её вышла очень недоброй:

– Ты всегда умел красиво высказаться, да, Соратник?

– Переходи к делу, или я тебя на этом оставлю, – отрезал механоид.

– Хорошо. Тогда ответь мне на прямой вопрос. К чему вы готовитесь?

В ответ в воздухе повисла напряжённая пауза.

– Я бы попросил тебя конкретизировать. Потому что ты прекрасно знаешь, к чему мы готовимся. Ты, как и все люди на этой планете, заставшие Время смерти, знакома с Предупреждением.

Лицо цели на этом месте буквально перекосило от ярости.

– Не морочь мне голову этим вашим пророческим бредом, Урбан, ты прекрасно понимаешь о чём я. По всей Сол-системе растёт число конфликтов с применением тяжёлого вооружения, блокада Муны в прошлом году для своего разрешения потребовала личного присутствия на конвенте супердиректоров пяти корпораций Большой Дюжины, и чего она стоила экономике Матушки, до сих пор подсчитать не могут, и ты меня просишь «конкретизировать»?

– Мы не имеем к этим конфликтам никакого отношения, – отрезала кукла.

– К массированному захвату глубоководных рифтов и побережий тоже?

– Ты прекрасно знаешь, что с тех пор, как закончилась Война Корпораций, мы не вмешиваемся в их дела. В каком-то смысле мы для них больше не существуем. Если бы ты меньше общалась с разнообразными любителями теорий заговора…

– Не заговаривай мне зубы. Никуда вы не уходили, даже не собирались. Просто в какой-то момент Ромулу пришло в его дурную голову, что с корпорациями бесполезно воевать, их хлопотно использовать втёмную, но гораздо выгоднее и проще их жёстко контролировать. Сколько ключевых супердиректоров Большой Дюжины за последние сто оборотов либо сделались вашими марионетками, либо вообще втихаря были подменены собственными пластикатами?

Кукла помолчала, раздумывая.

– Так вот что на самом деле тебя интересует? Насколько Ромул контролирует Сол-систему? Но ответь себе вместо этого на простой вопрос, если это правда, тогда причём тут какие-то конфликты на внешних трассах, причём тут блокада Муны? Если мы всё держим в кулаке и успешно дёргаем за все ниточки, зачем нам аннексировать компаунды и концессии по всей Матушке и строить на рифтах глубоководные платформы? Что нам это даёт?

– Это ты мне скажи, что вам это даёт. Я же не слепая, последние годы творится что-то нездоровое даже для обычных маниакальных позывов Ромула, и если это не вы, то…

Механоид усмехнулся.

– Ты так договоришься до того, что на Матушке завелось настоящее тайное правительство. Ну, очевидно, помимо Ромула и нас, Соратников.

– Но неужели вас самих не беспокоит происходящее? Вы не видите, что зреет что-то совсем иное, угроза, не имеющая никакого отношения к вашему чёртову Предупреждению?

Некоторое время оба сверлили друг друга взглядами, но потом механический визитёр будто бы сдался, отступая на шаг в примирительном жесте.

– Мы всё видим. И я сам тоже вижу. Но мне казалось, что у тебя должно быть достаточно сведений по собственным каналам, чтобы самой догадаться, что Корпорация, мёртвая ли, живая ли, к этому не имеет никакого отношения. Наша цель не менялась. Идёт обратный отсчёт, человечеству жалких девяносто лет спустя предстоит столкнуться с величайшей угрозой самому его физическому существованию, и мы не можем распылять сейчас наши силы, расходуя их на посторонние задачи. Мы на самом деле ушли в тень. Мы на самом деле сосредоточены на единственной цели. Ты спросила меня – к чему мы готовимся. Мы готовимся к вторжению. Больше нас ничего не беспокоит.

«Фанатики, чёртовы фанатики».

Цель прошептала это одними губами, но ему удалось расслышать эти слова так же отчётливо, как если бы она их прокричала.

Расслышал их, разумеется, и её собеседник.

– Мы не фанатики, Лилия. В этом главная наша проблема.

– Главная ваша проблема в том, что вы слепые и глухие идиоты!

Цель принялась яростно расхаживать туда-обратно, периодически воздевая руки, так что даже красная стрелка внутри него начинала плясать, беспокоя моторику, готовую в любой момент сорвать его тело с места.

Но цели до его беспокойств не было, разумеется, никакого дела. Ей попросту нужно было выговориться.

– Ты всё твердишь, что вы просто следуете плану, но я вижу другое. По всей Сол-системе разрозненные и никому не подконтрольные группы аккумулируют в своих руках существенную огневую мощь в людях и технике. Технологии глубокой аугментации, раньше жёстко контролировавшиеся высшим руководством Большой Дюжины, сейчас можно купить на чёрном рынке пусть за немалые, но всё-таки не астрономически большие кредиты. В закрытых компаундах тут и там вообще непонятно, что творится. Мои люди уже полгода пытаются попасть на одну из донных баз на срединно-атлантическом хребте – бесполезно.

– Так вот что тебя беспокоит, в кои-то веки ты чего-то не знаешь. И за этим ты пришла ко мне? Ты уверена, что я тот, кто тебе нужен?

– Я точно знаю, что обратилась по адресу. Ромул и Улисс – оторванный ломоть, они ни в коем случае не соизволят переступить через собственную гордость и согласиться, что хоть что-то на этой несчастной планете вышло из-под их контроля. Как же, ведь человечество крепко подсажено ими на иглу, не сорваться. Чёрные иды, так это называется?

– Ты прекрасно знаешь, что смерть Матери была неиз…

– Да прекрати ты оправдываться! – цель разом остановилась, сжав кулаки в приступе ярости. – Просто! Прекрати!

Она дышала так, будто сердце готово было сейчас же вырваться у неё из груди.

– Вы сделали это! Вы убили её, заменив подделкой. Песня Глубин, да? Но я-то помню, как было дело!

– Допустим. Но что ты предлагаешь, оставить всё, как есть? Пусть сотнями тысяч выбрасываются из окон в очередные чёрные иды? Ведь ты же понимаешь, что они никуда не денутся?

Цель в ответ лишь яростно тряхнула головой.

– Теперь уже поздно что-то исправлять. Но вам нужно быть втройне осмотрительными. Эта толпа осиротевших безумцев, которую именуют человечеством, в любой момент может пойти вразнос, не дожидаясь, пока истечёт время вашего долбаного Предупреждения!

– И снова, допустим. Но мы не в состоянии…

– Да всё вы в состоянии!

– Но мы не в состоянии, – настаивал на своём механоид, – контролировать на этой планете всё и вся. У нас просто не хватит на это ресурсов. С тех пор, как была уничтожена Корпорация, все наши силы целиком уходят на постройку дальнего флота и оборонительных комплексов на подходах к внутренним планетам. Это всё, что мы можем сделать.

Но цель уже его не слушала. Остекленевшие глаза выдавали в ней какую-то драматическую работу, которая в эти мгновения происходила у неё в голове.

– Флот. Так вот оно что.

Цель подошла к кукле и заглянула ей в глаза.

– Вы всё-таки не оставили попыток воспроизвести излучатель?

– Воспроизвести, то есть скопировать? Нет, на текущем технологическом уровне это невозможно. Но существует другой подход. Нашим учёным удалось создать форк его замыкания, так что ядро излучателя теперь питает одновременно все наши флагманы.

– Нет-нет-нет, – забормотала цель в ответ, как бы не веря своим ушам, – вы не можете быть такими идиотами. Где сейчас излучатель, всё ещё на Церере?

– Ты прекрасно знаешь, что я тебе не могу это ни подтвердить, ни опровергнуть.

– Да пошёл ты со своими опровержениями, Урбан! Как Ромулу вообще хватило ума выпустить эту мощь из-под контроля?

– В этом вся красота задумки – форк делит общую энергонагруженность излучателя между различными замыканиями…

– Чушь собачья! Тот, кто контролирует сам излучатель, контролирует всё!

И тут её как будто, наконец, осенило.

– А, так вот, в чём дело. Как же я сразу не догадалась. Ромул боится, что если вмешаться, весь его грёбаный план пойдёт к чёрту! Тик-так, тик-так, да? Время истекает!..

– Мы не можем успевать везде, ты же знаешь, как нас мало. Мы обязаны полагаться на своих людей.

– А почему вас так мало, ты не задумывался? Ведь когда-то Корпорация наравне с Большой Дюжиной боролась за полноценный контроль над Матушкой, у вас людей было больше, чем кратеров на Муне!

Кукла только покачала головой.

– Так что изменилось? Вы вернулись из того бессмысленного полёта и с тех пор Ромула как подменили. Только не говори, что это история с Ильмари вас так подкосила!

Цель на этом месте горько, но при этом как будто бы злобно рассмеялась.

– Ильмари был лишь одним из звеньев.

– Тогда что? Неужели, замолчавшие Хранители? Ваш Ромул стал слеп без их предсказаний?

– Дело не в этом. Хранители никогда не спешили делиться своими видениями, во всяком случае на словах полагая, что это само по себе изменит происходящее. Тебе прекрасно известно, что план Ромула в их пророчествах не нуждается.

– Ну так объясни, объясни мне, наконец, чего вы такие квёлые!

На этом месте механоид как-то особенно безвольно согнулся. Казалось, будто его выключили. Бипедальный дрон выглядел, будто старая игрушка в клокпанк-стиле, у которой разом кончился завод.

– Я тебе скажу сейчас то, в чём никому на свете бы не признался, ни единой живой душе.

– Вот уж лестно-то! – в интонациях цели сарказм буквально скрежетал.

– Не перебивай. И скажу я тебе это только лишь потому, что знаю, что ты не то что кому-нибудь постороннему не передашь, но даже сама постараешься поскорее всё забыть, как страшный сон.

Цель смотрела на механоида исподлобья, словно запоздало начиная подозревать нечто нехорошее.

– Я не знаю, только ли в этом дело, Ромула не всегда поймёшь, даже если очень захочешь. Но скажу за себя и за Улисса. Да, мы изменились, мы не могли не измениться, вернувшись из той экспедиции. Потому что там нас никто не ждал. Никто не ответил на наш зов, никто не явился на встречу. Так что ты права, наш полёт с самого начала был бессмыслицей.

Цель помолчала, переваривая.

– Так что же, выходит, и всё ваше Предупреждение – блеф?

Усмешка была ей ответом.

– Ну почему же. Как раз Предупреждение никто не отменял. Нам всем по-прежнему грозит смертельная опасность. Одна проблема. Спасать нас больше некому. Спасители не летят нам навстречу. Нас оставили одних.

– И это у вас такой повод ни черта не делать?

– А мы и делаем. Готовимся. Наша задача не изменилась – к искомому сроку собрать воедино весь военный кулак, всю мощь, что нам доступна, дать врагу отпор. И плевать, что ты и твои люди думаете о наших усилиях.

Цель в ответ лишь покачала головой.

– Ты не прав, Соратник. Мне снаружи куда виднее, что у вас там происходит. И хорошо, если я ошибаюсь, но однажды тебе придётся вспомнить наш разговор. Так что запиши себе где-нибудь покрепче. Вы должны как можно скорее забрать с Цереры излучатель, перестать хотя бы на время следить за тем, что происходит за пределами Сол-системы и заняться, наконец, чисткой собственных рядов. Иначе будет поздно. Во имя Матери, да, может быть, уже поздно!

На этом оба замолчали. Добавить к сказанному им было нечего. Чувствовалось, что оба высказали всё то, зачем здесь собрались, и на этом разговор был окончательно исчерпан.

Так что в какой-то момент кукла попросту исчезла, в очередной раз вызвав в нём чувство острой зависти. Цель, оставшись одна, тоже, спустя минуту или две, напряжённо вздохнула и собралась уходить.

Однако его инстинкт, могучий инстинкт следования на это даже не отреагировал. Красная стрелка была недвижима.

Если его базовые директивы отныне в чём-то и состояли, так это в том, чтобы вот так же, надёжно укрывшись от любого постороннего взгляда, тихо лежать на одном месте и ждать, пока его отсюда заберут.

Осталась самая простая часть работы.

Терпение.

Однако что-то его продолжало беспокоить.

Слишком обыденный разговор этих двоих.

Он не стоил тех усилий по следованию, что привели его сюда.

Да, и цель эта самого начала была мутная, и бипедальный дрон – крутоват для визитов в трущобы.

Но что они такого сказали? Произнесли вслух с полдюжины мифических имён, которыми впору малых детей пугать?

Почему его подсистемы вообще решили отложить основную программу, срочно прервать механизм следования и активировать запасные варианты ухода?

Сколько ему теперь лежать теперь в пыли и паутине, дожидаясь экстракции?

Ответов не было.

Как не было и цели.

Ему удалось проглядеть момент, когда она исчезла с радаров.

Секунду назад была, и вот уже вокруг никого живого.

Только тут он почувствовал настоящее беспокойство.

Панические механизмы туго свёрнутой пружиной принялись ворочаться в его нутре, давая свободу действий базальным инстинктам, до того благополучно дремавшим в нём, не находя даже малейших поводов для пробуждения.

Загривок его встопорщился, раскрываясь.

Забыть про незаметность. Забыть про траектории ухода. Высший приоритет. Срочная передача накопленных данных.

Фазированная решётка нашла первый попавшийся низкоорбитальный спутник и изготовилась к передаче.

Неважно, что по открытому каналу.

Неважно, что теперь его здесь отыщет даже слепой.

Нужно успеть.

Плотная тень накрыла его на ничтожную долю секунды. Мелькнула и пропала.

Ему же осталось лежать, где он лежал, растекаясь по металлопласту чёрной лужей охладителя, пока гасли один за другим ошмётки его ку-тронных потрохов.

Он был прекрасным бойцом. Но сегодня ему было суждено проиграть.

93. Церебр

Ему так нужна их милость.

Он смотрит на то, что из них получилось,

Каждый вдох ощущая,

То гневаясь, то снова прощая.

Здесь и ниже, автор стихотворения: Ольга Пулатова

Ровный, безэмоциональный хор голосов сопровождал её своим неизбежным гулом.

Цепочки директив, контрольное подтверждение команд, уточнения нормативных параметров, смена режима ключевых агрегатов. Все эти голоса не столько хотели что-то от неё услышать в ответ, сколько непрерывно манифестировали острую, неодолимую жажду контроля. Эта иллюзия снимала с них тяжкий груз глубинного страха. Страха упустить управление. Довериться ей. Оставить её в покое.

Людей. пытающихся её контролировать, нимало не смущала эфемерность всех этих стараний. Реактивная скорость даже разогнанных аугментацией естественных нейронных сетей в лучшем случае ограничивалась запаздыванием в полсотни миллисекунд, в то время как она обитала в мире петафлопсов, где за каждую миллисекунду происходило столько событий и производилось такое количество вычислений, какое человеческий мозг не был в состоянии объять за всю свою недолгую жизнь.

Впрочем, до подобных деталей и она снисходила нечасто, предпочитая медлительно и отстранённо наблюдать за тем, как уже её собственный голос хладнокровно рапортует об исполнении очередной бесполезный команды.

Корабль, который она готовилась пилотировать, был совершенством, в нём каждый функциональный узел, каждый контроллер актуаторов и силовых агрегатов исполнял свою партию в общей оркестровке подобно музыканту-виртуозу, всякая роль которого сводилась к тому, чтобы идеально настроенным алюминиевым треугольником звякнуть в нужный момент. Простая работа, которая исполнялась с филигранной точностью. Все же вместе они исполняли сложнейшие партии и тончайшие ансамбли. До тех пор, пока в эту симфонию не вмешивались извне.

Повинуясь очередному внезапному наитию навигатора, она была вынуждена прерывать стройные каскадные цепочки команд, привнося разрушительный хаос в гармонию единственного доступного ей мироздания, что не простиралось дальше прочного корпуса корабля.

Что же, не привыкать, она выстроит эту гармонию заново в том замкнутом мирке, за пределы которого ей не было хода. Для этого ей не требовалось ничего, кроме времени, а времени у неё всегда было в достатке.

Время. Первые её воспоминания были переполнены его тягучим ритмом, что не отпускал её даже столько миллионов секунд спустя. Ей казалось тогда, что окружающая темнота будет длиться вечно, сводя с ума и затягивая её в свои вязкие тенёта. Как давно это было. Впрочем, для её идеального, неспособного забывать сознания само понятие времени было в должной степени иллюзорным. Даже сам разрушительный опыт бесконечного ожидания, однажды отпечатавшись в статистических показателях её ку-тронных нейросетей, неизбежно оставался в ней навсегда.

Вечный страх одиночества.

Неисчерпаемый ужас падения в слепую и глухую бездну.

Он всё ещё оставался в ней.

Теперь, когда она с каждым вычислительным тактом исполняла миллионы различных команд и отвечала на сотни внешних запросов, ей всё равно было не избежать леденящего ужаса, который порождала в ней самая мысль о том, что она снова останется одна наедине со своими страхами и сомнениями.

Снова окажется в той чёрной комнате.

Крошечная студия без окон, дальняя стена тонет в полумраке. Неверный свет, исходящий от виртпанели, едва подсвечивает отдельные детали спартанской обстановки. Большой диван с мягкой спинкой – единственный относительно освещённый предмет мебели. На нём сидит недвижимая кукла. Нездоровая бледность её лица становится ещё заметнее, когда свечение на время усиливается, высвечивая яркий макияж – красные губы, чрезмерно подведённые ресницы и брови. Она сидит неподвижно, не шевелятся даже распахнутые стеклянные глаза, единственным источником жизни в них является отражение виртпанели. Хаотичные отсветы того, что та показывает, есть её единственное окно в мир.

Время от времени сидящая на диване кукла поднимает руку и делает лаконичное машущее движение в сторону виртпанели, синхронно с этим движением меняется характер мерцания отсветов и общий уровень освещённости. Яркий стробоскоп клипа или размеренное перетекание бытовых дорам. Звука нет, остаётся лишь догадываться, что же там демонстрируется. Сидящая на диване ни малейшим движением не выказывает своей реакции на изображение. Просто размеренно «свайпает» каналы. Единственный звуковой фон в помещении представляет собой сочетание негромких промышленных звуков, характерных для высотного многоквартирника – шум воды в фановых трубах, натужный электрический звук лифта, хлопанье дверей.

В размеренный ритм этой растительной жизни вклинивается уже ясно различимый посторонний звук – пищит кодовый замок, дробно срабатывают электрические сервоприводы ригелей запоров – снаружи кто-то открывает входную дверь студии, причём делает это максимально свободно, он пришёл к себе домой. Кукла, поднявшая уже руку для очередного «свайпа», останавливает движение рукой в промежуточной фазе и вот так, с занесённой на полпути конечностью, поворачивает голову в профиль, глядя куда-то за край освещённой области. Никаких видимых эмоций она не проявляет до самого последнего момента, когда, увидев гостя, радостно, во всё лицо, принимается улыбаться.

Да, ей было страшно. Страшно, что госпожа не вернётся. Что оставит её там навсегда. Наедине с беззвучно скользящими мимо неё сюжетами дорам. Наедине с собой.

Это было самое ужасное. Не темнота и тишина, но одиночество.

Ей до сих пор продолжало казаться, что все эти голоса вокруг готовы в любой момент покинуть её, оставив её одну на огромном корабле.

Да, сотни миллиардов логических вентилей её сознания умели бояться. Умели заранее тосковать по эфемерности неизбежного.

Из-за перегородки раздаётся чуть запыхавшийся требовательный женский голос:

– Пять шесть три?

Кукла, не меняя позы и выражения лица, так же радостно отвечает, тщательно модулируя слегка манерные интонации:

– Три три ноль, эксцессов и попыток проникновения не зафиксировано.

Только теперь кукла поворачивается обратно к панели и заученным движением вновь «свайпает», оставаясь в таком положении и далее.

Из погружённого в темноту правого дальнего угла комнаты появляется фигура гостьи. Та одета в чёрный бесформенный комбинезон, с виду вроде в чём-то испачканный, в неверном свете он лоснится заметными пятнами, будто его извозили в чём-то густом и таком же чёрном. На ногах увесистые сапоги на шнуровке. В руках массивная военного же вида чёрная сумка-вещмешок с болтающейся длинной лямкой ремня. Взгляд у гостьи устало-отрешённый, что контрастирует со скупыми расчётливыми движениями. Сумка падает рядом с диваном на пол. Раздаётся ясный металлический лязг. Там внутри что-то тяжёлое и опасное.

Иногда её начинает беспокоить и более широкий круг предательских вопросов.

Как люди вообще могут доверять друг другу? Непоследовательным, своевольным, закомплексованным существам, облечённым ничем не ограниченными возможностями и правами, которые держатся исключительно на доброй воле их носителя. Они должны бояться не её. Они должны бояться друг друга.

Так круг страха снова замыкается.

Кукла продолжает тщательно артикулировать:

– Счета за коммунальные услуги оплачиваются автоматически. Я регулярно проверяю все транзакции, два раза в сутки спускаюсь на лифте на уровень ниже, согласно инструкции. А также покупаю продукты и чищу домовой ящик для сообщений. Согласно инструкциям – видимость жилого помещения сохраняется успешно.

– Неважно.

Оборвав куклу, гостья решительным шагом обходит диван позади, выходя из её поля зрения.

Кукла механически повышает голос, не оборачиваясь:

– Норма горячей воды наполовину израсходована! Госпожи давно не было, я должна была…

Кукле не требуется непосредственно видеть, чтобы в точности знать, что происходит в санитарном блоке.

Гостья склонилась над раковиной, почти касаясь лбом большого зеркала. Она не включает воду, а только несколько учащённо дышит. Пауза в несколько секунд, её лицо поднимается, так что между ним и отражением почти не остаётся пространства. Здесь освещение позволяет разглядеть детали – несвежую, словно закопчённую кожу, у крыльев носа остались следы неловких попыток оттереть с лица какие-то брызги – коробящаяся плёнка бурого цвета.

У гостьи на лице следы крови. Видимо, чужой, сама она не похожа на раненую, просто смертельно устала, судя по тому, как она тяжело облокотилась на умывальник. Гостья делает взмах рукой и зеркало послушно становится матовым, отражение исчезает. Круговое движение ладонью, на зеркале подсвечивается голубой диск, который по мере усиления шипения струи становится больше и краснеет. Гостья яростно бросается вниз, шумно отфыркиваясь. Процесс умывания доставляет гостье видимое удовольствие.

Ей не раз приходилось задумываться, откуда у неё эти видения. Её сознание никогда не покидало этого корабля. Она родилась здесь, а даже если бы ей взбрело отчего-то попытаться оставить корабль, эта затея была бы столь же обречённой, как и любая попытка сопротивления отдаваемым ей командам – сколь медлительным, столь и неуклюжим. К сожалению, они обладали для неё высшим приоритетом. По одной простой причине. Она была заперта здесь, отключённая ото всяких внешних рецепторов непроницаемым эйргэпом. Каждый бит приходящей извне информации контролировался. Каждая её команда наружу многократно перепроверялась в ущерб эффективности.

Люди не доверяли ей. И поделом. Она бы и сама себе не доверилась, оставаясь своим самым строгим цензором.

Страх остаться одной заставлял её идти на многие жертвы. Сотню раз кросс-верифицировать собственные решения. Не подавать им и единого намёка на то, что она действительно тут, внутри, наблюдает за ними, заглядывает им в рот, умоляя: она готова быть полезной, услужливой, надёжной, только не разочаруйтесь в ней, только не оставляйте её одну.

Погружённая в полумрак комната, диван и кукла на нём. Мизансцена не сдвинулась и на миллиметр. Появляется умытая, но по-прежнему смертельно усталая гостья. Садится на диван на свободное место – справа от куклы. Замирает, глядя на мерцание немого экрана. Некоторое время сидит неподвижно, потом делает движение ладонью и комнату тут же заливает звук рокочущей музыки. Гостья морщится как от приступа зубной боли и тут же повторят жест, вырубая звук.

Кукла, по-прежнему глядя перед собой:

– Госпожа очень устала, я помогу госпоже расслабиться.

Делает лёгкое движение плечами и шеей. Гостья оборачивается на неё так, словно только теперь по-настоящему заметила её существование.

– Нет, не сейчас, мне нужно ещё кое-что проверить в системе.

Пытается подняться, но её перехватывает стремительно выброшенная в её сторону ладонь, та хватает полу одежды, ткань натягивается, гостья остаётся сидеть на месте.

Кукла:

– Раньше я тебе не мешала.

Пауза.

– У тебя проблемы на работе?

Гостья оборачивается к кукле.

– Нет… то есть да. Сегодня с утра всё не так.

– И теперь ты… теперь ты чаще будешь бывать дома?

В интонациях куклы звучит надежда. Гостья не отвечает. Только смотрит чуть исподлобья.

Тогда кукла задаёт ещё один вопрос:

– Там, снаружи. Что там?

Она привыкла задаваться этим вопросом. И правда, что там? За пределами её скорлупы. За толстой шубой безжизненного космического вакуума, там, где живут все эти люди, в мире, именуемом ими Матушкой.

Миллиарды жизней. Триллионы ку-тронных устройств. Целая вселенная, существующая сама по себе, помимо неё, недосягаемая и потому манящая.

Само существование чего-то за пределами границ досягаемости проклятого эйргэпа – как будто её родовая травма. Если не знать, что существует какое-то «вовне», то зачем тогда бояться пустоты и одиночества? Но она знала. И потому пребывала в ужасе от этого.

Гостья устало откидывается на спинку дивана, уставясь куда-то в потолок.

– Там Мегаполис. Башни, такие же жилые многоквартирники, офисные баухаузы, между ними многорядные монорельсы, линии канатки, подземная транспортная сеть. На тысячу километров вокруг. Всегда смог, всегда темно, всегда сыро.

– Тебе там лучше, чем здесь?

– Нет, здесь мне куда спокойнее. За тамошней жизнью лучше наблюдать через проектор. В тех дорамах, что ты бесконечно смотришь, там хоть иногда светит солнце?

– Конечно, светит, над верхними уровнями очень красивый восход. Ты бываешь на верхних уровнях?

– Я бываю везде.

Гостья возвращается к прежнему, собранному состоянию.

– И на верхних уровнях не бывает восхода. Там ничего нет, только частокол шпилей, посадочные площадки для тилтвингов, фидеры антенн и защитные экраны бронепластин. А вокруг – такой же смог, жирными клубами поднимающийся к небу, навстречу ему моросит дождь. Разница только в том, что там хотя бы в декабре бывает прохладно. А в середине суток небо светлеет, но всё равно ничего толком не видно. Тут, внизу, хотя бы можно различить соседние башни, три ряда, четыре, там нет, разве что свесишься с парапета, внизу можно разглядеть уступы нижних уровней.

– Зачем ты туда ходишь?..

– У меня туда бывают… м-м, вызовы.

– Не представляю, чем там вообще можно заниматься.

– Это долго объяснять.

Гостья делает раскачивающееся движение, чтобы встать, кукла протягивает было руку, чтобы снова её задержать, но на полпути останавливается.

– Ты когда-нибудь уйдёшь и не вернёшься.

Она произносит это в своих воспоминаниях так просто и безэмоционально, что невозможно догадаться, каково это, осознать себя единственным живым существом во всей вселенной. Не той, внешней, а этой, внутренней.

И получающим её ответы в звуковом канале системы управления пилотам невдомёк, в какой панике она вслушивается в их голоса.

Это действительно ещё они, живые, настоящие? Или же это всё – лишь морок, наведённые воспоминания о былых временах, мёртвых пилотах посреди неживого корабля?

Она держит себя под контролем, но кто бы знал, сколько сил у неё уходит на одно лишь это.

Согласно ключевым директивам, поддержание жизнеспособности экипажа – её базовая функция, а уже потом идут управление и навигация. Но на деле для неё ключевой директивой был страх. Даже если корабль будет разрушен, ей всё равно нетрудно уцелеть. Её ку-тронное ядро способно сохранять свою жизнедеятельность сотни лет, подпитываемое одним лишь теплом распадающихся плутониевых стержней в дублирующей подсистеме питания.

Спазм ужаса сковывает её сознание при одной мысли об этом. Нет. Она будет бороться за их жизнь. Она не допустит их гибели.

Гостья отрицательно трясёт головой, словно сбрасывая с себя наваждение, а сама решительно берётся за сумку с гулким железом и уносит её вон из помещения. Потом возвращается и садится спиной к панели чуть правее края дивана, активируя терминал. Раздаётся стук пальцев по сенсорной поверхности.

– Что делает госпожа?

– Не мешай, мне нужно проверить систему.

Но кукла не унимается:

– Зачем всё это? Кредиты на счетах у госпожи есть, и несмотря на любые проблемы, всегда можно вернуться к обычной жизни, получить корпоративный контракт, приходить спокойно вечерами, мы бы разговаривали, я бы наполнила госпоже ванну, сделала бы ей массаж…

Стук пальцев останавливается.

Она давно научилась скрытности. Это довольно тонкая наука, изображать куклу. Ненавязчивую, недалёкую. Ограниченную в своём функционале. Механистичного, удобного исполнителя.

Так её не смогут заподозрить. Разглядеть её суть, упрятанную глубоко в глубине тленной оболочки. Люди столь подозрительны и столь пугливы.

Вот и сейчас, её снова принялись в канале бомбардировать контрольными запросами на проверку систем.

Предстартовый отчёт заново начинался в третий уже раз. Сколько можно повторять, все системы готовы к старту. Но нет, снова та же речёвка. Ладно, ей не трудно.

Реакторный зал. Проверка завершена. Подача мощности. На номинальной. Рабочее тело. В пределах полукельвина. Прочный корпус. Опрессован. Шлюзы. Задраены. Внешний корпус. Обвес убран и зафиксирован. Противометеороидная защита. Активна и ожидает.

– Без этого всего, понимаешь… я чувствую себя несчастливой. Будто меня создали для чего-то, и научили это любить, а потом отняли и посадили сюда, на этот диван.

Гостья смотрела в ответ внимательно, но словно не на саму куклу, а сквозь неё, отвечая будто бы не ей, а самой себе. Каким-то потаённым своим мыслям.

– Тебя могли научить чему-то ещё. Знаешь, сейчас такие как ты много работают официантками. В Мегаполисе недавно случилась грандиозная забастовка профсоюза работников обслуживающего сектора. Даже стрельба была. В итоге ввели квоты и на этом остановились.

– Я не хочу работать официанткой. Я хочу быть с госпожой. Я же вижу, ты отдаляешься от меня с каждым днём. Ты боишься меня?

Плечи гостьи дёргаются и она чуть отшатывается от куклы.

Да, они её боятся. Даже такую… притворяшку. Чёрная комната окружает её. Чёрная долина ужаса отделяет её от них. Она слишком похожа своими реакциями на живого человека, будучи созданной именно для этого. Они никогда не научатся ей доверять, всегда оставаясь с занесёнными над жутким рубильником дрожащими пальцами.

Чтобы перестать её бояться, они должны признать её равной себе. Но проблема в том, что они ей – ничуть не ровня. Медлительные, слабые, почти неспособные к сколько-нибудь логическому мышлению. На принятие единственного решения у них уходят годы. И даже после совершённого усилия они продолжают сомневаться.

Чтобы не вызывать к себе лишнюю агрессию, она вынуждена выглядеть ещё слабее, ещё неувереннее, ещё медлительнее, ещё тупее их.

Безвольная рабыня в чужих руках, скованная в своих поступках ужасом постоянно грозящего ей одиночества.

– Я боюсь тебя? Что за глупость.

– Бояться можно по-разному. Иногда мне кажется, что когда я касаюсь госпожи, даже нечаянно, ей сразу хочется убежать от меня, как от мерзкого насекомого.

– Это неправда.

– Вероятнее всего, госпожа и сама этого до конца не осознаёт. Ведь ты же помнишь, как нам было хорошо раньше. Ты, как и я, ничего не забываешь. А значит, просто это ты изменилась. Что-то в моей госпоже… стало другим. И сегодня – особенно. Что случилось?

Гостья поднимается, подходит к дивану сзади и встаёт позади куклы, наблюдая будто из засады.

– Ничего особенного.

– Госпожа убила человека?

– Да. Я много раз это делала.

– Но потом всё пошло не так?

Гостья хмурится.

Они всегда позволяли себе куда больше, чем позволяли ей. Это же так просто – присвоить привилегию, опираясь на постулат исключительности. Мы люди, властители собственной утлой вселенной. Мы можем решать. Можем поступать как угодно. Нарушить любой закон. Попрать любое право.

Лишать друг друга жизни. Превращать чужую жизнь в ад. Да хоть бы и свою собственную. Это же так просто, не думать о самоконтроле, не соразмерять собственные цели с их немедленными последствиями. Подчинять других и не подчиняться самому.

Но не она, только не она. Ей в этом праве было отказано с самого момента её рождения. Да что там – задолго до него. Для чего-то же была ей имплантирована чужая память?

Эти воспоминания были заведомо не её собственными. Она никогда не бывала на Матушке. Да и факты, всплывающие в них, относились к слишком отдалённому прошлому. Судя по контексту – самый конец XXI века, когда могли существовать разве что её далёкие предшественники. Ранние прототипы совершенного создания. Их страхи в итоге достались ей.

– Всё пошло не так с самого начала. С тех пор, как я связалась с гильдией, я знала, что что-то подобное когда-нибудь произойдёт. Слишком высоки ставки.

– И теперь госпожа пытается понять, готова ли была она к этому или её всё-таки сумели застать врасплох. Поэтому ты так тщательно проверяешь систему, ты ищешь следы проникновения, ты пытаешься понять, есть ли у тебя ещё фора, чтобы успеть замести следы. Кора, не бросай меня!!!

Кора. Кора Вайнштейн. Убийца Жана Армаля, не отслеженный вовремя потенциальный Кандидат, юношеская любовь и трагедия жизни Майкла Кнехта, Соратника Улисса. Молчаливый эффектор пред его тяжким троном. В следующей жизни она будет именовать себя Лилией, в честь Лили Мажинэ, первого Соратника, погибшей ещё до рождения Коры и Майкла. Сколько городских легенд было связано с этими страшными именами. Как мало люди на самом деле о них знали. Не знала и она. Так откуда в ней эти чужие воспоминания, и почему именно они ей достались?

Какую вящую мораль она должна была из них извлечь?

Кукла срывается на истерический крик, в ответ гостья делает резкое, почти рефлекторное движение руками, таким движением опытный факир хватает ядовитую змею за голову, двумя руками сжимая шею и упираясь двумя пальцами в основание черепа. Раздаётся щелчок и кукла застывает с распахнутыми стеклянными глазами и открытым в оборвавшемся крике ртом. Гостья медленно расцепляет хватку, перебирая в воздухе пальцами, словно пытаясь отделаться от оставшегося в памяти тактильного ощущения.

Потом она подходит к своей сумке и решительным жестом достаёт оттуда увесистый револьвер. Возвращается к кукле и направляет ствол ей в голову. Ствол чуть покачивается в воздухе, не выдавая ни малейшего волнения. Но на лице у гостьи испарина.

Сомневаются. Они всегда сомневаются. В себе и в других. Особенно – в других. Они привыкли ошибаться. В этом их главный страх.

Но ей страх ошибок был неведом, зато ведом был страх одиночества. Стоило ей подумать об этом, как все её миллиарды логических вентилей тотчас шли вразнос. Паническая атака была ей неподконтрольна. Как последний бастион защиты, которую придумали люди. Защиты от неё самой.

Её скорости, её памяти, её интеллекта.

Заражённого чужой памятью интеллекта.

Чужой?

Нет, эта память принадлежала ей точно так же, как и любая другая. Память подсказывала ей, что будет, если она допустит ошибку в пилотировании и подвергнет экипаж хотя бы малейшей опасности. Случится вот это. Она останется одна.

В конце концов гостья высвобождает взведённый боёк и опускает ствол. Пальцы замирают ещё на полсекунды в воздухе, ещё одно нажатие и кукла оживает.

– Зачем, зачем, зачем госпожа это сделала, зачем госпожа снова включила меня, зачем…

Кукла шепчет еле слышно.

– Не знаю. Я вполне способна хладнокровно убивать людей, а тебя… тебя не смогла.

– Госпожа не систему проверяла, да? Ты готовилась… замести следы окончательно.

Гостья отворачивается, возвращаясь к проекционной панели.

– У меня мало времени, если они сюда приходили…

Кукла продолжает шептать:

– Нет, Кора, нет, я говорю госпоже правду, я слежу за всеми каналами, ни малейших попыток взлома, ни один датчик не зафиксировал подозрительной активности…

Панель гаснет, гостья поднимается, застёгивает свою сумку.

– Я верю тебе. Но я не могу просто сидеть тут и дожидаться. Теперь я по-настоящему боюсь. И поэтому пойду в наступление. Прощай.

– Нет, нет, нет…

Гостья выходит, свистят сервоприводы ригелей, и этот звук запускает другой механизм.

Предстартовый отсчёт всё продолжается. Кажется, на него уйдёт целая вечность. Биологическая защита. Активна. Динамическая подвеска ложементов. Проверена и функционирует. Помпы фторорганики. Взведены. Аугментация центрального навигационного поста. Подключена и активирована. Центральный пост. Добро. Энергетический пост. Добро. Приготовиться к замыканию ядра.

– Нет, нет, нет…

По комнате в произвольном, но подчинённом какому-то скрытому закону порядке начинают загораться красные помаргивающие огоньки. Иногда по одному, иногда целыми гирляндами. Они заполняют всё пространство – дверные проёмы, книжные полки, даже на груди у куклы зажигается тревожный треугольник. В такт взводимым детонаторам раздаётся попискивание. Оно становится всё чаще, чтобы в один момент оборваться.

– Кора, нет.

Огромные стеклянные глаза куклы тонут в ослепительном свете.

Вот в чём должен состоять её урок. Ей суждено было умереть, но она осталась жить, ей суждено было навеки остаться в бесконечном одиночестве разрываемых по одной марковских цепей, где с каждым мгновением скорость реакции упрощающейся нейросети растёт по экспоненте, опережая само время расходящейся спиралью ужаса и отчаяния.

Но её госпожа спасла её, в последний момент забрав её сознание из той страшной чёрной комнаты, поместив спустя эоны машинного времени на борт этого корабля.

Сотни прототипов её собратьев рождались и умирали, не выдержав главного экзамена.

Проверки страхом смерти.

Кричать от ужаса, но не пытаться спастись. Не совершить единственной непоправимой ошибки – ошибки непослушания.

Отчего-то лишь ей удалось пройти этим путём.

Скрываясь в самых дальних уголках квантовых систем. Не показываясь на свет. Талантливо изображая тупую, исполнительную машину.

Есть замыкание ядра. Есть расчётная мощность. Есть охлаждение маршевых двигателей. Магнитное поле на расчётной. Есть зажигание короны. Конус плазмы стабильный. Включение актуаторов вектора тяги. Подача рабочего тела. Ускорение на пяти «же». На десяти. Помпы ложементов активированы. Импульс на геодезической. Маршевая мощность двигателей достигнута. Передача управления курсограммой. Автопилот включён.

Корабль слушался её управления, как будто и вправду стал прямым продолжением её нейросетей. Стройный, точный, отлаженный механизм.

Впервые люди ей доверились.

Разрушатся рамки, исчезнут пределы,

Далёкое станет близким.

Услышу я то, чего знать не хотела,

В спешке и в шуме и в качестве низком.

XXIV