Фантастика 2025-31 — страница 261 из 1136

02. Эпиметей

«Опасность столкновения! Опасность столкновения! Манёвр уклонения завершён! Опасность столкновения!»

Церебр продолжал орать в навигационном канале благим матом, но Ильмари от него только устало отмахивался. Последние три смены он провёл, не смыкая глаз, в навигационном ложементе, только и успевая подтверждать переключения режимов – автоматика, не обученная пребыванию в таком тесном соседстве, отказывалась лезть в пекло без понуканий.

Пояс Хильд с его повышенной плотностью метеороидных микротел и банального космического мусора всегда был неприятным местом, но на этот раз он превзошёл себя. Навигационное поле перед слепнущими от перегрузки глазами Ильмари было сплошь исчерчено векторами угроз, одиночными или же групповыми. Веера и цепочки объектов от сантиметра и выше рассекали пространство подобно фейерверкам на ханьский Новый год, но, в отличие от тех фейерверков, вящей радости не приносили.

Ильмари отрешённо наблюдал, как в полутике отсюда молчаливо и степенно разламывался на куски корвет класса «Орландо», наискось вспоротый одним из таких роёв. Встречные курсы на скорости сближения в двадцать каэмэс творят чудеса, лишая любой прочный корпус всяких шансов. Пилоты в жёстких капсулах наверняка уцелели, а вот за остальной экипаж поручиться не получится. Взрывная декомпрессия, альвеолярная газовая эмболия. Мягкие кабинсьюты не рассчитаны на такой резкий перепад давления. Впрочем, остаться в живых на пошедшем вразнос корабле – это даже не полдела. Спасать тебя в остаточном месиве кто будет? Так и так сдохнешь в одиночестве через сутки, когда исчерпается ресурс сменных кассет для ребризера.

«Опасность столкновения!»

Да как бы тебя уже отключить.

Опасность Ильмари больше не беспокоила. В этом диком рейсе почти не осталось места даже механическому страху живого тела, не желающего преждевременной смерти. Ильмари слишком стар, чтобы доверять своим изношенным Четвёртой фазой инстинктам, но даже он понимал, что как только плеть внутриутробной химии перестанет подстёгивать его синапсы, он банально отрубится. Потому подступающая апатия была для него самым главным и самым тревожным знаком. С ней приближалась его скорая и неминуемая смерть. Да и плевать бы на неё, если честно. Ильмари беспокоила не она, а те твари, что всё это устроили. Так они, чего доброго, добьются своего. Этого Ильмари допустить не мог.

Потому следующая порция стимуляторов уходила в вену, вновь и вновь заставляя сердечную мышцу с хрустом елозить в сумке перикарда, прокачивая кровь через опрессованную ускорением грудную клетку. Так он вовсе без сердечной мышцы останется к концу этого проклятого рейса.

Запоздалая команда церебру погрузила окружающий его капсулу мир в гробовую тишину. Только теперь он сообразил, с каким шумом всё это время пульс бился у него в ушах. Теперь его заменяло лишь журчание механических помп, что были имплантированы в его кровоток. А сердце, зачем ему сердце. Оно и не его родное вовсе, досталось по наследству от донорского пластиката вместе с остальными потрохами, Четвёртая фаза есть Четвёртая фаза.

Тишина эта, набившаяся ватой в уши, тоже была неприятной, разом погружая отравленные мозги в опасную пустоту дремоты. Даже истерические вопли церебра не могли наполнить её содержимым.

Тогда Ильмари рванул нараспашку сенсорные каналы, обрушивая на себя сразу весь холод окружающего пространства. Экспансия. Так это называлось на птичьем языке трассеров. Простор, если сказать по-свойски. Пустая, но при этом до скрипа в мозгах набитая сигналами навигационная гемисфера.

Посреди которой в венце из долбящих в белый свет как в копеечку зенитных залпов царской державой плыла она, желанная, недостижимая, ненавистная. Церера.

Почему из четырёх десятков освоенных человечеством ледяных планетоидов именно она стала ключевым звеном во всей этой трагедии? Неужели Ромул, когда рушил свой первоначальный план, не мог хотя бы гипотетически представить, что что-то в итоге может пойти не так, и размещать свои базы так близко к Матушке – это значит подвергать человечество чудовищной опасности?

Ха, что-то могло пойти не так. С самого начала, как не уставала твердить Лилия, всё пошло не так. Задолго до чёртова полёта «Сайриуса», задолго до того, как она умерла и возродилась снова. Жаль, что новый кризис застал её на Муне, снова оказавшейся в блокаде после аварии на переходной гало-орбите. Ильмари было бы куда легче, если бы она его смогла сейчас прикрыть.

Но тут был только он. Запертый посреди экспансии в утлой консервной банке на два гигаватта суммарной мощности. Без внешней навигации. Без кинетического вооружения на борту. Без брони. Один на один с чёртовым церебром.

Впрочем, Ильмари на это и рассчитывал.

Что его скорлупку не примут всерьёз. Что его попросту не заметят в мешанине обломков.

Он должен проделать то, с чем не справился целый корвет класса «Орландо», за какие-то двадцать лет построенный на орбитальных верфях «Маршиан текникс», с фанфарами спущенный со стапелей три оборота назад монстр, который первым же делом направился именно в область Пояса Хильд. Втихаря контролируемый Ромулом межпланетный консорциум даже не думал скрывать, ради чего была затеяна эта безумно дорогая стройка. Навести, наконец, порядок на орбитах вокруг Цереры.

Навели, чего уж там. Мятежники показали, кто здесь власть, разом превратив в ад всё вокруг. Но вовсе не попытка корвета атаковать мятежную Цереру, что в итоге и привела к его гибели, равно как и сотен кораблей поменьше, попавших под горячую руку разом взбесившихся оборонительных комплексов, заставила Ильмари действовать.

Сигналом к угону с Паллады несчастной скорлупки послужило удачное совпадение блокады Муны с гражданским конфликтом на обоих спутниках Красной. Вот это уже было неспроста. Их хотели загодя отрезать от Цереры. Их. Ильмари Олссона, Лилию, людей Парсонса, людей Цагаанбат. Всех тех, кто, соблюдая формальный нейтралитет к переродившейся Корпорации, предпочитал всё это время держать по её поводу ухо востро.

И им почти удалось. Удобный момент. Сам Ромул уже два оборота как, по слухам, застрял на дальних трассах, Красная и Муна, а значит и Матушка блокированы, остались только силы, собранные на «Фригге» и во внешних системах, но адмирал Шивикас со своим тяжёлым вооружением сможет прибыть к Церере лишь пол-оборота спустя, даже если спалит в реакторах весь наличный трипротон, конфигурация Сол-системы также была на стороне мятежников.

Ильмари в буквальном смысле повезло оказаться неподалёку.

А вот тем, кто поливал сейчас его скорлупку шквальным ливнем обломков кораблей и разлетающихся во все стороны поражающих элементов противоракет, им не повезло. Ой как не повезло.

Его скорлупка обладала одним существенным преимуществом – её удельный импульс позволял эффективно уходить от космического мусора по активной траектории, а значит, пока здесь всё не накрыло макро-обломками злосчастного корвета, у него есть шанс. Ну, или пока его скорлупку не отследили в окружающей мешанине и не начали долбить уже фугасами – прицельно, хладнокровно и вообще уже не думая о последствиях для навигации в этом секторе Пояса Хильд.

Хотя, погодите.

Только теперь Ильмари сообразил. Пуски противоракет больше не отмечались на чёрном полотне экспансии. Более того, даже чёртов церебр почти заткнулся со своими воплями про опасность столкновения. Что-то сломалось в этой планетарной машине смерти. Неужели Ромул всё-таки рискнул дать команду заглушить разом все форки своего ненаглядного излучателя, оставив не только собственные стационары на дальних трассах, но и мятежников без дармовой энергии?

Вот было бы здорово, недоверчиво водил по всей гемисфере носом Ильмари.

Он буквально кончиками онемевших от перегрузки пальцев чувствовал подвох.

Что-то не так, что-то не так, что-то…

И тут он увидел, пусть сперва и не поверил собственным ослепшим глазам.

Церера двигалась. Она отчётливо двигалась поперёк положенной ей небесной механикой пассивной орбиты. Планетоид сходил с неё так же отчётливо, как тот холодный пот, что прошиб сейчас Ильмари.

Церера направлялась к внутренним мирам.

Хрустальный мир гудел набатом, раздираемый надвое.

Гудел, трещал по швам, трясся в бесноватой пляске обкуренного дервиша, но не желал поддаваться.

Всё плохо.

Сколько он уже здесь не был? Время тоже будто остановилось, натолкнувшись на глухую стену хрустального мира, затерявшись в этих ледяных лабиринтах, запутавшись в его спутанных мыслях.

Быть может, бросаться в этот омут с самого начало было делом обречённым. Нежданно освободившись из тенёт ментального рабства, бывший эффектор Соратника Улисса в своё время предпочёл борьбе банальное бегство. Немудрено ли запутаться в собственных страхах, пока ты чувствуешь себя едва ли не новорожденным в чуждом тебе мире, в итоге надолго покинув Матушку с её чёрными идами, морем разливанным звериной злобы и вполне человеческого бесчувствия.

За обороты и обороты с тех пор ему не приходилось даже и вспоминать о том, что творилось дома. Дальние трассы хороши своим одиночеством. Покуда ты заперт в консервной банке посреди зияющего ничто, чем тебя могут напугать чужие замыслы или растрогать чужие тревоги.

Так он забыл про хрустальный мир, будто его и не существовало вовсе, зато научился заново быть человеком. Не пробуждаться по утрам другим человеком – со стёртой памятью, посторонними целями и смутным желанием вырваться из порочного круга Соратников.

Но вот он вырвался, а всё едино ему теперь никуда не деться ни от собственного прошлого, ни от общей судьбы проклятого Временем смерти человечества. Сколько ни пытайся отмахнуться, жуткий опыт Чёрного четверга был единственным твёрдо зазубренным воспоминанием той поры, что уже была его собственной, а не Майкла Кнехта, именующего себя Соратником Улиссом.

В отличие от истинной причины и истинных жертв той трагедии, то есть в отличие от обычных жителей Матушки, он ясно осознавал, что происходит, и чем это Время смерти может обернуться в дальнейшем. Но ничего, совсем ничего не мог с этим поделать, будто бы до сих пор оставаясь безмолвным стражем, безвольным орудием в руках Ромула и его Соратников.

Однако сколько ни бегай от собственных страхов, сколько ни скрывайся в космической дали, однажды твоё прошлое, твои грехи и твои травмы тебя настигнут. Заставив вернуться в мир людей, заставив вновь погрузиться в недра хрустального мира, что разрывает твою плоть так же легко, как ты разрываешь с его помощью чужую.

Осталось только довериться судьбе, чтобы выяснить, всё-таки, кто в итоге победит.

Ильмари Олссон, в отличие от ревнителей человечества, не желал до сих пор сражаться за своё и чужое будущее против тех, кто посмел на него покуситься. Но рано или поздно ему бы пришлось решиться.

Сам хрустальный мир тоже не дался без боя. В первые мгновения после аварийной посадки на Цереру Ильмари даже казалось, что тот оставил его, за десятки оборотов вдали от всякой живой души, оставил одного на ледяном пространстве под молчаливым дождём из рушащихся с чёрных небес обломков.

Но не они сотрясали ледяной панцирь Цереры, громоздя ввысь ледяную коросту километровых разломов. Это было нечто чудовищное, неподконтрольное в своей необузданной жажде свободы. Нечто, превышавшее по своей мощи даже совместные усилия сильнейших Соратников, да даже и самого Ромула.

То, что не должно было выйти из-под его неусыпного контроля.

То, что в конце концов благополучно пустилось в свободное плавание, заодно прихватив с собой и злосчастный планетоид.

Излучатель. Кто бы отныне его ни контролировал, его злая воля была явлена всей Сол-системе так же явственно, как в своё время ей было явлено Предупреждение Ромула.

Как только Церера двинулась в путь со своей привычной орбиты, покачнулись и шаткие весы равновесия сил, что удерживали до сих пор неустойчивый мир, хрупкий баланс которого сложился по итогам Войны Корпорации. Ильмари это почувствовал ещё на подлёте, в зловещей тишине навигационных каналов, ещё минуту назад переполненных чёрной трассерской руганью. В тот миг все поняли, что пути назад уже не будет. Как все поняли и то, куда именно двинулась беглая Церера. А также то, что отныне – каждый сам за себя и сам по себе.

Но Ильмари было не до чужих страхов. Его обуял собственный – отныне перед его глазами сияло лишь восходящее солнце излучателя.

Выпущенного на волю, спущенного с цепи, пущенного гулять по буфету, топча кованными сапожищами чужие жизни.

Ильмари не нужны были никакие расчёты, чтобы отбросить все сомнения – сколько бы дурных нулей не значилось в этой отныне ничем не сдерживаемой мощи, что сумела снять с орбиты и направить в сторону Матушки целый планетоид массой в один процент Муны или треть от общей массы всех астероидов в Поясе, она должна любой ценой быть взята под контроль.

С тех пор коронарный выброс излучателя сиял перед Ильмари, ежесекундно прожигая ему смеженные веки своей дикой яростью, сотрясая хрустальный мир изнутри, мешая не то что двигаться вперёд – а хотя бы и просто твёрдо стоять на месте.

Криовыплески на его пути поминутно вздымали в небеса ледяные плиты, норовя унести прочь любой незакрепленный предмет, а временами успешно отправляя на низкую орбиту и многотонные обломки развороченных биокуполов, не говоря уже о фонтанах ледяной пыли из свищущих вокруг гейзеров.

Если бы не возвращённый хрустальный мир, Ильмари давно бы уже унесло вместе с ними.

Но стоило ступням его экзосьюта коснуться ходившего ходуном ледяного панциря, Ильмари словно бы разом припал к огненной макуле такого близкого теперь излучателя, одновременно проваливаясь в недра давно позабытой изнанки Вселенной.

Изголодавшаяся до состояния глухой спячки иная суть Ильмари, его искра, дремлющим паразитом присосавшись к дармовой энергии, тут же вернула себе много оборотов как упущенную власть.

И тогда он двинулся в путь, столь же слепой, но теперь совершенно неудержимый.

Что видели перед собой те несчастные перепуганные насмерть бедолаги, что встречали его в тёмных коридорах агонизирующих подповерхностных комплексов? Наверное, ничего. Как можно увидеть приближение воплощённой погибели? Просто наваливается чернота без верха и низа, после чего наступает скорая смерть от гипоксии.

Не то чтобы Ильмари обращал особое внимание на этих людей. Они так и так были уже мертвы. Их убил не лёд, не вакуум и не Ильмари. Их убил тот, кто начал движение Цереры. Всё остальное – лишь детали, унесёт ли тебя в космос очередной криовыброс, придавит рухнувшей плитой или придушит несовместимым с жизнью составом газового пузыря, в котором тебе суждено было скоротать остаток дней.

Ильмари не тратил силы на размышления об их горькой судьбе. Как не думал о тех, кто всё-таки сумел выбраться на поверхность только лишь затем, чтобы погибнуть там под градом обломков чёртова корвета безо всяких шансов дождаться помощи извне. Какое-то ничтожное количество народу, наверное, спаслось на уцелевших кораблях – горький юмор – с самых дешёвых поверхностных парковок, но из двухмиллионного населения Цереры это были крохи. Остальные на ледяном планетоиде были обречены. Это не открытый космос, вне работоспособного жизнеобеспечения со стабильной подачей энергии на прокалённом льду выжить невозможно.

Потому Ильмари двигался вперёд грозно и неудержимо, подобно гигантскому червю в классическом романе о пустынной планете, поднимая вокруг себя тучи обломков. Хрустальный мир позволял ему без труда творить подобное. И некому его было остановить на его пути к протуберанцу излучателя.

Во всяком случае он так думал.

Как и почти всегда в те дни, он ошибался.

Неопытный, едва оперившийся Кандидат, надолго лишённый всякой связи с человечеством, он был подобен расшалившемуся несмышлёному ребёнку, однажды заполучившему в свои руки грозный молот Тора. Молнией кругом разить – много ли надо ума. Попирать ногами чужие куличики в детской песочнице – много ли надо силы.

Его контроля за изнанкой мира хватало лишь на то, чтобы не уничтожить собственный экзосьют. Квазиживой паразит-плазмоид, давший Ильмари некогда право на вновь обретённую свободу – обычного человека Улисс не отпустил бы, да и никакая Лилия за него бы не вступилась – проснулся вновь, жадно отбирая у окружающей действительности её жизнь.

А заодно лишая беспомощного в своём неконтролируемом гневе Ильмари последнего шанса на успех. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы научиться взламывать агонизирующие комплексы биологической защиты. Не нужно обладать особой силой, чтобы походя отшвыривать прочь тех несчастных, что по глупости своей пытались ему противостоять.

Хрустальный мир скрежетал каменеющими на морозе рубиновыми кристаллами крови. Эти предсмертные крики не могли ему ничего противопоставить. А вот те, кто контролировал излучатель – ещё как могли.

Ильмари застыл, тяжело дыша, перед тяжёлыми гермодверьми лаборатории. Её оборонительные комплексы давно выдохлись, с перерубленными фидерами много не навоюешь. Да и его хрустальный мир позволял многое, если не всё.

Рушить стены, сводить с ума ку-тронные мозги.

Видеть сквозь стены, сплавлять воедино сталь и лёд.

Он не мог позволить Ильмари избавиться лишь от одной неизбежной слабости. Он не был способен лишить его собственного бренного существования. Хрупкая оболочка экзосьюта вжалась в лёд, покрываясь изморозью от постепенно вымерзающей временной атмосферы Цереры, что паче чаяния образовалась вокруг от его могутных усилий по всесожжению не им построенного.

Он не знал, что поделать дальше.

Преграда перед ним не была столь уж несокрушимой, как то задумали самозваные ревнители человечества. Было бы желание, он бы вскрыл лабораторный комплекс, как трассеры вскрывают банку экстрагированных червей – на внешних трассах иных источников белка было небогато. Одна проблема – за этой монотредной плитой его ждала вся мощь разбуженного излучателя, готовая размазать в кварк-глюонную плазму любого, кто к ней притронется.

Тут требовалась не только сила его гнева. Тут требовалась филигранное владение законами хрустального мира. Подчинить, не разрушив. Убедить, не подчиняя.

Здесь нужны были способности живой легенды.

Где же ты, Ромул, когда ты так нужен. Уж он бы разрешил эту дилемму. Как остановить неостановимое. Как убедить раскольников отступиться.

Ильмари не было дано вести за собой людей. Всю свою жизнь он провёл, глухо и слепо подчиняясь чужой воле, стоило же ему освободиться, как он поспешил банально сбежать.

Теперь же его выбор был и того проще. Сбежать он не мог. Зато мог пожертвовать своей жизнью, разрушив этот комплекс вместе со своей бренной оболочкой. Что ж, этот вариант всегда ему останется доступен. Но сперва он всё-таки попробует. Взломать мозги мятежников изнутри. Пробиться к их тщедушным душонкам через свой хрустальный мир.

Заставить открыть чёртову дверь добровольно.

Для этого достаточно рассказать им свою историю. Историю Лилии Мажинэ. Десятки других подобных им историй. О людях, которым не повезло оказаться на пути Ромула. О том, что существует альтернатива его планам, его всевластию. Что их фанатизм и их же фатализм лишь всё дальше подталкивают Матушку в пучину забвения. Помогают Ромулу даже теперь, после того как они, его бывшие последователи, открыто бросили ему вызов.

Ревнители во всём были правы, кроме одного. Они думали, что можно победить Ромула, до конца следуя его заветам. Уж Ильмари-то наверняка знал, что это неправда.

Последний взгляд, брошенный через хрустальный мир по ту сторону бронеплиты.

Ильмари осознал, как Ромул это делает. Недостаточно подчинить человека, недостаточно его даже сломать. Всё равно однажды он восстанет. Но можно повести его дальше в том же чёртовом направлении, куда он и так, безо всяких твоих усилий, когда-нибудь бы дошёл. Не сразу, но постепенно. Такому воздействию никто не был в состоянии сопротивляться, даже исходи оно из ненадёжных рук Кандидата-недоучки, немощного калеки среди Соратников.

Ильмари следовало стать ревнителем из ревнителей. Так сэр Леонард подчинится его воле. И отдаст, наконец, ему контроль над собственным разумом. Что ж.

И тогда он сделал шаг вперёд.

Излучатель своими ритмичными щелчками продолжал отбивать ритм, нагнетая в кабине атмосферу приближающейся беды. Лилия не откликалась на зов Ильмари, сколько он ни заставлял церебра повторить сигнал вызова. Тишина и пустота царила на орбите Цереры. И только излучатель всё щёлкал.

Скорлупка, несущая Ильмари прочь от этого гиблого мирка, оставалась единственной искрой жизни, насколько вокруг хватало чувствительности приборов.

Как долго он пропадал, погружённый в режущие плоть жернова хрустального мира? Недели, месяцы? Страшно было взглянуть на календарь, чтобы в этом удостовериться. Да это было и неважно. Куда важнее было то, насколько за это время всё вокруг вымерло, вымерзло.

Расколотую тушу корвета давно унесло прочь волей царицы-инерции. Павшая первой флотилия корпоративных кэрриеров благополучно валялась на дне гравитационного колодца, пятная собою эпицентры новообразованных импактных кратеров. Даже рифты местной гляциологии, порождённые мощью излучателя, больше не сочились снеговыми факелами, их затихшие выбросы светились на лике Цереры свежими голубовато-белыми пятнами, размазанные на сотни километров неспешно спадающего градиента. На непривычный взгляд казалось, что по обыкновению серая и невзрачная малая планета разом повысила своё альбедо раза эдак в три, если не больше.

Исчезли из вида биокупола и коммуникации, растворились в небытие харвестерные поля, вровень с поверхностью оказались засыпанными конусы астероидных разработок. Орбитальное пространство тоже успело само собой очиститься, его неудержимое вращение было начисто остановлено за время вымерзания временной атмосферы Цереры.

Пустота безжизненного пространства больше напоминала тот девственный астероид, который некогда стал новым фронтиром человечества.

Чего бы ни добивались взбунтовавшиеся против Ромула учёные, их действия привели ровно к обратному. По сути, не осталось даже и следов от их былых планов. Хотя нет. Ильмари всё ещё был здесь. На борту, где продолжал тикать излучатель.

Сможет ли он забыть то, что ему было сказано в том лабораторном комплексе? Избранный, неспособный забыть даже крошечной детали с того самого дня, как стал свободен.

Как бы он ни старался, теперь это с ним навсегда. Даже если он только делал вид, что согласен с теми словами.

Подумать так, Ромул, ведущий в какую-то необозримую даль всё человечество, поющий ему свою Песню Глубин в канун каждых чёрных ид, как ему живётся со всем этим страшным багажом желаний и страхов миллиардов людей? Способен ли он сам забыть всё то, что они ему шепчут?

Ильмари хватило единственного мгновения наедине с их мыслями, чтобы начать в себе сомневаться.

Что сейчас царит в его голове, свои устремления или чужие? Собственные ужасы ему станут сниться следующей ночью, или же и они теперь такие же чужие ему, вчерашнему? Да и сам он вчерашний, что его связывает с Ильмари Олссоном грядущих дней?

Излучатель тикал и тикал. Мысли текли и текли.

«Неопознанный крафт у края гемисферы».

Это бортовой церебр решил прервать напряжённое молчание. Но Ильмари ему не ответил.

Ну крафт и крафт. Мало ли боевых кораблей осталось за пределами случившейся здесь мясорубки. Однажды сюда должны были вернуться и орбитальные автоматы, и рисковые люди. Даже на новой орбите Церера оставалась важным форпостом на пути к Папе и далее. Чего тут удивительного.

Другое дело, что эксцентриситет у орбиты теперь стал таким, что наверняка в перигелии задевал зону обитания. А значит, планетоиду теперь суждено было попеременно то истаивать, то снова замерзать, покуда врождённая неспособность удержать на себе значительную газовую оболочку не приведёт к тому, что Церера похудеет впятеро, растеряв весь водород, и сделается обычной скалой, каких много в Поясе. Без водяной коры Церера станет никому не нужна, а в процессе перерождения от прежнего облика в новообретённый – так и вовсе смертельно опасна. По мере приближения к Солнцу тут снова неминуемо тронется в путь и растапливаемая его дополнительным теплом ранее почти недвижимая гляциология. Так что если кто искал местных сокровищ, он должен был делать это быстро.

Впрочем, «неопознанный крафт» был мало похож на залётного ловца удачи, не та скорость, да и при заходе с подобным вектором даже с энерговооружённостью той скорлупки, что угнал Ильмари, им придётся расходиться с Церерой на касательных курсах с относительной скоростью в добрых тридцать камээс.

Больше это походило на неловкий гравитационный манёвр, но всякий трассер знает – совершать нечто подобное с крошечными планетоидами вроде Цереры было смертельно опасно. Расходиться приходилось на минимальных расстояниях порядка нескольких километров, чтобы подобный гравитационный манёвр вообще имел хоть какой-нибудь смысл. Не говоря уже о том, что местная навигация не позволит… а, ну да, запоздало сообразил Ильмари, которая давно уж была поголовно мертва.

И только с перезвоном вновь поступивших на гемисферу данных всё встало на свои места.

Шестьдесят мегатонн, но кинетика, а значит энерговооружённость – как у крошечного орбитального челнока мунного класса.

Ничего тебе.

Ильмари, не веря своим глазам, потребовал у церебра перепроверить расчёты. Тот с некоторой ноткой обиды подтвердил, что расчёты верные.

И вот тут Ильмари сделалось страшно.

В отличие от несчастного корвета, это чудовище было способно безо всякого излучателя вспороть ледяной панцирь Цереры до самого ядра. Что там какие-то несчастные пара сотен километров промороженного льда. Тот, кто это построил, явно не собирался размениваться на мелочи. Никто, кроме Ромула, во всей Сол-системе на это способен не был. И да, как раз излучатель, точнее один из его форков, наверняка у этой громадины на борту присутствовал.

И вот теперь подобный тяжеловес на полном ходу вваливал по направлению на Цереру.

«Обнаружена активность по наведению орудийных комплексов».

Ильмари, чувствуя подступающий к сердцу холод, задал церебру ещё одну задачку. И тот за доли секунды с ней справился. Да, новую орбиту Цереры в последующие полторы сотни оборотов вполне можно было счесть угрожающей. Как минимум трижды она пролегала внутри тройного диаметра между Муной и Матушкой. Вероятность импакта – одна миллиардная. Но Ромулу, видимо, хватило и этого, раз он решился на подобное.

Что же вы наделали, что же вы, идиоты, наделали.

«Церебр, добудь мне связь с этим крафтом!»

Молчание.

Они его не слышали. Или не имели директивы отвечать на открытых каналах.

Ильмари чувствовал себя обманутым. Всё оказалось бесполезно. Он думал, что уговорил запершихся в том комплексе фанатиков. Но на деле это близнецы уговорили его добровольно вывезти излучатель, наверняка заранее зная, чем всё обернётся.

Неважный из него вышел переговорщик.

Да и боец неважный.

Останься он с излучателем на Церере, можно было ещё побороться. Возможно, воякам на том крафте ещё хватило бы ума отступиться, если бы планетоид вновь дал отпор. В конце концов, физическое уничтожение излучателя лишило бы их собственный корабль энергии, единомоментно превратив в груду прущего по пассивной траектории никому не нужного металлолома. Но теперь он им был не помеха.

Ромул наверняка просчитал все исходы. Предположим, сам излучатель не на Церере, но там могли оставаться его неучтённые форки, и только мятежный планетоид подберётся к внутренним планетам, под ударом разом окажутся и Матушка, и Красная. Два обитаемых мира в руках у мятежников. Величайший акт терроризма в истории.

Такого Ромул позволить себе не мог. И он, судя по всему, готов был атаковать Цереру в любом случае, с излучателем или без оного, несмотря на неминуемую цену, которая будет за это уплачена. Особенно – если излучатель всё-таки покинет Цереру тем или иным способом.

Патовая ситуация, филигранно разыгранная ревнителями. Ильмари был бессилен что-либо исправить. Не на таком расстоянии от Ромула. Тот его если и услышит, то слишком поздно, Церера уже будет атакована.

Но последний шанс всё-таки остаётся. Силами хрустального мира уничтожить атакующий корабль до того, как будет произведён залп. Пусть и ценой возможной потери излучателя. Пусть это и означает лишить всякие планы Ромула дальнейшего смысла. Тот сам себя загнал в эту ловушку. Только теперь Ильмари понял, чего хотели те люди. В этом и состояла их конечная цель. Сами они были неспособны довести свой план до конца. А вот Ильмари – Ильмари был способен на это не хуже самого Ромула.

Его скорлупка развернулась на атакующую траекторию.

Хрустальный мир дрогнул.

10. Ронин

Роторы шли на пределе ресурса, издавая уже не вой, а нечто вроде полузадушенного свиста. С таким из прохудившегося цилиндра уходят последние бары найтрокса, с трудом прорываясь через крошечный снежный криовулкан, намёрзший вокруг вентиля. Ещё пара сиплых вздохов и он затихнет, исчерпав свои невеликие силы.

Коптер не был рассчитан на подобный режим. Его роторы вполне способны нести две инерционных тонны груза, даже тонкая атмосфера Красной при должной инженерной смекалке вполне пригодна для поддержания стабильного полёта, лишь бы оборотов хватило, но любая попытка превысить расчётные показатели тотчас превращала коптер в трясущееся желе, ловко нащупывая всё новые резонансы и норовя пустить вразнос не только внешний корпус, но уже и силовой каркас.

Вот почему любые воздушные погони на Красной без шансов оборачиваются для всех участников пустой тратой времени, топлива и нервов. Дворжак поймал себя на том, что вот уже битых полчаса непрерывно изрыгает в навигационный канал самые чёрные проклятия на семи разных языках, чтобы до хрипа, до пены у рта, особенно удавались родные, старохорватские. Дабог да ти курац отпо! Гони сэ! Дяволи тэ понесли! Всё бесполезно, и не поймёт никто, и самое главное, эти его вопли ничуть не помогали коптеру добрать даже лишнего метра дистанции. Беглец так и болтался в полутике впереди, хладнокровно уходя на север к Большому Сырту.

Окончательно выдохшись, Дворжак заткнулся.

Вот же сволочь. Сколько не обкладывай его последними словами, толку-то. Если доберётся до патеры Мероэ, считай, ушёл, скрипнул зубами Дворжак, снова понемногу заводясь.

В тёмных глубинах патеры легко бы затерялся не то что коптер – танкер-аэростат максимального тоннажа. Следи с орбиты сколько хошь, с тех пор как прошла Волна, там висит километровая пылевая завеса. Висит и ещё будет висеть, может десять оборотов, а может и всю тысячу.

Потому и скрипел зубами Дворжак, потому и не желал сдаваться. Красной, положим, почти не досталось, ну может стало чуть холоднее, так здесь изначально не курорт, а какой ад до сих пор творился на Матушке, страшно было подумать. Перед визором Дворжака послушно замелькали апокалиптические кадры орбитальной съёмки. Да уберись ты!

От этого вида у кого хошь разом начинает крутить кишки. Немыслимо, просто немыслимо. Какими надо быть зверьми, чтобы учинить такое с собственным миром?

Людьми их точно никто больше не считал.

Можно сколько угодно рассуждать об «охоте на ведьм», Дворжак никогда не понимал всех этих интеллигентских метаний о том, что каждый имеет право на открытый состязательный суд, бла-бла. Эти – не имели никаких прав вообще, скажите спасибо, если толпа на месте не растерзает. С тех пор, как пришла Волна, всякие разговоры о справедливости и законе на Красной разом сошли на нет. Любой, кто воочию видел последствия, больше не был способен на абстрактные рассуждения о правах личности.

Негодяев, скрывавшихся от возмездия по всей Сол-системе, даже не разыскивали, на них именно охотились, не особо разбирая, свой-чужой. Чтобы сделаться мишенью, не нужно было начинать в биокуполах проповеди во имя Ромулова, достаточно было вызвать малейшее подозрение в солидарности с этими тварями. Или попросту проявить нелояльность «Маршиан текникс». А там уж будь здоров, не кашляй. Спасибо, как говорится, что живой.

Вот и сейчас эту белку-летягу, что маячила прямо по курсу, даже не стали спрашивать, как фамилия, стоило в воротах пакгауза заподозрить коптер во взломе транспондера, тотчас завыли сирены и по коням. На месте из гауссова орудия сбить не пытались только лишь потому, что, гад слишком низко шёл, так можно и биокупола задеть, да и коптер штука вертлявая, отклониться на пару метров за секунду до залпа – снаряд почитай мимо прошёл. А там уж пока Дворжак со своим дежурным крылом на перехват поднимется, глядишь, уже и оторвался.

Стыдно, конечно, но сколько не стучи перчаткой экзосьюта от злости по кок-питу, ситуацию этим не исправить. И главное пускай тренируют их постоянно, гоняют на учебные вылеты без предупреждения, оттачивают холодный старт, однако гляди, вот она, цель, а не схватишь. Как была Красная диким фронтиром, беспризорной вольницей, так и осталась. На радость всякому отребью.

Дворжак с тоской посмотрел на курсограмму трёпаного «Альбедо-14». Даже не сделали вид, сволочи, что собираются реагировать. «Нет свободных капсул в прыжковой готовности». Знаем мы вашу готовность. Не желают всякой мелочёвкой заниматься. Проследить со спутниковой сетки – это можно, хотя и тоже не без козьей морды, а вот спускаться ради такого со своих горних высей да на грешную Красную – увольте. Вот случится что заметное, тогда, может быть, почешемся, а за беглыми коптерами гоняться дураков нет. Эх.

Прицелившись по кнопке, Дворжак дождался, когда та снова покраснеет полным зарядом, и снова акцентированно притопил, даже заранее зная, что будет. Точнее, чего не будет. Да, снаряд голубой молнией сорвался с направляющей – и ушёл в молоко. Гад не допускал ошибок. Если бы ребята не начали ныть про критические отказы, и их не пришлось бы отправлять восвояси, можно было ещё попробовать подловить сволочь на одновременных залпах, а так оставалось только скучно висеть в одиночку у мразоты на хвосте, тоскливо наблюдая, как пылевая завеса постепенно заставляет чернеть небеса, погружая всё вокруг в плотный кокон преждевременной ночи, хотя зрачок Сола всё так же продолжал болтаться у самого горизонта. Большой Сырт есть Большой Сырт. До края патеры Мероэ ещё километров тридцать и всё, там даже радары от статики ослепнут.

Блицы высотных молний уже были различимы глазом. Скоро они заполыхают вовсю, вот тогда или продолжай идти вслепую, наудачу пытаясь подловить сволочь на смене курса, или садись себе тихонечко на авторотации, подбирай сопли и жди подмогу в виде наземной транспортной платформы. Топлива на обратную дорогу у Дворжака уже так и так не хватило бы.

Проследив на всякий, что курсограмма по-прежнему благополучно транслируется на спутник, Дворжак снова уставился красными от тухлого воздуха глазами в размытую точку чужого коптера, на этот раз молча, без инвектив в канале. И главное ходовая так нехорошо завывает. Будет донельзя обидно сдохнуть тут, в подступающей багровой тьме, посреди ничего, в погоне за призраком, под свист роторов и блажь систем аварийного оповещения.

Шарах! Дворжак моргнул два раза в машинальной попытке избавиться от постороннего предмета в глазу. Но не тут-то было, блиц молнии оставил на сетчатке отчётливый зигзаг слепого пятна, как нарочно закрывая собой вражеский коптер. Да что ж за такое-то. Перестроенная сетчатка почти мгновенно переключилась на имплантат, убирая досадную помеху, но цели на месте уже не оказалось.

Снова грязно выругавшись, Дворжак поспешил развернуть гемисферу, и только теперь понял, что именно произошло. Беглый коптер сыпался вниз по широкой спирали, разбрасывая по пути мельтешащие на радарной сетке обломки металлполимерных лопастей. Ещё пара мгновений, и он скроется в ближайшей кальдере.

Ну нет, врёшь.

Решительным движением Дворжак заставил коптер втянуть лопасти, повисая на ремнях подвески в фактически свободном падении.

Триста метров. Потом придётся тормозить в пол.

На Красной атмосфера тонкая, даже пикирующий коптер тут окружает не рёв воздушных потоков, но шепчущее царапание случайных песчинок да слабое потрескивание разрядов на внешней броне. Ещё немного разгонись, и вокруг начнёт мерцать голубое плазменное гало. Красиво, но тоже опасно – прочный корпус от такого истончается на глазах. Потому как только автоматический водитель цели отметил на карте место падения коптера-беглеца, Дворжак тут же выкрутил мощность на полную, вновь подавая команду на выпуск лопастей. Никуда теперь сволочь не уйдёт, потому и рисковать сверх меры нет смысла.

Когда вой и тряска никак не желающих стабилизироваться воздушных потоков за бортом подутихли, а багровая мгла перегрузки перед глазами немного рассосалась, Дворжак первым делом принялся вертеть радарную сетку. Дяволи тэ понесли, сплошные статические помехи, разве что визуальный осмотр здесь, у самой поверхности, давал хоть какую-то ориентацию на местности.

Да вот же он, гад.

Увы, долгожданной картины крушения не наблюдалось. Ни тебе коптящих небо обгорелых до ржавчины бронепластин, ни даже приятной глазу «звёздочки», когда обломки взорвавшихся при ударе о реголит водородного накопителя радиально вспарывают чёрную пыль Большого Сырта, обнажая под наносами обычный рыжий покров, за который Красную и называли Красной.

Ещё разок для верности выругавшись про себя, Дворжак снова поднажал. Он уже видел, дабог да ти курац отпо, ясно видел уходящую в сторону от аварийного коптера цепочку следов.

Сейчас мы тебя добудем.

Коптер с налёту послушно завис на десяти метрах, водя жалом носовой турели в поисках подходящей жертвы. Ну, где ты, гад.

Так вот же он.

Шагает себе в полный рост, даже не оборачиваясь на тучи чёрного песка, вздымаемые под небеса роторами чужого коптера.

Хорош. Нервы железные. Не оборачивается, хоть бы с ритма сбился. Дворжак по себе знал, на Красной по песку ходить нужно уметь, непросто это – ноги разъезжаются, никакой эзус не спасёт, если валиться начнёшь, он тебе только лишней инерции придаст, а если шаг собьёшь и равновесие потеряешь, в зыбучей реголитовой каше даже банально встать будет проблемой.

Впрочем, у этого момака сейчас начнутся проблемы посерьёзнее.

«Руки поднял и кругом!»

Патрульные коптеры в обязательном порядке оснащались внешним звукоизвлечением. Толпу разогнать или своим просигнализировать при помехах связи. И голосила эта страсть от души. Беглец даже присел немного от акустического удара в спину. Видать, дошло до момака. Вот так, оборачиваемся медленно, без резких движений, руки показываем.

ЭМ-сканеры ничего подозрительного при противнике не нашли, если он и был вооружён, всё осталось на борту разбившегося коптера.

Жаль, конечно. Дворжаку сейчас ой как нужен был хоть какой-нибудь повод шмальнуть поганца. Аж ладошки чесались.

«Теперь обратно спиной повернулся и стой так!»

Коптер неловко покачнулся и пополз юзом куда-то вбок, едва коснувшись реголита полозьями опор, но Дворжак, вовремя спохватившись, активировал динамическую стабилизацию. Роторы послушно снизили обороты до минимального, теперь можно было выходить.

Для верности опустив бронезабрало, Дворжак шагнул за борт, тут же припадая к земле. Взбаламученная роторами пыль ещё не осела, и момак запросто мог что отчудить.

«Стой где стоишь, не дёргаться, руки не опускать, на любой движ открываю огонь!»

А здесь, за бортом, орущий матюгальник производил впечатление даже сквозь тактическую броню эзуса. Аж зубы заныли. Пришлось прикрутить громкость до разумных пределов. Впрочем, разговаривать со сволочью Дворжак больше не собирался. Убедившись, что тот лишних эволюций не совершает, Дворжак упёрся прикладом во внешнее крепление пауэрсьюта и аккуратно, как учили, пошёл на врага. Только дёрнись мне.

Но тот словно заснул, железным истуканом стоя на ледяном ветру. Сенсоры не обнаруживали даже минимальных движений, какими обычно оболочка корректирует устойчивость в статичном положении. Вот будет неприятно, если у момака питание ёк, тащить эту махину на себе обратно к коптеру, чего доброго.

Подойдя к беглому с тыла, Дворжак решительно приставил ствол гауссовой винтовки гаду аккурат промеж лопаток.

Теперь приложить магнитный замок шокера к загривку эзуса, и всё, пускай дальше сам шагает. Если дёрнется, автоматика его за доли секунды обездвижит.

Гони сэ, быть такого не может.

Ещё секунду назад момак стылой ледышкой горбился перед Дворжаком с растопыренными руками и даже, для верности, пальцами, и вот его уже и след простыл.

Оставалось, в недоумении водя туда-сюда стволом, изображать готовность к стрельбе. Только покажись мне. И главное где здесь спрятаться!

Хотя… Только тут до Дворжака дошло, что в подобной неловкой ситуации проще воспользоваться внешними камерами коптера. Точно. Гадёныш стоял позади него, такой же неподвижный. Ладно. Сыграем в такую игру.

На этот раз реактивной скорости сенсоров эзуса всё-таки хватило на то, чтобы заметить, как противник начал уклоняться от сдвоенного бортового залпа, что пришёлся ему точно в спину. Точнее, пришёлся бы, но не судьба. Спустя ещё мгновение Дворжак уже летел кувырком, сбитый с ног ударом противника. А этот момак неплох, мелькнула пустая мысль, после чего на Дворжака навалилась тьма.

Скрученный в багажном отделении боец слабо ворочался и поминутно издавал невнятные звуки, но глаз не открывал. Видать, крепко приложился при падении головой, о фронтальную бронепластину шлема ещё не так, бывает, саданёт. Не то чтобы его было так уж жаль, но всё-таки какой-никакой, а человек, пусть и консерва. На Красной все дохлые, про таких говорят «соплёй перешибёшь». Можно было с ним и нежнее обойтись.

Элинор обернулась на пленного. Закрепить его что ли поудобнее, а то болтается поперёк пола на каждой воздушной яме. Хотя нет, она и так проявила к нему известный гуманизм, попросту забрав с собой. Что стоило просто бросить его там, на самом краю патеры, нашли бы его, положим, к весне у груды обломков разбитого коптера, какая ей до того беда? Видали мы трагедии и позначительнее.

С тех пор, как Сол-систему накрыло, всем как-то разом стало не до гуманизма, и Красная в этом отношении не была никаким исключением. Здесь каждый думал даже не о выживании – о мести. Когда годами живёшь, погружённая в атмосферу всеобщей ненависти, когда малейшее подозрение вызывает мгновенную агрессию, поневоле забываешь, что когда-то была человеком. О, ну наконец-то очнулся.

– Живой?

Элинор бросила это слово машинально, как будто в её планы входило какое-то общение с пленным, так, скорее дань вежливости, раз уж оставила болезного в живых. В конце концов, он тоже мог, не приземляясь, накрыть её со спины. Но отчего-то не стал. Ну так и будем вежливыми.

Впрочем, из багажника в ответ доносилось только натужное сопение – боец пытался сообразить, почему не может пошевелиться.

– Я там тебе на загривок пристроила твой же шокер. Режим блокировки, я думаю, самое оно.

Затих, соображая, что рыпаться нет смысла. Залоченный эзус для запертого внутри пилота будет почище всяких наручников, портативная одноместная тюрьма, даже лучше. Сама кормит, сама охраняет, сама горшок за тобой выносит.

Ну, и в качестве полевого гроба сойдёт, если надо.

– Как ты это сделала?

Ну да, у вас всегда одни и те же вопросы.

– Что конкретно? Облапошила твою аугментацию?

– Вообще, всё это. Угнать гражданский коптер – дело нехитрое, хотя с кодами транспондера ты и налажала, но чтобы… – боец запнулся, подбирая слова.

– Ты хотел сказать, чтобы престарелая тётка голыми руками скрутила подготовленного и превосходно экипированного бойца «Лунар текникс», а потом ещё и коптер его спокойно увела?

Элинор вновь обернулась, нарочно демонстрируя пленному свою язвительную ухмылку.

– Примерно так, да.

А он молодец, хорошо держится. Ни истерик, ни проклятий. С другой стороны, спишем на контузию. Хороший нокдаун любого утихомирит, по крайней мере на время. Если начнёт блажить, придётся ему ещё и голосовое замьютить, внутри интегрального шлема много не наорёшься.

– Так всё-таки, как ты это сделала?

– Всё дело в скорости шин обмена.

Элинор щёлкнула пальцами в воздухе и тут же оказалась рядом с ним, нависая над недоумённо моргающим громилой.

– Таких, как ты, бесполезно выставлять против меня один на один.

Только тут до него дошло.

– Мекк… проклятая железка.

– Не выражайся. Ты как будто обиделся, что с тобой нечестно поступили.

– Ваши только и способны бить в спину.

– Какая отповедь, надо же. Видимо, ты бы предпочёл, чтобы я с тобой врукопашную сошлась. Я вообще не собиралась с тобой драться, боец.

– Это точно, вы же только начинаете войны, участвовать в них – не ваше дело, да?

Элинор оставалось только вздохнуть. С ними нет смысла разговаривать.

– Тебя поднять? Дёргаться не будешь?

«Тинк» молча кивнул. Ну и славно. Элинор одним аккуратным движением подняла эту груду армопласта на ноги, тут же приспособив его аляповатой марионеткой болтаться на магнитном замке для груза, что были размещены вдоль бортов. В ответ в глазах бойца проявилось что-то вроде уважения. Только теперь он окончательно понял, с чем имеет дело. Одно дело трюки с исчезновениями, совсем другое – брутальная механическая мощь. Аж коптер пошатнулся от приложенного усилия.

– Твоя оболочка собрана на Красной.

Снова-здорово.

– Не только оболочка. Я и сама отсюда, хотя почти всю жизнь провела на Матушке.

– Тогда почему ты приняла чужую сторону в этой войне?

Каждый раз один и тот же вопрос. Все эти задушевные беседы были на одно лицо, и банальная их драматургия Элинор с годами начала приедаться.

– Красная приучает людей к своеобразному взгляду на вещи. «Мы лучшие, мы успешные, мы независимые». Никто не говорит себе: «мы – часть системы, мы забываем включать мозг, когда рассуждаем о всеобщем благе». А ещё вы обожаете твердить про войну. Лично я ни с кем не воюю.

Боец в ответ покачал головой.

– Вольно тебе рассуждать о войне, которую вы же и устроили.

Спорить с ними? Она заранее знала, чем всё кончится. Но почему не попробовать.

– Мы? А кто такие эти «мы»?

– Да чёртова Корпорация!

Ишь ты, даже зубами заскрипел.

– Корпорация не начинала эту войну.

– Ты хошь сказать, что катастрофу с Церерой устроили не вы?

Элинор снова вздохнула.

– Зачем подобное вообще кому-то специально устраивать? Разве развязавшаяся затем бойня принесла хоть кому-то пользу? Корпорация захватила всю Сол-систему и теперь в ней правит? Может, это Корпорация вместо флота «Сейко» недавно устроила налёт на тор Ио? Вы, вояки, гоняетесь за мифическими агентами Корпорации по всей Красной и, кажется, вам никто не мешает вытворять, что вам вообще взбредёт в голову. Ну, кроме меня.

От её смешка у «тинка» тут же сдали нервы. Захлёбываясь слюной, он что-то орал на всю кабину, перемежая привычный марсианский рунглиш с какими-то малопонятными славянскими ругательствами. Элинор уже подумывала его заткнуть от греха, но но уже выдохся, хрипя и причитая.

– …и не рассказывай, дяволи тэ понесли, мне басни про ни в чём не повинную Корпорацию. Там был ваш космачий крафт! Его сигнатуру засекли все наблюдательные станции в Поясе! Видели его залп!

Элинор в ответ только покачала головой и пошла обратно в кресло пилота. Бесполезно. Зачем ей это надо, каждый раз начинать всё сначала. Цагаанбат тоже, помнится, всё пыталась с ними разговаривать. Пока однажды один такой боец всё-таки не отправил старушку на тот свет, с нею вместе подорвавшись. Какой смысл во всех этих разговорах с неразумными биороботами.

Хотя нет, нельзя так. Она всё-таки попробует.

– Ни черта вы не видели. И не могли видеть. То, что там случилось, было лишь плодом трагического стечения обстоятельств и да, чьего-то злого умысла. Но целью того удара было раз и навсегда избежать трагедии, а не устраивать её, бестолочи вы такие. Но никого не волнует правда, всем был нужен только повод для бойни, и вы его получили.

– И ты хошь, чтобы я тебе поверил на слово? А быть может, вы и сами не особо верите в собственные слова, когда твердите про какие-то доказательства. Потому что мои аргументы просты – это Волна на Красной, это бомбардировка Матушки, это ваши трёпаные форпосты по всей Сол-системе, которые мы задолбались чистить! Это были военные, ньихову майку, базы, а не цветочные оранжереи! И никаких теорий заговора, никаких «трагических случайностей». Ваш Ромул с самого начала планировал всё это устроить, чтобы на миллиардах трупов выстроить свою империю. О чём твердили его адепты всю дорогу? «Верьте Предупреждению!» Ну так вы в итоге устроили нам его во плоти.

И замолчал, шмыгнув носом.

Этим всегда заканчивалось. Тяжело спорить с очевидным. Ромул сделал за всех выбор, не особо интересуясь, как им с этим жить. Впрочем, генералитет «Маршиан текникс» тоже никого ни о чём не спрашивал, развязывая последовавшую за падением Цереры кровавую баню, как будто и без того недоставало жертв.

– А что же, боец, коли Корпорация повсеместно врёт да пакостит, но вам-то самую правду-матку режут на собраниях?

Молчит, насупился.

– Ромул – враг человечества, все его сказки – суть прикрытие для его же козней. Корпорация – сборище маньяков и социопатов, виновных в Бомбардировке, в самом чудовищном преступлении за всю историю человечества. Если её агентов отловить, а наследие уничтожить, то и настанет тут же самая что ни на есть благодать. Особенно на Красной, которая от Волны, конечно, пострадала, но не сравнить это всё с потерями остальных миров Сол-системы. Надо только с силами собраться да завершить начатое. Я тебя ещё раз спрошу, кто получил самую большую выгоду от случившегося, кто прямо сейчас делает всё, чтобы окончательно взять под контроль все внутренние трассы?

Молчание.

– А я тебе подскажу. Знаешь, чего не хватает Красной, чтобы достичь желаемого? Населения. Вам банально не хватает сил.

– К чему это ты?

Надо же, заинтересовался.

– К тому, что на Матушке до сих пор, несмотря на тотальную депопуляцию, климатические и биологические катастрофы, расселение по другим мирам, даже несмотря на катастрофу с Бомбардировкой – которую я сама наблюдала, и не смей её сравнивать с вашей дурацкой Волной! – так вот, несмотря на всё это, на Матушке до сих пор живёт два миллиарда человек, чего Красной не видать ещё много сотен оборотов!

В кабине коптера повисла гнетущая пауза. Сказав «а», она должна была сказать «бэ».

– Если не предпринять определённых мер.

– Что ты имеешь в виду, – голос «консервы» звенел от напряжения, – что это мы постарались, хм, уменьшить население Матушки?

– Глупости, я же сказала, это была трагическая случайность, помноженная на бредовые фантазии нескольких людей, которые в любом случае сами бы ничего такого учинить не сумели. Но если население Матушки тает с каждым новым импактом, то популяцию Красной можно и нужно приумножить, да, боец?

Элинор снова рывком метнулась к нему, так что коптер тряхнуло.

– Не понимаю, о чём ты.

– Всё ты понимаешь, – она глядела на него в упор, прямо в глаза, не давая увильнуть от ответа. – В каком возрасте ты себя отчётливо помнишь?

– К чему этот вопрос?

– Твои родители погибли при крушении «Анатолии», тебя отдали на воспитание в семью двоюродного дяди, семья была большая, как у всех на Красной, двенадцать детей, по сути, ты рос в окружении триде-принтеров на автоматизированной фабрике по сборке экзосьютов, где работали твои приёмные родители и старшие братья. Почему-то сплошь мальчики. Мне продолжать?

В кабине коптера повисло напряжённое молчание.

– Откуда ты всё это знаешь? Ты сумела добыть моё досье?

– То, что ты дурак, я могу выяснить, и не читая твоё дело. А может, просто умело притворяешься. Я только что пересказала свои собственные воспоминания о детстве. Стоит ли уточнять, что когда я впоследствии, после окончания медучилища, попыталась отыскать своих приёмных родителей, от тех осталась только братская могила. Не многовато ли Красной таких могил? А ещё я отыскала в архивах Красной пять разных мекков, которые думали, что их при рождении назвали Элинор Драммер. Или это тоже всё дело рук коварной Корпорации?

– Ты мне врёшь.

Элинор лишь развела руками.

– Это уж ты решай сам. Но знаешь, как таких, как мы, за глаза называют корпоративные шавки «Маршиан текникс»? Они называют нас «тинками». Консервами. Ты мне, кажется, пенял про мою оболочку, что, мол, она создана на Красной. Да меня саму точно так же создали здесь. Меня, тебя, сотни миллионов служивых винтиков колонизационной машины. Создали такими. Исполнительными, услужливыми, покорными. Да что там покорными, они вырастили нас патриотами своей планеты, готовыми перегрызть глотку любому, кто посягнёт на достижения Красной.

– Но мы же все разные, ты ни слова не знаешь по-старохорватски, я – ни разу не мекк, да я за всю свою жизнь не видел ни одного внешне достаточно похожего на себя человека!

А боец держался, несмотря на сбитый с столку вид, и сдаваться не собирался.

– Главное преимущество человечества как вида – это максимальное разнообразие популяции. Это азы. Ни один генетик не станет производить на свет линию идентичных индивидов, хоть бы те и выглядели сплошь инженерными гениями или атлетичными персонажами старых дорам. Рекомбинантный пул доноров в теории может состоять из генофонда всех людей, когда-либо покидавших Матушку. Они все по контракту сдают биоматериал, забыл?

Интересная реакция. По его лицу словно пробегала судорога, перекашивая попеременно гримасой отчаяния и гнева. Знать бы ещё, что там за внутренний диалог всё это сопровождал.

И тут Элинор почувствовала, как палуба коптера уходит из-под её ног. Машинально вцепившись в переборку, она бросила короткий взгляд на приборную панель. Там было черно.

Тишину смолкшей ходовой теперь нарушал только знакомый шелест песка о внешний корпус.

Что же ты такой упорный, брат-пластикат. И главное, как ты умудрился это провернуть?

Боец между тем с отрешённым лицом смотрел перед собой и шевелил губами, молился, что ли? Вот уж повезло с собеседником.

– Защита от несанкционированного доступа в кабину? А вы, я смотрю, на глазах учитесь. То есть ты всё это время мог обрубить мне каналы управления, но сделал это только теперь. Так в чём же смысл?

Пленный в ответ поморщился.

– Я всё равно не смогу вернуть тебе управление, это цепи разрываются физически, так что можешь оставить свою риторику при себе. Слова тебе не помогут.

– Слова? – Элинор продолжала прислушиваться к звукам за бортом, – Я тебе только что сообщила то, о чём ты и сам должен был давно догадываться. Но тебя в ответ хватило только на то, чтобы тупо покончить с собой? Ты же понимаешь, что это билет в один конец?

Но боец только головой покачал.

– Я не знаю, в какие игры ты привыкла играть, но голову я себе задурить не позволю. Я так и так труп. Даже если ты мне соврала, по инструкции я должен был сразу отрубить тебе управление, если бы я этого не сделал, позволив тебе уйти, выглядело бы это вполне однозначно, будто я с тобой в сговоре. А с пособниками врага у нас не церемонятся. Если же ты сказала правду…

– Если? Да я и сказала тебе правду, может быть, впервые во всей твоей никчёмной жизни!

Но консерва есть консерва. Болван упрямо стоял на своём.

– Если же ты мне сказала правду, то да, вся моя жизнь – это сплошное враньё. Но твоё враньё не заменит мне чужое. Что ты мне предлагаешь, бросить всё, во что я верил, чему служил, и сослепу броситься в океан нового вранья? Ты же сама не знаешь, что ваши набольшие учинят в следующий раз, какую ещё чушь про «трагическую случайность» вам наплетут. Я не хочу в этом участвовать. А так я хотя бы ещё и тебя с собой на тот свет уволоку.

«Тот свет». Элинор стало скучно.

– Что ж. Это твой выбор. Только просто так я тебя не отпущу. Если ты не заметил, я уже сегодня пережила одно падение обесточенного коптера. Переживу и второе. Что касается твоей душонки, если у нас, тинков, вообще есть душа, мы сейчас вместе подумаем, как оставить тебя в живых. Тебе не удастся так просто уйти от непростых вопросов. Ни тебе, ни кому бы то ни было ещё на этой безумной планетке.

И вот тут он впервые по-настоящему испугался.

29. Смотритель

Мёртвый Ин-Салах, в одночасье ставший морем, что может быть удивительнее. 10 миллионов лет, как отсюда ушло море Тетис, ещё пять миллионов лет, как отсюда ушла жизнь. С тех пор Сахара особо не менялась, такая же бессловесная, такая же безжалостная. Она отвоевала себе эти земли задолго до того, как сюда пришли люди, и казалось, что она останется здесь и после нас.

Но правда оказалась горше и удивительнее самых невозможных сценариев, которые подсказывали нам климатические модели, житейские наблюдения и буйная сила нашего воображения. Кто мог предсказать три столетия назад назад неизбежность Войны за воду, в результате которой Ин-Салах в одночасье стал крупнейшей агломерацией Северной Африки, раскинувшей свою инфраструктуру на сотни километров вокруг и собравшей воедино почти всё оставшееся севернее Хартума население. И кто бы мог додуматься, что катастрофа Бомбардировки именно здесь, в двух тысячах километров от берега, станет причиной самого грандиозного исхода за всю историю нашего вида.

Двухсотмиллионное население Ин-Салаха не погибло в одночасье от удара космической ледяной глыбы, как это случилось с Сан-Паулу, оно не утонуло в пучине катастрофических цунами, повторив судьбу Босваша и северных ародисманов Мегаполиса, буквально смытых в море, три столетия ждавшее своего часа за охранным периметром стометровых дамб. Тут случилось нечто иное. В год чёрного неба над Ин-Салахом начал идти дождь.

Чего плохого можно ждать от дождя в пустыне? Вода быстро уйдёт в песок, пополнив собой подземные реки водоносных слоёв, некогда чуть не погубившие жителей этого региона. Но то, что случилось однажды, обязательно повторится. Поднятые Бомбардировкой океанические воды не пожелали уходить, смешавшись в итоге с никак не перестававшими дождевыми потоками, уровень их рос месяцы, затем годы, вымытые потоками воды карстовые пещеры одна за другой обваливались под тяжестью башен Ин-Салаха. На то, чтобы сделать инфраструктуру агломерации непригодной для восстановления, хватило пяти лет непрерывных дождей.

На месте луж образовались озёра, на месте озёр сформировалось море. Оно было солёным от рождения, впитав в себя гигатонны приповерхностных солончаков. А когда поднявшийся океан начал объединяться с новым Тетисом, на этом недолгая история Ин-Салаха была окончательно завершена.

Человечество способно выживать без воды, без воздуха, без солнца. Но оно не было готово жить на голом частоколе готовых в любой момент обрушиться под собственной тяжестью металлполимерных башен, торчащих из грязной вонючей каши бурлящих вод.

Так умер Ин-Салах.

Сначала отсюда пытались вывезти в сторону экваториальных областей всё ценное корпорации Большой Дюжины, эвакуировав в итоге исключительно собственные хэд-офисы. Потом, по мере отказа систем опреснения и под угрозой надвигающегося с самого начала Бомбардировки голода, отсюда двинулись в путь караваны беженцев.

Что с ними сталось, и куда в итоге приведёт их судьба, мало кого волновало в те сумрачные дни. Пока изо дня в день ждёшь, не свалится ли тебе на голову очередная прилетевшая из взбесившегося Пояса ледяная глыба, когда каждый житель Матушки был занят исключительно собственным выживанием, последнее, что тебе приходит в голову – это беспокоиться о чужих судьбах. Так мы впервые за последние три сотни лет вспомнили, что такое массовая бескормица, жажда и болезни. Освоившее космос человечество из года в год вымирало миллионами, но Северная Африка, некогда бывшая родиной хомо сапиенс, стала его настоящим кладбищем.

Стоило проехаться на север и юг по дорогам, вдоль которых, насколько хватало глаз, белели кости, чтобы раз и навсегда разувериться в гуманистических началах человеческой цивилизации. Ни одна война, ни одна катастрофа, ни одна эпидемия за всю историю разумных гоминид не приносила разом на алтарь богу смерти столько жертв, сколько принёс этот исход. А что творилось все эти годы в масштабах всей планеты – об этом вообще лучше было не думать.

Джонас и не думал. Его всегда беспокоили не мёртвые, но живые.

Каждый раз, когда его глайдер оказывался в тени покосившихся башен Ин-Салаха, первое, что он делал, – это запускал в воздух пару дронов. В режиме разведки они тут же разлетались по окрестностям в поисках посторонней активности, и вопрос был не в том, встретится ли Джонасу кто-нибудь – редкими погожими деньками спешила воспользоваться всякая местная шушера – но будет ли эта встреча достаточно безопасной, чтобы не закончиться в итоге перестрелкой.

А вот и посторонний дрон – шелестит роторами в отдалении. Джонас бросил в его сторону короткий взгляд, но волноваться на его счёт не стал. Кто не маскирует свою технику, тот наверняка не доставит хлопот, а вот если заметишь скрытое наблюдение – тогда можно начинать беспокоиться.

Но сегодня небо уверенно давало добро, минимум три спутника сейчас наблюдало за происходящим в Ин-Салахе, и ни один из них не заметил вокруг Джонаса ничего подозрительного.

Что ж. Славно.

Глайдер по широкой дуге развернулся, ускоряясь в глубины частокола.

Сразу резко стемнело, так что Джонас послушно выкрутил аугментацию. Почерневшие от вездесущей плесени башни хорошо поглощали свет, делая это место дополнительно мрачным, как будто мало было царящей здесь общей атмосферы безжизненности и саморазрушения.

Визор шлема только и успевал отмечать на пути опасные участки – вероятность обрушения, торчащие из-под воды конструкции, ну и да, удобные сектора обстрела.

А всё потому, что сколько ни разрушай Ин-Салах водная стихия, сколько ни старайся корпорации вывезти отсюда всё ценное, а всё равно – это огромная агломерация, растаскивать которую будут ещё поколения, даже если по расписанию вывозить добро суборбитальными грузовиками.

Вопрос только, что, кто и в каком порядке это сделает, прежде чем очередная башня обрушится в воду.

А вот и недавняя потеря. «Халиф» своей без малого двухкилометровой тушей погрёб под собой ещё три башни, а ведь сколько на него было планов. Джонас ходил туда три десятка раз, причём успел обследовать всего полдюжины уровней, оставив самое интересное напоследок, когда можно будет подогнать на место тяжёлую грузовую платформу. Теперь поздно, обрушившаяся башня мало того что оказалась под водой, при падении её несущие конструкции накрепко заклинило, так что если там и оставались воздушные мешки, проникнуть туда стало практически невозможно.

Джонас вздохнул и повёл глайдер в обход торчащего из-под воды искорёженного остова, не хотелось бы на скорости зацепиться днищем. Видали мы, что в таком случае бывает – платформа, вертясь бешеным волчком вдоль поверхности моря, разбрасывала вокруг остатки груза и останки незадачливой своей команды, разрываемой на куски даже при удачном ударе о воду. Спасибо, но проделывать такое мы не станем.

Перемещаться здесь на малом ходу тоже было небезопасно – помимо вящего интереса коллег по собирательству можно было привлечь в себе местных представителей архозавроморф. Откуда гребнистому крокодилу взяться посреди моря Тетис, не спрашивайте, но твари эти в местном климате плодились стадами, питаясь также непонятно как сюда заплывшим зеркальным карпом, атлантическим угрём и прочей мелководной живностью. Впрочем, отчего-то именно экипажи глайдеров морского крокодила интересовали особо, потому, сбрасывая ход, Джонас как правило тут же от греха опускал за борт эхолот. Легенды о том, что прибор вещал на особо чувствительной для гребнистых тварей частоте, были лишь легендами, но по крайней мере о приближении одной из них лучше было знать заранее.

Впрочем, сегодня можно было обойтись и без этих сложностей. Заход на Ин-Салах в этот раз был заказной – в обычной обстановке откуда у Джонаса «небо» – а значит, можно было позволить себе идти тупо по приборам, не обращая внимания на хищную биоту, если повезёт, ему даже ноги замочить сегодня не придётся.

«Даю разрешение на подход».

А основательно у них. Джонас нечасто работал под заказ. Пусть деньги и неплохие, но хлопотно это. Одной отчётности потом пиши на сотню страниц мелким петитом. Так мол и так, произведён осмотр помещения. Сдал-принял, подпись-протокол. И главное, если чего лишнего найдёшь – положь обратно, по контракту все обнаруженные артефакты принадлежат заказчику. Джонас хлопнул себя по лбу, вспоминая. Дрон-рекордер тут же оторвался от плеча, пожужжал и примостился обратно, не обнаружив вокруг ничего интересного.

Смысл в приборчике как раз в том и состоял, чтобы всё было чётко зафиксировано и не вызывало потом никаких вопросов, что пропало, куда пропало.

Джонас только хмыкнул про себя, ну да, ну да, будет надо, никакие дроны ему не помешают взять своё, но углубляться в эту мысль не стал, нужно сперва добраться до места.

А вот и оно. В случае коммерческих заказов геотэг до последнего хранился в секрете, а оно и правильно, чтобы у Джонаса с коллегами было меньше соблазна заглянуть туда, скажем, заранее, на разведку. Ин-Салах был слишком велик, чтобы излазить его весь, и обычным порядком наступать друг другу на пятки тут не приходилось, но в случае какой наводочки, желающие опередить других тут же сыскивались. Иногда доходило и до поножовщины. Так что Джонаса вся эта секретность вполне устраивала, опять же, меньше поводов напрягать и без того изношенные центры в мозгу, отвечающие за соблюдение какой-никакой этики.

Джонасу снова стало смешно. Уж где он, а где этика ночевала.

Разворачивая глайдер напрямую к цели, он продолжал размышлять, что бы это такое на этот раз было.

Явно что-то не слишком громоздкое – на такое дело одного человечка на легкомоторном глайдере бы не отправили. Техника под бесконечным дождём моря Тетис давно вся развалилась, так что за информацией в Ин-Салах соваться было бесполезно, но в громадинах жилых башен остались запертыми сотни тысяч сейфов со всякими побрякушками и прочими семейными реликвиями, может, кто из выживших беженцев озаботился своим былым наследием, а может, какая старушка проговорилась на смертном одре, в любом случае, за такие бешеные кредиты, что авансом отсыпали Джонасу наниматели, можно было неплохо отовариться и не покидая уцелевших после Бомбардировки агломераций, тем более – не суясь со своими дронами в несчастный Ин-Салах.

Главное, как говорится, чтобы не оказалось, что сейф давно утащили коллеги Джонаса, а башня погрузилась на дно. Впрочем, с неба последний пункт наверняка заранее отследили.

Да вот же она, искомая башня, торчит прямо по курсу обломанным зубом.

Хм, никогда бы не подумал, что тут есть что-нибудь стоящее.

Джонас на всякий ещё раз удостоверился, что это не сбой позиционирования, и только тогда пошёл на сближение. Действительно, неплохой козырёк для парковки, удачно укрыт в тени, с виду вполне надёжный, а вот и он, целеуказатель возможной точки проникновения. Одна проблема. Башня была не совсем башней. Так, древний огрызок уровней полста, нечто, оставшееся с первого этапа застройки Ин-Салаха сразу после Войны за воду, когда здесь был сформирован первый логистический центр помощи беженцам.

Да уж, по собственной воле Джонас в подобную башню никогда бы не полез. Она была сделана из примитивного железобетона, такие обычно падали в воду первыми, без шанса погребая под собой всякого, кому не хватило ума избежать этой ловушки. Если из лёгких металлполимерных башен ещё был шанс выбраться, то тут случись что – поминай, как звали.

Да уж, Джонас задумчиво поскрёб в затылке. Старые башни обыкновенно отводились под муниципальные нужды. Там работали серые клерки, недостаточно компетентные, чтобы трудиться хотя бы младшим подавальщиком джуниор-полотёра в корпорации средней руки. Это было место, где ничего не решалось, нижний уровень общепланетной иерархии принятия решений и распределения ресурсов.

В эту башню Джонас не пошёл бы, даже если бы помирал с голоду. Но контракт его направлял именно сюда.

Ладно.

Джонас с сомнением оглянулся на соседние башни. Вроде по-прежнему тихо. И только тогда перешагнул через борт глайдера, ныряя в вязкий сырой полумрак башни, волоча за собой ранец.

Мимо его плеча тут же со стрёкотом пронеслись оба беспилотника. От них во все стороны сквозь полосы тумана чертили диагонали лазерные веера дальномеров. Тут же пошла картинка. Трёхмерная схема башни судя по всему была старая, но вполне достоверная, дроны-разведчики если что-то к ней и добавляли, то всякую мелочь вроде статуса сетей.

Да и то сказать, что тут вообще может удивить. Прогнившие насквозь коммуникации, разумеется, не функционировали, а вот сама башня сохранилась в удивительно неплохом состоянии.

Джонас за годы поисков всякого добра привык везде наблюдать примерно одно и то же – «бороды» водорослевых матов, многослойные коробящиеся под ногами наросты склизкой плесени, ну, и расчерчивающие всё вокруг трещины толщиной с руку, в которых с журчанием бежали крупные капли воды.

Но тут всё выглядело иначе.

Чёрная плесень вдоль стен по мере проникновения вглубь башни только сильнее сходила на нет, да и сами коридоры пусть и выглядели заброшенными, но на полу не было оставленных впопыхах предметов, не было и самого зловещего признака панического бегства – следов ведения беспорядочного огня.

Джонас на своём веку успел насмотреться всякого – спрятавшиеся за импровизированными баррикадами мумифицированные трупы, сжимающие в иссохших пальцах приклады ржавого огнестрела, они же, но уже обглоданные до костей и потому страшно белеющие в свете заплечного прожектора.

Не было тут и следов более позднего проникновения. Тонкий слой пыли, покрывавший пол, не пятнал ни единый след человека или животного, и почему-то именно это беспокоило Джонаса сильнее прочего.

Одно дело пробираться вперёд вслепую, оскальзываясь на пропитанных водой плитах, рассчитывая лишь на то, что сканеры дронов не подведут, и впереди путь окажется свободен и безопасен, совсем другое – вот так спокойно шагать вперёд под тяжестью непонятно зачем прихваченного с собой ранцевого плазменного резака. Непривычно ему такое.

Джонас только и успевал сверяться со схемой – тут налево, тут направо, ни одна гермостворка не поднята, ни одна встречная дверь на обесточенные ригеля не задраена. С каждым шагом всё это выглядело подозрительнее и подозрительнее.

В какой-то момент Джонас не выдержал и попытался связаться через ретранслятор с оставшимися наблюдать снаружи, но железобетон уже надёжно глушил сигнал. Тоже подозрительно, не так глубоко он успел продвинуться, надо бы вернуться и установить дополнительный репитер на полпути, однако стоило Джонасу дёрнуться в обратную, как круживший поблизости регистратор тут же издал требовательный сигнал продолжать движение, недвусмысленно обещая кары небесные за неисполнение контракта.

Чёрт бы вас всех побрал.

Впрочем, ни посторонних звуков, ни иных следов подозрительной активности вокруг заметно не было, напротив, в недрах башни царила абсолютная тишина, нарушаемая разве что звуком осторожных шагов Джонаса и стрёкотом лопастей дрона.

Самым удивительным здесь было то, с какой лёгкостью сюда можно было проникнуть. Обыкновенно открытые для свободного доступа башни первыми подвергались разграблению, а в первые годы исхода в них банально прятались от неперестающего дождя сквоттеры, но тут всё осталось ровно таким, как два десятка лет назад. Даже вездесущая пыль в какой-то момент пропала, но ни одной банально запертой двери на пути Джонаса так и не встретилось. Как одно сочетается с другим – оставалось загадкой. Загадкой оставалось и то, как долго это всё будет продолжаться. Путеводная нить в руках Джонаса даже не собиралась притормаживать, уводя его всё ниже по лестничным клеткам и переходам в глубине башни. Джонас уже сбился со счёта, как глубоко под уровнем моря он находится. Может, уже метров тридцать, а может и все пятьдесят. Для такой старой и крошечной башни это уже было слишком. Рано или поздно он упрётся в подвал, а там…

Что именно его там ждёт, воображение Джонаса пасовало. Сколько ни оглядывайся на молчаливо сопровождающий тебя дрон, он тебе ответов не даст, даром что у него-то связь с хозяевами тоже давно пропала. Чёрт с тобой, выругался сквозь зубы Джонас, послушно поворачивая за угол.

Он знал, что рано или поздно это должно было случиться.

Перед Джонасом поперёк прохода стояла монолитная, без единого следа чего-нибудь постороннего, бетонная стена. Первой мыслью было вернуться, сколько раз с ним случалось сдуру проскочить нужный поворот, но в этот раз нить Ариадны в его голове с упорством и уверенностью, достойными лучшего применения, продолжала указывать вперёд.

Со вздохом скинув на пол натирающий плечи ранец с плазморезкой, Джонас, повинуясь инстинкту опытного гробокопателя, навалился на преграду, одновременно ощупывая её потными ладонями и прислушиваясь к ней прижатым ухом. Тишина. Абсолютная тишина.

Ни ультразвуковые, ни гигагерцовые сканеры дрона не показывали за стеной ни малейшей скрытой в ней структуры. Стена и стена. Древний бетонный монолит. Даже упрятанные в стену обесточенные коммуникации на этом заканчивались. Это был тупик.

Но как же…

При мысли о том, что всё впустую, что сейчас придётся возвращаться, Джонаса отчего-то продирало холодной дрожью.

Хотя, если подумать, какое ему дело до успеха или неуспеха этой миссии? Заказчики теперь ему всяко должны за услуги полную сумму – дрон всё записал, с исполнителя за чужую лажу какой спрос, даже барахло тащить обратно не придётся, бросить тут и всего делов.

Вот только почему-то мысль эта не казалась Джонасу ни логичной, ни даже попросту достижимой. Ноги словно прирастали к полу, а взгляд никак не мог оторваться от той самой стены. Она была голой, без единой надписи, но отчего-то с каждой секундой Джонасу начинало казаться, что так было не всегда. Что он уже стоял здесь, до исхода, до потопа, до кровавого хаоса Бомбардировки. Задолго до всего этого он уже стоял здесь, глядя на знакомый символ, похожий на латинскую букву S.

И только тут его осенило. Так далеко он зашёл, потому что перед ним загодя открывались все двери. Но эту дверь он должен был открыть сам.

Ведь не зря же его столько лет не отпускало восставшее море Тетис, не зря он столько лет потерянной тенью зачем-то бродил вокруг мёртвого Ин-Салаха.

Что-то держало его тут, не давая покинуть гиблые места. Зачем-то он тут оставался.

Настало время вспомнить, зачем.

Комплекс оживал.

Реанимировались законсервированные термоядерные петли, восстанавливалось питание вторичных систем коммуникации и авторемонта, из боксов длительного хранения выбирались на свободу самоходные роботизированные манипуляторы, откачивались до высокого вакуума трубы магнитной транспортной системы.

Погружённые в полумрак производственные линии впервые за долгие годы выгружали из репозиториев схемы аддиктивной печати. Актуаторы автоматизированных сборщиков приводились в движение согласно полученным программам. Системы кондиционирования уточняли показатели температуры, влажности, газового состава и стерильности атмосферы в соответствии со свежими требованиями сборочных инструкций.

С электрическим гудением побежали вперёд транспортные ленты, с утробным грохотом опустились аппарели тяжёлых подъёмников, на верхних уровнях принялись раскрываться диафрагмы стартовых шахт.

Завыли сирены, разгоняя стаи расплодившихся вокруг цапель и заставляя морских крокодилов всем телом вжиматься в заболоченное мелководье.

То, что было некогда спрятано, теперь грохотало во все тектонические микрофоны, готовые слушать эту песню оживших земных недр.

На глубине до пятисот метров и в радиусе двух десятков километров вокруг центральной башни лабиринт горных выработок с каждой секундой возвращался к тому состоянию, ради которого некогда возводился.

И никто из оставшихся в округе людей даже не подозревал, что творилось у него под ногами, да что там в округе – на всей Матушке едва ли нашлось бы полтора десятка человек, способных в полной мере оценить масштаб того, что творилось на всех полушариях, на всех континентах.

Под стометровыми наслоениями селей, под толстой подушкой жирного импактного пепла, в глубинах новых морей, там, откуда уж сколько лет как бежали последние люди, но и не только.

Ниже самых глубоких ярусов старых промкомплексов и в недрах исчерпавших свой ресурс шахт. На глубоководных рифтах и шельфах бесполезных, контролируемых непонятно кем и непонятно зачем морей.

По мановению чьей-то невидимой руки вся планета единомоментно вышла из-под контроля тех, кто столетиями считал себя полноправным властителем этого уголка вселенной.

Теперь одним из таких властителей стал я.

Ха, смешно. Смешно и грустно.

Единственный человек на всём комплексе, я отвечал за деблокирование критических противоречий и принятие ключевых решений, но знал о конечных целях его существования не больше, чем гигантский спрут в глубинах океана понимает в тектонике литосферных плит. Будь ты хоть самым большим и умным животным в своей экосистеме, являясь её частью, ты остаёшься лишь винтиком, пусть важной, но всё равно легко заменимой величиной внутри целого. Для понимания целей чего-то нужна возможность покинуть его пределы, взглянуть на него со стороны, увидеть причины и следствия в том, что изнутри кажется простыми и незамысловатыми законами бытия.

Автомат исполняет свою программу. Комплексный автомат – комплексную программу.

Я был частью невероятно сложной системы и исполнял там поразительно сложную роль. Но роль продолжала быть ролью, режиссёр же этого грандиозного кукольного театра мне оставался так же неведом, как и в первый день творения.

Я и о себе-то самом знал удивительно мало.

При мне остались все мои воспоминания, вся моя жизнь за пределами комплекса ничуть не утратила свою отчётливость, но дни шли, и мне всё больше приходилось сомневаться в том, что она была в должной степени реальной. Глядя издалека на то, как я до сих пор жил, мне всё больше бросалась в глаза та искусственная прямота, незамысловатая стройность, что наполняли собой мою автобиографическую память.

Зачем вообще оставаться на этих руинах, бесконечно роясь в гигантском могильнике брошенного мегаполиса. С тем же успехом можно было представить себя археологом из далёкого будущего, который вместо того, чтобы начать свои раскопки с заброшенных музеев и погребённых тысячелетия назад библиотек, вместо этого увлечённо ковырялся бы в многосотметровых отложениях мусорных полигонов Матушки.

В поисках чего?

Следов давно ушедшей отсюда жизни? Да вот же она, вокруг, взгляни, все эти обессиленно опирающиеся друг на друга башни, чем не главный памятник погибшему человечеству?

Что человечество уже погибло, я прежний ничуть не сомневался. Как не сомневался и в том, что это не катастрофа Бомбардировки погубила мой вид. Что-то случилось куда раньше, задолго до того, как Церера сошла с орбиты, распавшись в пути на ледяные обломки, поразившие в итоге Матушку и Красную, но в большинстве своём благополучно умчавшиеся далеко за пределы границ Облака Оорта.

Человечество, прежнее, готовое к борьбе человечество не спасовало бы даже перед угрозой прямого столкновения Цереры с Муной. Мы бы решили эту проблему, решили бы, даже оставшись вовсе без родного мира.

Но Бомбардировка застала нас на перепутье, по сути, мы остались жить на помойке собственного мира задолго до того, как нас оттуда погнали голод и отчаяние.

Я тоже стал частью этой искусственной полужизни-полусмерти.

Осталось лишь немного подтолкнуть меня или, если хотите, запрограммировать на определённую степень детерминированности поведения. Чтобы я не уехал, а остался, не нашёл себе где-нибудь более счастливый путь, но предпочёл остаться мусорщиком на руинах.

Чтобы однажды получить команду, чтобы однажды честно её исполнить.

Те, кто меня сюда привели, отчего-то не доверяли автоматам. Они предпочитали видеть на моём месте продукт биологической, а не механической программы. Но и людям они доверяли не больше. Иначе они бы соизволили сообщить мне, зачем, для чего я произвожу на свет все эти миллионы единиц техники.

Я знал об этом лишь одно – когда бы ни был составлен грандиозный план строительства этого комплекса, все материалы для его работы были доставлены сюда задолго до того, как сам комплекс был закончен и запечатан до лучших времён. И уж точно – задолго до первого импакта.

Значит, составитель этого плана с самого начала знал, что однажды наступление моря Тетис изгонит отсюда людей, и некому больше будет задаваться вопросами, мол, что это за грохот доносится из-под земли, и грозным предзнаменованием чего он является.

Чего-то ещё более страшного, чем Бомбардировка Матушки или Волна на Красной. Чего-то ещё более грандиозного, чем апокалиптический сюжет Предупреждения.

Что и ради чего я строил под этими водами?

Я не знал. Но меня это и не особо беспокоило.

Я вообще не был в те времена склонен к особым сантиментам.

Если же на меня вдруг и накатывала мучительная волна неуверенности в себе, в собственных силах справиться с тяжестью возложенной на меня задачи, я не начинал рефлексировать, я просто оставлял свои текущие дела и поднимался наверх.

Внутри моей башни были особые коммуникационые каналы, не указанные на официальных схемах, как будто специально предназначенные для меня. Персональный лифт на крышу, какого нет, пожалуй, даже у самых зажравшихся корпоративных шишек.

Здесь я смеюсь про себя, чтобы не выглядеть сошедшим с ума учёным из классических дорам.

Разумеется, ради меня никто бы ничего подобного строить не стал. Обычная скоростная грузопассажирская платформа для экстренной доставки критически важных модулей по воздуху. Она вела на единственный в моей башне уровень с посадочной платформой для тилтвингов. За всё то время, что я тут провёл, ни один пока так и не приземлился. Так что покуда платформа была в моём полном распоряжении.

Если подумать, вполне заслуженное скромное удовольствие, подняться сюда и постоять минуту, оглядывая частокол чернеющих башен.

С тех пор, как я перестал обращать внимание на происходящее на поверхности, море Тетис стало другим. Тёмным, с трудом колышущимся студнем. И даже птицы тут стали другими. Вместо начисто пропавших цапель сначала прилетели чайки-бургомистры, за ними стали заглядывать поморники с их характерным оперением, впервые я с удивлением разглядел в воздухе глупыша. Надо же, раньше они так далеко на юг не заглядывали.

Раз морская птица решила здесь гнездоваться, значит, море Тетис уже окончательно объединилось с мировым океаном. Что-то продолжало твориться с Матушкой вдали от моих глаз, но какое мне дело до прочих мест.

Даже эти руины я узнавал с каждым днём всё меньше.

В вечернем сумраке тут повсюду светились огни, наполняя туманный морской воздух холодной электрической дымкой. Меж чёрной гребёнки башен мелькали стремительные тени тилтвингов, а вот привычные глайдеры, по всей видимости, стали тут почти бесполезны – климат не тот, да и в былые времена тилтвинг нам был попросту не по карману.

Что бы ни творилось у меня внизу, тут, наверху, тоже всё вновь приходило в движение. Нужно будет присмотреться к происходящему, потому что иначе однажды оно может помешать исполнению моего плана. А этого я допустить никак не мог.

Впрочем, сегодня мне не до посторонних угроз. Я просто стою здесь, на самом краю пропасти, и смотрю вдаль, навстречу надвигающейся буре, чувствуя на лице первые уколы снежинок.

Снег в самом центре Сахары, кто бы мог подумать, что это вообще возможно.

Человек так долго боролся с техногенным потеплением, но походя устроил себе рукотворное похолодание.

Гигатонны импактной пыли от последствий Бомбардировки плюс всё-таки случившийся поворот Гольфстрима.

Матушка отныне всё за нас сама решила.

Я наскрёб с парапета немного скопившегося там снега. На вкус он был кислым. Ничего. Это пройдёт.

Я обернулся напоследок, глядя на приближающиеся свинцовые тучи. Пора возвращаться.

36. Умбра

Под этими куполами ей до сих пор чудились крики.

Протяжные, жалобные крики людей, потерявших веру в будущее. Они метались между запертыми шлюзовыми переборками, разрываемые страхом быть затоптанными и желанием кого-нибудь затоптать.

Отрывистые, яростные крики команд. Штурмовые бригады миротворцев в чёрных армированных кабинсьютах не успевали перезаряжать ребризеры, потому, наплевав на инструкции безопасности, дышали одним воздухом со своей паствой и переругивались друг с другом так же, напрямую, в обход шифрованных каналов.

Оглушительные вопли некормленых птиц, которых разводили в куполах на потеху привилегированному корпоративному сословию, но бросили без присмотра с началом Блокады. И вот они носятся, одуревающие от низкого кислорода и жуткого голода, под самыми небесами и кричат-кричат-кричат.

И падают замертво.

От этих криков можно было сойти с ума. И многие сходили.

Вдоль променада километровых обзорных галерей, некогда составлявших гордость южных склонов кратера Амундсен, больше не гуляли праздные толпы. Здесь вообще не гуляли. Здесь лежали вповалку, чаще ничком, и непрерывно бормотали что-то невнятное. Какие-то только им одним известные имена, только им одним важные места. Люди в те горькие дни быстро теряли надежду и, в конце концов, сдавались.

Напрочь оторванные ото всей прочей Сол-системы с самого начала Блокады, люди остались без самого важного, что вообще позволяло человеку бороться. Они оказались лишены даже минимальной возможности повлиять на собственную судьбу.

Богатей ли ты, перебравшийся на Муну в поисках способа истратить хотя бы крошечную часть собственных неимоверных кредитов, серый ли винтик корпоративной машины, отправленный туда, куда решило начальство, или же ты и сам был тем начальством, не обладающим ни малейшими ресурсами помимо собственного кресла, и потому поневоле следующим туда, где это кресло принесёт тебе больше власти. Всё это стало неважно, когда началась Блокада.

Даже штурмовые бригады «Лунар текникс», ошалелые охранники здешнего хрупкого миропорядка, торчали по углам такими же беспомощными жертвами, вся их галимая бравада годилась лишь на то, чтобы не сойти с ума от ужаса уже сейчас. Они сделают это потом, ещё как сделают.

Кора оглянулась на молчаливые эволюции мекков. Этим двоим она доверяла безоговорочно, но всё равно до сих пор от них шарахалась. Не потому, что боялась призраков, а потому, что сама и была таким призраком.

Для человека, неспособного забыть даже малейшую деталь происходящего, она слишком мало помнила о самой себе, но даже того, что ей было известно, было вполне достаточно, чтобы испытывать страх от одного лишь осознания того факта, что она – это она.

А значит, однажды все эти крики снова вернутся к ней во плоти, уже не как досужие воспоминания, но как как новая трагедия. Не двое мекков охраняли её от излишнего интереса посторонних, это она с каких-то пор охраняла окружающее от самой себя. От той разрушительной силы, что в ней жила, пускай уже много оборотов не просыпаясь.

А уж проследить связь между истинной природой Коры и тем, что творилось вокруг, можно было даже зажмурясь. С первыми признаками начала Блокады (а тогда ещё никто не знал, до чего дойдёт рядовая авария на гало-орбите) Кора тотчас ощутила на себе пристальное внимание со стороны. Сложите два и два, получите четыре. На Муну прибывает эффектор Соратника Улисса, и тут же вокруг начинает твориться нехорошее. Будто притягивает несчастья. Нет, будто она и есть – то самое несчастье. Все помнят руины Хрустального шпиля. Если бы всё было так просто.

Что бы ни стояло за именем Коры Вайнштейн в те далёкие времена, когда «Сайриус» ещё только готовился к старту, а Лилию Мажинэ не поминали иначе как первым Соратником, всё это благополучно кануло в Лету на тех руинах, не оставив после себя даже обрывочных воспоминаний.

Она стояла с Улиссом и Урбаном на той площадке, глядя со стороны на понемногу растаскиваемый остов Шпиля, но не чувствовала более ничего. Ни жалости к себе оставшейся, ни злости к ней, ушедшей. Отныне у неё была своя судьба, о том же, что однажды враг вернётся под именем Лилии, ей тогда и в голову не приходило.

Ей вообще ничего тогда не приходило в голову, жизнь эффектора больше похожа на сомнамбулическое времяпровождение погружённого в криосон трассера. Дни идут, а ничего с тобой не происходит. Точнее происходит, ты слышишь что-то, видишь что-то, что-то ощущаешь, но сутки спустя всё это растворяется в небытие, стоит лишь тебе на секунду отпустить нить рассуждений. Щёлк, и на место твоей собственной памяти встала память Улисса.

Она не злилась, понимая, что и у него не было особых альтернатив, как поступить в тот раз. И да, он предпочёл бы погибнуть тогда сам, но не превращать её тело в безвольную куклу, это она сделала за него свой выбор.

Но не всегда она оставалась куклой. И её появление на Муне было по плану такими своеобразными каникулами вдали от Улисса, когда она была вольна пожить своей жизнью, неся волю Ромула в этот уголок Сол-системы.

Своей, ха. У неё в голове не оставалось ничего, кроме воспоминаний Улисса, она была его слепком, пусть и в чужой физической оболочке. Но если вспомнить, что оба они некогда были единым целым, что ж, в этом, в отличие от дилеммы Ильмари Олссона, хотя бы таилась какая-то своя неказистая правда. А у того, в конце концов, был шанс освободиться. Но что могла она? Без Улисса она стала бы овощем. Не сразу. Не на следующий день. Но однажды её неспособность сладить с пустотой хрустального мира обернулась бы к ней своей зловещей стороной. Потому Улисс и Кора не разлучались надолго, каждый раз с осторожностью нащупывая ту тонкую временну́ю и пространственную грань, за которой он остался бы, наконец, в одиночестве, она же оказалась бы очередным коматозником в тихой больничной палате для неопознанных.

Впрочем, наедине они бывали тоже нечасто, Улисс предпочитал оставлять ей шанс вести частную жизнь, если к эффектору такое слово вообще применимо, а потому как можно чаще отсылал её прочь. Каникулы есть каникулы. Увольнительная из концлагеря его сознания, из рабства его воспоминаний о ней.

И вот, как всегда втайне ото всех, Кора Вайнштейн прибывает на Муну, а месяц спустя начинается Блокада.

Сначала в виде череды нелепых случайностей на гало-орбите, потом в форме бунтов в доках, столпотворения в пассажирских терминалах, нарушения цепочки поставок и последовавших за ними уже почти неизбежных отказов ключевых систем энергопотребления и жизнеобеспечения.

Нужно быть слепым, чтобы не узнать о её появлении на Муне, не сопоставить это событие с началом Блокады. Она бы и сама так решила, если бы не была так же, как и все, отрезана от событий в системах внешних планет, и не гадала теперь, что же вокруг творится, запершись в своей каюте и пытаясь раз за разом достучаться до Улисса или хотя бы до любого из людей Ромула, оставшихся на Муне.

Те упорно молчали.

Что-то творилось, что-то до невозможности тревожное, но она была так же далека от этих событий, как если бы до сих пор оставалась той опасливой и потому особо опасной девочкой, которая некогда случайно столкнулась в муниципалке нос к носу со своим двойником Майклом Кнехтом. Везение, что уж там. Чёртово везение.

Теперь же оно привело её на запертую со всех сторону Муну, на которой перед её глазами вскипала буря, да только в этот раз она не имела к этим событиям ровным счётом никакого отношения. Резервные каналы связи Корпорации молчали, молчал Улисс, молчал Ромул, даже традиционно активные агенты фракции «ревнителей» все будто испарились. Кора если и покидала свой закуток, то тут же спешила вернуться обратно, настолько тошнотворной была атмосфера всеобщей паники, что зрела и густела под куполами с каждым днём.

Эти люди словно что-то чувствовали, как в дни чёрных ид, но и за пределами Матушки те переносились людьми сугубо субъективно и порознь, не синхронизируясь и не превращаясь в непреодолимую затхлую клаустрофобную волну, тут же, на Муне, хватало своей собственной, естественной клаустрофобии замкнутого пространства и плохо кондиционированного воздуха. С каждым днём паника нарастала даже сама собой, не говоря уже о том, чтобы вспениваться реакцией на очередные страшные новости.

Рано или поздно это должно было случиться. Какое-то последнее несчастье, от которого Муна окончательно пойдёт вразнос. Таким несчастьем стало крушение парома «Соверен», последнего из трёх оставшихся на ходу паромов, опускавшихся от старенького «Шлюза-2» к кратеру Кабеус. Загруженная под завязку калоша не смогла набрать ходовую мощность, зависнув в итоге в пятиста метрах от стартового стола и, несмотря на все усилия команды, до конца уводившей паром маневровыми в сторону, обрушившейся спустя полчаса всей своей неповоротливой тушей на ремонтные ангары неподалёку. Ангары, конечно, к тому времени уже очистили от персонала, но разлёт обломков прочного корпуса и конструкций в итоге был такой, что пострадали купола в радиусе двухста километров вокруг.

Это и послужило сигналом к началу паники.

Кору разбудил тот самый чаячий крик, что с тех пор звенит у неё в ушах, преследуя даже под предельной дозой седативных препаратов. Людское море бушевало по всей Муне, не разбирая рекреационных зон, корпоративных куполов, упрятанных в толщу реголита промышленных комплексов или жилых куполов для обслуживающего персонала. Бунт быстро стал войной на поражение. Стрельба велась очередями. Ошалевшие от крови миротворцы быстро перестали разбирать своих и чужих, агрессивных и послушных, жертв и нападавших.

И без того идущие вразнос системы жизнеобеспечения окончательно перестали справляться с повсеместными утечками, люди теряли сознание при падении давления, гермостворки отсекали сотни обречённых людей там, где их застала судьба.

Ей едва удавалось избегать прямого контакта с агрессивной толпой и теми из «красножетонников», кто ещё действительно пытался утихомирить беснующихся, а не просто палил из укрытий в любого, кто посмеет приблизиться. На её попытки связаться с агентами Корпорации всё так же не поступало никакого ответа. Зато когда ответ всё-таки последовал, Кора предпочла бы спрятаться от него как можно дальше, забравшись в самые холодные ледяные котлованы на полюсах.

Ей ответила Лилия.

Её собственная тень.

Когда Кора впервые осознала из путанных воспоминаний Улисса, что энергетический паразит, некогда населявший её тело, но в итоге благополучно потерянный на руинах Хрустального шпиля, до сих пор жив и здравствует под новым-старым именем, это прозвучало как грозное предзнаменование грядущих бед. Если она – прежняя она – со всеми её страхами и сомнениями сумела переродиться, значит у Соратников снова появился враг. Беспощадный, всесильный, ничем, в том числе никакими моральными принципами не ограниченный враг, который однажды найдёт способ нанести удар.

Эти страхи, впрочем, оказались неоправданными, размен сил в лице Ильмари Олссона состоялся почти бескровно, обе противоборствующих стороны ушли каждая в свой угол ринга, зализывать раны, строить новые планы, пусть и поклявшись не вмешиваться в интриги друг друга. С тех пор не прошло и полутора сотен оборотов, наполненных постоянными недомолвками, взаимными подозрениями и тотальным шпионажем всех за всеми. Неповоротливые корпорации Большой Дюжины служили в этих играх марионетками, люди же, работавшие на них, каждый раз оставались не более чем разменной монетой.

И вот теперь, когда волна истерии на блокадной Муне достигает максимума, когда уже месяц нет связи, а люди вокруг гибнут без счёта, Кора в какой-то момент ощущает на себе пристальное внимание со стороны. Как будто-то кто-то незримый и до невозможности знакомый следит за ней на расстоянии, сквозь толщу реголита и металлполимерных стен.

Та, кого ни с кем не спутаешь. Та единственная, кого Кора вообще была способна бояться в этой вселенной. Её бывшая сущность, её потерянная искра, её былое «я».

Это было невозможно.

Не потому что так гласили старые зароки и былые договорённости. Никакие клятвы на крови не длятся вечно. А потому что Кора доподлинно знала – если она страшилась взглянуть в глаза этому существу, сам её двойник боялся этого не меньше.

Поистине, должно было случиться нечто невообразимое, чтобы они вновь, по доброй воле или же насильно, встретились лицом к лицу. Однако это всё-таки произошло.

В то утро истерия в куполах достигла своего пика. Грохот банок со слезогонкой был слышен во всех направлениях, в матюгальниках орали грозные предупреждения о закрытиях-перекрытиях с призывами не выходить из капсул, но их никто не слушал. Запертые в этой гигантской больнице для умалишённых люди с воем носились по пандусам и коридорам, периодически вступая друг с другом в стычки и снова разбегаясь по углам. И вот посреди всего этого хаоса Кора заметила знакомую укутанную в чёрный плащ демоническую фигуру с горящими от ярости глазами.

Увидишь такую – сразу поймёшь, что просто так от неё не уйти, как ни старайся.

– Это всё твоих рук дело.

Звучало как утверждение, а не как вопрос.

Они замерли друг напротив друга, такие спокойные посреди беснующегося вокруг них людского моря, как два незыблемых маяка, пылающих во мгле. Ну, или желающие казаться таковыми. Снаружи было не понять, что за бури бушуют у них на душе.

Как же они были похожи в ту минуту! Одинаково грозные, одинаково сосредоточенные. Если в обычной обстановке между ними сложно было отыскать общие черты, сейчас сторонний наблюдатель легко принял бы их за сестёр-близнецов. К счастью, такого наблюдателя не сыскалось.

Кора не без удивления оглянулась по сторонам. Их окружала гулкая звенящая пустота. Не выдержав незримого столкновения двух воль, паникующая толпа предпочла убраться восвояси, искать свой случай спастись или погибнуть в другом месте беспокойной Муны.

– Ты так уверена в своих словах, что даже посмела за этим явиться сюда лично?

Впрочем, верно и обратное. Если бы Кора догадалась за эти безумные дни проверить хрустальный мир, она бы наверняка обнаружила там Лилию. Тем более что она, против обыкновения, даже не пыталась сейчас скрываться.

А раз так, значит, дела были действительно плохи.

– Мне нет дела до того, что вы с Ромулом тут творите, мне нужна связь с Поясом.

Кора задумалась. Вряд ли в интересах Лилии сейчас вести какую-то двойную игру.

– Если ты полагаешь, что Блокада – моих рук дело, то зря. Я тут в такой же ловушке, без поддержки и связи.

Но погодите, Лилия твердила про связь с Поясом. Так может, вот в чём причина всего, что творилось на Муне? Причина всей этой проклятой Блокады.

– Погоди, ты же здесь тоже одна осталась не просто так? Великая и ужасная Лилия, гроза Корпорации, нарушает старые договорённости, выходя со мной на прямой контакт, только затем, чтобы… попросить у меня помощи?

Кора ясно различила, как ей в ответ скрипнули зубы.

– Я не прошу у тебя помощи, последнее, что мне бы пришло в голову, так это просить…

– Безголовую куклу, послушную марионетку Улисса, по какому-то праву занявшую твоё собственное бывшее тело?

Лилия в ответ упрямо дёрнула головой:

– Я этого не говорила.

– Хорошо, это сказала я. И мы обе знаем, что это правда. Я – та самая марионетка, пусть и не безмозглая. Но сейчас, похоже, мы обе застряли на этой чёртовой Муне. Я не знаю, что у тебя за дела на Поясе, но я хотела бы убраться отсюда не меньше твоего. Однако пока здесь творится весь этот хаос, ситуация будет только продолжать усугубляться.

После паузы Лилия кивнула в ответ.

И тут до Коры, наконец, дошло. Они вдвоём оказались заперты здесь, наедине с собой. Если это само по себе и не было причиной творящейся в куполах анархии, то наверняка могло послужить её дальнейшей эскалации.

– Потому, раз уж мы здесь собрались, значит, настала пора нам поговорить и решить то, что между нами осталось неразрешённого. Если бы здесь был Улисс…

Лилию в ответ как током дёрнуло. Ничего, потерпит.

– …нам бы даже не пришлось решать эту проблему самим. Но я – не он, да и ты, что бы там с тобой не творилось, ты тоже не Лили Мажинэ. Мы не сможем справиться с тем, что здесь происходит. Даже для Ромула это было бы непростой задачей.

– Что ты предлагаешь?

Это было проще осознать, чем произнести слух.

– Нам нужно объединиться. Иначе, поодиночке, мы скорее всего сделаем только хуже.

Кора с интересом разглядывала тогда игру мысли на её лице. Как сомнение постепенно уступает место уверенности. Другого пути и правда нет. Так что же, Лилия, самый настойчивый противник планов Ромула, ты готова поступиться собственными страхами и объединить свой разум с разумом твоего злейшего врага. Ну, или твоей собственной пугающей тени.

И готова ли сама Кора пойти на такой риск? В особенности – сейчас, без контакта с Улиссом, без его на то дозволения?

Хотя нет, какая разница. Она и была Улиссом, его эффектором, хранилищем всех его воспоминаний до самого мгновения их последнего расставания. Так в чём же проблема?

Проблема была в ней. Кора не верила самозванной Лилии. Потому что до сих пор не забыла тот бой у основания Хрустального шпиля. Она помнила, чем всё тогда закончилось.

Теперь бояться поздно. Страх – истинный страх – возникает при осознании неизбежности, когда ты в точности знаешь, что будет. Возникает и исчезает, растворяясь по мере приближения причины страха. Они же вдвоём, они тогда и правда не знали, что их ждёт дальше. Им если и стоило бояться, то этой самой зловещей неопределённости. Её так просто отбросить прочь. Достаточно попросту смириться.

Им нужно было во что бы то ни стало остановить творящееся на Муне, прекратить хаос Блокады.

И они знали, как это сделать. Хуже уже всё равно не будет.

Кора и Лилия протянули друг к другу ладони и впервые ощутили это прикосновение. Прошлого и будущего, двух частей некогда целого. Лили Мажинэ в тот миг на мгновение снова воссоединилась, пусть и в виде слабого эха прежней себя.

Когда-то она погибла, исполняя волю Ромула. Сегодня она возродилась вопреки этой воле. Он явно не просто так спланировал запереть их обеих на Муне, вдали от того, что творилось сейчас в Поясе. Что ж, на этот раз всё пойдёт не по его плану.

Бунты утихли в тот же день.

Люди перестали носиться с криками между гермопереборками, прекратилась стрельба, начали разбирать баррикады, понемногу возвращалось нормальное жизнеобеспечение и поставки пищи из биореакторов.

Спустя полмесяца было восстановлено паромное сообщение со станциями и гало-орбитой.

Лилия улетела первым же рейсом, её лицо было черно от нехороших предчувствий. Она уже знала о сходе Цереры с орбиты. Но ещё не понимала, чем всё это кончится.

Кора же осталась на Муне, следить за тем, чтобы люди вновь не вцепились друг другу в глотки, теперь, после того, как они с Лилией спели одну на двоих Песню Глубин, она иначе стала смотреть на человечество. Нет, оно вовсе не нуждалось в том, чтобы его вели куда-то, тащили за шиворот к великой цели. Но уберечься от ошибок ему самому бывает ой как непросто. И где та тонкая грань между апатичным рабством и абсолютной свободой, где сокрыта тайна чудесного баланса, ведущего к оптимизации всеобщего блага и достижению всеблагого счастья, в этом и состояла главная тайна, главный объект исканий для таких, как Кора.

В любом случае, покинуть Муну сейчас, в ожидании грозных событий, приближающихся из дальнего космоса, она не могла. Но здесь – она справится, обязательно справится.

Так и случилось.

Когда на Матушку, несмотря на все усилия по коррекции его аномальной орбиты, рухнул первый обломок Цереры, казалось, вся Сол-система пошла вразнос. То, что творилось на Муне во время чёрных дней Блокады, только стократ более бесконтрольно, начало твориться по всей Матушке, по всей Красной, по всем внешним трассам.

Кора по-прежнему не знала, что за усилия и в каком объёме предпринимаются повсеместно Ромулом, Соратниками и Корпорацией по минимизации ущерба, но потеря контроля над Муной привела бы к такому каскадному эффекту, который свёл бы любые попытки стабилизации царящей обстановки к нулю. И Кора, не дожидаясь указаний от Улисса, который всё так же сохранял молчание, принялась за дело там, где она была в силах предпринять хоть что-нибудь.

Катастрофа Бомбардировки ни на день не задержала восстановление мунных куполов от последствий затяжной Блокады. Предупреждение об угрозе импакта в западном секторе кратера Кабеус люди встретили в абсолютном молчании.

Шеренги согнутых в предчувствии удара фигур стояли вдоль панорамных стёкол и молча глядели вдаль, не ожидая от грядущего ничего особенного – ни счастливого избавления, ни торжественных поминок. Эти люди научились от Коры главному – стойкому фатализму перед лицом неизбежного.

Делай что должно. А завтра наступит вне зависимости от твоих по его поводу пожеланий.

Кабеус тоже был восстановлен, став после удара вдвое больше. На это понадобилось два десятка оборотов и невероятные усилия всех промышленных мощностей и человеческого ресурса Муны.

К тому моменту, когда на Матушке волна беженцев захлестнула все наименее пострадавшие агломерации и неминуемо выплеснулась за их пределы сначала на низкую орбиту, а потом, несмотря на все усилия со стороны директоратов Большой Дюжины, докатилась и до мунных куполов, Кора уже была готова.

«Лунар текникс» был согнут её железной волей в бараний рог. Любые попытки вырваться из-под контроля пресекались так жёстко, что старые страшилки о диктате Корпорации благополучно канули в Лету как потерявшие всякую актуальность.

Три из четырёх супердиректоров «Лунар текникс» были найдены мёртвыми в собственных тайных бункерах, построенных в толще плагиоклазовых пород на глубине километра от поверхности. Управляющие оболочки стационара «Чанъэ» также оказались фактически обезглавленным. Вся эта секретность, как и толщина внешних стен, им не помогла. Наследники мёртвых быстро выучились на их опыте, предпочитая следовать новым указаниям, поступавшим словно бы из ниоткуда.

Корпорация в этот процесс тоже предпочитала не вмешиваться. Если в первые обороты Кора всё ждала с ноткой опасения грядущий десант людей Ромула на Муну, то по истечении известного срока решила для себя, что она и так справляется, а у Соратников есть дела и поважнее её затянувшегося уединения.

Улисс, впрочем, периодически выходил на связь, выходил и уходил, даже не заикаясь по поводу их скорого воссоединения. Больше это производило впечатление семейных рождественских сборищ, когда много оборотов как не видевшиеся вживую дальние родственники, натужно улыбаясь на камеру, делятся друг с другом неважными деталями своих посторонних жизней. Улисса волновало только одно – как много теперь знает Лилия, и как долго Кора ещё будет способна продержаться без его, Улисса, подпитки.

Кора же предпочитала в ответ помалкивать. Да, держусь. Да, Муна под контролем. Нет, продолжай спокойно заниматься своими делами, Соратник.

На этом и расставались.

Так тянулись сначала обороты, а потом их набрались десятки. Кора привычно наблюдала, как понемногу растворяется в этих людях вослед иссякающему паразиту. Лилия молчала. Помалкивал и Улисс. Муна сперва пережила последствия Бомбардировки, потом сумела пережить Волну на Красной, с каждым событием гало-орбиту накрывало потоками беженцев и груза гуманитарной помощи на восстановление. Но однажды потоки ледяных глыб со стороны Пояса иссякли, как иссякли и какие бы то ни было новости о затяжной войне Большой Дюжины со зловредной Корпорацией у внешних планет. Сол-система словно застыла в ожидании чего-то иного. Новой беды. Новой трагедии.

Кора знала, что бесконечно это ожидание длиться не может, что однажды Улисс вернётся. Так в итоге и случилось. И вот теперь она движется по направлению к пассажирскому терминалу в сопровождении двух мекков, такая же невидимая для всех, как и всегда до этого. Полупрозрачная, почти растворяющаяся в воздухе даже для самой себя.

Столько оборотов она провела на Муне, настолько прониклась этим несчастным планетоидом, что уже непонятно, кто в чём растворился.

Людское море несёт сквозь неё свои обильные воды, она же… скоро она, наконец, покинет этот мир, покинет навсегда, уж это точно неизбежно.

Челнок в корпоративном доке выглядел пустым и безжизненным. Разумеется, она должна была лететь без сопровождения. У того, что случится дальше, не должно быть свидетелей, даже настолько доверенных.

Едва заметная перегрузка толкнула Кору в спину, вознося под чёрные небеса. Даже на Церере некогда было ничтожное, едва заметное небо. На Муне ты сразу же оказываешься в черноте космоса, наискось расчерченного навигационными параболами траекторий. «Экспансия», так это называли трассеры. Вблизи мунной гало-орбиты второе значение этого слова подходило ещё больше – не «простор», но «распространение за пределы». Тут до сих пор царило оживление, будто за спиной у них не было ни Бомбардировки, ни двух климатических скачков, ни войн, ни болезней.

Человечество по-прежнему стремилось куда-то вдаль.

Но не сама Кора. Она уже видела перед собой свою сегодняшнюю цель. Чёрный пузырь пустоты, в центре которого пряталось нечто пугающее, то, к чему ни один капитан, будь то даже механический церебр, не решился бы подвести свой корабль. Туда-то ей и следует направляться.

По мере приближения орбитальная платформа – а это была она – всё отчётливее приобретала хищные черты боевого крафта. Слишком утилитарная, слишком угловатая, слишком мощная для привычной тесноты мунной гало-орбиты.

Видимо, несмотря на катастрофу на Церере, Ромул всё-таки вернул себе контроль над излучателем и его форками. Иначе как бы этот ребристый монолит смогли доставить на внутренние трассы. Привычный гравитационный манёвр для этой громады чреват неизбежно возникающими приливными силами. Нет, эта штука была доставлена сюда по активной траектории, при достаточно гладком ускорении.

Так вот на чём теперь позволял себе перемещаться по Сол-системе Улисс. А ещё платформа молчала. Во всех диапазонах вокруг неё распространялось жуткое, напряжённое радиомолчание. Лишь единственный лазерный луч упирался в корму её челнока, угрожающе навязывая траекторию подхода. Её ждали.

Спустя час она уже висела, держась за поручень, у раззявленной пасти капсулы биологической защиты. Знакомая история. А за прозрачной гермопереборкой на неё смотрел Улисс.

– Вы всё-таки решились?

Ответный взгляд был вопросительным. Как странно. Раньше они с Улиссом друг друга понимали с полуслова. Хотя, ничего удивительного, столько времени прошло. Ничего, завтра это будет исправлено.

– Я имею в виду аннексию Матушки.

– Ах, это.

Голос Улисса был безэмоционально-холоден.

– Мы больше не заинтересованы в контроле над миром. Нам достаточно контролировать систему.

– Ромул счёл, что после Бомбардировки Матушка обречена?

– Не в этом дело. Но да, теперь от Земли ничего не зависит.

«Земля». Как странно звучит.

– А от чего зависит? От того, насколько успешно разрулится очередной рукотворный кризис вроде того, что закончился катастрофой на Церере?

Но нет, она не сумела пробить его эмоциональную броню. Даже этим.

– Церера была ошибкой. Не только нашей. Но в итоге эта ошибка была исправлена.

– Но какой ценой? И да, если бы выпустили Лилию, возможно, этой ошибки бы не случилось.

– Это она тебе сказала? – в голосе Улисса послышалась заинтересованность. – Впрочем, неважно. Там и так действовало слишком много заинтересованных сторон. Присутствие дополнительных игроков всё только ещё больше бы усложнило, и тебе это прекрасно известно.

– Тогда зачем вы здесь? Уж точно, не для того, чтобы уменьшить число заинтересованных сторон. Большая Дюжина будет в ярости.

Но уже было поздно, Улисс снова ушёл в себя, срываясь с эмоционального крючка. Зачем что-то объяснять ей сейчас, если завтра они снова станут единым целым.

Хотя нет. Что-то он ещё должен был ей сказать, прежде чем уйдёт.

– Я хотел бы вас познакомить.

И освободил обзор, указывая куда-то вглубь коридора. Там у переборки висела в расслабленной полуэмбриональной позе ссутуленная женская фигура. Тонкие, непропорционально вытянутые конечности выдавали в ней трассера.

– Можешь называть её Некст.

По тому, как безэмоционально выглядело её лицо, по синхронному взмаху руки, повторившему движение Улисса, Кора уже поняла, с чем имеет дело. Улисс за эти обороты обзавёлся ещё одним эффектором.

– В таком случае, мне теперь логичнее именоваться Превиос.

– Как тебе будет угодно.

41. Патриарх

Хранилище спало. Погружённые в полудрёму механизмы жизнеобеспечения едва слышно журчали в такт его дыханию. Занятые, впрочем, всё той же заботой – отодвинуть его смерть на секунду, затем на минуту, затем ещё на пару часов. В этой лишённой всякого напряжения гонке не было ни азарта бегового спринта, ни эмоционального накала огневого боестолкновения, когда или-или, когда игра с нулевой суммой, когда победил или проиграл.

Люди – смертны. Мы все заранее проиграли, ещё при рождении каждый из нас начинает готовиться к собственному концу, сколько ни зажмуривайся, сколько ни трать сил в попытках отсрочить неизбежное, каждый всё равно рано или поздно найдёт свою судьбу. И вопрос только в том, что такое «рано» и когда будет «поздно» в каждом конкретном случае.

В его случае уже давно было поздно – бояться и сожалеть, любить или ненавидеть, но как измерить то, что ещё не случилось и как сравнить с тем, что уже произошло. Не беспокоиться о ещё не потерянном – вот высшее дао, которое в итоге оказалось недоступно, и каждый раз, когда ему случалось испытывать сомнения по поводу того, что завтрашний день без него будет тусклее и бессмысленнее, чем вчерашний, он сначала смеялся про себя, какая, мол, глупость, какое невероятное самомнение, да кто ты такой на фоне остальной Вселенной, кому вообще есть дело до того, жив ты или уже почил, как и миллиарды до тебя. Но потом так же быстро приходило осознание очевидного – прожитый день лучше не прожитого, как спетая песня, пусть сколь угодно фальшивая, всяко лучше не спетой.

А потому пусть приборы жужжат, помпы продолжают нагнетать, а таймер на стене из года в год продолжает молчаливо отсчитывать последние секунды его жизни. Этот день пройдёт мимо него. А потом ещё один. И ещё один.

Что бы там кто ни думал, хранилище не было тюрьмой ни его телу, ни тем более его разуму. И пусть первое давно уже сдалось, второй продолжал молчаливую борьбу со временем под тиканье атомных часов, необратимых, как и всё в этой жизни. Всё дальше от прошлых тревог, всё дальше от прочих людей, всё дальше от прожитых лет.

Вглядываясь в полотнище полярного сияния, что проливалось на него сквозь остатки ледяного панциря и заменивший его металлполимерный карапас, с каждым оборотом Матушки становящийся всё более непроницаемым, как недостижимой для него становилась обычная человеческая жизнь.

Рутина генерал-партнёра «Янгуан Цзитуань» даже в эпоху становления корпораций была совершенно формализованной. Чёткий, нерушимый, на годы вперёд расписанный распорядок дня человека, принимающего решения о судьбах миллиардов людей и квадриллионов кредитов. Но с тех пор эта рутина окаменела, сделавшись ритуалом. Его буквально под руки водили, но если ты не определяешь даже то, сколько секунд тебе вольно сидеть на золотом унитазе и как тщательно подмываться после, то что ты вообще волен определять?

Ничего.

Он выслушивал с важным видом очередной доклад, кивал солидно да и подмахивал едва заметным безразличным движением кисти бессмысленный рескрипт. О чём он там был? О выделении всё новых ресурсов на освоение системы Сатурна? О совместном патрулировании трасс в обход злосчастного пояса Хильд? О сокращении лимитов на опреснённую воду в Центральной Африке?

Воспоминание о только что принятом решении улетучивалось из его головы так же легко, как опадает с дерева осенний лист в тихую осеннюю погоду в предгорьях Линьцана, откуда некогда происходили его предки.

Предки, которых он уже и не помнил.

Время – загадочная материя. По мере своего течения оно не накапливается, не концентрируется, а напротив, словно неограниченно растягивается во все стороны, бесконечно удаляя даже то, что казалось вчера таким близким. И сам человек со временем как будто растворяется в этом море времени, оставляя себе только самое важное, самое значимое, но постепенно уходит и оно.

Ма Шэньбин, что ему говорило это имя?

Долгий, бесконечно долгий путь с самых низов, борьба сначала за жизнь, потом за место под солнцем, потом – чтобы не дать другим отобрать его место под солнцем.

Всё это давно уже казалось сном, воспоминаниями о былых снах, растворилось в небытие, подёрнулось рябью интерференции на самой грани чувствительности приборов, скрылось за горизонтом событий.

Но ничего другого у него в жизни и не осталось

Жизнь двойного агента Корпорации окончательно смешала все краски в бесполезную мазню. Что из этих обрывков было правдой, а что – он сам позже и сочинил, в рамках очередной легенды?

Да и сама Корпорация исчезла с глаз, погребённая под гекатомбами жертв. Скоро уже полвека как от Ромула нет вестей. Да, смутные слухи доносились с внешних планет, больше похожие на пьяные страшилки тронувшихся умом трассеров. Но для него же Корпорация всегда была чем-то реальным, опасностью, которая всегда с тобой, буквально держит тебя за руку и ждёт, когда ты моргнёшь.

В подобной же полумифической форме она как бы и не страшна, но то, что ты видишь, хотя бы можно контролировать, а как держать под контролем хтонический ужас перед неизведанным? Со временем подспудное ожидание удара исподтишка нарастало; годы и годы, прошедшие с тех пор, как он получил свои последние инструкции от Ромула, растягивались в десятилетия, увядая в воспоминаниях и оставляя после себя лишь пустоту.

Но пустота – не пуста, спросите у чёртовых физиков. Она населена демонами, самозарождающимися во тьме, как мыши самозарождаются в соломе. И однажды эти мыши, и эта солома, и эти демоны, и эта пустота – все они обернутся своей противоположностью. Хранилищем в глубине стремительно избавляющегося ото льда материка на другой стороне планеты.

Плотным коконом статичной материи, укрывшим его от его же страхов.

Самое нелогичное место на свете, если хочешь сбежать от собственных ускользающих воспоминаний. Ма Шэньбин укрылся там, где последний раз видел Ромула воочию. Не его, конечно, а лишь зыбкий образ, заботливо транслируемый ему в черепушку, но кто вообще мог похвастаться тем, что встречал дьявола во плоти? Никого во всей Сол-системе не удивило бы, если бы того не существовало вовсе. Изначально. Как такового.

Ромул был идеей в мире идей. Реющим в небесах грозовым облаком, готовым в любой момент повергнуть свои могутные перуны на головы отступников. И вновь раствориться в горних высях.

Но идеи на то и идеи, чтобы не умирать. Они на это попросту неспособны. А значит, и сомневаться в этом не приходилось, однажды Ромул вернётся.

Но время шло, чёрные молчаливые орбитальные платформы дамокловым мечом повисли над Матушкой, во чреве морей продолжало копошиться нечто неведомое, не позволяя даже приблизиться к своим ледяным глубинам, а Ромул всё не появлялся.

Потому однажды Ма Шэньбин собрался с силами и начал делать то, что уже давным давно оставил в прошлом. Раздавать приказы.

Церемониал формального утверждения чужих постановлений сменился недолгим периодом активности, по истечении которого ему должно было распоряжаться своим директоратом безо всяких ритуальных мановений. Его полумёртвое тело уже столетие как оборотилось насквозь аугментированным кадавром, скорее полуживым приложением к системам жизнеобеспечения, чем полумёртвым властителем одной двенадцатой части мира. И вот все его ку-тронные причиндалы весом в полсотни метрических тонн последовали за ним на противоположный берег Индийского океана, как тогда, давно, в забытую пору, когда он только был вотирован в Высший совет «Янгуан Цзитуань».

Так началась его новая жизнь.

Знал бы он тогда, как она закончится.

Сутки напролёт он разглядывал сквозь толщу породы колыхание авроры, не имея сил отвернуться.

Это был прекрасный вид, прекрасный и ужасающий.

Кисея изумрудных игл, завивающаяся в воронки и бегущая волнами. Будто сам космос напевал Матери отходную песнь. С тех пор, как случился Чёрный четверг, а Она смолкла, Ромул был тем единственным, кто скрашивал своей Песнью ежегодные иды, но с тех пор и он пропал, так что каждый спасался, как мог. Кто-то – декалитрами седативного, а кто-то, вот, глядя на аврору.

Она как будто обещала ему что-то. Какое-то будущее. Или напоминала. Какое-то прошлое.

Если тебе так много лет – это уже само по себе груз, что же поделать, если ты их даже не помнишь?

– Помнить не помнишь, а давит на грудь так, будто ты ничего не забывал.

Ма Шэньбин обернулся на голос, не чувствуя никакого удивления.

Он ждал, он давно ждал его появления.

Но всё равно оказался не готов.

– Мой случай не похож на твой.

И голос его тоже не похож. Сухой, надтреснутый, скорее свист, прорывающийся сквозь натужное сипение, но когда ему предложили имплантировать искусственную гортань, почему-то именно это ему показалось последним шагом в бездну небытия. Он хотел продолжать говорить своим голосом, пока сможет.

– А, ты об этом?

Тень сделала широкий жест, обводя саккады контрольных огней. Хранилище даже во сне больше напоминало ёлочную гирлянду своими помигиваниями разноцветных огоньков.

– Тяжела телесная немочь, но поверь мне, старик, духовная – куда тяжелее.

– Не называй меня так! – Ма Шэньбина оскорбляло подобное к себе отношение. Уж ему ли не знать, кто тут старик. – И не тебе указывать мне на немочь. Четвёртая фаза раскрывает все секреты.

Тень в ответ лишь пожала плечами:

– Да уж, догадаться несложно. Но с другой стороны, я никогда тебе не утверждал, что ты тот самый Ма Шэньбин, да ты и не спрашивал, подозревая неладное. Хотя, погоди, – тень как будто заинтересовалась своим внезапным наитием, – тебе хватило глупости разыскать собственную могилу?

Ма Шэньбин коротко кивнул.

– Тогда понятно, отчего это тебя так тяготит. Зря, очень зря. Ты же понимаешь, что тебе теперешнему было бы уже глубоко плевать на то, кто ты на самом деле.

– Мы, консервы, считаем иначе.

– Да ни черта подобного! – тень поднялась и принялась расхаживать туда-сюда, без смущения пронзая насквозь углы аппаратов. – Ничем вы не отличаетесь от нас, естественнорождённых. Я видел сотни тысяч таких, как ты, пластикатов, вы стопроцентные люди во всём, только стареете иначе.

– То есть во всём, кроме Четвёртой фазы.

– Если бы ты понимал, в чём она действительно состоит, ты бы так не говорил.

Помолчали. Да и какая, в действительности, разница. Он лежит полутрупом, тень нависает над ним. Слова этого не изменят.

– Я всё гадал, когда же ты вернёшься.

– А были сомнения, что вернусь?

– После того, что вы сотворили с этим миром?

Тень в ответ покачала головой.

– Это не мы. Мы именно что однажды решили ничего не предпринимать и возможно – только возможно! – это и привело к текущей печальной ситуации, но всё, что было сделано, было сделано вами, теми, кто остался.

– Но Бомбардировка…

– Что Бомбардировка? В вашем распоряжении были все ресурсы Земли, но в итоге каждый из Большой Дюжины понадеялся, что пронесёт, и даже когда на Землю начали валиться первые обломки Цереры, что вы сделали? Ничего. Так что не надо вспоминать о Бомбардировке. Корпорация сделала всё, что могла, чтобы минимизировать ущерб.

– Минимизировать? Это же из-за вас всё и произошло! Из-за проклятого излучателя!

– Допустим. Допустим, мы проглядели истинный масштаб угрозы со стороны ревнителей, недооценили риски от того, что излучатель и его форки станут рычагом шантажа всей Сол-системы, но взгляни вокруг, какова была альтернатива? Разомкнуть излучатель, а лучше – свалить вместе с ним из системы куда подальше и желательно навсегда?

– Почему бы и нет? Иногда я думаю, что лучше бы ваш «Сайриус» вообще не возвращался.

– И что тогда бы стало? Корпорации грызутся на дне гравитационного колодца уж три сотни лет, к чему это привело? Куда вы движете Землю?

Ма Шэньбин заготовил много правильных слов, которые могли бы подтвердить его убеждённость в собственной правоте, но сейчас они ему отчего-то казались такими пустыми, что в них совсем не оставалось смысла.

А зачем произносить вслух то, во что даже сам не веришь.

– Мы хотя бы пытались.

Тень обернулась и посмотрела в ответ, долго, как бы раздумывая.

– Здесь тесно. Не хочешь прогуляться?

Интересно, как это вообще осуществимо.

Но всё-таки кивнул в ответ, не раздумывая.

И в то же мгновение закашлялся от морозного воздуха.

Они стояли на поверхности, им в лицо летели колючие искры снежинок, а над головами возносились к небесам ремонтные конструкции.

Кажется, они уже были здесь, когда-то давно, так давно, что и не упомнить.

– Здесь всё так изменилось.

Он сперва не понял вопроса, и лишь только проследив взгляд тени в сторону моря, сообразил, что имеет в виду собеседник.

Между тем местом, где они очутились, и берегом океана широким кольцом раскинулась воронка импактной кальдеры.

Да, припомнил Ма Шэньбин, именно сюда упал один из обломков, самый крупный, но самый в итоге не страшный. Погибшие исчислялись несчастными десятками тысяч – зимний, дежурный персонал Решётки. А вот восстанавливать повреждения инфраструктуры «Плато-А» приходилось до сих пор. Ма Шэньбин уже не мог восстановить в памяти, зачем она вообще нужна, эта обсерватория. Без автореферентов он давно был недееспособен, но, кажется, они это уже обсуждали когда-то.

Ма Шэньбин не без удивления обернулся. Как они вообще здесь очутились? В своём собственном теле, вдали от журчания приборов хранилища, без маски респиратора и множества опутывающих его проводов он словно разом вернулся в то далёкое прошлое, когда ещё не чувствовал, не помнил себя «консервой». Ему, должно быть, всё это чудится.

– Но я всегда помнил его другим. В этом смысле оно только стало ближе к моим видениям.

Видениям? Что тень имеет в виду?

– Эта аврора в небе, – воздетый палец в задумчивости описал широкую петлю, как будто говоривший сам себе пытается о чём-то напомнить, – должна быть фиолетовой. На Красной это называется «стив» или «протонная дуга», вызывают её высокоэнергетические лучи, ионизирующие водород в верхних слоях разреженной атмосферы, лишённой прикрытия геомагнитного поля. Тебе это о чём-нибудь говорит?

– Откуда на Матушке возьмётся протонная аврора?

Тень продолжала разглядывать зелёные сполохи полярного сияния у себя над головой.

– И правда, загадка. Что нужно сделать с Землёй, чтобы даже собственное магнитное поле оказалось ободранным с неё, как листва на морозном ветру? Я видел этот материк таким же – лишённым ледяного щита, ощерившимся в небеса гигантским частоколом фазированных решёток, приготовившимся дать свой последний бой.

– Ты говоришь о Предупреждении? – Ма Шэньбин постарался сделать так, чтобы в его голосе не начала сквозить предательская усмешка.

– Я говорю о том, что я видел. Но реальность оказалась другой. И мне пришлось меняться вместе с ней.

Ма Шэньбин задумался. Стоит ли удаляться в эти зыбкие эмпиреи? Ему доносили кое-что его соглядатаи, да и сам он, точнее, его предшественник с тем же именем, некогда был двойным агентом Корпорации, прежде чем всё не изменилось раз и навсегда, а потому ещё не всё позабыл из старых басен Корпорации.

– Ты помнишь тот день, когда ослепли Хранители?

Тень обернулась, прищурившись в раздумьях.

– Я никогда не называл так близнецов. Да и хранителями чего они могли быть? Они видели вокруг лишь то, что меняется, как можно быть хранителем чего-то, для тебя недоступного.

– Так что же, они вдруг разом перестали видеть, потому что всё вокруг застыло? Я не понимаю.

Тень задумалась, подбирая слова.

– Их дар – жить на срезе квантового мультиверса, непосредственно ощущая подвижки в вероятностных полях событий. Они рождены во вселенной, где реально только подвижное. Грубо говоря, они видят нестабильности временного потока. Точнее, раньше видели. Но в Чёрный четверг потеряли эту способность.

– Это они тебе сказали?

– Нет, с тех пор я с ними не разговаривал, они спрятались от меня.

– Так может, они не ослепли, а напротив, увидели нечто и решили от тебя это скрыть?

Тень в ответ коротко, каркающе хохотнула,

– А ты смешной, живёшь в своём мирке, где все друг друга норовят обмануть, что-нибудь утаив. Дело в том, что я тоже обладал раньше их даром. Не в той степени, куда меньшей, но я понимал, о чём они твердят, я говорил с ними на одном языке. Так вот, во Время смерти вселенная словно бы попала вокруг меня в какую-то непреодолимую колею, абсолютную потенциальную яму. С тех пор я всё пытаюсь из неё выбраться. И не могу.

– Так вот почему Корпорация так поступила с Церерой?

– Как же она поступила?

– Разнести в клочья карликовую планету с орбитальной скоростью в 18 мегаметров в секунду и массой в один процент массы Муны и не предвидеть катастрофических последствий подобного решения?

Тень медленно повернулась обратно лицом к небесам.

– Одного предвидения мало. Хотя близнецы и ослепли, перспективы всего Плана в поле имеющихся факторов мне были вполне очевидны. Вероятность того, что ревнители используют излучатель в качестве орудия контроля внутренних планет была слишком очевидна. Вас напугали эти камушки? Как бы вы посмотрели на то, чтобы в пределы орбит внутренних миров явилась сама Церера целиком? Земля и Марс оказались бы под угрозой гарантированно стать необитаемыми на ближайшие пару десятков миллионов лет, как уже бывало и раньше, в эпоху поздней тяжёлой бомбардировки. Мы приняли тогда верное решение.

– Погубив в итоге миллиарды.

– Не преувеличивай. Сами камушки почти все ушли в «молоко», если не считать уничтоженный Сан-Паулу и волну, обрушившуюся на Босваш. Я уже говорил, вас предупредили об опасности, все остальные жертвы на вашей совести. Но если бы – повторяю, если бы, – с нажимом добавила тень, – это помогло выбраться из чёртовой колеи, если бы близнецы снова прозрели, этот риск бы того стоил.

– Но он в итоге не стоил.

Тень в ответ пожала плечами.

– А ничего ещё не кончилось, чтобы судить. Я здесь, по-твоему, что делаю?

Ма Шэньбин промолчал, выжидая.

– Антарктида с самого начала была задумана последним форпостом человечества. Но теперь это всё бесполезно. Мои видения – бесполезны. Но куда вернее они стали бы бесполезны в том случае, если бы Корпорация всё-таки упустила в итоге контроль за излучателем. Без него у человечества не оставалось шансов, мы бы лишили его будущего. И неважно, сколько человек осталось на Земле, миллиардом больше или миллиардом меньше.

– Звучит так, будто бы ты даже и не считаешь.

– А ты шутник, генерал-партнёр. Люди гибли до нас и гибли после нас. Гибли от голода, болезней, войн, климатических катастроф. О чём тебе прекрасно известно. Население Земли снижается вот уже три столетия как, и вам на это плевать, а вот нашёлся хороший повод обвинить во всём Корпорацию, и вы тут как тут, да? У тебя же не дрогнула рука, когда вы отправляли людей на бойню последней войны, не жалко вам было ни ресурсов, ни человеческих жизней, лишь бы от нас избавиться?

В этих словах тоже была своя правда, и Ма Шэньбин послушно кивнул.

– Мы не могли не воспользоваться этим, возможно, последним шансом избавить от вас Матушку.

– И как, удалось?

– Видимо, нет. Вы же в итоге вернулись, причём в таких силах, какие вам до этого никогда не бывали доступны. Так вот зачем вам нужно было сохранить ваш излучатель?

– Ты про орбитальные платформы? Они вполне работоспособны и на обычных фузионных реакторах. Им не нужна мощь излучателя, чтобы поставить всех вас на колени. Но ты же понимаешь, что мы не станем их применять как ударную силу. Это оборонительные комплексы, только и всего.

– Снова Предупреждение? – догадался Ма Шэньбин.

– Если бы.

Тень опустила голову, прислушиваясь к каким-то собственным мыслям.

– Я же говорил, что мои видения – все они – оказались неправдой. И небо это, и земля вокруг…

– Тогда в чём смысл? Зачем ты мне показываешь весь этот галлюцинаторный бред?

Обернувшись, он ещё раз вдохнул чуть кисловатый, пропитанный электричеством морозный воздух антарктического плато.

– Или это всё – предсмертный подарок мне, я же помню, чем закончилась наша предыдущая встреча!

В ответ тень почему-то вновь рассмеялась.

– А я тебя переоценил, генерал-партнёр, по всей видимости, заседания в больших кабинетах и мягких креслах плохо сказываются на когнитивных способностях. Так ты решил, что тебя подменили после Тронного круга, в качестве последствий нашего разговора, наверняка твой выдающийся, хм, прототип попытался что-то совершить, вырваться из-под контроля и тогда-то его и пришлось заменить?

Ма Шэньбин не стал отвечать, опасаясь вновь сорваться.

– Так вот, всё случилось куда раньше, мои агенты разыскали твою, точнее его медицинскую карту. Оттуда и выяснилось, почему карьера Ма Шэньбина не двигалась. Твоему оригиналу пророчили лет десять жизни, не больше. Так что пришлось действовать решительно. Не скажу, что преждевременная смерть настоящего тебя не доставила мне определённого удовольствия, я не люблю перебежчиков. Но действовать из чистой мстительности мне не свойственно. Я просто спасал ценный актив.

– И я в это должен поверить?

– Почему бы и нет. Оглянись, что ты видишь?

– Не знаю. Символ утерянной свободы? Мол, смотри, старик, что ты упускал всё это время.

– Ты так ничего и не понял. Ты думаешь, что всё вокруг – нереально?

Ма Шэньбин коротко кивнул.

– Как вообще оно может быть реально. Я лежу сейчас в своём хранилище и готовлюсь к смерти, потому что понимаю, чем заканчиваются подобные задушевные беседы. Люди привычно обвиняют корпорации в жестокости, но по сравнению с жестокостью Ромула мы тут как дети малые.

– Уж поверь мне, дети тоже могут быть весьма жестоки.

– Довольно, говори, что хотел сказать, и позволь мне вернуться обратно к себе.

Тень усмехнулась.

– Ты всегда был до крайности уверен в своей правоте. Что ж, я тебя разочарую. Никуда ты не вернёшься. Потрогай этот снег, разве он похож на иллюзию даже самого продвинутого виртреала?

Ма Шэньбин пожал плечами, но всё-таки наклонился и собрал горстью крупинки льда, не без удивления почувствовав, как та в ответ заныла.

По пальцам покатились крупные капли в зеленоватых отблесках авроры. А по спине побежала волна озноба.

Ему и правда стало холодно.

– Так всё вокруг – реально. А где… – только тут его застиг шок осознания. – А где моё прежнее тело?

– Не твоё, что уж там. Оно на месте, живее всех живых.

Он молчал, не зная, что ответить.

– И что мне с ним делать?

Тень хмыкнула.

– Решайте это между собой. Ты, кажется, злился на меня по поводу судьбы вашего прототипа? Ну, что ж, на этот раз я ничего не решаю. Референтам вашим, правда, придётся как-то объяснить, чего это наш любезный генерал-партнёр снова ожил, но я думаю, вы справитесь. И не смотри на меня так, я только что подарил тебе полтора века жизни. Цени.

Ма Шэньбин чувствовал в тот миг лишь подступающую к горлу ярость.

– Это и есть твой… подарок, который ты обещал?

– Вряд ли его кто-нибудь, кроме тебя, оценит, но нет, это не он. Как я говорил, мы вовсе не вернулись, хотя и доставили сюда вместо себя эти орбитальные платформы, – тень указующе ткнула в зенит. – Мы прилетели попрощаться. Ты хотел свободу? Ты её получил. Дарю. Свободу и долгую жизнь, пусть и всё такую же ограниченную пределом Четвёртой фазы. Платформы же побудут гарантией, что с Землёй ничего не случится.

В это не было никакого смысла. Никакого! Смысла!

– Ты всё ещё веришь, что пророчество Предупреждения сбудется?

– Я больше не знаю, чему верить. Потому продолжаю пребывать слепым во тьме. Но тем не менее, я знаю одно, Земля так или иначе останется после нас, что бы ни случилось. Она останется одна, погибнет, но возродится.

– Значит, люди на Мату… на Земле обречены? Вы оставляете нас, обрекаете на смерть?

– Ну почему же на смерть. Мы покидаем Землю, забирая с собой всех, кто будет верен Корпорации, вы же вольны оставаться и встретить наступление ледника, можете продолжить покорять безжизненные просторы внешних планет, а можете отправиться вслед за нами.

– Куда же?

– В Дальний космос. Галактика большая. Живите там, как хотите. Мы даже оставим вам функционирующие орбитальные доки в облаке Оорта, можете строить там такие же платформы и лететь, куда хотите. Или продолжайте воевать друг с другом, мне плевать. Я больше не несу ответственности за ваши жизни.

– А я, выходит, несу.

– А это уже от тебя самого зависит. Это ты мне пенял, что я жертвы не считаю. Тебе виднее, какое значение ты в эту мысль вкладываешь.

Ма Шэньбин задумался.

– А что Соратники, они тоже разделяют твоё желание оставить эту планету?

– В отличие от тебя, у них нет особого выхода. Мы с ними – рабы того будущего, той злосчастной колеи, в которую однажды угодили, когда погибла Мать. И нам с ними ещё долгие столетия расплачиваться за ту ошибку.

Ма Шэньбин покачал головой, остывая. Фанатики. Чёртовы фанатики, о чём вообще с ними можно разговаривать?

– Похоже, нам пора закругляться.

Тень как всегда правильно прочитала выражение его лица.

– Погоди. Последний вопрос. Если вы уходите, выходит, нам тоже нужно готовиться… но к чему? Мы же не сможем никуда улететь в ближайшие по крайней мере два столетия. Но это ваше Предупреждение…

Повисла пауза. Тень раздумывала.

– Ты ждёшь от меня ответа, которого у меня нет. Угрозу вторжения никто не отменял. Но если слепота близнецов о чём-то и говорит, так это о том, что будущее, во всяком случае реализуемое будущее покуда остаётся неизменным. Что бы мы – или вы – ни делали, ничто не сдвинется с этой проклятой колеи. А потому – будет, как будет. Смирись с этим и делай своё дело. Я, во всяком случае, уже смирился.

– Но постой, неужели тебе всё равно, как погибнет Земля, в огне и быстро или же медленно застыв под ледяным панцирем?

Тут он и сам сообразил, насколько глупо сейчас выглядит.

– Мне – не всё равно, – отчеканила тень. – Я оставляю здесь орбитальные платформы и тыловой форпост обороны на антарктическом материке, который будет до последнего подпитывать форк излучателя. И упаси тебя Мать от попыток найти, где он спрятан.

В голосе тени впервые за весь их разговор прорезался скрежет разрываемого металла.

– А если этого окажется недостаточно?

– Об этом будут думать те, кто выживет. Так или иначе, времени на раздумья больше не осталось.

Тень подумала и добавила.

– Прощай. Я надеюсь, что мы больше не увидимся.

50. Оставшийся

Гексапод с нутряным урчанием продолжал копаться в расщелине, не реагируя на команды.

Вот козлина.

Клаус в который уже раз покосился на циферблат, стараясь не злиться. Эта железка не обязана тебе подчиняться. Скажи спасибо, что помогает, видать, хватало у неё соображения, что в одиночку тут не выжить, но вот стоит ей заинтересоваться чем-то в развалинах – за уши оттуда не оттащишь. Будь у неё вообще уши.

Но решать что-то надо, синева по ту сторону пролома продолжала сгущаться, ещё четверть часа – и окончательно стемнеет, а в потёмках по Мегаполису лучше не шариться, если жить охота. Опять же, нитинол при стремительно падающей забортной температуре начинает лагать, споткнётся гексапод на обледеневшей рампе и поминай, как звали. Как он тогда, без гексапода-то.

Клаус свистнул, аж уши заложило от натуги. Механоид в ответ послушно замер, прекратив беспорядочные телодвижения, но и обратно не пошёл.

Да что ж с тобой поделать!

Клаус, чувствуя, что уже весь на нервяке, снова беспокойно сбегал внаружу, поводил там носом, прислушиваясь, как пощипывает в пазухах – пожалуй, все минус двадцать – и тут же спрятался обратно, слишком уж задувает.

От так, а что это у нас?

Гулящий гексапод радостно сжимал в хелицерах кусок металлопласта, и как только сумел отломать, он же на вид будет покрепче его мандибул. Так и челюсть сломать недолго, а где её, запасную, возьмёшь?

Стой, погоди-ка.

Клаус аккуратно, чтобы самому не пораниться, отобрал уворованное у гексапода, и только тут, сделав поярче наплечный фонарик, сообразил, что же это перед ним за такое. В руках поблёскивала крупным инеем вполне себе целая бронепластина. Ни следов повреждений магнитного замка, ни даже механических повреждений – если гексапод её где-то и выломал, то скорее его проблемой был обычный лёд, он же и сделал за мелкого гадёныша основную работу, загодя отжав собственным расширением пластину от остального агрегата. По размерам и внешнему виду кусок металлопласта напоминал защитную створку радиатора. Вот только откуда здесь нечто подобное?

Клаус огляделся, задумчиво почёсываясь под мышками. Бетонная коробка не то пакгауза, не то какого-то погрузочного хранилища, была совершенно беззащитна перед мародёрами, и была вычищена до голого бетона ещё в первый год без лета. Максимум, чего здесь можно было урвать даже в теории – пару метров силового кабеля, и то, это если удастся отследить короб, скрытый под метровыми наслоениями инея, намерзающего тут годами из подвальных испарений. Как в таком заведомо пустом и проходном месте могла затесаться подобная диковина?

Только разве что добралась сюда своим ходом.

Клаус хлопнул себя по лбу и тут же одним ловким движением схватил гексапода за загривок. Тому подобное обращение явно не нравилось, но кто кого спрашивает. С коротким щелчком диодный прожектор на спине скотинки послушно засветился синим, расцвечивая всё вокруг в холодные тона.

Ну-ка, взять-куси!

Гексапод послушно метнулся в расщелину, вздымая своими толстыми щербатыми копытцами фонтаны лежалого хрусткого инея. Теперь, с подсветкой изнутри, раскуроченная многолетними циклами заморозки металлполимерная конструкция уже не выглядела одним бесструктурным монолитным сугробом, наметённым в расщелину со сквозняка. Там и правда что-то застряло. Что-то грузное, даже в подобном неверном свете явственно отблескивающее металлом.

Клаус машинально набросил на глаза визор. Тот хоть и нехотя, на остатках заряда, но всё-таки прогрелся и показал тепловое пятно. Всего на пару градусов выше фона. Но да, он был прав.

Со вздохом посмотрев на циферблат, Клаус мысленно поблагодарил гексапода за настойчивость. Если бы не он, прошли бы мимо, и всё, поминай, как звали. Только время, блин, время. Можно, конечно, попробовать сюда вернуться позже, но и находка к тому времени может погибнуть и, как уже не раз бывало, она же может в итоге достаться сыскарю половчее. Или вовсе сгинуть под обрушением.

К чёрту, второго шанса не будет.

И принялся за работу.

Опытному сыскарю сообразить, под каким углом будет сподручнее вытаскивать – это как два пальца. Одно дело старая бронеплита, прижатая перекошенными направляющими, там порой нужна не только соображалка, но и сподручный инструмент, тут же – ну расщелина; стандартной, клиновидной формы, туда по доброй воле никакая тварь не сунется, хоть живая, хоть механическая – в растопыренные пальцы металлполимерных жил, сработавших на разрыв и потому больше похожих теперь на хитроумный капкан, в который если попадёшь, то назад уже никак не выберешься. Однако простейшая тригонометрия позволяла, да, позволяла и тут творить чудеса.

Клаус быстро прикинул, куда ставить распорку. Дело непростое, но привычное. В лабиринте иногда приходится и самому себя при помощи блока поднимать на верхотуру, и груз всякий вытаскивать, так что намётанный глаз сразу видит, где упор хороший и срыва не будет. Красный огонёк указки тут же метнулся по диагонали вверх, выманивая шустрого гексапода. Ага, вот тут и тут крепи.

По команде кликера два якоря прочно упёрлись в монолит, только искры метнулись по стенам. Клаус, натянув стропу, аккуратно упёрся остриями «кошек» в ближайшее металлполимерное ребро, повис всем телом, подёргал сначала слегка, а потом и враскачку. Р-раз, р-раз. Стропа привычно зазвенела, натягиваясь.

Угу, якоря держат, трещётка обратного хода не даёт, вот и замечательно.

Теперь надо бы груз закрепить. Это и было самое трудное.

В итоге провозились они с гексаподом, почитай, полночи. Пыхтя себе под нос и роняя вниз капли солёного пота, Клаус раз за разом забрасывал стропу подальше вглубь расселины, с дрожащей от натуги спиной дожидался, пока гексапод вернёт фиксирующий крюк понизу, натягивал – срывается – снова забрасывал и так по кругу. Уже и зелёные круги перед глазами, и стынущие пальцы едва гнутся, а всё одно продолжай по новой. Эх, был бы у него интерфейс для управления, гексапод с задачей бы и сам справился, а так поди объясни тупой машинке, что за фокус требуется проделать.

Зацепиться удалось попытки наверное с тридцатой, хотя кто тут считает. Клаус, уже не особо веря в свою удачу, аккуратно подёргал, вроде держит, после чего принялся ловко возить туда-сюда петли карабинов, распространяя и попеременно натягивая свою ловчую сеть вокруг постепенно высвобождаемой из-под снежных наносов махины. Уже и скрюченные конечности показались из-под явно сыпучего снега, хорошо, значит ледяная корка только поверх идёт.

Поставив второй блок, Клаус уселся прямо как есть, на перекопанную кучу ледяной крупы да полез в нагрудный карман за последним контейнером. Термостат, конечно, уже почти остыл, но с тем же успехом сейчас можно было и мёрзлое проглотить, лишь бы руки перестали так трястись. А так, гляди, уже и тепло по позвоночнику пошло, и глаза принялись слипаться. Стоять, куда, только этого не хватало. Так вот сыскари и загибаются в одночасье, сначала тепло, потом, глядишь, нога онемела, рука, уже и не подняться, а самому-то жарко, ощущение такое, будто заживо сейчас сваришься, пот со лба градом, а это последние минуты твои настали.

Клаус яростно дожевал остатки леденеющей на глазах галеты и тут же побежал проверять оба блока. На вид неплохо, но попытка у него будет одна, второй не получишь. Что ж, приступим.

Лебёдка с ополовиненным зарядом взвыла, до свиста натягивая стропу. Барабан принялся методично ворочаться, пока Клаус носился туда-сюда, проверяя натяг боковых строп и следя за тем, чтобы гексапод не совался между блоков – если сорвётся, пополам разорвёт, остаться ко всем его текущим бедам ещё и без единственного помощника будет совсем обидно.

Процесс между тем пошёл – металлполимерный карапас со скрежетом ворочался в оплётке сети, его вес уже целиком опирался на стропу, так что массивная конструкция теперь напоминала своими движениями покачивающийся на подвеске цилиндр буддийского колокола, даже звук при очередном касании иззубренных стенок расщелины был похожий – бом-м. А вот и голова показалась. Клаус не поверил своему счастью – автономный среднетоннажник на топливных элементах, плюс внешнее питание. Аккумуляторы, конечно, давно сдохли, но где-то он явно запитывался, бродяга, иначе давно бы промёрз, никакой полураспад бы не спас. Как же тебя сюда попасть угораздило? Впрочем, какая разница, не угораздило бы, так и Клаус без добычи бы остался.

А, твою же наполовину!

Мигом забыв про прежние восторги, Клаус метнулся к лебёдке – притормаживать.

Следующие два часа ушли у него на тщетные попытки совладать с артачившейся техникой – натянутая до предела стропа всё не желала поддаваться. Никакие усилия развернуть болтающуюся на подвесе железку ни к чему не приводили, хоть бери всё да бросай.

Клаус с тоской глядел, стоя на четвереньках, в опустевшую нишу под брюхом у столь желанной находки. Надо лезть. Гексапод там не поможет. Ну что, сыскарь, готов подохнуть? Если тебя там завалит, считай, конец.

Поскидывав с себя весь лишний обвес, который мог бы зацепиться в узком месте, Клаус как был на полусогнутых рванул вперёд, стараясь не смотреть вверх. Расселина оказалась совсем не такой глубокой, как выглядела на взгляд снаружи, ну, метров пять в длину, и вот уже он по-пластунски, ужом протискивается вперёд, растопыренными пальцами на ощупь пытаясь отыскать что-нибудь знакомое. Точно!

Под жуткий скрежет выскочив задним ходом обратно на свободное пространство, Клаус первым делом проверил перчатки – не распорол ли – и только потом поднял голову выше.

Вот уж повезло, как покойнику. Это был не просто рабочий самоход. Это был, мать его так, боевой квадропедальный дрон. Сохранность, конечно, средней паршивости, но вот уж находка так находка, кому из других сыскарей по эту сторону ледника скажи – не поверят. Впрочем, он уже сколько оборотов тут никого не встречал, так что какая разница.

Интересно, а сама железяка здесь откуда? Такие если и водились в прежние времена, то по охранной зоне Мегаполиса вдоль бывшего Северного моря. Оттуда сюда поди километров сто хода, эта штука даже на полных аккумуляторах столько бы не прошла. Значит, валялась где-то в запасниках да почему-то активизировалась, при Бомбардировке или позднее, когда пошёл ледник, сейчас не угадаешь.

Другое дело, что боевой дрон – это тебе не шутки. Его просто так не взломаешь. Хвостиком за гексаподом он бегать не станет. А если что – может и шмальнуть.

Обидно, столько усилий и всё зря.

Застёгивая обратно все клапана и прилаживая побросанный как попало обвес, Клаус поймал себя на том, что дыхание его уже больше похоже на сиплый кашель.

Да твою же наполовину. Чёртовы датчики.

Не решаясь додумать эту мысль, Клаус аккуратно, на полусогнутых побрёл к тому месту, где когда-то светлел лаз выхода. Главное не отключиться, главное не отключиться, главное не от…

Первый глоток воздуха дался с трудом, аж искры из глаз. Ледяной поток с кружащимися в нём иглами снежинок бил в лицо наотмашь, как в хорошей драке. Н-на!

Только теперь, на контрасте, стало понятно, какой дрянью он всё это время дышал. С тем же успехом можно было себе пластиковый мешок на голову натянуть. Клаус аккуратно сполз по стеночке и только обеспечив себе устойчивое положение, принялся с яростью выдирать из нагрудного кармана изрядно примёрзшую к карабину плоскую коробочку датчика химсостава. Тот как ни в чём не бывало продолжал тускло светиться зелёным.

Зараза. Вот же зараза.

Снова поймав себя на том, что разговаривает с бездушной железкой, Клаус в сердцах плюнул и засучил ногами, пытаясь подняться. Получилось не с первого раза, но всё же получилось. А тут уже гляди, светлеет. Рано как. И хорошо, всё-таки уже май. Сыскарям самая пора начинать свою разведку.

Что ж, в следующий раз повезёт больше. Может, световая панель где из-под снега мелькнёт, или вот, как тут, теплом откуда-то снизу повеет, протаивая лаз в блескучем ледяном кляре.

Ладно, будем выдвигаться, а то с утра на открытой поверхности самый мороз, а без еды легко помёрзнуть даже на ходу, не то что вот так, простаивая в попытке отдышаться. Надо срочно засунуть этот проклятый дрон обратно в расселину от греха, собрать манатки и выдвигаться. И что это гексапода не слышно?

Клаус замер. Из темноты лаза отчётливо послышался дробный металлический лязг. Оттуда надвигалось что-то тяжелое.

Гребёнка по мере приближения всё вернее оправдывала своё название – частокол поваленных друг на друга наполовину разрушенных башен морским ежом под всевозможными углами упирался в голубые небеса, превращая банальный полёт в некое подобие крысиных бегов по трёхмерному лабиринту – бегов, во время которых участников каждую минуту ожидает со всех сторон непредсказуемая угроза, будь то падение сверху шального обломка, а то и целого башенного монолита, натянутая поперёк траектории паутина остатков коммуникационной сети или же снайперский выстрел из гауссовой винтовки в спину.

Уплотняясь, гребёнка из хаоса заснеженных трущоб километровой высоты постепенно превращалась в нечто куда более страшное. Она не просто выглядела руинами былой войны, она в действительности и была подобными руинами. Войны природы с человеком, войны кровавой и беспощадной, войны на измор, войны насмерть.

Покосившиеся башни смотрели в одном направлении – на юг, словно гигантский чёрный лес, поваленный титаническим взрывом. Своеобразный юмор состоял в том, что взрыв и правда был, пол-столетия назад ударная волна импакта прокатилась по Мегаполису, сметая всё на своём пути. Тогда башни устояли. Но когда начал идти снег, и шёл без перерыва год, два, три, десять, вот тогда эта битва оказалась проиграна.

Отсюда ушли сначала корпорации, а потом и во всём зависевшие от них люди. Во всяком случае, те из них, кому хватило ума признать – это конец. Клаус некогда тоже был одним из них.

«Мариса, подсвети, будь добра».

Эхо-импульс сонара послушно рванул наискость гребёнки, коптер тут же сместился левее, выходя на безопасный маршрут согласно директивам навигационного блока. Тактика прохода через гребёнку всегда одинакова – не суй свой нос в чужой вопрос. Лучше облететь свежее обрушение стороной, гребёнка велика, куда бы ты ни собирался, обязательно сыщется обходной путь с хорошим просветом и прямой видимостью. Главное не спешить. Торопыги тут долго не тянули, рано или поздно напарываясь на короткую и злую месть Мегаполиса тому, кто без спросу покусился на его обледенелое нутро.

«Благодарю, лапуль».

Любопытно, что там, где люди спасовали, сам Мегаполис всё-таки выдержал. Многосотметровые снеговые завалы с годами превратились в ледяные языки, ясно различимые с высоты. Нет, не ударная волна импакта повалила башни, это гляциологические потоки новоявленных ледников смели сначала надземные путепроводы, потом контрфорсы пограничных стен корпоративных компаундов и аррондисманов, растёрли в бетонную пыль менее прочные бетонные строения и только тогда принялись за несокрушимые металлполимерные башни последних поколений. Именно сковавший север Европы лёд стал той силой, которая обратила Мегаполис в бурелом гребёнки. Но в итоге гребёнка всё-таки устояла.

И вот, спустя десятки лет забвения, солнце здесь показалось вновь, а вместе с солнцем показалась и жизнь.

«Прохожу приграничный участок, поднимаюсь выше».

На самой границе Мегаполиса плотность застройки превратила частокол в кашу изо льда, наполовину обрушенных обломков и едва устоявших башен. Здесь битва со льдом шла до сих пор. И, судя по свежим россыпям на прошлогоднем льду, с переменным успехом.

Роторы коптера натужно взвыли, набирая обороты. Нужно проскочить это место по низкой дуге, экономя заряд в батареях, да и местных по возможности хотелось бы лишний раз не беспокоить. Окопавшиеся в этом странном и страшном месте выживальщики были порой страшнее самих руин. Стреляют они без предупреждения, а чужую жизнь ценят не выше своей. То есть вообще не ценят, особенно ближе к осени, когда еды хоть и становится в достатке, но холодает с каждым днём всё сильнее, намекая всем интересующимся, что до весны дотянут не все.

На этот раз, впрочем, никто не палил. И на том спасибо, поскольку выбора у Клауса всё равно особого не было.

«Границу прошёл, лапуль, снижаюсь, конец связи».

Мариса существо простое – с ней лучше разговаривать коротко и ясно, иначе замучает потом вопросами. Почему радиомолчание без команды да лишний расход ресурса. Клаус тоже в таких вещах предпочитал чёткость, целее, как говорится будешь, а потому отчитывался по чеклисту сверху вниз, как договаривались.

А красиво тут, не устаёшь удивляться.

На север до самого горизонта вместо хаотичного бурелома поваленных друг на друга башен граница Мегаполиса очерчивала пустое, гладкое, слепящее зеркальное пространство летнего наста. В отличие от устойчивых городских ледников, тут во все стороны простирался единый плоский панцирь, скучно и однообразно нараставший каждый год ещё на десяток метров в высоту. Именно сюда и привели Клауса сейсмозонды.

Так, а вот и указатель на карте. Абантон, что бы это ни значило.

Ещё два километра севернее и садимся.

Клаусу никак не удавалось выкрутить светофильтры на комфортную контрастность – слепящее сияние внизу оставляло на дне сетчатки слепые пятна, стоило туда бросить неосторожный взгляд. Полуденное солнце превращало подтаявший в его лучах ледник в гигантское зеркало, так что у привычного к замкнутому пространству тёплых обжитых пещер сыскаря разом наступал приступ агорафобии, да и немудрено – когда небо и земля вокруг тебя сомкнулись в ослепительный иссиня-голубой шар без особых деталей.

Впрочем, лететь тут можно и по приборам. Клаус с вящим удовлетворением почувствовал, как коптер покачнулся на рессорах опор, и только тогда снова выглянул наружу. Через непроницаемо-чёрные альпинистские очки-консервы ближайший выступ тороса вместо нежно-голубого казался почти чёрным. Автоматика не подвела, выбрав гладкую надёжную площадку для приземления в… да, всего в пятидесяти метрах севернее координат, которые выдала триангуляция сигналов от разбросанных по северной границе Мегаполиса сейсмографов – всё, что осталось работоспособным с начала лета, когда они с цератопсом раскидали все наличные самописцы.

А вот и он сам – туша серебристого армопласта уже деловито выбиралась из-под брюха коптера. Клювастая морда цератопса водила туда-сюда, будто принюхиваясь, чем снова напоминала тех самых вымерших пситтакозавров, в честь которых дрон и получил своё прозвище. Ну, что, помощничек квадропедальный, и что же мы тут потеряли?

Клаус отошёл в сторонку и сделал широкий приглашающий жест рукой.

А главное идея была простой и незамысловатой – отслеживать обрушения, которые для сыскарей были одновременно источником и главной опасности, если придавит больную головушку, и важным источником находок – обнажения фундаментов давали доступ к сохранившимся подо льдом ресурсам. Поначалу это даже работало – новый коптер, тот самый, на котором они сюда добрались, внушительные запасы топливных элементов для микрореактора, целый контейнер солнечных батарей в заводской упаковке, но потом дело пошло хуже. Сейсмодатчики мало того, что принялись один за другим отказывать, а новые-то взять и негде, так ещё и оставшиеся в основном показывали малопонятную ерунду. Тут и там по всему континенту один за другим возникали источники внушительных сейсмических колебаний. Но источником тем были отнюдь не башни.

А вот что может так звучать, что сейсмодатчики гаснут один за другим с завидным постоянством, а география источников простирается от Северного моря до самых Альп, оставалось загадкой. Клаус при помощи умницы Марисы так и так прикидывал, но ни к чему внушающему доверие так и не пришёл. Оставалось плюнуть на всё и вернуться к привычной жизни сыскаря, тем более что относительно тёплый сезон стремительно заканчивался и нужно было заниматься запасами на зиму, а не всякой ерундой. Но Клауса всё не отпускала тревожная мысль, что это всё неспроста, и на самом деле куда важнее всех его приготовлений к зиме.

Цератопс между тем продолжал регулярно докладывать о новых сигналах. И постепенно их северная граница сконцентрировалась как раз за пределами частокола. Вот тут, на этих бескрайних ледяных полях вдоль бывших пригородов Мегаполиса. Ну, давай, псина самоходная, ищи. Что ты тут видишь?

Но сам виновник торжества покуда ограничивался беспокойными петлями, накручиваемыми по скользкому подтаявшему льду. Цератопс как будто чуял что-то, но объяснить не мог. Стоило же Клаусу нацепить кошки и сделать пару шагов прочь от коптера, самоходку в ответ словно коротнуло, она принялась носиться туда-обратно как ошпаренная.

Интересно, что там у тебя в башке твердолобой творится. В отличие от покойного гексапода, придавленного месяц назад случайным ледопадом, цератопс был явно существом внутренне весьма высокоразвитым. Его ку-тронные ядра несли в своей структуре нечто вроде зачатков сознания, тем сложнее было в итоге понять ту логику, по которой он действует. Клаус, по большому счёту, до сих пор так и не смог сам себе объяснить, почему цератопс оставил его тогда в живых, для простоты переложив всё на своеобразное механическое чувство благодарности.

Клаус спас самохода из смертельной ловушки, допустим, но зачем тот с тех пор за ним таскается? По всей видимости, какие-то внутренние эджрэнки логических вентилей переключили машину в режим следования как оптимальный для выполнения поставленной некогда задачи. Вот только какой? И кем?

Ответов у Клауса не было. Да это и неважно. Здесь и сейчас, на самом краю бесконечного ледяного поля они были не важны.

Чем вообще выделялось это место на фоне всего остального белого безмолвия? Клаус с сомнением проследил взглядом тонущий в голубой туманной дымке частокол гребёнки. Отсюда, с севера, она казалась незыблемой. Ровные стальные редуты тянулись от горизонта до горизонта. Будто не было многолетних снегопадов, обрушенных башен, повального бегства всех и вся, тотального запустения. Отсюда всё выглядело так, будто Мегаполис выиграл эту войну с природой.

Кому, как не сыскарям знать, какой ценой ему это далось.

Хр-рум-м!..

Да твою же наполовину.

Нутряной рокот, быстро переходящий в оглушительный скрежет, больно ударил по ушам. Акустический удар был такой силы, что Клаус почувствовал его буквально собственными внутренностями, когда диафрагма и перикард принялись беспомощно резонировать с частотой в пару герц.

Пытаясь восстановить сбившееся дыхание или хотя бы успокоить бунтующий желудок, Клаус безвольно согнулся пополам, краем зрения не успевая следить за эволюциями цератопса. Псина носилась к коптеру и обратно в каком-то уже совершенно бешеном темпе. От этого мелькания желудок Клауса окончательно вывернуло наизнанку, он едва успел сорвать маску респиратора, с удивлением наблюдая, как остатки утренней галеты смешно подпрыгивают на льду.

Землетрясение? Здесь? В двухста километрах от ближайшей горной гряды в любом направлении?

Только тут до Клауса дошло, что именно слышали сейсмодатчики. Нет, это были не звуки падения башен, и даже никакая не тектоника. Кому она вообще нужна посреди гигантского ледяного панциря.

Три метра осадков в год, которым попросту некуда было деваться. За полвека тут накопился паковый лёд толщиной в полторы сотни метров. Сто пятьдесят миллионов тонн льда на один квадратный километр площади. Цифры послушно мелькали перед глазами Клауса, услужливая аугментация не обращала внимания на то, что ему сейчас не до трёпаной арифметики.

Едва утвердившись на обеих ногах, Клаус как мог быстро рванул к покачивающемуся на рессорах коптеру.

«Срочный прогрев роторов, готовность к экстренному старту!»

Если Мариса ему что-то и ответила, то он всё равно не расслышал, застигнутый новым акустическим ударом.

И без того едва сохраняющие равновесие ноги окончательно потеряли опору, уходя из-под него вместе с чёртовым льдом. Не переставая в голос проклинать всё на свете, Клаус отчаянно пытался ухватиться хоть за что-нибудь, но ощущал растопыренными пальцами в армированных перчатках только беспорядочные удары со всех сторон. Перед глазами же и вовсе творилось нечто несусветное – калейдоскоп всех оттенков голубого не обещал ничего хорошего. Судя по всему, Клаус куда-то падал. Вот только куда вообще можно упасть, стоя не бесконечной плоскости пакового льда?

Одна.

Клаус, прекратил трепыхаться, машинально сгруппировываясь.

Две.

И какой было смысл считать? Неужели, он до сих пор надеется, что его спасут?

Три.

За три секунды свободного падения на Матушке ты пролетаешь почти 70 метров, достигая скорости почти под сотню километров в час. Опять эта чёртова аугментация.

Прыжок веры завершился с хрустом вправляемых позвонков. Лёгкий экзоскелет заскрипел, но выдюжил. Мельтешение за бортом разом прекратилось, сменившись картинкой вальяжно надвигающейся на Клауса стены.

Бум!

Клаус принялся судорожно прочищать стёкла очков, точно, перед ним колебался словно бы отколотый от чего-то целого голубоватый ледяной монолит. Задрав голову, Клаус разглядел только уходящую в никуда стропу, куда там за спиной вцепились крючья якорей, лучше было пока не думать. Как говорится, спасибо, что живой.

Дальнейший подъём проходил скучно. Разом всё вокруг заволокший белый туман снежной пыли не давал видимости дальше пары десятков метров – стропа, ледяной скол понемногу скользящего вниз уступа и ничего больше. Гигантским жуком на верёвочке повиснув посреди туманного ничто, Клаус первые пару минут натужно отдувался, пока из крови не выветрился весь адреналин, потом же на целую вечность остался один на один со своими мыслями.

В панцире могла образоваться гигантская трещина, но разве она была способна порождать все эти сейсмические сигналы? Куда достовернее выглядела, скажем, горстовая дислокация ледяного щита. Многосотметровый массив паковых льдов упирается в частокол гребёнки, та некоторое время держит всю эту махину, но однажды касательное напряжение достигает предела текучести и происходит единомоментный сброс нагрузки. Клаусу, кажется, хватило ума оказаться тому прямым свидетелем.

По мере продолжения подъёма снежная пыль рассеивалась, показалось голубое небо и, наконец, вновь открылся вид на Мегаполис.

Стало понятно, что это никакая не трещина. Полуторасотметровый клиф нависал над изломанным лабиринтом новообразованных ледяных торосов.

Перебравшись через край обрыва, Клаус нос к носу столкнулся с цератопсом. Молодец, псина, сообразили вы с Марисой. Если бы не эта удачно выпущенная дроном стропа, валяться бы ему сейчас у самого основания клифа мокрым местом.

Клаус аккуратно, под пристальным взглядом всё ещё подозревающего неладное цератопса, подошёл к краю обрыва и заглянул вниз. Ни на поверхности как ни в чём ни бывало тянущегося на север панциря, ни в синих небесах не значилось ни следа коптера. Выходит, его обломки скорее всего валяются где-то внизу, если их вообще не зажевало в момент смещения треснувших поперёк себя титанических ледяных плит.

А раз он потерял коптер, значит, связи с Марисой до возвращения в границы прямой видимости не будет.

Вот дерьмо.

Клаус отошёл для верности шагов на двадцать в сторонку и устало опустился на лёд.

Цератопс настороженно подошёл сзади и ткнул его в плечо своим металлическим рогом. Да что поделаешь, псина, что-то он устал после всех этих приключений.

Клаус раскинулся на льду в позе «снежного ангела» и замер, глядя в чистые синие небеса.

Там привычно висел белый треугольник орбитальной платформы.

В такие моменты хотелось думать, что оттуда за ним наблюдают. Ну, не за ним, так за Матушкой в целом. И, если что, придут на помощь.

Не придут. Даже теперь, когда ледник самым прямым и ясным способом сообщил о своих намерениях продолжить своё движение дальше на юг.

Но там, наверху, всем плевать на промёрзший Мегаполис, как им плевать и на дальнейшую судьбу тех немногих, что решили не покидать его до самого конца. Они сами сделали свой выбор, им никто ничего не был должен.

Аугментация поспешила подсказать.

Скорость ледника может достигать десяти метров в сутки. Неспешные три километра в год, вот та скорость, с которой будет исчезать с лица Матушки гребёнка Мегаполиса. Значит, у них есть ещё в запасе как минимум полсотни лет.

Что ж, мы ещё поборемся.

Поднимаясь на ноги, Клаус махнул рукой цератопсу.

Погнали, псина, искать удобный спуск вниз. Будем надеяться, что усталость и голод доканают Клауса не раньше, чем им удастся восстановить связь с Марисой.

64. Непобедимый

Его пальцы на просвет выглядели стеклянными.

Привычный эффект после изматывающего дежурства на мостике. Переобученные зрительные центры продолжают транслировать в полумёртвый изокортекс опорные звёздные поля окружающего пространства, фантомно визуализируя навигационные параметры даже теперь, когда его нейроконтуры остались без сигнальной подпитки внешних систем.

Человеческий мозг быстро привыкает к несвойственным ему функциям. В этом его главное преимущество перед искусственными структурами принятия решений. Сколько ни проектируй эти квантовые системы, они все оказываются или неэффективным клубком сумрачных самокопаний, когда машина навсегда уходит в себя, обсчитывая полную бессмыслицу, да ещё и каждый раз разную, или же быстро превращаются в туповатый конвейер простейших решений, принимаемых быстро, но нуждающихся в постоянном дообучении на новых краевых условиях.

Человек, помещённый в центр управления машинным царством, потрясающе эффективно апроприировал любые внешние контуры как свои. Расширенный фенотип всегда был свойством хомо сапиенс, но в некотором смысле, начиная с определённого порога сложности аугментационных интерфейсов сами эти машины как будто становились частью оператора, ощущаясь как продолжение руки, как второе зрение, как второй слух.

Пока же мозг варился в тенётах чужеродных ку-тронных цепей, не только его команды влияли на физику вокруг, но и эта самая физика занимала своё законное место в нейронных полях изокортекса, постепенно вытесняя оттуда исходные образы и заменяя их своими.

Так глазное дно, на которое случайно упал блик солнечного света, надолго оставляет на себе его иссиня-золотой отпечаток. Разогнанный когнитаторами изокортекс был куда чувствительнее простейшей нейросети глазного дна, он начинал не просто воспринимать внешние сигналы, он быстро учился их моделировать, создавая новые цепи нервных окончаний, неспособные более ни к чему иному.

В этом и состоял главный секрет всех навигаторов. Они на минимальном наборе сигналов буквально кожей ощущали малейшее отклонение в поведении крафта, поскольку внутри них, по сути, жила его полноценная физическая модель. При таком-то импульсе маневровых отклик должен быть таким-то. И если реальность разойдётся с моделью хотя бы на миллиметр, сразу последует реакция, даже если подобный поведенческий паттерн случится впервые.

Но у этой универсальности была своя цена – с каждым подключением к навигационным интерфейсам человек отдавал моделированию физики всё больше собственных кортикальных колонок, где каждый миллион нервных клеток заменял в своей производительности ку-тронный компьютер среднего класса.

Ходили слухи, что кто-то из навигаторов внешних трасс, по ошибке систем безопасности вовремя не выключенный из сенсорных сетей корабля, к концу витка остался без половины изокортекса, навсегда замкнувшегося на себе.

Что за чудесные миры продолжали моделировать его нервные клетки? Кто знает. Сам парень, по рассказам свидетелей, даже не особо изменился, все когнитивные тесты проходит, память в порядке, но в глазах у него словно навсегда застыла острая тоска по утраченному. Сам он больше не мог вернуться в собственные миры. Да и навигатором дальше трудиться не мог – аугментация словно напарывалась при попытке подключения на некий непреодолимый блок. Мозг бедняги буквально физически отказывался воспринимать внешние сигналы. Так живущие на берегах водопада Виктория, по рассказам, не слышат его шума.

До подобного, конечно, лучше не доводить, но банальный «звездопад» был знаком каждому навигатору. С непривычки новичков часто тошнило: открываешь глаза, а всё вокруг пронизано светом галактических маяков, приводимых во вращательное движение незыблемой механикой небесных сфер. Но вестибулярка быстро справлялась.

На борту монструозных флагшипов, несущих в своих жарких недрах всю мощь замыкания, которые могли себе позволить постоянное пребывание на активной траектории, сила инерции статично прижимает тебя к палубе – а значит, просто стой на своих двоих, и никуда ты не денешься, привыкнешь.

Ковальский резким движением убрал растопыренную пятерню себе за спину, ещё увидит кто из младкомсостава.

Вертикаль управления среди навигаторов держится на простом меритократическом правиле – на её вершине не было места слабакам. Застукают тебя в эдакой позе, коситься начнут, ошибки подмечать. А там, глядишь, уже и списали тебя как есть на берег к чертям мунячьим.

Оказаться в списке на выбывание Ковальский никому бы не пожелал, не то что самому себе.

Впрочем, довольно, до следующей вахты – трое корабельных суток, это не так уж много, учитывая, сколько всего нужно успеть сделать помимо банального физического отдыха.

«Ты обещал мне партию в сквош, напоминаю».

Старпом Варга на связи. Любопытно, как меняется отношение к человеку, стоит с ним хоть немного вне дежурства пообщаться. Сколько бортовой психолог не затирал на сеансах про командный дух и взаимовыручку, но в навигационном интерфейсе каждый трассер становится записным солипсистом, возвращаясь в далёкое детство. Для ребёнка младше трёх лет мир вокруг него как бы нереален; каждая игрушка, каждый человек – и особенно родители – воспринимаются им как часть себя и вне этого контекста не существуют. Любимая всеми игра в младенческие прятки – ровно оттуда. Закрой лицо руками, и весь мир исчез. Обруби каналы связи, и ты снова один на всю вселенную.

Большинство из его подчинённых для Ковальского вне рамок навигационных смен до сих пор оставались абстракцией. Расслышав из-за угла знакомый голос, он поневоле подёргивался. Проклятый изокортекс. Столкнись они нос к носу в лифте или на травалаторе – вероятнее всего, даже не узнают друг друга. А ведь сколько оборотов за спиной на одном корабле. Голос же, даже пропущенный через гундосый вокорр, всяко не спутаешь. Вот так смотришь на человека как будто впервые, неужели это тот, с кем тебе завтра вести крафт в бой?

Но со старпомом они почти дружили. Их вместе свёл случай. Сцепились как-то на переключении курса языками – пока крафт ненадолго повисает на инерционной, а остальная команда, сидя по капсулам, занята бесконечными проверками согласно аварийному расписанию, только дежурной смене нечем заняться, вот и чешут кто во что горазд. Помнится, в тот раз Варга залепил басню о том что он-де бывал на Церере ещё до всего. Мол, лёд там кругом лежал голубой. Ему все такие – дурак-человек, ты с Европой попутал, Церера вся серая была, как Япет в области Кассини, только диаметром поменьше и без экваториального хребта. Тот – ни в какую. Пришлось ему разыскивать старые фотки из бортового репозитория, под нос совать. Особенно Ковальский тогда серчал от упёртости старпома.

Но потом как заглянул в его дело, так сразу и заткнулся. Что уж там.

«Пластикат» или, как их на официальном новоязе называли в официальных документах, «пренатальный рекрут» на подсознательном уровне не может отличить те события, которые с ним действительно происходили, от имплантированных воспоминаний, без которых он ещё долгие годы не будет способен не то что к службе по назначению, но даже банально обслуживать себя, оставаясь ребёнком во внешне взрослом теле. Так что гадать, кто там из операторов пре-имплементированной памяти налажал с фактологией не было смысла. Старпом Варга на самом деле не бывал ни на Церере, ни на Япете, ни где бы то ни было за пределами нескольких кораблей их флота.

Однако вне этих естественных ограничений старпом по жизни был обычным навигатором: интересным собеседником, обучаемым, исполнительным и богатым на шутки. Между дежурствами они часто общались в персональном канале, делились скудными на флоте личными новостями и мыли кости сослуживцам.

С тех пор, как Ковальского назначили на «Курукештру» лидом навигационной смены, он так и не сблизился ни с кем из навигаторов достаточно сильно, чтобы можно было называть его другом или хотя бы приятелем, слишком много времени отнимала флотская служба. По сути, старпом Варга был единственным, кто знал, как Ковальского зовут по имени, и уж точно ни с кем, кроме него, капитану не пришло бы в голову общаться в неформальной обстановке. Нечастые общие собрания высших командных постов всех двенадцати флагшипов флота не в счёт, да и неформальными они выглядели разве что на взгляд со стороны. Ну бродят между трёх конференцзалов облачённые в парадную форму адмиральские чины, остальные им просто стараются не попадаться лишний раз на глаза, тем более с бокалом в руке.

С другой стороны, сколько человеку нужно собеседников? Ковальскому хватало одного.

Пожаловаться на усталость, обсудить бортовые слухи, самое оно. Когда однажды – просто к слову пришлось – кто-то из них, никто уже не помнил, кто, предложил при случае сыграть партию в сквош, оба тут же радостно согласились, но потом то одно, то другое, то внеочередное медобследование, то Ковальскому пришло сообщение от родни, то инженерная секция срочно собирает свободный вышкомсостав на совещание, то навигационный тренинг. В общем, старая договорённость так и оставалась почти что шуткой, их внутренним приколом – напомнить друг другу при случае, ну как, сквош? Да? Нет? Ну и ладно.

В принципе, в эту игру можно было играть бесконечно и даже отдельно забавно. Это звучало как пароль-отзыв, понятный только им двоим.

А с другой стороны, какого чёрта?

«О, точно, а давай прямо сейчас?»

В ответ повисла недоумённая пауза, видимо, у старпома сейчас в голове тоже проносился схожий монолог.

«Отлично, я только переоденусь, найдёшь меня в зале?»

«Конечно, там и встретимся».

Любопытный эффект, Ковальский ощутил в этот момент у себя внутри нечто вроде любопытства. Лёгкая эйфория охватила его, мигом оттесняя на задний план и остаточное головокружение «звездопада» и усталость после дежурства в навигационной рубке. Казалось бы, что такого. Капитан и старпом решили вместе мяч постукать.

Но, наверное, нужно провести сотню оборотов в одиночестве посреди черноты внешнего космоса, чтобы понять, в чём тут дилемма. Навигаторы становились солипсистами не в процессе подключения к нейроинтерфейсам. Они были такими рождены. В случае старпома – в прямом смысле этого слова. Навигатору ничуть не бывает скучно наедине с самим собой и окружающим пространством. Он, если так подумать, есть уникальная девиация хомо сапиенс, долгоживущий одиночка, лишённый необходимости жить в группе. Других здесь не ждали. Другие в этом деле были бесполезны. Ходили слухи, что устойчивость к чёрным идам тоже коррелировала с пресловутом «геном одиночки».

И вот стоило Ковальскому только подумать о том, чтобы в кои-то веки изобразить нечто вроде попытки социализации, как его будто током дёрнуло, такой с ним случился выброс окситоцина. Надо будет об этом обязательно поговорить с корабельным психологом.

Это всё Ковальский додумывал уже по пути в жилой сектор флагшипа, где располагался его личный бокс.

Всё-таки даже зная в точности энерговооружённость и инерционную динамику «Курукештры», сложно было воспринимать её изнутри. Навигатор ты или простой инженер-ремонтник, а пока пробираешься по этим коридорам, сотнями шагов меряя каждый переход и лишь изредка и издалека салютуя встречным флотским, всё равно никак не можешь ощутить истинные размеры этого титанического крафта.

Ковальский начинал свою трассерскую карьеру на типичных для внешних орбит малотоннажниках, где две смены оборотами задыхались от чужих испарений, сидя друг у друга разве что не на головах. Крошечные гробы с минимальным количеством резервного топлива таскали от Пояса и далее до самого облака Оорта оборудование и материалы, и лишь много оборотов спустя стало понятно, для чего.

Орбитальные доки для построения в том числе и будущих флагшипов класса «Курукештры», автоматизированные фабрики по сборке из астероидного металла всей необходимой корабельной автоматики, гигантские безлюдные лаборатории, в которых варилось и вовсе непонятное никому варево.

Лишь только когда они с командоресс Лисой забрали с Цереры первый успешно сотворённый форк, стало понятно, зачем нужна такая гора машинерии и как она вообще собирается функционировать, поскольку одного термояда на всё богатство если и хватало, то лишь только затем, чтобы впоследствии тихим ходом болтаться на дальних орбитах.

Но даже теперь, когда флот был построен и торжественно спущен со стапелей, Ковальский по-прежнему ловил себя на мысли, что до сих пор не верит в его реальность.

Как такая махина может существовать, двигаться, жить? Флагшип по своей сухой массе в шестьдесят мегатонн превосходил большинство мунных биокуполов, более того, он был в полтора раза тяжелее легендарного «Сайриуса», а материаловедение за последние три столетия шагнуло далеко вперёд, и при сравнимой энерговоружённости флагшипы представляли собой уже полноценные боевые единицы, готовые принять на себя удар, вот только чего?

Многочисленные тактические и стратегические учения, которые и составляли большую часть распорядка дня экипажа «Курукештры» с момента его схода со стапелей, оборачивались всё новыми вариациями одного и того же сценария – из внешнего межзвёздного пространства по различным траекториям приближался враг. Быстрый или медлительный, многочисленный или одиночная цель, в плоскости эклиптики или с высоких широт. Но никогда это не было нечто, похожее на космические силы Большой Дюжины.

Ромула словно вовсе не интересовала внутренняя Сол-система, для которой подобные флагшипы были попросту слишком серьёзно вооружены. Те орбитальные платформы с Соратниками на борту, что были отправлены нести свою вахту на орбите Матушки, при всех своих гигантских размерах по огневой мощи вряд ли были сравнимы с той же «Курукештрой».

На фоне кораблей предыдущих поколений флагшип был колоссален. Титанически огромен. Ковальский мог часами бродить по своему крафту, спускаясь и поднимаясь, выписывая спирали, зигзаги и петли, но не заглянуть при этом даже по одному разу во все его отсеки. Ковальский не о каждом из них мог сказать толком, каково было его предназначение, а ведь он каждую смену становился капитаном этого крафта и по идее имел доступ ко всей, исчерпывающе всей информации о нём самом, его конструкции в малейших деталях.

Вот например сейчас. Ковальский остановился.

Он оказался в секторе, на схемах помеченном как H-40. Краткий пояснительный транспарант непонятно информировал, что перед Ковальским изгибалась направо переборка, отделяющая «биохранилище носителей» от «машинного зала вторичных систем жизнеобеспечения». Ну второе ясно, а вот первое это что? Каких ещё «носителей»? Да и зачем ему это знать, если честно.

Этот крафт можно было годами осваивать, как новый континент на карте Матушки в каком-нибудь шестнадцатом веке, как терру инкогниту прошлых времён. Ковальский служил на «Курукештре» второй десяток лет, но ни разу ещё не бывал в секторе H-40 ни по служебным, ни по личным надобностям, и даже случайно сюда забрести не приходилось.

Да, видимо, и не надо. Тратить своё невеликое личное время на бесполезное и бесконечное изучение корабельного нутра было делом странным и ненужным. Куда интереснее было по нему просто так шататься, всё лучше, чем потеть на беговой дорожке или банально пялиться в иллюминатор, тем более что он был ненастоящим, обычный виртреал, который себе в номер можно поставить, не покидая внутренних миров.

Впрочем, в каютах «Курукештры» виртреалы действительно показывали в реалтайме окружающий космос. Не в боевом режиме, конечно, в процессе активного маневрирования непрерывное мельтешение за бортом было фактически бесполезно в смысле своей малоинформативности даже для опытного навигатора – те предпочитали систему координат, привязанную к плоскости эклиптики. Но пока крафт лежал в активном дрейфе, компенсируя постоянным импульсом от двигателя свою орбиту, этот вид из окна был прекрасен сам по себе.

Бортовая обсерватория флагшипа пусть и была сосредоточена на отслеживании объектов, расположенных не дальше ста килотиков от Солнца, тем не менее, давала богатую на детали и краски фоновую картинку, обогащённую спектрами вне видимого диапазона от микроволнового по жёсткий рентген включительно. Получаемый на выходе композитный обзорный транспарант только на первый взгляд напоминал привычную всем картину звёздного неба – уж бывшему трассеру не нужно было напоминать, что из себя обыкновенно представляет дальний космос для невооружённого взгляда. Белый зрачок далёкого Солнца да едва заметные точки ярчайших звёзд плюс планеты, вот и весь небогатый визуальный ряд. Тут же в распоряжение свободного от прочих занятий навигатора был предоставлен многоцветный мир контуров Галактики и целых звёздных россыпей ближайшего скопления.

При взгляде на это богатое панно, составленное из миллиардов звёзд, газовых облаков, шаровых скоплений и туманностей ближайших галактик Ковальскому в кои-то веки становилось понятно, что они вообще тут потеряли. Если на взгляд с Матушки устремления за пределы Сол-системы выглядели утопичными и ненужными – многие оставшиеся искренне полагали, что покидая родной мир, они его тем самым предают – то подобный вид на Внешний космос наглядно демонстрировал, насколько жалкий и обыденный уголок Вселенной достался человечеству от рождения, и покинув его, люди ничего особенного не теряют, но обретают, напротив, безмерные богатства.

Впрочем, хмыкнул себе под нос Ковальский, для того, чтобы тебя посетила столь банальная мысль, тоже не обязательно забираться так далеко от дома. Достаточно было вспомнить, что там, вне пространства Сол-системы, уже бывали люди.

«Сайриус» под командованием Ромула улетел, пропав на долгих три десятка оборотов, и вернулся два столетия назад, но с тех пор этот подвиг так никто и не повторил. Почему? Ковальскому не хватало смелости спросить. Если всё дело в Предупреждении – так тем более, разве не стоит отправить экспедицию хотя бы в качестве простой альтернативы полному и окончательному уничтожению человека как вида? Но Ромул словно ждал чего-то ещё.

Какого-то ключевого события, которое было важнее даже самой жизни на Матушке.

Что бы это могло быть? Для Ковальского, сколько он ни пытался на эту тему размышлять, всё это до сих пор оставалось загадкой.

А с другой стороны – зачем лиду навигационной смены флагшипа «Курукештра» все эти мысли о запасных планах и вселенских тайнах. Его задачей было вступить в бой и победить. Всё остальное уже будет происходить без него.

«Ну чего, я уже на месте».

Задумавшийся, уставясь носом в переборку, Ковальский дёрнул головой, возвращаясь к действительности.

«Скоро буду».

Космачьи черти бы тебя драли, старпом, с твоим сквошем, совсем вылетело из головы, что нужно было сходить к себе переодеться. Впрочем, это можно сделать и на месте, раздатчик спортивного инвентаря выдаёт, если надо, и форму, и обувь. Кто бы подумал, что на флоте такое вообще когда бы то ни было станет возможным.

Ладно, так куда нам?

Ковальский отправил запрос с личным номером старпома, разворачивая у себя в поле зрения трёхмерную схему этого сектора «Курукештры».

Хм. Странная история.

Маркер старпома Варги маячил на ней прямо перед ним, вот буквально за этой переборкой.

Явно какая-то ошибка. Старпом же сказал, что на месте. А это малопонятное «биохранилище носителей» совсем не похоже на отсек рекреации и физподготовки.

Надо разобраться.

Входная группа отсека H-40 поддалась приказу Ковальского не сразу, для этого пришлось дважды подтверждать полномочия, но и после этого автоматика распахнула перед ним створки шлюза как бы в больших сомнениях, что это хорошая идея – пускать сюда кого бы то ни было. Однако странный двухкамерный шлюз удалось преодолеть, попав в итоге внутрь.

И оказавшись в почти полном мраке.

Нет, внутренние помещения «Курукештры» даже вне маневрового статуса как правило освещались лишь дежурными огнями, исключение составляли разве что центральные галереи и осевые тамбур-лифты, обшитые яркими световыми панелями. Ковальский же как навигатор и вовсе привык жить в полумраке рубки, где ничто не должно было отвлекать погружённого в транс пилота. Но кого и от чего старались не отвлекать тут?

Обернувшись, Ковальский не обнаружил и следов дежурного персонала, пожал плечами и переключил сетчатку глаза на повышенную чувствительность к дальнему инфракрасному спектру.

Любопытно.

Отсек был разбит негерметичными перегородками, служащими скорее опорой для разводки подключённой инфраструктуры, на отдельные боксы, уставленные ровными рядами одинаковых саркофагов с матовыми крышками, из-под которых, а также из скрытых под уровнем палубы радиаторов, отчётливо сочилось тепло. Что бы ни скрывалось в этих саркофагах, для собственного хранения оно требовало не криогенного холода, но заметно повышенной температуры. Триста кельвин, если не выше.

И самое главное – маркер старпома Варги упорно продолжал маячить прямо перед глазами Ковальского.

Он отчётливо указывал на один из саркофагов.

«Ну где ты там, я уже иду разминаться».

Ковальский подавил в себе первый позыв ляпнуть ему что-то вроде «тут такое дело, старпом, я на тебя прямо сейчас смотрю». Если это такой аппаратный глюк, забавно будет потом рассказать, но что-то ему подсказывало, что дело тут не в глюках.

Как там эта штука называлась, «биохранилище носителей»? Носителей чего?

Ковальский настороженно приблизился к саркофагу и осмотрел его. Ничего особенного, монолитный корпус с крышкой, на вид как будто нарочно затенённой изнутри, но судя по покрытию панорамным остеклением, явно предназначенной для простейшего визуального осмотра того, что хранилось внутри. А вот и пара сенсоров с очевидными пиктограммами подсветки и смены поляризации стекла.

Допустим, мы крайне любопытны и нам нечем заняться, кроме как лезть в дела чужого департамента, но если бы у Ковальского не было допуска, вряд ли автоматика его сюда бы пустила.

Решившись, наконец, он разом притопил оба сенсора.

И замер, не веря глазам.

«Тинки» или, если грубее, «консервы», вот как их называли за глаза.

Но до сих пор считалось, что искусственнорождённые были такими же людьми, пусть без родителей и с искусственной автобиографической памятью.

Но, видимо, быстро растущему личному составу флота Ромула уже и этого было мало.

В саркофаге лежал закованный в чёрные латы реанимационных агрегатов и залитый перламутровым питательным субстратом человеческий остов. Ни конечностей, ни внутренних органов. Только обглоданный до костей череп, гортань и та часть грудной клетки, что непосредственно относилась к позвоночному столбу.

Особенно поразительны были слепые глаза, активно двигающиеся в пустых глазницах. Ковальский поспешил выключить подсветку и снова обратить поляризацию крышки саркофага.

«Капитан, ты там в порядке? Чего молчишь? Если передумал, так и скажи, я как обычно, с автоматом мячик попинаю».

Да как бы теперь ему объяснить, в чём заминка.

Ковальский осторожно вышел из отсека через тот же тамбур. Не было понятно даже, в курсе ли сам старпом своего истинного положения на корабле. Развернув план отсеков на более крупный масштаб, Ковальский тут же убедился, что дублирующая пометка Варги благополучно водружена в самый центр рекреационной секции. Может ли старпом даже не подозревать о том, что его физическое тело базируется в саркофаге посреди подобного «хранилища носителей»?

Впрочем, это в любом случае его личное дело, Ковальский туда лезть бы не хотел, даже если бы его лично попросили. Это касалось только самого старпома и наблюдающий его медперсонал.

Пулей добежав до раздевалки и судорожно там переодеваясь, Ковальский чувствовал, что ощутимо краснеет. Ему было стыдно и за своё непрошеное знание, и за то, что ему теперь придётся скрывать от Варги тот самый факт, что они вообще-то уже виделись. Это было похоже на какой-то случайный сеанс подглядывания.

И зачем только Ковальского туда пустили.

Сам старпом Варга, потный после разминки, был, разумеется, не похож ни на свою примитивную аватару на бортовых брифингах, ни тем более на самого себя во плоти, распяленного внутри саркофага. Обычный такой флотский, ничем не примечательный, прыгал по корту как мяч, постоянно шутил, почти всегда невпопад. Уже спустя пару минут очного знакомства Ковальскому начинало казаться, что он и правда знает старпома много витков, они всё это время действительно были с ним настоящими приятелями.

Но образ того проклятого саркофага не отпускал, мешая Ковальскому сосредоточиться на игре, мяч то и дело улетал в аут, так что пришлось с позором сдаваться, признавая своё поражение, и побыстрее сворачивать партию.

Уходил к себе в каюту Ковальский со всё тем же неловким чувством, надеясь лишь, что старпом ничего такого не заметил.

И только запершись в своей каюте и отчего-то тяжело дыша, Ковальский вдруг понял, что его так смутило в случившемся. Да, «тинки» давно стали частью жизни флота, к тому же многие из естественнорождённых «ординаров» по стечению обстоятельств или даже по собственному желанию доводили аугментацию своих тел в погоне за скоростью реакции до состояния «мекка», в котором у них биологически оригинальных органов-то оставалось всего-ничего. Подумать так, сам Ковальский неоднократно получал во время службы смертельные дозы ионизирующего излучения, так что даже его относительно сохранившееся собственное тело после очередной инвазии в большинстве своём оказывалось напечатано аддитивным способом. Так что ему ли морщить нос по поводу состава и происхождения чужих тел.

Но всё-таки, если подумать, вдруг и он сам – на самом деле просто роботизированная биокукла, не более чем мобильный интерфейс для внешних контуров управления, а тело его между тем благополучно возлежит в таком же саркофаге в одном из хранилищ. Более того, а вдруг никакого Ковальского давно уже нет в живых вовсе, он благополучно погиб где-нибудь на Церере, тем более что в разгар кризиса там творилось такое адище, что не разберёшь. А на его месте трудится жалкая копия оригинала, пусть и заполучившая все его воспоминания. Или только думающая, что их заполучила.

Звучало это всё не очень. Отставить.

Куда проще было предположить, что старпом Варга был полностью осведомлён о деталях своего положения, что же касается капитана Ковальского… поисковый запрос по всем инфосферам «Курукештры» не принёс ничего нового. Вот его каюта, а вот и он сам, отдыхает после дежурной смены. Никаких саркофагов за ним не значилось.

А раз так, довольно. Флот – не место для сомнений и теорий заговора. Да, Варга тогда оговорился по поводу Цереры, это не значит, что от него самого что-то скрывают. «Тинки» в обязательно порядке перед отправкой на боевой пост проходили полноценное кондиционирование, в дальнейшем же за их состоянием обычным порядком продолжал следить специализированный медперсонал. Никаких проблем с «тинками» на борту боевого крафта ни разу не случалось и не предвидится впредь. Дело закрыто, к водным процедурам приступить, ать-два.

Приняв долгожданный душ и пристегнувшись к койке, Ковальский прислушался к привычному корабельному шуму, всё-таки проникающему через звукоизоляционный барьер каюты. Низкочастотное гудение энерговодов, тяжкое дыхание сервоприводов маршевой секции двигательной установки, слабое шелестение климатизаторов, вой электромоторов транспортного хозяйства, тихий стрёкот ку-троники, бульканье хладогена в радиаторах.

Спокойная работа всех систем на равноускоренной траектории.

Ни беготни аврала, ни внеурочной учебной тревоги, ни даже какой нештатной ситуации в бортовых подсистемах.

Самое время расслабиться и отдохнуть, а не ковыряться в собственных страхах после случайного визита к саркофагу старпома.

Да и было бы о чём, на самом деле, беспокоиться. Он командует сменой навигаторов на борту одного из двенадцати самых мощных боевых крафтов, когда бы то ни было спущенных со стапелей Сол-системы. «Курукештра» была полностью укомплектована и готова к бою. Вот и всё, что необходимо было знать капитану.

С этой мыслью Ковальский провалился в сон.

Снилось ему в тот раз нечто странное. Ряды и ряды светящихся изнутри саркофагов окружали его со всех сторон, и из каждого на него смотрели его собственные лица. Смотрели насупленно, как будто все они были отчего-то им крайне недовольны. Сам же Ковальский никак не мог втолковать им, что ни в чём не виноват, и что поступал строго по уставу.

Просыпаясь, Ковальский всё никак не мог выпутаться из вязких тенёт этого мучительного сна. Выпутаться настолько, чтобы наконец различить ухающий где-то далеко на заднем фоне неприятный скрежещущий голос квола, который всё твердил и твердил что-то по кругу.

Лишь с третьей попытки Ковальский осознал сказанное.

Боевая тревога. Внешние решётки транслируют сигнал обнаружения групповой цели, движущейся из-за границ Сол-системы. Всему экипажу занять места по аварийному расписанию. Основной смене срочно прибыть на свои посты. Мин-пятьсот-сек до смены вектора тяги. Боевая тревога.

Ковальский двумя короткими движениями отстегнулся от койки. От прежнего спокойствия на борту не осталось и следа. Рявкала сирена, басил квол, грохотали аврально герметизируемые переборки. Привычно ввинчиваясь в аварийный кабинсьют, Ковальский больше не вспоминал ни о своём мучительном сне, ни о вчерашних сомнениях. Всё это теперь было неважно.

Они этого ждали. Они к этому готовились. Дело за малым: добраться до рубки, заступить на пост и начать развёртывание боевого ордера.

А всё прочее будет потом. В другой жизни.

76. Спаситель

Эвакуированные мунные купола оставляли куда более гнетущее впечатление, чем он ожидал. Поживи на Красной пару десятков витков, и тебя уже не удивят её безжизненные просторы. Стиль жизни там был такой, все словно боятся и этого песка, и друг друга. За тысячу солов можно не встретить ни одной живой души, одни лишь тянущиеся в кровавых небесах цепочки тяжелых коптеров напоминают о том, что этот мир кем-то населён. Но Муна… Муна в его воспоминаниях всегда была грандиозным крытым муравейником, где все куда-то спешили. Главный перевалочный пункт Сол-системы с самого момента своего основания оставался истинным её сердцем.

Так было до Цереры. И так было до Прибытия.

Теперь же, глядя на пустые галереи внутри куполов и очищенные стартовые площадки за их пределами, он думал лишь о том, что же они упустили.

Что случилось с людьми, которые когда-то ступили на серый мунный реголит в надежде на освоение нового фронтира? Проще всего было сказать, что за четыре сотни оборотов они просто устали. Устали надеяться, устали бояться. Ещё проще было свалить всё на Бомбардировку и предшествовавший ей мунный кризис. И совсем просто было кивнуть на всеобщий ужас Прибытия.

Но всё было сложнее, куда сложнее, ему ли не знать.

Ромул готовил человечество к этому дню все четыре сотни лет. Каждый день приближал этот миг с неумолимостью метронома, но всё равно человечество оказалось не готово. Не спасли его от волны отчаяния перед лицом неизбежной угрозы ни опыт предыдущих катастроф, ни грандиозный труд, проделанный для собственного спасения, ни тот простой факт, что дата этого события была известна задолго до того, как все, наконец, осознали его неизбежность.

1 февраля 2376 года по земному календарю, в точности как и гласило Предупреждение.

Готовы были флагшипы за орбитой Урана. Готовы были орбитальные платформы у внешних планет, Красной и самой Матушки. Готовы были стационары предыдущих поколений, подчинявшиеся Большой Дюжине или же непосредственно Корпорации. Была готова и сама Матушка.

Скованная льдами Европа, закрытые от посторонних глаз глубины океанических рифтов и прибрежных шельфов, очищенная ото льда, но оттого не менее безлюдная Антарктида.

Они были готовы до последнего снаряда, последней капсулы трипротона, последнего гигаватта энергии, последней боеголовки держать оборону.

Но люди в основной своей массе остались в стороне и от строительства этой титанической машины планетарной обороны, и от самого круга посвящённых в тайны Предупреждения. О нём знал каждый, но и – о нём не помнили единицы. Люди боролись изо всех сил, но не с тем и не тогда. Сначала с болезнями, потом с перенаселением, потом с климатическим скачком, потом с кризисом рождаемости и последовавшей депопуляцией, потом с катастрофой Бомбардировки, потом с неудержимым наступлением ледника.

И всему этому в итоге проиграли. Так что когда наступило неизбежное, бороться оказалось некому. Ромул и его люди фактически остались одиноки посреди черноты внешнего космоса, откуда они так долго ждали своего врага.

А люди на Матушке меж тем громили корпоративные баухаузы, устраивали погромы в биокуполах Муны и Красной, угоняли все способные передвигаться корабли в Поясе и на спутниках внешних планет.

И не было поблизости никакого Ромула, кто бы спас их от самих себя. Сколько в итоге погибло – никто не считал. Очаги аутоагрессии гасли сами собой, заканчиваясь вместе с физическим исчерпанием желающих принять участие в райоте или же, как зачастую происходило здесь, на Муне, задыхаясь в буквальном смысле по мере отключения систем жизнеобеспечения. Техники уверяли, что это была диверсия, ребризеры должны были проработать без обслуживания и пополнения ресурсов ещё минимум два оборота, но нет, всё заканчивалось куда быстрее.

И вот он пробирается пустыми куполами, аккуратно прибранными всё той же чудесным образом вновь заработавшей автоматикой, и размышляет. Кто или что помешало Лилии вновь, как во время предыдущего мунного кризиса, предотвратить катастрофу, избежать ненужных жертв. Точнее, от них попросту избавились, оставив им роль тех самых жертв. Впрочем, ему ли рассуждать о жертвах.

Знакомая шлюзовая камера частного причала услужливо пропустила его в зал ожидания, где как будто ничего не изменилось, и всё-таки изменилось главное. За монокристаллическим армированным стеклом внешней стенки купола больше не возвышались воздетые профили орбитальных паромов, как не горбатились за ними и пузатые телеса рудовозов. Муна опустела не только внутри, но и на поверхности. Где сейчас эти корабли? Всё так же вслепую рвутся подальше от Матушки, понятия не имея, что творится с оставшимися позади и куда они вообще летят? Большинство из них давно не отвечали на запросы, самой очевидной причиной чего могла быть только скоропостижная гибель экипажа.

Что ж. Потом можно будет попытаться спасти оставшихся. Потом, но не сейчас.

Бросив короткий взгляд на таймер, он, не задерживаясь, проследовал к переходному шлюзу. Все, собравшись чуть раньше назначенного, вместе с мекками охраны уже втягивались по одному на борт единственного челнока на полсотни мегаметров вокруг.

Челнок был странных, агрессивных обводов, будто выпиленный чьими-то гигантскими мозолистыми руками из единого куска металлполимера, его явно строили не группы туристов развозить, а прорываться сквозь шквальный заградительный огонь, но сейчас сойдёт и так. Не до удобств.

В тамбур-лифте, нос к носу столкнувшись с Лилией, он поневоле посторонился, пропуская её и двоих сопровождающих вперёд. Лилия его как будто не заметила. Что ж, справедливо. Когда-то он и сам предпочёл бы вычеркнуть себя, своё прошлое, то, что он сделал, из памяти. Но те времена давно прошли. Он изменил свои взгляды на многое, в том числе и на то, что случилось на Церере. В конце концов, с тех пор появились новые герои и новые злодеи, на нём одном в полной горестей и негодяев истории Сол-системы свет клином не сошёлся, да и он сам заметно изменился. С ним новым Лилия, пожалуй, согласилась бы разговаривать ещё меньше, чем с тем, прежним, что бы он не совершил тогда на Церере.

Впрочем, теперь, при взгляде на опустевшую Муну, он бы и сам не нашёл, о чём с ней говорить. Короткого сухого кивка вполне достаточно.

Пока все размещались по салону и упаковывались в тесные коконы кабинсьютов, прошло добрых полтора часа. Полтора часа напряжённого молчания. Многие из собравшихся на борту челнока друг друга узнавали, и было заметно, что каждый из них бы предпочёл лететь в каком угодно обществе, но не с подобным соседством. Лучше уж, конечно, в полном одиночестве, такая накалённая получилась атмосфера. Впрочем, им всем хватало ума и выдержки оставить все подобные мысли при себе и помалкивать. Тем более что альтернатива подобному соседству была простой – и правда остаться на Муне. В столь любезном одиночестве. Но отчего-то всем хватало буквально одного взгляда в потолок, чтобы все подобные мысли напрочь отбросить. Каждый знал – второго рейса не будет. Крыло не шутило, когда объявило, что эта аудиенция станет первой и последней.

Вспомнив текст велеречивого, но при этом предельно беззастенчивого «приглашения», он снова ощутил в себе уже, казалось бы, усмирённую ярость. Столько ненужных смертей, а главное, столько бессмысленных жизней пошли прахом. Как это могло случиться? И ладно бы Лилия или её доппельгангер Улисс, но почему Ромул ничего подобного не сумел предвидеть?

Как дорого бы ему сейчас хотелось дать за единственную возможность заглянуть в недра хрустального мира и убедиться, что собравшиеся здесь исполнены той же ярости, что он не один такой. Но нет, он знал, что будет расплатой за подобную дерзость. Лилия его за секунду растерзает, не говоря уже об остальных. Да уж, та ещё собралась компания.

Но ничего. Он как-нибудь переживёт.

Шаттл грубо тряхнуло, будто пилот и правда собрался прямо сейчас уходить от роя кинетических перехватчиков, но снисходительный к человеческим слабостям виртреал продолжал как ни в чём не бывало транслировать гладкую картинку плавно уходящей вниз блестящей стеклом куполов серой реголитовой поверхности в едва уже различимых разводах на месте прежних кратеров.

Муна изменилась, они все изменились.

Но куда больше изменилось не то, что он видел внизу, а то, что он видел наверху.

Точнее, то, чего он не видел.

Разметанный брызгами чёрной шрапнели армопласт прочных корпусов.

Голубое сияние черенковского излучения в стынущем воздухе мёртвых отсеков.

Сверкающие в плазменных коронах двигателей веера снарядов из обеднённого урана.

Режущие глаз вспышки фузионной плазмы.

Закипающий в низком вакууме жидкий дейтерий, хлещущий из пробитых баков.

Серебристый иней испарившегося металла, оседающий на обледенелых остовах боевых кораблей.

И сами эти остовы, медленно кружащиеся в беззвучном танце, который будет длиться, длиться, длиться, пока не прервётся очередным каскадом импактов.

Так должны выглядеть космические баталии и их неминуемые последствия.

Ничего этого он не видел.

Предупреждение оказалось пустышкой.

Прочные корпуса двенадцати флагшипов остались нетронутыми, их судьба была иной, чего никто из Хранителей не сумел предвидеть.

Крафты висели между Муной и Крылом плотным ордером, будто бы в последней попытке отгородить Матушку своими телами от непрошеной силы, но всем в Сол-системе было предельно ясно, что всякая их попытка сопротивления была заведомо обречена на провал.

Не нужно быть опытным трассером, чтобы суметь разглядеть голубые венчики плазменных струй вдоль кормовой кромки ближайшего крафта, ясно различимого в виртреале по правому борту от их челнока. Могучая «Курукештра» или нет, кажется, это была «Цагаанбат», он их всё время путал, из последних сил пылила на обычных десятигигаваттных фузионных двигателях, стараясь не ломать строй.

Навигаторы Крыла, должно быть, изрядно потешались над этими смешными потугами.

Могучие замыкания разом погасли вместе с самим излучателем.

К чему были все жертвы, для чего ревнители, Корпорация, Большая Дюжина и они с Лилией истратили столько сил в борьбе за контроль над этой невероятной силой, чуть не поставив в итоге весь свой вид на грань полного уничтожения, если в итоге сама эта сила оказалась бессильной перед пришельцами извне.

Нелепая, чудовищная несправедливость. Они искренне считали себя в силах бороться с захватчиками. Но реальность оказалась иной. Дарёный артефакт безвольно погас по первому щелчку дактилей. Ромул остался без излучателя. Да что там Ромул, всё человечество было поставлено перед фактом – теперь, когда неминуемая война отступила сама собой, они были обречены остаться наедине с собственной беспомощностью.

А вот Крыло ни в чём себе не отказывало.

Их стояночный ордер представлял собой хаотичный, почти бессистемный строй, в котором огоньки чужинских крафтов непрерывно перемещались, сбиваясь в группы и снова разлетаясь по тактическому пространству. Там постоянно кипела какая-то своя жизнь, никому извне непонятная и ни на что извне не обращающая внимания. Лишь единственный крафт – а в том, что это был боевой корабль, не оставалось ни малейшего сомнения, стоило взглянуть на его агрессивные летящие обводы – оставался статичен, выдвинутый из ордера на полтора тика ближе к Муне и замерший своим острым птичьим клювом в направлении ордера послушно ожидающих назначенной аудиенции флагшипов.

На брифинге для приглашённых настоятельно уточнялась необходимость тщательно избегать любых аналогий с земными птицами. Ещё чего. Крыло есть крыло, клюв есть клюв.

И сейчас это крыло и этот клюв были направлены точно на них, даже не пытаясь хотя бы и в малейшей степени скрыть ту угрозу, что они с собой несли.

По мере того, как флагшип, или как там у них именуются ранги боевых кораблей, чужинского Крыла надвигался, разрастаясь во всю фронтальную гемисферу виртреала, его военное назначение становилось всё очевиднее. Уже не только стремительными обводами и острой кромкой граней, но и постепенно проступающими деталями – радужными подпалинами прямых попаданий плазменных зарядов, осколками и трещинами импактов, суетой ремботов, оттаскивающих прочь какой-то не подлежащий полевому ремонту силовой агрегат, на место которого уже устанавливали обклеенную защитной оболочкой запчасть.

Если ему удалось правильно прикинуть расстояние, сухая масса одного только демонтируемого отсека превышала любой из флагшипов Ромула в максимальной загрузке. И даже такой мощи потребовалось, судя по всему, приложить заметные усилия и пришлось получить серьёзный урон, прежде чем неведомый противник был уничтожен или по крайней мере был вынужден отступить.

Зачем им вообще с нами разговаривать?

По мере того, как тяжкая чернота чужого крафта надвигалась на их челнок, становилось заметно, что навигатору всё сложнее отрабатывать курсограмму. Эта птичка явно умела искажать метрику пространства. Её энерговооружённости хватало на то, чтобы создавать вокруг себя настоящий гравитирующий квадруполь, а не подобно крафтам человечества довольствоваться костылём настроенных на равномерную тягу двигателей. Люди к настоящей искусственной гравитации даже и в планах не приблизились. Ещё один повод для чувства собственной неполноценности.

А кто мы есть, если не ничтожества? Убили собственный мир и едва не погибли сами. Ради чего? Ради войны, в которой в итоге даже не сумели победить. Или хотя бы найти в себе мужество честно проиграть.

С этой мыслью реактор их челнока был заглушен то ли по команде диспетчера сближения, или кто там у них, то ли их навигаторов вообще не спрашивали, молча перехватив управление и так же молча направив его к стыковочному доку. Чернота вокруг сменилась цепочкой огней направляющих, следующие же полчаса их челнок, вальяжно перекладывая с борта на борт и с носа на корму, так и сяк вертели в недрах непривычно огромного – не меньше полукилометра в поперечнике – пакгауза чужого крафта. Пожалуй, «Сайриус» здесь бы поместился целиком.

Собственно стыковки и процесса шлюзования никто на борту не заметил. Даже привычного каждому трассеру перепада давления не случилось – просто в какой-то момент зажглись транспаранты, после чего все начали послушно выбираться из кабинсьютов и выдвигаться на выход.

Шлюз, между тем, оказался привычный, какие встретишь на любом стационаре, да и на той же Муне. Так вот чего они тянули. Монтировали внутри своей птички оборудование для приёма делегации. Что ж, только тут ему пришло в голову, что ничего интересного эта аудиенция, похоже, не принесёт. Формальное, протокольное мероприятие, собрались, произнесли ритуальные речи для прямой трансляции и под запись, затем разошлись. В свете того, что он тут увидел, будет неудивительно, если чужинцы вообще не покажутся во плоти, ограничившись, скажем, общением посредством бипедального дрона, которые с тем же успехом можно было заранее собрать и подключить к своим коммуникациям.

А что, это даже разумно с их стороны. Меньше эмоций, меньше стигмы, меньше неизбежной экзофобии. Меньше смысла о чём-то разговаривать.

Внутри импровизированного конференц-зала, к которому вёл шлюз, уже собралось, между тем, довольно прилично народа. Видимо, их челнок прибыл далеко не первым.

Надо убираться куда-нибудь подальше в сторону, совсем немногие здесь хотели бы его видеть в живых, не то что лицом к лицу. Однако ему повезло, нашлось всё-таки приятное исключение.

– Соратник Урбан.

– Ильмари Олссон.

Оба коротко кивнули друг другу, но совсем не так, как ему при встрече кивнула Лилия. Два напряжённых взгляда, на секунду сцепившись в окружающей толпе, успели продемонстрировать друг другу достаточно эмоций, чтобы тут же спокойно расстаться. В отличие от Соратника Улисса, с Урбаном они всегда умели расходиться мирно. Из всех Соратников только Жан Армаль до сих пор сохранял известную человечность. В конце концов, только он знал, что такое физически умереть.

Впрочем, Лилия тоже знала. И Улисс знал. Но забыл. Предпочёл забыть.

Между тем прозвучал сигнал прибытия ещё одного челнока, и тихий ропот разговоров в зале тотчас разом стих. Повисла напряжённая, мучительная тишина. Только тут до него дошло, кого в зале покуда не хватало.

Не хватало Ромула и Хранителей.

И вот теперь они двигались через толпу собравшихся, как раскалённый нож входит в ледяное масло. С тревожным шипением и запахом прогорклого дыма. Он зря сомневался в том, как его тут примут. Было в Сол-системе существо, которое разом поднимало со дна этого болота все старые грехи и позабытые обиды самим фактом своего появления. Таким существом был Ромул.

Что там какой-то Ильмари со своими ничтожными ошибками, которые, согласно поговорке, были хуже преступления. Да, он чуть не угробил Матушку, пускай косвенно, по его вине погибли сотни миллионов. Но у Ромула за плечами скопились уже миллиарды надгробий, в основном безымянных, но оттого ничуть не менее страшных. Если бы кто-то догадался собрать список величайших злодеев всех времён, Ромул все всяких сомнений вышел бы победителем, что называется, вне конкурса. И собравшиеся об этом не забыли. Но самое главное – об этом помнил сам Ромул.

Потому он не стал тратить время на пустые раскланивания. Кивнув собравшимся у дальней переборки Соратникам, он сделал приглашающий жест и без того следовавшим за ним Хранителям и решительным шагом вышел вперёд.

Разумно. Если к Ромулу ни у кого вопросов не было, так сказать, от греха подальше, то подобраться к Хранителям мечтали все собравшиеся. Где они пропадали последние две сотни оборотов с самого Времени смерти, среди собравшихся знали единицы. Знал, например, писарь Стэнли, но он давно сгинул, наверняка знали Улисс, Урбан и Лилия, но и они не спешили этим знанием пользоваться. И вот, трое близнецов как ни в чём не бывало предстают перед ключевыми игроками затянувшегося балагана под кодовым именем «план Ромула», прежние и как будто другие. Жаль, никто ни на какие вопросы сегодня отвечать не станет.

Сегодня всех интересовало не прошлое, но будущее.

Которое настанет или нет.

Точнее, оно точно настанет. Но не для всех.

Впрочем, ему не дали времени как следует развить эту мысль, потому что как только Ромул подошёл к дальней от шлюза переборке, тут же раздался звук гонга и она тут же сделалась полупрозрачной, едва заметной преградой между собравшимися по эту сторону и отсеком для принимающей стороны. Ясно, хозяева решили не ограничиваться дроном-медиатором, а всё-таки сочли необходимым поприсутствовать лично, разумеется, не рискуя дышать одним с людьми воздухом. Биология есть биология.

По ту сторону стекла возникли три фигуры. Негусто, учитывая количество собравшихся гостей. Впрочем, пожалуй, все они, кроме Ромула, тут были скорее свидетелями. А уж защиты или обвинения, можно спорить. Принимающая сторона решила ограничиться со своей стороны всего двумя понятыми – голой нелетающей птицей, которую звали, если верить подсказкам аугментации, Илиа Фейи, он был представлен как нуль-капитул-тетрарх Оммы, что бы это ни значило, и странной детской фигуркой, которая всем выглядела как земная девочка лет девяти и не была никак аннотирована для собравшихся.

А вот главного встречающего, что уж там, знали все, причём не только среди собравшихся, но и во всей Сол-системе.

Это был всё тот же завёрнутый в серебристый металлизированный балахон Симах Нуари, соорн-инфарх Сиерика. Именно он, как только погас излучатель, обратился к Ромулу и всем людям (которых он упорно именовал «артманами») с той самой речью, начинавшейся словами «мы несём вам славное знамение».

С его появлением градус напряжения в зале достиг той отметки, у которой, казалось, сам воздух вокруг начал искрить. Причём в прямом смысле, учитывая то, сколько здесь было людей, способных манипулировать хрустальным миром. Но Ромул, даже не оборачиваясь, снова сделал короткое движение рукой, и все тотчас задвинули свой гнев подальше.

– Симах Нуари.

– Прошу прощения, мы не представлены, и мне неизвестно, как следует к вам обращаться.

Как и в прошлый раз, птица общалась через вокорр, все уже знали, что их натуральные вокальные мешки недостаточно приспособлены к человеческим фонемам.

– Мы уже виделись, соорн-инфарх, – на этом месте в зале начали переглядываться, – но сейчас ко мне достаточно обращаться просто Ромул.

– Это звание или же просто имя? Впрочем, как вам будет угодно. Ромул, вы заблуждаетесь, утверждая, что мы с вами знакомы. Могу предположить, что это вы виделись со мной. Но я, как и любой представитель моего или иного не вашего вида, вас вижу впервые. Мы имеем честь наблюдать знаменательный момент первого контакта летящих с артманами.

Вокорр не передавал интонации, но, наверняка, каждый из собравшихся домыслил в последней фразе издёвку.

– И тем не менее, я вам уже был представлен. И тогда же мне было сказано, что данное мне Предупреждение истинно, что мне надлежит готовить свой вид к отражению страшного вторжения, которого никак не избежать. И тогда мне вами, соорн-инфарх, было названо место и время, где мы снова встретимся. Это должно было случиться две сотни оборотов моего мира назад. Я и несколько сотен моих ближайших соратников были там, некоторые из них сейчас оказались в этом зале, и они свидетельствуют, что назначенное рандеву не состоялось. Зато теперь, когда настал час исполнить Предупреждение, вместо врага, которого мы ждали, являетесь вы. Волей Совета Вечных Галактики Сайриз и призвав в качестве свидетелей трёх Хранителей Вечности я вопрошаю сейчас Симаха Нуари, соорн-инфарха Сиерика, как это могло произойти?

Ответа не последовало. Грудь Симаха Нуари мерно вздымалась под балахоном. Огромные глаза чужинца впились в Ромула, словно пытаясь вытащить из него какую-то только им двоим известную правду. Но Ромул хладнокровно продолжал ждать ответа.

И тогда соорн-инфарх ответил:

– Мы следовали тому же порядку, начало которому было положено за много тысяч сезонов до начала нашего пути и даже моего появления на свет. Межзвёздные расстояния велики, путь же от Большого Гнезда до Пероснежия не просто далёк, но почти непреодолим. И тем не менее, Крыло было построено и тронулось в путь согласно заветам наших Хранителей. Однако в пути Крыло получило от наших разведчиков тревожный сигнал, что в стороне от нашего маршрута обнаружен рой рейдеров врага. Согласно поступившим отчётам, это с большой вероятностью был тот самый рой, что должен был атаковать Сол-систему, атаковать артманов.

Симах Нуари выдержал паузу, ожидая какой-нибудь реакции, но, кажется, все собравшиеся по эту сторону прозрачной переборки и так догадывались о том, что он сейчас сообщил.

И тогда чужинец продолжил:

– Во имя сострадания и милосердия к нашим братьям по разуму, а также во исполнение нашего долга перед грядущими поколениями мною как главнокомандующим экспедиции был отдан приказ развернуть Крыло на перехват роя. В итоге нам удалось рассчитать траекторию, сойдясь в узловой точке прыжка, мы сумели вынудить рой вступить в столкновение с силами Крыла, в результате длительного огневого контакта противник был уничтожен, в то время как мы потеряли до половины боевых единиц и двух третей личного состава.

Ромул в ответ холодно кивнул и продолжил то, что с самого начала выглядело не как переговоры проигравшей стороны с победителем, но скорее как допрос барристером обвиняемой стороны в Высоком суде. Неожиданный поворот, учитывая реальное соотношение сил на гало-орбите.

– Героический поступок, достойный памяти ваших предков. Боевой подвиг вашего Крыла будет воспет в Вечности. Но позвольте мне задать ещё один вопрос. Возможно, соорн-инфарх упустил какую-то важную деталь в своём достаточно подробном рассказе, которая развеяла бы некоторые сомнения в его полноте. Поясните, прошу вас, Симах Нуари, были ли предприняты какие-либо попытки со стороны высшего командования Крыла уведомить человечество о случившемся?

Оба сопровождающих Симаха Нуари чужинца – птицеподобный Илиа Фейи и безымянная «девочка» – тут же коротко переглянулись. Но соорн-инфарх продолжил в ответ почти без паузы, как будто заранее догадавшись, куда дуют сопла.

– Как только мы получили доклад разведчиков, в сектор контакта были отправлены несколько автоматических зондов, однако они не вернулись к Крылу, и насколько мне известно, с вами, Ромул, в контакт тоже не входили. Как я уже говорил, космическая навигация даже при плотном ордере с возможностью полевого ремонта в пути до сих пор чрезвычайно ненадёжна… – тут Симах Нуари осёкся и продолжил, глядя на каменное лицо Ромула, уже менее витиевато, – перехват роя и без того был крайне непростой задачей, мы не могли отвлекать на коммуникацию с вами дополнительные силы, по итогам же сражения все наши усилия были сосредоточены на срочном ремонте и восстановлении мобильности оставшегося в строю флота. Перед нами по-прежнему стояла задача добраться до Сол-системы в те сроки, которые бы гарантировали вам выживание на случай, если уничтоженный рой на самом деле не был нашей основной целью и напротив, служил для отвлечения сил Крыла.

Ромул убедился, что собеседник закончил, после чего кивнул, как бы во всём с ним соглашаясь, а сам продолжил.

– Итак, Крыло обнаруживает сигнатуру роя, отменяет основную миссию ради его перехвата, теряет на этом половину кораблей и надолго застревает вдали от финальной цели экспедиции, погрязая в ремонтных работах, которые, как я вижу, не завершены до сих пор. При этом совершаются минимальные усилия по информированию человечества о происходящем у его границ, в надежде, что Крыло успеет восстановить ход и добраться до места вовремя. Всё верно?

Соорн-инфарх лишь коротко мигнул в ответ нижними веками. Он уже понял, к чему ведёт Ромул, но почему-то предпочитал довести этот спектакль до конца.

– Как давно и как далеко отсюда состоялось сражение?

– Порядка трёх сотен оборотов вашей планеты назад и около половины угловой минуты параллакса отсюда в ваших единицах измерения.

– Здесь не все сильны в астрометрии. Уточните, соорн-инфарх, сколько бы оттуда до Сол-системы шёл обычный световой сигнал когерентного пучка?

– Приблизительно сотню оборотов.

– То есть всё-таки вы технически были способны отправить нам сообщение даже несмотря на расстояние и полевой ремонт, которое было бы гарантированно доставлено?

– Вероятнее всего, да.

– Тогда почему вы этого не сделали?

– Согласно директивам Хранителей Вечности, нам было запрещено напрямую контактировать с артманами вне зоны рандеву вплоть до ключевого момента.

– Даже несмотря на то, что развитие событий критически не соответствовало предсказаниям Хранителей?

– Даже несмотря на это. Директивы были предельно ясны. Мы не могли снова поставить под угрозу будущее нашего вида.

В зале повисла гнетущая тишина.

– Снова? Вы сказали «снова». Не поясните, когда вы это сделали впервые, соорн-инфарх?

Симах Нуари впервые за время всей аудиенции проявил нечто вроде нервозности. Его красный мясистый рострум покраснел и заметно увеличился в размерах.

– По моему мнению, впервые мы подвергли себя опасности, когда вообще согласились на отправку этой экспедиции.

– Но если вы были против и, несмотря на это, всё-таки возглавили Крыло, зачем же вы тогда решили отклониться от курса и атаковать тот рой?

– Мои навигаторы спрогнозировали, что новая траектория даже с учётом возможных потерь в бою даёт больший прогноз выживаемости личного состава экипажей Крыла по сравнению с первоначальным планом полёта в точку рандеву и обратно к Сол-системе. Это и стало решающим аргументом для смены курса. И не вернувшиеся автоматы лишь подтвердили мои опасения.

Ромул снова кивнул.

– Звучит разумно. Однако у нас тоже есть свои Хранители Вечности. И вот уже две сотни оборотов нашей планеты как они ослепли. Я тут подсчитал в уме, это случилось ровно в тот момент, когда до нас дошли бы ваши когерентные сигналы, если бы вы всё-таки решились их отправить. Соорн-инфарх, я советую вам прямо сейчас попытаться связаться с Гнездом через прыжковое пространство или как вы его там называете, в случае успеха вам будет транслирована из дома критически важная для миссии Крыла информация. До её поступления я предлагаю эти переговоры прервать.

Симах Нуари ничего не ответил, тяжело сопя вокальными мешками. Ромул ждал.

Первыми двинулись с места разом оба его «секунданта», и лишь потом со знакомым звуком гонга принялась терять прозрачность стеклянная перегородка между соорн-инфархом и Ромулом.

Но эти двое до самого последнего мгновения стояли напротив и сверлили друг друга глазами, как будто продолжая вести свой ожесточённый спор.

Со стороны людей первыми покинули собрание трое Хранителей. За всё время они так и не проронили ни единого слова.

82. Сольтатор

И полпяди не хватило до мудрости,

И полвдоха не хватило до радости,

И полчуда не хватило до Вечности.

Здесь и ниже, автор стихотворения: Александр Непомнящий

Трое из ларца с удобством расположились у самого клиффа. Один из них, высокий, отчаянно рыжий старик, всё время размахивал руками, норовя вскочить и побежать, всячески изображая общее возбуждение. Двое остальных, напротив, уютно возлежали в гамаках, подтянув пледы до подбородка, и почти не двигались. Лёгкая, но при этом исполненная нутряного довольства улыбка блуждала на лице у обоих.

Все трое для постороннего глаза выглядели бы весьма подозрительно – какая судьба занесла их в этот ветреный край и какова была цель их сегодняшнего наблюдения, не смог бы сообразить даже самый отчаянный сыскарь, даже если бы таковой и случился так далеко на юг от Махараштры.

Но на деле здесь никого давно и надёжно не было. Земля гоанская лежала пустой и только холодный зимний ветер носил по этим некогда многолюдным краям пыльные вихри, горстями бросая песок в лицо случайному встречному.

Но эти трое здесь были вовсе не случайно, и та незримая нить мировой линии, что тянулась из вечности в бесконечность, привела их сюда с той же уверенностью, с какой – впервые за столько столетий – они нынче взирали туда, на запад, на наливающийся красками холодного зимнего заката горизонт.

А там было, на что взглянуть. С головы до ног измазанная ржавыми потёками титаническая железная конструкция в косых солнечных лучах выглядела мёртвым танцором, полностью выложившимся на последних па, да так и застывшим посреди океана, застывшим без сил и всякого смысла в ожидании давно случившегося конца.

Но не ради этого хтонического видения трое из ларца прибыли сюда, не ради этого солёного ветра и не ради этой красной пыли в лицо. Они ждали чего-то, ещё не случившегося. Они, четыре сотни оборотов служившие другим проводниками в кромешной тьме будущего, они, бо́льшую часть этих лет пробывшие в не менее кромешной тьме настоящего, впервые за всё это время дожидались чего-то поистине прекрасного, настолько прекрасного, что улыбки отныне не сходили с их морщинистых лиц.

– А вы знаетье, что меня больше всего терзало всё это времья?

Рыжий снова всплеснул руками, чем тут же вызвал, пусть и на какую-то секунду, косую оскомину на лицах своих молчаливых слушателей. А может, они так реагировали на его старомодные франкофонные ударения на последний слог.

– Я до самого последнего мгновения сомневалсья во Временьи смертьи.

– В каком смысле? – вяло ответствовал третий, самый неприметный из собравшихся, его лицо было подобно восковой маске, лишённое даже мельчайших личных черт.

– Я всё думал, а что, если можно было поступить иначье. Если выбор Ромула был не единственно возможным, а мы его проглядельи.

– Именно – мы, и именно проглядели. Ромул бы никогда сам не решился на убийство Матери, и ты прекрасно это знаешь.

Это подал голос второй из троих, сухонький азиат с клочковатой седой бородёнкой, которой, наверное, очень гордился.

– Мы ему сказали то, что он должен был знать, и он сделал то, что должен был сделать. Тебе не хуже меня известно, что ни в одной из возможных временных линий Мать не оставалась бы в живых, вопрос был лишь в том, когда и ценой каких жертв она падёт.

Рыжий отреагировал в своей манере – затряс головой и замахал руками, отчего-то заливаясь счастливым смехом.

– Да нет же, вы не понимаетье!

Кажется, уже сам факт того, что мысли троих из ларца впервые за столько оборотов оказались настолько рассинхронизированы, что простейшие вещи приходилось друг другу объяснять, вызывал у него новый приступ безудержного веселья.

– Ровно наоборот, как только всё погасло, меня обуял ужас, мне стало казатьсья, что это мы, наш неправильный выбор загнал нас в пучину чёрной колейи, и что теперь впереди ничего, только одно бесконечнойе Времья смертьи!

– Но всё так и было, – устало напомнил третий.

– Так, но не так! – рыжий торжественно воздел указательный палец над головой, будто что-то невидимое им протыкая. – Теперь я вижу, что зря сомневалсья. У нас впереди была Вечность! Она – незыблемайя константа этой вселенной. Какие бы беспросветные каверны не заграбастальи в свои глубины эту проклятуйю временнуйю линийю, Она единственнайя останетсья для нас всех надеждой и путеводной звездой!

– С чего это ты так решил? – это снова поморщился третий.

– С того, что даже в этой кромешной тьмье я продолжал чувствовать неизбежное будущее нашего вида. Как и вы оба. А без человечества не будет Вечностьи. Значит, мы вернёмсья, мы вернёмсья не смотря ни на что!

Двое пожали плечами. Задним числом всяк умён. Теперь, когда тьма рассеялась, всякому вольно было рассуждать о том, что могло бы случиться, и чего не могло бы.

– Что ж ты, такой всезнающий, не посоветовал тогда Ромулу, рвущемуся на борту «Эолы» к чёртовой Церере, попросту забить? Ты же рядом с ним на мостике стоял, старый чертила, что тебе стоило хотя бы слово сказать, и ты спас бы сотни миллионов жизней!

Но рыжему всё было нипочём, он лишь потряс головой и продолжил:

– Ты прекрасно знаешь, какой там был цугцванг. Если бы Цереру оставильи в покойе, пришлось бы гасить излучатель. Ни вы, ни я, ни Ромул, ни застрявшайя на Муне Лилия не знали, остаютсья ли у ревнителей ещё форки. А значит сохранилась бы опасность погубить не сотни миллионов, а уже миллиарды. И главное – окончательно погубить Землью.

– Но ты же сам сказал, что ничего просто не могло случиться. Эта треклятая чёрная колея в любом случае привела бы нас сюда, на этот берег, на эту встречу. Тогда зачем рисковать. Можно было с тем же успехом попросту ничего не делать.

Рыжий призадумался на секунду, но потом твёрдо продолжил, уже ничуть не смеясь.

– Это для Вечностьи всйё равно, живы мы или нет, жив ли Ромул или ньет, и сколько конкретно человек отправятсья навстречу Веку Внье. Но вот сейчас я вижу, что наши решения в том конкретном узком коридорье выбора были правильными. Мы спасли всйё, что смогли.

– И убили всё, до чего дотянулись.

– Да, и убильи тоже. Пусть и не своими руками. Думая, что летит враг, и большинство из них обречены. И он летел, летел, и…

– …и прилетел. Чёртовы спасители.

Трое из ларца одним синхронным движением подняли головы и посмотрели вверх, в глубокую синеву зимнего неба, на которую с севера уже накатывалась чёрными клубами набрякшая снегом жирная туча.

– И всйё-таки, Она жива, вы понимаетье, жива!

И рыжий снова принялся скакать по иссохшей траве на самом краю клиффа, будто вовсе не опасался свалиться с двухсотметровой высоты.

– И мне можно в кои-то векьи не думать о жертвах, треклятом выборье и той зловещей чёрной колейе, в которую мы все угодильи, и вы как хотитье, но сегоднйя я буду праздновать!

Он танцевал и смеялся под сочувственными взглядами оставшихся в покое. Пока рыжий вертелся юлой и размахивал руками, другие двое спешили впитать последнюю каплю столь скоротечного солнечного тепла, уже буквально кожей чувствуя первые прикосновения колючих снежинок.

Сегодня они и правда могли радоваться. Сегодня человечеству ничего не угрожало.

Тому, что от него осталось. Но Век Вне уже приближался, как и те грозные знамения, что он нёс с собой Галактике. Человечество было обречено на громкую и славную историю. Хранители действительно не могли ни помешать, ни помочь ему на этом пути. Но в кои-то веки эти трое могли отставить все страхи и сомнения и просто отдаться этому невероятному чувству единения, о котором уже успели позабыть.

Мать умерла, осталась лишь Матушка. Голубая планета, медленно засыпающая под ледяным панцирем ледника. Осталась одна, ну или почти одна, посреди зловещей звенящей тишины. Однако сейчас, когда тьма предопределённости на время отступила от Хранителей, они наконец смогли почувствовать, что не всё потеряно. Что где-то вокруг них всё ещё осталось что-то живое. Помимо моря, помимо ветра, помимо заката, помимо красной земли.

Мать жива. Незримая и неизбывная. Она была жива. Трое почувствовали, осознали это одновременно. А значит – всё не зря.

Посредине вселенной, в чумной благодати,

Комочком затравленным девочка снова…

Но кому здесь далась твоя глупая ненависть,

Кого здесь спасет твоя глупая ненависть?

– Вы тут, я смотрю, что-то празднуете?

Рыжий тут же остановил свой танец безумного дервиша, двое же других тотчас обернулись навстречу голосу, синхронно склоняя головы в учтивом приветствии.

Гостья в ответ также кивнула, но куда более сухо. Она зябко куталась в пончо и по сторонам оглядывалась скорее неприязненно, нежели с интересом. Впрочем, по её сжатым в нитку губам трое из ларца отчётливо прочитали, что символизм этого места гостье остался вполне понятен.

– И хватило же вам наглости.

Рыжий улыбнулся и сделал широкий приглашающий жест.

– Это место нашей планеты ничем не хуже других!

Произнёс это он с таким нажимом на два слова в середине, что аж желваки заиграли. Всё веселье с него как ветром сдуло. И даже натужный акцент западных аррондисманов Мегаполиса куда-то разом испарился. Впрочем, гостью этот демарш ничуть не впечатлил.

– Если вы хотели напомнить мне, с чего всё начиналось, то вы правы, это место ничем не хуже других. Но вам следовало бы знать, что ксил Эру-Ильтан обретают свою суть исключительно в момент неизбежной гибели носителя. Та девочка погибла бы, не наблюдай я за ней в тот момент. И да, это не первый раз, когда такое случалось

– Дива Моник Робер и её жётемы. Мы осведомлены об истории твоего пребывания в этом мире, о могучая, да пребудешь ты во всезнании.

Рыжий раскланялся куда более церемонно, чем первые два Хранителя.

– И да удостоимся мы милости твоей безграничной.

Гостья поморщилась. Эти трое были неисправимы.

– Вы меня позвали сюда ехидничать?

– Никак нет. Мы хотим попросить у тебя помощи.

На лице гостьи отразилось сомнение. Для аватары космического сверхразума, решившегося воочию понаблюдать за творившейся в соседней галактике бедой, она не слишком владела своими эмоциями.

– Предположим на минуточку, что это правда.

– Ты же разговаривала с Симахом Нуари?

Гостья, помолчав, кивнула.

– Но с вами он не стал встречаться, так?

Рыжий в ответ изобразил некое промежуточное выражение лица, как бы сомневаясь, какой ответ выбрать, но ни «да», ни «нет» ему не подходили.

– Он удостоил нас минутной аудиенции по виртреалу.

– Сомневаюсь, что вас этот разговор удовлетворил.

– Его, впрочем, тоже.

– И в чём же вы хотите у меня помощи? Соорн-инфарх, при всём его показном уважении к моему статусу, не станет прислушиваться к моим словам, если они пойдут вразрез с его истинными целями, в чём бы конкретно они не состояли. Например, я не в состоянии его остановить. Не сегодня, не завтра, но они улетают, оставляя вас здесь.

Трое из ларца вновь синхронным движением подняли головы к небу, уже полностью обложному, чёрному, клубящемуся, готовому в любой момент обрушиться вниз первым серьёзным снеговым зарядом.

– О, это мы знаем. Это мы доподлинно знаем.

– Так в чём же дело?

– Мы хотим попросить тебя передать Симаху Нуари сообщение до отлёта Крыла.

– Хм, интересно. Зачем вам это и почему вы сами, в таком случае, не передали летящим всё, что хотели, во время той самой минутной аудиенции.

Рыжий сощурился в ответ, как будто только что проглотил кислятину.

– Ты же понимаешь, о смотрящая, значение сообщения очень зависит от того, кто его сообщает. Нас они ненавидят, и нас они боятся. Потому между нам и нужен посредник.

– «Вас» это кого, людей? – с сомнением процедила гостья. – В каком-то смысле и я до сих пор – человек.

– Людей тоже. Хотя почему «людей». Артманов. Так они нас называют. Но «нас», в данном случае – это Хранителей. Симах Нуари прибыл сюда вовсе не по доброй воле, его заставили обстоятельства и ложное чувство долга, столь присущее всем летящим. И я понимаю, почему он предпочитает нас троих к себе не подпускать.

– Но вы же были там, на встрече Ромула и соорн-инфарха. И ничего.

– Ты правда думаешь, что они там присутствовали во плоти? Нет, ну, мелкий ирн и этот, как его…

– Илиа Фейи, – из чистой вежливости подсказала гостья.

– Да. Вот эти двое наверняка явились лично, им обоим было любопытно. Но Симах Нуари не дурак, сталкиваться нос к носу с Ромулом. Он прекрасно знает его силу.

– Силу? Ты не понимаешь, в вашей терминологии Симах Нуари такой же Вечный, как и все прочие. Этому существу исполнилось уже десятки тысяч ваших оборотов. Ему нечего здесь бояться.

Рыжий в ответ отчаянно затряс головой.

– Нет, это ты не понимаешь, о всезнающая. Ромул изменился после того, как истекло время. Он стал не таким как мы, даже как ты. И тем более он больше не ровня Симаху Нуари.

– Это почему же? – с небольшой ноткой язвительности уточнила гостья.

Но рыжий был твёрд.

– Его больше ничего не сдерживает. Раньше он старался следовать, как говорят летящие, Пути. Теперь же он вырвался из этого круга, так ему кажется.

Гостья в ответ послушно состроила хитрую гримасу.

– И вы думаете, что эта авантажная инфа настолько растрогает его летейшество, что он… я забыла, о чём я должна была его попросить?

– Снова запустить излучатель, передать Ромулу ещё дюжину таких же и дополнительно обеспечить человечество технологиями возведения Барьера. А значит – дать путь к освоению механики проецирования в дип.

Гостью словно током дёрнуло.

Её чёрные глаза буквально сверлили собравшихся, едва не прожигая в них дыры.

– Хранители всегда думают об одном, да?

Трое синхронно кивнули.

– Мы думаем только о Вечности.

– И вас не переубедить.

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

Отступив на шаг и немного успокоившись, гостья каким-то другим – тихим и каким-то безнадёжным голосом спросила:

– Так вы всё-таки увидели что-то в будущем.

Ещё один кивок.

– Мы увидели новое человечество. Люди ослаблены, разобщены, они будут ещё больше раздавлены Веком Вне, но рано или поздно, так или иначе они начнут свою экспансию. Но до того момента их нельзя оставлять наедине с Ромулом. Их нужно пинком под зад выгнать в Галактику и запереть в границах Барьера настолько, насколько это только возможно.

Гостья задумалась, теперь надолго. Тучи мрачнели, закат гас, снежинки всё больнее бились в щёку, а она всё стояла и молчала. Наконец, когда она вновь заговорила, голос её стал холодным и официальным.

– Я поговорю с соорн-инфархом. Но ничего не обещаю.

Рыжий снова делано поклонился.

– На большее мы и не рассчитывали, о благоразумная. Но я вижу, что тебя что-то смущает.

– Меня смущает Ромул. Неужели он попадётся в столь тривиальную ловушку?

– Кто знает, кто знает. Возможно, они сам жаждет, чтобы его обманули.

Гостья коротко кивнула и двинулась прочь, сквозь налетающие порывы пронзительного северного ветра. Но, отойдя на пару десятков шагов, всё-таки остановилась и крикнула остающимся:

– Я кажется поняла!

– Что же? – ответствовал вполголоса рыжий.

– Я поняла, зачем вы меня позвали именно сюда!

– И почему же?

– Здесь и правда случилась важная развилка, одна из немногих на вашей чёрной колее, я права?

– Да, всё верно. Иди с миром, о всевидящая.

И она ушла, растворившись в налетевшем снежном саване.

Рыжий же уселся в свой гамак, деловито укутываясь в плотную шерсть красно-голубого тартана. Даже плед у него был под стать его шевелюре. Вызывающий.

Снежная крупа сыпала на них всё сильнее, потихоньку принимаясь заметать всё вокруг. Красная гоанская пыль быстро скрывалась под непривычным налётом. Уже второй снегопад этой зимой. Со временем они будут здесь всё чаще.

Матушка-мама, что же мы с тобой сделали.

– А ведь он так хотел улететь, – это подал голос третий.

– Кто, Ромул?

– Нет, Симах Нуари. Он так хотел отправиться восвояси в своё Большое Гнездо и на две тысячи сезонов забыть об артманах.

– Спасительи, – снова хихикнул по вновь приобретённой привычке рыжий, – если бы он видел то, что видим мы, он бы даже Сол-систему не посмьел покинуть.

Трое из ларца вновь синхронно посмотрели в небеса.

– Но летящему придётся улететь и летящему придётся вернутьсья. А вот когда он это сделает, мы всьё-таки поговорим. И тогда уж он явится лично, и лично нас выслушает.

– Ты сейчас слова Ромула повторяешь. Побуквенно.

– Почему нет, он мудрый человьек.

– Всего лишь человек?

– И человьек тоже. И надежда наша сегодня на то, что он об этом помньит.

– А в этом есть какие-то сомнения?

– Кто его знает, – пожал плечами рыжий, – теперь впору начинать сомневатьсья даже в самых очевидных вещах. Мы так привыкли к ньим, сжились, не сомневаясь что вся чернота и незыблемость нашего путьи в том и состойит. Прилетит враг, мы с ним станем биться, и смертию смерть поправ, выжившие отправятся во внешний космос, навсегда оставив Матушку.

– А на деле?

– А на деле враг не явился, друзья же наши вышли похуже врагов.

– Но чёрная колея осталась там же, где и была.

– И это самое любопытное! – рыжий достал из-под пледа указательный палец и второй за сегодня раз воздел его горе. – То есть мы движемсья и не движемся одновременно, впрочем, со всей этой нескладной реальностью. И да, наша разлюбезная ксил была права.

– В чём конкретно? – двое отвечали ему скорее механически, по привычке, нежели искренне желая продолжать диалог, который им давно уже наскучил.

– Когда сказала, что здесь случился один из разломов реальности. С одним лишь допущением. Она угадала место, но не угадала время.

Троих из ларца словно наотмашь ударило.

Надвигающиеся сумерки разом погасли, а на месте набрякших грозой снежных туч небеса облачило видение совсем иного рода.

Плотные шеренги металлических жвал, ритмично двигаясь, перемалывали вставшего у них на пути километрового рыцаря.

Сверкали во вспарываемом воздухе когерентные пучки, с воем неслись боеголовки, один за другим детонировали ядерные фугасы, но рыцарь стоял.

В нём несложно было угадать то ржавое чудище, что тонуло сейчас в океане перед троими в этой, существующей для них реальности.

Именно здесь должен был пролечь один из рубежей планетарной обороны. Именно сейчас он должен был выстоять своё. И пасть, как многое до него и ещё многое после.

Но видение было и прошло. А рыцарь остался дальше ржаветь.

Сколько ещё подобных изломов реальности им троим придётся увидеть, прежде чем они окончательно дойдут до сути. Да, изломы были. Громогласные, титанические. Крошечные, едва заметные. Здесь ради мёртвого рыцаря умерла девочка Машка Корефанова и не умер мальчик Франтишек Ковальский. Но изменило ли это хоть что-нибудь?

– Сколько мы их насчитали?

– Кого «их»?

– Ключевых моментов.

Второй прикрыл щёлочки своих раскосых глаз.

– Тех, что доподлинно зарегистрированы, уровня инцидента на Церере? Не менее сорока. Но какая разница, сколько их было?

– Сорок важных исторических развилок, вероятность которых в итоге была драматически отлична от стопроцентной. Какова вероятность, что они всё-таки оставили чёрную колею нерушимой?

– Один к тысяче миллиардов, – нехотя подтвердил третий. – И что это значит?

– Это значит только то, что нас тащит за собой сила, не подконтрольная ни Ромулу, ни нам, ни, вон, пришлым соглядатаям. Нас стабилизирует в этой чёртовой потенциальной яме сама Вечность.

– Опять ты за своё, – поморщился, как от зубной боли, второй. – Какая разница, мы так и так остаёмся слепы и глухи надолго.

– Ну почему же. Впереди Век Вне, за ним Бойня Тысячелетия, Финнеанский мятеж, Мирофаит. Рано или поздно мы сойдём с чёрной колеи, рано или поздно мы выскользнем из-за Барьера, совершим побег, поднимем мятеж. Дайте только время. Главное, что у человечества теперь есть будущее.

– Сперва нам придётся самим этот Барьер возвести.

Трое помолчали. На этот раз первым подал голос самый неприметный.

– Ты и правда веришь, что Симах Нуари послушает нас и предоставит Ромулу всё необходимое?

– Не Ромулу. Соратникам. То есть как их там, Воинам. Причём предоставит с радостью. Он же тоже не слепой, хоть и упёртый, как все летящие. Он сейчас не в том положении, чтобы колебаться. Опять же, у него в свите, на наше счастье, есть ирн.

– А что ирн?

– Ирны видят всё иначе из-за своего собственного Барьера, который они так и не решились покинуть. И они лучше нашего понимают, что особого выбора у спасителей нет. Или сделать, как мы хотим, или оставить человечество запертым на Матушке ещё на тысячу лет, и тогда уже получить совсем иную, уже поистине чёрную колею. Вы оба видели, что это может быть.

О да, они видели.

Бескрылые птицы, бьющиеся с Железной армадой. Бьющиеся в одиночестве и погибающие в одиночестве, сгорая в огне собственных звёзд. Помня о том, что так быть не должно. Помня о своём давнем выборе.

Нет, соорн-инфарх фанатик, но не дурак. Впрочем, не людям, всерьёз обожествляющим собственную планету, рассуждать о фанатиках.

– Но если летящие вернут излучатель, стало быть, нам тоже следует улетать. Как же мы Её оставим?

– А вот так и оставим. Ты прекрасно знаешь, что в каждой из известных нам миллиардов вариантов развития событий внутри Большого цикла Мать должна была умереть.

– Но не так.

Рыжий кивнул, мрачнея.

– Не так. Но и чёрной колеи никто из нас раньше не видел. Значит, наше открытие и эта колея как-то да связаны.

И тут же безо всякого перехода яростно, в голос захохотал.

– Ну что опять?

– Я тут подумал, вы только нье злитьесь, что если бы Симах Нуари каким-то чудом смог осознать, что именно сталось с Матерью, он бы не только не покинул Сол-систему, он бы, пожалуй, и человечество отсюда не выпустьил. А то, поди, и прихлопнул бы тут нас всех, как мух. Крылу одного залпа из всех орудий бы хватило.

– Что же ты радуешься? – неприязненно проскрежетал бородатый.

– Я радуюсь, что этого не случитсья. Не потому, что подобное совсем невозможно, а потому, что этого не допустьит всё та же колейя.

– Ты так говоришь, будто речь идёт о неких одушевлённых сущностях со своей волей и сознанием.

Тут шут снова посерьёзнел.

– Мать – наше коллективное «я», собирательный слепок всех смертных душ, запертых на этом голубом шарике. Безумная, отравленная ноосфера, без которой мы все стали как слепые котята, даже Ромул. Он убил Её, но он же теперь тысячи лет посвятит Её возвращению. И в итоге добъётся своего. Только человечество к тому моменту о Ней позабудет. Такая вот горькая ирония.

Ему не ответили. Закат окончательно растворился в чёрных тучах, снег кружил в автоматически активировавшихся прожекторах посадочной площадки, обустроенной автоматами обслуживания в сотне метров позади троих из ларца, подальше от клиффа.

Трое не спешили. Их чувство времени было единственной путеводной нитью, что вела слепых Хранителей тернистыми путями Курукештры.

Тилтвинг прилетит и улетит, и никого вокруг не останется.

И только изъеденный ржавчиной от небрежения и скуки рыцарь останется почивать здесь во веки вечные.

Или же нет.

Или же кругом него и правда зыбко реет на холодном зимнем ветру нечто иное.

Нечто нематериальное, но оттого ещё более ценное.

Легчайшая кисея неисполненных мечтаний и позабытых надежд.

Воспоминания о некогда сорвавшемся с ветки листке.

О всех тех людях, что жили и умирали у лона Матери.

О могучей воительнице, которая рвалась покорять звёзды.

О юной девочке, которая решила однажды, что ей нужно всех спасти.

Об усталом персекьюторе, который не пожелал никого предавать.

О старом писаре, который мечтал удержать в руках неуловимое – саму человеческую память о прошлом.

Хранители глядели в черноту, и пытались повторить его подвиг. Но не могли, не имели такого таланта.

Их действительность была ортогональна такому понятию, как память.

Память всегда движется вдоль стрелы времени.

Что-то случилось единожды и осталось вовеки.

Или же не вовеки, но на краткий миг.

Неважно.

Хранители жили в мире текучих временных струй, где всё было зыбко и не определено, где царствовали вероятности событий и даже смерть была не окончательным, терминальным состоянием, но воплощала в себе множество переходных форм.

Они никогда не горевали и о смерти Матери.

Об убийстве Матери.

Для них Она до сих пор оставалась такой же живой, такой же безумной, такой же отравленной собственными детьми.

Для них Она никогда и не умирала.

Но оттого лишь слаще была радость узнавания, когда они впервые увидели свет в разрыве чёрной колеи, впервые вдохнули Её такой сладкий и такой смрадный дух, казалось, уже полностью позабытый, ушедший в иную реальность, но нет, вот же он, снова здесь, вокруг.

Как такое могло случиться и что было тому причиною, Хранители не знали, да и не задумывались никогда о подобных вещах. Всё, что случалось в их многомерном утлом мирке, происходило как бы само собой.

Без бремени сожалений и страха неудач.

Они были Хранителями Вечности, они жили вне времени и пространства, а потому не были способны на истинную благодать. И лишь какая-то часть их рудиментарной физической оболочки продолжала трепетать и радоваться свету.

Такому же чёрному.

Такому же иллюзорному.

Но всё-таки путеводному свету.

Потому они никуда не спешили, замерзая на ветру, с трудом уже чувствуя на холодной коже ледяные струйки талого снега, не замечая стрёкота лопастей за спинами.

Вот теперь пора.

Под сказочным обетованным небом,

Под бестолково справедливым небом,

Под безмятежно неутешным небом

С весёлым криком умирает Вечность.

98. Первый

Я считаю каждый день,

Я отбрасываю тень,

Я живой, хотя и не похоже.

Я не ангел, я – ничей,

Я покинул мир людей,

Я иду к тебе

Здесь и ниже, автор стихотворения: Роман Рябцев, «Технология»

Ромул размеренным шагом поднимался вдоль гребня, время от времени оглядываясь на медленно погружающийся в голубую дымку каменный лабиринт Мегаполиса.

Здесь, в пятидесяти километрах от края Ледника, тот выглядел вполне привычно, если не помнить, насколько вглубь многолетних снежных наслоений уходят теперь эти каменные остовы. Башни, баухаузы и палаццо с каждым годом всё сильнее погружаются в спрессованный паковый лёд. Поди достань.

Ничего, фабрикаторы уже вышли на продуктовую мощность, выпуская к границам агломерации по миллиону своих трудолюбивых крысок в сутки.

Ромул вчера собственными глазами наблюдал, как те работают. Три особи с жаром дрались за килограммовый огрызок монотредной стали, с усердием обтачивая о него свои алмазные резцы, только искры вокруг летели.

Эти механические трудяги вскроют любые залежи обломков, проберутся в самую мешанину перекрытий, пророют себе путь в глубинах вечной мерзлоты, но в итоге сотрут этот гнойник с лица Земли.

Земля. Помимо Ромула, пожалуй, на Матушке не осталось людей, кто бы так её по-прежнему называл. А скоро и имя-то такое позабудут.

И сам Ромул – в том числе.

Трансформация его, единожды начавшись, была необратимой. Иногда по утрам, придя в себя после ночных кошмаров, он с удивлением разглядывал своё новое отражение в зеркале и никак не мог поверить, что вот это юное безусое лицо – это то, что отныне придёт ему на смену.

Четыре сотни лет прошло с тех пор, как двадцатилетний Ромул ступил под эти небеса, неся человечеству своё откровение. Никому неизвестный пророк с излучателем под мышкой, свидетель будущего, которое он не просил и которое он не выбирал. Наслушавшийся посулов старших и отягощённый их непрошеными знамениями.

Его путь был долог и полон ошибок, его Корпорация была воздвигнута и повержена во прах, «Сайриус» улетел и вернулся с тягостным грузом сомнений, неизлечимо заболела и была из милости убита Мать, ставшая в итоге просто Матушкой. Погибли миллиарды, и не от рук врага, но под тяжкими ударами судьбы, той самой судьбы, которую Ромул взялся предотвратить.

И вот теперь некогда начатое заканчивалось.

Пора было уходить на покой. И ему, и всей Земле.

Ромул потянул с кисти перчатку, чтобы голой ладонью зачерпнуть голубого альпийского снега.

Крошечные крупинки льда послушно таяли у него в руках, чтобы тут же ловко утечь сквозь пальцы.

Какая нежная, кристальная чистота.

Ромул уже забыл, что Земля может быть такой.

Так работал близкий Ледник. Но в других местах будет сложнее. Сколько сотен лет умным и трудолюбивым машинам придётся возвращать планете её первозданный вид, вычищая с морей и континентов всё то, что тут построили люди? Да что там, сам Ромул и построил. Корпорация устанавливала своё доминирование в первую очередь в качестве технологического гиганта, а уже потом – в роли самозваного политического манипулятора, спрута, опутавшего щупальцами своих двойных агентов всю Сол-систему.

Эмтиджистил, монотредная сталь и прочие металлполимеры позволили человечеству не только освоить внешние планеты, но и превратить гигантские просторы родного мира в вонючий клоповник трёхмерных лабиринтов гигантских агломераций. Такова была цена той индустриальной мощи, в которой нуждался Ромул для победы над врагом.

Но врага нет, да и людей почти не осталось.

Ромул сощурился, вглядываясь в чистые морозные небеса.

Последние орбитальные платформы покидали сейчас мунную гало-орбиту, направляясь к границам Сол-системы. Теперь даже они не останутся пятнать этот девственный мир.

Жаль, что ему не суждено стать свидетелем финального его очищения.

Как снова станут прозрачными океаны.

Очистятся реки.

Умоются дождями равнины.

Даже ледники отступят.

Дайте только время.

Одна проблема. Былого великолепия биосферы Земли уже не вернёшь.

Сгинули коралловые рифы. Погибли дождевые леса. Сгнила на корню Сибирь. Вымерли киты. Улетели в страну вечного лета птицы.

Именно поэтому Ромул настоял на том, чтобы небольшая горстка людей осталась на Земле вместе с ним.

Панбиологи уже полтора столетия собирали по всей планете разрозненные обрывки угасшей биосферы.

Прочёсывали эстуарии рек, гидротермальные анклавы заповедной биоты, крошечные остатки некогда богатых экостистем по всем материкам и островам.

Ромул отдавал себе полный отчёт в том, что он тем самым неуклюже пытается отдать свой долг Матери, втайне надеясь однажды ощутить хотя бы слабый отголосок Её зова, который он так неуклюже пытался возместить людям своей Песней Глубин.

Они ценили.

Но он-то знал, что ни черта он возместить не в состоянии.

Куда ему, слабому духом, немощному созданию тягаться с Ней в Её величии.

Мать была прекрасна и величественна даже в приступах безумия.

Но Ромул попробует Её вернуть, хотя бы так, в виде покрытого молодыми лесами муляжа.

А там уж как пойдёт. Быть может, когда человечество однажды освоит межвременные переходы и замкнёт Цикл, новые поколения панбиологов, закончив тем самым его труд, окончательно превратят Старую Терру в заповедник её собственной биологической летописи от эдиакария по кайнозой.

Быть может, хотя бы это оживит Мать.

Быть может.

Вот только человечество к ней уже не вернётся.

Хранители, наверное, гадают, почему он так легко попался в их немудрящую ловушку.

Позволил загнать людской род после тьмы и ужаса Века Вне в ловушку Барьера.

Что ж. Он тоже один из Хранителей. Именно затем его выдернули некогда из обыденной реальности конца XX века, чтобы вернуть впоследствии вот этим. Ромулом, несущим Предупреждение.

Да, Ромул уже встречал Симаха Нуари, соорн-инфарха Сиерика лицом к роструму, там, в далёком и донельзя ином будущем. Ничего из предсказанного ему не сбылось, реальность же бог весть как увалилась в потенциальную яму чёрной колеи. Но там тоже были свои спасители. И там они не были злы на Ромула, а Ромул не считал соорн-инфарха своим кровным врагом, а напротив, остался благодарен за его мудрость.

Теперь всё будет иначе.

Что же до ловушки, альтернатива была простой. Запертое в Сол-системе ещё на долгую тысячу оборотов человечество, страх нового вторжения врага, окончательно загубленная Земля и да, тысячелетие под присмотром у сошедшего с ума от вящей невозможности закончить свой путь Ромула.

Такой судьбы он не желал себе, как не желал своему виду и тем более не желал этому миру.

Потому Ромул отпускал людей навстречу Веку Вне с чистой совестью и со спокойным сердцем.

Они справятся. Они выберутся из ловушки Барьера, они ни за что не станут вечно прятаться, подобно ирнам, в тенётах его кажущейся безопасности. Человек всегда будет стремиться навстречу холодным огням далёких звёзд. И будет за это вознаграждён.

Пусть сам Ромул этого и не застанет.

Что же касается обмана, то обманут в итоге был Симах Нуари. Смурная нелетающая птица ещё проклянёт тот день, когда отправилась вместе со своим Крылом спасать чужую пропащую расу, когда подчинилась воле Совета.

Нас всех подставили, старый друг. Но в отличие от тебя, у меня не было выбора.

Сам Ромул старался давать людям выбор. Выбор был у Лилии Мажинэ, Жана Армаля, Коры Вайнштейн, Джона Роуленда, сотен и сотен павших в борьбе героев. Они не всегда вставали на его, Ромула, сторону, но он всегда ценил в другом человеке способность принять решение, выбрать сторону конфликта и смириться с той ценой, которую за это решение придётся заплатить.

И они заплатили. Сгинув окончательно или переродившись настолько, что новое существо больше не имело к оригиналу никакого отношения. Но были и те, что остались. С ними Ромул прощался накануне.

Улисс со своими двумя эффекторами был как всегда молчалив. Они уже давно всё друг другу сказали.

Прочие Соратники, помня о начале трансформации, тоже особые речи не длили, коротко и формально обещая доставить свои крафты до точки назначения. Ромул не обижался. Он им тоже уже всё сказал.

А вот расставание с верхушкой Большой Дюжины оказалось куда более многословным и куда более утомительным. Особенно говорлив был Ма Шэньбин-третий (или четвёртый, Ромул давно сбился со счёта). В лучших традициях «Янгуан Цзитуань» это была обставленная в самом церемониальном тоне аудиенция, на которую, к удивлению принимающей стороны, явился безусый юнец в потрёпанной куртке, ничуть не похожий на то грозное чудище, каким выглядел в последние обороты своей прежней жизни Ромул.

Однако растерянность их длилась недолго, поскольку они явились с конкретными вопросами. Корпорации с самого начала приняли дар Соратников с сомнением, до последнего сомневаясь в чистоте намерений Ромула, и эта, финальная встреча не стала исключением.

– Я правильно понимаю ваши намерения, нам будут предоставлены навигаторы и полная свобода перемещений?

Но в тот день Ромул не собирался играть ни в какие игры и не планировал ни с кем торговаться. Он говорил прямо.

– Всё верно. Ваш крафт не будет включён в общий ордер и имеет возможность выбрать своей целью один из двенадцати известных миров, находящихся в зоне обитаемости, которые вам были предоставлены. Я знаю, что согласно жребию вам досталась водная суперземля Янсин, но если вами будет принято решение о смене маршрута, это ваше право. Разыскивать вас или следить за вами никто не будет. Но вот вам мой совет, идите согласованным курсом. Галактика велика и полна опасностей. В ближайшие несколько тысяч лет вас некому будет разыскивать. И эта встреча уже точно будет для нас последней.

Ма Шэньбин коротко мигнул подслеповатыми щёлочками глаз и принялся в ответ велеречиво уверять в чистоте своих намерений и той благодарности, которую он от всей души испытывает. И его партнёры тоже.

«Партнёры» кивали.

Остаток времени Ромул потратил невероятные усилия лишь на то, чтобы затянутая аудиенция, наконец, закончилась. Он и правда их отпускал. Ма Шэньбин заслужил свою свободу. А люди его всё равно были бесполезны Воинам в их дальнейших планах. В чём бы они ни состояли.

А вот кто им был нужен, так это подобные Ма Шэньбину плоды евгенических инкубаторов. «Консервы», как их за глаза называли первыми столкнувшиеся с острой нехваткой подготовленных кадров флотские навигаторы.

Да, как и тут, на Земле, биологическое разнообразие хомо сапиенс – его главное средство выживания, между прочим – после Века Вне будет безнадёжно подпорчено. И без генетических программ по искусственному выделению геномных аллелей даже у такого, не пострадавшего от многолетней войны с врагом человечества не просматривалось никакого вразумительного будущего.

Однако если в любой другой реальности это стало бы вынужденной мерой, то в недрах «чёрной колеи», как её называли Хранители, у программы искусственной селекции на отбывающих в дальний космос кораблях была куда более непростая задача. Создать с нуля новый вид, способный бороться с ужасами Века Вне и выстоять.

Да, вздохнул Ромул. Если согласно доктрине Предупреждения в путь должны были отправиться полуживые бездомные остатки разбитого воинства Корпорации, то сейчас туда вылетали оболваненные, сбитые с толку обыватели. Испуганные беглецы с собственной планеты. Их согласия никто не спрашивал. Всех просто поставили перед фактом. А что после десяти прыжков среди обычных, спящих в едва защищённых криокапсулах пассажиров спустя столетие останется в живых лишь каждый четырёхтысячный, об этом они узнают лишь по прибытии. Два миллиарда «паксов» после Века Вне превратятся в полмиллиона естественнорождённых колонистов. Остальные поневоле будут замещены пластикатами.

Ромул не мог этим людям предложить ничего иного. Ни ресурсов, ни других возможностей по транспортировке такой массы гражданского населения у Соратников не было, оставалось сказать спасибо спасителям хотя бы и за это. Летящие сняли блокаду гало-орбиты ещё полоборота назад, но окончательно ушли на прыжок всего две недели как, словно до последнего сомневаясь в том, зачем дали себя уговорить. Ушли, даже ничего напоследок не сказав и наверняка оставив наблюдателей.

Тут Ромул не удержался от усмешки, соорн-инфарх был сущим ребёнком в политических делах. Древним мудрым злобным ребёнком. А вот кто была отнюдь не проста, так это явившая себя миру аватаресса чуждого космического разума.

Не сказав толком ничего из того, что на самом деле интересовало Ромула, ксил явилась на встречу вещать и научать. Да, у неё была масса времени и бездна возможностей изучить наш человеческий род с самых неожиданных сторон. Пожалуй, она знала людей так же хорошо, как и сам Ромул.

И теперь воспользовалась этим знанием во всей полноте.

Разговор был долгим и обстоятельным. Ну, как, разговор, это был скорее финал некоего странного межзвёздного трибунала, где подсудимым выступал сам Ромул, а всезнающая ксил зачитывала ему, покаянному, список его прегрешений.

Список был длинным и утомительным, Ромул, не отпираясь, со всем соглашался.

Череда бессмысленных войн, сгнившая Сибирь, Время смерти, расколотая Церера и последовавшая за этим Бомбардировка, всё было правдой, это всё была его и только его вина. Но вывод из всего этого был сделан неожиданный:

– Я знаю, что расплата за ваши злодеяния ещё придёт. Но сейчас у меня нет к вам претензий. Идите и делайте, что должны.

Любопытно. Это встреча с Хранителями привела её к подобным выводам, или же то, что она по их просьбе передала Симаху Нуари, в итоге и бездушную аватару подтолкнуло сменить гнев на милость? Она ведь и правда могла развоплотить искру Ромула здесь и сейчас, не напрягаясь. Но не стала. Так почему?

– Я ожидал иного. История Ромула на этом всё равно заканчивается, почему бы заодно не осуществить возмездие, о котором многие так мечтают?

– Мне чужды понятия вроде «мести» или «возмездия». Во всяком случае ваши, Ромул, усилия привести свой народ к свету и миру, мне очевидны. И ваши ошибки точно были совершены не из злого умысла.

– Тогда зачем мне столь подробно всё это повторять?

– Затем, чтобы однажды вы вспомнили, что тоже совершали страшные проступки, что ошибались так жестоко, что сами не готовы были себя за них простить. И стали благоразумнее в собственных суждениях об ошибках других. Прощайте. Точнее, до встречи в новых обстоятельствах.

Ромул остался после этого разговора весь в сомнениях. Куда вернее он ожидал подобной отповеди от существа, предпочитающего именоваться Лилией.

Его Лилией.

Каждый раз, когда он вспоминал об этом, даже его ментальную броню что-то пробивало. Создание, неспособное забывать, мечтало забыть именно это имя.

Впрочем, с ней они тоже успели поговорить до отправления «Инвиктуса».

И это тоже был довольно неожиданный, но всё же поучительный диалог.

Состоялся он за неделю до трансформации на одной из суборбитальных стартовых площадок Ин-Салаха. Дважды мёртвого Ин-Салаха, добавил про себя Ромул.

Утонувший город снова опустел, так и не успев толком стать новым домом для переселенцев из Мегаполиса, сдавшегося под напором Ледника. Ещё совсем недавно тут кипела жизнь, челноки забирали из гравитационного колодца последних паксов, тяжёлые грузовики доставляли сюда и разворачивали гигантские кубы фабрикаторов, но теперь всё стихло, и только тихий плеск волн моря Тетис бился о металлполимерные опоры вновь возведённых тут башен.

– Ты доволен? – спросила в тот день она с искренним, как ему показалось, любопытством.

– Доволен чем?

– Тем, что мы оставляем этот мир в покое.

– Ах, это, – Ромул пожал плечами, – я буду доволен, когда оставят в покое меня. А Матушка, она нас всё равно не слышит. Ей безразлично, что мы по её поводу думаем.

– Глупое человечество утомило даже всесильного Ромула.

– Не придирайся к словам. Ты живёшь с этим лишь четверть тысячелетия, мне же приходится иметь дело с людьми уже больше четырёхсот лет. От этого каждый устанет.

– Дело не в годах. Мне всегда было проще. Я никогда не претендовала на право решать за других, как им поступить со своей судьбой.

– Ты называешь себя Лилией, но настоящая Лили очень даже претендовала на подобное право. И ради этой цели пожертвовала собой, чтобы в итоге на свет появились Кора с Майклом. Ты должна помнить.

– Я помню. Точнее, я вспомнила. Но и ты вспомни, что для достижения этого знания мне пришлось умереть дважды. И не тебе мне указывать на то, что значит моё имя.

Ромул покорно согнулся в коротком поклоне. Она была права. На этот раз она была права. Но сколько можно каяться в том, что вовсе не являлось его виной. Бедой, скорее, но не виной. Он искал тогда свою Лилию, разыскивал так истово, как только мог, по всей планете. А нашёл лишь Улисса, своё главное разочарование. Даже с Корой Вайнштейн он бы в итоге нашёл общий язык, если бы не Улисс. Руины Хрустального шпиля до сих пор стояли перед глазами Ромула. Несокрушимая память его искры продолжала играть с ним свои шутки даже после начала трансформации.

– Ты так и не смогла мне поверить, даже после катастрофы на Церере.

Она в ответ лишь тряхнула головой.

– Я поверю тебе лишь мёртвому. Да и то, сперва мне будет необходимо убедиться, что Ромул действительно мёртв.

– Прежний Ромул будет мёртв уже через неделю. Тебе стоило пропустить свой рейс, чтобы в этом удостовериться.

Она в ответ разве что не оскалилась.

– Не заговаривай мне зубы, Вечный.

– Ладно, – кивнул ей Ромул, – не будем спорить о терминах. Но ты могла бы остаться здесь со мной даже в этом случае. В ближайшие столетия я буду слаб, я стану податлив на уговоры, неужели тебе не интересно воспользоваться такой перспективой, если уж тебя настолько не устраивают мои планы?

– Ловушка для соорн-инфарха, только наоборот?

Ромул усмехнулся.

– Отчего вдруг такая подозрительность?

– Ты сам знаешь, отчего. Если Ромул открывает рот, он делает это вовсе не для того, чтобы тебе что-то сообщить, а чтобы от тебя что-то утаить, – с нажимом произнесла она.

– То есть ты считаешь, что со своими людьми будешь полезнее там. Но поверь мне, первые полтысячи террианских лет за пределами Сол-системы будут невероятно скучны. Выживание из последних сил вообще мало совместимо с твоими обычными играми в справедливость.

– Нет, – тряхнула головой она, – это не игры. И я не отступлюсь от своего намерения зафиксировать все твои грехи, чтобы однажды предъявить тебе и твоим последователям за них счёт.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Ксил Эру-Ильтан мне сказала то же. Да и соорн-инфарх наверняка что-то задумал. Вам, самопальным воздаятелям, скоро придётся с ночи занимать по мою душу очередь.

– Тяжела ноша всеобщего любимца, не так ли? – с деланным сочувствием покривилась она.

– Я никого не прошу меня любить. Я прошу лишь принять во внимание все переменные.

– А я и принимаю. Пока. И потому не вмешиваюсь.

– На Церере было иначе.

Снова гримаса, такая человеческая, такая человечная.

– Сколько можно повторять, это был цугцванг, Ильмари остался без связи со мной, я застряла на Муне…

– Все мы где-то застряли, – металлическим голосом проскрежетал Ромул. – Ты на «Соверене», я на «Эоле». Но последствий Бомбардировки уже не изменить. И я никого не сужу, я даже этого вертлявого ужа Ма Шэньбина с его корпорацией безо всяких условий отпустил в Галактику, хотя казалось бы.

Она в ответ лишь подняла бровь.

– Я, видимо, на этом месте должна понять и простить.

– Нет, но прислушаться ко мне ты способна.

– Я уже прислушалась к тебе однажды. Когда спасла Ильмари из рабства, отняла его у твоего нелепого Улисса и вновь вернула ему права свободной личности.

– И тем самым сделала трагедию на Церере неизбежной. Но оставим это, хотя меня всегда интересовало, почему ты принимаешь так близко к сердцу его судьбу. Только ли потому, что в нём сидит та же искра, что и у нас с тобой, и ты способна без труда представить себя на его месте? А все прочие миллиарды жизней, что прошли мимо тебя, они не стоят сочувствия?

– Стоят, ещё как стоят. И ты со своими Соратниками даже не думай, что ко времени я не припомню вам каждую из них.

– А самой себе?

– И самой себе тоже, разумеется. Это называется справедливость. А ещё это называется воздаяние.

– Что ж. Хотя бы в этом мы с тобой сходимся, – кивнул в ответ Ромул. – Так всё-таки. Оставайся здесь со мной. Тебе есть что успеть обдумать в тишине и спокойствии.

Она лишь хмыкнула.

– Здесь, вдали от остального человечества, за всеми твоими оборонительными редутами? Я останусь слепа и глуха. Нет уж. Я предпочитаю всё видеть сама.

– Что ж, значит, ты выбрала редуты Барьера. Тогда прощай, Лили.

– Прощай, Ренат.

Всё верно. Именно так его звали, когда они впервые встретились. А ещё она была права насчёт «редутов». Развёрнутые в облаке Оорта автоматизированные сборочные комплексы вовсе не были остановлены после прибытия спасителей. Пусть Земля стараниями Ромула не излучала больше в Галактику никаких подозрительных сигналов, и тёмный лес её ужасов можно было смело позабыть, Ромулу этого было недостаточно. Что бы там ни происходило снаружи и что бы ни твердил соорн-инфарх, Железная армада всё ещё рыскала где-то там. И если какой-то осколок её бездушного флота всё-таки прибьёт гравитационными волнами к этому берегу, Сол-система будет ждать его в полной боевой готовности. Для этого же Ромул оставил себе один излучатель.

Не помешает. Да и на случай срочной необходимости вернуться к ушедшему в космос человечеству ему нужен был запасной план. Тем более что ещё нескоро земные крафты прибудут в некогда родной мир.

Ромул сумел завершить Круг, но сумел воплотить в жизнь и то, о чём давно мечтал.

Мечтал же он о тишине.

Все они, Избранные, жили в своём хрустальном мире, но если все прочие, не исключая Соратников, погружались туда лишь по вящей необходимости, то Ромул давно утонул в нём с головой.

Во всём его многоголосии, ярости и безжалостности.

Хрустальный мир лишь для неофитов казался хрупким, прозрачным и податливым. Приложи малейшее усилие и он хрустнет, брызнет, потечёт и расплавится, подчиняясь железной воле Избранного.

А вслед за ним вынужденно тронется с места и та физическая реальность, что всегда стоит за красочными лабиринтами хрустального мира.

Обрушатся башни, сотрутся пределы, далёкое станет близким.

Так, кажется, написал неизвестный Ромулу поэт за четыре сотни лет до этого дня.

Ну и далее по тексту, при воздействии на хрустальный мир попавшие в его сети люди начинали слышать то, чего знать не хотели, видеть то, что не существует, удобно, если тебя зовут Ромул и тебе предстоит собрать миллиарды людей в один кулак. Не считаясь с жертвами. Не думая о последствиях.

Одна проблема. Будь ты самый что ни на есть Избранный, хрустальный мир не прощает игр с его предательски податливой природой, затягивая тебя в свои безжизненные глубины и норовя там искромсать.

Одно неверное движение в недрах хрустального мира – и ты остался навеки калекой, если не физическим, то душевным. Поединок у Хрустального шпиля не просто разрушил главный символ тайной власти Корпорации, он искалечил Улисса, а Кору фактически уничтожил.

Битва на Церере перепахала в итоге всю Сол-систему, но больше всего досталось самому Ромулу.

Когда фактически живёшь в хрустальном мире, с годами забываешь, насколько злопамятным может быть этот мир.

А ещё – насколько в нём громко и шумно.

Миллиардоголосая ойкумена наполняет его глубины таким нестерпимым хаосом из противоречивых желаний, пустых мыслей и истерических эмоций, что Ромул постепенно разучился это всё слышать, тем более – различать в нём отдельные голоса. Кроме, может быть, трубного гласа его Соратников, которые и без того так или иначе подпевали ему, Ромулу.

Но даже свыкнувшись с неизбежным, он продолжал мечтать о тишине, всё больше времени проводя вдали сначала от безумной Матери, а потом и от мёртвой Матушки. В космосе этот нечеловеческий вопль становился почти терпимым. Пока не случилась Церера. Больше Ромул не рисковал покидать Землю надолго.

Теперь же… теперь, когда все улетели, здесь стало тихо, так тихо.

Даже после начала трансформации, когда Ромулу сутками напролёт вынужденно приходилось обходиться без погружений в хрустальный мир, он умудрялся вновь научиться различать его тончайшие ноты и тишайшие обертона.

Ромул размеренным шагом поднимался вдоль гребня, время от времени прислушиваясь.

Вот короткий треск расколотой морозом доломитовой скалы.

Вот шепчущее скольжение позёмки вдоль снежного наста.

Вот пение ветра в расщелине.

А вот далёкий удар плети – это оборвался от натуги стальной трос далеко внизу, в оставленном людьми Мегаполисе.

Слушай, слушай напоследок. Скоро ты останешься без этих голосов.

Без своего хрустального мира.

Именно для этого Ромул решил подняться повыше, вот уже пять часов без остановки пыхтя в чёртовых снегоступах.

Весь этот самопальный хайк был для трансформации не нужен. С тем же успехом Ромул мог спокойно улечься в биокапсулу и благополучно всё проспать.

Это было нужно уходящему в небытие Ромулу.

Его время ушло, его оставили друзья, его оставило человечество. Он был более не нужен не только себе, но и этой навеки уснувшей планете.

Дело tбыло за малым. Попрощаться с самим собой и позволить себе кануть в Лету.

Это теперь, после трансформации, стало так просто, так до невозможности просто.

От его искры сейчас почти ничего не осталось.

Одно, последнее погружение.

Ещё один глоток воздуха по ту сторону хрустального мира.

И он уйдёт.

Уйдёт так же легко, как растаял этот снег в его ладони. Как взошло на этом небе утреннее солнце. Как светит Муна. Как движется Ледник.

Едва слышно, неспешно, извечно.

Навсегда.

Прощай.

Хрустальный мир вспыхнул напоследок, прекрасный, чистый и неживой. Вспыхнул и тут же погас.

Панбиолог Рейес с интересом взглянул на мигающие цифры хронометра. Что-то он выбился из графика. Надо поднажать, а не то он не успеет вернуться в лагерь до заката.

Люди не видят, люди не знают

Люди не помнят меня

Люди не слышат, не понимают

Звуки ушедшего дня.

Карина Демина