– И как?
Улыбка стала шире.
– От выпивки отворотило… начисто… он сперва даже не понял, в чем дело… все пытался, а только нюхнет – и плохело ему. Так он нос зажал и стопку опрокинул. Его так вывернуло… как понял, кричать стал, что заявление напишет, что жаловаться будет и вообще нас в милицию сдаст, как врагов народа. А Серафима Казимировна ему и сказала, что если он еще в неурочный час рот откроет, то не только пить не сможет, но и кое-чего другого… отсохнет вместе с руками.
Свят только крякнул.
– Толичка и заткнулся. Потом еще приходил прощения просить. Торт принес. И цветы. И… о чем-то долго с Серафимой Казимировной беседовал. Я в коридоре сидела. Выставили. И потом меня уже Натаниэлла Генриховна к себе позвала, с Эвелиной играть, хотя мы никогда-то особо не играли, и вообще…
– Это…
– Бабушка Эвелины. Она… она была хорошей, – дива обняла себя. – И, пожалуй, единственной, кто понимал, что Серафиму Казимировну, что меня, что… не важно…
Она тряхнула головой и поднялась.
Поправила платье.
Сцепила руки.
– Погодите, – Свят понял, что не желает, чтобы она уходила. И вовсе не потому, что ему необходима компания дивы. Ему просто необходима компания. Иначе…
…его война отличалась от той, которую видела эта девочка. А она, несмотря на рождение ребенка, так и осталась девочкой. Свят слышал, конечно, что долгоживущие и взрослеют куда медленней, хотя, может, и не в этом дело.
И…
Она просто стояла.
Смотрела.
Ждала.
И как ей было сказать, что если она уйдет, то Свят сам провалится в прошлое, а он не хочет. Он… пытался забыть, но и маг разума не способен на такое. Кого-то еще он бы заставил.
…заставлял.
А сам вот вынужден будет оказаться на опушке того безымянного леска подле безымянной деревни. Он вдохнет запах прелой хвои и разворошенной земли. Он увидит яму и людей, что стояли на краю ее. Он заставит себя поднять руку. И лейтенант, которого поставили командовать расстрелом, кивнет. Он, этот лейтенант, в отличие от Свята, сомнениями не маялся.
Он твердо знал, что дело его правое. А грязь? Какая война без грязи.
И Свят сделал вдох. И заставил себя попросить:
– Когда появились другие… все… кто первым?
– Первыми, пожалуй, Эвелина и ее бабушка, – вопрос диву не удивил, вот только она что-то да почуяла, уставилась своими глазищами, в которых теперь виделось Святу болото.
…обманчиво ровная трава, которая так и манит прогуляться.
Лай собак.
Бег.
И воздух, которого не хватает. Ноги вязнут. И слева Пашинский проваливается в топь, сразу и по грудь. Он с трудом сдерживается, чтобы не заорать. А собаки близко. И слышны уже не только они, но и голоса тех, кто идет по следу.
Попадаться нельзя.
– Когда мы появились здесь, они уже жили. И еще другие люди, но их я плохо запомнила. В первое время Серафима Казимировна вообще запрещала мне из комнаты выходить. А ее запирала… может, и не зря. Я только помню, что было очень душно. Людей здесь жило много. Куда больше, чем сейчас. Это потом уже расселять стали куда-то, а тогда… потом… потом появилась Тоня.
– Расскажите о ней.
– Что?
…не важно, лишь бы слушать, отодвигая тот миг, когда придется-таки встретиться с одиночеством и памятью.
– Что вы о ней думаете.
– Я? – дива несказанно удивилась.
– Вы. Какая она?
– Деловитая, – дива ответила не сразу. – Серьезная. Она учится на вечернем. Хочет пойти в педагоги и у нее выйдет. Я думаю. У нее много терпения. А чтобы быть педагогом, терпение необходимо. Пока она работает проводницей, но это не для нее.
– Почему?
– Тоня… ей нужен покой и стабильность, а не постоянная дорога.
– А ее жених?
Дива прикусила губу и задумалась уже надолго, но потом покачала головой.
– Не знаю. Сюда она его не приводила. Да и… мы не подруги, чтобы обсуждать или вообще… разговаривать. После Таси поселился Толичка. Он бестолковый. И врет много.
– О чем?
– Обо всем. О том, что звезда. И что в Москву его зовут. О том, что служил… хотя это он до того, как Ингвар появился, всем говорил, а потом замолчал, будто забыл вдруг. Поэтому я думаю, что не служил. И раньше никто-то уличить не мог… Толичка… он опасный.
Интересное мнение.
А взгляд не теплеет, он пронизывает, как тот ветер… мокрая одежда. Болотная вода черна, а еще она ледяная, и Свята бьет озноб.
У него почти получилось.
У него…
– …он боится сильных, но стоит проявить слабость… – голос дивы донесся издалека, избавив от необходимости вспоминать еще и это. Свят знал, что так легко отделаться не выйдет, но, пока длится разговор, у него еще есть время.
– …Ингвар вот просто сильный и никого не боится. Он сильный внутри. И подлости в нем нет. Если бы он не был женат, я бы его выбрала.
– Что?
Переход был столь неожиданным, что стекло памяти треснуло, оставив Святу легкое чувство незавершенности.
– Мне все равно придется выйти замуж, – спокойно и как-то обреченно сказала дива. – Но на этот раз я своих ошибок не повторю.
Свят не поверил.
У него вот не получилось.
Глава 12
Антонина поправила букет, который выглядел в достаточной мере солидным, чтобы его не стыдно было показать. Конечно, это не розы, которые приносит Эвелина, но бледно-розовые, с алой каймой по краю лепестков, гвоздики.
От цветов пахло.
И Антонина не могла отделаться от мысли, что не только от них. Поправив сумку, что съехала на бок, она решительно толкнула дверь. И ведь снова пружины не смазали, идут туго, скрипят, раздражая этим скрипом. У нее и без того смена вышла суматошная.
Сутки, почитай, на ногах.
А тут дверь.
– А, это ты, – в коридоре Антонину встретила Ниночка. – С цветочками? А чего гвоздики? Денег пожалел? И охота тебе с таким скупым связываться?
Ниночка была как-то слишком уж весела.
Или обыкновенно? Но за пару дней отсутствия Антонина просто успела отвыкнуть от этой неестественной ее веселости.
Отвечать она не стала.
Разулась.
Вытащила из шкафа тапочки, которые явно кто-то брал, хотя Антонина не раз и не два просила вещи ее без спроса не трогать. Со спросом тоже.
Раздражение ее было столь резким, что пришлось стиснуть зубы, чтобы не высказать Ниночке, которая не думала исчезать, – вот дел у нее других не было, кроме как за Антониной смотреть – но пялилась, пересчитывала несчастные гвоздики.
– А у нас жилец новый, – наконец, Ниночка соизволила поделиться новостью. Именно когда Антонина почти уже решилась надеть тапочки, убедив себя, что, кто бы их ни брал, он сделал это по ошибке, и как только ошибку понял, так сразу и вернул.
– Да? – сильнее раздражения была лишь усталость.
– Симпатичненький. Приглядись. Может, получше этого твоего…
…компания из семи командировочных мало того, что всю ночь пила, не обращая внимания на уговоры Антонины, потом нашла где-то гитару и принялась орать песни.
Еще и в коридоре наблевали.
Надо менять работу.
И сам город.
Это Антонина говорила себе всякий раз после неудачного рейса, но потом, отдохнув, успокоившись, здраво обдумав возможности и нынешнее ее положение убеждала себя погодить.
Еще немного.
…мыло заберут завтра, а за той посылкой из Кишенева придут уже вечером. Надо только позвонить. И она позвонит, только сначала хотя бы помоется и чаю попьет. А вот третий сверток придется отнести самой.
Но это тоже завтра.
– Андрей лучше всех, – с должной уверенностью ответила Антонина и надела тапочки. И дошла до комнаты. И уже там, разувшись, поспешно скинула и их, и чулки.
Вздохнула.
Сунула гвоздики в старую вазу, к предыдущим, которые уже начали увядать. Вечером Антонина вынесет старый букет, заодно напомнив всем, что цветы ей дарят часто.
Не только цветы.
Задвинув засов, она вытащила крохотную коробочку, из которой на ладонь выпали серьги. Красивые. И вроде бы простенькие с виду колечки, украшенные зелеными камушками, но… красивые.
Она не удержалась и примерила.
Повернулась одним боком. И другим. И поморщилась, потому что за прошедшие несколько дней не стала краше. Она никогда-то не отличалась красотой, а теперь и возраст давал о себе знать – как-никак двадцать семь лет – и усталость. От нее ранние морщины стали заметней.
И мешки под глазами появились.
И нижняя губа обвисла, отчего выражение лица стало на редкость недружелюбным.
Антонина заставила себя улыбнуться отражению. Вот так намного лучше.
Серьги она сняла и убрала в коробку. Переоделась. Сняла с полки полотенце, от которого сладко пахло хорошим стиральным порошком.
Теперь помыться и чай.
И потом отдых.
И все остальное.
Сумку свою Антонина убрала в шкаф, а шкаф заперла на замок. Так оно надежнее, ибо порой соседи проявляли совершенно недопустимое любопытство. Она вновь улыбнулась отражению, хотя простое это действие вдруг потребовало совершенно чудовищных усилий.
Надо бросать…
…у нее достаточно средств, чтобы не просто жить, но неплохо.
…сказать, что уезжает.
Выходит замуж. Устроить небольшое застолье для соседей, ибо хорошая девочка Тоня просто-напросто не может не попрощаться со всеми. И…
…еще мама говорила, что не следует долго задерживаться на одном месте, а она здесь уже седьмой год. Плохо… но… когда еще получится устроиться с такою выгодой?
Потом.
Она подумает потом. На свежую голову.
Возле кухни крутилась Розочка. И Антонина с трудом подавила новую волну раздражения, которая возникала всякий раз, стоило заметить это существо. Она растянула губы в улыбке и сказала:
– Привет.
– Привет, – мрачно ответило дивское отродье, на всякий случай отодвигаясь. Розочка, словно ощущая неладное, старательно держалась в стороне от Антонины.
И конфет не брала.
Поганка.
– Ты сегодня не в саду? – Антонина подавила в себе желание отвесить затрещину. Сегодня Розочка выглядела еще более уродливо, нежели обычно.