И двуипостасный нехотя поднялся.
Он обошел поляну кругом.
Остановился у зарослей старого шиповника, столь плотных, что продраться через них не всякая птица сумела бы. Напрягся, прислушиваясь к чему-то. И Свят прислушался.
Птахи чирикали.
Где-то рядом плескалась вода, стало быть, до реки всего ничего. С другой стороны доносились голоса, но ни людей, ни домов видно не было по-за густым кустарником. Место и вправду было закрытым, уединенным. Близость города вовсе не ощущалась, но…
…чтобы сюда попасть, нужно быть или местным, или прожить в городе достаточно долго, чтобы изучить его.
Двуипостасный коротко рыкнул и развернулся, едва не ткнувшись мордой в собственный хвост. И тот, короткий, будто обрубленный, поднялся.
– Нашел, – сказала Калерия, поднимаясь.
И сердце ухнуло.
Неужели…
…вот так просто? По следу? И до самой до цели? Нет, на этакую удачу Святослав не рассчитывал, но все же…
– Погодите. Придержите его… ненадолго, – попросил Святослав.
Не то чтобы он до конца не доверял Ингвару, все-таки тот жил с людьми не первый год и должен был приспособиться. И приспособился, если никого не сожрал в коммуналке, но вот… оскаленная пасть – так себе намек.
– Я маячок повешу, – пояснил Святослав, сплетая этот самый маячок. – И заодно уж бляху, а то мало ли…
Бляха, правда, почти потерялась в густой шерсти зверя. А вот маячок сел хорошо. Двуипостасный лишь рявкнул, явно поторапливая. Теперь, взяв след, он желал лишь идти по этому самому следу и категорически не понимал, почему люди медлят.
– Давай, – Святослав отступил, а Калерия разжала руки и повторила:
– Давай, дорогой, найди эту сволочь.
Серое тело сжалось.
Распрямилось.
И исчезло в кустах. К счастью, не тех, шиповника, которые отделяли развалины от дороги. Раздались крики. Предупреждающий рев. А Святослав с тоской подумал, что одною объяснительной он не отделается.
– Идемте, – Калерия пританцовывала на месте. И лицо ее заострилось, а ноздри раздувались, и было видно, что удерживает ее лишь вежливость, которой не хватит надолго.
– Идите, я еще осмотрюсь, – разрешил Святослав. – А там по маячку найду. Только…
– Не волнуйтесь, – она оскалилась. – Ингвар людей не тронет. Все ж не война.
Замутило.
И когда она все-таки ушла, а двигалась Калерия легко, явно показывая то самое умение, которое обретали люди, работающие в одной связке с двуипостасными.
Тошнота усилилась.
И… Святослав оперся руками на дерево. Несколько мгновений он просто стоял, дыша глубоко, пытаясь справиться с собой и собственной памятью.
Твари…
…разумные, но все же…
…и те, что пришли на землю их, и другие… и сейчас Святослав понимал, что не было другого выхода. Что та кровь пролилась взамен другой. Что стаи многих спасали и… и все же…
…крики.
Выстрелы. Кровь. Запах тяжелый над землею. Огонь. Люди. И то, что осталось от них. Мертвые асверы, пусть и обряженные в черную форму, вдруг тоже оказывались просто людьми.
– Проклятье, – Свят ударил кулаком в ствол и с наслаждением поглотил короткую эту боль. – Не сейчас.
…маги разума часто сходят с ума, не от того, что видят в других. Нет, дело в собственном разуме и собственной памяти, справиться с которой сложнее, чем ему представлялось.
Работа.
Маячок стремительно удалялся, но Свят его отыщет, если, конечно, след не выведет за город. Но в любом случае запах Ингвар запомнит, а память у двуипостасных отменнейшая.
…за штандартфюрером Герне, вырезавшим одну маленькую деревеньку, облюбованную двуипостасными, стая охотилась семь лет. И тот факт, что война завершилась, ничего не изменил.
Даже тот факт, что суд признал Герне невиновным.
И свободу дал.
И гражданство. Плевать они хотели и на суд, и на это гражданство.
Да, память у двуипостасных хорошая.
– И пусть, – если говорить вслух, становится легче. Правда, сейчас собственный голос звучал донельзя жалко. Ничего. Свят… просто обойдет поляну.
И посмотрит на нее сам.
Надо сосредоточиться.
Избавиться от ненужных мыслей. И… да, ощущается та темная недобрая сила, которая порой свивает гнездо в местах самых неожиданных. Что было в этом доме, от которого остался фундамент, да и тот травой заросший?
А ведь место почти в центре города.
И фундамент крепкий.
На нем дом построить – милое дело, но не построили, даже остатки печей не растащили, словно чувствовали, что к иным вещам прикасаться не стоит.
И природа-то пустыря сторонилась. Вон, сквозь фундамент проросли березки, но какие-то квелые, чахлые совсем. Трава и та побита сушью, словно плесенью.
Почему это место пропустили? Святослав почувствовал тугую струну силы, скрытую где-то там, внизу. Сюда чистильщиков вызвать надо и поскорее. Что бы там ни спало, оно прислушивалось к происходящему вокруг. И как знать, сколько еще этот сон продлится?
И как повлиял на него нелепый обряд?
Или не в нем дело, но в душе, явившейся на зов. Если человек звал искренне, а сила… сила была разлита вокруг, пусть рыхлая, неструктурированная, но отозвалась бы она?
Отозвалась.
Святослав еще дважды обошел поляну, но был вынужден признать: все, что можно было, он получил. И, пожалуй, стоит поблагодарить Калерию Ивановну за помощь.
Как и супруга ее.
Святослав и поблагодарит. Позже. Когда Ингвар вернет себе человеческий облик.
Меж тем маячок замер, и, стало быть, куда бы ни вел след, он или привел к чему-то, или, что куда вероятнее, оборвался.
Свят не угадал.
Двуипостасный сидел меж двух каменных цветочниц, в которых буяли бархатцы. Калерия Ивановна устроилась тут же, на лавочке. И оба смотрели на дом.
Святослав тоже посмотрел.
И признал, что дом того стоит. Невысокий особнячок, явно в прежние времена принадлежавший, может, купцу, может, кому из дворянства, с новыми хозяевами обрел и новую жизнь, а с нею и новую расцветку. И ладно бы, что его, вместе с полукруглыми балкончиками, пухлыми колоннами и ступеньками даже покрасили в розовый, так еще и колер выбрали столь яркий да насыщенный, что глазам становилось больно.
– Что это? – отчего-то шепотом поинтересовался Свят.
– Дом культуры, – также шепотом ответила Калерия. – Здесь у нас кружки всякие.
Дом окружали цветочницы и цветы. Помимо мраморных имелись и обыкновенные деревянные ящики, крашенные, пусть не в розовый, но в желтый, зеленый и синий, а то и вовсе в какой-то странный, неопределимый цвет, родившийся, не иначе, из смешения остатков прочих.
Цветы росли в ведрах.
И огромных кастрюлях. В кастрюльках маленьких. В горшках, что треснутых, что целых…
– Это кружок домашнего садоводства, – Калерия Ивановна указала на табличку, торчащую из ближайшего вазона. На ней Свят прочел, что и вправду видит собой результат работы указанного кружка. – И еще мастеров-рукодельников.
Рукодельники имелись, верно, но вот стоило ли их мастерами называть?
– Там еще и рукодельницы есть. Но они салфеточки вяжут. И не только салфеточки, но что-то иное вязать, пряжа хорошая нужна, а ее не достать.
Ингвар вздохнул и так тяжко, что цветы от вздоха этого едва не облетели.
– А еще что тут?
– Да многое… поэты и книголюбы, конечно, при библиотеке числятся. Там как раз какая-то встреча у них должна быть. Сходите.
– Схожу, – пообещал Святослав.
– Тут вот кружок выжигания. Или столярного мастерства, но детский. Еще моделирование какое-то или вот любительской магии и фокусов.
От упоминания о любительской магии у Святослава заныли зубы.
И по спине мурашки побежали. Он бы эти кружки, любительской магии, вовсе запретил бы, как источник повышенной опасности для общества. Но кто ж его слушать-то станет.
– И спиритуалисты, – завершила Калерия Ивановна. – Сами пойдете теперь?
– А…
В розовый особнячок заходить не хотелось.
Вот совершенно.
– Там еще и кулинары. Приправы кто-то на пороге рассыпал, да и дальше тоже, – пояснила Калерия, обнимая клыкастую зверюгу за шею. И та блаженно зажмурилась. – Даже я чувствую…
И Святослав почувствовал, стоило переступить порог.
Запах был…
Нет, неназойливым, но ощутимым, терпким. Этот запах давно и прочно поселился в темном холле, на стенах которого белыми щитами виднелись кружева. Укрытые стеклом, заправленные в тяжелые несколько кривоватые рамы, они напоминали Святославу паутину.
Стало не по себе.
А запах вился, кружил. Гвоздики? Пожалуй. И еще аниса. Бадьяна… он сделал глубокий вдох и не удержался, чихнул.
– Будьте здоровы! – раздалось веселое. – А вы к кому? Тоже записаться пришли или так, любопытствуете?
Владимира стояла на вершине лестницы.
– Доброго дня, – сказал он, разглядывая женщину, которая… оказалась здесь случайно? – Любопытствую. А вы?
– А у меня выходной. Я здесь кружок веду. Плетение из соломки.
На ней было ярко-желтое платье, но в сумраке оно казалось серым, припорошенным пылью. И пыль же эта лежала на белых кудряшках, прихваченных лентой. На бледном личике, на котором выделялись лишь несуразно яркие оранжевые губы.
– Пришла прибрать кабинет. В основном ко мне дети ходят. Показать?
– Если можно.
– Отчего ж нельзя… соседу-то, – почему-то прозвучало это до крайности двусмысленно. – Поднимайтесь. На первом этаже у нас хор.
– Еще и хор?
– А то… его Эвелина ведет. Как бы ведет, но… – Владимира поморщилась. – Она не понимает, что люди сюда приходят душой отдохнуть, требует с них, будто за спиной каждого как минимум консерватория. Вот никто у нее и не задерживается… смешно.
– Что именно?
Ступеньки скрипели под ногами, едва слышно, но в скрипе этом чудилось недовольство и предупреждение: не ходи, целее будешь.
Владимира оперлась на парапет. И во взгляде её появилось что-то донельзя хищное.
– А ко мне многие ходят, – похвасталась она. – У меня нагрузка выше нормы.
– Поздравляю.