– Хорошо… Ингвар только нервничает очень.
– А… подопечные.
– Тоже нервничают. Дети ведь, – она произнесла это снисходительно, и Астра согласилась: дети. Злые. Нервные. Обиженные. Многие больны, и не только телом. С телом-то она легко справлялась, но вот другое излечить было куда как сложнее. И потому, от понимания своего бессилия, Астра и не любила бывать на Полигоне. А вот Святославу приходилось часто. Может, и нестабильный он, но лучше такой маг разума, чем вовсе никакого.
– И кто? – Эвелина старалась не смотреть на старую подругу.
– Дочь. Мою силу возьмет. Из… стаи писали, что будут рады принять нас.
– Еще бы, – Антонина резала колбасу полупрозрачными ломтиками. – Теперь-то всем рады…
– А ты как?
– Не знаю… он хороший. До того хороший, что порой так и тянет гадость сделать, чтоб не был таким… понимающим. Будто я больная на всю голову… терпеть не могу!
– Скажи.
– А если обидится?
– Тогда дурак, – Эвелина стряхнула с ножа тонкую полоску картофельной кожуры. – Но дураком не выглядит.
– А твой…
Эвелина улыбнулась ласково так, что стало очевидно: вот у нее-то все хорошо. Замечательно даже. И сама Астра не удержалась от улыбки. Почему бы и нет?
Ведь на самом-то деле все хорошо.
Замечательно даже.
И вечером, даже ночью, той самою кромешной, когда все давно уже спят, она заберется под одеяло, вытянется рядом со своим человеком и, тронув пальцем его, скажет:
– Кажется, я тебя люблю.
– Кажется? – в темноте не видно выражения его лица.
– Точно.
– Точно-точно?
– Абсолютно точно.
Святослав засмеется. И ответит:
– Тогда и я тебя.
– Точно?
– Точно.
– Точно-точно?
– Точнее некуда.
Это будет на редкость глупый разговор, зато потом, привычно проснувшись на рассвете, Астра сможет ответить себе со всею определенностью: да, она действительно счастлива.
И разве это плохо?
Розочка откинула пуховое одеяло и, вытянув ноги, стянула полосатые носки. Носки были хорошими, теплыми и мягонькими, а потому брать их с собой туда Розочка не хотела.
Еще испортятся.
– Ты идешь? – спросила она шепотом и прислушалась, но в квартире было тихо. – Или как?
Она и одеяло приподняла. Вечно Машка под него с головой залезает, прячется, словно в нору. Сколько уже времени прошло, а она все никак не привыкнет.
– Иду, – Машка тоже носки стянула, сложила, скатала в комок и под подушку спрятала. Потом еще рубашку ночную наглаживать принялась, будто бы там было кому дело до того мятая она или нет.
Нога коснулась пола.
Холодный какой. Но холод исчез, стоило откликнуться на голос леса. И комната дрогнула, поплыла, стираясь вместе с гранью, что вот только что была, а тут ее и нет. Розочка подавила зевок, подумав, что вернуться надо бы пораньше, а то потом опять будет целый день сонною.
Здесь, за гранью, тоже была ночь, но теплая.
Ветер окутал, укутал привычными ароматами. Зашумели деревья, приветствуя гостей, и Розочка закружилась, не способная справиться с переполнявшим ее счастьем. Машка вот как-то справлялась. Села себе на горбатый корень, ручки сложила и на Розочку смотрела этак, снисходительно.
Пускай себе.
Когда Розочка устала кружиться и упала на мхи, Машка опустилась рядом и тоже легла, уставилась на небо, на звезды, которые здесь тоже были, но совсем-совсем другие, чем там.
– Красиво, да?
– Да, – Машка слышала, что силу этого места, что голоса его. И улыбалась. И больше не боялась. И вовсе она не трусиха дальше.
Так и лежали.
Долго.
А потом пили ледяную воду, которая, наверное, совсем даже не вода, а энергетическая аномалия, вроде тех, про которых в учебнике дяди Слава написано.
…надо будет попросить, чтобы объяснил.
И про локальные провалы тоже. Почему-то это казалось важным. И Машка сказала, что знать надо. А если так, то и вправду надо. От воды ломило зубы. И снова хотелось кружиться и петь, и даже казалось, что получается не хуже, чем у тети Эвелины, хотя, конечно, Розочка была девочкою разумной и понимала, что птицу-гамаюн перепеть ей не дано.
Но помечтать-то можно?
Она и мечтала. Благо здесь мечталось легко. И когда наступило время уходить, лес загудел, прощаясь.
– Завтра, – пообещала Розочка. – Завтра мы вернемся.
– Не только мы, – уточнила Машка, прислушиваясь к чему-то еще.
– А кто? – Розочка удивилась.
– Так… есть другие дивы, которые тоже начинают слышать. Они придут.
Вот меньше всего Розочке хотелось, чтобы в ее лес приходили какие-то там другие дивы. Она нахмурилась, раздумывая, можно ли узнать что-то еще об этих самых дивах и, главное, о том, как сделать так, чтобы с ними не встречаться.
Лес зашелестел, и показалось, что он смеется над Розочкиными мыслями и самою Розочкой.
– Нет, – Машка подняла голову. – Так надо. Но ругаться с ними тебе никто не запретит.
Не хватало еще.
– Тебе понравится, – Машка умела улыбаться. – Потом… когда-нибудь… наверное.
В этом Розочка очень даже сомневалась, но к чему с Машкою спорить? Уж лучше с этими… как их… другими дивами.
Она им еще покажет, кто в предвечном лесу главный.
С этой мыслью Розочка и забралась в кровать, подавила зевок и, натянув одеяло по самый нос, тихо проворчала:
– Обойдутся…
Хихикнула Машка.
С чего бы?
Впрочем, какая разница? Луна заглянула в окошко, плеснула живого серебра на подоконник, добралась до кровати и ласково пощекотала нос. А потом дунула, сыпанула звездной пыли, открывая врата еще одного мира. И там, среди снов, опять шумел древний лес, говорил с Розочкою на одном лишь им понятном языке.
И не было в том лесу никаких других дивов.
Определенно, не было.
Андрей ИмрановВосход над Шалмари
Беда пришла, когда ее никто не ждал. Группа йельмов Сахаота – много позже выяснилось, что их было шестеро, – напала на городок ранним субботним утром, когда даже те немногие, что хотя бы могли себе представить сущность противника, спали крепким сном. Соответственно, никаких шансов у жителей не оставалось, и относительно счастливыми можно было назвать тех, кто умер, не успев проснуться. Впрочем, таковых было большинство. Йельмы не то чтобы очень могущественны, они всего лишь полуживые сгустки огня. Но в данном случае и этого оказалось достаточно – после того как трое из них совместными усилиями сожгли стража, успевшего спросонья установить колокол, противников у птиц ада не осталось, и они спокойно приступили к уничтожению всего живого.
СЕМЕН
Светало. Поплавки миниатюрными бакенами покачивались на исходящей паром зеркальной глади озера. Семен вытащил одну из удочек, проверил наживку – в порядке. Сан Саныч вопросительна взглянул с соседнего мостка: что, мол, клюет? Ничего, качнул головой Семен и опять обратился в почти буддистское «созерцание лотоса». Все отчетливей вырисовывались сосны на противоположном берегу; небо, густо-синее за спиной, на востоке переливчато розовело – наступал рассвет. Нельзя сказать, что Семен был заядлым рыбаком, но такие минуты единения с природой – в момент прихода нового дня – давали ему заряд бодрости на несколько недель, и в основном ради них, а не ради улова он и ходил иногда с соседом по выходным на Коряжное. Саныч, кстати, рыболовом был как раз заядлым и жутко расстраивался всякий раз, когда не удавалось наловить хотя бы на уху. Семен, чувствующий в подобных случаях некоторую вину (как-никак, он свое получал всегда), пытался утешать: дескать, много ли наловишь в десяти километрах от химического Саратова-47?
Саратова-47, закрытого города, давно уже ставшего для него домом и работой. Семен оглянулся, хотя знал, что ничего не увидит из низины, и обомлел – зарево поднималось над Сорок седьмым, зловещее и широкое, ничуть не уже того, что на востоке, но обещающее смерть, а не жизнь; и последние звезды плыли и мерцали в дрожащем воздухе.
– Ё… – растерянно произнес Саныч. – Что же это? Никак на объекте пожар, а, Сень?
Нет, завод тут ни при чем, хотел ответить Семен, но не успел: его настиг удар разорвавшейся связи, и, разбрасывая на бегу мешающие снасти и скидывая длинный плащ, он уже знал, что поздно что-либо делать, что уже случилось непоправимое, которое не должно, не имело права случаться и все же вот – случилось. Знал, но бежал и судорожно ерзал в сиденье, пока подсевший аккумулятор служебного «козловца» раскручивал остывший мотор, и, мертвой хваткой вцепившись в баранку, на жуткой скорости гнал машину по колдобинам проселочной дороги. И за десять минут – вместо обычного получаса – выбрался на шоссе. Возле шлагбаума никого не было, длительно погудев пару раз, рванул прямо через него и еще через десять минут был у первых домов.
Все зря.
Домов как таковых уже и не было – обугленные руины, поднимающиеся не выше второго этажа. Стояли две машины со звездами на зеленых бортах, видимо, с поста. Людей видно не было. Семен вышел из машины, подошел к ближайшему пепелищу. Ему приходилось бывать на пожарах, обычно в сгоревшем доме можно различить остатки мебели, металлические и каменные вещи остаются почти целыми, да и люди редко сгорают дотла. Но здешние остатки не имели с ранее виденными ничего общего – излучающая жар оплавленная земля с глубокими трещинами напомнила ему Толбачик, увиденный им лет десять назад. Такие же округлые черные формы, под которыми едва угадывалось движение раскаленной земной плоти. Сан Саныч тоже вышел из машины, подошел, встал рядом. Взглянув на его вытянувшееся лицо, Семен вдруг почему-то вспомнил, что фамилия Саныча – Петляков. Откуда-то слева подошли двое военных. Лейтенант и сержант в форме войск химзащиты. Увидев людей, они явно обрадовались, но долгу остались верны – сержант первым делом потребовал у Семена документы. Семен предъявил. Саныч, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону машины – в сумке.
– На рыбалку ездили. На Коряжное, – не ожидая неизбежного вопроса, сообщил Семен. И добавил: – На шлагбауме никого нет.