— Без нас вода не освятится, Коля. Министерство, несомненно, сядет в лужу с размаху, а наше дело использовать это в двух направлениях — убедить евреев ехать в Палестину и показать, что режим разрушает сам себя.
— Максимальная дискредитация судебных установлений?
— Друг мой Коля, не говори красиво! — поддел его Савинков.
Он тоже имел основания для гордости, именно его ребята добыли основные доказательства и опросили проблемных свидетелей. Ну как “опросили”… взяли за шкирку и крепко встряхнули, потом под запись, при понятых, подписи, все дела.
В дверь постучали, в приоткрытую щель заглянул один из Колиных доверенных сотрудников.
— К нам полиция, по делу Бейлиса.
— Продержать пять минут, — скомандовал Муравский.
Борис спокойно встал, попрощался и ушел через комнату отдыха, откуда вел секретный ход в подвал, а мы дождались служителей закона.
— Николай Петрович! Сколько лет, сколько зим, куда же вы запропали? — чтобы не заржать, я сразу полез обниматься к изрядно поседевшему Кожину, прибывшему в сопровождении полицейского. — У нас с вами редкая способность встречаться на обысках и арестах, мне вас очень не хватало!
Коля тихо давился смехом за столом, городовой стоял столбом в полном недоумении. Кожин с грехом пополам предъявил Муравскому уголовное обвинение по статьям 279 и 280 Уложения о наказаниях за оскорбления в адрес представителей власти и Киевской судебной палаты и совсем собрался его арестовать…
— Вы разрешите, я это сфотографирую? — я ухватил с полки Колин “Кодак”. — Не каждый день у тебя на глазах арестовывают члена Государственной думы! Вы прославитесь на всю Россию, Николай Петрович!
Теперь оторопел и Кожин, я видел, что ему стремно столь явно нарушать депутатскую неприкосновенность. После пяти минут раздумий он со вздохом согласился принять от Муравского обязательство оставаться в городе до судебного решения.
А пока Коля писал протест, Николай Петрович поведал, что после пожара в полицейской канцелярии его турнули в Екатеринбург и вот только сейчас он сумел добиться обратного перевода в Москву, хоть и с потерей в должности. И на тебе — сразу такая закавыка, которая может окончательно порушить его карьеру! Шесть лет изгнания сильно его изменили, вместо вальяжного и уверенного в себе пристава, которого я увидел в 1897 году, сейчас передо мной стоял сильно побитый жизнью человек. Хотя казалось бы — не ссылка, не тюрьма, не каторга, а вот поди ж ты… Да и вся сцена несостоявшегося ареста выглядела лишь слабой тенью прежних.
Минут через пять после ухода полиции в кабинет ввалился сотрудник с очередной телеграммой:
— В Киеве утвержден обвинительный акт, процесс через месяц.
Суета в конторе затихла как по команде. На мое недоумение Муравский пояснил, что начала процесса все ожидали уже через десять дней, а так будут лишних три недели все сделать как следует. И вместо Коли подготовить и послать туда адвоката Керенского, в первую очередь потому, что его тоже вот-вот изберут в думу, голосование как раз в этот месяц.
Вообще, проглядывая изредка бумаги в штаб-квартире “Правозащиты”, я постоянно натыкался на знакомые фамилии сотрудников — Крестинский, Венгеров, Андронников, Осоргин, Вышинский… Может, и однофамильцы, но мне кажется, что нет. Адвокатов-то на сотню губерний и областей России то ли пятнадцать, то ли шестнадцать тысяч всего. И добрая треть из них так или иначе связана с “Правозащитой”. Коля привлекал и такие фигуры, как Дмитрий Васильевич Стасов или совсем не левый Плевако, очень ловко играя на их приверженности строгому соблюдению законов.
А Керенский точно тот самый — и адвокат, и депутат и даже Александр Федорович. Ну и хорошо, что он в надежных руках Муравского.
***
Лебедев в последнее время был крайне деятелен и воодушевлен — еще бы, кандидат на Нобелевку и, по всем раскладам, он ее получит, — так что отбояриться от его настойчивых зазываний мне шанса не выпало.
Честно говоря, изначально читать лекцию перед научным бомондом пригласили Эйнштейна, как автора теории относительности. Не срослось, заболел двухлетний Эдуард Альбертович и поездку в последний момент отменили, но Лебедев набрал такой разгон, что я и не заметил, как согласился выступить перед студентами. На мой недоуменный вопрос, а что, собственно, инженер-расчетчик может рассказать вместо ученого-физика, Петр Николаевич без малейших сомнений назвал темой будущее развитие науки и техники.
Тут и сел старик.
А Лебедев взялся всерьез и припомнил мне и политические прогнозы, и аргон, и радио и вообще все наши с ним разговоры на эту тему и завершил пассажем, что мои воззрения, даже если и ошибочны, всегда крайне интересны и позволяют взглянуть на проблему с другой стороны.
Императорское техническое училище стояло на своем законном месте на берегу Яузы, фасадом на улицу Коровий Брод. Поменять бы эдакое непрезентабельное название, да только Коля Бауман прекрасным образом пережил первую революцию и стал одним из ценнейших сотрудников Красина, так что шансы на переименование улицы и училища в Бауманские пока иллюзорны.
В ИТУ я выступал не в первый раз, там меня давно уже считали за своего, а пять лет назад педагогический совет даже удостоил диплома на звание инженера-технолога, как лицо, “приобретшее известность своей полезной деятельностью на техническом поприще и сделавшее многочисленные замечательные усовершенствования в техническом деле”. Так сказать, инженер honoris causa.
Собралось около пятидесяти студентов и поначалу я хотел отбояриться развлекалкой в стиле эйнемовских открыток “Москва через сто лет”, но стоило мне после первых фраз глянуть в зал…
Они смотрели на меня. Все.
И глаза эти, глаза русских студентов, младших меня втрое, заставили поменять план и рассказывать серьезно. В конце концов, революционерам я про будущее вещаю, неужто российской науке и технике не порадею, не подскажу где магистральный путь?
— Некоторые тенденции вы способны уловить сами, например, уже сейчас понятно, что идет на смену углю и пару. Вот вы, например, как считаете? — обратился я к лобастому широконосому парню на первом ряду.
— Нефть и электричество! — уверенно ответил он.
— Да, весь 20 век будет веком нефти и электричества. Нефть — это автомобили, дизельные локомотивы, это авиация, которая способна не только поднять нас в воздух, но и забросить за пределы земного притяжения!
— Там же нет атмосферы! — возразили мне из задних рядов на фоне удивленного гомона.
— Реактивное движение! — бросили скептику из другого угла.
— Да! — поддержал я. — Уже состоялось первое военное применение аэропланов, а война, как вы знаете — колоссальный катализатор развития техники. Так что лет через сорок ракеты будут способны пересекать тысячи верст за несколько часов и выведут человека в безвоздушное пространство…
И еще два часа я рассказывал про радио и телевидение, развитие химии, синтез новых материалов, лекарств, удобрений. Про элементную базу и развитие на ее основе вычислителей и всемирной системы обмена информацией. Про новые виды энергии — про радиоактивность все знают, пусть знают и про то, какие силы таятся в атоме.
— Но для чего нужны все прорывы в науке и высоты техники? Только ли для удовлетворения нашего любопытства? Нет, коллеги! Вся наша деятельность должна служить улучшению качества жизни наибольшего числа людей. Нужно помнить, что новая техника влияет на структуру общества — например, управлять аппаратами, не требующими грубой силы, уже сейчас могут женщины. А в будущем, при сохранении этой тенденции, они составят до половины числа работающих!
А вот тут, похоже, на студентов накатил ступор больше, чем с ядерной энергией. Нет, что женщина тоже человек, лучшие умы уже догадались, просто общество полного равноправия представить пока трудно. Ничего, сделаем революцию — подправим.
К концу я прямо-таки упарился. Еще бы, попробуйте внятно описать смартфон людям, не видевшим даже уоки-токи.
Наибольшее впечатление на них произвели радиоуправляемые устройства. Даже помечтали немного, в духе “человека заменит робот”, а я накидал идеек про бытовую технику.
Но что меня порадовало больше всего — вопрос в самом конце:
— А что прямо сейчас можем сделать мы?
— Учиться, учиться и еще раз учиться! — ответил я известной цитатой.
— Мы хотим не просто учиться, мы хотим приложить свои молодые силы к нужному делу! — снова встал широколобый. — А кроме танцулек и в лучшем случае студенческих кооперативов и нет ничего.
Я задумался. И придумал — эх, простите меня, Владимир Модестович Брадис!
— Есть такое нужное дело. Логарифмические линейки с собой?
Несколько человек подняли руки.
— Назовите мне куб семнадцати и трехсот восьмидесяти девяти тысячных, натуральный логарифм от полученного числа и, например, тангенс угла в сорок шесть градусов и семь минут.
Заелозили студенты на скамейках, задвигали полозки линеек.
— Можете не считать, я знаю, что вы справитесь. Но вот скажите, удобно ли будет иметь книжечку с таблицами уже готовых таких вычислений, скажем, до четвертого знака?
Зал радостно загудел.
— Вот вам и дело. Составить таблицы квадратов и кубов чисел, квадратных и кубических корней, логарифмов натуральных и десятичных, прямых и обратных тригонометрических функций.
— Громадная работа!
— Конечно. Вот и сделайте ее большим коллективом, всем училищем! Выберите старших, составьте план, распределите задачи, организуйте проверку. Со своей стороны я обещаю издать таблицы с указанием фамилий всех, принявших участие в деле.
Глава 12
Осень-зима 1912
Уже которую версту за окнами вагона тянулись сплошные поля кукурузы, обломанной и пожелтевшей, с редкими полосками хмеля. Благодатная Румыния после осенней Москвы дарила последнее тепло и солнце, а Митя ехал на войну.
Получилось все довольно внезапно.
***
Телеграмма Морозова о том, что выкуп лаборатории пластических масс перенесен на весну, застала Митю в Сокольниках. Он закончил отчет о поездке в Никольское и спустился вниз, в гостинную, где отец уже час сидел с Болдыревым, прибывшим в Москву проездом на Балканы.