— Никто не представляет масштаба, — с горечью рассказывал генерал, — считают, что максимум будет несколько очагов, подобных мукденскому.
— Генералы всегда готовятся к прошедшей войне, да.
— Вы не представляете, до какой степени! — воскликнул в сердцах Болдырев. — Они даже намерены отказаться от дальнейших закупок коксовой смолы!
— Простите? — переспросил Михаил Дмитриевич.
Митя навострил уши, услышав знакомый термин.
— Она идет на производство взрывчатых веществ. А комитет считает, что накопленные запасы избыточны! Избыточны, понимаете? А там запаса чуть больше, чем потребовалось в Маньчжурии!
— И что, никаких способов повлиять на решение?
Болдырев вскочил и крутанулся на каблуках, звякнули награды.
— Я уже счет потерял, сколько рапортов и докладных подал! — зло выплюнул Лавр Максимович, стукнул кулаком по оконной раме и уже спокойнее продолжил. — Весной закупку прекратят. Экономия, мать ее.
— Не переживайте так, ну возобновят потом.
— Да промышленники вообще свернут производство! Им невыгодно!
— Краски, — неожиданно для себя самого влез Митя. — Красная, синяя и розовая.
— Что? — обернулись к нему старшие.
— Морозов. Коксовая смола нужна для красителей. И для бакелита тоже. Савве Тимофеевичу это может быть интересно.
По взмаху отца все трое уселись в широкие кожаные кресла.
— Так, Лавр Максимович. Если Митя прав, то есть шанс сохранить производство. Когда будет объявлено о прекращении закупок, Морозов сможет выкупить объемы по минимальной цене. Кто знает о решении?
— Пока никто, это в рамках комитета. Промышленникам не сообщают, чтобы они не успели стакнуться.
— Тогда держите в курсе.
Болдырев кивнул, помедлил и с досадой хлопнул себя по колену.
— Черт-те что! Социалисты больше радеют о военном производстве в империи, чем собственные генералы.
— Так за чем дело стало? Давайте к нам, в трудовики, — широко улыбнулся отец.
Болдырев с усмешкой отмахнулся:
— Нет, шалишь, пока нет.
Но Мите показалось, что на самом деле генерал серьезен и прозвучавшее “пока” совсем не оговорка.
— Кстати, а ты чем сейчас занят, молодец? — вдруг обратился к нему Лавр Максимович.
— До апреля ничем, — поведал свое огорчение Митя.
— Хм, — оглядел его Лавр Максимович.
Переглянулся с отцом и, прищурившись, вроде бы в шутку предложил:
— А давайте я его заберу с собой, вольнопером?
***
Поезд замедлил ход, заскрипел колесами по рельсам, окутался паром и, лязгнув наконец буферами, встал напротив вокзала с вывеской “Фокшаны”.
— Ну что, Дмитрий Михайлович, не екает русское сердце?
Митя удивленно обернулся к вышедшему из купе полковнику Лебедеву.
— Плохо, господин вольноопределяющийся, военную историю знаете, плохо! Ну, вспоминайте, селение Фокшаны, а чуть в стороне река Рымник.
Митя хлопнул себя по лбу:
— Ну конечно, граф Суворов-Рымникский!
На перроне и вокруг вокзала, за границами первого и второго класса, кипела жизнь. В двери вагонов пробивались женщины с младенцами на руках, ногами проталкивая вперед прочую поклажу. Выжженные солнцем до черноты крестьяне, придавленные к земле кулями и мешками. Цыгане в вышитых жилетах и невоообразимых штанах из бархата… Крики, гвалт, смесь болгарских, румынских, венгерских слов… Невероятно важный начальник станции у колокола… Местный бомонд чинно фланировал по перрону… Да, встреча международного экспресса в провинции — значимое светское мероприятие… Офицеры гарнизона в голубоватой форме и каскетках подчеркнуто официально козыряли своим русским союзникам…
— Ну что же, пойдемте заниматься дальше, — вернул Митю из созерцания Лебедев.
Проторенная Медведником тропинка пригодилась еще раз, уже набивший руку Пал Палыч готовил второго кандидата к экзамену на офицерское звание. Занимались они всю дорогу и даже в Бухаресте, где группу офицеров Главного штаба задергали местные коллеги. За два дня остановки румыны устроили, кажется, три или четыре банкета, вино, будто мало его выпили за столом, слали и слали в вагон корзинами. В глазах мелькали аксельбанты, яркое шитье, золотые и серебряные нашивки вместо звездочек у лейтенантов и майоров, так что когда пришла телеграмма о дальнейшем маршруте, все вздохнули с облегчением.
Шестая балканская “держава”, Румыния участвовала в войне исключительно в качестве моральной поддержки, но пыжилась куда больше остальных, затмевая блеском загула военные успехи союзников. Митя вспомнил богато разодетую даму на вокзале, вокруг которой вились офицеры. Это оказалась любовница одного из королевских министров, получал он весьма скромное содержание, но имел доступ к государственному бюджету. И туалет дамы, ее роскошная парижская шляпа, кольца, бриллиантовые серьги и пять оборотов жемчуга вокруг точеной шеи со всей несомненностью это подтверждали.
Болгарскую границу пересекли на дунайском пароме из Журжево в Русе, где группу ожидал другой вагон, на этот раз до Софии. Собирались-то ехать напрямую, через Тырново на Стару Загору, но в горах у Айханли что-то случилось с полупостроенными путями и пришлось делать крюк через столицу. Время коротали в разговорах.
— Коалиционная война нескольких союзников без предварительного договора! Даже без попытки предусмотреть и прописать результаты хоть минимально точно! Это настоящее безумие! — в очередной раз кипятился Лебедев.
— Да, икнется болгарам после окончания, — меланхолично поддержал его Болдырев.
— Почему? — удивился Митя.
— Сейчас у всех союзников один враг — Турция. Стоит ее побить, начнется раздел завоеванной территории, без драки не обойдется.
— Это я понимаю, почему именно болгарам икнется?
— Видишь ли, Митя, у всей Балканской лиги, кроме Черногории, есть что делить с Болгарией. Грекам хочется Фракию, сербам Македонию, даже румынам Добруджу.
— Да, Румыния ощущает большую потребность в присвоении того, что плохо лежит, — иронично заметил Медведник.
— Бисмарк вообще считал, что румын — это профессия, — кивнул Лебедев.
— А вы знаете, господа, как начинается каждый рецепт в румынской поваренной книге? — неожиданно всунул голову в купе еще один офицер миссии и торжествующе закончил: — Украдите кастрюлю!
После шуточек о румынах Митя упрямо свернул разговор обратно:
— Но ведь такое поведение союзников нечестно! Болгария — хребет коалиции, она несет главные потери…
— И будет в наибольшей степени ослаблена. Вот и накинутся как псы, и Турция влезет, не удержится.
— Псам хоть можно кость кинуть, а тут…
— Кость? Кость… Хм. А пойдемте-ка, Пал Палыч, посекретничаем, — и Болдырев оставил Митяя вдвоем с Егором.
— Война, Митя, вообще нечестная штука. Вся стратегия суть учение о том, как скопом бить слабого.
— Ну и зачем?
— А ты у отца спроси, зачем он меня в Главный штаб после Сахалина определил.
***
В Софии все прошло на удивление быстро, наверное, оттого, что в стране не сложилась аристократия. После освобождения от турок место элиты заняли не боярские потомки, как в Румынии, а люди “с земли”, не успевшие еще обрасти амбициями.
Лебедев нырнул в военное министерство, а Митю оставил ждать рядом, в скверике. Буквально через пять минут к нему подошел хорошо одетый господин, отрекомендовался военным корреспондентом газеты “Киевская мысль” и начал расспрашивать, упирая на русское влияние в Болгарии. Митя отнекивался и репортер отстал, успев всучить свою карточку с фамилией Бронштейн и просьбой написать ему с фронта, как он выразился, “подать мнение образованного человека”.
Покрутив визитку в руках, Митя вдруг сообразил, что он видел этого человека раньше, в Швейцарии и что Вельяминов называл его Троцким.
— Вольноопределяющийся! — внезапно начальственно проревели сзади.
Митя чуть не выронил карточку, развернулся и встал во фрунт перед незнакомым интендантским подполковником, который даром что не топал ногами. Видимо, увлекшись воспоминаниями, Скамов-младший пропустил появление старшего по званию, чем вызвал его гнев. Впрочем, увидев на боку у Мити кобуру, пуще прежнего интендант вздурился и принялся орать, что вольноперам револьверы не положены. Митя спокойно рассматривал его, как биолог редкий экземпляр козявки и от этого взгляда, без тени испуга или почтения, подполковник сатанел еще больше.
Лебедев появился из дверей министерства очень вовремя и спас положение. Он буквально двумя словами угомонил раскипятившегося вояку, клятвенно пообещал, что револьвер изымут, подхватил Митю и скрылся с ним в ближайшей улочке.
***
Миссия Болдырева двигалась вместе с колонной болгарских войск под дождем, вернее, в холодной липкой мороси, которую изредка разгонял ветер.
Муравейник из людей и телег, растягиваясь и сжимаясь, медленно выползал из густого тумана и обратно пропадал в его вате без шума, криков, ржания лошадей, даже телеги обоза, казалось, двигались беззвучно. Только время от времени с востока долетали редкие пушечные выстрелы, но тоже так тихо и глухо, будто рвется истлевшая ткань.
Но вот вдоль бредущих людей и повозок пролетела команда и все мигом изменилось — фигуры в шинелях разбрелись по сторонам дороги, кто прилег на траву, успев подложить ранец под голову, кто потащил хворост из кустов. Еще пара минут — и от головы до хвоста колонны разожгли несчетные костры; струи молочного дыма потекли вверх, смешиваясь с туманом. На дороге остались только редкие посыльные, все больше верхом, но проехал и бедолага на велосипеде, увязая в разбитой сапогами грязи.
Из мглы вынырнула большая группа всадников, видимо, из шедшей правее кавалерийской колонны. Сверкнули золотые погоны и полковник Лебедев, вглядевшись, негромко сказал:
— Господа, это начальник дивизии генерал Сираков.
Все, от Болдырева до последнего денщика, поднялись и встали в подобие строя — офицеры спереди, нижние чины позади.
Один из болгар развернул коня в их сторону и уже издалека громко спросил: