В Питере возобновили работу фабрики и заводы, а главное – после недельного перерыва был пущен трамвай, но город по-прежнему производил тяжелое впечатление – разгромленные лавки, суетливые караулы, грязные улицы, заполненные расхристанными солдатами. В Думе – непрерывная говорильня, причем с участием свеженазначенных министров. То есть вместо того, чтобы вступать в дела, они витийствовали здесь. Хорошо хоть есть на свете инерция и бюрократическая машина продолжала вращать свои маховики.
Мы передали отпечатанное заявление Петросовета, ребята разбрелись по кабинетам налаживать взаимодействие с временными, а я попытался найти Гучкова. Кто-то из думских канцеляристов послал меня в Министерский павильон, где Гучков предпочитал работать на отшибе от всего улья. Там-то я неожиданно напоролся на только что приехавшего Корнилова с адъютантом. Цепкая память разведчика не подвела генерала, он окинул меня взглядом, прищурил калмыцкие глаза и обратился без обиняков:
– Господин Скамов? Нас знакомил генерал Болдырев. На пару слов, если можно.
Павильон построили лет десять тому назад, чтобы царские министры могли дожидаться в отдельном кабинете вызова на трибуну без контакта с думцами – министры нового правительства на это мгновенно забили. В этот кабинет и стукнулся адъютант и, не обнаружив Гучкова, шуганул троих господ, явно вставших «на защиту завоеваний революции» из карьерных или партийных соображений. Впрочем, хозяевами жизни они себя почувствовать не успели и поспешно ретировались без возражений.
Кабинет метров в тридцать пять имел три высоких окна и три двери – в приемную, в секретарскую и прямо на улицу, из последней заметно дуло, а интерьеры здесь были несколько проще, чем в самом дворце, помнящим еще Григория Потемкина, князя Таврического. Мы уселись подальше от выхода на улицу в кресла с гнутыми ручками. Адъютант раздернул полосатые шторы на окнах, вышел и встал за дверью.
– Я знаю, что вы председатель Московского совета и хочу вас спросить напрямую, – угрюмо начал генерал. – Что в свете произошедшего Совет намерен делать с войсками?
Да, вот тоже не пожелаешь такой участи. Разведчик, боевой генерал, весьма популярный в войсках не в последнюю очередь из-за личной храбрости. На должность командующим округом, как рассказал мне Болдырев, поставлен фактически еще Николаем, успевшим до отречения завизировать ходатайство о назначении Корнилова. Оказавшись во главе страны, Временный комитет радостно поддержал «назначение на должность главнокомандующего петроградским военным округом, для установления полного порядка, для спасения столицы от анархии, доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения». И свалил на «известного всей России героя», прославленного в том числе и побегом из австрийского плена, все проблемы с дисциплиной в Петрограде. Полки митинговали, солдаты занимались приработками на стороне – дворниками, разносчиками, даже телохранителями. Многие дезертировали, некоторые подались в криминал и участвовали в налетах и самочинных обысках, но никто не нес службы.
Сегодня, всего через несколько дней после назначения генерал выглядел усталым уже с утра. Судя по всему, он крайне тяжело переживал убийство в Александровском дворце, полагал себя ответственным за то, что не сумел предотвратить такого развития событий и потому был полон пессимизма. Еще бы, такой геморрой и при этом необходимость демонстрировать новым властям «революционное» поведение.
– Да выбор-то невелик – или восстанавливать дисциплину или встречать кайзера.
– Господин Гучков говорил мне, что вы считаете необходимым продолжать войну.
– Не совсем так. Войну лучше всего прекратить, но не ценой подавления немцами революции.
– Это ваша позиция или Совета?
– Это позиция Московского Совета и вчера она была принята Петроградским.
Корнилов задумался и уставился в окно, на сугробы и хорошо видимую за голыми деревьями ограду парка Таврического дворца. Через пару минут он, решившись, повернулся обратно ко мне:
– Я считаю необходимым переформировать округ в Петроградский фронт с присовокуплением войск Финляндии. Ни в коем случае не отменять смертную казнь. Переукомплектовать запасные полки, отправить излишек запасных на фронт. Вы поддержите такую программу?
– Кроме смертной казни.
– Без нее невозможно управление войсками!
– Без нее сложнее, но возможно. В качестве альтернативы предлагаю формировать в полках ударные роты из надежных солдат и опираться на них. Мы готовы помочь с этим.
Разделяй и властвуй, ага. Ударные роты помогут нам выпихнуть неуправляемую массу на фронт и при этом послужат отличным инструментом Совету.
Корнилов встал, подал мне руку, и на контрасте с пафосным смыслом сухо и бесцветно произнес:
– Честным словом офицера и солдата заявляю, что я, сын простого казака-крестьянина, беззаветно предан Родине и Свободе.
Пришлось и мне ответить чем-нибудь пафосным:
– Со своей стороны, заверяю, что мы поддержим Временный комитет и командование в наведении порядка в армии. Сами же намерены взяться за наведение порядка в городе, начиная с фабричных окраин.
Интересно, расслышал ли генерал в моей фразе пропущенные слова «сейчас» и «пока».
Глава 3
Зима 1917
В коридоре барака треснуло подряд пять или шесть выстрелов, стоявший рядом молодой дружинник сунулся было вперед, но Митя успел ухватить его рукав и дернул обратно, за угол стены.
– Куда???
Рабочий горячо зашептал:
– Так револьвер же, семь выстрелов уже сделал, перезаряжается, самое время!
– Сиди, он там не один.
Митя огляделся. Михеич, бывший городовой, помнивший бои и перестрелки первой революции, показал ему большой палец, а затем, отставив драгунскую винтовку, нашарил среди сложенных у печки дров чурку и метнул ее в сторону стрелявших.
Деревяшка стукнулась об стенку, упала на пол и не успела сделать даже один оборот, как на звук грохнули сразу несколько стволов.
– Видал? – шепнул Михеич рабочему. – Три револьвера точно.
На предложение сдаться окруженные ответили стрельбой и Митя, вопреки тому, что его команда рвалась на штурм, приказал оставаться на местах и держать под прицелом окна и двери. Одного из бойцов он отрядил сбегать на станцию Угрешская, до которой было менее полуверсты и телефонировать в Симоновскую комендатуру, чтобы прислали подкрепление с пулеметом.
– Говорил же, нам бы авто дождаться, – пробурчал в усы Михеич.
– А если бы они ушли?
– Ну, то так.
Сообщение пришло из Центрального комиссариата, под утро. В лабиринте избушек и бараков между городской бойней и Угрешкой агент сыскного отделения обнаружил натворившую немало дел банду. Милиционеры отдыхали по домам, под рукой были только четверо футболистов, двое недавно зачисленных в милицию рабочих и Михеич, принятый инструктором. А текст, подписанный самим начальником сыскного отдела Маршалком – что подтверждало крайнюю серьезность дела – численность банды указывал в пять-шесть человек. Идти ввосьмером против пятерых, засевших в бараке, Митя посчитал слишком опасным. Он расставил своих людей и принялся будить и выводить остальных обитателей наружу, но тихо не получилось – бандиты всполошились и началась стрельба. Прорваться через коридор они не смогли, а попытка удрать через окна стоила им как минимум одного человека – динамовцы плотно держали окна и не давали высунуться. Патовая ситуация.
– Давай им бомбу кинем? – снова зашептал молодой рабочий.
– А жить в развалинах потом ты будешь? И так вон, сколько стекла побили.
Дружинник смущенно замолчал, а Митя в который раз пожалел, что футболистов мало. Сыгранные ребята, физически развитые, да еще боевики Красина вели у них, так сказать, «дополнительные занятия». Спортсменов охотно привлекали к охране порядка в Симонове – одно дело тебя пытается приструнить паренек недавно из-за парты, а совсем другое, когда перед тобой стоит здоровенный хавбек, которого вся слобода знает и готова на руках носить. Вот и поднатаскались. С путейцами, кстати, такая же история – зря фон Мекк надеялся сделать вместо боевой дружины спортивную, получилась очень даже боевая.
Через полчаса, за которые Митя с товарищами сумел-таки вывести всех жильцов, во двор въехала легковая АМО с милиционерами и бандиты, поняв что ждать больше нечего, пошли на рывок. Но от пулемета не убежишь, все и полегли.
Еще через час приехал Маршалк и, пройдя вдоль выложенных в рядок тел, удивленно ткнул во второго слева тросточкой:
– Однако, Дмитрий Михайлович! Это же Сашка-Семинарист! Что же вы его живым не взяли?
– По неопытности, Карл Петрович… Исключительно по неопытности! Кто же знал, что пулеметчик огонь откроет.
– Да чего с ними церемониться! – подал голос один из милиционеров. – Грабят и режут, так и кончать их на месте!
– Кого кончать, а кого нет – не наше дело, молодой человек, на то суд есть, – довольно резко возразил Маршалк.
– Знаем мы ваш суд, – недовольно пробурчал рабочий.
И даже Михеич одобрительно крякнул – Сашку-Семинариста поймали еще до войны за исключительные по жестокости убийства, осудили и посадили. Просто в тюрьму, даже не на каторгу отправили, хотя явный садист жертв своих не просто убивал, а долго мучал перед смертью. Так что Митя испытывал двоякие чувства – с одной стороны все его воспитание, убеждения и образование, да и авторитет отца, были за суд. Но с другой – он хорошо понимал, что в нынешнем бардаке от суда много ждать нет смысла. А даже если и ждать, то вот, сумел же Семинарист прикинутся политическим и выбраться из тюрьмы на волне революции, мгновенно сколотил новую банду и принялся за старое.
В комендатуре за время отсутствия ничего не изменилось, кричал в телефон дежурный, приходили и уходили патрули, мальчишки-посыльные носились с записками.
– Я пойду в общежитие Бари, посплю немного, если что – будите.
– Так зачем в общежитие, Дима? – удивился дежурный, знакомый еще со времен, когда Митя учился у Мазинга. – На втором этаже в конце коридора комнатка с диваном, я скажу, чтобы не беспокоили. А то у Бари, сам знаешь, как бы не шумнее, чем здесь.