– А-а-а-а! – заорал красный командир Скамов и прыгнул в придорожную канаву.
Это его и спасло – залп со стороны ближней балочки снес возницу и пулеметчика. Все еще внутренне содрогаясь, Митя нашаривал пистолет, а кавалеристы, кто еще не был убит или ранен, рвали со спины карабины и тоже сыпались в канаву.
– Петька!
– Ась!
– Я к пулемету, прикрою, а ты пулей в Московское, предупреди!
– Есть!
Уловив паузу в стрельбе, Митя метнулся к машине, сдернул с нее тело пулеметчика, схватил «мадсен» и кинулся обратно. Противно просвистела пуля, распорола рукав. Тах-тах-тах – дал первую очередь пулемет. «Жаба!» Митю опять затрясло и, может быть, поэтому он промазал. А может и потому, что обернулся поглядеть, как Петька скачет обратно, ловко свисая с седла набок и прикрываясь корпусом лошади. Еще три-четыре очереди, и магазин закончился, но при попытке замены не захотел вылезать из горловины – заклинило!
Конники отстреливались, Митя лупил ладонью по магазину и пропустил момент, когда появились два десятка казаков верхами. Несколько секунд – и вот они уже рядом: замах, удар шашкой, темнота.
Очнулся Митя в телеге, со связанными за спиной руками, адски болела голова – судя по всему, его огрели клинком плашмя и на затылке теперь немаленькая шишка.
– Доставили, вашбродь. Вроде ахвицер, вот бумаги евонные.
Митю поддерживали два казака, и он сквозь плавающий в глазах туман разглядел, к кому были обращены эти слова – хорошо сложенный шатен в капитанских погонах, с Георгием на груди. Митя точно его где-то видел, но звон в голове мешал вспомнить, где.
– Ска-амов, – издевательски протянул капитан, – тебя-то мне сам господь бог послал, Дмитрий… Михайлович.
– Потрудитесь не тыкать. Я такой же офицер и георгиевский кавалер, как и вы, – Мите, чтобы выговорить это, пришлось собрать всю волю в кулак.
– Ах, офицер!.. Ну да, ну да, что же это я… Капитан Бородулин, к вашим услугам. Батюшка ваш обо мне рассказывать не изволил?
Митя пожал плечами.
– Впрочем, где уж нам. А что же это вы, господин офицер, со всей этой сволочью, а не там, где все порядочные люди?
– Я на стороне законно установленной власти.
– Нет! – яростно заорал капитан, схватил Митю за грудки, брызгая слюнями и нервно кривя рот. – Нет! Эта ваша власть – власть хама! Только мы! Мы, оплатившие кровью, имеем право распоряжаться в стране! Мы!!!
«Э-э-э, да он контуженый, – подумал Митя, превозмогая рвотные позывы. – Вон как его бросает. Как там Наталья Семеновна говорила, процессы возбуждения сильнее торможения, что ли?»
– Ничего, ничего, устроим мы вам порядочек! Вон, гляди, земли и власти захотели! Теперь валяются! Будет им! По три аршина на брата! – трясущимся пальцем показал Бородулин за окно, где у стены хаты лежали трое расстрелянных.
Пока довезли до Ставрополя, Митя успел дважды проблеваться. «Как бы не сотрясение мозга» – но тошнота отступала, мало-помалу прояснялось и в голове, только шишка саднила. Но когда привезли в здание Александровской гимназии и заперли в комнатке под охраной, пришел эскулап, обработал повреждение и оставил ватку со свинцовой примочкой.
Еще через полчаса Митю выдернули в кабинет, где сидел невысокий молодой полковник в черной черкеске. На столе, помимо карт, валялась папаха волчьего меха.
– Полковник Шкуранский, – представился хозяин. – Вы, как я понимаю, сын председателя ВЦИК Скамова?
Митя кивнул, говорить не хотелось.
– Не желаете вступить в мою Отдельную партизанскую бригаду? Обещаю капитанское звание, дом в городе, полное обеспечение.
– Сражаться за независимую Кубань?
– Вот уж нет! Хоть я родился здесь, но учился в Москве и Питере, служил в Карсе, воевал в Галиции, под Ковно. Я за Россию, а Кубань – это только начало.
Митя отрицательно помотал головой. В глазах полковника мелькнула и погасла злая искра.
– Вас отвезут в Баталпашинку. Отдохните пару дней, подумайте, мы еще поговорим.
Ставрополь, Невинномысск и пункт назначения выглядели как разворошенные муравейники – скакали всадники в черкесках и кубанках, сновали повозки с генеральского вида пассажирами, полно было беженцев – хорошо одетых, с чемоданами барахла на телегах, с семействами. Единственное, что роднило их с беженцами 1914 года в Москве – растерянное и даже загнанное выражение лиц. И вопросы – куда податься, где найти безопасное место? В Пятигорск? Да, там Голицыны и Волконские. Но Рябушинский, Манташев и Гукасов – в Кисловодске! Пробираться в Новороссийск, господа, оттуда в Константинополь!
Разговор состоялся прямо на следующий день, как только его довезли до места, но не с полковником Шкуранским, а с вальяжным мужчиной лет шестидесяти, в зеленом френче, с приглаженными седыми волосами. Он сидел за накрытым столом, на стуле, скрипевшем под его немаленьким весом.
– Здравствуйте, Дима. Вы меня не узнаете? – вальяжный указал на стул напротив. – Ну как же, у вашего отца сколько раз дома бывал, я-то вас еще мальцом помню… Щукин, вспомнили?
Митя кивнул.
– Да, Григорий Иванович. Один вопрос – вы сейчас в каком качестве? Одно дело, если знакомец моего отца, другое – если вы лицо официальное.
– Официальное. Я министр правительства Юга России.
Митя неприлично фыркнул и подумал «Артист погорелого театра», но вслух не сказал, все-таки воспитание.
– Зря смеетесь, великие дела вырастают из малого. Я начинал мальчиком на подхвате, потом младшим партнером, потом старшим, потом Земгор и так далее… – он неожиданно замолчал, а потом спохватился: – Да что это я! Вот, откушать не желаете?
Он приоткрыл горшочек, и над столом поплыл сумасшедший аромат куриной лапши, от которого полуголодного Митю замутило.
– Ну и выпить-закусить, в часть старинного знакомства.
– Извините, нет, – Митя сжал зубы и поплотнее оперся на спинку стула. – У меня сотрясение мозга, от еды может быть рвота.
– Ну, тогда я, с вашего позволения, – Щукин налил стопку и жадно опрокинул ее в себя.
Сморщился, закинул в рот грибок и снова заговорил:
– Вся жизнь в трудах… а ваши взяли и все имущество отобрали. И Даниловскую мануфактуру тоже, которую мы с вашим отцом строили. Развалят все, как бог свят, развалят. Они же ничего не умеют, кроме как горланить да водку пить. И не только мануфактуры – всю Россию развалят! Только мы, опытные и деловые, можем предотвратить это.
Щукин еще долго рассказывал о перспективах, о том, что будущее России – в предприимчивых людях. Вон, полковник Шкуранский прямо здесь, в Баталпашинке организовал производство сукна, сапог, бурок, патронов и даже снарядов.
– Вы ведь дипломированный химик, как я помню? Представляете, какие перспективы вам откроются, если в России к власти придут деловые люди?!
Он говорил, наливал, пил, закусывал, говорил… Но Митино упрямое молчание и скептический вид вынудили Щукина свернуть уговоры и перейти к сути.
– Дима, вчера пал Ставрополь. В связи с тяжелым положением на фронте могу сказать, что с вами церемониться не будут. Мне крайне горько говорить это сыну моего старинного друга, но выбор у вас невелик – либо вы с нами, либо завтра утром будете повешены.
Митя вздохнул, вспомнил голодную деревню, смерть матери, пропавшую сестру, расстрелянного Петьку Лятошинского, отца, сестер, Нестора, Ольгу… Ольгу…
– Нет.
Его увели в подвальную каморку с двумя окошками чуть выше земли. По дороге казак-конвоир успел пару раз врезать нагайкой – не со зла, а так, по службе. Поймал красного, так надо нагайкой отходить.
Всю ночь Митя корил себя за легкомыслие. Дурак, расслабился, подвел людей под гибель, попался сам… Вставал, дергал решетки на окнах – крепкие, не выломать. Дверь – стерегут двое. Так глупо… После училища Мазинга, после университета в Цюрихе, после побега из немецкого плена… И после того, как он встретил Ольгу…
Часа в три охранников сменили. Новые негромко переговаривались за дверью, а потом раздался глухой удар, тихое звяканье ключей – и створка отворилась.
– Эй, малой, спишь, чи ни?
– Нет.
Нежданный спаситель затащил в комнату тело своего напарника, снял с него черкеску и подал Мите.
– Тады швыдче передягайся и айда за мной, – средних лет часовой, казак с кинжалом на поясе и карабином за спиной, махнул рукой в сторону двери.
– Вы кто?
– Со сторожи артельной. Батька твой мене до Петра Аркадьича, Столыпина приставив, царствие ему небеснэ. Як сыр у масли катався, хозяйство справил. Отжеж должок за мной.
Из здания они вышли свободно – мало ли казаков в городе. Во дворе к ним присоединился еще один, и они втроем, изображая патруль, дошли до окраины, где в сарайчике их ждали кони и четвертый, коновод.
– Верхи сдюжишь? Нам трыдцять верст скочить, до Суворовской, тамо Ванька Кочубей стоит.
Митя смог, хотя с седла его пришлось снимать.
Кочубей, уже легендарный командир артельной самообороны, был моложе Мити года на четыре и прост, как три рубля. Пока полк, который Иван гордо именовал «бригадой», шел маршем к Баталпашинской, он с любопытством выспрашивал у Мити про «самого Скамова», про Москву, про Питер, про Швейцарию, про химию, про то, как попал к казакам…
– Шкуранський? – хохотал Кочубей. – Отжеж сучий потрох! Шкура його хвамилие, Шкура! Я ж у його на германськой воював!
Рассказал Митя и про Первую Конную – про броневики и бронепоезда, автомобили и аэропланы.
– Обицай мене вещь одну, як Шкуру пибьемо. Я николы на автомобиле не йиздыв, прокатыш?
– Наши подойдут – прокачу, обещаю.
По широким полям, от Малого Зеленчука, от Мансуровского, упираясь левым флангом в Кубань, шли цепи советского полка. Ему навстречу, от Баталпашинки, пошли в разгон волчьи сотни Шкуро. Свист, гик, блеск шашек… Пехотинцы дрогнули и остановились, а из-за их спин, выгибаясь дугой навстречу кубанцам, помчались тачанки и авто пулеметного полка Кожина. Вот уже до гикающей лавы полверсты… триста саженей… С головного авто, заложившего вираж, ударила в небо зеленая ракета. Маневр мгновенно повторили остальные.