Загремели оба приготовленных орудия. Выскочившие было из леса чеченцы откатились назад, унося убитых и раненых. Войска стали строиться в прежний порядок, благо широкая поляна позволяла.
— Мне переправиться через реку первым? — осведомился князь Белосельский-Белозерский.
— Пустое! — отмахнулся генерал. — Все чеченцы позади. Это их излюбленная тактика нападать с тыла. Пусть казаки отойдут в арьергард и в главную колонну. Капитан Евдокимов![1] Проконтролируйте, чтобы, как минуем лес, саперы начали строить мост. На всякий случай осыпьте картечью лесную опушку перед рекой.
Река Валерик перпендикуляром пересекала дорогу. Перед ней к дороге подступал двумя клиньями лес. За ним Войсковой брод и снова лес, куда гуще и теснее, чем на правом берегу. Деревья за переправой подходили к дороге на небольшой ружейный выстрел. Эту неаккуратную расчистку выполнили жители аула Гехи по распоряжению, отданному еще зимой генералом Пулло.
Невдомек было Галафееву, что его ждала мощная засада. Не просто толпы, прятавшиеся за деревьями. Настоящее ополчение, собранное со всей Чечни. Даже мечиковцы и качалыковцы спустились с Черных гор. Но больше всего было надтеречных чеченцев, по одному человеку с каждой семьи. Тех, кто годами жил с русскими бок о бок и имел среди них кунаков. Ныне настал час встретиться с оружием в руках бывшим друзьям. Русским — наказать предателей, чеченцам — защитить свои семьи. Арбы с женщинами, детьми, стариками густо рассеялись по окрестным лесам.
— За семьи свои не бойтесь. В горы их можете не отправлять. Не дадим русским пройти, — уверял ополченцев наиб Малой Чечни, Ахверды-Магома.
Для уверенности в своих словах у него были все основания. Людей у него было в три раза больше, чем у русского генерала. Оставались пушки. Против них в лесу были созданы несколько линий обороны из завалов и бревенчатых срубов — пригодились нарубленные зимой стволы. Три дня их готовили. Каждому ополченцу была назначена своя позиция. Наиб также рассчитывал на внезапность нападения. Все чеченцы поклялись на Коране, что подчинятся дисциплине и не нарушат молчания, пока не будет подан условный сигнал. Невиданное для своевольных горцев послушание! Но оно того стоило: жажда победы и страх за свои семьи обуздали их гордый нрав.
Русские пушки обстреляли лес. В ответ тишина. Лишь кое-где в листве или высокой траве мелькнет и пропадет кавказская папаха, блеснёт на солнце на мгновение один-два винтовочных ствола и тут же исчезнет.
— Лазутчики! — решили в Галафеевском отряде.
Войска придвинулись ближе к лесу. Первые стрелковые цепи уже находились на расстоянии пистолетного выстрела от опушки.
Молчание.
— Орудия на передки!
Стоило перевести пушки в походное положение, из леса грянул слаженный залп. Один, второй. Заржали раненые кони, закричали подстреленные люди, полегшие рядами. В первый момент все смешалось. Больше всех растерялся Галафеев. Это он двинул отряд вперед, не выслав разведку, и был за это жестоко наказан. Не знал, что делать. Лишь пялился на порученцев, столпившихся вокруг генерала в ожидании приказов. Генерал молчал.
— В штыки! Дружнее!
Громкий крик полковника Фрейтага сбросил всеобщее оцепенение. Куринцы из авангарда бросились к лесу, разделившись на две группы. Половину трех батальонов повел майор Пулло, сын бывшего командира полка, в лес справа от дороги. В левый — майоры Витторт и Бабин. Полковник носился вдоль рядов куринцев, ободряя и хладнокровно раздавая приказы, не замечая жужжащие кругом пули.
Казалось, стреляли отовсюду. С верхушек деревьев. От земли. Из-за пышных кустов. А, главное, из-за завалов. На них куринцы, теряя каждую минуту товарищей, наткнулись почти сразу, как заскочили в лес. Пошла привычная работа. Мюриды в папахах с белыми лентами не выдержали штыковой атаки и отступили. Религиозный фанатизм ополчения столкнулся с военным профессионализмом и не устоял. Завал за завалом отдавался с боем куринцам, пока они не прошли лес насквозь и не уперлись в обрывистый берег Валерика.
— Какие молодцы, куринцы! Сразу видна школа Ахульго! — ожил Галафеев.
— Среди них много людей из свежих пополнений, — возразил барон Россильон.
— Если голова хороша, приделай к ней хоть три хвоста — все равно будет толк! Поручик Лермонтов! Отправляйтесь в передовую колонну и мигом обратно. Мне нужно знать, что творится у реки.
Валерик не остановил куринцев. Бежавшие следом за ними саперы, не дожидаясь приказа, кинулись на помощь, чтобы навести переправу. Но куринцы не желали служить мишенями для засевших в деревянных срубах за рекой надтеречных чеченцев. Их узнали сразу. Выкрикивая имена кунаков, храбрые солдаты по грудь в воде форсировали реку и сошлись лицом к лицу с бывшими друзьями. Русские кричали «Ура!», чеченцы отвечали своим гиканьем[2]. Пошла работа шашек и штыков.
Лермонтов наткнулся в лесу на смертельно раненого поручика Яфимовича[3]. Сюртук распахнут, как и белая рубашка. Из двух маленьких дырочек на груди сочилась кровь. Рядом с телом молчавшего бледного офицера стояли седоусые солдаты. По их лицам текли слезы.
— Отходит, сердешный! — шепнул солдат с тремя нашивками за выслугу на рукаве, вставая с колен. Он пытался перебинтовать грудь поручику, но понял, что все бесполезно. — Давайте, ребята, носилки из ружей и шинели соорудим и в обоз.
Лермонтов догнал полковника Фрейтага.
— Передайте генералу: мы идем дальше, за Валерик. Мои ребята вынесут дело на своих плечах!
Из-за реки больше не доносились выстрелы. Там резались грудь в грудь в яростной рукопашной схватке. Бились долго, с остервенением. Почти два часа. Чеченцы никак не хотели уступать, помня, что позади их семьи и понимая, что от русских пощады не будет. Но в итоге не устояли. Сдавая сруб за срубом, завал за завалом, они отступали все дальше в лес. Пал раненый в ногу Ахверды-Магома.
Фактически куринцы спасли отряд от поражения, но их победа обошлась дорогой ценой. Из более трехсот убитых и раненых в валерикском сражении на долю людей Фрейтага пришлось больше сотни, включая девять офицеров.
— Кинжал и шашка уступили штыку! — радостно доложил Лермонтов генералу.
Галафеев приободрился.
— Нужно двинуть артиллерию к реке. Поручик Евреинов! Берите конные орудия казаков и выдвигайтесь вперед. Будете картечью загонять обратно в лес неприятеля, если он покажется на дороге или опушке. Наших героев только не зацепите. Поручик Лермонтов! Передайте мой приказ капитану Грекулову: выдвинуться с полубатальоном мингрельцев в тыл куринцам и поддержать при надобности их атаку.
Выдавленные куринцами из леса чеченцы внезапно бросились справа на обоз.
— Евреинов, отставить! Пушки против этих! Я — к донцам!
Галафеев, позабыв о своих порученцах, тронул коня, чтобы поднять в атаку казаков. Но его опередил князь Белосельский-Белозерский, прискакавший из арьергарда. Совместными усилиями мингрельцев под командой жандармского майора Лабановского и казаков чеченцев рассеяли. Еще одну группу снесла картечь от здоровенного, как викинг, Евреинова. Донцы бросились в преследование. На левом берегу Валерика остались лишь русские и мертвые чеченцы.
— Кажется, дело сладилось, — устало произнес генерал.
Он слез с коня и уселся на барабан. Начал прикидывать, как половчее составить отчет военному министру, который будет читать император и который должен выглядеть, по меньшей мере, как доклад об успехе, а не о поражении. В его голове сами собой родились строчки двусмысленной формулы: «должно отдать справедливость чеченцам: они исполнили все, чтобы сделать успех наш сомнительным». Неожиданность столь многочисленной засады — вот на что стоит упирать, решил про себя генерал.
Порученцы забегали в разные стороны. Важно было не упустить момент, когда неприятель за рекой дрогнет. Тогда придет черед конницы. Казаки и сотня Дорохова подтягивалась к переправе. Последних вел Лермонтов, указывая дорогу. Он получил новый приказ: оттянуть назад саперов, увлекшихся схваткой на другом берегу, чтобы они занялись своей работой — навели переправу для артиллерии.
Проехали через заваленный телами и покрасневший от крови Валерик. Миновали балку, в которой совсем недавно кипела жаркая сеча.
— Вот потеха: в овраге до сих пор пахнет кровью, а ведь час уж миновал.
На реплику Лермонтова никто не среагировал. Он и сам почувствовал, что сделал неловкость. Все время боя он вдруг загорелся, кидался всюду, где просвистит чеченская пуля. Но что толку? Он думал, что поймает голыми руками два десятка горцев. Но неприятель не сдавался, погибал под ударами штыков, уносил тела павших. Теперь все мечты молодого поручика о воинской славе казались ему полным вздором. Вместо рыцарских подвигов он видел одну темную сторону смерти и потеплевшую от пролитой крови реку.
— Кажется, пехота додавила чеченцев, — безошибочно угадал опытный Дорохов. — Теперь наша очередь. Славная нам выпадет охота. Не поминайте лихом, поручик!
Сотня на рысях устремилась в лес.
Лермонтов смотрел ей вслед.
«Эх! — подумал он. — Нужно было Девяткину его нож вернуть. Ему бы он пригодился».
… Сражение из яростной рукопашной превратилось в травлю диких зверей. Рассеянные толпы чеченцев метались по лесу, то и дело натыкаясь на преследовавших их урусов. Находили свою смерть в тот момент, когда казалось, что они спасены. Конница не давала им шанса выбраться на открытое место. В лесу их ждали цепи куринцев, продолжавших движение в сторону Ачхоя.
Лесной бой страшен тем, что не видишь, где свои, где чужие. Летучий отряд очень быстро распался. Сначала на десятки, потом на еще более мелкие группы. Жертв хватало. Их преследовали с азартом. Увлекались погоней. Часто чеченцы не понимали, что на них наскочили не свои. Окликали, сами подходили, прося о помощи. И гибли под ударами шашек странных людей в черкесках с белыми повязками на рукавах и невиданными ранее винтовками с двумя стволами.
Больше всего на свете Вася сейчас боялся нарваться на дружественный огонь. Хоть сотня Дорохова, по совету унтер-офицера Девяткина, повязала на рукава тактические повязки, возможность погибнуть от пули своих никто не отменял. Кто там в лесу будет разбирать, есть