— Кто-то. Кого Бог мне назначил. Он все время разговаривал со мной. Все, что я написал, он надиктовал мне. А сейчас не разговаривает.
— Так я, когда пришел, вы там что-то так лихо писали! — Вася пытался хоть за что-то уцепиться.
— Это — пустяк! — Лермонтов махнул рукой. — Письма. А вот настоящего уже не могу ничего написать. Даже такого же дурного стишка, какие пишет Мартынов.
Вася выдохнул.
— Что? — обернулся Лермонтов.
— А то, что выдумали вы все это, Михаил Юрьевич. Никто с вами разговаривать не перестал. И не перестанет. Просто день сегодня такой. Не до разговоров. Вот вы, как давеча сказали, закончите красоваться, пальнете оба в воздух, а на обратной дороге, уж поверьте мне, поэмой разразитесь целой про эту дуэль. Ну, или про что другое. Ну, если не поэмой, то уж точно стих напишите. И такой, что все бросятся его наизусть заучивать!
— Вот твоими устами, Вася, точно полагается мед пить! — Лермонтов чуть ожил. — Может быть. Может быть и будет, как ты сказал…
— Да не может, а точно! — рубанул Вася. — И хватит уже себе голову морочить такими мыслями. Я боюсь даже представить, что вы там себе еще напридумывали.
— Не особо много, — грустно усмехнулся поэт. — Представил, что, может там, — Лермонтов кивнул на небеса, — я продолжу писать. И все, что я там напишу, мне будет позволено кому-то здесь на земле диктовать. По моему усмотрению. И я выберу какого-то мальчика, или даже девочку… И начну с ними разговаривать. И получится так, как и писал Александр Сергеевич, что «весь я не умру». И какой-то мальчик, или девочка станут моим продолжением. Каково?
А вот здесь Вася застыл. И уже не таким порочным сейчас казался ему круг выстроенный Михаилом Юрьевичем. А по совести — совсем не порочным. И не было уже это горем от ума. Вася неожиданно для себя сразу поверил, что так и происходит в действительности на свете. Вот такой вот круговорот, такая бесконечная эстафета, в которой сошедший с дистанции, как оказывается, всегда передает свои таланты, знания, свой гений другому.
— Так и будет, Михаил Юрьевич! — нашел в себе силы разлепить губы и произнести эти слова Вася. — Так и будет! Но только, давайте уговоримся, что вы погодите пока искать другого мальчика или девочку. Давайте, пока сами тяните эту лямку. А потому — пойдемте на боковую!
Лермонтов улыбнулся.
— Спасибо, Вася! Ты меня успокоил. И ты прав: пойдем спать, — Лермонтов еще раз бросил взгляд за горизонт. — Пора!
Ушел в дом.
Вася пошел следом. Он сейчас не мог поручиться, что «Пора!» сказанное Михаилом Юрьевичем относилось к тому, что нужно лечь поспать, а не к тому, что пора уйти за горизонт.
… Около шести вечера выехали к месту дуэли.
Вопрос с лошадью для Васи решили просто. Распрягли лошадь из дрожек, в которых заранее пристроили ящик шампанского. Что собрались отмечать? Примирение?
«Ох, дети-дети! Все у них не по-людски», — чертыхнулся про себя унтер, глядя, как парочка дворовых людей Лермонтова относит бутылки в ледник.
До часа отъезда все усилия Вася потратил на то, чтобы не дать Лермонтову сытно отобедать. Буквально бил по рукам. Лермонтова это забавляло.
— К чему мне быть голодным, Вася?
— К тому, что, если получите сытым пулю в брюхо, окочуритесь, — Вася выражений не выбирал.
— А если не поем, как же я пистолет удержу в руках? — продолжал веселиться поэт.
— Как-нибудь, — отмахивался Вася.
Но своего добился. Лермонтов внял просьбам и почти угрозам Девяткина, много себе не позволил. Только сговорились еще на одном бокале вина. Хотя Вася предлагал и говорил, что будет лучше, если выпить водки. Но Лермонтов водку не жаловал. Вася смирился.
— Далеко ехать? — спросил Вася.
— От силы версты три, четыре, — ответил Лермонтов. — Там сейчас наши секунданты.
— Кто такие?
— Ну, родственника моего, Алексея Столыпина, ты уже видел. Второй — князь Трубецкой.
— А эти молодые, что днем навещали?
— Глебов и Васильчиков. Они для прикрытия, — Лермонтов улыбнулся.
— Кого прикрывают?
— И Леше, и Трубецкому участие в дуэли плохо отзовется. Накажут сильно. А молодым — ничего страшного не грозит. Пожурят и только.
— Все-то у вас… — Вася покачал головой.
— У кого у нас, Вася? У барчуков?
"Ему под пулю вставать через час, а он лыбится! — вздохнул Вася про себя. — И о «шампурике», небось, мечтает!'
— Ну, да.
— А у вас как бы было?
— Просто.
— Просто, это как?
— Дали бы пару раз друг другу по морде, поговорили по-мужски и пошли бы водку пить. Напились бы так, что утром бы и не вспомнили из-за чего весь сыр-бор!
Лермонтов рассмеялся.
— Признаюсь, в таком подходе есть свой шарм!
— Ну, так и взяли бы на вооружение! — пожал плечами Вася. — Так нет же, взяли моду: чуть что — стреляться! Раз уж так невтерпеж на тот свет, вон, война рядом. Так хоть не по глупости, а геройски погибнуть можно. И с собой парочку-другую врагов прихватить. А все эти ваши дуэли… — Вася махнул рукой.
— Представляю, что будет с господами сегодня вечером, когда я им расскажу твой вариант разрешения споров!
— А что тут представлять? Посмеётесь, да и только. И тут же, коли схлестнетесь из-за какой бабы, или опять шутку какую выскажете, так морды бить же не будете? Опять завопите: к барьеру! — Вася сплюнул.
— Ох, Вася! Тебе бы чуток манер еще… Бабы! — Лермонтов опять рассмеялся.
Вася не ответил. Указал на всадников, которых они нагоняли, на Мартынова и Васильчикова.
— Опять Мартынов в черкеске, — ткнул в одного из них.
— Да, он верен себе.
Васильчиков тоже их заметил. Что-то сказал Мартынову и придержал коня. Мартынов кивнул, бросил короткий взгляд на Лермонтова. Михаил Юрьевич, легко улыбнувшись, коротко кивнул в ответ. Мартынов отвернулся, демонстрируя всем видом непрошедшую обиду. Поскакал дальше. Васильчиков, наоборот, не дожидаясь, сам двинулся навстречу Лермонтову и Васе. Уже на подъезде было видно, что он чем-то крайне озабочен.
— Я всю дорогу пытался его уговорить, — не дожидаясь вопросов начал рассказывать.
— И, судя по его грозному взору, он настроен решительно? — предположил Лермонтов.
— Да, Мишель. Решительно. На мировую идти отказывается. И слушать не хочет. Словно его кто-то накрутил.
— Саша, не волнуйся ты так. Уверяю тебя, все разрешится. Встанем у барьера, выстрелим в воздух. Я его знаю. Вечером же будем шампанское пить за успешный исход!
Вася внимательно наблюдал за разговором и за Васильчиковым. Был уверен, что его слова Лермонтова не успокоили, хотя он и попытался выдавить улыбку на беспечное замечание поэта.
— Надеюсь, что ты прав! Нагоню, попробую еще раз убедить!
Васильчиков готов был уже дать коню, когда Вася не выдержал, влез.
— А из чего стреляться-то будут?
Васильчиков с удивлением взглянул на Васю. Потом на Лермонтова. Тот кивнул с улыбкой.
— Из Кухенройтера. Лепаж не нашли.
Потом бросился нагонять Мартынова.
— Что? — Лермонтов заметил, как изменился в лице Вася, после того, как услышал о выбранном оружии.
— Да вы совсем охренели, что ли⁈ — Вася не сдержался.
— Что не так на этот раз, Вася?
— Что не так⁈ Да ведь этой нарезной мандулой можно трех человек стоящих друг за другом навылет прострелить!
Лермонтов стал набирать воздух. Потом начал откидываться в седле. Расхохотался. До слез.
— Как, как? — никак не мог спросить сквозь непрекращающийся смех. — «Мандула»? Ох, Вася! Ох, я до барьера не дойду. Прямо вот сейчас умру от смеха!
Наконец, справился.
— Даааа! Сам придумал?
— Сам, сам! Вы мне объясните, зачем вы такое страшное оружие выбрали?
— А какая разница?
— Какая? — хотел Вася ответить по-простому, что «один еб…т, а другой дразнится», да сдержался. — А та, что, если пуля из этого пистолета хоть краем вас зацепит — все разворотит. Такую дыру проделает, что, считай, форточку в человека поставили!
— Нет, Вася! Без сомнений, ты сегодня — главный поставщик занимательных слов и образов! Определенно, вечером прославлю тебя в нашем круге. Твоя «мандула» и «форточка в человеке» войдут в историю!
«Да, до вечера еще дожить надо, Михаил Юрьевич», — чертыхнулся Вася про себя.
— И ты тоже перестань волноваться. Говорю же: выстрелим в воздух оба. Лучше посмотри туда.
Лермонтов указал на вершину горы, к которой они подъезжали. Посмотреть было на что. Громадная, тяжелая, чернее черного туча быстро надвигалась на неё.
— Ливанёт, мама не горюй! — покачал головой Вася.
— Знаешь, что бы написали в таком случае охочие до банальных сравнений?
— Что?
— Ну, те, кто поспокойнее, написали бы примерно так, — Лермонтов даже чуть поднял руку, изображая этого «спокойного» — «казалось, что сама природа призывала всех одуматься и отменить это безумство!»
— А кто погорячее?
— Кто погорячее? — Лермонтов прищурился. — Ну, они напишут, что «Казалось, что сама природа уже начала оплакивать великого поэта!» Пассаж в духе Марлинского.
Тут же взглянул на Васю, ожидая его реакции. Вася, вздохнув, покачал головой.
— Типун? — улыбнулся Лермонтов.
— Да побольше! Чтобы рта не могли раскрыть! — пожелал Вася.
— Ладно! — добродушно кивнул поэт. — Хотя, согласись, выглядит, действительно и впечатляюще, и страшно? Может, действительно, это знак? Нет? Тебе не страшно?
— Терпимо.
Васе было не до банальных сравнений. И бурю эту знаком он не считал. Если бы Вася принимал всерьез погоду или атмосферное давление, то вряд ли высунул бы нос из дома и начал шастать по глухим лесам, убивая людей.
Лермонтов, между тем не отводил глаз от этой тучи. Вдруг улыбнулся.
— Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах.
Вася удивился. Посмотрел на поэта. Тот, как и ранним утром, сейчас смотрел куда-то вдаль, думал о чем-то своем.
— Не правда ли, гениальные строчки?