— Ваше производство в офицеры министерство находит невозможным, — закинул он удочку.
— На нет и суда нет, — пожал я плечами. — Шамиль не станет говорить с простым унтером. Посчитает себя оскорбленным уровнем представительства переговорщика.
В моих словах был очевидный резон, с которым трудно было спорить.
— Откуда имаму знать, что вас разжаловали?
— О, поверьте, разведка у него поставлена на пять с плюсом. Я думаю, он уже в курсе того, что в Тифлисе подбирают кандидатуру на роль визитера.
— Хм! Вы тут, в глуши, время не теряете. Держите руку, так сказать, на пульсе…
«Еще как держу! Но не скажу. Ибо не фиг вас баловать! Ни к чему вам пока знать, что через Улуханова уже есть ответ на мое предложение о встрече в Дарго и что Шамиль готов меня принять. Что-то ему от меня надо. Но вот что? Вот в чем вопрос!»
Я улыбнулся как можно искреннее.
— Ну, что вы! Занимаюсь физическими упражнениями, чтобы вернуть подвижность мышцам спины. Учу французский. Есть у меня, увы, пробел в языках.
— Не буду ходить вокруг да около. Единственное, что я могу вам предложить — это чин подпрапорщика. Еще не офицер, но уже «Ваше благородие». Согласны?
— Нет!
Я включил режим «грека» на полную катушку. Спорили долго, до хрипоты. Выжал из штабс-капитана максимум информации. Все выложил, как миленький. С Костой Оливийским торговаться — это вам не на балах блистать! Тут нужно за языком следить, за мимикой. Одним словом, учитесь держать покер-фейс. И следите за руками и движением глаз. Кинесика! Очень полезная штука на переговорах. Например, я заметил, что, когда Овечкин пытается что-то скрыть или недоговорить, он начинает теребить пуговицу мундира. А когда согласен с моим предложением, но не хочет признаться, пытается от меня закрыться руками. Короче, раскололся по полной программе.
В общем, картина выглядела следующей. Подпрапорщика получаю сразу. Прапорщика — по результату переговоров. Будет обмен — стану офицером. Не буду — останусь подпрапорщиком.
«Ну, что ж, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Похоже, у меня появится шанс вырваться из заколдованного круга».
— У меня есть еще одно условие. Я хочу сразу по получению офицерского чина выйти в отставку. Можно ли быть уверенным, что мое прошение будет удовлетворено?
— Фух! — выдохнул штабс-капитан. — Как же с вами сложно. Но здесь как раз все просто. Ваша отставка полностью отвечает желанию Его светлости.
— Тогда перейдем к инструкциям?
Хотелок у командования ОКК было немало. Денег на выкуп выделяли немного, хотя имелось дополнительное финансирование от частных лиц (семьи собрали, в том числе, один грузин по фамилии Габаев). Список пленных — мюридов и вдов Ахульго — для обмена мне был тут же вручен. И озвучена личная просьба Траскина: попытаться выкупить у чеченцев тело его брата, которые, по сведениям от лазутчиков, раскопали могилу. Мне был несимпатичен этот боров, но из уважения к памяти боевого товарища, я согласился без раздумий.
— Как вы намерены действовать? — поинтересовался Овечкин.
— Через три недели меня будут ждать посланцы Шамиля у Герзель-аула.
— Как⁈ Вы уже договорились?
— Конечно!
— А если бы мы не пришли к соглашению?
— Просто не поехал бы.
Овечкин был выбит из колеи моим ответом.
— Там же в плену томятся наши товарищи!
— Ну так и езжайте сами! — окрысился я.
Вот же морализатор хренов! Учить он меня будет.
— Что вы себе позволяете⁈ Мы с вами в разном положении.
Тут меня порвало.
— Конечно, в разном! Вы не ползали на брюхе по всей Черкесии, чтобы вытащить из плена барона Торнау. Не карабкались на отвесную гору Ахульго под шквалом пуль и камней. Вас не рубли черкесы на Кубани, а чеченцы — в Ичкеринском лесу. Скольких вы вытащили из плена, господин штабс-капитан? Ни одного? А я — десятки! Офицеров и рядовых, солдат и матросов! А похоронил — сотни!
Наверное, мое перекошенное лицо с багровым косым шрамом стало страшным. Овечкин отпрянул.
— У меня жена, дети…
— Будто у меня нет! — я разозлился как тысяча чертей.
До штабс-капитана дошло.
— Поверьте! — горячо воскликнул он. — Меня тяготит моя миссия. Ваша смелость — этого не забудут в кавказских войсках!
Да-да, верю-верю. Еще как забудут. Кто помнит о переговорщиках? Насколько знаю из истории, никто и не знал имени человека, который через 12 лет договорится о спасении из плена Варвары Орбелиани и несчастной Нино Чавчавадзе[3]. Кстати, нужно будет предупредить Григола о грозящей ему в будущем беде. Сошлюсь на вещий сон.
— Жду приказа о моем производстве, — спокойно отрезал я и от души потянулся. До чего приятно снова чувствовать себя здоровым!
[1] Траскину выхлопотал генеральский чин Граббе в начале лета 1842 г.
[2] В реальной истории в конце июня 1842 г. пленники совершили побег. Спастись удалось только подполковнику Снаскареву, двум его денщикам и линейному казаку.
[3] Этим человеком был юнкер армянского происхождения, уроженец Шуши, Исаак Громов.
Глава 21
Коста. Дарго — октябрь 1842 года.
Столица Шамиля, Дарго, меня реально поразила. Не так я представлял себе горный аул. Ждал что-то вроде сурового неприступного Ахульго, а вместо этого увидел очаровательную уединённую продолговатую долину с кристально чистым ручьем и хаотично разбросанными домиками в окружении маисовых полей. С купами многолетних деревьев, а вокруг — густейшие леса, в которые не проникают солнечные лучи, тёмные ущелья и высокие горные хребты. Именно, эти вековые леса и горы были защитой селения, а не жалкая плетневая изгородь вокруг Дарго, вроде той, которая опоясывает казачьи станицы. Казалось, Шамиль выбрал это место за его пасторальную красоту, а не из соображений безопасности. Или в насмешку. Он словно говорил русским: приходите и берите. Мне не жалко. Сожгу и уйду в другую долину.
Добраться до Дарго оказалось непросто, хотя мои проводники, встретившие меня у Герзель-аула, повели меня гораздо более удобной дорогой, чем выбрал Граббе для своей бесславной экспедиции. Тоже нелёгкая, с бесконечными подъемами и спусками, высоченными чинарами и извилистой тропинкой. Но зато была вода. Я помнил, как мучила жажда Чеченский отряд — особенно, на обратном пути.
Последние семь верст оказались самыми трудными. Дорога шла через лес, порой по уступам шириной не более вытянутой руки. С одной стороны — узкий овраг, но такой глубокий, что выскочивший из-под лошадиного копыта камень достигал дна через некоторое время. С другой — почти отвесная стена. Как тут протащить артиллерию и обоз?
Ха! Поймал себя на мысли, что стал мыслить исключительно военными категориями. А еще в отставку собрался! Пора приучаться к гражданской жизни, Константин Спиридонович!
Спуск в котловину по пологим зеленым скатам после прорыва через тесно растущие деревья — самая легкая часть пути. Далее мы ехали по равнине к двухэтажному дому, окруженному многочисленными строениями — резиденции Шамиля.
— Урусы построили, — пояснил мне молчавший до этого один из проводников.
— Пленные?
— Нет. Наши. Там живут, — махнул он рукой в сторону группы саклей и с трудом выговорил трудное слово. — Поляк. Там их слободка.
— Где я буду жить? У имама?
Мюрид посмотрел на меня, как на умалишенного.
— Домов для гостей хватает. В дом Ахверды-Магомы тебя отвезем.
— Все наибы тут живут? — решил я воспользоваться неожиданной словоохотливостью проводника.
— Нет. Шоип-мулла — в Цонторой. Версты четыре отсюда. Другие — кто где: в Беной или далеко отсюда, в своих наибствах. Многие приехали. Хотят тебя послушать.
«Кажется, его смутила моя черкеска, и он не понял, кто я такой».
Дом прославленного полководца Шамиля, Ахверды-Магомы, ничего особого из себя не представлял. Обычная турлучная сакля. Меня разместили в кунацкой. Помогли развесить оружие на стене. Подали воду для умывания. Принесли кирпичный чай. Потом скромный ужин, но с солью. Это был знак внимания к гостю, за который стоило поблагодарить.
— Правду говорят, что ты необычный урус, — хмыкнул мюрид, принёсший еду.
Я узнал его. То был Юнус из Чиркея. Встречался с ним в лагере Граббе под Ахульго.
— Я не русский, уважаемый Юнус. Я грек. Кавказец. Рад, что вы выжили на горе.
Верный спутник Шамиля удивленно вздернул брови. Присмотрелся. Кивнул каким-то своим мыслям.
— Когда я увижусь с великим имамом?
— Шамиль — просто имам. Запомни, он не терпит ни восхвалений в свой адрес, ни излишеств.
Кончено. А то я не догадался! Шамиль не стал бы тем, кто он есть, если бы не использовал весь арсенал пиар-манипуляций массами. Никто его, естественно, не учил. Природный талант. Политик-самородок. Социальный цинизм отточен как бритва. Остается только восхищаться.
Я слышал историю, как он приказал наказать плетьми свою мать за то, что она ходатайствовала за чеченских старейшин. А потом взял на себя ее вину, подставил свою спину. Всем показал яркий пример и любящего сына, и сурового, но справедливого вождя.
— Завтра он тебя примет, — прояснил мне расклад Юнус, убедившись, что я все понял, и направился на выход.
— Скажи мне, могу ли я увидеть пленных?
— Завтра! Все завтра!
— А где хозяин дома?
— Ты не знаешь? — удивился Юнус. — Готовит свадьбу Шамиля в Большой Чечне.
Пришел мой черед удивляться. Но мюрид не удосужился что-либо объяснить. Так и ушел, оставив меня в полном недоумении.
… Мне не спалось. Волновался перед встречей. Прокручивал в голове те или иные варианты наших переговоров. На что напирать? Чем аргументировать? И вообще, живы ли пленные?
Дверь в кунацкую тихо скрипнула. Поток воздуха поколебал пламя в небольшом светильнике, который мне поставили на ночь. Тени заиграли на стенах кунацкой.
На пороге стоял Эдмонд Спенсер.
Я резко приподнялся на локте, чуть поморщившись от прострелившей боли в спине: рана еще давала о себе знать. Вскочил, уд