ивленно глядя на кунака. Он не сделал попытки призвать меня к молчанию. Просто шагнул мне навстречу. Мы крепко обнялись.
— Ты сильно изменился, — сказал англичанин. — Этот шрам…
— Тебя тоже жизнь побила. Эта борода… — не удержался я от шутки.
— Боже, английский язык! Мне казалось, я его уже позабыл.
В словах Эдмонда чувствовалась горечь. Видимо, крепко ему досталось за эти три прошедших года с того момента, как он исчез в ауле Гимры. Не то чтобы он очеркесился (очеченился?), но и от английской холености не осталось и следа. И не горец, и не пленник. Скорее мурза, просто ученый человек. Видимо, относительно свободный. Во всяком случае, он спокойно вошел ко мне и не понизил голоса при разговоре.
Мы уселись друг напротив друга. Понеслись вопросы, ответы, сетования на судьбу. Что с его, что с моей стороны.
— Видишь, я тебя предупреждал: не имей дела с русскими.
— Видишь, я тебя предупреждал: не суй голову в пасть чеченского волка, — парировал я.
Если вкратце, то Спенсер крепко попал. Стал чем-то вроде личного врача Шамиля, выходив его после ранения под Ахульго и потом еще несколько раз. Самый трудный случай вышел в 40-м году, когда имама покромсал какой-то чеченец. И в благодарность за все эти подвиги на врачебной ниве Эдмонда сделали «невыездным». Про Великобританию и речи не было, вообще никуда не отпускали.
— Они совершенные варвары, Коста! Мне припомнили даже пустые обещания Уркварта. Стоит мне заикнуться о свободе, тут же слышу в ответ: инглезам веры нет!
— Зато ты, наверняка, набрал массу материала о шейхе Мансуре в поэтическом творчестве…
— Мне этот шейх уже по ночам снится!
— Ты этого хотел, Жорж Данден!
— Я не простофиля, — возмутился Спенсер[1]. — Я всего лишь сделал ошибку, простительную в нашем ремесле.
— Что с русскими пленными? Ты в курсе?
— Они живы, но их дела плохи. Их засунули в подвал, над которым наскоро построили саклю. Там, в этой яме, очень душно и тесно. Они буквально сидят друг у друга на коленях и головах. Однажды сакля обрушилась, и пленники чуть не задохнулись. Это было ужасно. Держат их впроголодь, лишь бы не померли. Болеют. Я лечил их от поноса. Среди пленников есть юноша, Иван. Он бывший студент и немного разбирается в травах. Мне удалось облегчить ему режим[2]. Мы вместе изготовили кое-какие снадобья из растительных компонентов и смогли привести людей в относительный порядок. Но они очень ослабели и пережили много страданий. Однажды их чуть не расстреляли. Боже, как достойно держался грузинский князь!
— Илико⁈ Князь Орбелиани⁈
— Да, он самый. Когда приближался русский отряд и мы услышали гром орудий, пленных хотели убить. Их вывели наружу и привязали к столбам. Князь сам подошел к столбу, пока других тащили. Сказал, что не боится смерти. Единственный из всех приговоренных! К счастью, мюриды вовремя одумались. Какой-то жадный горец сказал: лучше выручим за пленных серебро. В итоге, их отвезли в Андию, а потом вернули обратно, когда опасность миновала.
Тамара, Тамара! Ты в очередной раз мне доказала свою мудрость! Не ты ли мне сказала: в этом ветреном юноше скрывается огромное мужество?
И еще. Я понял, что Эдмонд рассказывал о кровавом походе Граббе. Выходит, мы чуть не угробили пленных[3]!
— Ты сможешь предупредить их о том, что я приехал договариваться о выкупе? Чтобы они набрались еще капельки мужества. Возможно, свобода близка!
— Так ты приехал не за мной? Впрочем, это не важно. У меня есть план, как вырваться с твоей помощью. Тебе ничего делать не нужно. Главное ты уже сделал. Ты здесь, в Дарго.
— Не пояснишь?
— Не сейчас, — Спенсер не изменил своей привычке говорить загадками.
— А с пленными…
— Меня к ним не пустят. Очень ужесточили им режим. Даже серебро бесполезно предлагать охране, хотя раньше помогало.
— У тебя есть серебро?
— Я же не одного Шамиля лечу. Многие приезжают. В скором времени ожидают Джамалэддина Казикумухского. Очень важная персона в горах. Учитель Шамиля. Про него говорят: он настоящий мюрид. Но не спрашивай меня, что это означает. Я не знаю.
— Мне стоит его опасаться или, наоборот, положиться на него?
— Я не знаю, кунак. Прости.
… Мы проговорили всю ночь до рассвета. Я категорически не выспался. Но выбора не было. Собрался и отправился на встречу с имамом. Сердце колотилось как бешеное. Ладони повлажнели. Трудно представить, что меня ждет. Оттого и волновался.
За мной пришли, позвали к имаму. Пока шел, осмотрелся вокруг. Большой двор. Куча строений. В ста шагах от нужного мне здания виднелась какая-то хибара. По всей видимости, судя по охране, именно под этой саклей скрывается яма-зиндан, где держат русских пленников. Почему так сурово? Эдмонд не смог мне объяснить.
У входа в двухэтажный обычный, европейского типа дом стояла большая толпа сердитых мюридов. Лица напряженные, даже злые. Хоть я не отличался от них одеждой, на их фоне смотрелся комнатной собачкой рядом со свирепыми волкодавами. В каждом жесте, в каждом взгляде сквозило одно: только дай повод — и мы тебя растерзаем. Не спасет тебя ни шашка, ни кинжал, ни пистолеты.
У одного на спине черкески был пришит красный лоскут[4]. Он был самым неприятным из всех. Грубо сорвал с меня все оружие. Почти втолкнул в зал.
Меня приветствовал Шамиль с доброй улыбкой на устах.
— Вот мы и встретились, грек.
Он сидел в окружении двенадцати воинов. 12 наибов в серых чалмах с серебряными полосами типа погона на правом плече обычных черкесок. У каждого на груди блестели большие серебряные и позолоченные пятилучевые звезды, украшенные филигранью, зернью и надписями на арабском. 12 апостолов газавата рядом с вождем, одежда которого была лишена чего-либо, похожего на роскошь.
— Почему у нашего гостя отобрали оружие? — грозно спросил имам. — Верните ему кинжал. Ну⁈
Мне тут же без споров вернули холодное оружие — даже шашку.
— Присаживайся, — имам указал мне на место на ковре напротив себя. — Как обращаться к тебе?
— Предпочту в вашем обществе, чтобы меня называли Зелим-беем. Меня под этим именем все знают в Черкесии. Я уздень первой степени джигетского князя Гечь.
— О! — удивились присутствующие. — Выходит, ты предатель своего народа?
— Почему? Джигеты присягнули в прошлом году русскому царю. И я знаю многих адыгских князей, которые верно ему служат.
Шамиль и наибы промолчали на мое замечание.
Я уселся по-татарски. Спокойно поприветствовал всех в традиционной турецкой манере. Завязался ничего не значащий разговор, перемежаемый шутками. Шамиль улыбался. Его наибы тоже.
— Зелим-бей! — вдруг сурово молвил имам. — Большие лица в важных разговорах всегда сначала шутят, а потом уж толкуют о деле. Так сделали и мы с тобою. Теперь поговорим о важном. Какие новости ты привез нам? Почему мне приснился сон, что мой возлюбленный племянник не вернётся ко мне?
— Твоя проницательность, имам, сравни твоей мудрости, — я подивился про себя, насколько у Шамиля хорошо поставлена разведка. — Гассан Али-оглы не захотел уезжать из столицы царя. Сказал, что ему там хорошо.
— Не пойму я, твои начальники решили шутить со мной?
— Никак нет. Позвольте мне доложить, — имам кивнул. — Я привез список лиц, которых готовы обменять. Два муллы, сидящих под арестом в Тифлисе, тринадцать пленных мюридов и девять женщин, мужья которых погибли под Ахульго.
— Это неприемлемо! Мы сказали: за каждого уруса двоих правоверных.
— Почему? Голова на голову — это справедливо.
— Очень мало. Что с деньгами? Я требовал миллион!
— Таких денег никто за пленных не заплатит. Это огромная сумма.
— Да это безделица для урусов! — вскричал один наиб. — Если имам захочет, он получит целую арбу серебра!
— Арбу? Я и предлагаю арбу. Пятнадцать тысяч рублей. Столько серебра помещается в одной арбе.
— Как так⁈
Меня озарило. Эти мудрые и мужественные воины — совершенные профаны в финансовых делах. Они просто не понимают, что такое миллион. Цифру услышали от кого-то — возможно от поляков-дезертиров. Она им понравилась. Но соотнести цифру и объем им никто не подсказал.
— Если бы я привез вам миллион бобов и предложил бы их посчитать, а имам всем вам приказал ничего не есть, пока не закончите подсчеты, вы бы умерли с голоду, но так и не закончили бы.
— Неужели это так много? — зашептались наибы.
— Пятнадцать тысяч звонкой монетой — это целая чеченская арба. И это очень большие деньги. Когда мы встретились в Ахульго, имам, я был поручиком. В год получал 250 рублей серебром. Нетрудно посчитать, сколько лет мне пришлось бы служить, чтобы заработать такую сумму. Шестьдесят! Столько не проживу!
— Мы обсудим и вернемся к этому вопросу, — милостиво кивнул Шамиль.
Было видимо, что мои примеры его впечатлили.
— Позвольте мне добавить несколько слов об обмене.
— Попробуй.
— Вы хотели вернуть племянника. Я понимаю…
— Родственник для меня важен, — перебил меня Шамиль. — Но я его не видел уже пять лет. Он, наверняка, сильно переменился. Меня куда более волнуют выгоды моего народа.
— Я об этом и толкую. Список, который для вас подготовлен, составлен так, чтобы принести вам славу и уважение народа.
— Поясни!
— Муллы — вы вернете духовных лиц, из-за которых тоскует сердце каждого правоверного. Пленные мюриды — воины начнут вас уважать как отца, который печется об их жизни. Женщины — тут и говорить не о чем. Каждый в горах знает, что вдовы шахидов заслуживают самой лучшей участи.
— Смотрю, в Тифлисе нашелся кто-то умный.
— Долго искали, имам, пока нашли!
Все захохотали.
— Мне нравится этот парень!
— А я хотел бы послушать про жизнь в Черкесии.
— Да-да! Расскажи нам, как обстоят там дела. Надеемся, не все последовали примеру джигетов?
— Что с вопросом веры? — сурово молвил имам. — Говори все, как есть. Человек должен говорить правду, как перед Богом, так и перед человеком.