Насколько Шамиль самостоятелен? Вот, он говорит: нужно посоветоваться с народом. А народ — это кто? Те несколько сотен абреков, что составляют его охрану? Или уже не охрану, а сплоченную группу единомышленников, объединённых идеей возвыситься? Тогда это просто банда, которая может вертеть своим лидером по собственному усмотрению. Типа «солнцевской» или «казанской» братвы, оседлавшей ветер перемен 90-х. Почему-то мне казалось, что в моих рассуждениях есть доля истины. Ведь когда припечет, все эти «верные» разбегутся, предварительно став «большими лицами». Так, кажется, выразился имам.
Конечно, не все. Среди них множество достойных людей. Идеалистов. Тех, кто не приемлет компромиссов. Такие — самые опасные. И опять же: разве они не станут принуждать имама к определенным действиям? Например, если он захочет мира, сможет ли он их остановить?
— Держись рядом со мной. Хочу поговорить, — окликнул меня Шамиль.
Я поставил коня стремя в стремя с имамом. Мне уступил место Юнус Чиркеевский. Начался обычный разговор ни о чем. О плохой дороге, которую, если бы не война, можно было бы улучшить. О лесах, которые нужно сохранять.
— Видишь, еду с одной переметной сумкой, — кивнул Шамиль на хурджин. — А ваши? Тащат с собой столько добра, что всей Чечне хватит. Когда Шоип-мулла разбил Граббе в начале лета, в аулах был праздник. Столько лошадей, столько разного железа. А как много красивых вещей! Передавай новому начальнику от меня поклон и благодарность. Пусть еще приходит.
— Когда я мотался по Черкесии, у меня было еще меньше добра, чем у вас. Бурка, бурдюк с водой да боеприпас. И гомыл (сухой суп) в газырях.
— Я сразу понял, что ты настоящий горец. Жаль, что ты не с нами. Не держишь зла на меня? — неожиданно быстро спросил Шамиль.
— Я уже сказал вашему учителю. Все понимаю. Так было нужно.
— Нет. Понимаешь, да не все. Держи! — имам протянул мне серебряный треугольник с усеченными углами. — На этом знаке написано «обладатель храбрости и великодушия».
— За что такая награда?
— За будущую услугу. И как знак извинения. С этой медалью свободно будешь ездить в подвластных мне землях.
— Великий дар!
— Не благодари.
Вскоре пришел черед нам расставаться. Мне дорога теперь лежала на восток, чтобы попасть в Герзель-аул. Сопровождать меня вызвался Юнус.
Мы ехали молча, пока кавалькада не скрылась за деревьями.
— Нацепи значок, который тебе выдал имам, — распорядился чиркеевец.
— Зачем?
— Так спокойней будет, — ответил Юнус, поворачивая коня на юг.
— Куда ты правишь своего скакуна? — заволновался я.
— Увидишь! — коротко бросил мой спутник.
Я всполошился еще больше. Что за дела? Он хочет возвратить меня в Дарго?
Выбора не было. Один не проеду. Даже с треугольным значком. Пришлось ехать за Юнусом, держа руку на пистолете.
Мюрид не оглядывался. Спокойно подставил мне спину. Даже стал что-то напевать заунывное, чтобы скоротать дорожную скуку.
— Скажи же, наконец, куда мы едем⁈ — не выдержал я.
— Тебя ждет встреча.
Встреча? С кем? Я терялся в догадках.
Потянулись знакомые места. Проклятую котловину за Кажалыковским ущельем узнал сразу. Мурашки по коже пробежали. Как наяву встали картины, как мы пятились, отстреливаясь и отбиваясь штыками, вон по тому склону. Он успел за лето зарасти травой. Яркой и сочной даже поздней осенью. Еще бы! На таком-то удобрении из человеческой крови!
Юнус свернул в незаметное ущелье. Настолько тесное, что вход в него открывался только тогда, когда упрешься в него носом. Мюрид свистнул. Из скального прохода ответили. Раздвинулись кусты. Показалась лошадиная голова. Потом всадник с замотанным башлыком лицом. Но я его узнал сразу.
Спенсер! Мой чертов кунак! Это был он.
Мне сразу все стало ясно. Вопросов и уточнений не потребовалось. Шамиль имел долг перед англичанином, спасшим не раз ему жизнь. Но хаккима не желали отпускать мюриды, видевшие в инглезе исключительно полезного раба. Тогда имам воспользовался побегом русских и спрятал Эдмонда. Переправил его в тайное место. И теперь мне осталось лишь доставить его на Линию. Дальше сам выкрутится. Вновь представится врачом-генуэзцем или кем-то там еще. Его проблемы!
Или нет? А вдруг Шамиль все знал о подготовке побега⁈ Сам все запланировал. Мой приезд в Дарго стал сигналом, что пора начинать. И жестокое обращение со мной — способ скрыть от сподвижников заговор. «Обладатель храбрости и великодушия»! Теперь звучит как тонкая издевка!
И не спросишь теперь. Спенсер не расколется, Шамиль уже далеко. Кто знает, сведет ли нас в будущем судьба?
— Едем! — поторопил меня Юнус. — До ночи нужно добраться до Герзель-аула.
Он пришпорил коня. Мы понеслись вскачь. По пробитой Чеченским отрядом дороге. По очень знакомой дороге, на которой я чуть не погиб.
[1] Накшбандийский тарикат — разновидность суфийского учения. Факихам — ученый-богослов, знаток фикха, мусульманской доктрины о правилах поведения.
[2] Читатель, не упрекай нас за кажущуюся легкость переговоров. Джамалуддин Казикумухский на самом деле сыграл решающую роль в освобождении пленников. Он привязался сердцем к князю Илико. Семья Орбелиани принимала шейха в своем тифлисском доме, когда он отправился в хадж.
Глава 23
Коста. Окрестности Чиркея — Темир-Хан-Шура, последние числа ноября 1842 года.
До удивительно красивой в любое время года реки Сулак от главной русской крепости в Северном Дагестане, в будущем — города Буйнакска, а ныне Темир-Хан- Шуры, не так уж далеко. И дорога большей частью вполне приличная. Накатали многочисленные оказии. Год за годом они отправлялись на запад, юг и юго-запад для снабжения очередного русского набега на Чечню или Аварию, высокопарно называвшегося «экспедиция». Но наш караван был особенным. Подобного не могли припомнить старожилы. Он вез не сухари и боеприпасы, а огромную сумму серебра и группу пленных. Все — на обмен. Все, как и договорился с Шамилем. 15 мужчин, 9 женщин и полная звонкой монеты чеченская арба.
Накануне отъезда самым геморройным для меня делом вышел подсчет рублей, собранных для выкупа. Я не соврал вожакам газавата. Даже столь кардинально уменьшившаяся сумма — с миллиона до 15 тысяч — это гора серебра и немалый вес, почти 311 кг. Тяжелее, чем казачий единорог в походном состоянии. А чтобы придать грузу больший объем, я взял и сам себе свинью подложил. Посоветовал сдуру, не продумав последствия, часть суммы выдать мелкой монетой — полтиной, четвертаками, 20-копеечными. Последние были очень популярными на Кавказе, ибо равнялись одному абазу, имевшему до сих пор широкое хождение, несмотря на все старания казначейства.
В общем, монет было много. И считать их я запарился даже с помощью добровольных помощников — старика-грузина Габаева, прибывшего выкупать сына Ивана, и посланца от рода Орбелиани по имени Автандил (князь Григол был в действующем отряде, и его не отпустили). Оба — прямые заинтересанты, ибо часть денег принадлежала их семьям.
Я сразу предупредил всех, кто участвовал в сдаче-приемке денег — и военных финансистов, чиновников от линейного казначейства, и частных лиц:
— Денежки не только счет любят. В нашем случае, недостача — это цена человеческой жизни. И сейчас, и в будущем. Если Шамиль решит, что мы ему недодали хоть один абаз, быть беде. Ни обменов в будущем, ни нормальных переговоров.
Все прониклись. И приступили к делу с энтузиазмом. Военные финансисты считали монеты от Орбелиани, Габаева и других гражданских, а я с Габаевым и Автандилом — серебро от военного ведомства. Подсчеты вели тщательно: я не сомневался, что там, где мелькала рука русского чиновника, жди беды. Ну, не могут не прилипнуть монетки к загребущим пальчикам крапивного племени. Так оно и вышло.
— Не хватает 158 рублей, — «обрадовал» я казначейских, с трудом разгибая спину.
Они не удивились. Тут же вытащили мешочек серебра, прихваченный на всякий случай. Отсчитали недостающее. Опытные черти. Возможно даже — это не их косяк. Просто знают повадки коллег.
— Мне нужен запас на всякий случай. Мало ли как оно повернется. Хотя бы рублей двести-триста.
И тут меня армейские Гобсеки не подвели. Все продумали.
— Мы выдали капитану Овечкину двойных абазов на сумму 250 рублей серебром. У нас этого добра хватает! Девать некуда! А горцы их ценят наравне с российской монетой.
— Двойной абаз — это сколько?
— Каждый — 6.31 грамма. Идет как треть рубля. На деле чуть меньше, но в горах такой курс.
— Точно примут, если до этого дойдет?
— Примут-примут, не извольте беспокоиться.
Я вздохнул. Представил себе сцену, как на берегу реки буду доказывать наибу Абакар-Дибиру, что три двойных абаза — это лучше, чем один рубль. Сюр! Ничего-то эти чиновники не понимают. Думают, все произойдет в теплой сакле, за столом зеленого сукна, при свете от канделября. Ага! Держи карман шире, чернильная душа! Только хардкор!
Еще этот Овечкин навязался мне на голову. Прибыл накануне отправки обоза и объявил, что назначен начальником экспедиции. Я спорить не стал. И так понятно, что такие деньжищи простому подпрапорщику никто не доверит.
— Вы, главное, господин штабс-капитан, инициативы не проявляйте.
Овечкин был сама покладистость.
— Бог с вами, Варваци! Где я и где — вы? Все понимаю. Но начальство приказало присмотреть и проконтролировать. Вот и постою в сторонке. Понаблюдаю, как работают профессионалы! Я ведь и языков не знаю. Как вы только с этими хищниками общаетесь⁈
Всю дорогу до Сулака он выпытывал у меня подробности с таким энтузиазмом, будто вознамерился написать на их основе увлекательный исторический боевик. Всю душу из меня вытряс, хоть и расточал комплименты на каждом шагу. У меня закралось подозрение, что лощеный офицер просто-напросто задумал примазаться к операции, чтобы отхватить орденок. У него с наградами было негусто. Штабная крыса! Навидался таких!
— Ваше благородие, господин штабс-капитан! — прервал мои негодующие мысли казак из конвоя. — Проблемка у нас!