— Вашбродь! — кто-то тихо окликнул меня из-за тонкой плетеной стенки казармы.
— Кто здесь?
— Тише, Вашбродь! Это я, Артамошка. Казак калиновский. Я к вам давеча подходил…
— Что хотел?
— Сюдой выйти.
Я накинул шинель. Сунул на всякий пожарный в карман свой кольт, который мне давно подарила Тамара и прислала с верным человеком из Тифлиса, когда я оказался рядом с Моздоком.
На дворе было уже темно и промозгло после теплой казармы. Зябко поводя плечами, я спросил казака:
— Чего хотел?
— Тут вот какое дело, господин офицер. Горцы приехали. Не местные. Кажись, чеченцы.
— Набег?
— Никак нет. Хоть и сторожатся, прячутся в кустах, но кого-то ждут. Похоже, майора нашего. Он через ворота вышел и к ним пошел.
— Наверное, лазутчики.
— Может, оно и так. А может и не так.
— Отчего решил?
— Арбу грузят у порохового погреба.
Я замер. Неужели батальонный командир приторговывает порохом тайком? И с кем⁈ С теми, кто в наших стреляет⁈
— Сможем незаметно подобраться?
— Чего ж не подобраться? Через вал махнем.
Укрепление Константиновское стояло на старой Военно-Грузинской дороге. После того, как проложили новый путь на Моздок, оказалось в стороне. Было основательно подзаброшено. Валы давно никто не поправлял. Местами вода промыла бруствер. Перебраться через него и через ров, превратившийся в канаву, незаметно от часовых оказалось нетрудно. Артамон провел меня тайной тропой к лощине, плохо укрытой от глаз чахлым кустарником на краю, на ближнем подступе к укреплению.
— Там они! — шепнул мне.
Я и сам догадался. В густой вечерней полумгле были смутно различимы чьи-то фигуры. Слышались негромкие голоса. Недовольно заржала лошадь.
За нашей спиной заскрипели арбяные оси. Мы поспешили убраться в сторону. Проехала чем-то груженая арба.
— Артамошка! Можешь быстро сзади подкрасться и кинжалом любой мешок кольнуть?
— На кой?
— А вдруг там не порох, а зерно или мука?
Казак понятливо кивнул. Сорвался с места. Вскоре тихонько крякнул уткой, подзывая меня.
Я подбежал.
— Ну что? — спросил нетерпеливо.
— Сами гляньте! — протянул мне черную щепотку.
Порох! Без всяких сомнений!
«Ну, майор! Ну, сука! Сейчас я тебе устрою!»
— Порох так и сыплется из мешка или ты чем дырку закрыл?
— Чем бы я ее закрыл? — обиженно засопел Артамошка. — Может, стрельните да спугнете гадов?
— Мы, казаче, сделаем лучше!
Я, присев на колено, выковырял из задней части каморы два капсюля. Положил их на дорожку из просыпавшегося пороха. И с размаху грохнул по ним рукоятью револьвера.
Казак ахнул. Бросился на землю, прикрывая голову руками. Я все в той же позе с интересом смотрел, как убегает с легким потрескиванием веселый огонек, вздымая в воздух дымок.
Жахнуло не по-детски! Все окрестности озарила вспышка яркого пламени. В разные стороны полетели клочья, обрывки, куски человеческих тел, фрагменты оружия, сучья и древесная труха. Словно я оказался снова у Михайловского укрепления. Арбу испепелило. Все, кто стоял рядом, погибли в одно мгновение. А через еще одно, из багровых языков, вылетела лошадиная голова и точно, как по заказу, снесла меня с ног.
Глава 25
Коста. Моздок-Екатеринодар, весна 1843 года.
Ушиблен лошадиной головой до сотрясения мозга. Не конского, а моего. Диагноз — врагу не пожелаешь. Сказать кому, помрет от смеха. Во всяком случае, лекари в Моздокском госпитале еле пережили это известие. На меня ходили смотреть, как на диковинку. Оценив мою забинтованную голову, хохотали, не таясь. Еще и знакомых из города приводили. Такая себе экскурсия!
Другая категория посетителей — кордонное и линейное армейское начальство. Этим было не до смеха. Кинулось ко мне с уговорами не раздувать историю с продажей пороха горцам. Обещало звезды с неба и азовскую тараньку. Все они одним миром мазаны, эти отцы-командиры. Веры вам — ни на грош!
Заявился и мой главный начальник. Блестящий золотым аксельбантом барон Вревский. Оценил мой вид, поморщился от шрама на лице. Ни слова не сказав, удалился. Хотя, думаю, его так и подмывало обозвать меня отрядным бедствием и истребителем батальонного начальства. Наверное, пошел придумывать, как бы половчее упечь меня снова в солдаты или спровадить на небеса раба Божьего Константина. Не фиг путаться под ногами, бывший разведчик! И без вас забот — полон рот!
Не угадал. Вревский вдруг передумал. Развернулся и снова подошел. Склонился надо мной и тихо произнес:
— Ваша программа, Константин, принята в Петербурге. Да-да, не думайте, что вас не услышали тогда, на совещании в Владикавказе. Принято решение прекратить активные действия и дополнить военные мероприятия политическими мерами[1]. У вас есть что дополнить?
— Припекло? — прохрипел я. — Не знаете, что дальше?
Вревский закатил глаза.
Мне его ужимки были до одного места. Устал. Озверел. Не верю. Не хочу.
— Офицерский чин и отставка. Без этого разговора не будет!
— Намек! Хоть что-то мне дайте!
Я завис в паузе. Голова начала болеть все сильнее. Черт с ним! Будь, что будет!
— Нельзя ходить на Дарго! Нельзя! Запомните и передайте: нельзя!
— Почему?
— А в чем смысл?
— Это же столица гор!
— Вы там были⁈ Столица, скажете тоже… Деревушка в котловине. Расспросите князя Илью Дмитриевича Орбелиани. Подполковника Снаскарева. И еще 20 человек, которых я оттуда вытащил. Это ловушка! Приманка! Залезть легко — выбраться трудно[2].
— Я не понимаю…
— Ступайте! Я устал. Все разговоры потом. Все подсказки — потом. Сперва эполеты…
Вревский крякнул от досады.
— Я понял! Постараюсь донести вашу мысль в меру своих возможностей. А пока единственный аванс, который в моей власти. Двухмесячный отпуск по контузии.
— Благодарю.
Вревский ушел. Я внутренне перекрестился: скатертью дорога. Любые посланцы от Чернышева мне были как серпом по известному месту…
Были посетители и приятные. Казаки приезжали с гостинцами. Брат Федор Торнау, которого нынче писари окрестили Торновым (он мне со смехом поведал сей анекдот), заехал проведать по пути на Лабинскую Линию. От купца Улуханова часто присылали достойный шахиншаха обед. Соседи по палате были в восхищении. Все было отлично. Но…
Я ждал Тамару. Отчего-то она все не ехала и не ехала. Терялся в догадках.
Наконец, свершилось. Жена соизволила прибыть, да не одна — с целой толпой. Явилось, не запылилось почти пол Тифлиса. С детьми, родственниками, слугами. Настоящий табор! Сонный Моздок всколыхнулся. Не успел он заскучать с прошлого года, когда его лишили статуса уездного города и перестали приезжать следующие в «экспедиции» важные господа по причине запрета активных действий, как нагрянула группа поддержки Косты Оливийского, лошадиной головой в голову ударенного.
Приход их был обставлен с таким шумом, что будь я даже в коме, и то наверняка бы проснулся. Они — Тамара, Соня, Бахадур, Вероника, Манана, Ваня, Малхаз, старший Орбелиани, братья Гуриели — будто на параде, громко печатая шаг, ввалились в палату. Не обращая внимания на шиканья санитаров, тут же все возопили, взмывая руки к небесам. Я даже подняться с кровати не успел, как был уже обнят со всех сторон дружным семейным кругом. Ничего особо различить не мог. Все громко меня приветствовали. Только и успевал, что вертеть головой, ловя очередной поцелуй. Неизвестно, сколько бы продолжалось все это, если бы Орбелиани не взял управление в свои руки.
— Всё! Всё! — зычным голосом перекрыл он общий шум. — Успеем еще наговориться.
Все прислушались, затихли.
— Давай, собирайся! — улыбнулась Тамара.
— Куда? — я удивился. — Я же еще не здоров.
— Ты никогда не здоров, как я тебя навещаю, — подколола супруга. — Все думала, как тебя окрестить? Быть тебе отныне Cicatrice-au-visage.
— Лицо со шрамом? Нет, лучше Scarface!
— Хотя в этот раз ты сам себя превзошел! — продолжала неугомонная супруга.
— Тамара!
— Все знают, как ты получил сотрясение! Уже не тайна!
Все, в подтверждение, засмеялись.
— Ладно! Давайте, давайте! Издевайтесь! — я начал бурчать. — Ради такого, конечно, стоило сюда приехать!
— Конечно! — подтвердила супруга. — Чего лежишь? Я же сказала: собирайся!
— Куда⁈
— Мы дом сняли. Там сегодня переночуешь. Завтра вернем обратно. Я договорилась.
— Сразу предупреждаю, — я посмотрел на Григола Орбелиани, — мне пить нельзя!
— И это знаем! — успокоил меня князь. — Ничего, мы за тебя выпьем!
Что он имел в виду? Что выпьют за мое здоровье или за мою долю тяжкую? Пояснений не дождался. Смысл? Сделают и то, и другое.
Вот так я и попал за большой стол в одном из моздокских купеческих домов. Усадили на почетное место. Я подумал, что имею полное право воспользоваться своим болезненным положением. Вел себя, почти как ребенок. Ну, или как падишах. Только что с ложечки не кормили. А так стул рядом со мной стал своего рода приемным. Никто долго на нем не задерживался. Все подходили по очереди, усаживались, рассказывали про новости. Тамара, как и полагается жене падишаха, сидела с другого бока с Соней на руках.
Первой отчиталась она. На вопрос — что творится? — ответила, что все в порядке. Больше ничего не смог вытянуть из неё. Только отметил про себя, что что-то недоговаривает. Что-то её все-таки беспокоит. Пристал с ножом к горлу. Но женушка с легкостью отбила все мои нападки.
— Ты головой слаб! — усмехнулась она. — Поэтому и мерещится.
Тут нас прервала Вероника. Её распирало больше всех: такое приключение пережила. Все рассказала. Большую часть на греческом. Я признался про себя, что у неё талант к языкам не в пример выше моего, на несколько порядков. Так она бойко уже щебетала. Слушая и наблюдая за ней, я вдруг подумал, что вполне возможно, что как-то промелькнувшая у меня прежде в голове мысль о том, что она со временем переплюнет Тамару, тоже имеет солидные основания. Она, рассказывая мне про свою жизнь, уже, я это чувствовал, что-то скрывала. При этом лисье выражение не сходило с её прелестного личика.