Фантастика 2025-34 — страница 4 из 1050

ESCAPE. Изгой

Тому, кто воскрешает мертвое

с помощью абсолютной любви.

М.Д.Г.

© Бодлер А., 2023

© Половцева Я., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Копирование, тиражирование и распространение материалов, содержащихся в книге, допускается только с письменного разрешения правообладателей.

Часть 1

Кровь всегда скажется и свое возьмет.

Арчибальд Кронин, «Замок Броуди»

Глава 1

Николас Бодрийяр не любил ранние подъемы, да и подобные привычки были ему ни к чему. В свои добрые шестьдесят три года он считал, что соблюдение режима – дело исключительно рабочего класса да его нерасторопной и ветхой жены Ангелины. Будучи представительницей рода куда беднее, супруга не позволяла себе оплошать перед мужем, и в своих поступках была права: следовать дисциплине ее научил горький опыт брака с двадцатилетней выдержкой.

Он всерьез считал эту женщину ветхой – хоть она и была моложе его на четверть века, поведение хозяйки дома давно походило на старушечье.

Из некогда привлекательной, стройной черноволосой кокетки с живыми глазами Лина давно превратилась в бледный силуэт своего реального образа и каждым своим повседневным поступком подчеркивала то, что потухла окончательно и безвозвратно. Впрочем, Николаса это теперь не беспокоило ничуть: опыт супружества он, как и Ангелина, считал весьма горьким, но невероятно поучительным.

Дела сердечные Бодрийяр давно вел за периметром.

Преждевременная старость, настигнувшая жену, мешала лишь одному: общению с отпрысками, которых отец растил и воспринимал как себе равных с момента их рождения. Но никакой великой тайны в таком отношении Николаса к детям не было. Оба наследника, к его счастью, оказались мальчиками.

– Фу.

Я сморщился и обхватил себя руками. Когда дело касалось неравноправия, все мое естество, воспитанное и взращенное, в большей степени, женщинами выступало против.

– Ты бы назвал это мизогинией, мой мальчик. Так ведь звучит современное слово для определения ненависти к противоположному нам полу?

– Нет, Оуэн, я бы назвал это свинством.

Мы сидели в рабочем кабинете моего врага номер один. Встречи с ним теперь проходили с необъяснимой частотой, на зависть моему бывшему психиатру – доктору Константину. Пару недель назад я получил предложение, от которого не смог отказаться: после того, как игра Джереми была окончена, он, наконец, был готов поговорить со мной по-человечески. И рассказать не с конца, а с начала историю прошлого, пагубно будоражащую наше общее сознание.

Наши разговоры выпадали на ночное время – именно в эти часы хозяин клуба посещал свое заведение с говорящим названием «Hide and Seek»[22] и, к моему удивлению, занимался обычными руководительскими делами. Сверял прибыль, проверял качество предоставляемых услуг по записям с камер и вел беседы с управляющими. Все это происходило под звуки одуряющего техно, заливающего своим ритмом первый этаж. Громкость музыки скрадывала хорошая звукоизоляция кабинета местного босса, и уже на третью встречу я научился ее не замечать.

– Я не говорил, что все персонажи истории будут тебе симпатичны, – с иронией подметил седовласый мужчина, наполняя пафосный там-блер[23] для виски обычной водой. Будучи представителем сферы подобного бизнеса, он являл собой одно сплошное противоречие установленным стереотипам – никакого алкоголя, вызывающе броской одежды и вульгарного поведения. Взамен: здоровое питание, официальный костюм и почти джентльменские манеры. В последнее, правда, верилось с трудом – образ «заказчика» квеста, созданный Джереми, все еще сидел у меня в печенках.

– Оставалось надеяться, что моральные уроды не будут присутствовать в твоем повествовании с самого порога, – скривился я.

– Из песни слов не выкинешь. Ты сам ко мне пришел.

Это было правдой. После того, как я вспомнил о своем прошлом, Оуэн ни к чему меня не принуждал и вообще исчез из моей жизни на какое-то время.

Я сам хотел узнать больше и пошел с ним на сделку, условия которой казались мне невероятно лояльными для обеих сторон.

– Пожалуйста, продолжай.

С сыновьями жена обращалась строго, стараясь каждого из них наставлять наравне. Этого Николас не любил. Совершенно очевидным для него был тот факт, что младший, Валериан, ныне достигший тринадцати лет, действительно подавал надежды и заслуживал большего внимания, чем его менее любимый ребенок – шестнадцатилетний Герман. Да, оба его чада принадлежали к полу, по его мнению, лучшему, но со старшим с ранних лет что-то было не так. Хотя и для таких, как считал Николас, в его деле могло найтись место. А потому – черноволосого, тощего и так сильно похожего на мать наследника он со счетов не сбрасывал.

Хлопоты матери-старухи над подросшими «птенцами» начинались с рассвета. Братья, как и положено, обучались всем основным дисциплинам, этикету, стрельбе и конным поездкам ежедневно. Однако участие Ангелины в жизни своих детей было столь вездесущим, что Бодрийяр к своим детям, без присутствия жены, подобраться практически не мог. Безусловно, он пробовал ставить запреты, закрывать дверь в кабинет на ключ и даже грубо наказывать Лину за непослушание. Но сыновья любили свою мать и в такие моменты к авторитету отца относились с сомнением.

Оставался лишь один способ – угостить супругу на ночь дозой бренди с щепоткой нового средства из собственной лавки, а после – выполнить задачу посложнее и встать со слугами. Одурманенная Ангелина, должно быть, проваляется в забытьи до обеда – тем лучше.

Тяжело поднявшись под стук трости колотильщика[24], Николас опустил свои старые, сморщенные ступни на ковер. Утренний холод пробирал его тело, прокладывая себе путь от затылка до поясницы. Но то, что собирался сделать Николас сегодня, наверняка приблизит времена, когда семья наконец сможет позволить себе топить камины круглосуточно. Подобные мелочи тешили жадность хозяина дома, которая и руководила его действиями, не поддававшимися оценке с точки зрения человеческих последствий.

Одно слово увядающей Мари – и сыновей ушли будить. Нянька, должно быть, обнаружит госпожу в крайне нелицеприятном положении раньше нужного и обязательно поднимет на уши весь дом, но Николас к этому времени уже справится с намеченным планом и будет восседать в своем кресле в ожидании наказания супруги за опоздание к завтраку.

Кабинет встретил хозяина дома затхлым запахом, скопившимся с ночи. Слуги еще не успели подготовить комнату к приходу Бодрийяра, а потому – окно пришлось отворять самому. Усиленно скрипя суставами, Николас дернул за старую раму и впустил предрассветный холод в мрачный интерьер. Его богатый стол занимал практически половину комнаты, но без надобности. Хозяин просто любил роскошь и большой масштаб во всем – будь то мебель, шляпа или доход. В любых своих начинаниях он придерживался девиза: «Чем больше – тем лучше».

Книжные полки были заставлены бухгалтерскими журналами и стеклянными пузырьками. Аптекарское дело семьи Бодрийяров шло в гору – и по-другому быть не могло, ведь делом занимался Николас лично. Благодаря умению владельца лавок «Фармация Б.» налаживать контакт с нужными людьми и, главное, оказываться в необходимых местах вовремя бизнес разрастался до настоящей монополии. Люди доверяли семейному ремеслу – и не мудрено: наследие деда обеспечивало не только наличие лекарств от всех недугов, но и особое внимание даже самым бедным покупателям. Но главной причиной растущего бизнеса служили обстоятельства, которые Бодрийяр-старший гордо называл «чистка доброго имени».

Молодой учитель привел детей в кабинет отца через четверть часа и, непринужденно поклонившись, удалился. Бодрийяр никак не мог понять, для чего держали в доме няньку, если он сам нашел двух прекрасных наставников для своих сыновей. Ангелине придется еще раз объясниться с мужем по этому поводу.

– Доброе утро, папа, – с сияющей улыбкой поприветствовал Николаса младший сын.

Как и всегда, Валериан был бодр и буквально источал уверенность в себе. Крепкий парнишка с копной светло-русых кудрей был одет с иголочки, модно причесан и собран. Внезапный подъем не стал для него помехой подобающему внешнему виду. Отец самодовольно улыбнулся: наследник вобрал все лучшие его черты. Стоило лишь поставить отпрыска рядом – и в этом не оставалось сомнений.

– Доброе, раннее… – невнятно пробормотал вечно косматый, напоминающий черта из табакерки Герман. Его высокий рост мог стать большим преимуществом в роду весьма коренастых и крепко сбитых Бодрийяров, но в сочетании с этими астеничными руками и ногами казался абсолютно бесполезным. Николас скривился и перевел взгляд. Одного приветствия старшего ему хватило, чтобы вспомнить о хилом женском теле, что без сознания и цели занимало сейчас общую супружескую кровать.

– Дети, – сухо начал Бодрийяр-старший. – Наше сегодняшнее утро началось с людьми трудящимися, и отнюдь не случайно. Каждый из вас…

Отец замолчал, оставив сыновей в недоумении. Частенько он снижал темп беседы целенаправленно ради того, чтобы сбить с собеседника спесь, однако в этот раз схема сработала бесконтрольно. Бодрийяр-старший не мог начать вещание без трубки, а из-за раннего подъема совсем забыл заблаговременно ее набить.

– И мальчики ждали, пока он засыплет свой табак в полной тишине? Это что, какие-то азы нейролингвистического программирования времен Шерлока Холмса?

Джереми гулко рассмеялся.

– Нет, вот теперь это обычное свинство, Боузи, – он открыл для меня стеклянную бутылочку с газировкой и передал прямо в руки. – Человек действительно может додумать лишнего, если внезапно погрузить его в тишину во время серьезного разговора. Но в данном случае кое-кому раскурить трубку было важнее, чем донести мысль.

– Где-то я это уже слышал, – усмехнувшись, я с удовольствием глотнул сладкой шипучки. – «Почему мое покурить не должно быть важнее твоего вопроса». Так Боб говорит.

Моя реакция откровенно веселила местного босса. Казалось, он был только рад прерываться на комментарии и не погружаться в свои байки с головой. Истинное отношение Оуэна к ситуации выдавала траектория его движений – приближаясь к теме диалога отца с сыновьями, он больше не мог позволить себе просто сидеть на месте. Стоило ему упомянуть Германа, как он начал сновать по кабинету туда-сюда.

– Все нормально, – скорее инстинктивно, чем осмысленно, успокоил его я. – Представь, что мы обсуждаем сюжет нового квеста. Я всегда так делаю. Ты научил.

Оуэн закатил глаза и, наконец, продолжил:

– Каждый из вас достиг возраста, в котором следует знать о предназначении, что подготовлено для вас семьей, – все так же размеренно продолжил Николас, блаженно вдыхая табак крепчайшего сорта. – Сами того не зная, вы занимались, готовились, исправно учились, лишь с одной целью, истоки которой я поведаю вам сегодня.

– Папа, простите, но, должно быть, для таких новостей мы не в полном составе, – негромко заметил старший сын, намекая на отсутствие Ангелины в кабинете.

– Должно быть, паршивец, ты позабыл о розгах, – отец произнес угрозу спокойно, но его улыбка сочилась ядом. – Или предполагаешь, что твои шестнадцать лет дают право перечить старшим?

– Совсем нет, сэр. Простите, сэр, – Герман отступил назад и склонил голову.

– Еще вопросы о составе? – скорее дежурно, чем с искренним интересом уточнил отец. – Скажи мне, Валериан, это в современной школе вас научили такой дерзости?

– Нет, сэр! – бойко держал ответ младший. – Герман переживает за мамино самочувствие, папа. Говорят, ей нездоровится.

Бодрийяр-старший опасно загоготал.

– Такие размышления несвоевременны, однако, ближе к теме нашего разговора. – Отец, наконец, отложил трубку и сложил свои сморщенные пальцы домиком, оглядывая детей исподлобья. – Если бы твой брат учился семейному делу, а не потрошил зверье, как дамочка, он бы уже знал, что женщина, которая зовется вашей матерью, болеет лишь постоянной истерией,[25] и только.

Валериан, казалось, не понял отца, а потому замолчал. Его брат был чуть старше, а потому распознал насмешку над женской природой и поник окончательно.

– С позволения Германа, – Николас продолжал едко задевать сына, подкрепляя его смятение, – я вернусь к причине нашего собрания. Мой отец и ваш покойный дедушка, подаривший нашей семье дело жизни, начал мое обучение в «Фармации», когда мне исполнилось десять лет. Я же, отдавая честь реформам, дал вам обоим возможность посещать школу, о чем неоднократно пожалел.

Мальчики переглянулись. Несмотря на то, что ни один из них не мог сделать сознательного выбора в пользу школы главным образом потому, что обучение начиналось в пять лет, теперь они ярко ощущали вину перед отцом за потраченное время.

– Однако мудрость гласит, что потерянного времени не воротишь. Поэтому пустые разговоры мы заменим делом. – Бодрийяр-старший осмотрел сыновей по очереди. – Завтра мы начнем ваше обучение. Сначала общее, затем для каждого свое.

В отцовском кабинете повисла пауза. Потерявшийся в мыслях Герман ощущал, что сказанное содержало в себе намного больше подвоха, чем казалось на первый взгляд. Но привычка брата угождать родителям никак не сходилась с его собственными мрачными мыслями.

– Что за чудесные вести! – Валериан смело сделал шаг вперед, одаривая отца своей обезоруживающей улыбкой. – Мы, право, благодарны вам за возможность стать частью семейного ремесла! Не расскажете ли вы нам побольше, папа?

– Ну, разумеется. – Николас отказывался замечать откровенную лесть отпрыска, причисляя его возгласы к истинному восхищению собственной персоной. – Благо, сыновей у меня двое, и каждому найдется дело по рангу, которое сделает из них не мальчиков, но мужей.

За высокой дубовой дверью в личное убежище главы семьи послышался ропот. Старик нахмурился, догадываясь о возможных причинах лишнего шума, и спешно поднялся, стараясь поскорее завершить разговор. Самое важное еще не было озвучено.

– Наш маленький Вэл… – упомянул он младшего практически ласково. – В большом и неизменно светлом будущем «Фармации Б.» возьмет на себя главенствование. А потому ему предстоит поучиться ведению дел прибыльных, выучить «Фармакопею», погрузиться в труды великих наставников Джека Бодрийяра, Бутов… и, впрочем, многое другое.

Валериан склонил голову перед папой, как при чинном приветствии. Но Герман стоял достаточно близко и даже из-под свесившейся копны светлых кудрей мог распознать довольную ухмылку. На сей раз разыгрывать театральные вздохи радости брату не приходилось, а потому его восторг от очевидного превосходства над старшим украсил юное лицо сам собой. Нелюбимый отпрыск Николаса прекрасно знал о том, что Валериан находился в вечном фаворе отца, и благосклонности не ждал. Напротив, когда речь заходила о потенциальных делах «Фармации Б.», шестнадцатилетний Герман Бодрийяр предпочитал держаться подальше. Он чувствовал, что работа с родителем ничего хорошего ему не принесет.

Тем временем шуршание за дверью кабинета усиливалось и превращалось в отчетливые звуки быстрых шагов. Не медля, старик повернулся к тому, кто унаследовал так ненавистные им материнские черты, и быстро проговорил:

– Герман, в свою очередь, займется работой, которая позволит нам сохранить высокую востребованность и, несомненно, поддержит как мое главенствование, так и Валериана, – Бодрийяр-старший выдавил еще одну ядовитую улыбку в адрес своего сына, скрывая ее за учтивым кивком. – Его деятельность, практически незримая для чужих глаз, но, бесспорно, важная для общего успеха… будет заключаться в очистке нашего доброго имени от всякого смрада, который неизбежно преследует тех, кто движется вперед.

Болезненно бледное лицо наследника озарилось тревогой. Он не знал, о чем именно говорит отец, но ощущал, что истина превзошла все самые худшие его предположения.

Однако не успел сын ответить, как дверь, скрывающая тяжелую беседу от лишних слушателей, наконец, отворилась. Первой показалась нянька Мари, ведущая под руку ослабленную, вялую и бледную хозяйку.

– Мама! – испуганные сыновья кинулись к Ангелине, скорее перекладывая ее тонкие руки на свои плечи.

Николас брезгливо фыркнул, предполагая, что в этот раз, должно быть, преувеличил дозировку эликсира, сдабривая бренди наспех.

– Вы не сделаете этого, мистер Бодрийяр, – осипшим голосом произнесла Ангелина. В ее тоне читалась мольба, но намерения были твердыми и решительными. – Вы не можете так поступить с ребенком.

– Я могу все, моя дорогая миссис Бодрийяр, – парировал ее супруг, с неприкрытым отвращением всматриваясь в супругу. – Вопрос в том, что можете вы? Удержаться от лишнего стаканчика бренди, право сказать, для вас проблема. Еще большая – привести себя в должный вид, прежде чем являться в мой кабинет без приглашения.

Ангелина пошатнулась, и Мари не смогла сдержать взволнованного вскрика. Но Николас не двигался с места. По правилам дома, жена не могла даже присесть без одобрения мужа, а потому сыновьям и няньке приходилось поддержать ее под руки, пока беседа не будет окончена.

– Я знаю, что вы хотите от старшего, и так не должно быть, – повторила миссис Бодрийяр, теряя последние силы. – Он не предназначен для этого, мы можем найти ему дело лучше!

– Лучше?! – стремление отца держать ложно достойный образ перед сыновьями было велико, но отнюдь не бесконечно. Старик повысил голос, и по его рыхлым щекам недобро заходили желваки. – Да то, чем станет заниматься ваш ненаглядный Герман, для него должно быть делом высшей чести. Он примет это с достоинством, и все тут!

Старший сын прижался к матери, давая ей большую опору. Силы покидали ее стремительно, но она все еще продолжала держаться в сознании и спорить с супругом.

– Я не позволю вам. Делайте, что хотите со мной, но я не позволю!

Отчаянно выкрикнув последние слова, Ангелина вконец обмякла. Герману на миг показалось, будто отцовский кабинет странным образом разросся до невероятных размеров, а затем съежился и стал невыносимо маленьким, отдаленным, после чего начал расплываться. Юноша пытался сморгнуть наваждение, и сквозь него услышал лишь крики отца.

«Полюбуйся, какой из-за тебя стала мать! Ты доволен?!»

«Мари, уведи его с глаз моих! И уложи уже эту истеричку, ей-богу!»

Сколь ни старался старший сын Николаса, пространство вокруг все никак не собиралось воедино. Он опустил голову, уткнув глаза в отполированные дубовые доски пола, а затем вновь поднял взгляд. Стены, окно, мебель и даже суетящиеся члены семьи оказались на месте. Вот только знакомый грузный силуэт отца теперь превратился в гигантскую, темную и липкую громадину, истекающую черной гнилью. Она двигалась невероятно медленно, оставляя за собой текучие следы зловонной жидкости, которая заполняла кабинет.

Но ужас пробрал Германа до самых пят, когда вязкая субстанция открыла свою пасть и проревела: «Я сказал: уведите его!»

– Боже, – я поморщился, допивая остатки газировки, и непроизвольно икнул. – Не хватает костра и лагерных песен под гитару. Для пущей убедительности тебе стоило зажечь фонарик на смартфоне и подсвечивать им лицо.

Джереми стоял ко мне спиной и что-то внимательно рассматривал за окном на протяжении последних десяти минут. Тот на мою колкость лишь дернул плечами и хмыкнул, но не повернулся.

Я хотел пошутить что-то еще про великого Говарда Лавкрафта, но мою мысль прервал стук в дверь кабинета Оуэна. От неожиданности по моему телу пробежали мурашки. Да уж, нагнетать обстановку этот человек умел.

– Войдите.

На пороге оказался уже хорошо знакомый мне управляющий клуба Шон. Этот парень чем-то напоминал более сговорчивую версию моего коллеги Рика. Он разбирался в технических вопросах, хорошо знал свою работу и был таким же долговязым и угрюмым, но лишь когда молчал. Стоило нам завести бессмысленный диалог, состоящий из дежурных приветствий, он становился любезным гидом по миру развлечений и был готов показать мне все закоулки хором Джереми и рассказать о хозяине байку-другую.

– Простите, что прервал. – Шон кивнул мне в знак приветствия и уткнулся взглядом в спину Оуэна. – Тебя спрашивают внизу, привезли поставку для бара.

– Ничего, я сейчас подойду, – босс все еще считал происходящее за окном чем-то невероятно увлекательным и говорил через плечо.

– Принести что-то? – любезно предложил управляющий и вновь повернулся ко мне. – Боузи?

– Мне ничего не нужно. Дугласу можешь повторить.

Парень тонко уловил несговорчивое настроение руководства и спешно покинул кабинет. Я потупил взгляд. Тишина в чужом пространстве начинала давить.

– Слушай, если ты обиделся на мои слова про лагерь… Это просто шутка.

Джереми резко развернулся ко мне, и я успел запаниковать. Но на его лице сияла доброжелательная улыбка.

– Нет, что ты. Было смешно. – Он поднял свой бокал с водой, отпил немного и затянул галстук потуже. – Мне придется отойти. Это займет не менее получаса, но ты можешь пока посмотреть сериалы. У меня там подписка на что-то, я ею не пользуюсь… В общем, располагайся.

Оуэн указал на огромный телевизор, висевший на противоположной стене от его рабочего стола. Несмотря на то, что идея посмотреть какой-нибудь блокбастер на таком экране мне льстила, я прежде рационально проверил свой смартфон.

На часах было три часа ночи.

Желание опробовать домашний кинотеатр уныло перебивалась необходимостью быть на рабочем месте уже через шесть часов. В очередной раз я был благодарен обстоятельствам за сложившуюся ситуацию – в ночное время многое сглаживалось, и я практически забывал, что нахожусь не в гостях у лучшего друга, а на работе у противного мистера О, который успел знатно попортить мне нервы.

– Э, нет, пожалуй, пора вызывать такси. У нормальных людей рабочий день начинается утром, – я неловко поправил шапку на голове, пряча под нее особенно буйные локоны. – Но спасибо, конечно.

– Без проблем, Боузи. Шон проводит тебя до машины.

Джереми протянул мне руку, я отшатнулся. Слегка нервно усмехнувшись, он показал на себе, что хотел поправить шапку за моим ухом.

Я справился сам и, вновь потупив взгляд, зарылся в приложение такси на своем смартфоне.

– Доброй ночи, Боузи. – Оуэн дошел до двери и открыл ее, впуская в кабинет оглушающий бит. – Напиши, когда доедешь домой.

Мы попрощались. Проводив силуэт владельца клуба взглядом, я принялся вбивать в окно заказа такси адрес места, которое теперь приходилось называть домом.

Глава 2

Прославленный хэнсомский[26] кэб отвратительно привычно трясло. Мать и два ее ненаглядных чада ютились в кабинке, рассчитанной для поездки лишь двух пассажиров, и напряженно молчали. Скорейший путь в город регулярно взимал свои жертвы то в виде испачканных юбок Ангелины, так и не научившейся толком подсаживаться даже с помощью кучера, то в виде вынужденного тесного контакта между членами семьи. Но ни одна из этих трудностей не могла повлиять на убежденность Бодрийяра-старшего в том, что загородная жизнь идет на пользу домашним, добрая половина которых имела неисправимую мертвенную бледность.

– Можно подумать, что ты записываешь аудиокнигу, – смешливо проговорил я и отжал палец от сенсорного экрана своего смартфона.

Голосовое сообщение дошло до адресата с булькающим звуком, а после – было мгновенно прослушано.

– Не от тебя, мальчик, я ожидал услышать столько скептицизма. Словно тебя это и вовсе никогда не касалось, – голос Джереми в ответе звучал слегка разочарованно.

Он все еще не мог смириться с тем, что наш опыт представлял собой абсолютно разное «погружение», и настолько понятных и четких картинок прошлого я не видел никогда. Обилие деталей во всех его рассказах действительно вызывало ощутимое подозрение, но наши разговоры избавляли меня от чувства абсолютного сумасшествия, в котором я провел последние месяцы. Цель нашего общения медленно, но верно выходила за пределы желания «просто узнать правду» и превращалась в навязчивую потребность иметь контакт с тем, чья наважденность подчеркивала мою адекватность. Возможно, такое взаимодействие с новым знакомым нельзя было назвать чистоплотным, однако за свои игры Оуэн пока прощения не заслужил.

– Ты можешь погрузиться в новинку от Майка Фланагана[27], если тебе так хочется сказок про призраков. Я видел рекламу. – Я не отвечал, поэтому интонации моего собеседника стали жестче. – То, что я рассказываю, не фантазия и не бред – и тебе это отлично известно.

– Какой ты обидчивый, боже мой! И так любишь голосовые. Я бы сказал, все это вам не к лицу, господин «мне пятьдесят два, я не знаю, что такое мЭмы».

Я увидел, что Оуэн выбирает нужный стикер в меню мессенджера. Должно быть, меня ждало что-то совершенно невообразимое.

Ответом на мой язвительный комментарий стал кровожадный кролик из хэллоуинского стикерпака. Животное злобно смеялось и демонстрировало невесть откуда взявшиеся вампирские клыки.

– Ева изменилась за лето! – коротко прыснул я в микрофон.

– Ты будешь отвлекать меня от работы или слушать, Боузи? В отличие от тебя, я не могу валять дурака на удаленке, – тоном учителя отчитывал меня «мистер О».

– Да, давай, а то еще пойдешь жаловаться… – В этой шутке была доля правды. Не до конца доверяя Джереми, я не был уверен в том, что он не пересылает наш диалог Бобу для пущего веселья.

Промозглая погода заставляла Германа ежиться. Он то и дело пытался вглядеться в мутное стекло небольшого окошка в боковой стенке экипажа, но крупные капли беспощадно смазывали обзор. Вступившая в свои права осень все пуще врывалась в кабину потоками холодного ветра, и услужливый кучер вновь обратился к Ангелине откуда-то сверху:

– Мадам, может, занавес-то вам опустить?

– Нет! – в очередной раз протестовала она. – Упаси боже, оставить нас без воздуха, наедине с заразой!

Валериан рассмеялся и, слегка наклонившись вперед, переглянулся с замерзающим братом.

– Мама, да нет здесь отца, чтоб так волноваться о проветриваниях! Скорее Герман сляжет от того, что его тощая тушка промерзнет.

– В следующий раз, Вэл… – ехидно ухмыльнулся старший. – Последую твоему примеру и съем вторую порцию за обедом.

– Бери отцовскую, когда готовить будет твоя ненаглядная Мари! Никто кроме тебя ее стряпню отведать не решается, – не отставал мальчишка, задорно перекидывая свои светлые локоны со лба.

Мать схватила отпрысков за плечи, плотно прилегающие к ней с обеих сторон, и горячо зашептала:

– Немедленно прекратите так себя вести, оба! От мистера Бодрийяра вам бы уже досталось на орехи!

Валериан позволил себе тихо прыснуть и спешно отвернулся. Герман виновато улыбнулся матери и погладил ее по руке.

– Не переживайте, мама, – успокаивающе проговорил худощавый юноша. – Его действительно здесь нет.

И нерадивой супруге, и похожему на нее ребенку в этом доме доставалось поровну. Эти обстоятельства особенно роднили Ангелину с чадом и порождали множество общих секретов, о которых было принято говорить только наедине.

За исключением разве что няни Мари, которая помогала миссис Бодрийяр растить мальчиков и любила их как своих собственных.

Сельские пейзажи сменялись городскими. Центр пребывал в своем расцвете: в каждую поездку, в уже хорошо знакомых окрестностях, можно было заметить новые продовольственные лавки, ателье и парикмахерские. Среди каскадов серых зданий виднелись и вывески новых аптек: такие мелкие закутки едва ли можно было отнести к конкурентам дела всей жизни Бодрийяров, но и они беспокоили Николаса, который лицезрел их ежедневно, добираясь до работы тем же путем. Каждого из начинающих он знал по именам, наведывался к ним в гости и нередко, в открытую, намекал домашним, что после его визита – некогда, быстро набирающее обороты дело новичка будет закрыто.

Роль аптечного ревизора, хоть и была обоснована наследием деда Бодрийяра старшего – Джека (которого причисляли к родоначальникам фармацевтического предпринимательства), все еще вызывала громкие сомнения у местных. Ходили слухи, что Николас прибегает к не самым чистоплотным методам убеждения, когда приходит к коллегам. Впрочем, о таких байках отец рассказывал семье с громким смехом, приговаривая, что «зеваки готовы разнести любую сплетню, только бы очернить его добросовестный многолетний труд». Сыновьям неоднократно говорили, что те должны быть благодарны богу за свое честное происхождение, и сомнений в том, что родитель положил все силы на то, чтобы растить потомство в достатке, не оставалось.

Ангелина спорить с супругом не осмеливалась. Приняв фамилию мужа, она смиренно взяла на себя работу, которая полагалась ей по статусу. В первый же год семейной жизни женщина присоединилась к травницам, которые снабжали семейную фармацию сырьем для изготовления эликсиров. Каждое утро вторника дамы собирались в просторной гостиной хозяйского дома и, прихватив свои корзины, отправлялись на променад в окрестные поля и перелески.

Тем временем аптекари в центральной лавке принимались за работу еще раньше. Провизоры и их ученики – готовили микстуры, толкли порошки и обкатывали пилюли по заказам больных еще с ночи для того, чтобы предоставить необходимые лекарства посетителям в начале рабочего дня.

За монополией Бодрийяров стоял объемный труд большого количества человек, каждый из которых работал в фармации уже несколько лет и нередко передавал свою должность в прибыльном месте из поколения в поколение. Миссия любого сотрудника в деле была давно понятна и определена заранее, а введение Валериана и Германа в трудоемкий процесс было лишь вопросом времени и их взросления.

Кучер притормозил лошадь, как только кэб достиг промышленного района. Компания рослых мужчин перетаскивала груду ящиков через дорогу, перегораживая путь прохожим и транспорту.

Сверху послышался стук.

– Мадам, придется постоять, – голос учтивого кэбмена звучал утомленно. Казалось, он и сам был не рад непредвиденным задержкам в пути. – Да прикройте носы! Здесь только занавес и поможет, а вы его опускать не желаете.

Ангелина словно по команде начала нервно ощупывать пояс платья в поисках платка:

– Миазмы! Валериан, Герман, немедленно прикройте лица!

Сыновья переглянулись – по обочинам улицы клоками собирался неестественно белесый туман, но никакими зловониями он не сопровождался.

– Мама, да это просто дым! Ничего в нем нет. Давайте опустим это полотно, и все тут, – беспечно протестовал младший.

– Сию минуту прикройся!

Голос матери звучал надрывно. Она тряслась всем телом, продолжая искать заветный кусочек ткани, тем самым практически вытесняя детей из кабины. Вэл, изрядно напуганный таким поведением родительницы, поспешил спрятать нос в жесткую ткань жакета на сгибе локтя. Когда платок все же был обнаружен, женщина спешно закрыла лицо старшему сыну, а сама уткнулась в плечо его плаща, зажмурившись так, словно в тумане прятался по меньшей мере ядовитый монстр.

– Миазмы… – я усмехнулся, стартуя запись нового голосового сообщения. Рассказ Джереми прервался из-за рабочей встречи, и я решил, что могу, наконец, оставить свой комментарий. – Миазмы – это то, что я чувствую сейчас от соседа снизу. Он жарит лук, и запах поднимается сюда. Вот это миазмы! Вся общага из них состоит. А вообще, если они так боялись заболеть, то почему же действительно не могли прикрыть эту карету? Ничего я не понял.

Я поднялся с кровати, все еще чувствуя слабость в ногах, которая привычно настигала меня после очередного рабочего марафона. Когда «Исповедь» была достроена, все игры разума отошли на второй план, и мое здоровье значительно улучшилось. Но правильно выстраивать свою нагрузку на квестовом производстве я так и не научился.

Нарушению режима также способствовали наши с Джереми бдения. Все они проходили в позднее, почти ночное время и вынуждали меня проводить как минимум одни бессонные сутки в неделю. Выпивая по четыре кружки кофе после разговоров с Оуэном, я брел на смену, вяло, но с готовностью – принимал звонки от клиентов, искал наполнение для комнатных вселенных и бесконечно оправдывался за свое состояние перед Риком и Джией. Когда я возвращался домой, фаза сна отступала, и я вновь отправлялся к своему бывшему заказчику за новой порцией баек. Личный выбор запирал меня в новый замкнутый круг, но на этот раз – каждый виток поступающей информации давал мне ощущение того, что моя жизнь наконец представляет собой хоть какой-то интерес. То предложение, которое поступило мне от «родственника» из прошлого, предполагало собой скромную плату. Он обещал рассказать все, что знает, а я должен был во что бы то ни стало дослушать до конца и не прерывать цикл взаимодействий раньше намеченного финала. Я собирался сдержать обещание, но с тем, что все никак не мог поверить в «сказания белого бычка», ничего не мог поделать.

Выстраивать дисциплину в одиночку я не умел. Комната в общежитии, которую мне любезно предоставил Джим после того, как переехал к той самой девушке-шатенке (после его выхода из больницы я, наконец, поинтересовался ее именем. Оказалось Энни), была в половину меньше нашей квартиры с Иви и представляла собой практически пустой закуток без мебели и вещей. Джим свез свое барахло еще в день моего приезда, три месяца назад, а я за собственной поклажей все никак не мог вернуться. Противоречивые чувства, состоящие из обиды, недоверия и разочарования, сформировали мое новое отношение к той, с кем я вырос, и словно окончательно перечеркнули все то хорошее, что мы пережили вместе.

Ив бы сказала, что она сменила свой белый цвет на черный для меня, ведь в других оттенках окружающий мир я воспринимать не умел. И, пожалуй, я бы не стал с ней спорить. Какими бы ни были мои нынешние отношения с Оуэном, ее предательство лишь подчеркивало то, что в этом мире еще не появилось человека, которому бы я мог довериться полностью.

Мои размышления прервало новое уведомление.

Остаток пути до отцовской лавки прошел в тишине. Невидимая угроза на дороге, казалось, полностью вымотала и без того нервную Ангелину, которая теперь могла лишь молча ждать неизбежной встречи с супругом, возлагая свою страдающую от мигреней голову у старшего сына на плече.

Большая вывеска с витиевато-гордой надписью «Фармация Б.» высилась над витринными окнами. Еще издалека внимание прохожих привлекали четыре пузатых бутыля с разноцветным варевом, которое символизировало жидкости человека соответственно гуморальной теории[28]: кровь, флегму, а также желтую и черную желчи. Возле сосудов дежурил ученик провизора с палкой в руке – он то и дело помешивал растворы, избавляя насыщенные оттенки от сгустков и расслоения.

Сапожки миссис Бодрийяр коснулись брусчатки лишь после того, как сыновья и кучер буквально спустили ее на землю в шесть рук. Долгое путешествие подчеркнуло ее бледное лицо пущей усталостью, но стоило женщине крепко встать на ноги – она принялась подгонять мальчиков что есть мочи:

– Скорее! Оба! Уже опоздали!

Взяв мать под руки, Герман и Валериан спешно повели ее к главному входу. Стоило семье ступить за порог аптеки, их приветствовал невидимый дверной колокольчик.

– О, душа моя! И дети с вами! Какое радостное утро!

Человек, который был невыносимо похож на Николаса Бодрийяра, но абсолютно точно им не являлся (потому что тому такие слова были едва ли известны), нежно обнял Ангелину и оставил целомудренный поцелуй на ее ладони. Каждого из отпрысков он погладил по голове.

– Все сюда! – декламировал старик. – Моя семья здесь!

Старший сын нахмурился и сделал шаг назад. Такое поведение отца пугало его не меньше, чем недавняя утренняя сцена в его рабочем кабинете.

За длинными прилавками в ту же секунду начали появляться сотрудники фармации, собирающиеся на зов хозяина из рабочих зон, скрытых от глаз простых посетителей. Среди них: два мужчины возраста Николаса в строгих костюмах, которые, должно быть, и были провизорами, три юноши в одинаковых белых рубашках со стоячими воротниками и коричневыми фартуками – очевидно, входящие в ранг подмастерий, и два высоких, крепких рабочих, чья форма намекала на то, что они занимаются грязной работой. Каждый из них старался улыбаться так приветливо, как мог, но вряд ли хотел, – оттого создавалось ощущение, что за ушами у постояльцев аптеки были спрятаны ниточки, за которые кто-то усердно тянул, рисуя на их лицах самые неискренние улыбки из всех возможных.

– Моя дорогая! – тающий от собственной елейности Николас вновь взял руку скукожившейся от тревоги супруги в свои ладони. – Мы безмерно благодарны вам за проделанный путь. Теперь: мальчики останутся, а вы скорее поезжайте обратно. На вас нет лица!

– Ну что вы, я, пожалуй, останусь… Как же они доберутся обратно? – еле слышно бормотала Ангелина, стараясь не встречаться взглядом с мужем.

– Со мной доберутся чудесно! Мы прибудем так скоро, что вы не успеете даже допить свой послеобеденный чай. – Бодрийяр-старший улыбнулся подчиненным и одарил жену ледяным взглядом, видимым лишь стоящим рядом и не предполагающим возражений. Теперь в том, что тот отец, которого знавала семья, был на месте, сомнений не оставалось. Старик вновь обернулся к работникам, обращаясь к парнишке, что дежурил у бутылей: – Уилли! Собери миссис Бодрийяр травяную настойку в дорогу, для здоровья ее легких. Должно быть, воздух в городе неблагоприятно влияет на ее слабый организм.

Конопатый и вихрастый Уилли обладал еще более болезненным оттенком кожи, чем тот, что был присущ темноволосым членам семьи Бодрийяров. Подмастерье был рыж, словно бестия, но синева, пробивающаяся сквозь его бледность, не оставляла простора для старомодных размышлений о магическом происхождении. Его вид действительно нельзя было назвать здоровым – должно быть, постоянная работа с токсичными веществами брала свое. Однако двигался парень довольно шустро. Услышав приказ владельца, он то ли от страха, то ли от неожиданности подпрыгнул и стремглав унесся прочь. Заполняя повисшую паузу от ожидания, Николас предпочел не терять времени и начать знакомство.

– Мальчики! – обратился отец к сыновьям так, словно Ангелина уже покинула фармацию и отсутствовала на месте. – Перед вами лучшие мастера своего дела в городе, за это я ручаюсь.

Имея в виду двух пожилых мужчин, Бодрийяр-старший подошел к провизорам и представил каждого из них поочередно:

– Мистер Альфред Ноббс, – отец указал на старика с элегантным пенсне в позолоченной оправе на носу, и тот сиюминутно застыл в полупоклоне. – Учился у господина Джека Бодрийяра. С тех пор Альфред – наш несомненный образец для подражания. Благодаря его знаниям и умению слушать гостя все отпускаемые нами эликсиры точны и действенны. Разбуди его ночью – расскажет «Фармакопею» наизусть.

Валериан поспешил отвесить ответный полупоклон провизору и незаметно придавил ногу старшему. Внимание Германа было направлено совсем мимо рабочих за прилавками и, скорее, концентрировалось на любопытном образце аптекарских весов, стоящих на поверхности одной из боковых витрин.

Николас усиленно делал вид, что не замечает рассеянность сына точно так же, как и присутствие жены, и предпочел продолжить:

– Мистер Карл Эггерт, – Бодрийяр-старший особенно хитро улыбнулся, представляя второго джентльмена в возрасте, чья старческая наружность выделялась разве что огромной бородавкой на правой щеке. – Ученик прямых конкурентов нашего начинателя. Он вел свое обучение у Джона и Джесси Бутов, но, встретив господина Джека, принял правильное решение и продолжил свою блестящую карьеру в «Фармации Б.». Мистера Эггерта вы не найдете в зале, но обнаружите в мастерской – под его чутким наблюдением и собираются волшебные настойки, толкутся порошки, вырезаются пластыри и прочее и прочее… все то, чем славится наше дело!

Второй старик казался куда менее приветливым с виду, а потому его дежурная улыбка спала одной из первых. Получив несколько приятных комментариев своему статусу, он удосужился лишь кивнуть Николасу. Взор мистера Эггерта был направлен в сторону прибора, от которого все не мог оторваться Герман. Юноша практически осмелился протянуть руку к золотым чашам, но Карл, наконец, заговорил:

– Эти весы настроены очень точно, – монотонно отчеканил он, не смея сделать открытое замечание сыну хозяина.

– Герман, – продолжая фальшиво улыбаться, сквозь зубы прошипел отец. – Не будешь ли ты так любезен обратить свое внимание на старших?

Разрушая почву для надвигающегося конфликта, в зал вернулся Уилли. Он сжимал в своих длинных пальцах крепко закупоренный зеленый пузырек, наполненный до краев коричневой жидкостью. Учтиво поклонившись, он протянул сосуд Ангелине:

– Извольте принимать перед сном ежедневно, мадам. Двух капель достаточно.

– О, Уилли! Ну как же ты вовремя! Как раз хотел представить вашу могучую троицу. – Николас язвительно улыбнулся, уже приобнимая жену за плечи, поскольку пребывал в полной готовности ее выпроводить. – Мальчишки в фартуках – подмастерья мистера Эггерта и мистера Ноббса. Тот, что так любезно принес настойку без задержек – как вам теперь известно, – Уилли. А два других – Бобби и Тимми.

Услышав свои имена, ученики провизоров, словно по команде, низко склонили головы перед детьми Бодрийяров. Хорошенько рассмотреть их лица издалека было сложно, потому как юноши то и дело смотрели в пол и держались отдаленных мест зала, а представить каждого из молодых сотрудников отдельно Николас нужным не посчитал. Герман, теперь предпочитавший держаться подальше от всех прилавков, приметил, что Тимми был шатеном, а Бобби имел такой же черный оттенок волос, как у него, и был значительно кучнее двух своих коллег. Знакомством такую встречу назвать было нельзя, однако отличать парней хотя бы по их макушкам уже было возможно.

– Уилли, будь же хорошим мальчиком до конца! Пойди на улицу, возьми для миссис Бодрийяр кэб да усади ее там покрепче.

Николас опустил на ладонь подмастерья маленький кожаный мешочек и смело передал ему жену из своих рук, словно эстафетную палочку.

– Хорошего пути, дорогая! – вновь показательно поцеловал ладонь супруги Николас.

– До свидания, мама, – хором проговорили сыновья, с беспокойством наблюдая за тем, как неохотно ведомая учеником провизора Ангелина оставляет лавку.

Мать, впервые добровольно расстающаяся с детьми на такой долгий срок, тревожно оглядела своих отпрысков и, наконец, скрылась из вида, закрывая за собой входную дверь в «Фармацию Б.».

Отец повернулся к мальчикам, а лицо его сменилось с приторно-вежливого на смиренно-довольное. Казалось, напряжение спало с его старческой спины, и этого расслабления он ждал довольно долго.

– Должно быть, вы заметили, что знакомство еще не окончено, дети. – Бодрийяр-старший махнул рукой, и два грузных парня, которые молча подпирали собой шкаф с пузырьками и бутылочками последнюю четверть часа, подошли к хозяину и встали за его спиной. – Это – братья Вуйчич. Они не слишком разговорчивы, но это и не входит в их список обязанностей. Валентин и Владан заботятся о нашей безопасности и в скором будущем будут работать с Германом.

Подчеркнув последние слова, Николас угрожающе улыбнулся старшему сыну, наблюдая за его реакцией. Тот лишь нахмурился и еще сильнее побледнел, не решаясь давать никаких комментариев сложившейся ситуации. Он внимательно осматривал тяжелые фигуры братьев, лица которых не выражали ничего, кроме прямой угрозы, которая, казалось, распространялась не только на недоброжелателей, но и на всех присутствующих.

Валентин и Владан были близнецами, и их схожесть выражалась не только в грубых, словно наспех собранных ленивым творцом чертах лица, но и в боевых травмах. У каждого из Вуйчичей был неоднократно сломан нос, на мягких тканях читались зажившие порезы, а под глазами залегли суровые темные тени, свидетельствующие о ночном или же вовсе круглосуточном образе жизни. Одежда громил соответствовала их типу работ и социальному классу, которому они наверняка принадлежали: мятые, клетчатые фермерские рубашки, небрежно накинутые серые жилеты и практически не повязанные, свободно болтающиеся галстуки. Даже садовник Бодрийяров обязан был держать свой подержанный гардероб в порядке, а потому такая свобода образов не на шутку удивляла. Казалось, этим подчиненным Николаса было дозволено намного больше, чем всем остальным.

– Здравствуйте… – значительно робее обычного произнес Вэл.

Герман продолжал сохранять молчание, пытаясь впитать в себя тот смысл, что отец закладывал во фразу о совместной работе.

– Герман, а ты у нас проглотил свой острый язык, позволь узнать? – слегка повысив голос, обратился к старшему начинающий раздражаться отец. – Или люди рабочего класса не милы такой белоручке, как ты?

– Отец, да Герман просто немного утомился… – начал было привычно защищать брата Валериан.

– Утомился! Да как же! – резко перебил младшего сына Николас. – Сейчас посмотрим, как…

Нарастающую гневную тираду отца прервал дверной колокольчик.

– Добрый день, господа, – послышался мягкий женский голос со стороны входа. – Мистер Бодрийяр, ваша гостья – на месте.

Вэл спешно повернулся к брату, схватив того за руку. Пользуясь тем, что хозяина аптеки отвлекла неожиданная посетительница, он отвел Германа подальше, за прилавок, и горячо прошептал:

– Очнись, братик! Ну ты чего, уснул?

Взгляд худощавого юноши, еще несколько мгновений назад прикованный к братьям Вуйчич, был обращен на женщину, что теперь разговаривала с их отцом. Однако о поле посетителя парень мог догадаться лишь по звуку голоса, который наделе выходил из склизкой красной массы, лишь отдаленно напоминающей человеческий силуэт.

– Кто это?.. – еле шевеля губами, произнес застывший Герман.

– Не знаю! – Валериан потряс брата из стороны в сторону, пытаясь привести того в чувства. – Но, кажется, она идет сюда, не забудь принять руку и поздороваться!

Кровавое существо, на сей раз почти не похожее на то, что уже возникало перед Германом на месте отца, двигалось плавно, огибая своим эластичным, немыслимым естеством торговые стойки, и направлялось прямо к отпрыскам Николаса. Еще мгновение – и прямо перед носом Валериана возникла длинная когтистая лапа, с кончиков которой густо спадала бордовая жидкость, заливающая стеклянную поверхность прилавка. К ужасу старшего брата, младший самозабвенно поднес уродливую конечность к губам, пачкая свое лицо в нечистотах.

– Меня зовут миссис Доусон, Валериан, – услышал Герман женский голос откуда-то из глубины массива красного чудовища. – А ты, должно быть, Герман?

Последним, что увидел старший сын Бодрийяра, были когти монстра, тянущиеся к его лицу. Он отступил назад, всем телом вжимаясь в полку с множеством бутыльков, пытаясь отстраниться от наваждения, что застилало его сознание.

Послышался звон стекла, а после – пространство вокруг заполонил резкий, стойкий запах.

– Благодари Бога, что это была карболка[29], а не лауданум[30], паршивец! – откуда-то издалека послышался голос отца.

Я отложил телефон. Детализированность рассказов Джереми росла в геометрической прогрессии, и я вновь не мог избавиться от ощущения, что меня водят за нос. Я точно знал, что Герман Бодрийяр, его племянник и особняк с названием МёрМёр существовали, равно как и почти немыслимая но все же существующая связь Оуэна и меня с этими людьми. Однако, когда речь заходила о подробных описаниях галлюцинаций человека, которого не было в живых уже два столетия, со скептицизмом становилось бороться все сложнее.

Я и сам видел многие вещи, но никогда такими, какими они были на самом деле. Размытые силуэты, невнятные эпизоды, конкретные ключевые детали… Все это могло загораться в памяти, словно редкая вспышка от заброшенного маяка, но составить пошаговую историю из последовательных действий я был не способен. Разве что каждое из своих видений мне бы приходилось записывать в течение многих лет. Этот мужчина же, в свою очередь, описывал давно ушедшее так, словно пересказывал мне сюжет своего любимого, сто раз пересмотренного фильма.

Может быть, фантазии Джереми и вовсе не имели ничего общего с реальностью и являли собой выдачу желаемого за действительное? Кем был этот человек? И что ему на самом деле было от меня нужно?

– Я помню наш уговор, – нерешительно начал я запись нового голосового, измеряя небольшое пространство комнаты шагами. – Но я искренне не понимаю, как ты можешь помнить такие детальные описания всех этих мест, монстров… Всего! Я продолжу слушать. Но, не могу заставить себя верить тебе безоговорочно. Так как наш разговор откровенный – ты должен об этом знать.

Время близилось к полуночи, и рабочий день Оуэна был в самом разгаре. Однако его ответа не пришлось долго ждать.

– Мне и в голову не приходило, что ты забыл о моей медицинской карте, – открыто усмехался он, намекая на находку Константина в психдиспансере. – Ты считал себя сумасшедшим, когда восстанавливал память, однако вокруг тебя были люди, Боузи. Вокруг меня не было никого, кроме врача. То, что ты пережил, коснулось меня в трехкратной форме. С большой разницей в том, что добрые дядюшки не бросались мне на помощь с объяснениями о том, что на самом деле произошло. Доброй ночи.

Поджав губы, я закончил прослушивание и поставил телефон в авиарежим. Впервые в жизни мне пришлось оказаться на противоположной стороне. Я так яро боялся стать для всех сумасшедшим, что теперь с готовностью отрицал то, что не был способен понять сам.

Возможно, мне стоило быть милосерднее.

Глава 3

– Дорогуша, – язвительно цедил Джереми, обращаясь к девушке, которая выглядела в точности как любая бьюти-блогерша с количеством подписчиков свыше пятидесяти тысяч. – Я не понимаю твой вопрос.

Наша комичная компания, состоящая из самого противного в мире заказчика в самом расцвете сил (за глаза я уже начал идентифицировать его как «деда» в связи с абсолютным незнанием современных шуток и веяний), эсэмэмщицы Эрики, типаж которой не пришелся первому по душе (хотя обычно бывало только наоборот), редактора сайта Дэнни с несоразмерно огромными, но модными оправами на пол-лица (наверное, они были нужны для того, чтобы скрыть надуманные недостатки его кожи) и отвратительно тощего крошечного паренька в шапке, которая, казалось, давно приросла к его волосам (да, я о себе), – расположилась на квестовой аллее, заняв самый неприметный кованый столик в углу.

– Уважаемый. – Раз уж взгляд Оуэна не собирался опускаться ниже ярко накрашенных глаз Эрики, в едкости она не отставала. – Я повторюсь. Ваша задумка про «прийти в гости к психу» – это антитренд. Никому больше не интересны тусовки с фриками, вы это понимаете? Должна быть хоть какая-то цель.

– М-м-м… – мычание Дэнни должно было работать как попытка резонировать, но на самом деле представляло собой лишь боязливые бессмысленные вставки, которые никак не влияли на медленно разгорающийся конфликт. – Мы не пытаемся обесценить вашу идею… Но вы хотите, чтобы продукт продавался… М-м-м… Для этого нужна правильная упаковка… Позиционирование… Ваш главный герой, в квесте…

– Мистер О, – еле сдерживая смех, вставил я.

– М-м-м… да, мистер О, – редактор жевал губы, боясь поднять взгляд на того, чья фамилия абсолютно «неожиданным» образом совпадала с именем центрального персонажа. – Вот, м-м-м, кто он такой? Какая у него… мотивация?

Я больше не мог реагировать на этот фарс спокойно и прыснул в кулак.

– И с чего ты посыпался, придурок? – местная красотка прожгла меня уничтожающим взглядом. – Где-то была разрывная[31], и мы ее пропустили?

Джереми повернулся ко мне и улыбнулся так, словно действительно понимал значение слова «разрывная». Наверное, имитировать ясность происходящего в кругу зумеров ему помогала любовь к перевоплощениям. Однако я был готов поспорить, что старика Сэма изображать Оуэну было куда проще. В конце концов, с ним у моего «личного врага» была не такая уж и большая разница в возрасте.

– Боузи – такой же невольный заложник моей компании, как и вы двое, – нарочито дружелюбно проговорил Джереми. – Пусть сидит, никому не мешает.

– Пусть помогает, он же был ответственным за этот проект! – раздраженно заметила сммщица. – Это – твой клиент, он недоволен продажами, вот и разгоняй!

Я сделал глубокий вдох. Если бы коллеги только знали, как на самом деле безразличен Оуэну размер прибыли, которую приносит «Исповедь»! В его голове проект свою цель давно выполнил, и свой главный трофей в дурацкой шапке он уже получил. Постройка проекта по мотивам нашего общего прошлого была лишь «нативным» способом восстановления моих воспоминаний, его личной хотелкой, которую нужно было удовлетворить в моменте. Теперь ответственность за этот несчастный классический квест с примесью жанра «прятки в темноте» нес Боб, который и забирал с него основной заработок. Невостребованность «Исповеди мистера О» беспокоила лишь главного босса и никого больше.

Но Джереми, как главный зачинщик, все же отдувался за собственную бурную фантазию и пагубную привычку разбрасываться деньгами. Раз уж он являлся непосредственным учредителем, то обязан был присутствовать на подобных рабочих встречах, даже против своей воли. Судя по всему, свое упущенное личное время он предпочитал компенсировать гадским поведением, которое включало в себя ряд замечаний к работе в конец обленившихся (как ему самому казалось) сотрудников компании «ESCAPE». Как мне это было знакомо!

Вероятно, я оказался за этим столиком как тот, кто уже успешно прошел через такой аттракцион и чудом смог сохранить рассудок. Результат, как говорится, был на лицо.

– Вся соль в том… – я почесал в затылке, стараясь принять максимально непринужденный вид, – что главный герой – не просто маньяк-психопат. Он… вроде как хочет показать свои воспоминания посторонним…

– Потому что больше некому, – бесцветно добавил Оуэн, рассматривая невидимую точку над головами Эрики и Дэнни.

– А прячутся они тогда зачем? – девушка горестно сдвинула свои хорошенькие бровки и покачала головой. – Вообще ничего не стыкуется. Хотел показать – пусть показывает. Зачем нужна эта беготня по дому?

– Я бы сказал… – Дэнни снял свои оправы, потерянно осматривая поверхность стола. – Стало, м-м-м, только сложнее. Теперь цель персонажа противоречит изначальной легенде… М-м-м… У вас написано: «Пройдите все предлагаемые им испытания, чтобы выжить»… М-м-м… Если цель мистера О лишь что-то показать… Что же ставит под сомнение, м-м-м… то, что игроки выживут?

– Так, хватит.

Джереми вальяжно поднялся со стула и придвинул его к столу, намекая на то, что наша бесполезная беседа, наконец, окончена.

– Если вы не в состоянии понять элементарное, тут уж я помочь не в силах. Возможно, однажды в вашей жизни что-то пошло не так – и теперь вы утратили способность думать, детки, – Оуэн расплылся в брезгливой улыбке. – А если вы считаете, что я намерен переквалифицироваться в маркетолога и научить вас работать, то глубоко ошибаетесь.

Лицо Эрики вытянулось. Дэнни, в свою очередь, спешно надел очки и вновь беспомощно посмотрел на меня. Но, прежде чем я успел приступить к разбору наломанных дров, Джереми направился к выходу. Уже со спины он окликнул меня:

– Дуглас, ты просил аудиенции. У меня осталось полчаса.

Небольшая, достаточно захламленная, но все же уютная комната мальчиков в мансарде в этот час была заполнена теплым золотым светом. Пользуясь редкой для этого времени года благодатью в виде солнечных лучей, Герман занимал общий стол у высокого окна.

– Кто на этот раз? – лениво бросил ему Вэл со стороны своей постели.

– Ласточка, – умиротворенно улыбаясь, ответил старший брат.

Любимец Ангелины перенимал ее привычки с ранних лет. Таксидермия не стала исключением. Будучи привязанным к матери, Герман проводил с ней все время, свободное от постоянных занятий. Как он отмечал про себя – Лина была предрасположена к искусству и имела особое художественное чутье, которое ярко проявлялось во всякой деятельности, что была женщине по силам.

Крошечные чучелки, что она собирала из самых разных видов местных птиц, удавались ей особенным образом. Стоило миссис Бодрийяр выйти в свет с новой шляпкой – о причудливых композициях из тушек еще долгое время ходили слухи, а после – всего несколько недель спустя – в дом съезжались все экстравагантные модницы из города для того, чтобы сделать заказ на украшение для головного убора или одежды. С тех пор как «бесполезная» супруга Николаса смогла, хоть и невольно, но все же превратить свое небольшое хобби в способ дополнительного заработка, глава семьи против таксидермии не был. Напротив – как только старик появлялся на торжественном приеме, он неустанно приглашал самых заметных дам посетить их «домашний модный салон».

Ангелина относилась к своему ремеслу как к дани уважения, что она старательно отдавала безвременно погибшим маленьким существам, и сын поддерживал ее мысли, развивая посылы подобной деятельности лишь глубже. Герману казалось, что смерть при создании новой «оболочки» отступает на задний план и становится не горем, а обстоятельством, с категоричностью которого вполне можно бороться. Заинтересованный идеей вечного цикла жизни, юноша уходил дальше создания необычных украшений и мастерил полноценные образцы, которые с большой аккуратностью и интересом помещал под стеклянные колбы, в быту служившие медицинским целям. Стеклянных колпаков в доме Бодрийяров было в достатке. Еще во времена открытия первой «Фармации Б.» дедушка Джек использовал их для демонстрации собственных экспериментов с человеческими органами, но после осознал, что такое подобие анатомического театра пугает современных посетителей, и забросил стекляшки без дела, скрывая их от чужих глаз в своем рабочем кабинете. Хорошенько очистив колбы, старший сын Бодрийяров с восторгом принял их в дело, расставляя собственные «экземпляры» в пределах их с братом и без того довольно тесной для двоих повзрослевших детей спальни.

Сегодняшняя ласточка была найдена Линой во время утренней прогулки с травницами и подарена сыну сразу после возвращения домой. Ее тушка казалась больно объемной для украшения дамского головного убора, а потому домом несчастной после ее естественной кончины теперь должен был стать стеклянный колпак. В течение дня косточки были очищены и отварены, а тушка – подготовлена для финального аккорда. Оставалось лишь аккуратно собрать скелетик и набить его соломкой, чтобы не потерять идеально созданную природой исходную форму.

Герман корпел над мелкой работой, водружая на нос причудливые пенсне, также найденные в кабинете, который когда-то принадлежал Джеку, а теперь был личным убежищем отца. Вылазки туда старший сын мог совершать лишь по ночам, несмотря на то что все то, что Николас считал конфиденциальным, его совершенно не интересовало. Главным образом, предметом его страсти становились антресоли, в которых скрывалось то, что Бодрийяр-старший не считал полезным и как-либо применимым. Подобие очков с двойными стеклами скрывалось за кипой исписанных вручную бумаг. Но почерк их владельца был неузнаваем и неразборчив, а потому юноша не решался тратить драгоценное время отсутствия отца на их полноценное прочтение, лишь изредка цепляясь за самые интересные медицинские факты.

Ему случалось быть пойманным отцом всегда один раз, и тогда уговоров Мари хватило для того, чтобы оставить нерадивого отпрыска без наказания. Нянечка сокрушалась и плакала навзрыд, готовая принять любую муку от главы семьи за дорогого сердцу воспитанника. Разбуженный и тогда слегка приболевший Николас сдался быстрее, чем предполагал сын, и оставил их с нянькой в покое. Такого везения ждать снова не приходилось, и ночные вылазки Германа стали явлением еще более редким. В конце концов, все необходимое для работы над чучелами было уже найдено. Теперь играть в «воришку» можно было продолжать разве что из любопытства.

Увлечение старшего отцом, естественно, не одобрялось. То, что он мог позволить жене, считалось штучками дамскими и для мужа, даже юного, совершенно несвойственными. Спасало только то, что посещать детскую всегда было ниже достоинства Николаса, а рабочее время в «Фармации» выпадало на световой день, в который и старался уложить свою работу Герман. Валериан, регулярно становившийся свидетелем создания нового «экспоната», относился к старшему брату с легким скептицизмом, но все же неизбежной теплотой и папе ничего не докладывал. Несмотря на стремления младшего показаться взрослым лучше, чем есть (казалось, этой привычки он понабрался в школе), за периметром родительского наблюдения Вэл все еще оставался озорным и «живым» мальчишкой, который любил коллекционировать тайны и сурово хранить их, словно настоящий джентльмен.

– Фу! Какой же запах у твоего творения! – брезгливо заметил мальчик, расположившись на кровати с книгой.

– Это не от нее… – старший пораженно застыл, словно был в мгновение заморожен невесть откуда взявшимся ледяным проклятием. – Это карболка.

– Ты на руки, должно быть, опрокинул весь сосуд! – весело было хихикнул брат, но вдруг заметил, что длинные руки юноши застыли в неестественном положении. – Герман? Что стряслось?

Худые, угловатые плечи парня дрогнули. Он тряхнул головой, ощущая, как наваждение, окрашенное в кроваво-красный цвет последнего увиденного им монстра, начинает застилать сознание. Вдох. Выдох. И снова вдох. Забывая о том, что лишь с минуту назад обработал руки, Герман поднялся и приоткрыл окно напротив рабочего стола.

– Я бы мог открыть! – насупился Валериан.

– Ты не дотягиваешься, – все еще безэмоционально ответил старший брат.

Еще несколько минут, и то, что являло собой кошмар наяву, начало отступать. Однако липкая, когтистая лапища все еще терзала подсознание, являя собой конечность неясного владельца нечеловеческого происхождения.

– Послушай, Вэл… – как бы между делом начал темноволосый юноша. – Та или тот… кто заходил в аптеку тогда, после того как отец представил нам громил…

– Вуйчичей? – совершенно неуместно, по мнению старшего, отметил мальчишка. – Это была миссис Доусон.

– Миссис Доусон… – Герман посмаковал имя и решительно снял пенсне, чувствуя, что не сможет продолжить работу, пока не выяснит правду. – Она… Эта леди не выглядела… Каким-то причудливым образом?

Младший рассмеялся, и несколько непослушных светлых локонов непроизвольно упали на его хорошенький лоб. Такая картина была способна разогнать любую тьму и в особенности тот тяжкий груз, что висел над домом Бодрийяров. Старший брат считал Валериана одним из самых милых существ на этом свете. Оставалось надеяться, что с таким отцом, как Николас, ребенок не утратит эту чистоту слишком скоро.

– Ну, конечно же, она – чрезвычайно привлекательна! Но можно ли это назвать причудливым, я не имею ни малейшего понятия.

– Хм.

– Как не стыдно тебе хмыкать в адрес такой чудесной и абсолютно несчастной женщины, – мальчик иронично вскинул брови и горделиво глянул на старшего брата, чувствуя свое превосходство в конкретном знании. – Мог бы быть повнимательнее и все давно узнать. Эта леди – вдова.

Неужели тот образ, возникший в глазах юноши, мог быть следствием трагедии, что пережила миссис Доусон? Но почему та масса, что окружала ее естество, стекая с конечностей багровыми каплями, была так похожа на кровь?

Чей грех носила на себе та красавица, чье лицо было скрыто под невидимой другим, обезображивающей скверной?

– Ну и что же ты там читаешь, маленький всезнайка? – по-лисьи усмехнулся Герман. – Да так внимательно, словно прямо в твою кудрявую макушку вкладывают тайные знания.

К удивлению парня, Валериан смутился и наскоро спрятал свое чтиво под подушку, занимая защитную позицию:

– Не скажу тебе!

Брат сдвинул брови и примирительно поднял ладони вверх, словно демонстрируя, что никакого тайного орудия у него не припрятано.

– Я никогда не стану забирать то, что принадлежит тебе, Вэл, – тихо проговорил он, наблюдая за тем, как мальчишка насупился и обхватил колени руками. – Я лишь поинтересовался твоим увлечением.

– Не скажу, и все тут.

Казалось, что младший хотел добавить что-то еще, однако несказанное прервал истошный крик, доносящийся до мальчишек со стороны общего коридора второго этажа.

Валериан не шелохнулся и лишь отвел взгляд.

– Это мама! – в противовес брату Герман не смог сдержать паники и тут же вскочил с места. Открыв один из ящиков под столешницей, юноша выудил оттуда кусок мешковины. С помощью него он разумно скрыл свое рабочее место, прежде чем покинуть комнату бегом.

Плутать по коридору в поисках источника звука долго не пришлось. На втором этаже дома Бодрияйров обжиты были лишь пять комнат: две родительских (потому как мать была обязана иметь собственные покои), детская, кабинет и библиотека. Слуги, как и полагается в подобных случаях, проживали в отдельной пристройке, которая с главным зданием была связана лишь коридором, ведущим прямиком в кухню.

Громкий, тревожащий все естество старшего сына звук исходил из спальни, которую Лина и Николас делили на двоих.

Женский голос больше не был похож на крик, но все еще истошно надрывался, являя собой то ли мученические мычания, то ли стоны. Одно было ясно точно: Ангелина была в беде.

Пересекая пространство прыжками на свои тонких и длинных, как у кузнечика ногах, Герман достиг двери, ведущей в нужную комнату. Но стоило ему взяться за округлую резную ручку, звук словно стал тише.

Спальня была заперта на ключ.

Нервно оглядываясь, юноша искал взглядом знакомый силуэт кого-либо из слуг. Вдруг именно сейчас была затеяна уборка в кабинете? Или, быть может, преподаватели сегодня задержались в библиотеке после занятий? Но, кроме того ужасного вопля, что продолжал доноситься до ушей парня, вокруг царила тишина. Время было послеобеденным, и все домашние были заняты приготовлением ужина.

Успеет ли он добежать до кухни?

Что если матери необходима помощь прямо сейчас?

Единственным способом узнать был метод, строго-настрого запрещенный для всех уважающих себя джентльменов и леди. О том, что так поступать нельзя, было написано во всех существующих предписаниях по этикету:

«Подслушивать и подглядывать – для ребенка абсолютно недопустимо и должно караться самой строгой мерой. Застав свое чадо за этим занятием, назначьте наказание по меньшей мере в тридцать розг».

Герман не знал точно, но был убежден, что правила, которыми руководствовались их учителя и в школе, и дома, выглядели именно таким образом. Разве что розог могло быть больше или меньше – в зависимости от настроения того, кто планировал их раздать.

Однако, если мать действительно нуждалась в срочной помощи, он был готов вытерпеть и сто ударов, только бы кошмар наяву прекратился.

Упав на колени, юноша приблизился к замочной скважине и заглянул туда, напряженно осматривая тот кусочек пространства, что был открыт его взору.

Но Ангелины нигде видно не было.

К огромному ужасу старшего сына, в спальне своих родителей он лицезрел то, что никак нельзя было рационально объяснить.

Прямо перед супружеской кроватью черное липкое существо, что однажды оказывалось в кабинете отца на его месте, сминало под собой схожего монстра, чуть меньшего размера. Их взаимодействие воспринималось глазами, но не могло уложиться внутри головы.

Герман отчетливо видел, как один пожирал другого, еще живого – целиком.

– Мама! – пытаясь избавиться от очередной жуткой картинки, юноша усиленно моргал, тер глаза и продолжал кричать. – Мама, где вы?! Откройте же дверь!

Черная масса, которую образовывали невиданные скользкие тела, все больше обретала единение. Крики старшего сына Бодрийяров тонули в отвратительной сцене, что он лицезрел. Они не могли до него дотянуться – ведь дверь была крепкой преградой, но то, что он видел, задевало его нутро своей неясностью, навсегда оставляя внутри едва заметный темный прогал.

– Ну, будет кричать.

Валериан, покинувший детскую, не выглядел ни испуганным, ни взволнованным. Он смотрел на парня в упор, так, словно надрывные стоны до него и вовсе не доносились.

– Вэл, там мама! – потерянно проговорил юноша, чувствуя, как в уголках глаз начинает жечь. – И я не могу ей помочь!

– Нет там никого, – теперь младший смотрел на Германа будто бы с сожалением. – Идем, займешься своей пташкой. Мне страсть как интересно!

Мальчишка подошел ближе и обнял угловатые плечи брата, наваливаясь на них всем своим небольшим весом. Старший вновь был «заморожен» и словно отказывался слышать то, что ему говорят. Его рука оставалась неподвижно лежать на дверной ручке, а лицо застыло неподалеку от замочной скважины.

– Пойдем, кому говорю! – приложив усилия, младший Бодрийяр все же смог оторвать напуганного родственника от пола. – Придумаешь тоже…

– Я правильно понимаю, что это было…

– Насилие, – тем же спокойным тоном, что и полчаса назад, на аллее, продолжил за меня Джереми. – Он видел насилие отца над матерью.

Я тряхнул головой и закрыл лицо руками. Каждая из баек Оуэна содержала в конце неизменно оглушительный плот-твист[32], после которого мне требовалась многочасовая «реабилитация».

Шутку о том, что «дед» устраивает мне сеансы просмотра концовок из работ Хичкока, пришлось попридержать. Все же я обещал себе быть милосерднее. Да и сегодняшняя тема так называемых воспоминаний к шуткам совершенно не располагала.

– Не могу раскусить Валериана… – наконец решился задать вопрос я. – Там действительно никого не было, или это – газлайтинг?

– Газ… чего? – мужчина сморщился так, словно я использовал в публичном выступлении особенно едкое ругательство.

– Боже, опять забыл, что ты старый! – я натянуто посмеялся, пытаясь хоть немного разрядить атмосферу, которая теперь, казалось бы, была напряжена до предела. Еще чуть-чуть, и со стен лаунж-зоны, в которой мы торжественно восседали без повода для праздника, посыпятся искры. – Газлайтинг – это когда тебя упорно убеждают в том, что чего-то нет, хотя оно на самом деле, естественно, существует. Ну, знаешь… Могут ссылаться на то, что ты болен, например.

– А. Константин, – с усмешкой констатировал Оуэн.

– Типа… того. – Несмотря на то, что я еще никогда об этом не думал, было вполне вероятно, что Джереми провел верную связь.

– Теперь понял, Боузи, – мой собеседник развел руками. – Конечно, было. Иначе бы у меня не было ответа на твой вопрос о том «что» это было.

– Справедливо, – я нервно сглотнул, чувствуя, как подтверждение моих мыслей впивается в сознание неприятной хваткой. – Но как ты узнал?

Мужчина вновь усмехнулся:

– Однажды Валериан ему скажет сам.

Глава 4

Несмотря на то, что путь от работы до дома, где мы еще менее полу года назад жили вместе с Ней, был мне хорошо знаком, мое хилое тельце отчаянно потряхивало от стресса. Выученная наизусть череда улиц виделась мне будто в новинку. Я не узнавал магазины, супермаркеты, торговые центры и станции метро. Все дело было в том, что теперь я, по безумному для самого себя стечению обстоятельств, смотрел на них новым взглядом.

Возможно, не меньшую роль в моих ощущениях играл крайне неожиданный водитель. По правую сторону от меня сидел небезопасный для меня, во всех смыслах, Джим, не противоречивый, но крайне заинтересованный во всем, что было со мной связано, доктор Константин, и загадочный и все еще пугающе раздражающий меня Джереми Оуэн. Просить его об услуге я решился сам. И выбор этот был не случаен. Он не имел никакого отношения к моей личной жизни, а потому не стал бы задавать вопросов, что бы ни случилось во время встречи с бывшей подругой. На данном этапе, мы оба относились к ней скептически. Мистер О – с благодарностью, приправленной сомнением из-за того, что названная сестра так быстро рассказала обо мне все, что знала, стоило ему начать платить, и я – с горечью, сопровождаемой разочарованием от того, что мой единственный близкий человек утратил огромный процент доверия, который формировался между нами с самого раннего детства.

Уже вторая по счету наша встреча проходила в непривычном месте и в непривычное время: казалось, если такой тайминг станет нормой, я, наконец, смогу отладить режим сна. Но в случае с Оуэном ожидать можно было чего угодно, поэтому я предпочел бездумно отдаться в лапы обстоятельств, к чему бы ни привел результат. В конце концов, повышенный уровень адреналина, обоснованный присутствием Джереми в поле моей видимости, позволял немного отвлекаться от паники, что постепенно охватывала меня по дороге к бывшему месту жительства.

– Возвращаясь к твоим шуткам про мое любимое кино… – начал мой попутчик издалека. – Следующий эпизод, о котором я расскажу, был значительно позже того, что мы обсуждали в прошлый раз.

– А? И как ты это определяешь? – с недоверием поинтересовался я.

– По Валериану, – этот его ответ прозвучал особенно глухо.

Вероятно, образ младшего братца из прошлой жизни бередил его раны не меньше, чем смерть племянника в лифте.

– Ты что-то частенько про него болтаешь, дед, – я называл его так не впервые, но это обращение каждый раз вызывало у Джереми презрительное фырканье, и я не мог отказать себе в удовольствии его позлить. – Хочу сказать, чаще, чем о Реймонде.

– В моей истории Реймонд еще не родился. – На лице Оуэна мелькнуло что-то похожее на особенное отвращение. – И лучше бы… Лучше бы так и оставалось.

Несмотря на то, что собственную связь с Реем я до последнего отрицал, отвергая все очевидные для Джереми доказательства, после таких слов что-то внутри меня неприятно булькнуло и провалилось вниз, вызывая подобие изжоги.

– Ну такое, – только и смог буркнуть я.

Мой «личный враг» весело захохотал.

– Боже, я образно, образно, Боузи! – Что-то в моих словах буквально подняло ему настроение, а не просто сыграло роль шутки. – Более позитивного события, чем рождение мальчика, в этой семье просто не придумать! Но до этого случится еще много всего… неприятного. Мне бы хотелось ему лучшей судьбы, вот и все.

На въезде в спальный район мы, привычно для меня, угодили в пробку. Оуэн достал свой телефон из нагрудного кармана костюма и принялся строчить сообщения.

– Строишь квест для еще одного кудрявого парня, похожего на племянника Германа? – моему настроению на остроты можно было только позавидовать.

– Я сейчас тебя высажу, – с абсолютно серьезным лицом проговорил Джереми, не отрываясь от экрана смартфона.

– Мне просто всегда хотелось посмотреть, с каким лицом ты шлешь эти гнусные подмигивающие смайлики.

Мистер О скорчил ехидную гримасу, напоминающую легендарную улыбку Гринча, и на этот раз оглушительным смехом залился и я сам.

Скажи кому, что буду веселиться в машине Мистера Буквы из-за его театральных выходок, – не поверят.

Конторка в «Фармации Б.», которая гордо звалась Николасом «рабочим кабинетом», сегодня была заполнена людьми. В центре комнаты без окон стоял крохотный стол, на котором умещалось бесчисленное множество бумажных кип с цифрами о доходности, еще один экземпляр вездесущей «Фармакопеи» и письменные принадлежности. Именно из этой комнатки площадью не более двадцати квадратных метров выходили все официальные документы за подписью хозяина прибыльного дела, помеченные широким размашистым автографом да оттиском удостоверяющей печати.

Как и в главном зале, на полках шкафов и ящиков, заполняющих боковые пространства, хранились склянки – как пустые, так и уже наполненные необходимыми снадобьями, стояли пустые короба, оставшиеся бесхозными после поставок, и покоились запасные инструменты, которыми пользовались мистер Эггерт и ученики на его так называемой «кухне».

Перед владельцем, который восседал за этим игрушечным столом так же гордо, как и за домашним, неровным полукругом собралась компания, состоящая из его подросших сыновей, а также Владана и Валентина Вуйчичей.

– Хотелось бы услышать хорошие новости, мальчики, – набивая свою любимую трубку свежим табаком, обратился старик к окружающим. – Сможете ли вы меня порадовать?

Валериан, теперь почти догнавший старшего брата по росту, выпрямился и сделал шаг вперед. Его силуэт сиял уверенностью и решимостью, чего нельзя было сказать о Германе, который, казалось, старался скрыть свое все еще довольно астеничное тело между высоких полок.

– Есть, отец, – Вэл, как и всегда, бодро улыбался родителю, но на сей раз его эмоции едва ли можно было назвать дежурными. Казалось, парнишка действительно был доволен собой, и собственными успехами ему не терпелось поделиться. – Сегодня вышел из кэба кварталом раньше, для того чтобы все хорошенько рассмотреть!

Николас удовлетворенно кивнул, намекая сыну на то, чтобы тот продолжал.

– Лавка Корбена закрывается. – Для пущей доказательности результатов парень принялся загибать пальцы. – Биддеры закрываются. А Майклсоны и Куинси сегодня утром начали выносить короба с посудой и грузить их в поклажу!

Бодрийяр-старший потер руки и поднял умиротворенный взгляд на близнецов-исполинов:

– Значит, поработали плотно, господа?

Владан и Валентин поочередно кивнули. Для обывателя их лица были абсолютно одинаковы и неотличимы, но работа в компании этих выдающихся, практически сказочных персонажей давала о себе знать. Теперь старший из братьев Бодрийяр точно знал, что Валентин был несчастливым обладателем легкого косоглазия, которое было заметно лишь при внимательном изучении словно наскоро слепленного лица, и понимал, что ответ перед отцом держал именно он:

– Юный господин говорил, – громила сделал шаг вперед подобно Вэлу и беспардонно указал пальцем на Германа, который продолжал свои попытки слиться с пространством, но теперь был пойман с поличным. В речи близнеца читался грубый, нераспознаваемый акцент с рыкающими, твердыми согласными. – Мы и делали.

– А «юный господин» изволил сделать что-то сам, Владан? – Николас обращался к другому, менее разговорчивому «охраннику» не случайно. За двоих всегда говорил именно тот, кто соображал лучше и, следовательно, мог думать. А думы, как казалось Бодрийяру-старшему, довольно быстро могут довести до навыка лгать.

В лад ан пока что думать не научился. А потому соврать не мог ни в коем разе.

– Нет, господин. Он показывал, – послушно и честно отрапортовал близнец.

Валентин поднял виноватый взгляд на Германа и сделал шаг назад. Собственно, винить Вуйчичей в узколобости было делом бессмысленным и глупым. А научить их врать Николасу было такой же бесполезной затеей, как попытки заставить пса разговаривать.

За время, что было выделено юному Бодрийяру на взаимодействие с эксцентричными иностранными сотрудниками отца, он успел найти в них то человеческое, что давно затаилось где-то в глубине, под пучиной горьких жизненных обстоятельств. Близнецы были иммигрантами, которые попали в страну со своим прежним хозяином, а после остались в полном одиночестве после его неожиданной пропажи. Однажды дождливым вечером они прибились переночевать под карнизом «Фармации Б.», словно бездомные, – и были найдены задержавшимся Николасом несколькими часами позднее. Несмотря на гигантский рост и объемы, Вуйчичи по своему поведению напоминали пятилетних малышей, которые просто не умели чувствовать ничего, кроме постоянной благодарности за то, что о них позаботились. Ощущение нужды в оплате долга заставляло их выполнять работу любого характера, а Николас, будучи искусным манипулятором, казалось, ждал встречи с Владаном и Валентином всю жизнь.

Теперь Герману было ясно, от какой грязной работы громилы избавляли отца.

И осознание того, что близнецы совершали требуемые поступки абсолютно бессознательно, заставляло старшего сына не просто бояться Николаса, а искренне и от всей души его ненавидеть.

Отчасти «пригретые» этим тощим темноволосым юношей, Вуйчичи быстро зауважали нового предводителя и были готовы ради него на все.

Но главнее того, кто, как считали братья, спас им жизнь, в «Фармации» все еще не было, а потому их симпатии к Герману в ситуациях, как текущая, суждено было отойти на второй план.

– Значит, показывает… – почти не разжимая зубов, выдавил Бодрийяр-старший. – Знаешь ли, многоуважаемый «юный господин», – тыкать пальцем я мог и без твоей неоценимой помощи.

Услышав тон отца, нерадивый сын поджал губы и с большим усилием выдавил вежливую улыбку.

– Разумно, отец. – Для придания словам большего (но вовсе не существующего) почтения юноша склонил голову. – Однако Владан и Валентин справляются на отлично и без меня. Моя сила не ровня им и никогда не станет, сколь я ни старайся.

– «Справляются на отлично!» – эхом произнес отец, коверкая голос старшего сына и придавая ему писклявых интонаций. – О том, как справляются мои работники, изволь судить мне. Мои указания были предписаны четко. Ты сопровождаешь их всегда, а не только тогда, когда тебе захочется!

Оставалось всего мгновение до момента, когда Николас перейдет на крик и вновь начнет багроветь своим морщинистым лицом. К всеобщему счастью, надвигающаяся ссора была развеяна появлением гостя. О его приходе свидетельствовал уже привычный для всех дверной колокольчик.

Николас замолчал. Он выставил ладонь вперед, наказывая соблюдать тишину всем присутствующим, и прислушивался к происходящему за дверью что есть мочи. Когда у Бодрийяра-старшего хватало свободного времени, он непременно садился за наблюдательный пункт и внимательно отслеживал каждое слово, сказанное мистером Ноббсом в главном зале.

Приветствие для провизора и Тимми, который сегодня работал с мастером в паре, было произнесено знакомым женским голосом. Еще до того, как дверь в конторку открылась, все присутствующие знали, кто намеревался их посетить.

– Добрый день, уважаемые, – практически нежно произнесла миссис Доусон, вплывая в кабинет. – Как идут ваши дела?

Бодрийяр-старший, словно ошпаренный, подорвался с места и поспешил взять и поцеловать руку гостьи, склонившись в полупоклоне.

– Чудесно, дорогая мадам! – распинался он, одаривая женщину одной из своих самых ненатуральных улыбок. – Но вы нам – как настоящий яркий лучик в этом темном царстве. И что же вас привело?

Герман наблюдал за взаимодействием отца и вдовы с большим сомнением, чем все присутствующие. Годовой опыт работы с отцом научил его отличать актерские этюды от реальных событий, а потому в том, что спектакль сейчас был разыгран специально для сыновей, сомнений не оставалось. По истечении времени старшего отпрыска радовало лишь одно – тот кровавый образ, что являлся ему вместо женщины, появлялся в ее присутствии все реже. Теперь он мог хорошенько рассмотреть то, что однажды Валериан окрестил как привлекательность.

Роскошные темные кудри Эмили Доусон покоились в причудливой прическе, спрятанной под богато украшенной таблеткой. Ее наряд, никак не соответствующий статусу вдовы, имел темно-бордовые оттенки и состоял из дорогих тканей, доступных для покупки лишь высшему сословию. Случайного взгляда на такую женщину было достаточно для того, чтобы узнать о ее достатке и, должно быть, весьма богатом наследии, что оставил покойный мистер Доусон.

Кожа ее была, как и полагалось у современных красавиц, бела, словно мел, но, в отличие от покровов Ангелины, имела здоровый подоттенок. Краски для лица на Эмили было лишь чуть, но каждый взмах кистью подчеркивал свежесть и благородство всех ее черт. Выделялся лишь искусственный, почти чахоточный румянец, который превращал и без того стройную женщину с осиной талией в чрезвычайно хрупкое существо.

Словом, миссис Доусон была из тех женщин, что умели хорошо сочетать собственные достоинства с благами, доступными для их улучшения по последней моде.

– Пришла за вашим младшим мальчиком, – тонким голоском отвечала гостья, напуская своему образу пущей наивности. – Говорят, его нужно поучить на знание эликсиров. Готова содействовать такой важной миссии, сэр.

Лишь услышав свое имя, Валериан вновь как по команде выступил вперед:

– С удовольствием подберу вам необходимый, мадам!

Николас радостно всплеснул руками и, не отрывая взгляда от сына, произнес:

– Ну что за радость мой Вэл! Дорогая миссис Доусон, вы должны знать, как я горжусь им! Четырнадцатилетний мальчишка, а любому подмастерью, что старше на декаду, даст фору!

– Не сомневаюсь в том, что наследник справляется ничуть не хуже отца, – приторно улыбнувшись, женщина, наконец, обратила свое внимание на стоящего, как жердь в углу, Германа. – Должно быть, и старший показывает отличные результаты!

– О, здесь нам предстоит еще поработать, – Николас покачал головой с фальшивым расстройством. – Талантливый юноша, нуждается в дисциплине. Впрочем, именно этим мы и займемся после вашего ухода!

Закончив взаимные словесные лобызания, пара собеседников разошлась. Николас вновь занял место за столом, а Эмили Доусон подала руку Валериану, для того чтобы тот вернулся с ней в зал так, как подобает этикету.

– Мы не будем вам больше докучать! – напуская еще больше очарования, женщина вынула из рукава платья крошечный веер и замахала им перед лицом. – После урока, так уж и быть, вам, Николас, отчитаюсь!

– Всенепременно, дорогая! – проговорил в ответ старик и приветливо помахал ладонью так, словно провожал Эмили и младшего сына в долгую дорогу.

Оставшись наедине с отцом, Герман вдохнул в раз потяжелевший воздух и побледнел. Наступления именно этого мгновения он боялся более всего. И самым отвратительным было то, что он знал наперед, что будет происходить дальше.

– Отец, – серьезно начал было юноша. – Я понимаю, что мое неучастие является проступком.

– Да что вы говорите, «юный господин»! – продолжал издеваться над обращением Вуйчичей Николас. – Должно быть, страх ударил в вашу голову и вернул в эту пустую коробочку несколько разумных мыслей.

В конторке повисла пауза, не предвещающая ничего хорошего. Николас, пребывающий в очевидном восторге от такого напряжения, вновь закурил.

– Да поздно уже, – равнодушно произнес старик, словно вел беседу о погоде. – Учиться как подобает ты не способен. Значит, найдутся свои методы.

Все еще не готовый к развязке, Герман в упор смотрел на Вуйчичей, застывших в ожидании приказа. Еще секунда – и это произойдет.

– Отец, – снова попытался он. – Возможно, у меня есть право на второй шанс. Когда я отказался спускаться с Валентином и Владаном, во мне говорила усталость.

– Усталость. Вот, значит, как. – Бодрийяр-старший спокойно развел руками, смотря на сына в упор. – Бывает с каждым. Я все понимаю.

Повременив еще с мгновение, отец поднялся и размеренным шагом направился к сыну. Оказавшись прямо напротив своего старшего наследника, старик внимательно рассматривал лицо, которое так яро напоминало о супруге даже сейчас, когда ее рядом не было.

– Он устал, – еще раз повторил мужчина, теперь, скорее, обращаясь к близнецам. – Ну что ж.

Размахнувшись так сильно, как мог, Николас нанес удар кулаком сыну по челюсти. Не ожидавший настолько внезапного нападения, Герман рухнул на пол.

– Поднять, – все так же без тени эмоций произнес владелец «Фармации Б.».

Громилы поспешили на помощь парню и, с силой зацепившись за угловатые плечи, подняли его тонкий силуэт на ноги.

– Держать, – снова бесцветно отрапортовал хозяин.

За первым ударом последовал следующий. Тело юноши содрогалось от боли, а глаза в своем золотом оттенке наполнялись жгучими слезами.

Под длинным, но аккуратным носом проявились обжигающе-красные пятна свежей крови.

– Прекратите… – только и мог что шептать парень.

– Для пущего страха, на будущее, – предупреждающе произнес Бодрийяр и нанес последний удар.

Голову Германа мотнуло в сторону, словно кукольную, – на этот раз он был не в состоянии удержать ее для сопротивления. Мертвенно-бледная кожа его вытянутого лица теперь была окрашена в безобразно яркие оттенки.

– Идем. – Старик кивнул, приглашая присутствующих за собой, и вновь двинулся в сторону своего рабочего стола.

Старшему сыну Николаса оставалось лишь благодарить Бога за то, что близнецы держали его достаточно крепко, слегка приподнимая над землей. Идти своими ослабшими от болевого шока ногами ему практически не приходилось. Да и знать бы куда – ведь горечь теперь полностью застилала глаза и не давала привести даже собственное сознание в равновесие.

Хозяин отодвинул стул, на котором гордо восседал еще несколько минут назад, и присел для того, чтобы поднять ковер. За серой тканной подстилкой пряталась деревянная пластина с металлической ручкой, что скрывалась в углублении.

Резко дернув на себя за импровизированный рычаг, Николас громко скомандовал:

– Спускаем!

Перед троицей открылся путь во тьму, ведущий в подземелья аптеки.

– Эй! Что было дальше?!

Еще с минуту назад с чувством вещавший Джереми замолчал. Рассказ оборвался на самом будоражащем месте, стоило нам припарковаться возле пункта назначения.

– Это все, – глухо проговорил он.

– Как все?! – отчаянно протестовал я. – Зачем они тащили туда Германа?! Он ведь остался в порядке, верно?! Иначе бы не встретился с Реймондом!

Оуэн словно и вовсе забыл о моем присутствии. Его взгляд был направлен куда-то в сторону забитой машинами парковки, и ни одна из моих бурных реакций не была способна оторвать его от невидимого для меня зрелища.

– Это ужасно! – такая оборванная концовка ввергла меня в панику, и я ничего не мог с этим поделать. Я мог сколь угодно беситься с мистера О, не верить его воспоминаниям и грубо называть их байками, но истина всегда оставалась прежней: Герман был дорог для меня как безликий образ, который сопровождал меня с ранних лет. В разговорах с человеком, который уверенно считал себя его перерождением, я, наконец, мог узнать больше и окончательно убедиться в том, что преследующий меня Мистер Неизвестный никогда не был галлюцинацией. Он жил, хоть и горько, и сам факт его существования в реальности был настоящим поводом к тому, что эти бесцельные беседы между нами продолжались. Я хотел знать больше. Я хотел чувствовать себя дома, сколь бы болезненным ни было его воплощение.

– Мы продолжим, Боузи. Просто… не сейчас, – выдавил из себя мой импровизированный попутчик. По его лицу опасно ходили желваки, и я чувствовал, что причина на этот раз кроется отнюдь не во вновь вскрытой, давно загнившей ране.

Попробовав еще раз отследить взгляд Джереми, я, наконец, обнаружил причину такой резкой смены его настроения.

На парковке возле дома, где продолжала жить Ней, стоял серый «Мини купер» доктора Константина.

Глава 5

Я покинул машину быстрее, чем Оуэн мог того ожидать. Цель нашего приезда была размыта до последней минуты, а теперь и вовсе приобретала иной смысл, скорректированная непредвиденными обстоятельствами.

Главным образом, я объяснял себе эту поездку как мотивацию, наконец, забрать собственные вещи. Однако в глубине души искренне надеялся на то, что, как только пересеку порог квартиры, почувствую, как сильно скучал по Иви и приму разумное решение остаться. А после – вежливо поблагодарю Джереми за приятную поездку и непременно найду вескую причину его отослать и вернуться к той жизни, что вел до получения проклятого заказа.

Встреча с Константином на территории, которую я еще совсем недавно считал своим домом, в мои планы не входила. И, даже если бы продолжительной паузы в нашем общении, вызванной сменившимся с моей стороны отношением, просто не существовало, его присутствие тут в любом случае воспринималось бы мной как высшая степень некорректности.

После непродолжительного общения с мистером О, которое, при всем моем скептицизме, наконец, вызывало у меня долгожданное ощущение принятия, я осознал, что все же успел совершить множество ошибок. Несмотря на то, что наши встречи с доктором проходили в нейтральных местах (как того и требовала врачебная этика), я подпустил этого человека слишком близко. Позволил ему помогать в роли всепринимающего «друга», чье мнение о происходящем сменилось на первоначальное, стоило бесконечным поездкам в МёрМёр закончиться. Профдеформация все еще не давала ему принять меня таким, какой я есть. И ни о какой дружбе с тем, кто знал обо мне больше положенного, мне не стоило и мечтать.

Как только «Исповедь» запустилась, Джереми вошел в режим тишины длиною в целых два месяца. За это время мы с Константином успели провести несколько совместных ланчей, в рамках которых ситуация с Германом и Реймондом более не обсуждалась. Казалось, эта тема была для нас обоих понятна и закрыта, и ничто в действительности не предвещало беды, пока на одном из наших обедов я не додумался сообщить Константину о предстоящей сделке:

«Я планирую пообщаться с Оуэном для того, чтобы восстановить картину событий прошлого».

«Надеюсь, это такая шутка, Боузи».

«Что? Нет, конечно. Как бы там ни было, это касается нас обоих».

«Если ты продолжаешь верить в то, что произошедшее соответствует реальности, а не является плодом воображения человека с заболеванием, похожим на твое, – я буду вынужден вновь настаивать на госпитализации как уже не твой, но все же врач».

Этот человек так часто твердил мне, что способен разделить себя на «специалиста» и «обычного человека», а в конечном итоге оказался недостаточно силен для того, чтобы признать, что это абсолютно невозможно.

Стоило мне лишь заговорить о том, что так упорно отрицалось психотерапевтом, – он ставил под сомнение состояние моего рассудка. И даже если целой кипы вещественных доказательств того, что преследуемые меня образы не были плодом моего воображения, ему было недостаточно, отреагировать с дружеским пониманием этот человек точно был в состоянии. Но оказалось, что все его старания принять мою личную истину, так похожую для него на бред сумасшедшего, имели лимит.

В его голове, как я теперь понимал, все было устроено чрезвычайно просто. Он был готов смириться с моими иллюзиями на время, пока история не достигнет своего логического, объяснимого завершения. А после вскрытия всех карт и выводов, что он успел сделать для самого себя, я вновь устраивал его только тогда, когда мое поведение не выходило за грани общественного представления о мнимой норме.

И он, пожалуй, имел на это полное право. Правда, на приличном расстоянии от меня.

Его появление в пределах нашей квартиры, границы которой я так старательно защищал, отделяя свою личную жизнь от него до последнего, означало лишь одно. Он вновь переходит черту без моего спроса.

Оуэн покинул водительское место и захлопнул дверь.

– Сколько времени потребуется на сбор твоих вещей? – проницательно начал он. – Мы же, надеюсь, за этим сюда приехали?

– Минут двадцать. – Теперь я, как и Джереми несколько минут тому назад, не мог оторвать взгляда от знакомого транспорта. – Но теперь – не знаю.

– Ничего он тебе не сделает, – тон мужчины стал значительно ниже, будто по прибытии на место он резко подхватил простуду. – Не бойся.

Я хмыкнул, все еще не решаясь двинуться с места:

– Если бы это был не мой бывший психиатр, а кто-то другой, я бы ответил, что бояться здесь стоит только тебя. Но сейчас да. Мне страшно.

И сколь бы странным это ни казалось, говорить о своих настоящих чувствах кому-то без права ношения белого халата было намного проще. Ранее в собственных слабостях я мог признаваться Ней. Но теперь роль «доверенного» взял человек, о настоящем которого я практически ничего не знал. А в его прошлое я все еще верил недостаточно сильно.

– Он тебя обидел? – все еще непривычно глухо вопрошал мистер О. – Тогда, в Мёр Мёр? Или же после, когда я был не на связи?

– Нет, – я сдвинул брови, не понимая, как могу сформулировать свои ощущения. – Ничего такого. Просто… не принял. Хотя говорил, что мы друзья. Еще до последней поездки.

– А, – Оуэн раздраженно сложил губы в трубочку. – Снова это «пей таблетки, дорогуша»? Или «вокруг тебя одни враги, один я – молодец»?

– Вроде того. Только еще пригласил лечь в больничку.

Джереми склонил на меня голову. Я заметил, как его правая рука непроизвольно сжалась в кулак.

– Я говорил тебе, что не доверяю Иви, – твердо заявил он.

– Он тоже так говорил, – я невесело усмехнулся, кивком указывая куда-то вверх, туда, где располагалась лоджия квартиры, где сейчас находились моя соседка и бывший врач. – А теперь – вон, сидит с ней. Почему это, спрашивается?

– Потому что они сходятся в своих помыслах, Боузи, – мужчина смотрел мне в глаза, четко выговаривая каждое слово. – Так же, как и мы с тобой.

Считая дальнейший диалог бессмысленным, я двинулся в сторону знакомого подъезда. К моему удивлению, Джереми направился за мной.

– Ты же сказал, что он ничего мне не сделает? – не оборачиваясь, на ходу бросил я.

– А я хочу помочь донести вещи, – нарочито ровно отозвался мужчина.

Подъем на необходимый этаж показался мне мукой. К моим ногам будто оказались привязаны грузики, которые обычно используют для тренировок по фитнесу. Джия какое-то время была увлечена спортом и демонстрировала нам с Риком собственные утяжелители весом в два с половиной килограмма каждый. С сомнением рассматривая эти странные приспособления, внешне напоминающие детские наколенники, я и подумать не мог, что когда-нибудь испытаю их вес на себе без прямого использования.

И с каких пор мои иллюзии стали настолько бытовыми?

Несмотря на то, моя походка была настолько медленной, что обогнать без особых усилий меня мог даже самый дряхлый старик, Оуэн продолжал плестись следом, подражая моему темпу.

– Как думаешь, они мне там все кости уже перемыли? – наконец, выпалил я, когда до нужной квартиры оставался всего один этаж.

– Боже… – используя комичную интонацию, отвечал мой спутник. – Если ты искал подружку-сплетницу, а не дядю, мог бы сказать сразу. Я бы подобрал новый образ и переоделся.

На секунду напряжение отступило. Но достаточно быстро вернулось назад, поэтому позволить себе рассмеяться я все еще не мог.

Когда мы миновали все проходы лестничной клетки и оказались напротив входной двери, мне показалось уместным говорить лишь вполголоса:

– Открыть своими ключами или позвонить?

– Взломаем! – шепотом, подражая мне, заявил мистер О.

– От тебя толку, точно как от сверстника! – я подкатил глаза и зарылся в карманах бомбера в поисках нужной связки.

Нервно вздохнув, я зажал в пальцах ключ от нижнего замка и прислонил его к скважине. Обычно, когда мы находились дома, то запирали дверь лишь на него.

Я сделал два поворота, но замок не поддался. Шальная мысль мелькнула в моем сознании: что, если Ней вообще нет дома, а похожий купер и вовсе не принадлежит Константину? А даже если автомобиль его…

– Звони, – словно читая мои мысли, прервал новый панический виток Джереми. – Просто позвони и все.

Предварительно убрав связку в карман, я нажал на еле заметную белую кнопку, расположенную слева от двери.

– Я открою! – послышался знакомый мужской голос, приглушенный лишь плохой звукоизоляцией жилой коробки.

Никакой ошибки не было.

Я нервно оглянулся на Джереми, но тот выглядел чрезвычайно спокойным и лишь вежливо улыбался. Должно быть, заранее готовил «парадную» гримасу к встрече.

Входная дверь, наконец, распахнулась.

Перед нами вырос высокий силуэт Константина в той же домашней одежде, что я уже успел лицезреть, когда пребывал у него в гостях. Он, казалось, только что мыл посуду или готовил – а потому протирал руки знакомым мне салатовым полотенцем с мишками.

На вытянутом лице читалось непонимание.

– Боузи… – медленно проговорил доктор, словно узнал мое имя только что. – Что ты здесь делаешь?

– Вообще-то, живет, – опередил мой ответ все еще любезно обнажающий свои зубы Джереми.

Но Константин все еще не сводил с меня взгляда, упорно делая вид, что моего спутника не существовало.

– Почему ты здесь? – слегка переформулировав свой вопрос, вновь попытался обратиться ко мне мужчина.

– У меня тот же вопрос, – не поднимая глаз, ответил я. – Но для начала разреши нам зайти, может быть? Или будем общаться через порог?

– Да! Да, конечно, – он неумело сделал вид, что спохватился. – Пожалуйста.

Константин отступил назад, впуская нас внутрь. Но не успели мы оказаться в квартире – за спиной мужчины выросла Иви.

– Боузи! – на ее лице читался стыд, смешанный с недоумением. Подруга сделала попытку подойти, но доктор выставил руку вперед, слегка преграждая ей путь. Увидев Джереми, она подчинилась и испуганно выдавила: – Зачем ты привел его…

Сложившаяся ситуация сработала на меня образом, противоположным привычному. Вид психотерапевта, чувствующего себя как дома на чужой территории, будил во мне внутреннего чертика.

– Он со мной, – язвительно проговорил я, словно ментально перенимая натянутую улыбку моего спутника. – А что, что-то не так?

– Боузи… – на этот раз печально начала Иви, понуро опустив голову. – Не думала, что ты придешь.

– А мне казалось, ты говорила, что ждешь меня обратно в любое время! – чересчур повышенным от стресса тоном воскликнул я. – Но, раз уже мы поменялись сторонами баррикад, это значения теперь не имеет, правда?

Оуэн усмехнулся и стрельнул своим любезным взглядом в Иви. Кажется, «деду» доставляло удовольствие то, что девушка его боялась.

– Мы за вещами, – сдержанно добавил мой спутник, чувствуя, что сдерживать эмоции мне удается с большим трудом, и самое главное, может быть, так и не сказано.

– О каких баррикадах ты говоришь! – моя бывшая соседка откинула руку Константина и рискнула приблизиться, стараясь не обращать внимания на Оуэна. – Ты не отвечаешь на звонки сам! Я пыталась с тобой связаться!

– Способ есть всегда, – больше не в силах быть язвой, я нахмурился и в напряжении выпалил, указывая на Джереми: – Его номер у тебя тоже есть!

– Откуда мне было знать, что ты окончательно сошел с ума и водишься с ним! – истерично прокричала художница.

– Может, поговорим о том, с кем связалась ты, Ней?!

– Справедливости ради… – вдруг прервал перепалку Константин, оборонительно скрестивший руки на груди. – Со мной, Боузи, ты не пытался связаться также. Просто пропал с радаров. Но теперь я понимаю почему.

Я пронаблюдал за тем, как взгляды мужчин столкнулись. Улыбка Оуэна исчезла, уступив место чему-то больше похожему на оскал. Доктор не отставал – от них обоих буквально пышело накопленной агрессией по отношению друг к другу.

Чувствуя, что тон беседы повышается с бешеной скоростью, я взял мистера О за рукав:

– Пойдем. Плевать на вещи.

– Нет, мальчик, – Джереми мягко снял мою руку с рукава своего пиджака. – Пусть выскажет то, что давно хотел сказать.

Константин самодовольно усмехнулся и подошел к моему спутнику вплотную:

– Я имел в виду, что причиной отсутствия Боузи в нашей с Ней жизни является дурное влияние.

– В вашей жизни?! – в шоке откликнулся я. – И давно она у вас общая? Значит, вот кем занята теперь моя половина спальни?!

– Это не все, – словно не замечая моей реакции, продолжал давить на психотерапевта Джереми. – Должно быть больше слов, доктор. Говорите.

– Ну, раз вы настаиваете… – Константин злобно усмехнулся, но интонация его речи все еще оставалась пугающе спокойной. Опыт работы с истериками бесчисленного количества пациентов давал о себе знать. – Я считаю вас абсолютным психом и самодуром, который, в связи с необъятной степенью своего эгоизма, решил, что может испортить Боузи жизнь. Снова, если верить тем бредням, что вы так подробно пересказывали врачу, и придерживаться безумных теорий о переселении душ. Ваши фантазии вошли в неизмеримый абсолют, шизофрения, когда-то записанная в вашей карте, продолжает прогрессировать, делая вас опасным для окружающих. Хотите услышать мнение специалиста? Вы зря покинули диспансер много лет назад. Смирительная рубашка подошла бы вам куда лучше этого отвратительного старомодного костюма.

Я видел, как Оуэн кивнул Константину и улыбнулся.

А после – услышал удар.

– Сильнее! Кажется, бедняга Трэвис плохо меня понял, Владан!

Кулак одного из близнецов-громил врезался в лицо хлипкого мужчины с пугающе хрустящим звуком. Валентин, в свою очередь, крепко держал несчастного за дрожащие плечи, прижимая еле живое тело к стулу. Железная хватка Вуйчича не давала жертве ни шанса на то, чтобы уклониться.

Николас наблюдал за происходящим с нескрываемым удовлетворением и гордостью. Силуэт старика Бодрийяра перемещался по подвалу так вальяжно, словно все присутствующие собрались в подземелье ради полуденного чая и теперь в качестве развлечений демонстрировали друг другу театральные сценки.

– Трэвис, скажи мне, что ты должен сделать! – скандировал хозяин «Фармации Б.», измеряя пространство шагами по повторяющейся траектории.

– Уб… Убра… – бессильно мычал мученик. – …ться.

– Убрать свои гадкие лавочки с глаз долой! – прогремел Николас, меняя план намеченного пути и подлетая к своему пленнику, словно коршун. – А куда ты должен убраться, скажи-ка мне, Трэвис?

– Из… – мужчину, на месте которого теперь осталась лишь тень, нещадно колотило. – Не… могу…

Пленника стошнило на пол массой, смешанной из желчи и крови. В противоположном от сцены бойни углу послышался чей-то рвотный позыв.

– Ох, Трэвис! – Николас театрально развел руками, словно демонстрировал пленнику свою готовность к широким объятиям. – Мой милый друг! Совсем забыл тебе представить того, кому передам наше тайное аптечное подспорье!

В подземке повисла оглушительная тишина. Казалось, спектакль шел не по плану – и тот, кто должен был появиться перед главным и единственным зрителем, отказывался выходить на импровизированную сцену.

Выждав с жалкие пол минуты, Бодрийяр рявкнул:

– Герман!

Старший сын нерешительно сделал первый шаг из тьмы, двигаясь навстречу к отцу. Его вид, хоть и оценивался несколько лучше, чем состояние Трэвиса, но все еще был достаточно плачевным: бледное, утонченное лицо было обезображено багровыми кровоподтеками. А под выдающимся носом отвратительным пятном выделялась уже запекшаяся кровь. Тьма подвала, озаряемая лишь двумя масляными лампами, расставленными по бокам от стула, на котором держали Трэвиса, позволила ему провести четверть часа наедине с собой и перевести дух. Теперь болевой шок от ударов отца отступил, и он мог передвигаться без помощи Вуйчичей.

На лице юноши смешались страх и злость.

– И для кого старается Владан, скажи на милость? – язвительно выпалил отец. – Должно быть, ты не догадался, что урок уже начался? Решил прикорнуть на уютном сыром полу?

– Я все видел, – из последних сил агрессивно шипел парень.

– О! – Николас захлопал в ладоши. – Я слышу не всхлипы девчонки, а гнев пробуждающегося мужа! Невероятно, как скоро ты учишься. Должно быть, насилие – лучший учитель для тебя… А ну, подойди!

Под внимательные взгляды близнецов, которые, казалось, уже могли испытывать сопереживание к тому, кто был внимателен к ним, Герман сделал несколько шагов вперед. Стоило юноше приблизиться, старик схватил его за плечи и заставил подойти к Трэвису.

Тот, в свою очередь, уже не мог открыть глаз, почти провалившихся внутрь рдеющих воспалений, и был совсем плох, но божьей волей все еще держался в сознании.

– Познакомься, Трэвис! – обращаясь к жертве, Бодрийяр-старший невыносимо громко кричал, будто мужчину били по ушам, а не по лицу, и в процессе он мог лишиться слуха. – Перед тобой – зародыш моего наследника. Как видишь, он, так же, как и ты, проходит стадию понимания происходящего.

Пленник пошатнулся взад-вперед. Присутствие нового отродья семьи, что считала себя власть имущей, его положение не меняло.

– Как невежливо! – сплюнул Николас, скрещивая руки на груди уверенным жестом. – Джентльмены обязаны сохранять лицо в любом положении, Трэвис! Разве этому тебя не учили?.. Впрочем, никогда не поздно. Владан!

Здоровяк отодвинул Германа тяжелой рукой так мягко, как мог. А затем снова обрушил свою тяжелую, словно кувалда, лапищу на лицо жертвы.

В этот раз из измученного тела вырвался крик.

– Я слышу, что ты пытаешься! – расхохотался хозяин, в пылу нетерпения потирая свои ладони. – Давай же, вместе со мной! «Здравствуйте»! Это так элементарно!

– Здра… – практически выскулил Трэвис. – …вствуйте.

– Здравствуйте, – еле слышно, эхом отозвался парень, теперь скрывающийся за широкой спиной близнеца Вуйчича.

– Невероятно! – удовлетворенно кивнул, наконец, Николас и перетянул нить разговора на себя. – Послушай, дружище. Мой сын – белоручка, моя высшая боль, но лишь пока. Все же кровь – не вода, верно? Иногда наследию требуется помощь, а потому я хочу, чтобы ты знал. Чтобы все знали! Что теперь здесь рабочее место Германа Бодрийяра, Трэвис. Он спустился сюда впервые и пока не проявил себя, но поверь мне – здесь будет его дом, мой друг. И кровь великого Джека Бодрийяра – не даст ему думать иначе.

Герман шумно сглотнул. Осознание того, что миссия, от которой его так пыталась уберечь мать, навалилась на него в своем самом обезображенном виде – впивалось в нутро грубыми, крупными осколками. Неужели такой была предписана его несчастная судьба? Стать убийцей, мучеником, тем, кто разрушает человеческие жизни во благо расцвета семейного дела, которое имело чрезвычайно гнилое истинное лицо?

О том, что конкретно делали Вуйчичи с конкурентными лавками, на которые он указывал, изучая близлежащие районы города, он знал не до конца. Местные прозвали отца ревизором, и, как и полагалось любому разумному человеку его времени, сын верил в молву, предполагая, что Николас лишь наносит визиты в лавки с проверками. Использует опыт и экспертизу во имя сохранения качества предоставляемой услуги. А после – Владан и Валентин лишь играют мускулами перед местными дельцами, но не более того. О том, что подземелье «Фармации Б.» являло собой настоящий «могильник», нельзя было и представить. Знала ли о том, что творится здесь, Ангелина? Демонстрировал ли свои «достижения» Бодрийяр-старший Валериану? Или же происходящее скрывалось все эти полвека успеха под пеленой ужасной тайны, бремя которой теперь придется нести Герману самому?

– Поднять! – празднично скомандовал старик, прерывая размышления сына.

Валентин, все это время удерживающий Трэвиса, одним махом поднял того со стула.

– Герман, душка, – с жуткой улыбкой обратился к физически и морально израненному юноше родитель. – Сделай доброе дело.

В подземелье вновь повисла тишина, прерываемая лишь далекой капелью сточных вод, которые проходили по мостовым и тротуаром там, наверху, за пределами адского места.

– Герман, – проявляя недюжинное терпение, вновь обратился к отпрыску Николас. – Как называется то дело, что я – твой папа, – так любезно тебе доверяю?

– Чистка доброго имени, – пересохшие губы парня отказывались шевелиться. Ответ был схож с тем мычанием, что последние полчаса издавал Трэвис.

– Чудная память! Должно быть, в мамочку, а? – гоготал вконец обезумевший от собственности власти Бодрийяр-старший. – Парни, подведите ближе.

Владан перехватил Трэвиса за другое плечо и вместе с братом перетащил практически бездыханное тело вплотную к юноше.

– Очисти, будь так добр, – все еще опасно скалясь, попросил отец.

– Я не… – отпрыск сделал непроизвольный шаг назад, врезаясь спиной в Николаса, чей рост уже не достигал и плеча сына.

– Я сказал, сделай! – теряя контроль, взревел хозяин фармации. – Пока ты не имеешь здесь власти, то будешь подчиняться приказам!

Мученик содрогнулся всем своим естеством и вновь изрыгнул зловоние. На этот раз прямиком на туфли наследника.

В раз позеленев, Герман закрыл рот руками, сдерживая новый рвотный позыв. Чувствуя, как сознание покидает его тощий силуэт, он сорвался с места и рванул из подвала прочь.

– Кончай с ним! – последний приказ отца донесся до парня тяжелым эхом.

Как только юноша достиг лестницы, подвал оглушил хруст.

А затем – вновь наступила тишина, прерываемая лишь далеким звуком капель.

Глава 6

– В бардачок, Боузи. Убери обратно в бардачок, и все.

Ступор, охватывающий все мое тело, не давал рукам нормально функционировать.

В правой я цепкой хваткой сжимал пластиковый бутылек с раствором хлоргексидина, а в левой мял использованный кусочек ваты, белизна которого была орошена свежей кровью с лица Джереми.

Мужчина смотрелся во внутрисалонное зеркало, ощупывая собственный нос.

– Не сломан. Все в порядке, – резюмировал он, скорее, для меня.

Произошедшая несколько минут назад драка между Оуэном и доктором Константином порядком выбила меня из колеи. Но в большей степени я поражался собственному отношению к ситуации. Несмотря на то, что зачинщиком потасовки казался мистер О, я был всецело на его стороне и даже не думал винить мужчину в проявлении насилия.

– Правильно ты его, вообще-то, – все-таки пересилив себя, я убрал бутылек обратно в ящик и спрятал грязную ватку в карман. – Я бы никогда на такое не осмелился.

Джереми усмехнулся:

– Поддерживаешь? Интересно. Думал, что скажешь, что такому «деду», как я, бить в нос не по статусу.

– Справедливо, но язык он в этот раз свой вообще не держал! – я нахмурился и мотнул головой. – Если кто-то и выжил из ума, то это он, точно тебе говорю. Никакой врачебной этики! И плевать на халат, даже человеческих приличий вообще никаких!

– Надеюсь, больше вопросов о том, почему я не люблю мозгоправов, не будет, – невесело хохотнул мой спутник.

– Да блин! – наконец, не выдержал я и распалился. – Сколько раз я слышал эти подозрения в болезни, звучащие как завуалированные оскорбления! И всегда думал, что так и должно быть! Ну, знаешь, вот это – «Он же врач!». Словно врачи не могут ошибаться. И диагноз он пророчил мне абсолютно тот же! Как будто бы куда ни посмотри – все, кто думает иначе, видит иначе – сразу шизофреники!

Оуэн положил мне руку на плечо, призывая слегка выдохнуть, но, зарядившись давно вынашиваемой обидой, я уже не мог остановиться:

– Ему лишь бы прописать поганое лекарство, которое превратит тебя в овощ, понимаешь? Какая-то карательная психиатрия, а не помощь, я так считаю. А ведь таблетки, все эти пустышки, топящие твой ход мыслей, лишь костыли! Они даже не лечат. Просто лишают способности что-то чувствовать, что-то переживать. Бросишь их – и все начнется заново. И какой тогда вообще в этом смысл? Так, конечно же, проще всего! Без понимания, без разбора – изолировать человека от внешнего мира, повесить на него ярлык, просто потому что его восприятие не вписывается в регламенты, написанные в твоем учебнике!

Я закрыл лицо руками, пытаясь стереть с себя приступ злости. Горечь от чувства предательства, которое я испытал, просто вернувшись туда, где меня всегда ждали, накрывала с головой. Отвратительное время, дающее столько возможностей, но на самом деле не оставляющее ни шанса на то, чтобы быть кем-то действительно другим. Ты мог отличаться, выглядеть иначе, но все еще в пределах той шкалы «ненормальности», которую никто и никогда не видел. Ходить к врачам класса, к которому принадлежал доктор Константин, было модно, престижно и осознанно. Однако, как я теперь думал, большинство недобросовестных специалистов просто не были готовы работать с тем, что было чуть сложнее классической депрессии, потому что не знали как. Самым простым решением было впихнуть медикаменты. Не мотивировать бороться самостоятельно и принять ту истину, что существует в каждом из нас, а лишь убедить тебя в том, что ты тяжело болен. Даже если это было совсем не так.

– Боузи, – Джереми тяжело вздохнул, принявшись слегка успокаивающе гладить меня по предплечью. – Я понимаю, о чем ты говоришь, потому что попал в тот диспансер, где сейчас работает Константин, еще в конце прошлого века. Все было значительно хуже, поверь мне. Однако добросовестные врачи существуют. Что не отменяет того, что бороться за право быть самим собой ты должен сам.

– Я понял. – Я снял его руку с себя, испытывая сильное напряжение от тактильного контакта. – Извини, мне такое непривычно. Я просто хотел сказать, что никогда бы не осмелился на то, что ты сделал. Я – трус, думаю.

– Иногда страх – это благоразумие, мой мальчик, – Оуэн невесело улыбнулся мне и шмыгнул подбитым носом. – Он оставляет нам время на раздумья, которые необходимы, прежде чем ты совершишь что-то непоправимое.

Рука мистера О легла на ключ зажигания. Но стоило ему обратиться к навигатору на смартфоне для того, чтобы выбрать новый пункт назначения, у входа в подъезд замаячила знакомая фигура.

– Поехали, – твердо скомандовал я. – Не хватало еще с ней болтать.

– Погоди, – мужчина прищурился, вглядываясь в приближающуюся к нам девушку. – Кажется, у нее твои вещи.

Несмотря на то, что Иви уже практически подошла к автомобилю вплотную, выходить я не собирался. Джереми догадливо опустил свое окно.

К моему удивлению, художница спустилась к нам без «боя». Ее лицо было заплаканным, а в руках действительно виднелась большая спортивная сумка. Большим количеством личных артефактов я не располагал, а потому они вполне могли сюда уместиться.

Казалось, теперь от ее страха к О не оставалось и следа. Она спокойно передала ему объемную поклажу прямо в руки и обратилась, как я понимал, к нам обоим:

– Простите, – всхлипывала подруга, теребя ворот свой разноцветной шубки. – Правда. Я совершенно не знаю, что на него нашло.

– Весеннее обострение, – картинно оскалился Оуэн. – Март на дворе.

– Я серьезно, – девушка опустила голову, скрывая свои глаза под белоснежными прядями челки. – И он, и я сказали ужасные слова. Как бы там ни было – так нельзя. Боузи! Я знаю, что так нельзя.

Я подкатил глаза и покачал головой. Возможно, мне было понятно ее сожаление, но второй раз войти с ней в одну воду уже не представлялось возможным.

– Послушай, Иви, – тяжело начал я. – К мистеру О у меня вопросов не меньше, чем у доктора Константина. Нельзя сказать, что я верю ему до конца. Но я хотя бы пытаюсь разобраться во всем, понимаешь? А не сыплю оскорблениями на то, что не способен понять.

– Боузи! – соседка воскликнула мое имя и принялась тереть покрасневшие глаза рукавом. – Я только счастлива, если ты, наконец, нашел того, кто мыслит так же, как ты, честное слово. Потому что я пыталась, все эти годы наблюдая за тобой и тем, как к тебе относились другие дети, – я, правда, пыталась! Но мне нужно совершенно другое, и поделать с этим я совсем ничего не могу.

– Об этом можно было сказать, Ив, – кивнул я, поджав губы. – Или хотя бы не говорить, что ждешь меня обратно в любое время.

– Но, я не лгала… И пыталась с тобой связаться… – хотела было возразить девушка.

– Твое недоговаривание – тоже обман, так я считаю. Ты имеешь право на любую жизнь, взрослую, отдельную. Поэтому ложь бесцельная куда хуже, чем…

Я посмотрел на Джереми, который молча смотрел на лобовое стекло, не мешая нашей беседе.

– Вранье, которое все же преследует какой-то результат, – я забрал сумку с ног Оуэна и переложил ее на заднее сидение. – Пусть у вас все будет хорошо. Тебе ведь тоже очень нужна семья.

Художница кивнула:

– До свидания, Боузи.

Мой сопровождающий поднял стекло, и мы сдвинулись с места, плавно сдавая назад для того, чтобы покинуть парковку.

– Жестковато, – с ухмылкой заметил мистер О. – Разговариваешь ты порой, как режешь. Никаких тебе блеяний в стиле голосового помощника. Растешь?

– Мечтаю об уроках по мягким навыкам от человека, который ради того, чтобы пообщаться со мной, построил чертов квест, – непроизвольно огрызнулся я.

– Воу! – рассмеялся было мужчина и тут же вновь зашипел от боли. – Побереги когти для дела. Куда едем, боец?

– Домой, – слегка стушевавшись, ответил я и озвучил адрес общежития для навигатора.

Намеренно остановив чересчур заинтересованного в состоянии своего пассажира кучера, Герман дождался, пока тот откроет дверцы кэба, и вложил ему в руку кожаный мешочек с мелочью.

– Проводить вас, сэр? – сетовал невероятно шустрый для своего роста и веса, усатый мужичок. – Кабы не случилось чего по пути…

– Нет. – Юноша стыдливо прикрывал свежие раны на лице рукой. – Дома ждут.

– Ну… право ваше, – погладив изрядно утомленную поездкой бурую кобылу, кучер ловко взобрался обратно на козлы и направился в город.

Дом Бодрийяров был узнаваем в округе, пожалуй, даже пуще, чем нынешний глава прославленной фармацевтической династии. Каждый четверг в роскошной гостиной проводились приемы, по утрам рабочих дней травницы собирались на кухне перед прогулкой, а в выходные – в небольшом саду, Николас проводил закрытые игры в крокет для своих друзей. Словом, на неделе проселочную дорогу заполняли кэбы приезжих гостей, и каждый из них наблюдал эклектичновычурную постройку издалека, несомненно запоминая настолько богатый антураж надолго.

Слухи распространялись быстро, а потому настолько плачевный вид отпрыска семьи с хорошей репутацией мгновенно бы стал сенсацией текущего месяца. Опасаясь дурной молвы, Герман предпочел добрести до дома последние пару миль самостоятельно, преодолевая боль и стыд за все произошедшее часами ранее.

Особняк находился в долине, спуск которой был любезно организован еще самим Джеком Бодрийяром. Деревянные выступы были учтиво вбиты по периметру спуска с возвышенности, на которой и располагалась единственная дорога в город. Несмотря на отдаленное расположение, эта территория пригорода никаким благоприятным климатом не славилась, сколь бы ни твердил об этом отец семьи. Редкие лучи солнца всегда миновали территорию дома, поскольку это часть долины более походила на неглубокую ямку, всегда остававшуюся в тени. Стены из красного кирпича всегда были во власти холода, и иной раз, для того чтобы избежать простуды, в постели приходилось находиться весь день. Камины затапливались лишь по приходу гостей да Николаса, который большую часть своего времени все же проводил в «Фармации Б.» и был глубоко убежден в том, что свежий воздух (даже если он, на самом деле, представляет собой поток северного ветра) – все еще так же полезен, как утверждал доктор Арнотт, чья теория[33] давно подвергалась сомнением.

– Подожди, – я прервал Джереми, пользуясь тем, что через пару мгновений мы все равно угодим в пробку. – Красный кирпич?

– Был писком викторианского стиля в конце девятнадцатого века. – Оуэн пожал плечами, поворачиваясь ко мне. Рядом с его переносицей расцветали два багровых пятна от удара доктора Константина. – Что такое?

– Ничего… – стушевался я, с тревогой вспоминая о том, как сильно меня привлекала практически нулевая отделка стен на производстве. Неужели на эти пыльные строительные брикеты я тоже пялился не случайно? – А Реймонд, он родился там?

Мужчина крякнул от сдавленного смешка:

– Где же еще ему рождаться? До этого еще дойдем…

Юноша брел знакомым путем, наступая на потухшие ростки чернобыльника, которому дорожная пыль была нипочем. Он думал о том, что должен сказать домашним по прибытии, и совершенно не подозревал, что тем придется по вкусу. В конце концов, правда могла травмировать и маму, и Мари до глубины души, а ложь стала бы звучать слишком ненатурально, учитывая обстоятельства, в которых даже слуги знали о том, что теперь сыновья проводили все свое свободное время именно в фармации.

Больше всего смущала планировка дома, которая не предполагала другого входа внутрь, кроме как прямиком через гостиную. Такое решение было принято Бодрийярами при постройке отнюдь не случайно и должно было поражать посетителей с порога и до самой глубины души. Все самые дорогие предметы интерьера были собраны именно там и заполняли пространство как полевые цветы, сливаясь с георгианскими обоями и узорчатой плиткой. Кроме того, в самой просторной комнате дома всегда дежурили слуги с широкими улыбками наперевес, а потому – как только бы Герман пересек порог, о его «боевом» раскрасе стало бы известно каждой живой душе на территории особняка.

Опасаясь громкой встречи, старший сын переступал по лестнице вниз так медленно, как мог. Взор его был направлен в сторону пруда, скорее напоминающего своим размером большую лужу, засаженную…

– Ростками тростника и осоки, – хмуро продолжил я.

Джереми широко улыбнулся:

– Мой мальчик, вроде не сказку пишем. Ты мне так помогаешь?

– Нет, – тихо отозвался я. – Я помню.

Оуэн сдвинул брови и принялся жевать губы, рассматривая рядок машин, вставших перед нами, но ничего не сказал.

– Правда, помню, – не получив обратной связи, упорно продолжал я. – В один из вечеров, когда родители принимали гостей, Реймонд кидал там камешки и ждал Германа. Он…

– Пробирался к племяннику через кусты, – с горькой усмешкой подтвердил мой спутник. – Да, это случалось не единожды.

Наследник оказался на территории садика, через который пролегала тропинка к широкой террасе с колоннами, пристроенной к основному жилому массиву. Летние обеды по обычаю проходили именно здесь, но в любое другое время года погода такой роскоши не позволяла. Это место, бывающее публичным и шумным, в другие сезоны являло собой олицетворение фобии, привычной множеству современников семьи Бодрийяров. «Боязнь пустого пространства» объясняла собой захламленность даже самых просторных комнат. В случае Николаса такое явление подкреплялось отчаянным стремлением представить на суд гостей все семейные реликвии, собранные в одном месте.

Однако артефакты были у каждого свои. И если для отца особую ценность имели картины (как подлинники, так и достаточно дорогие подделки), доставшаяся от Джека мебель, сколоченная еще по моде начала столетия, и кухонная утварь, как принимаемая в подарок, так и купленная собственноручно по тем или иным поводам, то для Германа высший интерес представляли уже упомянутые вещицы из кабинета, являющие собой различные стекляшки, колбы и инструменты по работе с мелким сырьем. Последние пригождались для обработки чучел, даже если использовались вовсе не по назначению.

Любовь юноши к «замораживанию смерти» распространялась не только на зверей, но и на растения. Когда обстановка и время располагали к коротким прогулкам к саду, юноша бродил меж симметрично засаженных клумб и собирал цветы для гербариев. Для таких целей под пологом своей кровати, он выделил специальное место и связывал, а после развешивал их, переворачивая букетики головками вниз. Такие украшения старший сын Николаса любил использовать как вкладыши к праздничным письмам и открыткам для Ангелины и Мари.

Благодаря увлечению матери он знал все виды растений, растущих в саду, и мог подобрать неплохой состав, например для грудного сбора. Но отец, как и в случае с таксидермией, не любил, когда старший слонялся среди травы без особого толка, а потому времени, которое можно было провести наедине с собой и природой, у парня практически не было.

Достигнув конца тропинки, Герман подошел к боковой стороне особняка, принявшись украдкой заглядывать в огромного размера окна в мелкую расстекловку. Сквозь рамы виднелось убранство гостиной, в которой, к огромному облегчению юноши, сейчас никого не было. Должно быть, приближалось время чаепития, и слуги, не ждавшие никого из хозяев так рано, вовсю занимались на кухне. Шанс столкнуться лишь с полуслепым лакеем Смитом на входе и не обнаружить себя никому из самых нервных, был очень велик.

Пробегая под окнами, Бодрийяр-младший пригнулся, но уже для пущего бдения. Благодаря своим длинным и тонким ногам он двигался быстро и практически бесшумно, как будто бы перепрыгивая через поверхности и почти не касаясь земли.

Подъем на крыльцо озарил пространство несколькими привычными скрипами, однако они были достаточно глухими для того, чтобы не привлекать внимания к новопришедшему. Оставалось надеяться лишь на то, что Смит, отворяя входную дверь, как и всегда, забудет надеть свои очки.

Юноша приблизился ко входу в дом и постучал позолоченным молотком о дубовую поверхность. Лакея, которому близился уже седьмой десяток, быстро ждать не приходилось, а потому Герман, испытывая подобие страха, осматривал террасу вокруг себя на предмет забытых вещиц.

Но внимание его привлекла лишь напольная ваза, стоящая возле, покрытого листьями и сезонной пылью, низенького буфета. В ней, скорее для того, чтобы привлекать дополнительное внимание гостей к фасаду дома, стояли высокие кустовые розы ярко-алого цвета. Должно быть, они были куплены в городе, где продавали любые растения круглый год, и служили украшением в прошлый четверг, а потому теперь выглядели из рук вон плохо. Замерзшие и, одновременно с этим, увядшие бутоны представляли собой бордовую массу, лишь отдаленно теперь напоминающую структуру лепестков. Минуты шли, но старичок Смит все не торопился открывать двери, а старший сын Бодрийяров глядел на еле живую композицию словно завороженный, не в силах переключить свое внимание.

То, во что превратились розы, напоминало ему месиво, что он видел на лице еще живого Трэвиса в подвале «Фармации».

– О, сэр! Как рано вы прибыли! Все ли в порядке?

Шамкающий лакей стоял на пороге без очков, как того и ожидалось. Герман знал, что определить его силуэт было слишком легко из-за косматой прически, а более того и не требовалось.

– Отец отпустил.

– Что же, сегодня он милостив, сэр! – раскланивался Смит. – Ваш брат вернулся и того часом ранее.

С недоверием глянув на старичка, юноша поспешил к лестнице, боясь столкновения с теми, чье зрение будет получше.

Слуга не ошибся. Стоило парню отворить дверь в их общую комнату с Валерианом, он застал того за рабочим столом. Кудрявый мальчишка что-то писал, разложив возле бумаги сушеные бутончики хризантем, снятые с гербариев старшего. Завидев тощую фигуру, он помахал рукой:

– С возвращением! Ох… ты что, слетел с кэба?

– Нет, Вэл, – тяжело сдерживая эмоции, проговорил парень. – Совсем нет.

– Ну… Попроси завтра чудо-настойку у мистера Ноббса! Быстро вернешь былой вид.

Младший не интересовался реальной причиной, а Герман не мог выдавить из себя и слова, пораженный холодом его реакции.

– Я взял твои творения, ты говорил, что можно, если потребуется! – указал брат на цветки. – На счастье, причина действительно теперь имеется.

Сжав зубы крепче, юноша, наконец, вошел в комнату и сел на свою кровать.

– Мне нужно объясниться, братик. Но прежде – почему ты дома так рано?

– А! – словно не обращая внимания на первые слова брата, со смехом воскликнул Валериан. – Это все миссис Доусон! Мы заезжали с ней на знакомство, а после она отправила меня домой.

– Знакомство?..

– Ох, братец! – отрок подскочил со своего места и прижал к груди недописанное письмо. – Право не знаю, как и сказать, мне так неловко… Но, кажется, я встретил свою любовь.

Старший мотнул головой, чувствуя, как растущая боль от гематом переходит в область черепа. В глазах становилось мутно.

– Мэллори Томпсон! – без малейшей доли внимания к родственнику пел Вэл, кружась на одном месте. – Ну что за ангельское создание эта племянница прекрасной Доусон. Волосы – словно расцвет огня, кожа – розовая, как пионы в нашем саду, а глаза – светлые и такие большие, как мамины броши…

Герман, утомленный собственными попытками сдержать чувства, тихо рыкнул.

– Валериан… – глухо прошелестел старший. – Наш отец – чудовище.

– А ее платье! – невозмутимо продолжал мальчишка. – Словно бесплотное одеяние настоящего ангела. Я никогда не видел таких очаровательных девушек, она превзошла даже свою тетушку…

– Валериан! – вдруг, не узнавая самого себя, гаркнул старший. – Ты слышишь меня?! Наш папа убивает других людей в своем подвале!

Младший брат опешил и отшатнулся от юноши. Но совсем не от той правды, что была озвучена.

– Ты… – глаза Вэла наполнялись горючими слезами. Он вмиг обратился капризным младенцем, забывая о взрослых чувствах, что заполняли его мысли только что. – Так бы и сказал, что не хочешь меня слушать! Что интересны тебе лишь твои обиды на нашего папу, и от того ты придумываешь эти страшные вещи! Ты всегда такой!

Не в силах стерпеть детских слез, старший сын Бодрийяров сорвался с места и покинул комнату бегом, пересекая коридор в четыре быстрых шага. Равнодушие младшего вызывало в нем горечь и терзало естество изнутри. А если бы приличия и собственное положение в семье ему позволяли – он бы с превеликим наслаждением залился плачем сам.

Глубоко вдохнув, парень нерешительно поднял руку и постучал в дверь отдельных покоев матери.

– Войдите… – послышался слабый голос.

Поджав губы от накатываемого чувства вины за свой безобразный вид, Герман вошел внутрь.

Который день Ангелина страдала от жуткой мигрени. Ее отощавшее тело покоилось в могучем старинном кресле с коричневой бархатной обивкой и высокой округлой спинкой. На фоне тяжелой ткани бледное лицо женщины выделялось слепящим пятном, обрамленным лишь в распущенные пряди черных кудрей. Шторы были задернуты, сохраняя в комнате густой полумрак.

Во всей спальне отчаянно разило уксусом.

– Мама, – хрипло проговорил сын. – Мне требуется пустить немного света.

– Ох… – еле отозвалась та. – Что случилось?..

Не утруждая себя ответом, парень подошел к высокому окну, подобному всем, тем что были в доме, и слегка отодвинул одну из занавесей. Из кресла послышался стон.

Высокий юноша сделал шаг вперед и опустился перед матерью на колени, приподнимая полы своего плаща. Он взял ее руку в свои и коснулся тыльной стороны губами, а после поднял на страдающую женщину свое лицо.

Лина ахнула и прикрыла свободной ладонью рот:

– Что…

– Он убивает людей, мама. С помощью Вуйчичей, он убивает их, – произнося страшные слова во второй раз, Герман больше не мог сдержать своего ужаса и, наконец, дал волю горючим слезам. – Вот что это, его «очистка доброго имени»!

– Мой мальчик…

Женщина приобняла юношу за шею, давая тому возможность уткнуться в ее подол. Но это не помогало любимому сыну успокоиться, лишь сильнее заставляя того распаляться и кричать от ужаса, что он успел пережить.

– Я не вернусь туда, мама! Делайте что хотите, но я не вернусь!

– Тише… – Ангелина лихорадочно водила руками по буйной прическе сына. – Тише, сейчас все пройдет…

С усилием наклонившись вперед и все еще прижимая к себе голову парня, она дотянулась до столика, что стоял сбоку от кресла. Маленький колокольчик служил ей зовом о помощи, когда головная боль не позволяла женщине подняться самой.

Рыдания юноши становились все пуще. Наконец обнаружив отдушину, он более не мог остановиться и испускал из себя все эмоции, закручивая собственное сознание в настоящую истерику.

Через несколько минут на пороге появилась взволнованная Мари. Завидев своего воспитанника плачущим на коленях, она почти было кинулась помогать матери, но та остановила ее жестом:

– Принеси нам… то лекарство, милая.

– Мадам… – испуганно отозвалась нянька.

– Принеси, – без давления, но немного громче повторила Лина.

– Сейчас все точно пройдет, любимый, – убаюкивала сына женщина. – Сразу пройдет.

– Мама! – сквозь слезы отчаянно промычал Герман.

– Все хорошо… – отвечала Ангелина, продолжая поглаживать юношу по голове.

Последним, что он услышал, были нерасторопные шаги стареющей прислуги. Но стоило старшему ребенку Бодрийяров поднять голову для того, чтобы посмотреть, что принесла няня, мать с усилием уложила его обратно на подол.

– Закрой глаза, мой мальчик.

Сын повиновался. Через мгновение он почувствовал, как его волосы на затылке были приподняты заботливой рукой Мари. За этим знакомым и нежным жестом последовала боль, которая длилась всего мгновение.

Ее быстро сменила абсолютная тьма.

Глава 7

Хрупкое тело Германа Бодрийяра сдавливала глубина.

Холод пробирался под шиворот и мучал кожу ледяными уколами. Конечности юноши давно перестали откликаться на любые попытки возобновить движения и ощущались как что-то инороднотяжелое и совершенно неподвластное сознанию. То, что давило на него сверху, было беспросветным, неподъемным и густым, словно мертвая туша чудовища, победившего парня в неравной схватке. Оно держало его под собой, лишало кислорода и не оставляло ни шанса на то, чтобы вздохнуть полной грудью и, наконец, очнуться.

– Я молю вас прекратить!

Призывный вскрик хоть и пересекался с тем, чего желал Герман, но не принадлежал ему – ни в мыслях, ни тоном голоса.

Где-то далеко, на поверхности, за невидимой толщей говорила мать.

– Эта роль… чужда ему, мистер Бодрийяр. Инородна!

– Позвольте мне самому решать, чем должен заниматься старший сын! С тех пор как мальчик стал юношей, его судьба – не ваша забота!

Спор разгорался. Все утомленное естество наследника Николаса рвалось наружу, пытаясь бороться с тяжестью. Но, стремление вновь защитить слабого в этот раз было не способно разорвать оковы окоченевших когтистых лап, что удерживали парня в неподвижном положении.

– Ваш авторитет неоспорим. Неоспорим, мистер Бодрийяр…

Женщина плакала. Ее рыдания сотрясали вязкую тьму, орошая воспаленное сознание соленой горестной влагой.

– Он болен! Вы знаете, что он родился таким.

– Чушь! – продолжал отвергать любые слова Ангелины голос отца. – Вы сами в том виноваты.

Придумали болезнь, в которую этот слабак поверил и ныне ей кичится. Это ваша вина! Носились с ним, как глупая квочка!

– Да что же вы говорите… – сквозь хлюпанья стонала супруга Николаса. – Ваш отец подтверждал его недуг сам…

– Не поминайте великого Джека Бодрийяра всуе, мадам! – порыкивал мужчина. – Он был гениален в своем времени. Но медицина давно ушла вперед! Будь ваш выродок дамочкой, сия модель была б ему позволена. А коль родился мужем – пусть ломается на корню!

Герман сделал глубокий вдох, чувствуя, как вода заливается в его ссохшиеся легкие, и, приложив усилие, распахнул глаза. Удар тупой боли разразил его виски, а после застыл обручем вокруг черепа.

Тьма вокруг сохранялась. Лишь отблески света теперь пробивались к юноше через глухие затворки, окружающие его со всех сторон.

– Невозможно вечно колоть ему морфин, мистер Бодрийяр. Однажды все станет только хуже!

Одна из «затворок» всколыхнулась, приоткрывая обзор. Пространство, сохраняющее мрак, оказалось тремя тяжелыми завесами балдахина, что окружал ложе в материнской спальне.

Супруги поддерживали ссору где-то совсем рядом. Их снующие силуэты то и дело заставляли тяжелую ткань волноваться.

– Чем хуже эта смесь той «Детской тишины»[34], что изобрел наш достопочтенный дедушка? – брезгливо подначивал Николас. – Казалось, лишь благодаря ей ваш буйный тогда был усмирен. Не вы ли радовались чуду фармации – две ложки в день, и ваш сын – будто новенький?

– То детская микстура! – горевала Ангелина. – Все принимают, и мы принимали. Мы говорим о чистом морфине!

– Да вам бы и самой вколоть немного! Гляжу я, лауданум на вас и вовсе не действует боле! Иль лучше оставить все как есть, и пускай ваш Герман растет как сорняк в поле – тонким и бесхребетным, подобно вам и вашей родне?!

Юноша сделал усилие для того, чтобы издать звук, но голос, потерянный где-то далеко на глубине, оставленный в подарок чудищу, что высосало силы, более не возвращался.

– Вы убиваете меня… – рыдания матери постепенно обращались в утробные. – Но мало вам того… Вы убиваете сына…

– Я возрождаю наследника великого дела, – грубо отрезал муж. – Уж поверьте, я знаю, как лечить его недуги. Немного работы, и без морфина обойдется. Не нужен он будет, и все тут. Уступит место новой страсти!

Супруга вскрикнула и пораженно зашептала:

– Да что же вы делаете… Неужто хотите, чтобы он… сам?

– А то! – Николас разразился победным смешком. – У Вуйчичей, должно быть, намечается отпуск!

– Нет!

Что-то с грохотом опустилось на пол, заставляя балдахин содрогнуться. На то, чтобы подняться и проверить самостоятельно, у парня не было ни единого шанса.

Герман прикрыл глаза, чувствуя, как собственное сердцебиение набирает ритм в ушах. Вновь обретая невесомость, он представлял, как завеси становятся прозрачными, и он имеет возможность лицезреть разгар ссоры.

На месте отца образовалась теперь уже знакомая ему липкая масса, не способная ни к чему, кроме изрыгивания ругательств из зловонной пасти. Схожее с ним существо размеров чуть меньше распростерлось перед обтекающим монстром прямо на полу. Что-то похожее на лапу монстра скромнее в размерах цеплялось за подножье чудовища, которое когда-то было Николасом.

– Отпустите, а то пожалеете! – клокотал гигантский черный комок голосом старика Бодрийяра.

– Нет! Я молю вас его пощадить! – мычала распростершаяся на полу сущность в ответ.

Нечистоты, которыми обтекали ожившие кошмары юноши, вновь стекались воедино. Он почувствовал резкую тошноту.

– Кровать испорчена по вашей милости! – звуки вновь начали отдаляться, и крик отца раздался откуда-то сверху.

Шлепок.

Герман вновь попытался пошевелиться, но недуг застал его новым приступом. Юноша задыхался, не в силах вынырнуть обратно.

Еще один шлепок.

– А это – за смелость, которой вам позволено не было!

Туша чудища – мертвая или глубоко спящая – вновь навалилась на него, окольцовывая тонкие запястья тяжелыми лапами.

Этот груз на сей раз был спасительным: ужасающие образы, воссозданные его воображением – с особенной страстью и смаком, – вновь пожирали друг друга.

Мы притормозили в квартале от студенческого логова Джима. Парковка рядом со зданием была запрещена.

Джереми внимательно посмотрел на меня так, словно ожидал, что после его рассказа у меня, как и всегда, найдутся комментарии. Но я, с неясным комом в горле, все еще пытался проглотить горькую пилюлю, которую в меня пытался засунуть Оуэн под видом цикличного сюжета. Образы в видениях Германа теперь дублировались, кошмары – становились все ярче и бесцельней, образуя собой нескончаемую, вечную петлю непрекращающегося насилия в семье.

– Может быть, с сумкой тебе помочь? – наконец заговорил мой спутник и потянулся за поклажей, что нам передала Иви примерно час назад. – Вряд ли твои личные вещи похожи на кирпичи, но весит она немало.

– Ноутбук, книги, тостер и блинница, – равнодушно резюмировал я, пожимая плечами. – Вот и весь основной вес.

– Блинница? – мужчина удивленно усмехнулся и, не дожидаясь моего согласия на его предложение о помощи, перетащил спортивную сумку себе на колени. – Что-то не похож ты на того, кто часто ест блины.

– С рыбой и рисом… – в очередной рассказывая свою постыдную привычку, приобретенную еще в детском доме, я смутился.

– А, и макаешь в майонез. Точно, Иви рапортовала, – тихо хохотнул Джереми, открывая дверь со стороны водительского сидения. – Я тогда так удивился сочетанию продуктов, что толком не запомнил, что все это добро заворачивается именно в блины.

Я последовал примеру владельца автомобиля и покинул салон. Последний заблокировал машину, и мы двинулись на проходную.

– Только я не подавал никаких заявок, – все еще будучи не в своей тарелке от воспоминаний о том, что мистер О знает обо мне куда больше положенного, промямлил я. – Я же тут вроде как нелегально, потому что Джим договорился. А просто так внутрь можно только родственникам.

– А я – родственник, – криво ухмыльнулся Джереми. – Пусть попробуют доказать, что нет.

Мое состояние достигло высшей степени дискомфорта.

– Ты еще и побитый… – слабо протестовал я. – Представляю, что подумает консьержка.

– В ее голове будет ровно то, что мы туда вложим, – казалось, что мой сопровождающий начинал откровенно веселиться из-за сложившейся ситуации. – Разве ты еще не понял, как это работает?

Мы быстро миновали квартал, потому как далее «новоиспеченный» родственник двигался буквально вприпрыжку, а мои тощие короткие ноги только и делали, что пытались за ним поспевать.

Главный вход в общежитие встретил нас пустым крыльцом и унылой темно-серой отделкой, что самозабвенно отходила от грязного старого кирпича лохмотьями. Слева от железной двери располагалась ныне пустующая лавочка, а прямо над ней пестрела всевозможными типографскими креативами доска с объявлениями.

– Может, мы уже пойдем? – хмуро буркнул я, наблюдая за тем, как шик студенческих реалий захватил все внимание Джереми.

– Боже, – качал головой и весьма по-стариковски цокал он. – Что за реклама убогих увеселительных заведений здесь? Нужно устроить молодежную бонусную программу в «Hide and Seek».

А то привыкают к низшему качеству, и потом идет стереотип о сфере.

– Как ты сказал? – сдержать хихиканье было не просто. – Мо-ло-дежную. Молодежь – слово-то какое. Используй его вслух при этой «молодежи», и к тебе точно никто не придет. И даже не потому, что у тебя слишком дорого.

Оуэн хитро глянул на меня из-под ресниц:

– Эй, а это – идея. Мне нужна «свежая» кровь в команду. Может, раз собрался менять жизнь, и от Боба сбежишь? Обещаю ставку вдвое больше твоей текущей.

Я подкатил глаза.

– Ни за какие плюшки с тобой я больше работать не буду. Клянусь.

Джереми предпринял попытку громко расхохотаться, но тут же прервал самого себя, резко склонился ко мне и заговорщически прошептал:

– Слушай меня, мальчик. На тебя напали плохие ребята…

Не дожидаясь окончания фразы, я отлетел от собеседника на полшага:

– Черт бы тебя побрал с такими резкими перемещениями! Если мне и встречались какие-то сомнительные личности по пути, то это был ты и твои альтер эго.

Оуэн будто не слышал меня. Вновь пребывая в своем игривом режиме, в котором он если и не был моим сверстником, то точно принадлежал к тому же поколению, мужчина продолжал.

– Я привез тебя также, остановившись за квартал отсюда, вместе с вещами. Но как только ты вышел – поругался с парнями на дороге. Я вернулся, отбил тебя и решил проводить.

– И чем это я обязан такому кортежу с кучером больше, чем вдвое старше меня?! – еще немного, и уровень испанского стыда не дал бы мне и шанса на то, чтобы продолжать этот диалог. – Что за чушь!

– Чушь, Боузи, – это то, что ты не узнал меня на вечеринке в твоих квестах, – съязвил Джереми. – А я – твой дядя. Повторяй это себе почаще.

Я почувствовал, как мое лицо вытянулось.

Адекватных комментариев на подобные заявления у меня не было.

Мы пересекли порог общежития и оказались в просторном светлом холле. В углу, за стойкой, слабо напоминающей ресепшн, стоя засыпала пожилая консьержка. Осуждать ее за такое состояние я бы не решился – в конце концов, эта немолодая мадам работала тут круглосуточно.

А за все время своего проживания с ее сменщицами я и не сталкивался.

Когда мадам бодрствовала – занималась контролем турникетов на вход и выход, соседствующими с ее рабочей зоной. Наш путь пролегал мимо них и прямиком к лифтам – однако, для достижения цели, главное «препятствие» еще требовалось устранить.

– Триста четвертая, – громко брякнула старуха, встрепенувшись от полудрема. Казалось, табличка с номером моих апартаментов была прикреплена к моему лбу. – Это не вы вчера умудрились курить в помещении?

Я, бывало, грешил своими электронными гаджетами не только на улице, но не здесь. Да и резкого запаха дамочка бы точно не почувствовала.

– Никак нет… – неуверенно отозвался я.

– Что ж. А это? – она кивнула на моего спутника и по-моряцки прищурила один глаз, напоминая своим видом чересчур внимательную птицу. Как и ожидалось, сомнительно-побитый вид моего спутника ее крайне взволновал.

– А это…

– А это – его дядя, мэм, – перебил меня Джереми, любезно раскланиваясь, Но не прошло и секунды, как его автоматическая доброжелательность сменилась на праведный театральный гнев. – Что же это у вас такое творится, я спрашиваю? Буквально в трех шагах от студенческой резиденции!

Консьержка сморгнула. Казалось, ее дневной сон отошел окончательно.

– Стоило мне высадить Боузи из машины, как к нему подошли два столба, прямиком из вашего здания, и начали задирать! Да-да, из вашего общежития! – распалялся в своих фантазиях Оуэн.

– Да что вы такое говорите! – возмущенно вскрикнула женщина.

– Таки есть! Учреждение, казалось бы, связанное с храмом знаний! И такое поведение! И кто у вас следит за дисциплиной? А если бы я отъехал дальше? Если бы мальчик не забыл у меня свои вещи?! – усиливая доказательную базу, мужчина потряс сумкой в воздухе.

– Как… – женщина лихорадочно заводила руками по своей рабочей поверхности в поисках бумаги и ручки. – Как они выглядели?! Немедленно доложите о нарушении!

– Сию минуту! – Джереми выступил вперед, активно жестикулируя для демонстрации только что придуманного описания уличных бандитов. – Один потолще, да-да, блондин! А второй – лысый и тощий, словно жердь. Оба – настоящие отморозки! Вы посмотрите, что они сделали с моим лицом! А если бы досталось мальчику?

Консьержка схватилась за сердце:

– Какой кошмар! Я немедленно должна доложить охране!

– И поскорее бы… – уже более спокойным тоном резюмировал Оуэн, вновь возвращая себе былой статный образ. – Видите ли, я раздумываю над тем, чтобы обратиться в полицию, после того как провожу своего ребенка до комнаты.

Количество лицевых мышц, которые вздрогнули на моей физиономии при словосочетании «своего ребенка», не пересчитал бы даже специалист.

– Нет-нет-нет! – залепетала старушка, тут же зажигая зеленую стрелочку на турникете. – Никакой полиции! Мы определенно разберемся сами! Прошу вас, скорее проходите вместе и ни о чем не переживайте! Если понадобится моя помощь, мальчик знает, как звонить.

Выпроводив нас до лифта, мадам вернулась за стойку и принялась громко причитать в трубку рабочего телефона. Кем бы ни был сегодняшний охранник – из-за цирка, устроенного моим спутником, ему явно придется несладко.

– Ты что-то перегибаешь, – процедил я, когда мы покидали кабину и выходили в длинный коридор, по правую и левую сторону которого множились входные двери в каморки, названные апартаментами. – Ребенком меня назвать сложно. Твоим – еще труднее.

Джереми улыбнулся, предпочитая оставить мое замечание без лишних комментариев.

Стоило нам пересечь порог комнаты, я вспомнил об оставленном бардаке. Но за него все еще было не так стыдно, как за поведение моего спутника на публике.

– Явно не так круто, как у тебя… – пробормотал я. – Но тут бывает и почище.

– Ты просто не видел, как выглядела моя квартира лет тридцать назад, – усмехнулся Оуэн и поставил сумку у порога. – Лучше было не видеть никому.

– Ах, у тебя была своя квартира. – Мне казалось, что, если я еще раз закачу глаза на любую из фраз мистера О, мои глазные яблоки останутся где-то внутри черепной коробки. – И почему я не удивлен?

Скинув кроссовки, я вошел внутрь и приглашающим жестом указал вглубь апартов Джима:

– Мое временное пристанище. Проходи, думаю, за спектакль на ресепшене тебе полагается хотя бы чашка чая. А за драку – печенье к нему.

– Не откажусь, – хохотнул мой бывший заказчик и аккуратно снял свои остроносые ботинки с помощью лопатки для обуви.

Когда мы устроились за небольшой столешницей, разделяющей подобие кухни и спальной зоны в комнате, я, наконец, немного расслабился и вновь мысленно вернулся к тому, что услышал от мужчины в салоне его автомобиля.

– Не спросил сразу… – нерешительно начал я. – Может быть, это глупо, но я не знаю, что такое «Детская тишина».

– О, ну что же тут глупого. – Мой гость пожал плечами и отпил чай из моей любимой чашки с Бэтменом, даже не вынимая пакетика. К моему удивлению, той брезгливостью, что была свойственна Константину, он не обладал, хотя явно имел достаток в разы больше последнего. – Тогдашняя «медицина», если ее можно так назвать, славилась обилием наркотиков в составах так называемых эликсиров и микстур. Опиум, патока и вода – вот тебе и «Детская тишина».

Я мотнул головой:

– Подожди, то есть детям давали наркотики практически в «голом» виде? Только подслащивали, как… как чай?

– Все так. – Джереми пожал плечами так, словно мы говорили о чем-то настолько будничном и привычном, что я содрогнулся. – «Детская тишина» была достоянием Джека Бодрийяра и продавалась в «Фармации Б.», но была не единственным экземпляром подобной… ну, микстуры. Был еще сироп миссис Уинслоу, например. Там содержался морфин.

– Значит, этим поили Германа и Валериана в детстве? – медленно смаргивая ужасное осознание, уточнил я.

– Только Германа, – Оуэн фыркнул. – Он у нас был… буйный, в некотором смысле. Видел всякое и, соответственно, вопил. Вэла это не касалось. По крайней мере, насколько мне известно.

– Не говори, что все это – ты тоже вспомнил. – Я потянулся к шкафчику кухонного гарнитура, который располагался над плитой, и выудил оттуда свежую пачку печенья с шоколадной крошкой. – В это я точно не поверю.

– И не нужно, – мужчина уже привычно для меня хохотнул. – Этого не мог помнить даже сам Герман, не то что я. Вычитал кое-где… некоторые записи. Но они достоверны, можешь в этом не сомневаться.

Недоверие накатило на меня с новой силой, но эмоции от того, что «Детская тишина» действительно существовала и была так популярна в применении, пока затмевали все остальное. Для пущей уверенности я даже загуглил название микстуры и убедился в том, что, с точки зрения фактов, мой гость определенно не врал. Прежде чем я успел спросить больше, О ловко сменил тему.

– Очень мило, – он указал на стопку комиксов возле моей расправленной кровати. – Любишь все эти игрушки, мультики? Ну, гоняешь на приставке?

– Нет у меня приставки, – мрачно буркнул я. – Читаю и смотрю. В последнее время. У Джима были, и я взял.

– Хм. – Джереми вновь отпил из моей кружки и теперь будто посмотрел на нее новым взглядом. – А Бэтмен тебе близок… не из-за стереотипных мальчишеских соображений, правда? Ты ведь уже не в том возрасте. Это потому, что у него тоже нет семьи?

Я раздраженно выдохнул.

– Ты что, решил поиграть в моего психиатра, дед? Мне это не нужно. Хочу и люблю читать про крутого парня в классном костюме летучей мыши.

Утомляешь уже своими предрассудками. Слишком плоско, даже для тебя!

– Вот что происходит, когда такой «дед», как я, пытается поддержать тему разговора, – добродушно посмеялся гость. – Серьезно, извини. Может, это даже не твоя кружка.

– Узнав про все эти… детские наркотики, я думаю, что лучше уж никакие родители, чем такие, – серьезно резюмировал я. – Не знаю, что у тебя там за родственники, конечно. Но, в моем случае… В такие моменты я буквально благодарю все живое за то, что у меня сложилось так, как есть.

Это все еще лучше, чем у Бодрийяров.

– Я не сирота, – пространственно ответил Джереми, слегка меняясь в лице. – Однако с тобой согласен.

– Совести у тебя нет, – поддел мужчину я, шумно прихлебывая чаем. – По крайней мере, я услышал, что тебе купили квартиру. Едва ли ты заработал на нее сам в моем возрасте.

– Конечно, купили, – слегка брезгливо согласился он. – Только это ничего не значит. На эту жилплощадь я бы променял многое. Принятие. Заботу. Внимание. Любовь, в конце концов. Еще бы парочку таких квартир купил и променял, Боузи. Материальное для меня ценности не имеет.

Чувство неловкости повисло в воздухе. Пережив многое, включая абсолютную бедность, я измерял успех в деньгах. Мы с Ней так стремились жить лучше, работая на износ, что предполагали, что обеспеченность наверняка воздаст нам все недополученное с лихвой. Но никто из нас пока так и не пришел к той планке материального благополучия, после достижения которой хотелось остановиться. И причина тому, как я теперь понимал, была проста. Это стремление было бесконечным, а заполнить внутренние дыры и вовсе было не способно.

Зависть к тому, что у Джереми Оуэна было что-то, чего не было у меня, сейчас казалась мне абсолютно бессмысленной. В конце концов, он прожил жизнь, которая мне была недоступна, но почему-то сегодня сидел со мной тут, в студенческом общежитии, запивая дешевое печенье обычным черным чаем в пакетиках. Ни его, ни моя цель все еще не были достигнуты, а одиночество было вполне равноценным.

Имели ли вообще хоть какое-то значение обстоятельства?

Если я был готов поверить в его теорию о нашей далекой родственной связи из девятнадцатого века, то должен был принять факт того, что ни время, ни статус, ни даже разница в наших поколениях не могут управлять судьбой.

За этим маленьким складным столиком, больше напоминающим барную стойку, сейчас мы были равны.

– Извини, – негромко произнес я. – Я в твоих ботинках не ходил.

– Я в твоих тоже, Боузи. И даже рядом не был, – грустно улыбнулся мистер О. – И о последнем жалею больше всего. Будучи в твоем возрасте, я вспомнил о мальчике, чья пропажа и, позднее, разгаданная смерть сломили меня на корню. Позднее – чувствовал вину бесконтрольно, скучал по тому, кого, как мне казалось, уже давно не существовало. А этот ребенок тем временем прозябал в ужасном месте и рос без всего, что я хотел и мог ему дать с лихвой.

Я почувствовал, как во рту стало горько, и отвернулся.

– Наверняка ты часто задавался вопросом о том, что мне от тебя нужно. Правда заключается в том, что я просто хочу убедиться в том, что ты живешь хорошо. И помочь, если ресурсов для этого недостаточно. Считай меня эгоистом, но, зная, что Реймонд, однажды лишившийся шанса прожить свою жизнь полноценно, вновь мучается, хоть и дышит, я не могу продолжать быть собой. Эта боль не стирается временем. А вина – не искупается никакими средствами.

Оуэн положил свою руку мне на плечо. На этот раз брыкаться я посчитал неуместным.

– Поэтому сделай мне одолжение, – Джереми усмехнулся. – Что бы ни случилось – постарайся жить на полную катушку.

Глава 8

Званый вечер традиционно начинался с приветствия хозяйки, гордо встречающей своих гостей при входе. В случае с болезненной и крайне неуверенной в собственной привлекательности Ангелиной – открытой и гостеприимной ее позу назвать было сложно, однако давно забитая и подавленная недюжинными усилиями своего супруга, женщина держалась стойко и соблюдала образ так ревностно, как могла.

Подготовка к домашней версии бала в доме Бодрийяров своей скрупулезностью могла превзойти старания лучших домов столицы. Большая уборка, составление меню и пошив новых, праздничных костюмов для некоторых членов семьи, по обычаю, начинались за полмесяца до торжественной даты. Существующий штат прислуги на время пополнялся соседскими помощниками, инициативными родственниками – и бог весть кем еще, лишь бы задание хозяев точно успелось в срок.

За несколько дней до вечера на кухню привозили дичь, в саду – подстригали и без того лысые от вечной мерзлоты кусты, чистили каменные дорожки и наполняли вазы цветами.

Веранда, служившая для проведения официальной части мероприятий лишь в теплое время года, пустовала и в этот раз, но неизменно была украшена так, словно обеденные столы предполагались к использованию.

Время от времени летняя зона все же видала посетителей и в промозглую погоду – потому как гостей было созвано по обычаю больше, чем Бодрийяры вообще могли вместить. С духотой боролись глыбами льда, что стояли на поверхностях в гостиной. Но под конец празднества и их становилось недостаточно, и леди в особенно тугих корсетах приходилось выбегать на улицу для того, чтобы сделать глоток свежего воздуха.

Сыновья, с раннего возраста приученные к праведному этикету, готовили свои агенды[35] заранее, письменно приглашая дочерей особенных друзей Николаса танцевать кадриль и котильон. Однако в последние пару лет Герман свои обязательства дезертировал с негласного разрешения отца и при подготовке бала теперь предпочитал оставаться в тени.

Ключевой день наступал, и особняк, начищенный до блеска во всех уголках и задыхающийся от обилия парфюмерных масел, был готов встречать посетителей.

Платье теплого коричневого оттенка хоть и не шло Ангелине, но замечательно соответствовало последней бальной моде. Она улыбалась, называя каждую леди и каждого джентльмена по именам, и указывала им путь в гостиную, где к торжественной речи готовился глава семьи. Николас Бодрийяр стоял в центре зала – сияющий, как самый дорогой начищенный сапог, во фраке, который определенно стал ему мал еще с десяток вечеров назад, но все еще был слишком хорош для того, чтобы с ним расставаться. По правую руку от напыщенного старика ослепительным образом расцвел его младший сын в одеждах, намеренно зеркальным отцовским. Валериану, теперь вошедшему в возраст юноши, внимание дам было чрезвычайно полезно и интересно.

Тень старшего брата скрывалась за камином – в том месте, которое менее всего бросалось в глаза пришедшим. Оно могло стать замеченным лишь в крайнем случае: если кому-то понадобится присесть в кресло, сегодня разумно убранное к стене. Герман наблюдал за рядком стульев, расставленных вдоль левой стены в гостиной. Их спешно занимали юные незамужние девы, готовые к скорейшим приглашениям к танцам. Парень скривился. Ни на одном лице, что он сегодня видел, не приходилось видеть реального счастья от пребывания в этом доме. И отвратительным было то, что всех присутствующих старший сын Николаса более чем понимал.

– Блин… – я зажимал микрофон чата большим пальцем правой руки, стараясь нашарить необходимое в сумке – левой. – Неужели не положила… Не хочу уличать Ив в намеренном удерживании моих вещей, но я не могу найти свой фонарь.

Джереми тут же перезвонил мне.

– Какой фонарь ты потерял? – крайне заинтересованно проговорил он. Его голос был придавлен окружающим шумом. На часах было десять часов утра, и я был поражен даже тем фактом, что он не спит. То, что он гуляет в общественных местах в подобное время, было для меня и вовсе чем-то немыслимым.

– Да, ну… Тот, что мне Гордон подарил. Это твой фонарь, я думаю, но он разрешил взять. Позднее я таскал его в каждую свою поездку в дом, но в последнюю забыл, потому что оставил его в нашей с Иви квартире, – я шумно выдохнул. – Да, я знаю, что это глупо, но он мне нравился, вот и все.

– Хм, – задумчиво ответил мужчина. – Предполагаю, у нас был такой не один. Я посмотрю кое-где и потом тебе сообщу.

– Да что за кое-где такое! – не всерьез возмутился я. – Еще немного, и я подумаю, что ты скрываешь еще один МёрМёр, в котором читаешь все эти неведомые достоверные записи и прячешь артефакты. Подобные моему фонарю, но куда круче!

Оуэн промолчал. Где-то на подкорке тревожные чувства внутри меня, которые я так старательно прятал в небытие много месяцев, зашевелились.

– Где ты вообще? – тема была сменена довольно топорно, но по-другому я пока не умел. – Очень шумно для эээ… квартиры или твоего кабинета.

– Оу! – бодро отозвался собеседник. – Я в торговом центре.

– Что, решил купить себе новый дурацкий костюм в клетку? – иронизировал я, продолжая разбирать свои нехитрые пожитки. – Или еще одну пару остроносых туфель?

– Вообще-то… – Джереми пробухтел что-то так, словно пытался вести диалог не только со мной, но и с самим собой одновременно. – Я покупаю тебе приставку.

– Чего?! – я отстранил телефон от лица и поставил его на громкую связь. В этом теперь проявлялась моя смешная особенность – с тех пор как я жил один, не мог продолжать разговор через трубку у своего лица, если градус беседы становился выше среднего. Казалось, я пытался представить перед собой того, с кем разговариваю, когда отбрасывал смартфон подальше. – Крышей, что ли, поехал, какую еще приставку? Зачем ты ее покупаешь? В долг?!

– …И у меня проблема, – проигнорировал все мои выпады Оуэн. – Я не понимаю какую.

Мне нравится вот эта, кажется, японская…

Но на нее особенные игры нужны. То есть все не подойдут. Нужны отдельные.

– Так со всеми приставками, дед, – подкатил глаза я. – Разные платформы – разные продукты. Положи нинтендо на место и покинь магазин, пока не стал всеобщим посмешищем.

– О, вот как. Нинтендо, – мой бывший заказчик подло захихикал. – Раз знаешь название, значит, соображаешь, что это за игрушка. Я возьму.

– Не надо ничего мне брать! – что есть мочи прокричал я в смартфон, лежащий передо мной на кровати. – Я потом с тобой во век не расплачусь за такие подарки!

– Попробуй еще поговори мне о долгах, мальчик, – строго проговорил Джереми. – Будешь так себя вести – куплю и отдам ее любому прохожему малышу в этом магазине. Сделать так?

Я убрал громкую связь на своем смартфоне и вновь прислонился гаджет к уху.

– Не надо… – тихо ответил я, чувствуя, как недоигранное детство побеждает во мне рациональность. – Не надо никому отдавать.

– Вот и отлично! – победно пропел Джереми. – Иду на кассу, Боузи.

Несмотря на то, что Герман был «освобожден» от обязательств любезно беседовать с приходящими красавицами и танцевать, вид его практически соответствовал нормам. Черный фрак, белая рубашка с коротким стоячим воротником и бабочка в тон сидели на нем идеально, а значит, старания матери над новым костюмом уже повзрослевшего сына прошли отнюдь не зря. Тонкие пальцы, теперь полные ссадин и синяков от «грязной работы» в подвале, были разумно скрыты тонкими перчатками, словно правда, которой на самом деле стоило стыдиться. В образ галантного джентльмена не вписывалась лишь косматая прическа, ярко бросающаяся в глаза своим буйством непокорных кудрей. Она, казалось, свидетельствовала о протесте, который тихо, но уже довольно стойко теперь выражал молодой мужчина.

Чета Эмерсонов проплыла мимо Германа, оставив того прозябать в полутьме. Еще раз немо обрадовавшись тому, как удачно было выбрано его убежище, парень продолжил наблюдение за отцом и братом, которым не терпелось начать приветственную речь. Оставалось лишь дождаться подтверждения того, что все необъятное количество гостей вечера было в сборе.

Наконец, в зал вошла хозяйка вечера в сопровождении женщины, один взгляд на которую заставлял старшего сына Бодрийяров чувствовать дискомфорт.

Миссис Доусон красовалась в роскошном платье из алого марлена, по оттенку напоминающем тот самый злосчастный образ, что появился в сознании юноши при знакомстве с ней. Ее конвенциональная красота вызывала стойкое желание отвести глаза поскорее, но не потому, что была столь ослепительна. Что-то практически неуловимое скрывалось в рисованном сочетании хорошеньких черт и открыто вещало о том, что пухлые губы Эмили, так кстати подчеркнутые специальной краской, вот-вот начнут сочиться скверной.

Цепко обхватив тонкий локоток уже довольно уставшей Ангелины своими маленькими пальчиками, она с плохо скрываемым восторгом глянула в сторону Николаса, который теперь мог скорее начать свой монолог.

– Дорогие гости! – той любезной интонацией, что была недоступна членам семьи, начал он. – Достопочтенные джентльмены и очаровательные леди! Нет дней для этого дома счастливее тех, когда все вы заполняете своим теплом нашу гостиную. Его бывает так много, что мы, как полагается, не обходимся без маленьких хитростей…

Валериан, исполняющий роль импровизированного конферансье, который, казалось, был приставлен к отцу для того, чтобы усиливать его речь маленькими представлениями, торжественным жестом указал на все поверхности в гостиной поочередно. На тумбочках, столиках и каминной полке высились разноцветные глыбы льда, подкрашенные специальным химическим раствором мистера Эггерта. Он же использовался для наполнения рекламных бутылей в «Фармации Б.».

– …и искренне надеемся, что эти старания вы оцените по достоинству, как и все остальное! – речь Николаса достигла запланированной паузы, в которую ему хотелось слышать приветственные аплодисменты. Растянув дежурные улыбки праздничного типа, гости захлопали. – Спасибо, благодарю вас! Но сегодняшнюю речь я хотел посвятить отнюдь не сбору вашей бесценной похвалы, друзья. Это торжество вкуса, моды и красоты, сегодня имеет причину.

Сделав небольшой шаг в сторону, старик Бодрийяр крепко обхватил своего младшего отпрыска за плечо. Валериан выпрямился так, словно его сиюминутно затянули в самый тугой дамский корсет на свете.

– Мои последние трудовые годы были положены на то, чтобы ввести моих талантливых отпрысков в курс родового дела, которому положил начало наш великий дедушка… Мастер, которого вы знали как мистера Джека Бодрийяра. Три года мы шли к тому, чтобы наша фармация вошла в новый век – век процветания под руководством свежих, юных умов, которым подвластны новизна и перемены…

Герман почувствовал, как напряжение заставляет его тело вытянуться по струнке. Несмотря на то, что старший сын никогда не входил в список тех, кого был готов упомянуть Николас, – сейчас он продолжал говорить о наследниках во множественном числе. Могло ли сложиться так, что его протест был выражен слишком рано? И, зная правду о том, что именно давало продвижение делу отца, готов ли он был выйти сейчас на свет и встать рядом с этим двуликим монстром? Что делать ему с приглашением явить свое истерзанное семейными противоречиями нутро миру, если оно теперь поступит?

В панике осматривая толпу, молодой мужчина наткнулся на пристальный взгляд матери из противоположного конца гостиной. Несмотря на приличное расстояние между ними, Герман знал, что мать смотрит именно на него и чувствует себя ничуть не лучше.

– …Старший из моих сыновей, Герман, сегодня чувствует себя неважно, – без тени смятения лгал отец, прекрасно зная о том, что тонкий силуэт его нелюбимого отпрыска скрывается где-то позади. – И это можно понять! Работая со мной, должно быть, рано или поздно, превращаешься в пчелку…

Гости разразились искусственным, а от того чрезвычайно высоким по тональности смехом. Обладатель косматой прически позволил себе лишь криво усмехнуться и вошел глубже в тень.

Рассчитывать на то, что его работа удостоится отметки, было глупо.

Он таскался с Вуйчичами по ночному городу не для того, чтобы привести компанию к процветанию.

Должность «уборщика» досталась старшему сыну для того, чтобы хотя бы на йоту оправдать собственное право на существование.

– …Н, попрошу пчелку, которая трудится на благо всеобщего здоровья наших местных жителей. Каждый из вас, прибывших сегодня из столицы, посещает нашу фармацию, надеясь на то, что мы поможем узнать болезнь, взглянуть страху в лицо и победить его усилием наших профессионалов! Сейчас болезни городских – краеугольный камень, который мы, прилагая весь наш опыт и ресурсы, продолжаем совместно точить.

И вновь хлопки, на сей раз сопровождаемые шепотками. Тема повсеместного роста заболеваемости действительно была горячей. Эпидемия чахотки отнюдь не была забыта за сроком давности, потому как еще пару десятилетий назад успела коснуться каждой городской семьи. Сейчас над недугом был взят контроль, однако болезнь все еще часто встречалась и переносилась так же тяжело, как и раньше. И практически всегда – с неизбежной смертью несчастного.

– …Так, я отвлекся, – Николас откашлялся и, наконец, обратил свое внимание на сына, который, казалось, уже порядком утомился выгибать спину, а потому сцепил руки за спиной в крепчайший замок для опоры. – Сегодня перед вами – Валериан Бодрийяр, мой младший сын и будущий управленец всеми любимой «Фармации Б.». Этот муж, будучи шестнадцати лет отроду, трудится для вас, дамы и господа, с самого малолетства. И сейчас, предчувствуя свой скорый уход на покой, я уверен в том, что передам вас в надежные, умелые руки, которые по праву рождения наследуют гений нашей семьи!

– Выпьем же за это! – вдруг раздался крик из толпы. Старый друг Николаса, почти облысевший владелец мужского ателье Джонни Алонзо, сделал шаг вперед. – Выпьем за род Бодрийяров, что остаются на страже нашего здравия!

– Выпьем! – поддержал его двоюродный дядя Ангелины – сильная половина Эмерсонов, мистер Майкл.

– Ура! – подхватила толпа.

Музыка приглашенного оркестра полилась мелодичной рекой, сопровождаемая звоном бокалов с дорогим шампанским.

Что-то внутри Германа разбивалось поэтапно с каждым новым звуком. Надежда на то, что его жертва могла принести плоды хотя бы в виде расположения главы семьи, разрушилась, не успев толком сформироваться.

То, на что ему предстояло положить свою жизнь, не было способно вывести его из постыдного ранга. Он не мог стать лучше, насколько бы грязной ни была его деятельность.

В одном отец не врал точно – чувствовал старший сын себя действительно отвратительно.

Духовые инструменты свидетельствовали о том, что первым танцем должна была стать кадриль.

Стоило юноше покинуть свое укромное убежище, для того чтобы, наконец, вернуться в покои, он заметил, что какое-то незнакомое рыжеволосое существо до неприличия спешно направлялось к нему.

– Меня зовут Мэллори Томпсон! – нескромно выпалила весьма молодая девушка, наконец доволоча свои мятно-зеленые юбки до Бодрийяра. Ее вид намекал на то, что леди совсем недавно миновала старший школьный возраст, – более четырнадцати лет ей быть не могло. – Простите… простите, я так торопилась, знала, что вы уйдете.

Герман нахмурился. Сомневаясь менее минуты, он все же взял предложенную ладонь в шелковой перчатке и сделал вид, что коснулся ее губами. Однако же продолжал молчать. Имя плохо воспитанной гостьи было ему знакомо, но ничего не говорило о причине ее желания начать диалог.

– Миссис Эмили Доусон – моя тетя. Вы… Валериан говорил, что вы на самом деле здесь, – начиная чувствовать себя неловко без обратных фраз, продолжила гостья. – Хотела… познакомиться с братом того, кого всем сердцем люблю.

Старший сын Николаса недобро усмехнулся в попытках сдержать смех. Проходящий мимо лакей с набором свежих бокалов с алкоголем оказался как никогда кстати. Стараясь не смотреть на девушку, юноша отпил немного шампанского и обратил внимание на танцующих. Валериан, как и ожидалось, блистал в первых рядах, разделяя бодрую кадриль с миссис Доусон.

– Что же ваш возлюбленный, Мэллори… – наконец, разорвал тишину Герман, не считая нужным сдерживать свое высокомерие по отношению к юной особе. – Посвятил первый танец не вам?

– Ах, того предполагает агенда… – девушка коснулась ридикюля[36], почти незаметно сопровождающего пояс ее платья. Ткань была чрезвычайно легкой и позволяла осмотреть то, что леди питалась довольно плотно. Вся ее комплекция предполагала возраст младше фактического, а круглая мордашка с раскрасневшимися от волнения щеками намекала на эдакий образ рыжего херувима из детских книг. – Он обещал первый танец тете… Сэр Николас уже не так молод и не рискует…

– Риска в нем достаточно, – как бы невзначай перебивая собеседницу, брякнул Герман.

– Не смею предполагать… – былой пыл Мэллори тух с каждой секундой, ломаясь о ледяные стены замка юноши, что с каждой секундой становился все выше. – …Я лишь хотела отметить, что мне жаль… Жаль, что вас не позвал мистер Бодрийяр. Вэл… много говорил о ваших трудах, и, знаете, он очень за вас переживает. И очень любит. И я с таким человеком, как вы, очень бы хотела дружить.

– Мисс Томпсон, – юноша намеренно опасно улыбнулся, обнажая свои зубы. – Простите мою дерзость, однако мы с вами не знакомы. Откуда вам известно, что я за человек?

– Я соглашусь! – из последних сил старалась девочка, открыто улыбаясь собеседнику. – Мы не знакомы, но это можно исправить. В конце концов, рано или поздно мы с вами станем семьей. Вы станете мне как брат, дорогой Герман, а моим детям будете дядей. Для меня безмерно важно, чтобы у нас с вами все пошло на лад.

Детская непосредственность рыжеволосой девушки граничила с глупостью, которую когда-то ценивший своего младшего брата более всего на свете и теперь крайне разочарованный в обстоятельствах Герман более не мог терпеть.

Из центра гостиной послышались аплодисменты. Кадриль была завершена, и зрители благодарили танцоров за отменное зрелище.

– Мэллори, – почти не сдерживая смеха, в последний раз обратился к собеседнице старший из сыновей Николаса. – Не принимая во внимание ваши попытки выдать желаемое за действительное, я хочу, чтобы вы знали, что я не принимаю ваше общество, хоть и узнал вас лично несколько мгновений назад. Однажды, всего раз в жизни, я попросил у своего брата помощи, но он был так занят вами, что проигнорировал мои мольбы.

Из-за высокого роста парня еще совсем юной деве приходилось задирать голову вверх для того, чтобы поддерживать диалог. Ее кругленькое личико, направленное высоко к свету, теперь постепенно приобретало розоватые оттенки, а небольшие зеленые глаза блестели от подступающих слез.

Нехотя, словно делая огромное одолжение, брат Валериана склонился к девушке и заговорил тише обычного:

– Не сомневаюсь в том, что вы – прекрасная пара, Мэллори. Должно быть, ваша тетя многому вас обучила в общении с джентльменами. Но вы до конца дней своих обязаны помнить о том, что забрали у меня единственного в мире близкого человека. Того, кому я мог доверять. Того, кого я любил больше вашего по праву нашей семейной связи. А потому – что бы вы ни делали, мисс Томпсон, и что бы ни говорили – для меня вы не существуете.

– Герман!

Знакомый голос раздался откуда-то сбоку. Валериан, слегка взмыленный после своих стараний перед красавицей Эмили, вырос рядом с собеседниками из ниоткуда.

– Я вижу, ты познакомился с мисс Томпсон, – ледяным тоном проговорил младший брат, подступая к юной возлюбленной ближе. – И вижу, что эта идея Мэллори была неудачной.

– Ну что ты, – незаметно глотая почти выступившие слезы, улыбнулась девочка. – В джентльменах мы ценим искренность, и мистер Бодрийяр ее придерживался. Я его понимаю.

Герман недобро усмехнулся, допивая содержимое бокала, и повернул голову в бок.

– Я шел своей дорогой, Вэл, – кратко оповестил он, не глядя на брата, что еле сдерживал свое возмущение в рамках приличия.

– И это было верным решением, братец, – хмуро процедил юноша и гордо вскинул голову. – Не думаю, что будущей миссис Бодрийяр пристало слушать мнение того, кто исполняет в нашей семье обязанности по уборке нечистот.

Что-то острое вонзилось в сердце старшего брата, протыкая главный орган жизнедеятельности до самого основания.

Валериан знал, чем занимался его брат. Как долго он не верил байкам отца и осознавал степень грешности деяний, что были навешаны на родственника-изгоя против его воли? Жалел ли он его? Или был готов вытереть о то, что осталось от гордости Германа, свои ноги вторым, сразу после отца?

– Ты абсолютно прав, братик, – горько улыбнулся юноша. – Не слушайте меня, прекрасная леди. Осознание невежества моей личности в вашем юном возрасте абсолютно ни к чему.

– Нет, Герман! – оказываясь в центре конфликта, паниковала Мэлори. – Вэл, должно быть, имел в виду совсем иное… Все будет хорошо, вот увидите…

– Пойдем, Мэллори, – одернул девушку младший сын Николаса и направился к танцевальной площадке первым. – Второй танец – наш.

– Прекрасного вечера, – негромко попрощался отвергнутый наследник и, смиренно поставив опустевший бокал на каминную полку, двинулся прочь.

Дослушав последнее аудиосообщение, я, наконец, обратил свое внимание на то, что вытащил из спортивной сумки еще полчаса назад. Передо мной была стопка листов с производства с записями, которые велись мной во время ведения проекта мистера О.

Узнав всю правду и закрыв процесс, я предпочел избавиться от деталей, что могут дать возможность узнать Рику и Джие больше положенного даже случайно. Мое стремление к конфиденциальности было вызвано тем, что доверия к тому, что происходило тогда, у меня не было.

И, к моему огромному сожалению, я был готов признать, что и сейчас мало что изменилось.

Мои бредовые отметки, перемежающиеся с завитками в своем нелепом сочетании, теперь слишком очевидно напоминали мне записи Реймонда, так бережно хранимые Джереми долгие годы. В процессе нашего общения я выяснил, что Оуэн, заполучив в свое распоряжение дневник еще пару десятилетий назад, никогда не читал его. Он ждал, что современная версия мальчика будет им обнаружена и однажды прочтет свои каракули из прошлого самостоятельно. Подобно тому, как Герман не имел права читать записи Рея, Джереми точно так же не решался влезть в перепись боли, что сопровождала ребенка последние годы его жизни.

Или же он просто боялся прочесть что-то такое, что очернит наследуемый им образ навсегда? Способно ли было чувство вины действительно передаваться через столетия?

Я зажал нужный участок на сенсорном экране пальцем:

– Знаешь, сейчас читаю свои записи, что фиксировал, когда меня преследовали… гм… видения про Мистера Неизвестного, и… погружаюсь в сомнения. Я знаю, что я уже говорил об этом, но я… Я хочу сказать, что все эти приступы показывали мне настолько нечеткие картинки, что я просто не мог зафиксировать окружающее пространство, как бы ни старался. Конечно, оказавшись в Мёр-Мёр, я узнал коридор и спальню… Но цвет платья Мэллори Томпсон? Джереми, тебе лучше привести какие-то обоснования деталям, пока я не начал искать их сам. Я… знаю, что что-то определенно есть. Должно быть!

В ответ на мое голосовое сообщение последовала пауза длиною в десять минут. Я успел закончить разбор вещей и убрать спортивную сумку подальше, на шкаф Джима, не оставляя себе шансов достать ее в будущем самостоятельно.

Когда я справился с марш-броском, мой телефон завибрировал.

– Яне был отрезан от наследия так, как ты, – загадочно отвечал Джереми довольно прохладным тоном. – Моя настоящая фамилия – Бодрийяр, Боузи.

Я тяжело тряхнул головой.

Что, кроме боли и тяжелых воспоминаний, мы были способны унаследовать по праву рождения?

Могло ли случиться так, что вина, форсируемая Джереми так яро, имела под собой основания куда сильнее факта перерождения Германа в его сознании?

Глава 9

Напоминание Оуэна о его принадлежности к роду Бодрийяров не давало мне покоя.

Взяв недельную паузу в нашем общении, я отдавал дань своим старым привычкам: гуглил, читал и пытался докопаться до правды самостоятельно, не желая мириться с обстоятельствами, в которых мой новый товарищ усердно выдавал, как мне теперь казалось, полуправду под соусом благодетели.

В случае с Джереми – считать его абсолютно реабилитировавшимся протагонистом было просто невозможно. Уже запустив правила игры однажды, мужчина был им верен. Он располагал к себе, пытаясь донести до меня информацию, интерпретировав ее так, как, ему казалось, мне будет понятнее. Старался говорить на моем языке, действовать достаточно любезно, приобретая естественный кредит доверия, который формируется у нормальных людей в случае частой совместной коммуникации. Но, увлекаясь, мистер О забывал о рамках благоразумия, путая все между собой и превращая историю в сказку, которая может не открыть собой истину, но завлечь меня в сети – на сей раз окончательно и бесповоротно.

Вероятно, плетение интриг передавалось с именным наследием, и со своей потребностью расставлять паучьи ловушки хозяин клуба едва ли был способен бороться. Но благодаря его недюжинным стараниям я повзрослел быстрее, чем хотелось бы. И теперь преследовал лишь одну цель.

Отделить зерна от плевел. И поскорее.

Потребность большего процента любых живых существ, способных мыслить, выделяться и чувствовать себя особенным, зазорной мной не считалась. Однако желание Джереми Бодрийяра расставить по полкам фигурки, которые канонически соответствуют тем образам, что существовали более двухсот лет назад, должно было иметь хоть какую-то доказательную базу о гарантированной связи первого и второго. По-другому мой мозг просто отказывался участвовать в этом квесте, выдавая фактические ошибки.

Иными словами, я был готов поверить в абсолютную вероятность нашей родственной связи в прошлом в одном лишь случае: если то, что рассказывал мне Оуэн, – чистая правда, которая не содержит в себе остатков фантазий, не пролеченных однажды в его молодости, в знакомом мне психдиспансере.

И улики, свидетельствующие об истине – требовались мне очень срочно, потому как неделя поисков дала очень слабые результаты, а наша новая беседа должна была состояться уже через пару часов.

Я мог ее отменить. Но хотел ли этого?

Врал Джереми или нет – общение с ним помогало мне лучше, чем злополучная терапия с доктором Константином. Я больше не видел ничего ужасающего, не выпадал из реальности, словно вселенная, которая преследовала меня с раннего возраста, теперь материализовалась и не могла причинить мне вреда, пока я не пребывал на территории прошлого в одиночестве. Главная разница с приемами заключалась в том, что в этой беседе говорил всегда он, а не я, но камень с моей души по неведомой мне причине сходил одновременно с его словами. Я узнавал больше, неизбежно пытался верить просто для того, чтобы понять наверняка: я никогда не был сумасшедшим.

А если и был, то теперь пребывал в моем личном типе безумия не один.

Иви во многом была права. Дети того типа, к которому мы с ней принадлежали, приходят в этот мир в одиночестве. Никем не желанные, забытые и ненужные – мы боролись за право собственного существования, искали тех, кто будет готов стать исполняющими обязанности родственников, моделировали желаемое, а потом всегда обжигались и начинали с начала. Теперь, достигнув двадцати двух лет, я понимал, что времени на ошибки у меня остается все меньше.

Именно поэтому, отдавая свой слух во власть чужого человека, я должен был знать – не трачу ли я ресурсы понапрасну. Не станет ли эта попытка в очередной раз смоделировать себе несуществующего родителя тратой времени? Погружением в ложь – которой рано или поздно, но все же предстояло разрушиться?

Может быть, нам обоим вообще все же следовало принести извинения доктору Константину за драку и попросить того о квалифицированной медицинской помощи?

Голова впервые за долгое время вновь раскалывалась. Еще в прошлое воскресенье я начал поиски первого дома Бодрийяров по той же схеме, что когда-то нашел упоминания о МёрМёр, – но никакие формулировки не давали нужного результата. Я пытался найти и долину, описанную Джереми, но современный загородный ландшафт никак не подходил под описание, а наш город растягивался на километры вперед уже два столетия, и обнаружить его старые границы теперь было очень сложно. Жилищем Николаса и честной компании могла оказаться любая давно снесенная частная собственность, на месте которой теперь возвели такой же паршивый клуб, как у Оуэна, или огромный торговый центр. Словом, такой особняк (если он когда-то вообще существовал) – был куда более лакомым кусочком, чем дом ужасов с антирекламным именем, когда-то принадлежащий вконец обезумевшему Герману. Представить себе богатую постройку в виде богом забытой заброшки было трудно.

Каждый безрезультатный поиск убеждал меня в том, что рассказы мистера О вполне себе могут и не иметь ничего общего с реальностью. Но детская вера в то, что я просто не мог войти в одну и ту же воду дважды, заставляла меня продолжать рыться в интернете.

И лишь сегодня я, наконец, догадался, что могу поискать другую локацию, которой тревожащий мое сознание собеседник уделял отнюдь не меньше внимания.

Без особой надежды на положительный результат я вбил в поиск заветное название: «Фармация Б.» и вновь поразился собственной глупости.

Очевидно, начинать мне следовало именно отсюда.

Множество новостных порталов писало об этой аптеке на постоянной основе. Некоторые материалы датировались даже двадцатилетней давностью и были до сих пор доступны для просмотра.

Чуть меньше полувека назад историческое место, которое теперь находилось в здании, служившем архитектурным памятником, было расформировано и превратилось в сеть здравниц «Новая Фармация». Центральное заведение было доступно и по сей день и, судя по сайту, велось под управлением современных наследников рода Бодрийяров.

Если бы я был героем ситкома, прямо сейчас я бы хотел повернуться в камеру с крайне туповатым видом.

Но в маленькой комнатке я мог позволить себе лишь обескураженно пялиться в окно.

В том, что мне следовало ехать в «Новую Фармацию» незамедлительно для того, чтобы все изучить самостоятельно, не оставалось сомнений. Однако два все осложняющих фактора делали ситуацию крайне противоречивой.

Первой проблемой мне представлялся вполне вероятный шанс того, что Джереми мог привыкнуть к моему стремлению кататься в самые неожиданные места для того, чтобы что-то самому себе доказать.

Это могло быть паранойей, однако что, если его дисклеймер о своей реальной фамилии был лишь приманкой и свидетельствовал о старте нового квеста, в котором локации будут другими, но суть останется прежней? К его искренним намерениям найти себе товарища по несчастью в моем лице и просто подружиться я относился с большим опасением.

Вторая проблема заключалась в том, что аптека закроется уже через час, и если я решусь совершить поездку сегодня, то наверняка опоздаю на встречу к Оуэну, что может вызвать подозрения и сыграет мне отнюдь не на руку, если правдивость первого пункта достигает хотя бы пятидесяти процентов.

Оставив себе на размышления еще пару минут, я схватил свою сумку и выбежал из дома.

* * *

Белая коробка с новенькой приставкой плюхнулась на рабочий стол Оуэна, стоило мне пересечь порог его рабочего кабинета. По обычаю, до самой двери меня сопровождал Шон.

– Добрый вечер, Боузи. Тебя что-то задержало?

Я промолчал, чувствуя в голосе Джереми нотки, напоминающие мне знакомые интонации, ярко погружающие меня в период взаимодействия с мистером О в роли худшего заказчика на всем белом свете.

– Сэр, принести что-нибудь? – смятенно поинтересовался управляющий, с подозрением впитывая в себя непривычно напряженную для подобных ситуаций обстановку.

– Сегодня, думаю, не стоит, – холодно отрезал владелец заведения, все это время стоящий к нам спиной. Его, как уже бывало, интересовало что-то за окном куда сильнее нашего общества. – Спасибо, Шон.

Парень кивнул мне и поспешил удалиться.

Все так же чувствуя себя неловко, я опустился в гостевое кресло и потупил взгляд. Ощущение того, что наше взаимодействие откатилось куда-то на несколько месяцев назад, фактически витало в воздухе.

– Это мне? – осмелился задать глупый вопрос я, пялясь на упакованную нинтендо.

– Да, Боузи, – кивнул мистер О, теперь смотря куда-то в пол, в сторону острых носов своих ботинок. – Я обещал и дарю тебе приставку. Но ты не ответил на мой вопрос.

Конечно же, рассказывать о том, что все-таки решил рискнуть и поцеловал двери закрывающейся аптеки, а затем несся сюда как угорелый, я Джереми не собирался.

– Да так, задремал, – не задумываясь, выпалил я. – А что такое?

– Доверие, Боузи, – пространственно ответил мужчина. – Ключевая составляющая между членами семьи.

– Мы не семья, – мои брови болезненно сдвинулись, подчеркивая градус внутреннего напряжения. – Твоя игрушка ничего не значит. Если ты пытаешься навесить мне моральный долг таким образом, я просто ее не принимаю.

– Что ж… – недобро усмехнулся собеседник и, наконец, повернулся ко мне. Его нос выглядел намного лучше спустя неделю после разборок с Константином, но на переносице я заметил пластырь телесного цвета. – Тебе нравится все сводить к деньгам.

– Меня учили, что любая помощь впоследствии будет оплачена. Желаем мы того или нет.

– Я наблюдаю, Боузи… – казалось, в моем имени сегодня было зашифровано какое-то заклятье, и, повторяя его, Оуэн снова пытался установить свою власть надо мной. – Что тебе не живется спокойно. Даже когда получаешь то, чего тебе так хотелось, ты пытаешься усмотреть в этом злой умысел. Притянуть негатив. Мне думается, тебе это нравится. Искать себе проблемы… Это – твой конек.

Я почувствовал, как злость волной подступает к моему лицу. Да что этот напыщенный идиот вообще мог знать о моей жизни?! И кем он являлся для того, чтобы анализировать мое поведение?!

– Ясно. – Я подскочил, отодвигая коробку с подарком подальше от себя. – Я, пожалуй, пойду. Отложим встречу.

– Еще на неделю? – Я увидел, что уголок губ Джереми нервно дрогнул. – Или еще на тридцать лет? Кажется, столько времени я потратил на то, чтобы обнаружить Реймонда?

В глазах потемнело.

Что-то неясное мелькнуло передо мной во мраке, а внутренний рычаг, если такой вообще существовал, поспешил оповестить о том, что он переключился.

– Лучше бы ты потратил это время тогда, два века назад! – крик сорвался с моих уст бесконтрольно, но я не осмеливался поднять взгляд на мужчину. – Когда ребенок по твоей вине задыхался в лифте!

Содрогаясь от немыслимости сказанного, я поднял голову вверх.

Знакомое лицо передо мной стало смазанным буквально на мгновение, а после на месте тронутых возрастом черт образовались практически те же, но молодые и свежие. Седые волосы заменила косматая черная грива. Неизменными остались лишь его каре-золотые, жестокие и внимательные глаза.

– Садись, мальчик. Мы будем разговаривать дальше.

Сегодняшнюю ночь богатой на «улов» назвать было невозможно.

Герман в компании Владана и Валентина обошли всю центральную часть города, внимательно осматривая окрестности, но уже второй месяц никто из конкурирующих лавок не рисковал возобновлять свою деятельность.

Сменивший Николаса, старший сын становился беспощаден в собственной работе и предпочитал устраивать рейды на соседние фармации без перерыва. Местные, теперь весьма запуганные приходом нового ревизора, не решались предпринимать никаких действий, лишь заслышав о пропаже очередного мелкого предпринимателя с соседней улицы. Пугал окружающих и факт того, что лицо карателя было им незнакомо и являло собой высокий, безымянный образ в длинном, старомодном плаще. Слухи, как и всегда, распространялись быстро и добавляли и без того эксцентричному образу Германа больше ужасающих деталей. Но, ни один сплетник и подумать не мог о том, что возглавлял преступную процессию сын самого сэра Николаса.

Скрывая старшего наследника от общественности, отец, сам того не понимания, совершил стратегически верный ход.

Он поселил среди лавочников жуткий страх перед пугающей неизвестностью и заморозил прогресс аптекарского дела на долгие годы вперед.

Ночные бдения выматывали юношу, превращая его тонкий остов в призрачный, словно подгоняя реальность под свежесозданные легенды о кошмарном ревизоре. Окружающая сына Бодрийяров нелюбовь и всеобщее отчуждение рисовали липкие образы в сознании юноши чаще обычного и способствовали добровольным и самостоятельным инъекциям морфина, теперь – на постоянной основе. Молодой мужчина существовал при помощи вечного чувства невесомости, что создавало лекарство, и частенько думал, что готов вколоть себе чуть больше раствора, чем положено, лишь бы только следующее утро, полное отвращения к собственному существованию, замедлилось, подобно его способности мыслить, и не наступило вовсе.

Когда время на часах перевалило за полночь, троица вернулась в пустующую фармацию. Владан и Валентин, изрядно породнившиеся с Бодрийяром-изгоем, переживали за его состояние и глухо переговаривались между собой:

– Юный господин спит плохо, – сетовал Владан, чей словарный запас был совсем скудным. – Ест плохо. Жалко.

– Совсем устал, – отвечал Валентин, все еще отличаемый от брата своим легким косоглазием. – Сказать бы хозяину.

– Парни, молчать, – подкатывая глаза, осаживал их Герман, пытаясь найти в темноте нужный ключ на тяжелой связке. – Вашу заботу безмерно ценю. Но она не входит в ваши обязанности.

– Прости, господин, – хором отвечали близнецы.

Вуйчичи, не располагавшие ни домом, ни прошлым, своим одиночеством старшему сыну Николаса были близки. С горечью он наблюдал, как слабо понимающие суть происходящего иммигранты ночевали на задворках в аптеке и довольствовались малым. Но, несмотря на отвратительные условия, каждый из этих братьев казался юноше все еще более живым, чем он сам.

Они марали руки в крови с немыслимой регулярностью, всерьез предполагая, что каждый совершенный ими грех входил в оплату долга перед владельцем «Фармации Б.». Выращенные для того, чтобы служить живыми щитами, они не имели и мыслей о том, что выполняемые задачи могут идти вразрез с моральными принципами и честью. Злодеями в их мире являлись все те, на кого указывали старик Бодрийяр, а теперь и Герман, а в том, соответствовало ли это истине, Владан и Валентин не думали разбираться.

Однако во многом отец был неправ. Сколь недалекими и топорными ни были бы эти двое, сострадания в них было больше, чем во всей хозяйской семье вместе взятой.

Как только лидер скромной стаи отворил дверь, Вуйчичи, давно натренированные справляться со своими масштабами, практически бесшумно завалились внутрь.

– Пока, Герман. Поспи сегодня, – шептал Валентин.

– Пожалуйста, поспи, – добавил Владан.

– Доброй ночи, мальчики, – с грустной усмешкой провожал их Герман.

Тусклый свет полнолуния проникал в торговый зал фармации, слабо освещая пространство. Аккуратно ступая сквозь прилавков, парень заметил новую коллекцию фаянсовых коробочек за рабочим местом мистера Эггерта и поспешил их изучить.

Работа, доставшаяся ему против воли, не предполагала ни секунды познания аптекарского дела как такового. Привыкший к потреблению знаний с детства, старший наследник Бодрияйров страдал от дефицита просвещения. Теперь его вечно бушующий мозг заполнял отвратительный химикат, а ведь ранее он мог творить прекрасные вещи собственными руками.

Ах, если бы он только мог поменяться с Валерианом местами! Тому по-прежнему доставалось все лучшее лишь потому, что он устраивал отца всем. От светлых волос до елейной манеры угождать каждому его пожеланию.

Провизорское дело было открыто младшему, но изучалось им без особого рвения. Доходило и до того, что обычно молчаливый и любезный мистер Ноббс жаловался на брата прямо в торговом зале!

«Что за нерадивый мальчишка! – сетовал старик однажды, в тот самый момент, когда весь перепачканный Герман ранним утром покидал свое так называемое рабочее место – чертов подвал. – В его голове одни удовольствия!»

«Его дружба с мисс Томпсон не доведет до добра, – вторил ему мистер Эггерт, собирающий подмастерьев на «кухню» с утра пораньше для запланированной подготовки эликсиров. – Помяните мое слово, мистер Ноббс, не доведет».

О том, что Валериану было позволено все и вне стен аптеки, говорить и не приходилось. Совсем еще юный отрок семнадцати лет отроду мог пропадать в чужой семье днями, а потом – заявляться в родительский дом как ни в чем не бывало, не обращая внимания на квохтанье матери и няньки. Своего старшего брата он теперь и вовсе не замечал, предпочитая покидать их спальню раньше того времени, что старший вообще возвращался домой.

За редким исключением, они встречались за столом, и эти беседы состояли из взаимного хамства, которое прерывалось отцом сиюминутно. Виновным, как и всегда, объявлялся Герман.

Под фаянсовой голубой крышкой скрывалась новая партия ходового товара «Фармации Б.» – волшебная для обывателя присыпка, поглощающая пот, представляющая собой простую смесь из крахмала и талька. Аккуратная круглая губка и оформление в нежных оттенках лишь прибавляли интереса и вызывали восторг у посетительниц женского пола.

Пользуясь редким случаем пребывания в лавке в полном одиночестве, Бодрийяр принялся изучать каждую баночку, как вдруг услышал недвусмысленный стон, раздавшийся из отцовского кабинета.

Поставив порошок на место, юноша кошкой прокрался в сторону укромного помещения и, прислонившись к прикрытой двери, прислушался.

– Ох, Николас! – послышался знакомый мелодичный женский голос.

Он, несомненно, принадлежал Эмили Доусон.

Не испытывая страха благодаря последней дозе морфина, старший сын, недолго думая, бурей ворвался в рабочий кабинет.

Испытывающий удовлетворение отец заметил его не сразу. Подождав, пока голова старика запрокинется выше и хозяин лавки, наконец, пересечется взглядом с сыном, последний занял уверенную позу у стены, бессовестно ухмыляясь пошлому зрелищу.

Бодрийяр-старший, отданный во власть женщине, практически не открывал глаз. Однако от собственного занятия его отвлекло ощущение пристального наблюдения.

– Отродье! – зашипел Николас, лишь завидев старшего ребенка. – Убирайся!

– Что такое, мой дорогой? – мурлыкала порочная вдова откуда-то снизу. – Что же случилось?

– Добрый вечер, леди. Добрый вечер, отец, – с едкой ухмылкой декламировал Герман.

Женщина тотчас поднялась на ноги, оставив брюки хозяина фармации в покое. Тот гневно выцедил:

– Дорогуша, подождите меня на кухне.

Покрывшись пеленой стыда и не поднимая своих глаз, Эмили Доусон спешно покинула кабинет.

– Как ожидаемо и гадко, – как можно громче заявил наследник, театрально разводя руками перед родителем. – Вы так стары, а все еще грешны.

– Заткнись, дьявол! – рычал отец, натягивая на себя брюки. – Тебя здесь быть не должно.

– О, что вы. – Диким зверьком сын прокрался к столу и водрузил обе руки на его поверхность. – Сейчас как раз мое рабочее время.

– Я сказал тебе – убирайся! – лицо Николаса приобретало багровый оттенок. – Беги, пока не сделал тебе хуже!

– Мне хуже не станет, – опасно ухмыляясь, Герман навис над отцом. – Должно быть, все наоборот. Матушка не обрадуется.

– Попробуй сказать ей, ублюдок. Только попробуй.

Замахнувшись, старик оставил на сыне смачную оплеуху, но тот не шевельнулся. Лишь улыбнулся шире.

– Бейте сколько хватит сил, – спокойно проговорил юноша.

Преисполненный злости, Николас не знал, как выпустить из себя гнев лучшим образом, и, повернувшись к полке с коробками, схватил оттуда первый попавшийся бутылек и запустил в отпрыска.

– Я сделаю лучше! – гаркнул он. – Я берег тебя до последнего, ходячий позор.

Отец подошел к парню вплотную и что есть силы схватил того за грудки. Сосуд, разбившийся о голову Германа, оставил на нем свежие царапины и знакомый запах, пробуждающий его кошмары наяву.

Это была карболовая кислота.

– Я сделаю лучше! – плевался слизью монстр, вдруг выросший на месте Бодрийяра-старшего. – Я заставлю тебя стать чудовищем, которых ты так боишься!

Глава 10

Образ Мистера Неизвестного, к которому я испытывал необъяснимую привязанность с малолетства, открывался мне с совершенно иной стороны.

Увидев преображение Джереми, произошедшее против нашей общей воли и самой сути здравого смысла, я понял, что каша, образовавшаяся в моей голове, теперь раскладывается противными сгустками по грязным тарелкам. Оуэн являл собой опасность в первородном понимании этого термина, и то, что преследовало меня в моих так называемых «особых» состояниях, отлично прирастало к нему так, словно существовало там вечно. Этим вечером я понял, что впервые безоговорочно поверил в его теорию о перерождениях, даже если очень не хотел себе в этом признаваться.

Мои ощущения, в большей степени инстинктивные, давали доступ к истокам чувств, что мог испытывать Реймонд, записывая поток своих детских впечатлений в дневник. И если даже на секунду теперь я мог допустить, что верю мистеру О окончательно и бесповоротно, история открывалась мне совсем под другим углом.

Считая себя последователем образа, принадлежавшего давно почившему Герману Бодрийяру, немолодой, одинокий и крайне заскучавший мужчина того типа, к которому я относил владельца ночного клуба, вполне мог желать не просто оправдать имя безумного преступника, а полностью переписать историю, которую, он, казалось, давно присвоил себе. Мое же фактическое нахождение рядом помогало избавиться от чувства вины перед жертвой, которую он, как мне представлялось, считал бессмысленной.

Искуплять грехи спустя два столетия было очень удобно. Свидетелей, которые могли бы опровергнуть сказанное, давно не существовало, а потому в качестве алиби могла сойти любая трагическая история с тем градусом надрыва, который, без каких-либо сомнений, вызовет жалость даже у самого жесткого кремня.

Но все эти мысли имели бы под собой почву лишь в одном случае – если я действительно признавал факт того, что верю в байки Джереми, ни капли не сомневаясь в его адекватности.

Давно привыкнув решать проблемы поэтапно, я предпочел придерживаться намеченного плана продолжить поиск вещественных доказательств, которые бы прямо указывали на то, что хотя бы частичка ужасающей истории мученика Германа действительно существовала.

* * *

О моем приходе в старинную аптеку свидетельствовал невидимый колокольчик на входной двери.

Я не был способен залезть в голову к Оуэну для того, чтобы утверждать, что все описанное им совпадало с окружающим меня интерьером, но в одном был уверен точно: старый уклад здесь чтили и поддерживали в порядке.

Первым, что мне бросилось в глаза, стал портрет сурового старика в одеяниях, присущих началу девятнадцатого века. Он гордо восседал в кресле с высокой сидушкой и взирал на посетителей с читаемой долей снобизма.

Вторым, что я заметил, стала абсолютная, практически неестественная пустота.

Длинные деревянные прилавки, теперь разумно застекленные для безопасности продаваемых позиций, были расположены в зале небольшими блоками, словно предполагали собой разделение рабочих зон для разных специалистов. Современные лекарства, разложенные в витринах по категориям, были представлены в стройном ряду с аналогами из прошлого. Такой товарной раскладки я не видел никогда – казалось, нынешние владельцы «Новой Фармации» пытались совместить в этой здравнице и музейные, и торговые функции, для того чтобы не потерять лишнюю прибыль.

Любопытных экспонатов двухсотлетней давности было полно и на полках высоких стеллажей, что подпирали могучие стены некогда популярного заведения. Стараясь держаться ближе к центру зала по необъяснимым для самого себя причинам, издалека я заметил аптекарские весы, целую коллекцию видов старинной упаковки лекарств в виде бутыльков, колбочек и баночек, что-то, напоминающее плевательницу, и даже гофрированную тубу, которая сначала показалась мне частью противогаза.

От скромного изучения торгового зала меня отвлек старческий, но все еще довольно бойкий голосок. Та, кому он принадлежал: должно быть, присутствовала за прилавком с самого начала, скрывая свой небольшой рост за деревянным остовом старинного кассового аппарата с выдающейся ручкой.

– Вы смотрите на то, что осталось от ингаляционной камеры Бодрийяра, голубчик. Через эту трубку в стеклянную кабину подавался целебный пар.

Я сделал несколько шагов вперед не из вежливости, а лишь из желания рассмотреть женщину ближе.

– Добрый день. Очень интересно! Простите, что не поздоровался, когда вошел, – своим менеджерским доброжелательным тоном выпалил я. – Честно говоря, я вас не заметил.

Весьма ухоженная старушка выглянула из-за кассы и странно улыбнулась мне. Она медленная подняла тяжелую столешницу, что служила выходом из-за прилавка, и направилась в центр зала. Туда, где я стоял не двигаясь, словно мои ботинки приросли к скрипучему деревянному полу.

Чем ближе бабушка подходила ко мне, тем сильнее я испытывал чувство тревоги, присущее моментам, когда ваша встреча со старым знакомым случается спустя много лет. Мадам, заведующую аптекой, я не мог знать по определению, однако ее черты лица теребили мою память, пытаясь извлечь с подкорки мозга образ, с которым я сталкивался всего раз в жизни.

И кроме как образом того человека назвать точно было нельзя, потому как в реальности его просто не существовало.

Когда женщина подошла ко мне вплотную, я утвердился в своих ощущениях – она была практически зеркальной, но женской версией старика Сэма.

Которым на самом деле являлся не кто иной, как загримированный актер давно сгоревшего театра – Джереми Оуэн.

– Ничего, голубчик, – чересчур ласково продолжила наш диалог пожилая постоялица. – К нам приходят редко. О громких приветствиях нашего доброго имени мы и забыли.

Где-то на уровне желудка заныла знакомая паника. Все было логично, ожидаемо, и я пришел сюда сам – но почему едкие чувства все равно пытались вырваться из меня наружу?

– Миссис Бодрийяр, я полагаю? – так же приторно вежливо, как и старушка, продолжил я. – Читал в интернете, что все это – именное наследие.

– По мужу – Оуэн… – с хитрой улыбкой отвечала мне собеседница. – Но вы абсолютно правы, голубчик, я предпочитаю наше великое имя. В конце концов, я – последняя, кто его носит. Недолго мне осталось, голубчик. Восемьдесят первый год идет.

– И что же… – заранее зная ответ, глуповато поинтересовался я. – У такого… исторического оплота совсем нет наследников?

Бабушка горько расхохоталась, качая головой. Я почувствовал себя неуютно.

– Есть, есть… Мой сын. Да только он тоже вздумал быть Оуэном, представляете? Его поколению старческие замашки чужды.

Теперь в том, что передо мной стояла мать Джереми, сомнений не оставалось.

– А вы… – женщина поднесла свои морщинистые пальцы к оправам, которые покоились на ее груди благодаря драгоценной цепочке. Теперь, в очках, ее орлиный нос, который унаследовал мистер О, выделялся еще сильнее. – Не за покупкой сюда пришли, верно?

– Я… – буквально секунду помявшись, я принялся за рассказ отработанной еще в такси легенды. – Пишу исследование для университета. Посещаю архитектурные памятники нашего города, стараюсь… узнать больше от тех, кто связан с их историей напрямую. Встретить вас тут – большая удача. Вы знаете, я ожидал, что придется мучать рядового фармацевта.

– Ну что вы! – старушка всплеснула руками. – Простите, как вас?

– Дуглас, – криво улыбнулся я, не желая отдавать свое имя во власть еще одного человека с фамилией Оуэн. – Мистер Дуглас.

– Мистер Дуглас, какие же тут могут быть фармацевты… – снова качая головой, продолжала женщина. – Мы – словно островок памяти былой силы на этой Богом забытой земле. Вот только представьте, чтобы среди нашей сокровищницы бытовала молодая девчушка, вчерашняя студентка академии. Ни ей, ни нам такое не интересно.

– Я понимаю… – без тени сомнения соврал я. Нет, я решительно не понимал, о чем она говорит.

– Ваш интерес – большая редкость, и от того мне радостно, мой мальчик, – елейно завершила свою мысль миссис Бодрийяр, неосознанно проходясь по моему свежему триггеру на подобное обращение. – Вижу вас здесь, и мое разочарование в ваших сверстниках становится чуть меньше.

Кивок, который я из себя выдавил, должно быть, выглядел слегка неестественно медленным.

– Что ж, не хочу напрашиваться… – продолжая тянуть улыбку, медленно произнес я. – Но небольшая экскурсия от непосредственной представительницы рода Бодрийяров была бы для меня огромной честью!

– Ох! – мать Джереми бодро схватила меня за локоток так, словно я только что пригласил ее на совместный променад. – Идемте же, но не слишком быстро! Мне есть что вам рассказать, голубчик.

Наша экскурсия, как я того и ожидал, началась с того самого портрета, что врезался в сознание любого посетителя, стоило ему пересечь порог.

– Джек Бодрийяр! – словно молодея на глазах от мыслей о великом предке, декламировала старушка. – Достопочтенный дедушка, как его называли внуки. Именно ему мы обязаны рождением «Фармации Б.». Такое громкое имя для тех времен, знаете… Я до сих пор жалею, что нам пришлось его сменить.

– И почему же?

– Одним из условий реставрации, голубчик, за счет города… – покачала головой женщина. – Была смена названия и то, что мы станем современной аптекой, хотя бы отчасти. Будь моя воля, мистер Дуглас, этот музей я бы посвятила научным и предпринимательским подвигам в момент процветания фармации в середине и конце девятнадцатого века. Сделала бы это место памятным для мистера Джека, мистера Николаса, мистера Валериана…

Я притаился в ожидании. Должно ли было в ряду этих родственных почестей затесаться еще одно, четвертое имя?

Но миссис Бодрийяр не собиралась продолжать.

В следующие полчаса моему вниманию были представлены всевозможные склянки из-под самых популярных товаров в аптеке в позапрошлом веке: мне были показаны и предшественник современной зубной пасты – так называемый зубной эликсир, и удивительно хорошо сохранившаяся машинка для создания пилюль вручную, ступка для измельчения трав, банки из-под пиявок, которых продавали на развес для домашнего кровопускания, и даже «вечные» таблетки для регулярного стула, целиком и полностью состоящие из сурьмы. О том, как именно последние можно было использовать бесконечно, запоминать мне совсем не хотелось.

Когда восторженная моей внимательностью женщина предложила мне посетить помещение, ранее используемое для изготовления лекарств и носящее название «кухня», я попытался вывести беседу в нужное мне русло снова:

– Миссис Бодрийяр… – аккуратно обратился я, спускаясь за ней в крохотный закуток с печкой, ящиками и миниатюрным рабочим местом для провизора и подмастерьев. – Должно быть, мой вопрос покажется вам слегка неуместным, однако мое исследование требует точности…

– А это… – со скрипом наклоняясь, старушка выудила из одного из ящиков стеклянную прозрачную бутылку с фиалкового цвета разводами на самом дне. Мой вопрос она будто не слышала. Должно быть, собственное удовольствие от рассказа о наизусть выученном прошлом было ей важней. В этом с сыном они были как две капли воды. – То, как раньше продавали индийский тоник, мистер Дуглас! Знаете ли вы, почему индийский и чем он отличается от обычного тоника? Разгадка предельно проста! Одним из первых, кто догадался добавлять в газированную воду хинин для придания особого вкуса, был мистер Эггерт, работавший в нашей фармации. Тогда популярность набирали курорты, что обещали волшебное исцеление минеральной водой… Газированная вода с травяным привкусом воспринималась тогдашними жителями как целебная и шла на ура!

– Очень интересно, – натужно улыбнулся я, мысленно пополняя копилку знаний об эпохе, которые я получил против своей воли. – Миссис Бодрийяр, но я хотел уточнить вот что. Как я уже сказал, мое исследование требует достоверности с точки зрения изучения вашего рода, а потому…

Женщина вдруг прищурилась, на секунду выдавая то, что скрывала за деланной любезностью, но тут же прикрылась прежней маской. Да, эта бабушка была старше и опытнее меня практически в четыре раза, а эмоции я скрывать не умел.

Наверняка она знала, о чем я хочу спросить.

– А потому… – уже без былой смелости продолжил я. – Я хотел уточнить у вас о той части семьи, что упоминается в истории… гм, другой части нашего города. Я говорю об Ангелине и Германе Бодрийярах. Ведь они… были частью семьи… упомянутых вами Николаса и Валериана, верно?

– Верно, – без особых эмоций подтвердила женщина, опуская бутылку на место.

– Да, я узнал о них благодаря истории особняка МёрМёр, – как бы оставил себе небольшое алиби я. – И хотел спросить, участвовали ли они… ну, в процессах? Имели ли значение для бизнеса? Понимаете, история, описанная в городских сплетнях, очень трагична и несколько не…

– На каждое стадо приходится больная кобыла, мистер Дуглас. И не одна, – довольно резко перебила меня старушка, словно становясь сильнее и злее прямо на моих глазах. – В нашем случае без ошибок природы тоже не обошлось.

Я почувствовал, как мои ноги приклеиваются к полу, потому как остов всего моего хилого тела взяли ступор и озноб разом. Мне казалось, что буквально на мгновение я оказался внутри истории Джереми и со мной говорила не его мать, а кто-то из тех самых предков, что отчаянно гнобили Германа за само его существование.

– Я понял, – только и получилось что выдавить у меня.

– Ах, мы спустились, и я совсем забыла завести вас в альма-матер всея фармации, мистер Дуглас! – тут же поменялась в лице старушка, расплываясь в улыбке так, словно теперь мы собирались на выставку бабочек и радужных пони. – Пойдемте же, я покажу вам кабинет мистера Николаса Бодрийяра.

Вновь схватив меня за локоть, женщина поковыляла со мной наверх. Я должен был отметить, что в этот раз ее пальцы казались мне особенно цепкими, потому как с первого взгляда довольно слабые и морщинистые ладони впивались в мою кожу с достаточно болезненным давлением.

Одно было хорошо – именно в то место, куда мы направлялись, я и хотел попасть с самого начала.

Вернувшись к прилавкам, миссис Бодрийяр завела меня за тот, что считался главным и держал своим старым, но крепким остовом тяжелую старинную кассу. Практически неприметная дверь скрывалась между двумя стеллажами с товарам и, судя по планировке зала, вела куда-то вглубь помещения.

Пожилая женщина коснулась резной ручки и пропустила меня вперед. Моему взгляду открылась невероятно пыльная и душная каморка, которую кабинетом назвать было нельзя. Однако, тот самый рабочий стол отца Германа, описываемый Джереми, был на месте, а вот круглый ковер явно был давно заменен.

– Здесь принимались самые важные решения относительно той неоценимой помощи, что оказывали Бодрийяры людям! – театрально обвела руками конторку старушка. Теперь я понимал, что своему неуместному актерскому мастерству Оуэн мог учиться, не покидая дома, прямо на примере родной матери. – Все, что привозили в фармацию, первоначально внимательно изучалось Николасом, а затем и его сыном Валерианом, вот здесь. Тут же было подобие бухгалтерии, которую хозяин всегда вел самостоятельно.

Я закашлялся, чувствуя, что пыль, лежащая здесь, была свидетельством о том, что кабинет посещали не так уж и часто. Выглядела эта комната точно запущеннее предыдущих, и настоящая причина этому уже елозила у меня на подкорке.

– Простите… – применяя все остатки хитрости, что могли найтись у меня внутри, нашелся я. – Здесь чудесно, но очень-очень душно. Не мог ли бы я попросить у вас воды? Я несколько… боюсь замкнутых пространств.

Наши взгляды пересеклись. Любой, кто мог оказаться сейчас рядом с нами, посчитал бы меня сумасшедшим, но я мог поклясться в том, что бабушка присматривалась к моей внешности.

– Конечно! – вдруг пропела она, впервые обнажая свои зубы в знакомой мне улыбке, больше напоминающей хищный оскал. Такая мимика в сочетании с очевидно искусственной челюстью складывалась довольно жутким образом. – Сию минуту, мой мальчик.

Еще мгновение, и явно еще очень молодая в душе женщина покинула конторку.

Зажмурившись, я досчитал до пяти, пытаясь поймать баланс времени. Начну свою проверку раньше срока – она услышит и вернется. Промедлю – принесет воду, и другого шанса у меня не будет.

Сделав несколько аккуратных и медленных шагов по отношению к рабочему столу Николаса, я присел и взялся за край ковра. Вдохнув поглубже несуществующий воздух, я прибавил к первой вторую руку и поднял плотную ткань с пола.

Передо мной был люк, о котором говорил Джереми.

Сжав челюсть покрепче, я опустился ниже и прислонился щекой к доскам, не в состоянии объяснить себе, зачем это делаю. За импровизированной дверцей в подвал ожидаемо было тихо.

Но стоило мне поднять голову – мой взгляд столкнулся с тем, что я не видел, не представлял и не воображал себе уже несколько месяцев. Надо мной стоял густой, пышущий черными неясными потоками силуэт в длинном плаще.

Я бегом покинул кабинет Николаса, а затем – и «Новую Фармацию», прежде чем мать Оуэна вернулась ко мне.

– Мистер Корбен! Я должен отметить, что алый цвет подчеркивает все чудесные черты вашего лица, обычно обрамленные гаденьким самодовольным выражением, которые вы неоднократно мне адресовали. Но где же оно сейчас?

Это место было его сценой.

Теперь не страшащийся замарать свои тонкие аристократичные пальцы Герман бил очередное лицо с той страстью, что свойственна юным любовникам в их первом романтическом приключении. Откуда в его тонком высоком силуэте было столько сил – оставалось лишь гадать.

Зрители позади были в восторге. И непременно рукоплескали бы, будь это уместно и разрешалось Николасом в ведении подобных дел.

Дэвид Корбен был особенно неприятен Бодрийяру-старшему, потому как однажды уже закрывал свою лавку и уходил с поля зрения беспощадного ревизора по-доброму и без грязных последствий. Однако спустя несколько лет чета посчитала себя слишком смелой для того, чтобы вернуться и, как того и полагала система «очистки доброго имени», получала по заслугам путем совершения пыток над ее главой.

Стоящие позади старшего наследника Николаса Валентин и Владан наблюдали за происходящим с присущим им отсутствием эмоций и впечатлений. Отец, расслабленно блуждающий за громадными спинами, неустанно хохотал:

– Все так, мой мальчик! Покажи себя!

Зверство владельца фармации и страсть к садизму, учтиво замаскированные в одобрительные возгласы по отношению к работе сына, подогревали Германа, словно постепенно разгорающийся в печи пожар. Он оказывал физическое насилие над самостоятельно выбранной жертвой далеко не впервые, но теперь, уже на протяжении года, как и пророчил Николас, начал получать от этого удовольствие.

Сломанный нос и выбитые зубы не позволяли Дэвиду издавать никаких звуков, кроме истошного крика, на который у того почему-то все еще хватало сил. Мужчина был умело связан Вуйчичами по рукам и ногам, и они в свою очередь теперь скорее выполняли роль охранников старшего сына, чем карателей, однако, готовые подключиться к процессу в любую секунду.

Жуткая ухмылка озарила бледное лицо молодого мужчины, и тот аккуратно провел окровавленным пальцем по своим губам, сценическим движением сгибая свою правую руку в локте:

– Невероятно, Дэвид, – с нескрываемым удовольствием, практически нежно пел Герман. – Неужели ты не понимаешь, что во всем происходящем виноват сам?

– Не понимает он ничего! – кричал позади отец, все еще продолжая свои хождения из стороны в сторону. – Это – тварь, Герман. Это – животное! Оно не способно понять наших речей, не умеет слушать! Думать оно не способно и не достойно жить!

Вдруг измученный Корбен на мгновение заткнулся.

Дэвид растянул разбитые губы в улыбке, обнажая то, что осталось от его зубов, и, сделав непродолжительную паузу в собственной агонической истерике, вновь проорал:

– Но я не создал отродье, ты, дьявол! Не породил на свет монстра, как ты, черт тебя!

Болезненный выпад в свою сторону был учтиво проигнорирован Николасом. Он лишь на секунду остановился, а после – вновь продолжил шагать по выверенной траектории, сделав вид, что ничего не услышал.

Но Герман, теперь воюющий сам за себя, с оскорблением мириться был не намерен.

Тонкие пальцы на шее жертвы сомкнулись единым цепким захватом.

Мужчина краснел и издавал клокочущие звуки, которые комками выходили наружу из его гортани и отдавались эхом в плохо освещенном подвале.

За предсмертной борьбой достаточно быстро последовала полная тишина.

Отслеживающий каждое действие сына мистер Бодрийяр оказался рядом с телом, все еще крепко привязанным к стулу, мгновенно. Рука старика легка на место, где еще секунду назад билась сонная артерия, лишь на секунду. Затем отец победно прокричал:

– Даешь, паршивец!

Его старческие руки легли на широкие, но худые плечи сына и принялись безудержно их трясти:

– Достигнув двадцати одного года, ты стал мужем, Герман! В твоих руках – жизнь человеческая, а то есть – власть!

Николас расхохотался и похлопал юношу по спине. Это были первые отцовские объятья, которых удостоился старший сын Бодрийяров за всю свою недолгую жизнь.

Не сказав в ответ родителю ни слова, наследник, ставший теперь карателем, вытянул руки, испачканные, изуродованные кровью и частичками плотей Дэвида Корбена, перед собой.

Медленно расплываясь, его когда-то предназначенные для тонкой работы пальцы величали на глазах, превращались в жуткие бесконечные лапы, покрывались багровой, густой жидкостью, что стекала с конечностей вечным зловонным потоком.

Именно так Николас Бодрийяр вновь доказал ту истину, что твердил всем вокруг, – он был человеком слова. Однажды поклявшись в этом, он превратил своего старшего сына в монстра.

Очнувшись от наваждения, Герман почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, а вид мертвого лица, застывшего в жуткой предсмертной гримасе, предрекает подступающую к горлу рвоту.

Что есть сил, молодой мужчина рванул к выходу из подвала, слыша вслед лишь гогот взбудораженного от восторга от отца.

Оказавшись в кабинете хозяина фармации, юноша пошатнулся и упал на стул, задевая ногой люк для того, чтобы хотя бы на мгновение избавиться от осознания того, что он только что сделал.

– Герман! – послышался знакомый счастливый вскрик.

С трудом подняв голову, юноша обнаружил на входе в конторку младшего брата, который практически непозволительно для современных приличий держал под руку Мэлори Томпсон. И он, и она ослепительно улыбались тому, кто только что впервые не просто измучил, но отнял человеческую жизнь.

Старший сын Николаса поспешил спрятать грязные руки в карманы своего длинного плаща. Встать для приветствия сил уже не оставалось.

– Мы вскоре женимся! – счастливо пропел семнадцатилетний Валериан, недвусмысленно опуская ладонь на живот своей пятнадцатилетней возлюбленной.

Часть 2