Фантастика 2025-34 — страница 5 из 1050

Глава 1

Герман возвращался домой на восходе солнца, оставив немого кучера доверенного кэба далеко за тропинкой, служившей устьем в родную долину.

Не наблюдая перед собой ничего, кроме тяжелой пелены, что позволяла держать глаза раскрытыми лишь наполовину, он брел шагом немощного старика, на которого обрушился неподъемный груз всех непережитых проблем разом. До спасительной инъекции, которая превращала его сознание в непобедимую силу, стремящуюся к безоговорочному выполнению самых беспощадных приказов, оставалось еще полдня. В своих запретных ритуалах юноша старался придерживаться расписания, потому как хотя бы часть сознания для работы все еще требовалось сохранять.

Совсем не морфин, а именно ощущение абсолютной неуязвимости перед всем, что он видел, слышал и должен быть делать превращало его в зависимое, безвольное существо. Иллюзорный дух в его худом теле пробуждался искусственной силой и не имел ничего общего с собственным желанием продолжать бороться. Старший сын Николаса, знакомый с воздействием тех или иных «спасительных» средств на человеческий организм, был прекрасно осведомлен о сомнениях, что испытывали выдающиеся умы его современности по поводу чудодейственного эффекта от упомянутого раствора. Однако, вероятность скорого угасания его естества совершенно не беспокоила Германа, а лишь подбадривала в самой трагичной форме: мол, в конце концов, и мучаться останется недолго.

Липкое наваждение посещало его все реже, заменив иллюстрации из страшных сказок свидетельствованиями реальной смерти от собственных рук. Все шло по плану отца – хотел он того или нет: пополнив ряд монстров, бояться их больше не было никакого смысла.

За мрачными суждениями, молодой мужчина не заметил, как достиг каменной тропинки и теперь все ближе и ближе подходил к дому, возвращаться в который последние месяцы не хотелось вдвойне.

Несмотря на очевидную физическую незрелость Мэллори Томпсон и роковую ошибку, к которой привели неразумные и постыдные действия Валериана, ранний брак в семье Бодрийяров действительно состоялся.

Гнев отца, к всеобщему удивлению, оказался весьма непродолжительным. Уже уверовавший в перспективность и состоятельность младшего сына, старик Николас не собирался признавать то, что однажды ошибся и потратил собственные силы на взращивание неугодного чада. А потому новость о женитьбе была преподнесена приторно следящему за успехами именитой семьи обществу как благая весть, не терпящая никаких скептических комментариев.

От молвы и осуждения, однако же, наследников фармацевтического дела это не уберегло. Званые вечера в родительском доме прекратились в тот же месяц, что Мэллори переступила порог обиталища юного мужа своими маленькими, еще вполне детскими ножками.

Девочке, так рано ставшей на путь женского становления, было, пожалуй, тяжелее всех. Ангелина, не чающая души в своих сыновьях – новую, слишком молодую для предлагаемой роли хозяйку дома не принимала. Валериан, хоть и на короткое время, но все же впавший в немилость отца, чувствовал себя униженным и лишенным некоторых привилегий, к которым привык с раннего детства. Отношения в новом статусе оказались путем к разрушению чувств между юными влюбленными, которые теперь кротко, следуя правилам, обращались друг к другу на «вы» и топили быстро угасающее детское влечение в быту и ожидании наследника.

Рыженькая, некогда похожая на херувима Мэлл теперь приобретала образ, свойственный немногочисленной женской половине семьи Бодрийяров. Натужно улыбаясь, она отказывалась от еды, несмотря на положение, которое сама считала постыдным. К работе по поддержанию порядка в доме девочка, очевидно, была не готова, а потому частенько получала выговор от родителей супруга за необразцовое и несдержанное поведение, покорной жене отнюдь не свойственное. Валериан и Мэллори теперь встречались редко, потому как первый предпочитал пропадать в фармации в попытках вернуть доверие отца, а вторая поднималась со слугами и принималась за обучение домашней работе.

Когда болела миссис Бодрийяр, было еще сложнее. Все обязательства чахлой супруги Николаса безмолвно переходили девушке вне зависимости от того, могла ли она с ними справляться.

Пытаясь сбежать от реальности, супруга Вэла порой вставала еще раньше слуг и проводила время в саду, наедине со своими мыслями. Недавно обустроенная комната для пары (стоявшая закрытой последние двадцать лет в целях экономии домашних ресурсов), все еще была слишком непрогретой для того, чтобы оставаться там дольше положенного, и даже на улице Мэллори чувствовала себя комфортней. В своем полубессознательном состоянии Герман, бредущий в когда-то их общую комнату с братом, частенько сталкивался с юной миссис на лестнице или на веранде. Вот и сегодня она, укутанная в старый шерстяной платок, занимала теперь всегда пустующий столик возле входной двери в дом. За отсутствием каких-либо приемов внешний вид террасы теперь практически не поддерживался, не пополнялся украшениями в виде свежих цветов и даже не чистился, а потому бледное тело рыжей девчушки в окружении упадка выглядело воистину печально.

Доволочив ноги до порога из последних сил, Герман отодвинул стул, что стоял напротив места, занятого Мэллори, и с шумом на него опустился.

– Доброе утро, братец, – со скромной улыбкой произнесла некогда бойкая девушка. Завидев парня еще на каменной дорожке, она застегнула кружевной воротник домашнего платья покрепче, не оставляя себе ни единого шанса на глубокий вздох.

– Моя ночь еще не закончилась, Мэллори, – крайне лениво отозвался юноша, переживая тяжелую борьбу с очередным истощением организма.

– Закончилась… – низко опустив глаза, продолжила новоиспеченная родственница. – Просто ты не готов это признать. Что у тебя на лице?

Юноша легко дотронулся тонкими пальцами до собственных скул и мельком оглядел тонкие, длинные пальцы. Белоснежные, изрядно огрубевшие от всех вытекающих его «службы» подушечки были покрыты пыльным, темным веществом.

– Сурьма, – безразлично бросил он, инстинктивно отворачивая свое лицо от собеседницы.

– Жуткий грим… – покачала головой Мэлл. – Должно быть, это помогает тебе пугать неугодных?

– Это напоминание самому себе, – едкая ухмылка озарила лицо Германа. – О том, кем я являюсь.

Тип ночной работы, которая была доверена старшему сыну, отрезал его от семьи, окончательно и бесповоротно. Николас и ранее выступал против ярких появлений своего старшего наследника на публике, но теперь поставил нелюбимому ребенку официальный запрет на сопровождение угодных родственников при свете дня. Смиряясь с новым статусом, присвоенным ему против воли, молодой человек обращал себя в истинного слугу тьмы, подчеркивая свет каре-золотистых глаз темной краской, обрамляющей уставшие веки. Он больше не протестовал, но переживал эту горечь по-своему, стараясь всячески подчеркнуть внутреннее состояние визуальным сгущением красок.

– Допотопный мейкап, – криво усмехнулся я. – Вроде того, что сейчас на тебе, мастер церемоний?

Джереми посмотрел на меня исподлобья, поправляя низкий фетровый цилиндр, красиво усаженный на его седых волосах:

– Смоки айс[37] были крайне непопулярны в конце девятнадцатого века. Поэтому намного эпатажней, мой мальчик. Намного.

Впервые за все время своих ночных бдений наедине с Оуэном я мог позволить себе спуститься вниз, на территорию основного гостевого зала с небольшой сценой. Прямо напротив были расставлены кованые железные столики, а по правую сторону располагался красивый винтажный бар, оформление которого отсылало к эстетике британских пабов, но никак не современных ночных заведений.

Мистер О сегодня делил территорию с собственными сотрудниками, занимая вальяжную позицию прямо за стойкой. Подобные вечера, по его словам, назывались «сменами ревизора», в которые сам хозяин терялся в толпе, выполнял работу наравне с подчиненными и вдобавок дотошно наблюдал за процессами. Но то была не просто смена – сегодня ночью в «Прятках» проходило костюмированное мероприятие в стилистике кабаре, и я был готов поспорить, что так называемый наблюдатель сегодня присутствовал здесь лишь для собственного удовольствия. Праздник, на который полагалось как следует наряжаться, он просто не мог пропустить.

Мои узкие черные джинсы и безразмерная форменная толстовка с надписью «ESCAPE» на фоне множества пестрых фраков, мини-платьев и переливающихся боди сегодня выглядели достаточно насмешливо.

– Знал бы… – смятенно начал я, бесцельно разбалтывая колу в высоком стеклянном стакане, заботливо поданном Джереми.

– Не пришел бы, – отшутился мужчина, одергивая на себе матроску, которая сегодня была самым ярким элементом его костюма. – Но ты и не предупреждал о том, что хочешь поговорить, так что извини… В курс дела тебя было не ввести.

Несмотря на то, что сегодня Оуэн изо всех сил наслаждался возможностью побыть настоящим шоуменом (которым, как я подозревал, он в душе и являлся), диалог у нас шел туго. Этого стоило ожидать: он все еще обижался на мой предыдущий выпад.

– Твоя приставка все еще в моем кабинете, – продолжил мистер О. Бармен в смешном котелке подал шефу мокрый стакан и полотенце, а тот с готовностью его принял и начал протирать так умело, словно работал за баром, по меньшей мере, полжизни. – Можешь пойти и поиграть. Как только начнется шоу, я поднимусь, и мы пообщаемся.

– Я не для этого пришел, – я опустил глаза на отполированную столешницу и принялся непроизвольно ковырять ногтем невидимое отверстие. – Хотел сказать, что, похоже, верю тебе, вот и все.

Со стороны моего собеседника послышался короткий, но многозначительный смешок.

– Что, не спросишь почему? – поднимать голову не хотелось, и я продолжал гипнотизировать сияющую поверхность. – Это на тебя не похоже.

– Зато ездить без спроса в сомнительные места для того, чтобы что-то себе доказать, – очень похоже на тебя.

– Мог бы и сказать, что главная в бывшей «Фармации Б.» – твоя мама! – вдруг не выдержав отсутствия эмоций у Оуэна, воскликнул я. То, что он уже был в курсе моих передвижений после всего, что я пережил несколько месяцев назад, меня больше не удивляло. – Хотя бы то, что она вообще все еще существует, эта аптека!

Молодой бармен, сегодня делящий свое рабочее место с Джереми, на повышение градуса нашего диалога никак не отреагировал и передал ему новый бокал на протирку.

– Ты не интересовался. А как заинтересовался, решил разобраться сам, – мистер О вздернул брови. – Яуже говорил, что без доверия у нас с тобой разговор не получится.

– При чем тут доверие! Это же твоя мама, черт возьми. – Я насупился и отставил стакан с колой подальше от себя. – Не чужой человек. Мы могли бы сходить туда вместе и поговорить с ней вдвоем. Я почувствовал себя идиотом!

– Я не случайно сменил фамилию, Боузи, – загадочно ухмыльнулся Оуэн. – Однако она интересовалась, в порядке ли ты. Выбежал, не дождавшись стакана воды, о котором попросил.

– Что, созванивался с ней каждый день, потому что знал, что я вскоре заявлюсь в аптеку?

– О, что ты! – хозяин клуба рассмеялся. – Не слышал ее больше полугода. Просто кудрявые русоволосые мальчики, которые интересуются историей проклятой части рода Бодрийяров, очень уж сильно бьют по ее травме поколений. И наверняка ошиваются возле своего «дяди», как и пару столетий назад.

Торжественная музыка известила нас о начале шоу.

– Все совсем не так, Герман, – Мэллори продолжала качать головой, как заведенная кукла. – Ты хочешь казаться плохим, потому что все так считают. Но, ведь это неправда.

Юноша недоверчиво осмотрел девушку, чувствуя, как холодные ощущения от нежелательной беседы пробуждают его от сонного наваждения.

– Как забавно выходит, – молодой мужчина скрестил руки на груди и прищурился. – Помнится, в рамках опостылевших приличий на «вы» ты обращалась именно ко мне, а теперь дистанция выросла между тобой и твоим когда-то горячо желанным возлюбленным. Будущим отцом твоего ребенка.

Мэлл грустно улыбнулась и впервые за все время утреннего уединения со старшим сыном Николаса стыдливо поправила широкое одеяние, скрывающее то, что юная жена уже на сносях:

– Говорить о моем «интересном» положении в обществе – неприлично.

– А мы и не в обществе, – Герман повторил свой театральный взмах руками, который обычно увещевал о начале очередного наказания несчастной души. – Собрание неугодных, если пожелаешь. Верх неприличия.

– Быть женщиной – высшая мера наказания, сродни той, что досталась тебе. – Мэллори обняла живот руками и вся будто скукожилась, склоняясь к земле. – Теперь я понимаю, о чем говорила тетушка. Но я не справилась – и теперь должна стыдиться собственного существования до конца своих дней.

Разноцветные перья мерцали в свете розовых софит. Я завороженно наблюдал за образом очаровательной танцовщицы бурлеска, которая двигалась под музыку, существуя в гармонии движений. Корсет пыльно-розового цвета не стеснял движений ее красивых форм – девушка расплывалась в мелодии, очаровывая зрителей поблескивающим шармом, посылала в зал томные взгляды и сценические улыбки.

По просьбе Джереми я решил остаться в клубе и понаблюдать за выступлениями артистов, участвующих в сегодняшнем кабаре. Теперь все кованые столики до единого были заняты. Аудитория в своем подавляющем большинстве была мужской, но громкими аплодисментами после каждого умелого движения на сцене взрывались именно редкие представительницы женского пола.

Хозяин заведения продолжал свою работу за барной стойкой и после начала представления был чрезвычайно занят для того, чтобы поддерживать со мной полноценный разговор. Посетители чаще всего были знакомы с Оуэном и, забирая у него из рук очередной коктейль, втягивали импровизированного «конферансье» в короткую, бессмысленную беседу. Должно быть, обмен глупыми фразами входил в часть высокого уровня сервиса заведения «Hide and Seek».

Когда очередной номер заканчивался и на сцену выходила ведущая, у мистера О появлялась свободная минута для того, чтобы вспомнить про меня.

– Многое изменилось, – первым бросил я, когда мой оппонент вновь нашел время склониться ко мне через длинную столешницу. – Я про девушек. Теперь показывать себя – это достойно, а не постыдно.

– Мой мальчик, – тот, кто считал себя современной версией Германа Бодрийяра, уже привычно для меня оскалился. – В тебе говорит твоя юность и неопытность. Поживи с мое и поймешь, что в людях не изменилось ничего. Просто теперь мы научились существовать в постоянном режиме шоу. Вот как сегодня, сейчас – вокруг тебя, только в завуалированном, тихом формате.

И не на сцене, а везде – на улицах, на работе, дома, в баре. Где угодно! Сплошные театральные постановки.

– Ты хочешь сказать, что женщины все еще должны испытывать стыд от естественных вещей?

– Не должны, их вынуждают! – мой собеседник ядовито улыбнулся собственным словам. – Просто теперь за то, что раньше считали постыдным, очень хорошо платят.

– Такие, как ты, – невесело продолжил я и качнул головой, осознавая, что такую сложную конструкцию, как Оуэн, мне было не разгадать никогда. – И зачем тебе такое заведение, раз ты все понимаешь? Монетизируешь лицемерие своих клиентов?

– Нет, Боузи, – мужчина коротко хохотнул, скрещивая руки на груди. – Перенимаю наследие самыми безболезненными способами. Я классифицирую человеческие пороки, но не поощряю и не порицаю за них.

Я попросил у него еще один стакан колы. Когда Джереми отвернулся к холодильнику для того, чтобы достать новую бутылку, я крикнул ему вслед, втайне надеясь, что слова не долетят до собеседника в шуме музыки и спецэффектов:

– Какой же у меня порок, Вергилий[38]?

Когда новая порция напитка выросла на стойке, О склонился ко мне вплотную и тихо выдохнул:

– Самообман.

– Хочешь знать мое мнение? Это не стыдно, – Герман пожал плечами, наблюдая, как через молочные тучи пробиваются первые признаки раннего утра. – Рождение – это благо. Только вот суждено тебе произвести отродье, потому как другие в нашей семье появляются редко. Все как на подбор – слуги тьмы.

Рыженькая девчушка закрыла рот рукой, пытаясь сдержать горечь. Слова кровного брата супруга, безусловно, задевали ее, но били в сердце не так сильно, как осознание смысла, что парень закладывал в сказанное. Неоправданные ожидания от семейной жизни разрушили веру в прах, а разочарование, постигшее хрупкие плечи вчерашней мисс Томпсон, распространялось на всех жителей ужасного дома, за фасадом которого скрывалась жажда денег, монополии и беспочвенного величия.

– Говоришь ты страшные слова, – еле сдерживая слезы, произнесла Мэллори. – Но знаю, что сам в них не веришь. И еще кое-что знаю.

Парень поднялся для того, чтобы размять плечи и спину. Вскоре новый, молодой лакей, сменивший почившего Смита, явится сюда, для того чтобы отпереть ночные засовы, и застанет наследника Николаса в не лучшем виде. Этого никак нельзя было допустить.

– Я пойду, миссис Бодрийяр.

Отвесив ленивый поклон, Герман почти было направился в дом, но девушка ухватилась за его руку и остановила по пути. Та цепкость, что была заложена в ней миссис Доусон, давала о себе знать даже под пеленой несчастья, что теперь заполняло жизнь Мэлл.

– Знаю, что наш с Валерианом ребенок будет другим, – твердо продолжала родственница. – Чувствую так. Он будет любить тебя, твою истинную сущность, несмотря на страшную маску, что тебя заставили надеть.

– Какое дело ему до непутевого дядьки, когда у нас полный дом образцовых нянек, угодных главе семьи?! – искренне рассмеялся юноша. – В самом деле, ты бредишь из-за своего плода, Мэллори. Приляг.

– Точно тебе говорю, – его собеседница кивала. – И что бы ни говорили, тебе я доверю его жизнь – первоочередно.

Через час ему все же удалось уговорить меня поужинать. С нескрываемым удовольствием я поглощал свою порцию жареной картошки вприкуску с огромным клаб-бургером, который, пожалуй, был рассчитан на гостей вроде Боба, но точно не на таких, как я.

Шоу было в самом разгаре. Танцевальные бурлеск-номера менялись в очереди с живым джазовым пением и выступлениями музыкантов. Этот вечер возводил дань классическим кабаре-программам из пятидесятых. Наблюдая за эмоциями Джереми, который с интересом наблюдал за складывающейся и цветущей атмосферой вечера, я понимал – инициатором таких исторических реконструкций выступал он сам. Казалось, что Оуэн просто отказывался существовать в современной эпохе, воздвигая вокруг себя собственную альтернативную реальность, в которой не было места времени и границам.

Ко мне пришло осознание, что даже «Прятки» для него были сродни нашим квестам, пересекая порог которых, ты становишься заложником желаемых обстоятельств на ограниченный промежуток времени.

Именно поэтому этот мужчина так легко перемещался между выбранными образами и менял роли. Он не мог найти себя, но отлично воплощал любых персонажей, присваивая себе маскировки, которые на самом деле всегда являлись частью автопортрета, хотел О того или нет.

– Завтра, – вдруг обратился ко мне хозяин заведения, помахивая небольшой бутылочкой с золотистой жидкостью. Кажется, он наливал очередному гостю виски.

– Завтра что? – наспех прожевав кусок котлеты, отозвался я.

– Не давись. Просто сообщаю, что завтра сделаю то, о чем ты спросил. Сходим в фармацию вместе. Подойдет для примирения?

– Я и не обижался…

– Ты – может быть, и нет, а вот я – да, – мой бывший заказчик подмигнул мне. – И еще – угостишь меня кофе. Адрес напишу с утра.

Глава 2

Кожа темно-коричневого оттенка покрылась испариной. Достаточно крепкий для своего роста Самир Наороджи держался лучше всех кровных местных, однажды побывавших на чертовом деревянном стуле в проклятом подвале фармации.

– Самир, диалог у нас не клеится! – весело восклицал Герман, не переставая шнырять волчком вокруг своего мученика. – А господин Бодрийяр говорил, что ты отлично владеешь нашим языком и даже умеешь слагать целые сказки.

Братья Вуйчич, вооруженные лишь одним небольшим ломиком (он был в руках у Владана) и собственными кулаками, смиренно наблюдали за процессом, продолжая исполнять скорее роли охранников, но не карателей. С поставленными свыше задачами старший сын Николаса отлично справлялся сам.

– Шайтан[39], – уже не в первый раз за время ужасающего таинства проговорил иностранец. Каждый раз после того, как слово, не требующее перевода, было произнесено, он начинал самозабвенно молиться на хинди.

– Да что же ты все заладил со своим шайтаном! – не выдерживающий отсутствия ярко выраженных эмоций юноша рычал и не мог справиться с тем, что Самир его не боится. – Скажешь о том, что лгал о поставках, или нет?!

Чета Наороджи входила в список доверенных лиц Бодрийяров с тех пор, как великий дедушка Джек основал собственное фармацевтическое дело. Отец Самира поставлял хинин и другое растительное сырье для производства целебных эликсиров и, подобно Николасу, передал прибыльное сотрудничество своему отпрыску. Индийцы представляли собой отвергнутую касту в стране, и лишь немногим из них на самом деле удавалось вывести свой собственный уровень жизни на приемлемый. Совместная работа с такими громкими дельцами была для них большой удачей, и поставки производственного содержимого вот уже почти полвека совершались по выверенному расписанию и очень приятным условиям для обеих сторон.

Однако быстро растущая конкурентная среда в аптекарской отрасли вносила в рабочие процессы свои коррективы, как и обычная человеческая жадность, подкрепленная желанием измученных иностранцев бороться за свое право жить лучше и пребывать наравне с местными. На прошлой неделе хозяин «Фармации Б.» стал случайным свидетелем сделки между Наороджи и владельцами лавки «Петерсон и ко», недавно открытой в соседнем квартале.

И если до Петерсонов Герману и приспешникам в виде братьев Вуйчич еще предстояло добраться, то предательство Самира должно было нести за собой вполне понятный и жестокий исход. Старик Бодрийяр не мог простить вероломства семье, стоявшей у истоков успеха, а теперь намеревалась разрушить то, ради чего он однажды сумел пойти на серию самых страшных преступлений, схема которых с энтузиазмом была передана старшему сыну и должна была процветать.

– Самир, – вновь пространственно начал Герман. – Если мы сможем поговорить открыто, совсем скоро мы отпустим тебя к Макте и малышам.

Но эта уловка была для бывшего «партнера» слишком очевидной. Он знал, что последний луч света, который ему предстояло увидеть, сейчас пытался проникнуть в лоно тьмы сквозь когда-то зарешеченные, а теперь – глухо забитые досками приямки. Черноту процесса не нарушало ничто.

– Ты не услышишь лжи, шайтан, – измученный ударами, которые пока не несли видимых последствий, мужчина держал голову высоко, словно просветление поджидало его где-то наверху, в кабинете Николаса, что располагался прямо над подземельем. – Я делал то, что поможет семье. Оберегал жену и детей.

– Семейные ценности, значит… – молодой Бодрийяр расплылся в кривом оскале. – Ты думаешь, такая исповедь гарантирует оправдательный приговор?

– Не на этой земле будут судить мои поступки, – спокойно отвечал индиец. – И не словами твоими я буду приговорен.

– Наороджи, – палач поневоле покачал головой. – Ты не учел одного важнейшего нюанса, благодаря которому сегодня занимаешь это место.

Герман склонился ниже и вдруг обхватил себя руками, будто в следующее мгновение он отступит, и весь кошмар для недобросовестного торговца мигом будет окончен:

– Я тоже следую семейным ценностям. И смерть твоя – вкупе с другими – убережет меня от участи, что досталась тебе по праву происхождения.

Заведение, которое было выбрано Джереми для утренней встречи, предполагало то, что чашка кофе, принимаемая мужчиной в качестве презента к примирению, должна была обойтись мне в цену моего привычного обеда.

Легкая музыка не сочеталась с тяжелыми эклектичными интерьерами, сплошь состоящими из сочетания лофтовой отделки и дорогих подделок на аксессуары из прошлого. Светильники, предполагаемые как отсылка к газовым лампам, большие зеркала с узорчатыми позолоченными рамами и массивные кованые вешалки для одежды – представляли собой вычурное винтажное сочетание, разбавляемое лишь панорамными окнами, в одно из которых я и наблюдал за оживленной улицей уже четверть часа.

Мой «друг по интересам» сегодня не торопился, а я– совсем не хотел, чтобы он приходил. Несмотря на то, что атмосфера кафе была для меня слишком тяжелой, местный легкий завтрак в виде неоправданно дорогой, но все же вкусной овсянки с фруктами (здесь она называлась «овсяным порриджем»), меня очень радовал и отвлекал от неприятных мыслей, преследующих мой неустанный ум с момента пробуждения. Еще минуя гостеприимно открытую дверь в пафосное заведение, что находилось прямо напротив «Новой Фармации», я боялся, что мама Оуэна приметит мою кудрявую голову через стекло значительно раньше, чем мне того бы хотелось.

Когда от моего приема пищи оставалось всего две ложки, мужчина появился. Как и всегда, лощеный и самодовольный, без единого намека на то, что его вчерашняя деятельность в клубе была из ряда вон выходящей и пришлась на глубокий ночной период.

– Приятного аппетита. Но, полагаю, тебе стоило взять завтрак посытнее.

Я кисло поприветствовал постоянного собеседника и вновь обратил свой взгляд на архитектурный памятник. Его приход приближал неизбежное – еще немного, и мне вновь предстоит оказаться в месте, полном ужасающих обстоятельств прошлого, которые так отчаянно игнорировались родовыми владельцами из века в век.

– И разориться, – я отозвался на его реплику с легкой обидой, намекая на то, что наши посиделки придутся мне не по карману. – А с меня еще чашка кофе.

– Ой, перестань, – Джереми занял венское кресло напротив меня. – Просто предлог для того, чтобы встреча прошла в приятном месте и ты нормально поел. Возьми сосиски, бобы и яйцо.

Моя невнятная реакция в виде передергивания плечами не устроила Оуэна. Он позвал официанта и сделал заказ на нас двоих.

– Откуда такая мина? – вкрадчиво проговорил собеседник, параллельно отвечая кому-то в мессенджере. – Кажется, ты сам хотел, чтобы мы зашли в гости к моей la maqman. Это я должен кукситься, а не ты.

– Не знаю, – буркнул я, ежась от неприятного ощущения, которое, казалось, могло настигнуть меня здесь, в кафе, вид которого не предполагал ничего, кроме китчевых[40] визуальных решений современных дизайнеров. – Отвратительное предчувствие, как оно есть.

– Ты видел что-то, – мистер О развел руками, намекая на то, что его реплика не представляла собой вопрос. – Тогда, когда был там один. Кроме люка под ковром, разумеется.

– Да, – отпираться было глупо, ведь именно ожидание того, что видение вновь вернется, как только я пересеку порог, портило мне настроение. – Кажется, я от этого отвык. От него отвык.

– Все от того, что ты решил действовать в одиночку, – мой сопровождающий усмехнулся. – Ни на что не намекаю, но призрак Германа и меня ты еще никогда не заставал в одном пространстве.

Официант принес эспрессо для Джереми и латте – для меня.

– Я просто хотел доказательств, вот и все, – я мотнул головой, касаясь губами пушистой пенки напитка. – Это не говорит о недоверии. Это – нормальная мера предосторожности в… подобных ситуациях.

Если кто-то вообще оказывался в таких немыслимых обстоятельствах, что оставляли меня в заложниках последние несколько месяцев.

– Не спорю с твоим стремлением к личной безопасности, Боузи, – он говорил это серьезным тоном, не пытаясь интерпретировать мои слова как шутку или вновь напустить личных обид. – Лишь намекаю о том, что заметил. С тех пор как мы разбираемся в прошлом вместе – твой кошмарик за тобой не бегает. Почему?

Мои глаза закатились сами собой.

– Нет, не потому что я – такой замечательный и тебе помогаю, – хохотнул Оуэн. – А потому, что твой Мистер… как там его?

– Неизвестный, – нехотя добавил я.

– Известен и очень даже. Ему не посчастливилось оказаться внутри меня.

– Ом хаум ом джам сах бхур бхувах свах…

Каждое новое взывание к Всевышнему сопровождалось ударом ломика по грудной клетке. Самир кашлял кровью, но продолжал читать мантру как завороженный, распаляя злость Германа, чье сознание давно было покрыто непробудимой пеленой, исключающей понятие разумных границ.

– Трйамбакам йаджамахе сугандхим пушти вардханам…

Владан и Валентин в моменты, когда безумие охватывало молодого Бодрийяра с головы до пят и правило им, словно марионеткой, превращались в недвижимые каменные статуи, не испытывающие ни капли от естественных человеческих ощущений. Их миссия была ясна – ждать, когда «молодой господин» попросит об их помощи.

– …урварукамива бандханам мритйомукшийа мамрит бхурбхувах свах…

Удары становились сильнее по нарастающей. Тон, стремящийся к жизни вопреки обстоятельствам, пророчащим скорый конец, затихал. Еще через несколько чудовищных мгновений молитва Наороджи превратилась хрип, в потоке которого терялись слова, но не воля и не смысл.

– …Ром джум сах хаум ом.

Казалось, мученик не мог позволить себе испустить дух до того, как ода его Богу не будет завершена. Проговорив последние слова лишь одними губами, он весь обмяк, отдавшись во власть в том мире, где зло не было абсолютным, а стремление не предполагало собой насилие.

Но не успел наследник Николаса выпустить орудие из рук, люк, скрывающий за собой выход в другой, наполненный фальшивыми посылами мир сверху, отворился, словно Создатель действительно услышал Самира и пришел забрать с собой его несчастное тело лично.

Темноту, теперь нарушенную тусклым светом, что проникал вниз из кабинета отца, разрезал надрывный вскрик:

– Шатед хо! Шатед хо![41]

Время ускорилось.

Не успевшие вовремя среагировать братья Вуйчич пропустили в логово «запретного суда» небольшой женский силуэт, весь обмотанный в серые, грязные тряпки, когда-то выполняющие роль одеяния.

Девушка, говорящая на языке почившего Наороджи, озлобленным вихрем пронеслась через пустое пространство и, лишь завидев ослабшее тело, пронзительно закричала.

– Владан, Валентин, выведите ее! – отрапортовал воспрявший от ступора Герман.

Но, стоило громилам сделать шаги по направлению к индианке, та погрузила свои руки в грязную ткань, что скрывала ее силуэт, и вынула оттуда нож, направив его по отношению к худому силуэту Германа. Она была опасно близко – намного ближе, чем те, кто обязался обеспечивать безопасность и таинство злодеяний.

Наследник Бодрийяров побледнел, но не от риска, что теперь навис над ним как дамоклов меч. Лезвие предмета, что мог оказаться смертоносным орудием наравне с кочергой в руках у юноши, уже было в крови.

– Ты – Макта? – опасаясь совершать лишние телодвижения, проговорил молодой мужчина. – Макта, жена Самира?

Индианка не понимала речи того, кто несколько минут назад отобрал жизнь у ее возлюбленного, но, лишь услышав знакомое имя, разразилась громкими, истерическими рыданиями. Она смотрела на труп супруга, сотрясаясь в своих страданиях. Воспользовавшись тем, что выпал из поля зрения, Герман сделал шаг вперед. Вуйчичи застыли на месте как вкопанные, с недоумением и ужасом наблюдая за тем, что делал их «господин». И как бы они ни хотели помочь – сейчас уже было поздно. Одно резкое движение могло принести за собой ранение сына Николаса в живот.

– Макта… – юноша протянул руку к женщине. Еще секунда, и нож окажется у него в руках.

– Шатед хо! – вновь прокричала вдова, утопая в горе, на которое ее обрекли.

А после – пронзила лезвием собственное горло.

– Ты не хочешь позвонить ей или что-то вроде того?

Мы покинули кафе всего мгновение назад, но утренняя морось уже успела застать нас на пороге. До «Новой Фармации» было всего несколько шагов.

– Кому? – с недоумением отозвался Джереми. Несмотря на мрачную погоду, он посчитал, что солнцезащитные очки будут уместной деталью в его образе, и водрузил их на нос с гордым видом.

– Твоей маме. Или просто заявимся к ней вот так как ни в чем не бывало? Без предупреждений?

Оуэн оглядел меня так, словно я спрашивал его о чем-то немыслимо глупом и сам этого совершенно не осознавал.

– У меня есть свои ключи, Боузи. И ее рабочий день еще не начался.

Я повел плечами. Мое настроение относительно ситуации менялось, как погода в нашей местности, – еще недавно мне не терпелось попасть внутрь, но теперь меньше всего на свете я хотел вновь увидеть злополучный люк и, не приведи дьявол, Германа над ним.

Как только мы достигли высоких дверных сводов, мистер О незамедлительно выудил крупную связку ключей из кармана своего черного пальто и прищурился. Вспоминая о том, сколько помещений в его владении мне уже выпало посетить, я тихо усмехнулся. Интересно, как он находит нужный? Запоминает форму резьбы? Или оставляет пометки маркером?

Комичной сцены с подбором верной отмычки действительно удалось избежать. Джереми вставил нужный ключ в потертый замок и смело отворил дверь в аптеку.

Дверной колокольчик на сей раз звучал в высшей степени уныло. О том, что влияло на этот звук, судить было трудно: возможно, отсутствие хозяйки в фармации делало окружающую пыльную экспозицию абсолютно бессмысленной, а может быть, дело было только в моем обновленном восприятии происходящего. Еще в прошлый раз я понял, что «последняя из рода Бодрийяров» вполне разделяет завышенную самооценку своих предков. А в том, что мама Оуэна не знала всей правды об истории семьи, я почему-то отчаянно сомневался. Ее пренебрежительное отношение к супруге и старшему сыну Николаса говорило о том, что влияние крови действительно было способно передаваться сквозь столетия. И никакая реинкарнация здесь была ни при чем.

Мой спутник миновал торговый зал с тем же гордым видом, что он принял еще по дороге сюда. Я огляделся, все еще ожидая старушечьих возгласов из-за прилавка, но ничего не происходило. Джереми начал постукивать ботинком по и без того скрипящему полу.

– Боузи, – как бы невзначай напомнил он о себе. Его неподвижный высокий силуэт сливался с серостью старинных деревянных витрин. Выделялись лишь темные очки, неуместно закрывающие половину его узкого длинного лица.

– Два вопроса, – буркнул я с порога, не сдвигаясь ни на шаг.

Оуэн развел руками, жестом предлагая мне их озвучить.

– Зачем тебе эти очки?

Мужчина расплылся в ехидной улыбке. Кажется, на прямой ответ я мог не рассчитывать.

– Зачем тебе эта шапка? – с хихиканьем бросил собеседник.

– Ясно, – я подкатил глаза. – И второй. Наверное, он важнее. Это же была твоя настоящая мама?

– Чего?

Абсурдность моего предположения могла удивлять, но не более, чем предыдущие перфомансы, когда-то разыгранные Джереми специально для меня. Если этот хлыщ мог легко нырнуть в личину старика Сэма, обратиться в его женскую версию ему ничего не стоило.

Но мой вопрос не показался наследнику Бодрийяров смешным. Теперь он с недоумевающим выражением лица ждал от меня разъяснений.

– Не хочу переоценивать твои таланты, но ты у нас любитель наряжаться. Придумывать истории на ходу. У тебя какой-то свой мир в голове, только тебе понятный.

– Ха! – мужчина вздернул подбородок. Очки скрывали его глаза, но я был уверен, что во взгляде Оуэна сейчас плескалось наследственное высокомерие. – Неужели только мне? Я думал, ты дружишь с теми, кто играет в твои игрушки. Или для этого нужен медицинский халат?

– Я серьезно, – непривычно твердо для себя подчеркнул я.

– Я тоже, Боузи, – губы моего спутника превратились в тонкую полоску. – В мою миссию входило не оспаривать твои галлюцинации, а подтвердить историческую почву их происхождения, что я и сделал. А теперь, когда время передало трибуну спикера мне, ты проявляешь чудовищный эгоизм и бесконечно занимаешься самообманом.

Джереми одернул на себе тяжелую ткань верхнего одеяния и двинулся дальше. Он больше не хотел ни в чем меня убеждать. Уверенными, размашистыми шагами он прошел остаток общего зала и дернул за ручку двери, ведущей в комнатку, которую Николас Бодрийяр когда-то считал своим кабинетом.

На ватных ногах Герман проследовал к люку, ведущему в пристанище отца. Запах смерти, постигшей мученика, был знаком ему, но теперь отчаянно перебивался едким ощущением косвенной вины за гибель женщины, матери и супруги, которая никак не была причастна к происходящему.

Тела четы Наороджи были оставлены на братьев Вуйчич, которые, обычно, брали на себя заботы о дальнейшей «уборке». Шокированные недавней сценой, Владан и Валентин существовали в пространстве как замедлившиеся тени, продолжавшие движение в симбиозе с мрачным пространством. Покидая подвал, старший сын Николаса не обернулся. Опустошенность и горечь питала паника из-за той детали, что ему удалось рассмотреть во время опасной близости к собственной кончине.

Нож Макты уже был окровавлен.

Он знал, что отец проводил сегодняшнюю ночь на рабочем месте, желая позднее встретиться с роковой миссис Доусон, и ужасные догадки застилали сознание юноши, отбиваясь в ушах буйным ритмом. Хуже всего произошедшего вкупе было лишь то, что, несмотря на ненависть, которую он испытывал к владельцу «Фармации Б.», парень действительно боялся найти тело отца уже холодным и бездыханным.

Крышка люка поддалась с особым трудом, но слабый свет ламп в каморке вскоре все же брызнул в лицо Герману неприятной вспышкой. Николас сидел на стуле, а слева от него собиралась густая черно-красная лужа на ковре.

– Отец… – боязливо проговорил наследник, чувствуя, как его нутро возвращается на десяток лет назад – когда кроме страха перед отцом он не мог чувствовать ничего более.

Теперь этот ужас был чудовищно преобразован в опасения потерять домашнего, но родного по крови тирана навсегда.

Что, если его смерть принесет за собой наказание куда хуже существующего?

Наконец, выбравшись полностью, Бодрийяр-младший захлопнул круглую крышку и кинулся к родителю. Вблизи он смог рассмотреть, что старческая ладонь зажимала рану в районе живота. Кровь уже орошила плотную ткань жилета и крупными потеками капала вниз.

Николас не мог говорить и был бледнее своей болезненной супруги во сто крат. Усталыми глазами он смотрел на сына, казалось, не ожидая от того помощи или сочувствия. Но, распаленный тревогой, Герман кинулся к коробкам на стеллажах в поисках всего необходимого для скорой перевязки.

– Послушай… – хрипел отец, не двигаясь и не поворачивая своей головы на сына. – Ты должен продолжать.

– Я… не понимаю. – Старший сын уже выудил марлю и теперь рылся в содержимом в поисках средства для очищения раны.

– Что бы сейчас ни произошло… – старик облизнул пересохшие губы и закрыл глаза, больше не в силах бороться с болью. – Ты продолжишь. Не ради меня, но ради брата и нашего доброго имени.

Наследник почувствовал холодок, который пробежался по его худой спине под прилипшей к телу от пота рубашкой.

Сознание Бодрийяра-старшего покинуло его утомленное, грузное тело, отдавая дальнейшую судьбу родителя во власть всегда нелюбимого ребенка.

За люком скрывалась абсолютная тьма.

Но уже через мгновение я услышал, как Оуэн щелкнул выключателем, и несколько ламп, связанных между собой паутиной проводов на потолке, зажглись одновременно.

Нашему взору открылось просторное помещение, от пола до потолка заставленное забытой мебелью, шкафами и коробками с вещами и без. Некогда окрашенные в белый цвет кирпичные стены то там, то здесь прорастали ржаво-черными пятнами.

Ничем, кроме обычного старого склада, проклятый подвал теперь не являлся.

– Бу, – равнодушно произнес Джереми, все еще не снимая с себя очки.

– Я ничего не вижу… – пространственно обозначил я, пытаясь вглядеться в щели между башнями из ящиков с невнятным содержимым. – Совсем ничего.

– На то есть несколько причин, – мистер О сделал несколько шагов вперед и лениво уселся на выставленном вперед, потертом кресле, с которого буквально и начиналась вся груда хлама. – Первая: ты здесь никогда не был.

Естественно, он говорил о Реймонде.

– Вторая… – мужчина скучающе потер подбородок и посмотрел куда-то наверх, будто прислушивался к тому, что сейчас происходило прямо над нами, в торговом зале. Я в свою очередь не слышал ничего. – Ты – со мной. Когда ты не воспринимаешь преследующие тебя эпизоды как кошмары, а как часть совместного прошлого, которое ты можешь отрефлексировать в моменте, твое сознание это не поглощает.

Осмотрев пространство перед собой, он остановил свой взгляд где-то в центре комнаты и ненадолго замер. Тишина была для меня стихией привычной и в сложившейся ситуацией – весьма желанной. Я не торопил его с продолжением.

Но, прежде чем вновь заговорить, Оуэн снял очки.

– Я тоже ничего не вижу и не слышу, – резюмировал мой спутник.

– Значит, тебе помогает солнцезащитное стекло? – мой вопрос звучал весьма скептически. – Эд и Лоррейн Уоррены[42] позавидовали бы такой методике.

– Мы не с призраками имеем дело, Боузи, и даже не с инфернальными сущностями из-под земли, – Джереми, наконец, привычно хохотнул, и я ощутил, как невидимое до этого момента напряжение спало. – Речь идет о реальных людях и наших воспоминаниях. Ты ведь наверняка сталкивался с тем, что тебя мутит от одного взгляда на еду, которой ты отравился, даже спустя несколько лет?

– Бесспорно, – слабо буркнул я, вспоминая, как однажды переел грибов.

– Здесь – то же самое. Место пробуждает ощущения, сила которых не уменьшается за сроком давности. Но мое «отравление» не мучает меня в этом подвале – впервые за тридцать лет. Сейчас мне не нужно смотреть на место преступления сквозь очки. Оно меня не тревожит.

Я помялся, но все же осмелился встать ровно в ту точку, которую только что гипнотизировал «современный» Бодрийяр. Никакие леденящие душу ощущения меня не настигли. Лампочка, свисающая аккурат над моей головой, не помаргивала, как в фильме ужасов, а образ Германа с окровавленными руками передо мной не появлялся.

Оуэн указал в мою сторону рукой суверенным видом, как бы демонстрируя то, что говорил правду:

– Люди боятся того, чего не понимают. А мозг обращает в ужас то, что не может интерпретировать иначе. Всему и всегда необходимо логическое объяснение и то, что укрепит доказательную почву. Мы с тобой – живые аргументы друг для друга, стирающие теории врачей в прах.

– Значит, сегодня ничего интересного не будет, – шутливо отозвался я.

– Я знал, что тебе нравится, когда страшно! – поднялся со своего места весьма повеселевший мистер О, на ходу придумывающий индульгенцию своим предыдущим выходкам. – Но один монстр к нам все же заглянет.

Крышка старого люка заскрипела. Я инстинктивно сделал несколько шагов назад, практически врезаясь спиной в своего спутника. Мужчина положил мне руку на правое плечо.

– Доброе утро, мама, – обратился он к невидимому силуэту, еще не появившемуся из тьмы.

– Здравствуй, Джерри.

Старушка медленно вышла на свет и заняла аккурат то место, что еще несколько мгновений назад гипнотизировал ее сын.

– Вы все посмотрели? – без тени эмоций произнесла пожилая женщина, глядя только на своего взрослого ребенка, но не на меня.

– Ага, – вновь равнодушно заговорил Оуэн и повел меня к выходу. – И мы уходим.

Любезного стариковского приглашения на чай, очевидно, не последовало. Джереми не торопил меня к выходу, однако за плечо держал довольно крепко.

– Джерри, – вновь произнесла миссис Бодрийяр. Ни мать, ни ее отпрыск не обернулись друг на друга. Разговор они продолжали вести как бы «из-за спин».

– Да?

– Если ты решил натянуть на себя преступную личину, хотя бы не повторяй ошибок не своего прошлого.

– Пока, мама.

Мы поднялись в каморку, а затем – быстрым шагом миновали торговый зал.

Когда рука мистера О коснулась дверной ручки и колокольчик уже зазвенел, я тихо обратился к мужчине:

– Ошибка – это я?

– Это Реймонд, – мой собеседник качнул головой и подкатил глаза. – Она может все отрицать, но прекрасно знает и чувствует, что мальчик вернулся.

Глава 3

Автомобиль Джереми был припаркован в половине квартала от кафе, в котором мы завтракали. День медленно приближался к полудню, и улицы начинали заполняться все большим количеством прохожих.

К моему неудовольствию, потепление давало знать о себе – на небе один за одним проскальзывали лучики весеннего солнца. Погода обещала быть ясной.

– Я нашел более практичное применение для твоих очков.

Оуэн никак не отреагировал на мою легкую издевку и продолжал сохранять молчание с тех пор, как мы покинули «Новую Фармацию». Такое поведение возвращало меня в хорошо и благополучно забытые времена общения с мистером О в деловом формате.

– Хочешь ты или нет… – почти навязчиво продолжил я, – а поговорить со мной придется. Я не сяду к сомнительному типу в машину, пока он не объяснит, куда мы поедем.

Эта шутка сработала и того хуже. Казалось, что в своем обращении я использовал одно из триггерных слов, которые задевали мужчину до глубины души. Так или иначе, о настоящих причинах его последующей реакции я просто не мог догадываться.

– Я не преступник, Боузи, – ледяным тоном произнес мой собеседник. – И ты можешь идти по своим делам, если тебе хочется.

– Эй, спокойно, – я примирительно выставил обе ладони вперед. – Ничего подобного я не имел в виду, лишь хотел уточнить пункт назначения.

– Дом Бодрийяров, – без каких-либо выдающихся эмоций произнес Джереми и сел за руль.

Я опустился на пассажирское кресло, чувствуя, что мы поменялись местами. Теперь он находился в смурном настроении без понятных для меня причин, а я, казалось, намерен был его веселить и продолжать диалог.

Мы оба пристегнулись, и Оуэн сдвинул свой автомобиль с места. Мы двигались без навигатора, но и без помощи электронного проводника было понятно, что путь через пробки нам предстоит неблизкий.

– Дом Бодрийяров, – я повторил словосочетание, внутренне поражаясь собственному спокойствию. На позапрошлой неделе я пытался найти то, чем стало это место в двадцать первом веке, стремился попасть туда, чтобы все проверить, а теперь действительно направляюсь в этот дом и не испытываю по этому поводу ни волнения, ни предвкушения. Должно быть, столкновение с матерью «современной версии» Германа отбило у меня желание знакомиться с наследием прошлого настолько близко.

В конце концов, мне хватало и самого Джереми Оуэна с головой.

– Дай угадаю… – я снова попытался поднять градус настроения в салоне автомобиля. – И эта махина тоже принадлежит вашей семье?

– Нет. Ни в коем случае, – ответил тот, кто постепенно перенимал должность моего постоянного водителя у доктора Константина. – Помещение давно принадлежит государству. Я лишь инвестировал в его современную интерпретацию. Сравнительно немного, но теперь для меня там – зеленый свет.

– А о цели поездки поинтересоваться я могу?

– Подозреваю, что ты уже пытался найти это место, и меньше всего на свете я теперь хочу, чтобы ты шарахался по этим локациям один и усугублял свое здоровье. Лучше показать самому.

Для того чтобы догадаться, что я действительно пытался подтвердить слова ярого рассказчика в поисковике, особенных мыслительных процессов не требовалось. Меня удивляло совсем другое: после монолога мистера О в подвале я хотел задавать ему другие вопросы. О его настоящей семье и той судьбе, что выпала этому странному человеку в реальном времени.

Было ли это первой ласточкой осознания того, что мир, окружающий меня в моменте, намного важнее того, что произошло когда-то давно, даже имея ко мне минимальную долю причастности?

– Герман был преступником, – вдруг выпалил я, меняя тему на ту, что теперь занимала мои мысли. – А ты, Джереми, – нет.

Мужчина взглянул на меня лишь на секунду, а затем снова обратил свое внимание на лобовое стекло.

– К чему ты это?

– Я догадывался, что «шутка» судьбы, из-за которой тебя преследуют воспоминания другого человека, вполне может послужить причиной тому, что ты пытаешься вынести Герману Бодрийяру оправдательный приговор.

– Никогда его не оправдывал, – Оуэн мотнул головой, выражая всем своим видом ярое отрицание. – Он был болен. Сломлен. Все это мешалось с воздействием наркотиков. Но никакой реабилитации для него быть не может.

– И ты решил таскать груз его вины на себе, пытаясь вычистить грязь, которая к тебе не относится? – прозорливо предположил я.

Мистер О промолчал.

– Ты можешь не замаливать грехи передо мной, Джереми, – я продолжал смотреть на него, но не ждал ответной реакции. – Я не умер в лифте. Сижу перед тобой – вот здесь. Ты ни в чем передо мной не виноват.

– Помню, ты кричал мне обратное, – еле слышно проговорил мужчина.

– Я сказал про вину перед Реймондом и обращался к Герману, а не к тебе. Прозвучало очень глупо. Но ты сам не всегда способен отделить одно от другого, и, наверное, от этого тебе хуже всего.

Мой спутник принялся бить пальцем по обивке руля, словно отсчитывая невидимые для меня мгновения перед тем, как наконец дать ответ:

– История еще не закончена. Ты хочешь узнать ее до конца?

– Естественно, – я пожал плечами. – Просто теперь я увидел, что место преступления прямо сейчас – это просто подвал. А твоя мама – не Ангелина Бодрийяр, и мне очень интересно узнать, что составляло твою жизнь до того, как ты решил посвятить ее не благополучному наследию.

Мистер Ноббс приезжал в дом семьи своего работодателя несколько дней подряд.

Рана, полученная Николасом во время ночного набега Макты в аптеку, оказалась колотой, и внутренние органы старика задеты не были. Однако произошедшее во что бы то ни стало должно было оставаться тайной, а потому – к помощи действующего лекаря глава семьи обращаться отказывался.

Спустя пару дней после происшествия Герману было поручено привезти домой подмастерье мистера Эггерта – Уилли. Потому как Бодрийяр-старший требовал к себе повышенного внимания и с каждым днем желал общаться с членами семьи все меньше и меньше.

Ангелина была единственной, кого мистер Ноббс мог пригласить к постели больного в любое время суток. За завтраком, в начале каждого дня, она передавала волю отца сыновьям и обреченно качала головой, добавляя: «Теперь дела пойдут совсем худо».

Было ли то пророчеством или же несчастья теперь преследовали семью из-за роковой ошибки Германа на его «рабочем» месте – судить было невозможно. Однако уже через три недели после смерти четы Наороджи, когда Валериан взял на себя роль полноценного управляющего фармации по наказу родителя, в вечернее, уже нерабочее время в аптеке Бодрийяров случился пожар. Первым об ужасающем происшествии узнал старший сын, подъезжающий в кэбе к монументальному зданию, в котором и располагалась «Фармация Б.»

С виду ничего не предвещало беды, но стоило юноше расплатиться с кучером за поездку, входная дверь в лавку отворилась, и на улицу повалил дым. Валериан, взмокший и грязный от копоти, бросился к родственнику с тем рвением, что было присуще ему только в раннем детстве.

– Подвал! Подвал в огне! – отчаянно кричал Вэл.

– Остались ли внутри люди?! – в панике вопрошал его брат, рвущийся в сторону фармации.

– Я был один! Прошу тебя, не ходи!

События складывались с горькой иронией. Потушить невесть откуда взявшееся кострище в подсобном помещении Бодрийярам помогли Ларсоны, недавно открывшие лавку со снадобьями за углом.

Той ночью именно Том Ларсон был в списке «конкурентов», с которыми Герману следовало разобраться.

Торговый зал почти не успел пострадать. Черными, жуткими всплесками копоти были покрыты лишь стены кабинета Николаса. Стеллажи и мебель лишь слегка обгорели и требовали реставрации. А вот от ковра, крышки люка и пола вокруг него оставались лишь почерневшие доски, при малейшем контакте с которыми их структура рассыпалась в угли.

Утомленные и измученные братья вернулись домой к рассвету. Отсутствие отца в фармации позволило им сплотиться внутри кошмара наяву и действовать сообща, втайне от всего мира – как когда-то давно, до тех роковых событий, что отрезали Германа от собственной семьи навсегда.

Пока юная (и уже глубоко беременная) супруга Валериана проливала горькие слезы на плечо его посеревшей от пепелища рубашки, старший брат взял на себя ответственность за передачу информации.

Сонную, но уже поднявшуюся мать Герман застал в коридоре, на пути к той комнате, что была выделена больному под уединение. На подносе она несла прохладный компресс и блюдце с чистой водой.

– Господь милостивый! – охнула женщина, теперь разумно удерживая ношу с блюдцем двумя руками. Слуг Николас к себе не подпускал, а потому в подношении необходимого хозяйка дома уже приобрела сноровку. – Что же с тобой приключилось?

Чумазый и взведенный Герман не спешил шокировать Ангелину. В последнее время эти двое встречались редко, потому как сын отчаянно боялся демонстрировать то, во что он окончательно превратился, единственной женщине, которую любил.

– Мама… – аккуратно начал он, придерживая ее руку. – Скажите, как рана отца?

– От раны всего ничего… – миссис Бодрийяр опустила голову. Настолько понурой и посеревшей дети не видели ее никогда – словно мужчина, скрывающийся в их общей спальне, никогда не был тираном и не издевался над ней пуще всех остальных домашних. – Да только все равно не встает. Мистер Ноббс говорит, болит не его тело, а душа.

Старший сын непроизвольно скривился. Он не желал смерти отцу, но в том, что у того имелось что-то похожее на душу, отчаянно сомневался.

– Так что случилось, Герман? – продолжила мать, вновь воспряв от своей преждевременной скорби по еще живому мужу. – Это из-за…

Ангелина сглотнула.

О том, чем занимался ее любимый ребенок, в доме говорить было не положено. Не только потому, что работу «уборщика» считали невидимой и держали под семью замками, но и потому, что однажды эта женщина не смогла отвоевать для своего чада лучшую судьбу.

Но что бы ни происходило внутри каждого из членов семьи – визуально благополучие должно было сохраняться.

– Нет, – прервал родительницу юноша, тем самым облегчая боль ее восприятия. – В фармации случился пожар.

– Боже…

Предугадывая чувствительность матери, Герман успел схватить из ее рук поднос с пошатнувшимся блюдцем и упавшим на длинную ковровую дорожку компрессом.

– Все живы, мама! – поспешил успокоить женщину сын, аккуратно обхватывая ее за плечи. – Но Валериан не знает, что ему делать. О таких бедах он не мог и помыслить. Никто его не готовил…

– Отцу говорить нельзя! – в панике проговорила Ангелина. – Вы должны разобраться до того, как он узнает правду, Герман!

– Но, мама, как же…

– Разве ты не любишь меня? – словно не слыша просьб о помощи, слезливо произнесла миссис Бодрийяр. – Разве ты не понимаешь, что будет со мной, если я скажу ему об этом сейчас?

Почувствовав привычный укол вины от матери, за чье здоровье и жизнь братьям приходилось переживать перманентно, старший сын замолк и сделал шаг назад.

В очередной раз супруга Николаса действовала, будучи удушенной страхом перед ним. И этот страх, однажды уже лишивший ее, казалось бы, любимого сына шанса на спасение, давал ей право гасить его внутренних демонов с помощью самоназначенной дозы полузапретной жидкости и, пожалуй, в очередной раз снимал с нее любой процент вины за произошедшее.

Миновав пробки в центре, мы выехали в производственный район, который прилегал к каскаду многоэтажек свежей постройки. Именно здесь, в городе проходила невидимая граница, отделяющая старую его часть от сравнительно новой, возникшей на местах бесконечных полей – еще на моей памяти.

В черте сугубо рабочих окрестностей находился и наш квестовый клуб и всего в нескольких минутах езды – клуб «Hide and Seek», эдакое порочное детище Джереми. На том рубеже, где устоявшееся переходило в растущее, старые кирпичные здания когда-то пыхтящих и дымящих заводов и фабрик получали новую жизнь. Высокие рамы окон с нестираемой пылью скрывались под яркими табличками, что зазывали толпу на выставки современных художников, в интерактивные музеи, магазинчики с модными аксессуарами и мерчем, и, конечно же, квесты. Наш «ESCAPE» был частью экосистемы популярных развлечений для новых поколений и являлся ярким образчиком появления свежих ростков на пепелище, что оставил за собой нелегкий груз прошедших лет.

Занимаясь поиском следов семьи Бодрийяров в интернете, я предполагал, что никакой долины теперь искать мне было не нужно. Наверняка в местах, где раньше шумела густая трава, давно проложен асфальт, а тропинки, ведущие вниз, теперь сравнялись с шоссе из-за нового фундамента. Отсутствие опознавательных признаков закапывало ужас чужого прошлого все глубже, не оставляя обывателям ни шанса на то, чтобы помнить о грехах некогда знатной семьи.

Да и кому была интересна чужая боль? За то короткое время, что отводилось нам на естественные процессы и мнимую самореализацию, мы едва ли успевали справиться с собственной и найти баланс между попытками к существованию и истинным ощущением удовлетворенности. Кто-то не достигал его никогда. Ошибки, что совершали незнакомые нам люди, представлялись лишь помехами в общем информационном поле, ничего не значащими темными вспышками, которые большинство старалось обходить стороной. Стоило ли говорить, насколько ничтожной теперь была для наших современников маленькая трагедия позапрошлого века, короткими актами разворачивающаяся за огромным глухим забором, роль которого и выполнял дом Бодрийяров.

Это родовое гнездо могло стать чем угодно – от помещения под сетевой супермаркет до площадки маленького городского театра. Те из старинных построек, что не несли за собой исторической ценности, эксплуатировались мелкими частными организациями или реставрировались под государственные задачи бытового уровня. И тот, и другой вариант – обратил бы это место до неузнаваемости.

Я понимал, что без помощи у меня буквально не было шансов его найти.

Но не мог и подумать, что лоно воспитательной системы, способствующей моральному разложению личности, находилось всего в квартале от бывших заводских ангаров, на территории одного из которых располагалось мое рабочее место.

– Ты шутишь, – только и смог произнести я, когда автомобиль Джереми, наконец, притормозил на знакомой мне небольшой парковке.

– Нисколько, – словно ожидая такой реакции, пожал плечами мой спутник.

– Это не может быть «Контур». Это невозможно! – мой бурный протест не совмещался с тугим ремнем безопасности, что перетягивал грудную клетку. Я поспешил высвободиться. – Я ежедневно проходил через этот паркинг, когда шел от метро до работы! Ежедневно!

– Что именно тебя так удивляет? – Оуэн приподнял брови, искренне недоумевая. – За производственным кварталом два века назад начиналась сельская местность. Город растет с каждым годом, и в том, что дом, построенный Джеком Бодрийяром, теперь находится в черте густонаселенного мегаполиса, нет ничего удивительного.

– Но не в получасе ходьбы от клуба! Я не понимаю!

«Контур» был креативным кластером для зумеров, открывшимся для посещения всего год назад.

В течение последних сорока лет давно сникшее сооружение пустовало, потому как предыдущие владельцы просто не могли передать наследие доходного дома, что образовался здесь еще в середине двадцатого века, но не смог пережить социальную и политическую перестройки. О судьбе довольно видного дома, что выделялся старомодным фасадом, но не имел более глубоких истоков, ходили слухи в СМИ. Помещение хотели преобразовать в бизнес-центр, затем – открыть там частную школу, пока, наконец, в, казалось, самые тяжелые, пандемийные времена здесь не начали открываться художественные мастерские, частные тату-салоны и маленькие, но антуражные заведения общепита мировой кухни. Добрый (или, правильнее было бы сказать, предусмотрительный) инвестор поставил перед собой благую цель по сохранению малого бизнеса, выкупив постройку и отдавая аренду в ней по низкой цене, доступной каждому начинающему предпринимателю. Он приберег свою жадность на потом и, в действительности, смог выиграть – места в «Контуре» довольно быстро занимались энтузиастами, что не хотели расставаться с делом жизни из-за стремительно закрывающихся общественных мест.

Ровно год кластер проработал в закрытом режиме, давая возможность использовать отведенное пространство под склады и творческую деятельность всем, кто успел войти в небольшое бизнес-содружество. Но, как только ограничения были сняты и двери «Контура» открылись для посетителей, в пространство, теперь оформленное в стиле лофт, повалила настоящая толпа.

Легенда о меценате, спасшем частное предпринимательство, привлекала благотворительные организации: свободные художники, книжные ярмарки и даже питомники проводили мероприятия в большом зале, что хорошо просматривался через панорамные окна, выходящие в зону парковки.

Но ни на секунду, ни на крошечное мгновение я не мог себе представить, что за мутными стеклами, что собирались в окно из небольших квадратных ячеек, когда-то, тощим, мрачным силуэтом передвигался мой Мистер Неизвестный – Герман Бодрийяр.

– Боузи, – серьезно окликнул меня мужчина, чувствуя, что моя реакция продолжала скатываться в полный скептицизм, приправленный отрицанием. – Как часто, пребывая где-то, ты задаешь себе вопрос: «Кто стоял на моем месте сто и более лет назад? Кто смотрел на все это так же, как и я, но теперь – давно не существует и не может рассказать, совпадают ли наши ощущения?»

– Постоянно! – без тени сомнения воскликнул я. – На работе, на улице, где угодно – я думаю об этом, я размышляю именно так! И задаю себе эти вопросы так часто, что ты не можешь себе этого и представить. Я – отнюдь не слепой, я умею оценивать окружающий мир именно так, как ты сказал. Я слишком много анализирую, понимаешь? Слишком!

– Но не когда это касается тебя самого, Боузи, – резюмировал Оуэн, сделав привычное ударение на моем имени. Он указал рукой прямо на входную группу «Контура». – Когда что-то касается нас напрямую, мы не видим дальше собственного носа.

Младший наследник Николаса восседал в гостиной в гордом одиночестве. Слуги, то ли по приказу молодого хозяина, то ли благодаря интуитивным ощущениям, разбрелись по другим комнатам и не мешали Валериану упиваться собственной беспомощностью перед ужасающими обстоятельствами.

Впрочем, брат Германа всегда был из тех, кто был готов принимать, но не отдавать. Даже если делиться нужно было решениями проблем, которые непосредственно его касались.

– Где Мэллори? – резонно поинтересовался Бодрийяр-старший тоном, который подразумевал несвойственное ему эмоциональное беспокойство.

– Какое дело тебе до женщины сейчас, – мрачно отозвался Вэл.

Казалось, вся его спесь успела вернуться на свое место в былых объемах, стоило молодому человеку пересечь порог родительского дома. Страх уничтожающего огня не мог очистить то, что вживлялось в нрав лучших мужчин-Бодрийяров поколениями.

– До ребенка, – хмыкнул неугодный родственник. – Двух смертей разом этот дом не стерпит.

– Да как ты смеешь! – рыкнул младший в ответ. – Вот увидишь, поднимется отец и задаст тебе, как мальчишке, за слова грязные и порочащие наше имя!

– Ничто не порочит наше имя так, как поджог, Валериан, – невозмутимо отозвался Герман.

– Вот только не надо считать, что в этом виноват я!

Высокий силуэт старшего брата приземлился в кресло напротив. Ловушка сработала так, как он и задумывал.

Все же его ночные «бдения» чему-то его научили.

– Так, значит, фармацию все-таки подпалили.

Временно исполняющий обязанности управленца насупился, а после – и вовсе отвел глаза. Дай брат ему еще четверть часа наедине, тот бы точно разразился настоящей истерикой.

Признавать свою вину, будучи «идеальным» отпрыском, было нелегко.

– Если тебе было надобно меня унизить, своего ты добился, – надрывно произнес молодой мужчина, закрывая себе глаза ладонью так, словно он больше не хотел быть свидетелем происходящего. – Порок – за мной. Но не тебе меня судить за это.

– Я и не собирался, – Герман скрестил руки на груди и склонил голову вбок, позволив себе едкую усмешку, что обычно предназначалась специально для всех членов ненавистной ему семьи, кроме матери. – Но, ты грехи у нас замаливать не умеешь. Если хочешь моей помощи – говори. Если же нет – моя трудовая ночь подошла к концу.

Старший поднялся, не дожидаясь ответа. Но, стоило тому повернуться спиной к собеседнику, Валериан прошептал:

– Пожалуйста.

Герман оглянулся на младшего брата через плечо и застыл в ожидании.

Но казалось, что расхваленные отцом способности Вэла отнюдь не распространялись на его интеллект.

– Ты полагаешь, что я кинусь в разведенный тобой костер без каких-либо разъяснений по поводу произошедшего? – с некоторой долей усталости, очевидно, нехотя добавил молодой мужчина.

– Я не… – Бодрийяр-младший вобрал побольше воздуха в грудь и отвел взгляд. Прямо сейчас из умело слепленной Николасом оболочки «джентельмена» прорывался эмоциональный мальчишка, связь с которым была потеряна уже безвозвратно. Но, если Валериан хотел, чтобы брат решил его проблему, он должен был играть по чужим правилам. – Не знаю, как об этом сказать.

– Однажды в детстве я придумал для тебя игру, – вдруг сам себе кивнул Герман, словно подтверждая достоверность всплывших в сознании воспоминаний. Настолько долгие беседы с членами семьи теперь для него приходились в диковинку – вся его работа, происходившая в ныне сгоревшем подвале, в это мгновение казалась кошмарным сном, из которого удалось сбежать, выплыть на поверхность и, наконец, глотнуть свежего воздуха. Как жаль, что этот привкус свободы был абсолютной иллюзией, вызванной чужими потребностями. – Суть которой состояла в том, чтобы мы доверяли друг другу и могли быть близки, даже покидая дом на время обучения в школе. Мы писали друг другу взаимные откровения.

– Одно или два слова, – сморгнув горькую эмоцию, добавил Вэл.

– Все верно. Не можешь сказать – напиши мне.

То время, что занял у Бодрийяра-младшего поход в отцовский кабинет за письменными принадлежностями, казалось вечностью. Измотанный отвратительным режимом и безмерно грязной деятельностью еще много лет назад, любимец Ангелины выдохнул, стоило ему остаться в одиночестве, и безвольно задремал в кресле. Блуждая в беспокойном полусне, он размышлял о том, что Валериан, должно быть, струсил и уже вернулся к своей несчастной жене, девочке, которой не повезло оказаться в их семье и стать частью всеобщего калечащего домостроя…

– Герман. Ты спишь?

Тонкий стан старшего мужчины вздрогнул. Лишь через пару мгновений пелена перед его глазами рассеялась и на месте любимого маленького братца появился тот юноша, что теперь заменил его и отчаянно старался скрыть свет и тепло, что наполняли Вэла ранее.

Младший сделал шаг назад и, наклонившись, положил свернутый пополам листок писчей бумаги родственнику на колени.

Последний раз взглянув в обычно румяное, но теперь практически обескровленное от страха лицо Валерина, Герман развернул импровизированное письмо. Едва ли что-то могло напугать или смутить того, кто волею отца лишал невинных людей жизни и выбрал путь отверженного, ведомого пагубной химией.

Однако, брови Бодрийяра-старшего сдвинулись, стоило тому пробежаться взглядом по тонким сплетениям чернильных узоров. Осознать происходящее, примерить его на младшего брата…

И, наконец, принять, что тьма и бесчисленное количество пороков в самых невероятных, немыслимых проявлениях поглотили глухие стены этого родового гнезда – окончательно.

Глава 4

По дороге к месту, завсегдатаем которого оказался младший отпрыск Николаса, от кэба пришлось отказаться. Кучер остановил свой транспорт в двух кварталах от ничем не примечательного длинного строения, с привычно пыльным фасадом и маленьким крылечком. Район, где совершили остановку братья, был промышленным и находился на приличном удалении от центра и особой популярностью у зевак и туристов не пользовался. А потому дом, к которому теперь направлялись Бодрийяры, обычно терялся среди похожих зданий, окруженный тишиной и испарениями, которые их матушка привыкла принимать за миазмы.

Однако всем, кто хорошо ориентировался в городе, давно было известно, что за посеревшей от пагубного климата отделкой располагалось отнюдь не общежитие для рабочего класса, а цветущее лоно греха.

Медленно подступающее темное время суток омрачало предстоящую беседу так, словно существующего темного контекста для сложившейся ситуации было недостаточно.

– Мадам Бизе, – хмуро проговорил Герман с плохо скрываемым отвращением к произносимому. – Ведь только самый дряхлый и напрочь глухой старик не знает, с чем соотносится это имя, Вэл. Неужели ты не мог использовать услуги класса выше?

– И эти оказались не по карману… – шептал Валериан так, словно грязь, рождаемую его распутными деяниями, все еще предполагалось скрыть. – Ее сводни уверяли, что долгая дружба с отцом покроет все расходы. Я никогда не платил. Не представляю, что произошло в самом деле…

– Так это отец тебе порекомендовал это чистилище?

Старший брат остановился посреди дороги, с ужасом рассматривая образ того, кто еще совсем недолгое время назад представлял собой непосредственное воплощение света, которое бывает доступно только детям.

– Ну… – младший потупил взгляд, напряженно оглядываясь по сторонам, будто родственники сейчас находились на открытой арене, и со стороны улиц за их беседой следили тысячи глаз. – Когда ты… подглядывал за родителями… Если ты помнишь…

– Заикание тебе не свойственно, Вэл, – крепко сжимая зубы, процедил Герман. – Объясняйся тотчас же.

– Я… отойдем.

Избранный наследник Бодрийяров взял брата за плечо и отвел в сторону закоулка, что представлял собой узкий проход между грязными стенами неприглядных построек. Во тьме, что образовывалась и царила здесь в любое время суток, скрывались нечистоты и жуткая вонь от них. Логика Валериана в вопросах откровений была топорна: говорить о грязном можно было лишь в месте под стать.

– То, что ты видел, не было единичным случаем, – вкрадчиво продолжал юноша. – Я наблюдал подобное неоднократно, а потому не побоялся однажды задать отцу вопрос.

– Так значит, ты солгал мне, – отчеканил Герман, чувствуя, как отвращение к ближайшему родственнику внутри него начинает обращаться в праведный гнев. – Способствовал общему мнению о том, что я нездоров. И сделал это намеренно!

Последние слова ударились о тьму, пропитанную зловониями так, словно бестелесная среда в сокрытом от глаз закутке могла стать плотной. Из другого конца импровизированного «коридора» послышался гулкий стон.

– Нет! – горячо прошептал Валериан в ответ. – Я лишь следовал указаниям отца. Ты заявляешь так, словно не знаешь, какой он. Не понимаешь, чем может обернуться непослушание.

Старший брат презрительно хмыкнул и скрестил свои длинные руки на груди. Убеждения младшего, сплошь скрепленные лишь животным страхом перед тираном, были сильны даже теперь, когда последний не поднимался с постели и не мог явиться сюда через мгновение, чтобы наказать нерадивого потомка.

– Что он ответил тебе на вопрос? – вернулся к теме разговора Герман.

– Сказал, что я еще маловат, однако мой интерес похвален. Показывает меня как истинного мужа. А затем упомянул, что для амурных дел есть отдельное время и место.

Вэл запнулся. На его прежде чрезвычайно бледном от ужаса происходящего лице промелькнуло смятение.

Тем временем стон, порождаемый черным сгустком зловоний, повторился и на сей раз стал громче, словно тот, кому принадлежала эта неразборчивая мольба, приближался к братьям.

– Говори, – надавил старший, не отрывая глаз от Валериана, теперь окончательно загнанного в клетку.

– И однажды он взял меня с собой! Взял к мадам Бизе, – выпалил юноша, неосознанно пытаясь прикрыть лицо руками от великого стыда, что сейчас терзал его изнутри. – Я все видел. Я оставался в передней[43], но видел и слышал все, братец! Клянусь, я не был к этому готов!

– Надо думать, – без тени жалости к любимцу отца произнес молодой мужчина, еле сдерживаясь от того, чтобы сплюнуть отвратительный привкус гнили, образовавшейся теперь на языке. – Отсюда в тебе был столь ранний интерес к связи с Мэллори?

– Я… не знаю, – споткнулся Вэл, сморщившись об одном упоминании о жене. – Не вмешивай ее. Она ни при чем.

Мученические возгласы обратились в мычание. Казалось, что теперь к звукам из тьмы добавились медленные, неровные шаги.

– Он… Они… делали ужасные вещи там, в этом доме. Он не просил меня смотреть, но я не… Я не мог игнорировать это, Герман. Стены этого места пропахли развратом. Стенания стояли у меня в ушах. Мое сознание… было полно ужаса и интереса, одновременно, – младший мотнул головой так, словно пытался сбросить с себя груз откровений. – С тех пор я был там с ним постоянно. И лишь последние три года – бывал… в центре событий.

Больше не в силах сдерживать омерзение, худощавый мужчина сплюнул в сторону тротуара и отвернулся.

Теперь не в силах остановить собственную исповедь, младший продолжал говорить сам. Наводящих вопросов более не требовалось.

– Отец говорил, что так я становлюсь мужем. – Валериан кивал головой, как болванчик, словно пытаясь подтвердить каждую сказанную им фразу. – Учусь быть джентльменом, оправдываю наше доброе имя. Убеждал, что супруги нужны… для других вещей. С Мадам Бизе у него был договор о каких-то процентах, потому как с местным констеблем папу познакомила именно она. Много лет назад, до нашего с тобой появления.

– Причем здесь констебль, Валериан?

– Он… – брат вновь замялся, чувствуя, как каждое сказанное им слово марает обстоятельственную картину все большим обилием мрачных красок. – Клиент Мадам.

– Клиент дома терпимости с особым видом извращений?! – Герман тряхнул головой, последний раз проверяя, не являются ли откровения брата частью отвратительного наваждения, так часто преследующего его ранее. – Ты вообще понимаешь, о чем говоришь, глупый мальчишка?!

– Это ты не доходил до сути того, как все работает, олух! – казалось, что оскорбление пробуждало в юноше то беспричинное самодовольство, которое с младых ногтей в него вбивал отец. – Если ты всерьез предполагал, что казнишь тварей в своем любимом подвале безнаказанно, просто так, то ты в самом деле ни на что более и не годишься! Правильно все о тебе говорил папаша!

Руки старшего дрогнули. Перед глазами залегла молочная пелена решительности, свидетельствующая о том, что моральные принципы можно оставить позади.

Огрубевшая бледная ладонь с шумом приземлилась на смазливое лицо Бодрийяра-младшего. Не ожидав резкого удара, Валериан впечатался в стену. С ужасом он наблюдал за перевоплощением старшего брата в монстра, которого сотворил их общий родитель.

– Еще одно слово, Вэл… – шипел Герман, уродуя собственное лицо жутким оскалом. – И я продемонстрирую тебе то, чем я на самом деле занимался в фармации все эти годы.

Юноша закрывал голову руками, опасаясь следующего карательного выпада, и медленно съезжал вниз по стене. Жалкое зрелище будоражило зверское нутро, но продолжению казни не суждено было свершиться. Тревожный звук, что еще мгновение назад бередил тьму, обрел осязаемый облик.

Перед братьями появился обезображенный образ нищего, с отсутствующими, но все еще протянутыми в сторону людей, ладонями. Образ того, кто скрывался от света в воссозданном зловонном закутке, был покрыт грязью, бесцветными ошметками, которые когда-то служили одеянием и тонкой, блестящей красной пленкой, сплошь объемлющей хрупкое исхудавшее тело. То было грубым последствием то ли ожогов, то ли неведомой хвори, которую бездомный смог перенести.

Не человек, а исстрадавшееся существо. Тот, кто не проживал данную ему жизнь, а выгрызал каждую наступившую минуту, содрогаясь от голода, холода и всеобщего безразличия к собственной судьбе.

Что привело его к такой жизни? И была ли вероятность того, что какое-то время назад он стоял на противоположной стороне этого переулка, на месте братьев Бодрийяров, и с тем же омерзением, что сейчас читалось на лице испуганного Валериана, наблюдал за теми, кого по неизвестным причинам выкинула за борт жизнь?

– Боже… – и без того выбитый из колеи младший брат зажмурился и отвернулся, имитируя рвотные позывы.

Соприкасающемуся с грехом голыми руками Герману чувства тепличного родственника были чужды. Испытывая брезгливость к тому, как растерзали мораль люди, родные ему по крови, он не боялся обычной грязи, не шарахался от вони и не хотел сбежать от истинных страданий. Куда страшнее было то, что скрывалось за вылизанным фасадом и множилось, множилось долгие годы, разрастаясь сокрытым, но поистине громадным гнилым комком.

Отступив от Вэла, старший шагнул ближе к тьме и взглянул на бездомного. Из-под полы своего длинного плаща он выудил кожаный мешочек, и одним ловким движением вложил его нищему в изгиб локтя. Тот поспешил зажать его и прислонить к груди, а затем упал на колени и ударился лбом о поверхность земли. Говорить обезвоженный и изнуренный незнакомец то ли не мог от бессилия, то ли от физического недуга.

– Поднимитесь, – тихо проговорил Бодрийяр-старший, смотря на бродягу сверху вниз. – Деньги не спасут вас. Это того не стоит.

Почувствовав, как злость на Валериана сменилась крайней степенью раздражения, он вернулся к юноше и одним быстрым движением поднял его за шкирку, словно провинившееся животное.

– Веди, – сквозь зубы выплюнул мужчина. – Хочу услышать версию Мадам Бизе.

Он пересек порог «Контура», так и не сняв свои солнцезащитные очки.

Теперь я знал почему, но по-прежнему не мог избавиться от странного ощущения фарса.

Первый этаж креативного пространства был застроен хлипкими перегородками, образующими узкое пространство для продажи результатов деятельности творцов. Я не бывал здесь ранее, а потому оглядывался по сторонам, теряя из поля зрения моего спутника. Его невысокий (скорее, непропорционально длинный) силуэт вошел в толпу посетителей-подростков, снующих в разные стороны в поисках чего-то особенно интересного.

Первый зал, через который и осуществлялся вход в основную часть помещения, был небогат отделкой. Новые владельцы покрыли старинный кирпич белой краской, и ближе к потолку она осыпалась, открывая взору изначальный цвет материала для постройки. Эти грубые красные пятна будто прорывались наружу сквозь слой современности и кричали о том, что было неизвестно присутствующим. Подвергнув анализу низкое качество ремонта, я засмотрелся на потолок и не заметил, как врезался в Джереми. Он врос в деревянные половицы словно столб, стоило нам достигнуть центра холла.

От чего-то намекающего на старинное убранство на первом этаже «Контура» не осталось и следа.

– Тут была гостиная, – с неясной ухмылкой заявил мужчина. – А теперь – сборище торговых точек.

– И где же… мебель? – нахмурившись, нашелся я, с неудовольствием вспоминая сохранившиеся интерьеры МёрМёр.

Оуэн рассмеялся.

– Откуда мне знать? Предполагаю, что разворовали еще во времена доходного дома, – он пожал плечами. – Да разве же только вещи хранят воспоминания? Концентрация тайн в доме Бодрийяров вгрызалась в стены.

– Почему ты вообще решил, что это их дом? В конце концов, последний век постройка известна как бывшее… эм… коммерческое пространство. Потом – как охраняемая заброшка. И, в конце концов, почему это никак не обозначено документально?

Мистер О демонстративно зевнул. Худшие черты того, кого я впервые узнал под статусом заказчика, начинали проявляться, стоило мне начать вести себя не так, как ему хотелось.

– Отвечай, – мрачно буркнул я. – Иначе сейчас возьму и пойду на работу, тут недалеко идти.

– Как страшно, – Джереми закатил глаза. – Но бесполезно. Сегодня работа сама к тебе придет.

– Чего?

Мужчина отошел от меня и медленно двинулся в сторону лавочки, предлагающей к продаже самодельный аниме-мерч. С видом заядлого знатока японской культуры, Оуэн уставился на пластиковые стенды с персонажами. Я с большой неохотой последовал за ним.

– Тебе такое нравится? – как ни в чем не бывало вопрошал он, рассматривая невнятный силуэт в черном плаще и с катаной в руках. – Не Бэтмен, конечно… Но хочу что-нибудь прикупить.

Продавщица (которая, по всей видимости, и делала все побрякушки своими руками) в розовом кудрявом парике и кошачьих ушках смотрела на нас с легкой степенью шока и высоким уровнем неопознанного интереса.

Наверное, так же нелепо Джереми выглядел, когда покупал мне Нинтендо.

– Вам что-нибудь посоветовать? – почти нервно произнесла она с дежурной улыбкой, соединив указательные пальцы в странном жесте. Вероятно, он означал смущение?

– Нет, спасибо! – вежливо кивнул я и, понизив тон, вновь обратился к Оуэну. – Говори, дед.

Мой спутник закатил глаза и отвел меня от магазинчика за плечо. Девушка в кошачьем образе проводила нас взглядом. Может быть, ее так смутили солнцезащитные очки?

– Ты забегаешь вперед. Мы еще не дошли до этого, – лениво покачал головой мужчина, смотря мимо меня. – Право наследия несет в себе множество нюансов. Этот дом перестал принадлежать Бодрийярам еще при жизни Ангелины. Была ситуация, из-за которой от него пришлось отказаться в пользу других активов. Мать Германа и Валериана доживала свой век в доме, который известен тебе как МёрМёр.

– А аптека? – я нахмурился, очевидно, не понимая, о какого рода ситуации идет речь.

– Аптека работала всегда, иначе на что бы доживали век одинокие старушки Лина и Мари? – почти весело произнес О.

– Ну куда уж, одинокие. У них был труп мальчика в лифте! – криво иронизировал я.

Мистер Буква глянул на меня, как на идиота, и проследовал к выходу из первого зала:

– Я передумал покупать тебе игрушки.

Мы оказались в коридоре с винтовыми лестницами. Должно быть, когда-то тут располагалось одно из подсобных помещений, но распознать суть было трудно, потому как проемы окон теперь были замурованы и завешаны плакатами с рекламой.

Единственным источником света служили лампы накаливания «Тесла», объединенные в один легкомысленный пучок под потолком.

– Кухня, – угадывая мои мысли, равнодушно кинул Джереми. И как он мог передвигаться по малоосвещенному пространству в своих чертовых очках?!

– Ты не ответил на главный вопрос, – я продолжал настаивать, еле поспевая за ним. Оуэн ориентировался на просторах «Контура» отлично, и толпы посетителей ему не мешали. – Почему ты уверен, что это тот самый дом, если документально это не подтверждено?!

– Я бывал здесь тридцать лет назад. Думаешь, я шутил о том, что занимался диггерством? Не в классическом понимании, но все же, – мужчина вступил на одну из лестниц и продолжил вещать, не оглядываясь на меня. – Дом простоял закрытым долго, буквально «сварился» в своей энергетике. Попав сюда впервые, я не сомневался ни секунды.

– Боже, это бред! Ты основываешься на ощущениях, теориях. Это все не имеет никакой почвы! – возмущенно воскликнул я, пугая встретившуюся нам по пути наверх молодую парочку. – Ты морочишь мне голову и даже не стесняешься!

– Хорошо, Боузи. Я пытался говорить с тобой на твоем языке эмпатии. Ну, значит буду напоминать о том, что тебе так во мне не нравится, – цокнул мужчина, наконец достигая площадки второго этажа. – У меня были деньги. А в городе есть архив. Или твоя подружка Мисти не говорила, что досье на Бодрийяров довольно богато, и было детализировано по моему заказу очень давно? Все, на что хватило ее ума, – назвать тебе мой возраст и имя?

Я остановился на последней ступеньке и посмотрел на Джереми исподлобья.

– Я задал ей только один вопрос, и она дала на него ответ. Откуда ты?..

– Боже, мой мальчик! – мистер О смотрел на меня с таким недоумением, словно я удивлялся тому, что небо на самом деле голубого цвета. – Ты правда думаешь, что я бы не дал задачу докладывать мне обо всех, кто когда-либо заинтересуется нашей родословной? Я искал Реймонда! Я ждал, пока он вспомнит!

Внутри зашевелилось что-то колкое. Осознание того, что клетка, уготованная мне моим личным антагонистом, была значительно больше, чем я предполагал, давалось через тошноту.

– И кто еще тебе помогал? И как?.. – нерешительно произнес я, все же переступая порог второго этажа «Контура». Мое остолбенение мешало посетителям курсировать.

– Сам спросишь, – отмахнулся от меня мужчина и двинулся куда-то вперед.

Оживленный коридор с интерактивной выставкой современного искусства располагался по правую сторону от лестницы. Однако Джереми следовал в совершенно противоположном направлении.

Стоило ли мне бояться того, что снова скрывалось под невидимой для меня подноготной? Могло ли что-то, кроме предательства Иви, задеть меня сильнее в рамках этой бессмысленной авантюры, которую затеял мистер О?

– Куда ты? – я продолжал стоять у подножья лестницы. Теперь идти за моим спутником хотелось куда меньше.

– В свою комнату! – снова актерствуя, бросил мне Оуэн через плечо. – Хочешь – стой там. Но у меня – встреча.

Глава 5

Опиумные пары захватывали сознание осмелившихся нарушить покой девиц Мадам Бизе с самого порога передней.

Перегруженный интерьер гостиной, в которой отдыхали жрицы любви, отталкивал своей пестротой и плохой сочетаемостью предметов убранства. Казалось, что каждая деталь, ставшая частью общей залы, символизировала вкус одной из пропащих судеб. Безвкусный пейзаж неизвестного художника, веерные зеркала, портреты неизвестных персон в резных рамках, письменные наборы, шляпки, безделушки… Хозяйки всех эти вещих утратили дом, но сохранили память о нем, а потому заполняли все свободные поверхности тем, что откликалось их душе, напоминало о жизни, которую они могли вести и от которой – увы – отказались.

Девы возлежали на кушетках, курили на софе в центре зала, наводили марафет у зеркала и играли с детьми. Последних, к ужасу старшего из братьев, было неприлично много для подобного места. Еще страшнее было то, что отпрысками порочной связи в своем невообразимом большинстве представали девочки.

Падшие постоялицы дома терпимости, порхающие по комнате в будуарных платьях, не обратили никакого внимания на незваных гостей. Днем они не работали, а потому с видимым усилием создавали иллюзию обычной жизни, приправленной разве что кумаром неугодных веществ.

– Где эта женщина? – с долей ощутимого напряжения поинтересовался у брата Герман. Тот прикрывал место удара ладонью, но в том, чтобы его несли за шкирку, более не нуждался. Потребность в сохранении надуманного имиджа сохранялась в нем до последнего. Даже пред полуголыми девицами он не хотел появляться в столь неудобном положении.

– Там… – Валериан нерешительно указал на деревянную ширму, выполненную в восточном стиле. Она располагалась в углу гостиной и не привлекала лишнего внимания. Это было объяснимо: сначала всем страждущим демонстрировался «товар».

– И не боится же, что сюда заглянет недоброжелательный контингент, – хмыкнул старший. – Сторожевыми Мадам не располагает?

– Не придет никто… – тревожно скулил кудрявый юноша. – Сам сказал мне о слухах. А если и придет, то пожалеет.

Выжженный подвал под «Фармацией Б.» служил красноречивым подтверждением в пользу этого аргумента.

Для пущей уверенности в том, что Вэл не сбежит, оказавшись в опасной близости от суровой хозяйки борделя, молодой мужчина подтолкнул того вперед. Дрогнув всем телом, младший неуверенным шагом проследовал до ширмы. Но прикасаться к ней не решался.

Будучи изрядно раздраженным малодушным поведением родственника, Герман подошел вплотную к причудливому предмету интерьера и постучал.

– Да-да? – послышалось совсем рядом. В конце концов, собеседников разделял лишь тонкий пласт дерева. Воображать, что за ним располагался целый кабинет, а не малюсенький закуток гостиной, было глупо.

Но, казалось, что Мадам Бизе считала именно так. Задав свой вопрос, она не двинулась с места.

Старший наступил Валериану на ногу, побуждая к тому, чтобы тот начал разговор.

– Это мистер Бодрийяр, Мадам… – проблеял юноша так, словно из него разом выжали все силы. – Младший.

Ширма заходила ходуном. Ее остов опасно качнулся, но уже через мгновение перед молодыми людьми появилась комично маленького роста женщина с густо напудренным лицом, чрезвычайно вульгарным количеством краски на губах и глазах и пенковой трубкой[44] во рту наперевес. Одежда ее была вульгарно броской, словно сшитой из карнавальных тканей, а на шее – покоилось обилие цветных камней. Всем своим видом сводня демонстрировала изощренное понимание достатка и пародию на современные идеалы красоты.

– Ах, Бодрийяр, – держательница уперла руки в бока и с силой прищурилась. – Послание получили?

– П-получил… и… – и куда девались все способности избранного отпрыска демонстрировать себя перед обществом?

– Ну то-то и оно, голубчики, – Бизе жевала мундштук, быстро перекатывая его во рту то влево, то вправо. Ее некогда дорогой аксессуар для курения успел приобрести медово-коричневый оттенок, ни капли не оставив от исходного телеснобелого. – Принес?

– Н-нет… – Валериан низко опустил голову, демонстрируя перед всеми участника диалога окончательную беспомощность.

Старший брат, теряющий суть разговора, на сей раз предпочел вступиться.

– Простите, Мадам. Нас не представили, – Герман склонил голову, протянув длинные бледные пальцы для ладони женщины, но та и не подумала подавать ему руку. – Меня зовут Герман. Я – старший сын Николаса.

Абсолютно белое, уже давно подернутое возрастом лицо Бизе сначала скукожилось в гримасу, а затем растянулось в широкой улыбке. Женщина громогласно расхохоталось, еле успевая перехватить трубку в руку, пока та не вылетела изо рта.

– Леди! Послушайте, каков! У Бодрийяра-то, оказывается, есть и второй! Или десятый? Не счесть и за день его наследников!

Словно по мановению руки дирижера, постоялицы дома терпимости разразились поддерживающей реакцией на шутку хозяйки. Девицы продолжали смеяться и прекратили лишь тогда, когда Мадам, наконец, удовлетворенно кивнула.

– Герман, говоришь, голубчик, – Бизе вновь приложилась губами к мундштуку и на сей раз, прищурила только один глаз. – Значит, ты принес?

– Прошу простить, – оглянувшись на жриц любви с кривой улыбкой, старший сын. – Но я, как мне думается, совершенно не в курсе ваших дел с отцом. От брата…

Мужчина осмотрел трясущееся нечто, еще несколько часов назад представляющееся ему младшим родственником. Валериан пытался отыскать способ провалиться под землю и не поднимал своей кудрявой головы.

– …Толку чуть. И потому – я здесь, – использовав одно из своих самых опасных выражений лица, нерадивый наследник произнес последние слова твердо и четко. – Извольте объясниться о произошедшем.

– Ты точно от Бодрийяра, мальчик? – Мадам осматривала тонкую фигуру с головы до ног, оценивающе прицокивая. – Уж больно не похож и смел. И у нас не бывал. Я бы запомнила.

– Точно, Мадам, – с ядовитой ухмылкой подтвердил Герман.

– Ну, так и быть, малец, – Бизе обратила свое внимание на Валериана, но тот не собирался выходить из ступора. Она расплылась в самодовольной улыбке. – Задолжал мне твой папаша за прошлый месяц. А раньше – платил исправно. За что, не знаешь тоже?

– Можно сказать, что нет.

– За услуги, – почти перебивая гостя, продолжала женщина. – Для него, для сына его, вот этого, да всей братии. Но не только. К сумме, понимаешь ли, добавлялся процент.

– За что? – о сути происходящего уже упоминал младший брат, однако старший предпочитал слышать подобные заявления из первых уст.

– За чистоту его доброго имени, – еле сдерживая хохот, выдавила из себя держательница. – Если что там от чистоты еще осталось. Мое дело – прибыльное. Да не сказать этого о ваших лавках, если только не одно такое место в городе. Николас, прости его Господь, придумал верный способ сохранять достаток.

– Я понимаю.

– То-то и оно, голубчик, то-то и оно. Да разве ж одобрят методы твоего папаши местные псы?[45] А я сделала так, чтобы одобрили. По старой, так сказать, дружбе. – Мадам демонстративно потерла свои ладони, поднося их к самому носу. На них краски не было, а потому вблизи сморщенная кожа казалась неестественно темной по сравнению с цветом напудренного лица. – А если за то еще и платят? Да и есть у меня тут один песик, сидит порой на привязи, в свое удовольствие. Не сложно мне было.

– Платил каждый месяц? – для пущей уверенности уточнил Герман.

– Уж четверть века как! – всплеснула руками Бизе. – А тут – молчание. Подумала, может помер прогорклый старикашка? Но нет, пару дней назад заявился, вот этот твой.

Сводня сделала паузу, а затем протянула свою руку прямо под нос Валериана и щелкнула. Тот отлетел на пару метров, словно ошпаренный. Девицы и хозяйка вновь разразились оглушительным смехом.

– Спросила его об отце, – продолжала женщина, ткнув в младшего пальцем. – Говорит, жив-здоров. Напомнила про уговор, сказала, что при ином раскладе пришлю послание. А он мне: «Понял, мадам!», «Передам, мадам!»

– Он ничего не передал, надо думать, – Бодрийяр-старший с отвращением наблюдал за братом, который теперь отошел подальше и пытался слиться с дамским трюмо. – И врал, потому как отец сильно болен.

– Какая жалость! – демонстративно воскликнула Бизе и затянулась. – Вот только уговор есть уговор, мальчик. Вижу у тебя в голове не пусто, может поймешь?

– Само собой. Но сколько вы хотите?

– Да как и всегда! Большего мне и не надо, – держательница пожала плечами. – Сто[46].

Валериан, до этого мгновения не издавший ни звука, тоненько проскулил:

– Но это практически полугодовое содержание одной души!

– Всего лишь капля от стоимости человеческой жизни, – едко произнесла Бизе, пуская клубы дыма в сторону Бодрийяра-младшего. – Водятся у Николаса подобные суммы! Мадам доверять можно. Спросите у него, и дело с концом.

Не оглядываясь на горе-родственника, Герман опустил взгляд в пол. Горький опыт научил его справляться со всем: он больше не страдал от ужасающих видений, не испытывал жалости к тем, кому не повезло оказаться на месте его жертвы, и даже не боялся собственного отца. Однако теперь, оказавшись наедине с ситуацией, в которой гнилой порок Валериана и Николаса должен был открыться их матери, он был потерян. Другого способа забрать уготованные для Бизе деньги просто не существовало. К постели родителя могла подойти лишь Ангелина, и только правда о беде, в которой оказалась семья, могла подтолкнуть женщину к тому, чтобы просить умирающего об огромных суммах.

– Отец из рук вон плох, мадам, – холодно заявил старший. – Но я сделаю все, что в моих силах.

– Это неправильный ответ, – держательница оскалилась и прищурилась одновременно. – Один день я готова подождать. Затем загорится не ваш эшафот, а прилавки, вместе со старыми сморчками.

– Но мы… – понизив тон, гулко проговорил молодой мужчина. – …Могли бы с вами договориться. В силу вашей долгой дружбы с отцом.

Мадам поменялась в лице. Ее прищур сменился уничижительным взглядом, а желание вести светские беседы как испарилось.

– Верно говорят, признак Бодрийяра – пустая голова! – гаркнула Бизе. – Да что там Бодрийяры, слабоумием страдают именно те, у кого под исподним – много лишнего! Леди!

Присутствующие в гостиной постоялицы разом поднялись и обратились в сторону Валериана, сделав по направлению к нему несколько шагов. От недавних смешков не осталось и следа. Казалось, обиженные судьбой женщины готовы были разом выплеснуть всю ненависть к мужскому началу, скопившемуся за годы службы. По указке Мадам девицы превращались в сирен – жестоких и быстрых, крайне осведомленных в слабых местах противоположного пола.

– Шли бы вы, голубчики, да поторапливались, – процедила сводня, не отводя взгляд от Германа. – Мне хватило рук одной девицы, чтобы запустить огонь из-под полы. На разгром вашей лавочки я отправлю всех сразу, не сомневайтесь.

Старший сделал несколько быстрых шагов в сторону Вэла и вновь схватил его за шкирку, собираясь вытащить на улицу тем же способом, что доставил внутрь.

Братья поспешили направиться к выходу.

– Завтра ближе к полудню жду, – кричала им вслед Мадам Бизе. – Иначе собачки тоже окажутся в курсе Бодрийяровских делишек!

Встреча с Бобом не входила в мои планы.

Но, как оказалось, входила в планы Джереми, о чем он не посчитал нужным меня предупредить.

– Я думал, ты приехал показывать мне ключевое место из прошлого, а не общаться с моим боссом, – только и успел бросить я, завидев знакомый мне грузный силуэт издалека. Руководитель квест-клуба гордо восседал за круглым столиком, который, словно плохо подобранная одежда, был ему мал.

– Приятное с полезным, Боузи, – подмигнул мне Оуэн. – Когда ты «дед», времени на все остается не так уж и много.

То, что Джереми назвал своей «комнатой», оказалось небольшим дизайнерским кафетерием, площадь которого помещалась примерно в пятидесяти квадратных метрах. Розовые оттенки оформления заведения совершенно не сочетались ни с воспоминаниями о предполагаемой бывшей спальне мальчиков-Бодрийяров, ни с грубовато-топорной натурой Боба, которого с легкостью можно было бы представить в любом баре нашего города за кружечкой разливного, но только не здесь.

– Ну просто Рик и Морти![47] – забулькал от гогота Боб, как только мы подошли ближе. – Чем теперь занимаетесь? Путешествуете во времени?

– И как ты угадал? – мой бывший заказчик привычно оскалился и занял место напротив толстяка. – Извини, друг, очки не сниму. Вчера хорошо отдохнул вечером.

– Да ради бога. – отмахнулся толстяк. – Что я, не понимаю таких вещей, что ли?

Я скромно подсел сбоку, отодвинув свой стул подальше, и уткнулся в телефон. Мое присутствие было здесь случайным, а значит, никакого внимания не требовало.

– Ну, как Рик и Джия? – вдруг резко нарушив все мои намерения, сказал босс, нагло заглядывая в экран моего смартфона. – Часто в офисе появляешься?

– Не то чтобы очень, – честно признался я.

– Вот и я о том! – со слегка кривой ухмылкой, Боб повернулся в сторону О. – Помог, блин, на свою голову.

– Простите?.. – с недоумением осмотрел мужчин я.

– Ну ты же хотел, спрашивай, – с абсолютно невинным выражением лица, Джереми использовал свой любимый жест – театрально развел руками.

Внутри меня начинала клокотать злость. Я давно был в курсе того, что Джереми инициировал постройку квеста только ради достижения личных целей, но такое откровенное участие Боба в его задумке не просто шокировало меня. По-настоящему бесило!

Сильные мира сего заправляли происходящим. Изыскивали способы взять под контроль неугодные им обстоятельства, сглаживая любые сложности круглыми суммами. Устраивали настоящие заговоры ради того, чтобы достичь желаемого. А такие, как я, становились жертвами обстоятельств, запертыми в непонимании: благом ли являлось подобное стремление? Или же просто очередным челленджем, финал которого означал настоящее поражение для тех, кто не имеет ни ресурсов, ни сил на то, чтобы бороться с теми, кто был достойнее по праву своего происхождения?

Оуэн твердил о своих благих намерениях, упоминал о том, что его интересовала лишь лучшая жизнь для меня, и ничего больше. Но не служил ли я живым оправданием для его сомнительных поступков?

А если и так, то было ли это чем-то плохим?

– Ты его сейчас до инфаркта доведешь, – с недоброй улыбкой обратился к мистеру О мой руководитель. – Знаешь же, что думаешь слишком много.

– Думать – это хорошо. – оскалился мужчина. – Надумывать – плохо. Боузи привык к тому, что мир работает против него. Я стараюсь это исправить.

– Меценат, чтоб тебя, – толстяк тряхнул головой и, наконец, повернулся ко мне. – Парень, хочешь верь, а хочешь нет – это вышло случайно. Я и предположить не мог, что вы – родственники.

– Мы не родственники, – в очередной раз оборонительно рыкнул я, услышав опостылевшую мне фразу.

– Дальние! Очень дальние… – Джереми замахал руками так, словно отгонял от себя назойливых мух. – Но это не отменяет того, что благами стоит поделиться, учитывая контекст ситуации.

– Твои блага похлеще бедствий, – новый факт о способах Мистера Буквы добывать информацию перечеркнул все мои недавние попытки его понять. Неужели потребность плести интриги действительно передавалась тому с поганой кровью?

Если бы Бодрийяры умели разговаривать друг с другом, их история и вполовину не была бы настолько мрачной.

Но много лет назад дурацкие устои, чинно надиктованные правилами эпохи, пребывали на самой верхушке шкалы ценностей. Мать Оуэна просила его не повторять ошибок чужого прошлого, но противоречила самой себе: для того, чтобы это сделать, о нем необходимо было помнить.

Без вырезанных эпизодов, зачеркнутых лиц неугодных предков и лицемерия.

– Ладно, давайте вы там это… дома поговорите. – Боб сложил руки в замок и хмуро глянул в мою сторону. – Не работаешь ни хрена, так хоть кофе принеси.

Искренне желая поскорее завершить начатую сцену, в которой моему боссу отнюдь не было места, я поднялся со стула и проследовал к кассе. Джереми, к моему неудовольствию, подскочил вслед за мной и сунул в руки свою пластиковую карту.

– Хватит делать из меня врага, – шикнул он мне на ухо. – И если тебе не нравится работать в квестах, только скажи.

Он поспешил вернуться на свое место, приторно улыбаясь руководителю игрового клуба.

В квестах мне работать нравилось.

Мне не нравилось в них жить.

Факт того, что некогда полный драмы и тирании дом Бодрийяров теперь представал передо мной как самая базовая площадка для сборов молодежи – не давал мне покоя. Я смотрел на витрину с десертами и спрашивал себя: как вообще это возможно? После моих злоключений в МёрМёр жуткий, плоский, но весьма распространенный стереотип о мрачных коридорах, наполненных тяжелой энергетикой, твердо закрепился в моей голове, окончательно перекочевав из кинематографа в реальность. Почему это место было совсем не таким? Неужели энергия новой жизни, что циркулировала здесь, могла снести абсолютно все, что ранее пряталось за дремучими стенами? Может быть, именно так выглядели закрытые гештальты? А дом Германа, все еще представлявшийся мне как живое кладбище, не мог обрести новую жизнь, потому что Оуэну не хватало кусочка пазла в виде меня?

Но вот я здесь. И никому из нас пока не легче. И я был готов поспорить, что если сейчас сорвусь в сторону теперь хорошо знакомого мне особняка и войду внутрь, ощущения внутри тоже будут прежними.

Чего нам не хватало для того, чтобы закрыть эту дверь, распахнувшуюся против нашей воли – навсегда? Что именно Джереми называл моим самообманом?

Моя очередь подошла.

Отдав предпочтение стандартам, я заказал три больших капучино, и, в ожидании, уставился в один из углов кафетерия. Сейчас там стояла вешалка, изрядно перегруженная демисезонной верхней одеждой. Идеальное поле для того, чтобы отдать волю сознанию, увидеть что-нибудь… В конце концов, мы находились в месте, где рос мой Мистер Неизвестный! В комнате, где формировался его внутренний монстр, где свидетелем всему этому был будущий отец мальчика, частичка души которого, по легенде, была во мне…

– Ваш заказ.

Я взял три высоких стаканчика в охапку.

Нет, ничего. И то ли присутствие Оуэна здесь было тому причиной, то ли кумар прошлого действительно сдался под напором энергии зумеров и совсем испарился.

– …Я думаю, выставочная зона подойдет. Там очень широкий коридор, каждая комната – не менее сорока квадратных метров. Общее управление можно будет вывести на первый этаж, – увлеченно вещал Джереми в тот самый момент, когда я вернулся к столу.

– Местечко-то, прямо скажем, очень проходимое. Маловато четыре квеста будет. – Боб взял свой стакан с кофе из моих рук, но поблагодарить, как и всегда, забыл. Оставшиеся две порции я поставил перед седым мужчиной. На самом деле, никакого капучино мне не хотелось.

– Ну, пять, Бобби. Я сказал, что договорюсь на этой точке, не проблема, – уверенно заявлял Мистер Буква.

Возможно, мое раздраженное состояние сыграло свою роль, но я рискнул вмешаться:

– Меняете паттерны, мистер О? Теперь квест не по мотивам страшных баек, а прямо на их исходной территории? Не из каждой локации можно сделать живой квест, да?

Мой босс тихонько захихикал, наблюдая за нами. Естественно, сути очередной нашей перепалки он не понимал.

– Некоторым историям, Боузи… – вкрадчиво посмотрел на меня «родственник», протягивая руку за своей картой, – …стоит оставаться в рамках сценариев, и только. Это место тому пример.

– Для тебя, в первую очередь, – с легкостью отбился я, абсолютно забывая о присутствии руководителя. – Строить детскую площадку на выжженном поле – не всегда плохая идея. Куда хуже – продолжать копаться в углях.

Бывший заказчик кисло мне улыбнулся и поправил свои темные очки.

О том, кто из нас обладал большей навязчивой идеей, можно было спорить бесконечно.

Глава 6

– Мы подходим к развязке, – монотонно сообщил мне Джереми, когда мы, наконец, вернулись в его машину, закончив встречу с Бобом в «Контуре». – Учитывая то, как ты все еще не можешь определиться с позицией по отношению ко мне, я могу предоставить тебе выбор. Дослушать все прямо сегодня и сделать вывод, либо – поставить точку прямо сейчас.

– Потребности в драме тебе не занимать, – не упустил шанса съязвить я, однако, уже из последних сил – чересчур насыщенный день успел меня вымотать. – Что такое «поставить точку» в твоем понимании?

– Я отвезу тебя домой, и дело с концом. – Оуэн передернул плечами, скорчив неясную гримасу. – Вернешься на постоянную работу в офис, порадуешь Боба… Будешь жить, как жил, до моего заказа. Тебя ведь крайне напрягают методы, которыми я пользовался для того, чтобы все расставить на свои места, верно? Этого в твоей жизни больше не будет.

Наше общение все еще упорно напоминало мне диалоги с антагонистом. Мистер О был для меня музыкальной шкатулкой с сюрпризом. Я упорно продолжал крутить ручку, но клоун все никак не выскакивал. И самым тревожным было то, что я не мог знать, когда это наконец произойдет. Вдруг внутри скрывалось что-то значительно хуже морды Арлекина на пружине?

– Я знал о Германе задолго до тебя, – хмыкнул я, заранее занимая оборонительную позицию. – Видел его, понимал, что с ним что-то нечисто. Имени не знал, ну и что с того? Не надо думать, что твое появление меня каким-то образом изменило.

– Ты вообще ничего не знал, Боузи, – мужчина покачал головой. – Играть с видениями и копаться в истине, которая касается тебя, – две разные вещи. Ты абсолютно верно сказал – иногда поверх пепелища лучше построить что-то веселое, и все. То, что мне требовалось дорыть до фундамента, – только мои проблемы. И моя потребность в том, чтобы обеспечить тебя всем, тоже касается только меня. Я ведь ни разу не спросил: «Боузи, нужна ли тебе моя помощь?». Просто… шел напролом, думая, что мы похожи. Ты пришел ко мне разговаривать, а не возводить меня в ранг опоздавшего опекуна. Сейчас я вспомнил об этом.

– Здорово, что ты признал свою неправоту. Но мне будет элементарно жаль потраченного времени, если я не дослушаю до конца.

Мы переглянулись. Очевидно, даже Оуэн начинал уставать от полутонов, в призме которых мы взаимодействовали. Я должен был дать ему прямой ответ.

– Да, я хочу закрыть этот вопрос сегодня, – четко проговорил я, вдруг вспомнив, как Рик учил меня отстаивать точку зрения перед мистером О по телефону. – Успеешь рассказать по дороге?

– Нет, – мой спутник усмехнулся, заводя машину. – Давай-ка выберем место поуютнее. Последний раз ты ел еще утром, а ведь скоро уже стемнеет. Поехали ко мне.

Моя больная голова, сплошь напичканная клише из хорроров, сигнализировала об опасности. Вот уж чего мне хотелось меньше всего, так это оказаться дома у малознакомого человека на три десятка лет старше меня. Может быть, вот он, клоун на пружине?

– Чем тебе не подходит моя комната в общаге? – я начал выстраивать свои аргументы в пользу отказа издалека, теперь избегая зрительного контакта. – Нормально попили чай. Пиццу туда не закажешь, но можно купить по дороге.

– Боишься? – Джереми глянул на меня исподлобья. – Ты очень смешной, Боузи. Ты уже побывал у меня в офисе, знаешь, что со мной близко знаком твой руководитель, принимал от меня подарки и даже держал мою карту в руках. Ты не думаешь, что если бы я хотел тебе навредить, то уже сделал бы это?

– Много чести! – мрачно буркнул я. – Бояться тебя еще. Просто двинутый дед, что с тебя взять.

Оуэн расхохотался:

– Я бы и рад посидеть в твоем чудном обиталище. Вот только трюк с консьержкой у меня второй раз не получится.

Создавалось ощущение, что мистер О брал меня на слабо.

– Боузи, мне очень жаль, что в детстве у тебя не было даже родительской модели, что уж говорить о настоящих маме и папе, – мужчина вздохнул так, словно моя боль касалась его лично, и он имел возможность наблюдать, в каких условиях я рос. – Но я не знаю, как еще донести мою простую мысль о том, что не все вокруг желают тебе зла. И как опровергнуть твою установку о том, что любая забота должна быть чем-то оплачена. Тебе не повезло множество раз, и не повезет еще столько же, но я бы не стал устраивать исповедь перед человеком, которому хочу навредить.

Несколько минут мы просидели в полной тишине. Я переваривал сказанные Джереми слова и наблюдал за тем, как на улице зажигаются фонари. Из «Контура» одна за другой выходили толпы довольных молодых людей, а те, кто был постарше, спешили к метро через арку креативного пространства, как и я когда-то. Каждое зафиксированное моим зрением лицо было уникальным, также как и жизнь, что вел носитель неповторяющихся черт. Люди существовали в том же пространстве, что и мы с Оуэном, о чем-то размышляли, радовались чему-то, чувствовали происходящее каждой клеточкой своего тела. Но наш фриковатый дуэт выделялся в самом худшем смысле этого слова. Мы будто отказывались признавать течение времени, застряв далеко и давно, без единой возможности выплыть из воспоминаний или шизофренического бреда. Еще несколько месяцев назад, осенью, я считал воздаянием свыше то, что могу чувствовать невидимую материю, но теперь перенес этот талант в список доставшихся мне проклятий. Все больше погружаясь в то, что мой спутник выдавал за правду, я чувствовал, что хочу избавиться от груза, что ложился на мои плечи вместе со знанием.

Был ли хоть один шанс, что это наваждение испарится?

– Поехали, дед, – небрежно бросил я, стараясь не думать о том, что вскоре пожалею о собственном решении. – Но тревожную кнопку я вынесу на экран блокировки смартфона, имей в виду.

– Ради бога, – с долей грусти отозвался О. – Можешь даже позвонить всем своим знакомым и назвать мой адрес, на всякий случай.

Когда Бодрийяры добрались домой, день уже близился к концу. Валериан, оказавшись в абсолютно гнусном положении еще на территории Мадам Бизе, продолжал попытки стать невидимым для взора Германа до самого порога. Но когда братья оказались на веранде, старший вновь схватил за шкирку младшего (должно быть, для пущей убедительности) и угрожающе заговорил:

– Сейчас ты пойдешь к Мэллори и будешь с ней до самого утра. А чуть займется рассвет, жди меня на этом самом месте. Мы поедем обратно, но выплату сделаешь сам.

Кудрявая голова Вэла безвольно покоилась на его груди – так яро он пытался избежать прямого контакта со своим родственником. Но это оцепенение не помешало ему дрожаще кивнуть из последних сил и попытаться вырваться.

– И еще, – тщетно пытаясь утопить негодование в былых остатках теплых чувств к так грязно повзрослевшему, солнечному мальчишке, Бодрийяр-старший шептал. – Еще хоть слово будет тобой сокрыто от меня во благо чего бы то ни было, я забуду о том, что мы братья, и покажу тебе всего себя.

Пропустив брыкающегося юношу к двери, Герман постучал.

Оказавшись внутри, порядком задержавшиеся молодые хозяева направились к главной лестнице через гостиную. Спальня юных супругов располагалась совсем близко к спуску, а потому с Валерианом предстояло проститься здесь.

– Ты понял? – так же тихо, но вместе с тем грозно, уточнил нерадивый наследник.

Дождавшись повторного кивка, старший брат проследил за тем, как младший скрывается за дверью своих покоев, и проследовал к комнате, что принадлежала одной лишь матери. Им предстоял тяжелый долгий разговор.

Ангелина была отнюдь на себя не похожа. В столь поздний час она не страдала от мигрени, не возлежала в любимом кресле и не шепталась с Мари о тяжелой судьбине. Распластав на дамском столике кусочки животной кожи, она занималась приготовлением пластырей, как можно было догадаться, для отца. Справа от воссозданного рабочего места женщины стояла деревянная ступка с топленым воском. Запах разогретого оливкового масла безмолвно оповещал о том, что чудодейственное средство от боли вскоре будет готово.

– Добавим белладонну, – словно самой себе, но все же вслух проговорила мать. Таким же познавательным тоном она когда-то давно обучала любимого сына, собирая его с собой на прогулку с травницами. – Белладонна поможет нам наверняка.

– Мама, – серьезно обратился к женщине Герман. – Мы нашли поджигателя.

Лина, словно не слыша ни слова, исходящего от своего ребенка, продолжала готовить материал к пропитке. Она была столь сосредоточена делом, что даже не поднимала головы. Волосы ее, обычно собранные в тугой, красивый пучок на самой макушке, теперь растрепались, открывая взору случайного зрителя уже не редкие седые пряди.

– Мама, почему вы этим занимаетесь? – мужчина подошел ближе, предполагая, что родительница могла плохо его слышать. – Где же мистер Ноббс и Уилли? Разве не должны они готовить лекарства?

– Поздно, – тем же ровным тоном отвечала Ангелина, словно продолжала рассказывать наследнику о действии разных трав. – Поздно уже.

– Да что же вы говорите! – сын был готов к тому, что диалог будет строиться сложно, однако недоумевал, почему он не может даже начаться. – Им приказано рядом быть. Не должна супруга больного заниматься и этим!

– Он не болен, – в лице матери не промелькнуло ни единой эмоции. – Он умирает. От смерти лекарства нет.

Опешивший от новости отпрыск сделал непроизвольный шаг назад. Тирания отца, та боль, что красной нитью проходила через род, врезалась в сущность каждого, носившего их фамилию. Однако страх перед неизвестностью, что теперь настигнет и порочное детище Бодрийяров – «Фармацию Б.», и семью, что неизбежно стала зависима от монстра, выращенного на их боли, – был сильнее, чем любое из чувств, поддающихся описанию. Герман испытывал этот ужас однажды, в момент, когда черная полоса вышла за пределы его каждодневной жизни и коснулась всех его окружающих – в миг, когда Николас получил рану от ножа почившей Макты. Валериан, как довелось понять старшему брату этим днем, был не готов ни к чему, кроме бесконечных демонстраций успеха, начертанного на крови людей. Он не знал, как вести эту гиблую лодку дальше, хоть и обучался этому с малолетства.

– Вероятно, это лишь худший из исходов, – постарался успокоить мать молодой мужчина, хотя верил ее словам безоговорочно. В опыте мистера Ноббса сомневаться было грешно. – Все еще может быть хорошо.

– Его душа не с нами уже день, – отвечала Лина так, словно ее руки работали как заведенный механизм, а сердце было далеко-далеко от истины, что черным грузом теперь повисла над семейным гнездом. – Лишь тело мучается. Белладонна облегчит боль.

Но самое важное все еще не было сказано. И как бы тяжело ни давалась простая человеческая речь сейчас, когда осознание смерти, уже дышащей в затылок главе семьи, было ярким и обжигающим, требовалось говорить горькую правду, думать и искать выход.

В противном случае Бодрийяры могли лишиться не только Николаса, но и его процветающего дела, что кормило теперь быстро растущую семью. Валериан и Ангелина во многом сами были избранниками той судьбы, что их терзала. Герман представлялся как неизбежная жертва во благо чужого счастья. Однако тот ребенок, что был уже почти готов появиться на свет, да и его юная, еще совсем неокрепшая мать не были достойны того, чтобы остаться без опоры и шанса на достойную жизнь.

– Мама, мне больно за вас. И страшно, как того полагает наш случай, – постарался как можно мягче говорить сын. – Но вы должны выслушать меня, чего бы ни стоила эта беседа.

Лина откликнулась на просьбу сына лишь молчанием. Наблюдая за тем, как родительница продолжает промакивать кусочки материала в разведенной смеси, забывая о чистоте собственного трюмо, наследник продолжал:

– Отец платил процент недобрым людям за… – как бы ни старался старший ребенок, его все же передернуло. – Поддержание нашего доброго имени. Валериан… упустил это из виду в силу собственной неопытности, а потому ночью случилась беда. И есть всего день для того, чтобы сохранить все то, что мы имеем.

Мать по-прежнему сохраняла тишину, не поднимая на Германа даже глаз. Прождав с несколько тревожных мгновений, мужчина не выдержал и подошел к ней ближе. Теперь он говорил громче и страшнее нужного:

– Да что же это такое, мама! Слышите ли вы меня? Понимаете ли?!

– Я слышу, – глухо отозвалась женщина. – Не понимаю, кто эти недобрые люди? И что мешает тебе разобраться с ними так, как тебя обучали?

Колкий ответ впивался в нутро с удвоенной силой. Казалось, что Ангелина всегда была против греха, в который окунали ее любимца с юношества, она трепетала от горя, узнав о его миссии, и была готова рискнуть собой, отстаивая его право на норму существования. Но теперь она прямо заявляла о казни, смакуя правду вслух, предлагала сыну вновь вступить на привычный плац, словно других способов решения не существовало.

– Или тебе нужно твое лекарство перед отправлением? – все так же бесцветно вещала супруга умирающего. – Я тотчас приглашу Мари.

Было ли то естественным откликом на горе, которое предстояло пережить миссис Бодрийяр? Взращивала ли она свою внутреннюю силу в тот миг для того, чтобы перейти черту так смело, как могла, и лишь потому была жестока с тем, кого выделяла с момента рождения? Каким бы ни был истинный ответ, старший сын не подозревал о нем, но предпочел сдержать эмоции, тем смелее откликнувшись на слова матери еще более жестокой правдой.

– То был дом терпимости Мадам Бизе, – с некоей долей горечи проговорил Герман. – И сколь бы вы ни просили, женщинам вреда я не причиню. Да и если бы согласился – без какой-либо пользы, потому как местный констебль замешан в отцовских делах и быстро распознает виновников.

Мгновение, в которое Ангелина оторвалась от пластырей, наконец, наступило. Словно пробудившись от глубокого сна, она посмотрела на сына так, словно он предстал перед ней кошмаром наяву.

– Зачем ты сказал все это… – лишь и могла вымолвить она.

– Потому что это – правда, мама! – не сдерживая пыла, воскликнул сын. – Правда, которой нам всем не достает в этих стенах! Однако теперь нам еще больше не хватает суммы, что мы обязаны выплатить до полудня.

Миссис Бодрийяр обошла свой дамский столик и склонилась к полу. Откуда-то из темноты, которая вечно царила в ее спальне во благо собственного здоровья, она выудила поднос и принялась складывать на него пластыри.

– У меня нет ни гроша, – теперь Лина говорила быстро, словно старалась поскорее избавиться от тяжелой нужды в неприятной для нее беседе.

– Надо думать, мама, – уже чуть тише добавил ее повзрослевший сын, – вы вхожи в обитель отца, а потому я прошу у вас помощи. Готов поручиться, что деньги у него наготове, но где – не приложу ума.

Застыв лишь на секунду, женщина опустила голову подобно ее младшему сыну. Казалось, она тоже пыталась провалиться сквозь землю, дабы избежать участи, что ждала ее за дверью почти отошедшего в мир иной супруга.

– Идем, – слабо подвела итог она. – Он в бреду и тебя не приметит.

Покинув комнату, женщина провела молодого мужчину к обители больного по привычному общему коридору, в котором стояла звенящая тишина.

В общей родительской спальне, что теперь выделили Николасу под уединение, покоилась та же тьма, что и в покоях Ангелины, одна, тут, пропитавшись от и до спертым воздухом и запахом различных настоек, она ощущалась как нечто осязаемое и густое. Будто ядовитое варево, мгла наполняла пространство и приближала ощущение горя что есть мочи. Отец не издавал ни звука, но грудь его вздымалась, а значит тяжелая участь все еще лишь тянулась к нему костлявыми руками, но не успела настичь.

– Тайник в изголовье, – шептала Лина так, словно супруг все же был способен услышать их с сыном. – Я видела, как он пользуется им, но не посмела бы влезть.

Кивнув матери, Герман сделал шаг к неподвижному образу родителя и тихо проговорил:

– Вы должны помнить, мама, что мы не делаем ничего дурного. Это тот оброк, что он возложил на себя сам.

Каждое движение давалось с трудом. Ни капли от страха за себя не осталось внутри нелюбимого сына. То была тревога за Ангелину, диктуемая инстинктами. Он знал, что если жизненная сила вдруг вернется к Николасу в этот самый момент, сильнее всего пострадает мать.

Приблизившись к кровати почти вплотную, нерадивый наследник протянул свою белую ладонь в сторону причудливых рисунков, что обрамляли высокую спинку. Его кожа, белая до полупрозрачности, практически светилась в тьме, не освещаемая ничем, кроме тусклого света небесных светил за полуприкрытыми шторами.

Пальцы отпрыска практически коснулись поверхности того, что могло представлять собой невидимую дверцу тайника, как вдруг отец, словно очнувшийся от резкого толчка, захрипел всей грудью, а затем вскочил с кровати, опрокидывая тонкий стан сына под себя.

– Отродье!!! – кричал Бодрийяр-старший так, словно воля к существованию никогда не покидала его. Белки выпученных глаз старика казались неестественно желтыми в полумраке, а изо рта разило нестерпимой вонью. – Отродье!!!

Потрясенный зрелищем Герман почти не шевелился, лишь выставив ладони перед собой – он был готов принять удары. Но Николас, казалось, не собирался или не мог бить свое чадо – он лишь сотрясался над ним всем телом, укрывая мужчину полами грязной ночной сорочки, и пытался дотянуться до бледного лица своими скрюченными пальцами.

И вдруг – все прекратилось.

Тело отца опустилось на Бодрийяра-младшего, как тяжелый груз, и припечатало собой к ковру у подножья постели.

Собравшись с силами, сын опрокинул старика с себя и приложился ухом к его груди.

– Спокойно доставайте деньги, мама, – обратив на родительницу стеклянный взгляд, произнес ее любимый ребенок. – Он мертв.

Мы припарковались у новостройки в центральном районе ровно в тот момент, когда Оуэн озвучил последнюю фразу своего «предшественника».

– А ты говорил, что не успеешь, – тихо хмыкнул я. – Получается, зря ехали?

– А это еще не конец, – пожал плечами Джереми. – Ночь была тягучей и долгой. Прямо как наш сегодняшний день.

Он покинул машину первым и ждал, пока я вылезу из салона. А затем – до самой двери в подъезд мы шли молча, каждый думая о своем.

– Я подумал: «Наконец-то он помер», если тебе интересно, – мистер О подошел к лифту и принялся томиться в ожидании. – И еще так колоритно, как в детских сказках. Ну и правильно, собственно. Собаке – собачья смерть.

– Собак бы я так не оскорблял… – пространственно ответил мужчина так, словно его сознание все еще оставалось на страницах истории.

– Так и все же, для Бодрийяров – это больше удача? – на сей раз мне почему-то не терпелось отрефлексировать собственные выводы с рассказчиком. – Тирану – конец, и все такое.

– Все немного глубже, Боузи. – Двери лифта открылись, и Мистер Буква вальяжно вошел внутрь, приглашая меня за собой. – Кровь всегда скажется и свое возьмет. Человек действительно может умереть, но не наследие, которое он оставил. И это выражается во всем – в потомках, бизнесе, будущем…

– В тебе? – догадливо предположил я о дальнейшем течении мыслей собеседника. – Что-то типа родовой травмы?

– В нас, – криво усмехнулся Оуэн, осматривая меня. – В том и дело, что человеческая кровь – ничто по сравнению с той силой, которой обладает душа.

Первым, что я отметил, был прибранный подъезд и крайне уютная лестничная площадка с множеством свободного пространства. Соседи по этажу у Джереми были только одни – их дверь располагалась напротив. Но никакого лишнего шума ни с их стороны, ни откуда-либо еще не было слышно.

– В таких домах, наверное, только адекватные живут, судя по всему, – буднично отметил я, пытаясь перевести тему с воспоминаний о жуткой байке. Но мой спутник вновь не откликнулся.

Он открыл входную дверь без тени улыбки и пропустил меня вперед. Первым, что я почувствовал, был запах чистоты и моющих средств.

– Ко мне приезжает клининг, поэтому аромат чересчур уж стойкий, прости, – наконец, вспомнил обо мне О, скидывая свои остроносые туфли. – И прошу, не пугайся. Сейчас к тебе выйдет Лютер, и он будет крайне недоволен, но это – его стандартное состояние.

– Лютер? – я перебирал в голове наши разговоры, пытаясь вспомнить, мелькало ли где-то такое имя. – Кто это?

– Чудовище, – хозяин подкатил глаза и ушел куда-то вглубь квартиры.

То существо, что он назвал «чудовищем», не заставило себя ждать.

Из темноты большой комнаты, по интерьеру которой легко угадывалась гостиная, выполз массивный пушистый шар темно-серого цвета.

Лютером оказался персидский кот типично недовольного вида. Однако, в случае с питомцем Джереми, еще и растительность на морде не была на его стороне – на месте кошачьих бровей располагались более темные сгустки шерсти, которые своим расположением образовывали не просто недоброжелательный, но по-настоящему грозный вид.

Недружелюбный комок облизывался, прижав уши к голове. Он словно намекал на то, что в действительности являлся монстром, и при том – очень голодным.

– Кс-кс-кс! – быстро проговорил я, приседая перед животным. – Кс-кс-кс, Лютер!

– Это не сработает, Боузи. – Оуэн звенел посудой где-то вдалеке. – Это его квартира, и он недоволен. Мы тут с тобой – нежеланные гости. Лучше иди пить чай.

Четвероногий не сдвинулся с места, но продолжал гипнотизировать меня взглядом. Слегка опечалившись тем, что с питомцем поиграть не удастся, я проследовал на голос моего собеседника.

Главная комната в квартире была совмещена с просторной кухней, а общее пространство делила барная стойка. Я с интересом оглядывался на окружающее убранство, с любопытством отмечая, как О умудрялся сочетать в оформлении современный европейский минимализм и детали, отсылающие к винтажу. Например, гарнитур был выполнен из сандалового дерева и содержал в себе много декоративных элементов, но мебель в гостиной была белой, кожаной и современной. Казалось, что такой симбиоз идеально описывал Джереми Оуэна, который все никак не мог определиться, какая же «личность» преобладает над ним.

– Я тут немного потыкал в приложении… – мужчина продемонстрировал мне подсвеченный экран смартфона, но сам все еще был мрачнее тучи. – Самую разную еду нам доставят совсем скоро. Зеленый или черный?

– Черный, пожалуйста, – слегка смятенно отозвался я. – Извини, что гнал на тебя у «Контура». У тебя уютно, и я благодарен за приглашение.

– Пустяки, – откликнулся собеседник, принявшись закидывать сухие листочки во френч-пресс. – Забудь.

Я не мог разгадать причину такой резкой смены его настроения, а потому предпочел спросить в лоб.

В конце концов даже мораль истории Бодрийяров намекала на то, что это – самый действенный способ решения всех проблем.

– Прости, но ты обиделся? – яуткнулся взглядом в свои ладони, не рискуя сесть за барную стойку без приглашения. – Может, мне все-таки стоит уехать?

Оуэн остановился и поднял на меня вдруг разом пожелтевшие глаза.

– Нет, Боузи, – проговорил он вновь без эмоций, но не отрывая от меня напряженного взгляда. Такой долгий зрительный контакт до чертиков пугал меня, потому как мужчина совсем не моргал. – Чувствуй себя как дома.

Глава 7

Оставив мать наедине с беспросветным горем, Герман покинул последнюю обитель отца.

В его руках был зажат кожаный, продолговатый кошелек с металлической оправой. Нужная сумма, как и предполагалось, давно покоилась внутри.

Подъем слуг не занял много времени, потому как те, давно разбуженные криками хозяина из спальни, теперь тихо стояли за дверьми своих покоев на первом этаже, одетые и подготовленные. Когда ныне единственный Бодрийяр-старший, наконец, позвал их, то первым делом проговорил:

– Немедленно пошлите за мистером Ноббсом, всеми подмастерьями, гробовщиком и священником. Господин Николас Бодрийяр покинул нас.

Ни горестных вскриков, ни даже удивления не последовало.

Почивший хозяин не утруждал себя расположением к кому-либо из домашних.

А потому лить слезы о нем не был намерен никто, кроме навечно слившейся с ним мучительном союзе, жертвенной супруги.

Отдав приказ, любимец матери вернулся на второй этаж. До рассвета оставалось не менее пары часов, однако судьба распорядилась о том, что братья встретятся раньше. Валериану предстояло узнать, что полноценным главой всего, что оставил за собой родитель, ему предстоит стать без промедления.

Он постучал единожды. Дважды. И трижды, но никто не откликался. Время было поздним, но вести вступившей в свой разгар ночи не терпели отлагательств. Наплевав на приличия, Герман потянул дверь, однако в спальне, теперь всецело отданной молодым супругам, новоиспеченного хозяина дома не было.

На постели виднелась лишь скукожившаяся фигура Мэллори, которая зажимала неведомую тряпку во рту для того, чтобы не издавать ни звука.

Испытав невнятный для него самого страх, мужчина кинулся к супруге брата и поспешил вытащить кляп из ее рта. Лишь опустив свой взгляд ниже, он увидел, как ее побелевшие от мук руки с силой прижимались к животу, который теперь – без корсетов и множества юбок – казался огромным.

– Я умираю… – еле проскулила Мэлл, до последнего старавшаяся соблюдать приличия, положенные ей неписаным дамским уставом. – Мне очень больно…

– О нет, Мэллори, о нет! – в горячем приступе паники затараторил Бодрийяр-старший. – То, что происходит с тобой, обратно смерти!

Дрожащей рукой он огладил лоб девушки. Жар терзал ее, а тело было тверже камня.

– Я позову помощь! – громко и четко проговорил Герман, чтобы страдалица услышала его сквозь пелену мучений.

В следующее мгновение он покинул покои и вернулся в коридор. На поиски горе-родственника времени не было. Мужчина бегом пересек расстояние до комнаты, где все еще хладело тело Николаса.

Он нашел рыдающую мать в объятьях Мари. Старушка склонила к несчастной голову и покачивалась с ней в такт, сама предавшись бескрайнему горю.

– Мэллори! – старший сын не знал, как верно назвать то, что сейчас происходило с женой его брата, так как тема деторождения считалась постыдной и никогда не проговаривалась вслух. – Мари, мама! Ей нужна помощь!

Но ни одна из женщин не подняла и головы на наследника. Всеобъемлющая боль от утраты поглощала их с головой, и ничего не имело значения.

Да и кем была та молодая девчушка, незваная гостья в этом доме, в сравнении с последователем великого Джека Бодрийяра? Словно на то, что человеком он был нестерпимым, матери и няньке теперь было плевать.

Не дожидаясь ответа от тех, кто ставил смерть значительно выше новой человеческой жизни, мужчина бегом вернулся в коридор и направился к лестнице. Пролетев несколько ступеней вниз, он приметил внизу молодую помощницу поварихи, Люси, и что есть силы прокричал:

– Как скоро прибудет мистер Ноббс?!

Девушка, не более чем пятнадцати лет отроду, опешила и стушевалась. Но, лишь с секунду поразмыслив, собралась:

– Мальчишка-посыльный убежал не далее как пять минут назад, сэр! Могу ли я вам помочь?

– Да! – осознавая обреченность собственного положения, отчеканил Герман. – Немедленно неси кувшин кипятка! В покои юного мистера Бодрийяра!

Служанка кивнула и поспешила прочь, в сторону кухни.

Единственным местом, что могло содержать в себе хоть крупицу необходимых знаний и средств, был кабинет отца. С усилием погружаясь в чертоги разума, что таили в своей памяти множество находок из запретного места, нерадивый наследник проследовал знакомым путем. Теперь остановить его было некому.

– Если ты думал, что тема родов возбуждает аппетит, то ты правда сильно ошибался…

Моя кислая мина зависла над обилием разной еды из доставки. «Потыкал в приложении» на языке Джереми означало: «Заказал вообще все, что увидел, потому что не знал, что тебе понравится».

Я предпочел обойтись знакомыми мне роллами и без особого энтузиазма поливал их соевым соусом. Сознание Оуэна все еще было где-то далеко, а потому никакого диалога не получалось. Он продолжал рассказывать, но с каждым произнесенным словом его настроение становилось все мрачнее. Раз в несколько минут меня посещала мысль о том, что тревожная кнопка на моем смартфоне действительно может мне пригодиться.

– Слушай… – вновь попробовал достучаться до хозяина квартиры я. – Раз это так тяжело тебе дается, можешь не продолжать. Я все понял.

– Нет. – Мистер О, в свою очередь, пытался есть пасту в томатном соусе, но все же больше ковырял содержимое, нежели доносил до рта. – Я уже начал. Поступаем, как договорились с самого начала. Договорю до точки, и ты примешь решение.

– Так вот что тебя гложет, – покачав головой, я, наконец, взялся за палочки. – Конец игры. От этого тебе и плохо. Думаешь, что как только замолчишь, вновь останешься наедине со своими байками.

– Как проницательно, Боузи, – Джереми слегка скривился. – Жестокости тебе и вправду не занимать. Все верно – я не маньяк, образ которого ты так стремишься на меня навесить. Я исчезну из твоей жизни в тот самый момент, как ты узнаешь все, что я хотел тебе передать.

– Ясно… – пространственно отозвался я, абсолютно не понимая, что должен делать в подобной ситуации. Никаких обязательств перед ним у меня не было, а испытывать к нему чистую, человеческую жалость я просто не мог. Не после того, как я увидел кусочек его достатка и побывал в гостях.

В конце концов, о себе настоящем он говорить практически отказывался. Его сущность лишь проглядывала через обилие мрачных сказок, что он вещал мне с особым смаком. Предполагаемая уверенность Мистера Буквы в том, что я легко запишу его в список своих потерянных родственников лишь на базе общего интереса к несуществующим персонажам, была ярким маркером необъятного эгоизма.

Я знал, что мне стоило быть милосерднее к другим людям, и повторял себе это уже не раз.

Но все еще не мог отделить Оуэна и его намерения от социальной оболочки, над которой он так старательно поработал.

Люси омывала тело Мэллори смесью, что развел Герман из горячей воды, карболовой кислоты и глицерина. Ничего, связанного с процессом деторождения, в кулуарах Джека Бодрийяра, ожидаемо, не хранилось. Но детские увлечения старшего сына Николаса отнюдь не прошли даром: противомикробные жидкости он с отличием умел готовить сам.

Старший наследник разводил огонь в камине, позабыв о всех манерах, что старательно вкладывались в его голову с малолетства. Подбрасывая угли, он возился с кочергой и чертыхался на непрогретый, богом забытый дымоход – жадность Николаса не позволяла топить столько, сколько было необходимо при сырой погоде и влажном климате. А потому гениальное изобретение современности возглавляло спальню молодых супругов как дорогая, качественная, но абсолютно бесполезная декорация.

В этом доме было полно предметов, которые существовали для вида, но никогда не использовались по назначению. Словно в этом и выражалась болезненная суть их семейного древа – казаться, а не быть – да так усиленно, что к истине уже было и не пробраться.

Мужчина разводил огонь, надеясь на собственную смекалку. Предполагалось, что жар расслаблял девушку и заставлял потеть, а вредоносные микробы при этом выходили с потом, что повышало шансы ребенка родиться здоровым, несмотря на отсутствие акушера рядом. Все это было лишь теорией, никак не подтвержденной практикой, потому как возможности учиться старший наследник был лишен в пользу становления ручного монстра. Однако брат, что потратил свою юность на подготовку, не думал появляться, а мистер Эггерт все еще плутал в глубокой ночи по пути к особняку. Ждать кого-либо не было ни времени, ни смысла.

– Сэр! – со слезами на глазах восклицала Люси, и голос ее прерывался мучительными стонами Мэлл. – Ради всего святого, она так страдает!

– Я знаю, знаю! – нервно отвечал Герман, с трудом заставляя себя смотреть в сторону чужой супруги в непристойном положении. – Но применять хлороформ[48] опасно. Я не доктор, Люси! Неверная доза погубит ее, и тогда мы точно будем бессильны.

Спустя половину часа комната начала наполняться жаром. Крики молодой миссис Бодрийяр стали громче, и тем сильнее они отражались в тишине, что наполняла пространство за дверью спальни.

– Что же такое… – служанка тем временем стала спокойнее, привыкнув к постоянной тревоге, что испытывала она за юную хозяйку. – Словно испарились там все!

– Спроваживают отца в последний путь, если все уже собрались, – почти выплюнул Бодрийяр, измеряя пространство шагами. Успокаивать страдалицу касаниями воспитание джентльмена без врачебного статуса отнюдь не позволяло. Как удачно они нашлись с Люси! – И как бы ни было погано от этого, смерть в нашем доме всегда будет превыше.

Выходить в коридор и вновь созывать кого-то на помощь Герман усиленно себе запрещал. В их доме теперь медленно, но верно начинало гнить человеческое тело, и снующие возле него слуги разносили первородную грязь по коридорам, сами о том не задумываясь. Да и кто услышит его? Он пытался. Оставалось надеяться на Мари. На то, что старушка услышала его мольбу и обязательно направит мистера Ноббса в спальню, как только тот окончательно констатирует и так очевидную смерть.

Эта ночь казалась бесконечной. Тягучий воздух продолжал накаляться, сотрясаясь от криков. В конце концов, старший наследник не мог более оставаться в роли наблюдателя и, опустившись у постели на колени, взял Мэллори за руку:

– Мэлл, послушай меня… – напряженно говорил мужчина, вглядываясь в лицо девушки. – Осталось совсем немного, и ты не одна. Вспомни о том, что ты говорила мне. Вспомни о том, что говорила, что доверишь мне жизнь своего дитя! Я здесь, я тебя не оставлю!

На обескровленном лице будущей матери, сплошь покрытом потом, скользнула капелька света. Брат ее супруга был готов поклясться, что видел, как она улыбнулась.

– Вот так! – дрожаще отозвался Бодрийяр-старший, чувствуя новый прилив сил. Мужчина сжал маленькую ладонь покрепче. – Люси, я ощущаю, что скоро все свершится! Прошу тебя, садись вниз.

И в этом Герман оказался прав.

Совсем скоро во тьме теперь от и до прогретой спальни появился мальчик.

– Рей, – только и успела прошептать мать, прежде чем потерять сознание. – Его зовут Рей.

И стоило детскому крику оглушить покои, в дверь постучали.

Мистер Ноббс позаботился о том, чтобы отделить младенца от женщины и омыть его в остывшей воде, что осталась в кувшине. С собой он весьма кстати принес чистую простынь, что должна была послужить пеленкой для мальчика.

Могло ли случиться так, что преданный Николасу старик ждал до последнего намеренно?

– Окна не открывать. Сюда пускать только няньку с мытыми руками, – бесцеремонно распорядился работник фармации так, словно присутствовал при родах с самого начала и теперь чинно контролировал финал. – Мистер Бодрийяр, простите, но вам здесь не место. Вас ждут на прощание с отцом.

– Да что вы! – взорвался гневом уставший Герман, взмокший, как церковная мышь. – Всецело солидарен с тем, что ваше место было здесь, но вы не появились.

В последний раз взглянув на малыша, который теперь умиротворенно угукал, а не кричал и, казалось, вот-вот собирался заснуть, состоявшийся дядя вернулся к каминной полке, на которой оставил проклятые деньги, и поспешил покинуть спальню.

И словно по команде, стоило сыну Валериана и Мэллори увидеть свет, коридор второго этажа заполнился суетящимися слугами. Они бегали туда-сюда, завешивали всевозможные зеркальные поверхности черными тряпками и останавливали ход всех часов. Среди снующей толпы мужчина приметил мать – уже облаченную в черное, траурное платье. Ангелина шла по коридору, не поднимая головы, и блеклый свет, проникающий внутрь особняка сквозь высокие окна, подсвечивал ее тонкую фигуру. Но не только полупрозрачные лучи небесного светила сопровождали женщину. Прямо за ней своим знакомым, липким шагом двигался текучий монстр, однако теперь – не цвета чернил, но полупрозрачный и белесый, словно погасшая шаровая молния.

– Прощайте, папа, – сказал старший сын вслух, зная, что никто из домашних не обратит на него и секунды своего внимания. – К счастью, навсегда.

Джереми так и не нашел в себе сил доесть собственную пасту.

Да и я не отставал – под аккомпанемент такого повествования даже самые вкусные роллы казались мне крайне неуместными.

– Значит… – разбил тишину я, когда Оуэн проговорил прощальную фразу Германа, – …потом он поехал, отдал деньги, и все было супер? А как же Валериан? Сбежал окончательно? Но почему он тогда был на семейном портрете?

– Не появлялся вплоть до похорон, насколько я помню, – мужчина положил свои приборы на гладкую поверхность барной стойки и отошел к окну. Я замечал его привычку прятаться в тени штор, еще будучи в офисе клуба, и теперь понимал, что он не рассматривает улицу, поворачиваясь ко мне спиной. Он прячет лицо. – А во время погребальной церемонии держался как и полагается, роняя скупые, ненатуральные слезы.

– Ты сказал, что это точка. Конец истории, – несмотря на то, что финал был оглушительно грустным, я пытался докопаться до сути. – Но как же это возможно, если Реймонд только родился? Хочешь сказать, ничего примечательного более не происходило? И ты ничего не помнишь? Я не поверю в это.

– О дальнейшем ты читал сам, в дневнике мальчика, – мистер О пожал плечами. – Мне больше нечего тебе сказать. Можешь задать вопросы, если пожелаешь.

– Пожелаю, конечно! – я подскочил с места и крайне неудачно вляпался ногой в кота. Как оказалось, все это время он караулил меня снизу, а теперь неудовлетворенно зашипел и убежал куда-то прочь, в сторону коридора. – Что изменилось после рождения Рея? Я думал, это ключевое событие, после которого все пойдет на лад, ну… до какого-то момента, естественно.

– Так и было. – Хозяин квартиры все еще не желал поворачиваться ко мне, а потому я предпринял новый для себя шаг и сам подошел к нему, встав рядом. – Появление племянника для Германа не могло быть связано ни с чем, кроме света. Он изменился, теперь безвозвратно.

– И больше не убивал людей в подвале?

– От подвала там ничего не осталось, – Оуэн странно дернул плечами. – Использовать его снова было бы плохим знаком. Восстановили и сделали тот склад, на котором ты успел побывать. Николас был мертв, продолжения зверств никто не требовал. Да и Мадам Бизе простила грехи, но все же была на чеку.

– Прям совсем никого больше не убивал?

Джереми повернул голову вбок и хмуро глянул на меня сверху вниз.

– Это все, что тебя интересует, Боузи?

– Нет! Но о большем ты ведь не говоришь… – я почесал в затылке и уставился вниз, на переполненную парковку возле жилого дома. – В любом случае, извини. Не знаю, чего я ожидал. Увидеть то, что сам видел, но с другой стороны?

– Имеет ли это смысл? – скорее самому себе задал вопрос Джереми. – Честно говоря, я и сам не знаю, чего я ожидал.

Меня переполняла пустота. Природа всего, что преследовало меня с детства, теперь была ясна, и в образе Мистера Неизвестного, который теперь обрел имя и личность, для меня больше не скрывалось ни единой тайны. Он был человеком. Сыном. Братом. И, безусловно, преступником. Его история была завершена так же горько, как и жизнь мальчика, которого он принял на этот свет, и так же, сам того не зная, похоронил заживо. Была ли цель в его существовании? И если этим стремлением, как мы могли догадаться, выступал Реймонд, являлась ли его кончина чем-то настолько трагичным? Она была последовательной. Логичной. Как бы болезненно это ни звучало.

Погружаясь в правду, мы предполагаем облегчение. Наученные тем, что горькая истина всегда выигрывает у лжи, мы принимаем реальность, анализируем, очищаем информационный шум под корень. Но как бы я ни старался сейчас настроиться на нужную волну, ничего сродни очищению все никак не испытывалось. И это побуждало меня продолжать рефлексировать, говорить дальше, пытаясь выгрызть хотя бы кусочек того, что могло откровеннее намекнуть мне на реальный финал.

– Ты говорил, что я занимаюсь самообманом, – тихо проговорил я, все так же стоя рядом с Оуэном. – Что ты имел в виду?

– Уничижение паче гордости, – мужчина кивнул сам себе. – Это из библии. Гордыня – один из самых страшных грехов, насколько, я думаю, тебе известно. Но в ложном смирении прячется неумение принять себя таким, какой ты есть, со всеми недостатками и, возможно, странными для других потребностями. Ты подвергал сомнению каждое мое слово, хотя твое желание узнать не кровное наследие было крайне велико. Ты открещивался от того, что тебя это составляет, потому как все вокруг внушали тебе болезнь и странности. Иногда правда похожа на сказку, на фильм ужасов или книжный сюжет – но абсолютную истинность информации это никак не отменяет. Но я знал, что ты на самом деле нуждался во всем, а потому продолжал говорить, показывать тебе что-то и аргументировать. К тому же…

Мужчина опустил голову и закрыл глаза:

– Я убежден в том, что тот, кто не помнит своего прошлого, обречен повторить его вновь. И ты – прямое тому доказательство, Боузи. Ты не виноват в том, что пришел в этот мир без воспоминаний, но жизнь со старта будто отплатила тебе за это. Время шло, но ты ничего не знал, а карма продолжала работать.

Джереми положил мне руку на голову, и я не стал ее сбрасывать на этот раз. Правда, от его желания меня пожалеть мое зрение мутнело. Я чувствовал себя на исповеди в церкви, только вот решетка между нами отсутствовала.

– Ты можешь верить в родовые травмы и проклятия или не верить. – Мистер О смотрел мне в глаза не отрываясь, но теперь его взгляд не был жутким. Он изучал меня, стараясь проникнуть под корку мозга. – Тем более к «роду» твой случай отношения не имеет. Но я уже говорил, что прошу тебя лишь об одном – жить хорошо. И мне, возможно, наивно, но хочется верить, что теперь, когда я освободил тебя от груза прошлого, ты сможешь.

Я сжал зубы, чувствуя, как горячие слезы стекают по щекам. Что он хотел услышать от меня, еще мальчишки, который не мог разобраться с бывшей подружкой и был способен довериться горе-психиатру? Никто не учил меня разбираться в людях двадцать первого века, не говоря уже о тех, кто почил в позапрошлом веке. Мне было больно, потому что я чувствовал – его просьба о хорошей жизни будет мной заброшена. Было слишком поздно менять те паттерны, в которых я рос, настраивать меня на новую волну, учить видеть мир по-другому. Я мог попытаться, ведь теперь никто меня не преследовал, – но зачем? Ведь в этом, как мне казалось, и был единственный смысл моего существования?

Если я покину эту «клетку», куда же я пойду?

– Я поеду домой, – мой голос звучал хрипло, и вопрос превратился во всхлип. – Сейчас вызову такси.

– Безусловно, – кивнул Джереми, еще немного поворошив мои волосы. – Но возьми кое-что с собой.

Когда я очнулся, мужчина уже вышел из комнаты. Я закрыл лицо руками, чувствуя, что более тяжкой сцены прощания в моей жизни еще не было. Да и с кем я прощался – понять было просто невозможно. И Герман, и Реймонд покинули этот мир слишком давно, чтобы их оплакивать. Может быть, я скучал по мрачному, неразгаданному флеру, что окружал мое сознание все эти годы? Но, если верить Оуэну, именно незнание истинной природы этих явлений и губило меня, не давало вливаться в окружающую среду.

Хозяин квартиры вернулся в совмещенную комнату совсем скоро, и не с пустыми руками. Подойдя ко мне вплотную, он передал мне небольшую, но увесистую черную коробку.

– Наверное, это то, чего тебе не хватило в моей истории. Совсем немного, но все же, – с кривой улыбкой проговорил он. – Вещи, которые связаны с Реймондом. Я собирал их тридцать лет по всему миру, скрупулезно проверяя подлинность. Можешь быть уверен, что это не безделушки.

– Такие же травмирующие штуки, как его дневник? – вытирая глаза тыльной стороной ладони, усмехнулся я.

– Нет, что ты. Игрушки, предметы быта… В общем-то, ты же любишь винтаж. Наверное, понравится.

Я принял подарок у него из рук и лишь потом спохватился:

– Но, должно быть, ты собирал их для себя. Хотел помнить о мальчике, разве нет? Стоит ли мне их отдавать, если я должен избавиться от прошлого?

– Ты не должен от него отказываться, – мягко проговорил Оуэн. – Ты должен знать о нем для того, чтобы пройти совершенно другой путь. И нет, не для себя. Это вещи Рея, Боузи. Это – твои вещи.

Глава 8

– Вы посмотрите на него! – с порога прокричал мне Рик. – Я думал, ты, малой, уже окончательно потерян для общества!

К моему возвращению не хватало только аплодисментов. Но в глубине души я знал, что старшие коллеги правда были рады меня видеть.

Работа на удаленке была практичным решением на время моего сбитого графика, в рамках которого беседы с мистером О подстраивались под его возможности, но не под мои. Я продолжал выполнять поручения: подбирал реквизит, созванивался с клиентами, даже доносил некоторые технические задания до производства… Но атмосферу пыльной бывшей фабрики, на просторах которой расположились порталы в альтернативные реальности, не находясь здесь, прочувствовать было невозможно.

Мое рабочее место слилось с общей атмосферой – поверхность стола, кружка, и даже бумаги покрылись тонким слоем серого налета, который я тотчас же принялся смахивать. Джия, так же, как и всегда занимавшая свое рабочее место в наушниках, скептически проследила за моими движениями и, стоило мне только сесть, торжественно объявила:

– Сегодня явится Паккард, Боузи. Начни с уборки в офисе.

О таком раскладе следовало догадаться – не только потому, что создание нового сценария было в самом разгаре. В конце концов, без меня у Рика и Джии на это времени попросту не было.

Наша руководительница по-прежнему ратовала за порядок на производстве, несмотря на то что такая большая пауза между уборками делала процесс очень и очень трудным. Особенно с учетом того, что при распилах часть деревянной стружки все равно долетала до нас. И, по правде сказать, не только она долетала. И не только при распилах.

Дежурно улыбнувшись, я оглянулся в поисках пылесоса, которого, как и всегда, не было на своем месте. За время моего отсутствия офис превратился в настоящий склад: прямо посередине была навалена куча деревянных коробов (остовы механических шкатулок для квеста про Гулливера), на диванчике покоилось силиконовое тело, достоверно изображающее труп взрослого мужчины в полном соответствии реальным размерам (наверное, для «Пилы»?), а по углам были распиханы пакеты с материалами из строительных магазинов, в сути содержимого которых мне еще предстояло разобраться.

Конечно, я был в курсе проекта, который сейчас был в центре внимания команды. Популярный хоррор по мотивам легендарной саги «Кошмар на улице вязов» заказали для создания и последующего монтажа на их территории иностранцы. Довольно сговорчивая и приятная семейная пара отзывчиво отвечала на все наши вопросы во время общих звонков и не ставила жестких сроков. Словом, не чета последнему завершенному квесту.

Ничто не могло сравниться с давлением от мистера О.

Мысли об этом человеке теперь вызывали во мне горькие чувства, и от былого скептицизма и раздражения по отношению к нему не оставалось и следа. Его последний подарок ждал меня дома, в комнате Джима, так и не раскрытым. Я не мог объяснить себе, почему не решался ознакомиться с содержимым, и, изрядно устав погружать собственное сознание в напряжение, предпочел на время о нем забыть.

Сам Джереми более на связь не выходил и вообще пропал из общего поля зрения. В чате, который был посвящен эксплуатации «Исповеди мистера О», сообщения, адресованные ему, подолгу оставались без ответа, и под пинками Боба мне приходилось брать на себя ответственность и давать обратную связь самому. Я давал задачи сммщице, присылал правки редактору и старался думать, как Оуэн, внутренне полагая, что теперь понимал этого бесконечно странного и безгранично одинокого в своих стремлениях человека лучше. О правильности моих действий судить было некому, да и зачем? В конце концов, именно босса интересовало увеличение трафика на конкретный квест. О дальнейшей судьбе постройки, что представляла собой насмешливый макет гиблого места, наследник Бодрийяров, как я хорошо и давно понимал, совершенно не беспокоился.

– Малой, ты читал сценарий-то от Эндрю? – Рик явно собирался выйти покурить и типично для себя кидал мне пищу для размышлений перед своим уходом. – Чего скажешь?

– Не могу понять, где заканчивается его фанатский реверанс и начинается коммерция, – к большому удивлению для себя, без привычной стрессовой реакции на такие вопросы ответил я.

– Ого! – проектировщик даже присвистнул. – Ты что, на курсах каких был и не поделился? Растешь!

Мне было интересно: всегда ли развитие должно было проходить через ментальную боль?

* * *

– Так, – Эндрю соседствовал с силиконовым трупом (которого, как я теперь узнал, успели назвать Джошем) на диване. – Не понимаю, в чем проблема с механическими руками в перчатках? Их всего-то должно быть пять штук по всему квесту. Это что, что-то нереальное для вас?

– Это дорого и долго, Паккард, – качала головой Джия, которая, как и всегда, предпочитала записывать все, что мы обсуждаем. – И не имеет никакого смысла. Мы можем оставить пару эпизодов с рукой, например…

Девушка внимательно посмотрела в свой блокнот, пролистав несколько страниц назад. Свои аргументы «против» она, должно быть, готовила заранее.

– …Например, за телевизором в первой комнате и за печью в котельной. На 3D-модели мы расположили эти элементы вплотную к внешним стенам каркаса, а значит, там можно проделать отверстия для руки гейм-мастера. Будут надевать перчатку, подбегать в нужный момент, просовывать… И дело с концом!

– Этого слишком мало! Мало! – сценарист даже подскочил со своего места, настолько он был не согласен с руководительницей. – Эта история держит в напряжении, неожиданные моменты должны всплывать постоянно. Что их, по-твоему, ожидает путешествие в волшебный лес?! Прямиком из детской розовой спальни Нэнси они перемещаются в ее сознание, которое покрыто ужасом, мраком, оно во власти Фредди! Понимаешь? Кроме того, мы просто не можем не повторить легендарную сцену с перчаткой, которая прорывается сквозь матрас! Она принесла славу Джонни Деппу[49], это культовая штука!

– Это было в восьмидесятых, Эндрю… – устало подкатывала глаза руководительница. – Уже Джонни Депп об этом не помнит, а ты все мусолишь эту ерунду.

– Ну, давайте, вырезайте все фишки! – мужчина обиженно приземлился обратно, скрещивая руки на груди. – Давайте все упростим в угоду экономии, плеер с записями Нэнси о снах тоже уберем… А то записать голос на старые кассеты тоже будет дорого и сложно!

– Нет, плеер мы оставим! – умело отбивалась Джия. – Крутая фишка. Последний раз использовали подобное в «Твин Пикс». Со звукарем мы уже это обсудили, он сможет записать. Осталось только Боузи найти нужную модель и пустые кассеты.

Как бы это ни было странно, я не витал в облаках, пока коллеги вели перепалку. А потому смог включиться в разговор и даже уточнить:

– Любая модель из восьмидесятых, верно? И три чистых кассеты?

– Любая хорошо работающая, – начальница посмотрела на меня с ощутимой долей удивления. – И чистыми кассеты должны быть совсем необязательно. Перезаписать – не проблема. Главное – возьми еще столько же запасных.

Я кивнул и сделал пометку о задаче на своем смартфоне. Эндрю покачал головой:

– И все же на вашем месте я бы избегал вот этого упрощения, коллеги. Потеряем былую марку. Рик, вот что ты думаешь, механическая рука – это так сложно?

Проектировщик с неудовольствием оторвался от компьютера и развернулся к нам:

– Пять рук – сложно. Можно сойтись на компромиссе и сделать механическую, но одну или две.

– Вот! – радовался малой поддержке Паккард. – Хотя бы так, товарищи, уже ничего.

Далее разговор пошел мирно. Наблюдая за коллегами, я записывал ту информацию, которую мог сразу интерпретировать в задачи, но в целом – старался наслаждаться атмосферой, по которой успел соскучиться. Вспомнив о своей палочке-выручалочке – магазине б/у скупки, – я решил не терять время и проверить наличие плеера. Но стоило мне загрузить сайт, в глаза бросился раздел «Рекомендованное».

Умный алгоритм предлагал мне снова посмотреть книжные шкафы, турецкие торшеры, диваны… Все то, что я когда-то забрал у реального владельца в ныне закрытом магазине «Лавка Сэма».

И несмотря на то, что «Сэм» давно отошел от дел, я понимал, что сложившаяся ситуация давала мне предлог напомнить о себе тому, кто наверняка не избавился от горы своих «декораций» без остатка.

Подумав с минуту, я набрал беспечное сообщение в мессенджере:

«Привет! Слушай, а от старья что-то осталось? Может быть, там завалялся плеер из 80-ых? Ну, или, может, у тебя дома? Ты же старый:)»

Джереми все еще был забит в моих контактах как «Мистер О», и, по злой иронии, его аватарка также не изменилась. Черный кружок и короткое заключение под ним: был недавно. Казалось, я замыкаю самого себя в вечный круг, и стоит Оуэну ответить, все наше приключение начнется сначала. На производстве я уже побывал, теперь поеду в магазинчик напротив клуба, потом, возможно, наведаюсь в МёрМёр… И все это будет продолжаться вечно.

Но наш бывший заказчик не отвечал на сообщение, а галочка внизу – оставалась одинокой.[50]

Когда Джия и Эндрю ударили по рукам, Паккард пригласил меня на перекур:

– Все равно будешь бездельничать! – с ухмылкой произнес он. – А так хоть расскажешь мне все сплетни.

Вместе со сценаристом мы покинули офис и направились к выходу через производственные павильоны. Непроизвольно я оглянулся на дверь с неизменной карикатурной табличкой «221В».

– И не зайдешь? – с улыбкой поинтересовался я, припоминая распри коллеги с Хелен. – Мне кажется, она обидится.

– На что? – мужчина рассмеялся. – Она в декрете, дома, уже месяц. Если и обидится, то только на то, что я ей новости с работы не принес.

Пока я веселился с призраками, кто-то давал миру новую жизнь.

В этом прослеживалась неприятная аллюзия на последнюю историю из прошлого Бодрийяров от Джереми.

Но, как показывал мой личный опыт, теперь от ассоциативного ряда мне никуда было не деться.

На курилке было прохладно, но солнечно. Ростки зеленой травы уже пробивались наружу, потихоньку раскрашивая окружающую серость в яркие цвета. Март подходил к концу, и все тяжелые испытания климатом, что перенесла природа, должны были остаться позади.

Мы устроились с Эндрю на лавочке, тихо уставившись на привычную толпу людей возле гипермаркета. Я укутался в бомбер и поспешил засунуть руки в карманы, чтобы сохранить внутреннее тепло. Как ни странно, курить мне совсем не хотелось.

– Ну и что там твой МёрМёр? – наконец, задал Эндрю тот самый вопрос, ответ на который я бы предпочел оставить при себе. – Нашли современников Бодрийяров?

– Нашли, – еле промямлил я. – Но ничего особенного, правда.

– Вот как? – Паккард снова расхохотался. На самом деле, сегодня он пребывал в крайне положительном расположении духа, и сцена с Джией скорее была данью производственным обычаям, но не более. – Я-то думал, скажешь: «Да, нашли, и это я»! Прямо как в кино показывают.

– Да не дай бог, – шепнул я куда-то в сторону.

– Ты извини, если на больное, – вдруг спохватился мужчина. – Что-то забыл о твоем детстве. Сейчас, когда мы ждем ребенка с Хелен, я часто задумываюсь о подобных вещах. В общем-то, хотел сказать, что мне жаль.

Я кивнул, хотя его шутка совершенно меня не задела.

Понадеявшись, что на этом диалог закончился, я потянулся к смартфону. Сообщение, которое я отправил Джереми несколько минут назад, так и осталось непрочитанным. Конечно, обязательств отвечать мне сиюминутно у него точно не было, однако такое резкое обрывание привычной связи давалось мне нелегко.

Стоило Эндрю прикончить свою сигарету, как задняя дверь комплекса открылась. Перед нами вырос взлохмаченный, но весьма довольный Джим.

– Ой, кто это… – скорчил одну из своих привычных гримас мой друг. – Это что, мой квартирант – мистер Дуглас?

– Твой лучший квартирант! Лучший! – тут же позабыв о внутренних переживаниях, весело отозвался я.

Парень подошел к нам с Паккардом и пожал руки каждому поочередно. Мы со сценаристом подвинулись, уступая новоприбывшему коллеге немного места.

– Опять замышляете захват… – шутливострадальчески замычал товарищ. – Отберете мои любимые уголки на аллее… Знаю я вас…

– В этот раз тебе повезло! – творец хлопнул в ладони. – Мы выбрали других жертв.

– Чудо! – Джим карикатурно возвел руки к небесам. – Чудо произошло! Никаких дурацких заброшенных особняков и страшных лавочек!

Я незаметно пнул друга по ноге, чувствуя, как в моей голове непроизвольно всплывают болезненные воспоминания. Не хватало только, чтобы сейчас Эндрю зацепился за бездумную болтовню старшего гейм-мастера и начал свой допрос.

Не то чтобы нам действительно было что скрывать. Просто ворошить все это было действительно неприятно. Что больше всего причиняло дискомфорт, уже и не разобрать: то ли авария и доктор Константин, то ли – вранье Иви.

– Ну, гхм, и ладно, – криво перевел тему главный в квестовом клубе. – Малой, признавайся, не начал ли ты распродавать мои вещи?!

– Еще нет, – умело отбился я с ехидной улыбкой. – Но как только надумаю, ценники с тобой согласую.

– Да уж, пожалуйста… – закивал друг, а потом спохватился и завопил: – То есть никакого пожалуйста, нельзя так делать!!!

Джим по-прежнему любил устраивать театральное представление из ничего. И, несмотря на всю абсурдность его выходок, я мог только порадоваться этому – таким и должен быть наш старший гейм-мастер. Шумным, придурковатым и, главное, здоровым. Он много раз повторял мне, что не считает меня или кого-либо еще виновным в этой дурацкой аварии, но страшные сны про худшие исходы его столкновения с автомобилем продолжали терзать меня по ночам.

– Как Энни? – дежурно брякнул я, вспоминая о том, что именно такие беседы обычно ведут близкие.

– Ты что, агент Купер?[51] – гоготнул Эндрю, все еще соседствующий с нами на курилке.

– Энни – это его девушка, вообще-то, – мое объяснение звучало довольно чинно, наверное, в душе я гордился тем, что теперь обладаю этой информацией.

– Энни и была девушкой агента Купера, балда, – продолжал издеваться Паккард.

– Ничего не хочу сказать, но еще никто не видел меня и Купера в одном и том же месте одновременно, – гордо отшутился мой друг. – Но у нас все хорошо, спасибо. Если ты переживаешь, что мы поссорились и я въеду обратно, то пока не стоит, малой.

Я прыснул и покачал головой. В том, что фраза Джима опять напомнила мне о мистере О, который говорил то же самое о себе и Германе, признаваться было стыдно.

Мои пальцы начало покалывать – казалось, что на улице без верхней одежды мы уже достаточно задержались. Я сунул обе ладони в карманы бомбера и поднялся с лавки первым:

– Ну что ж, господа. Приятно было лицезреть вас обоих, однако, пора возвращаться к работе!

– Будут вопросы по плееру и кассетам – набери мне, – кивнул мне напоследок Эндрю.

– Хотя бы комиксы не вздумай сбагрить… – вновь картинно заскулил Джим.

Попрощавшись с коллегами, я зашагал в сторону задней лестницы, решив сократить путь в офис привычным для меня путем. Оказавшись внутри, я стал подниматься, не торопясь, плавно погружаясь в размышления, далекие от того, что обычно заполняло мое сознание.

К конечностям постепенно возвращалась чувствительность. Я пошевелил левой рукой в кармане, укладывая смартфон поглубже, и вдруг нащупал что-то маленькое и мягкое. Переложив гаджет в джинсы, я вновь нырнул ладонью в бомбер и выудил оттуда кусочек ваты, которой обрабатывал Оуэну лицо после разборок с доктором Константином.

Внезапно пространство вокруг меня стало сужаться. Воздух, как в последней истории, рассказанной мне Джереми, накалился до предела, не давая возможности вдохнуть. Неведомая паника захватывала разум и тело, заставляла руки вновь неметь, но теперь совсем не от весеннего ветра.

Для того, чтобы победить паническую атаку, нужно было разобраться в ее предпосылках.

Последний раз, в одиночестве, я оказывался на этой лестнице, когда пытался догнать бестелесный призрак Германа, а доктор Константин общался со мной по телефону, перерывая архивы на предмет любой полезной информации о наследнике Бодрийяров. Тем временем он сам собственной персоной находился в нескольких метрах от меня и присутствовал на бессмысленной вечеринке, которую организовало начальство в честь успешного завершения проекта.

Ничего подозрительного. Все, что происходило тогда, было разобрано по полочкам и больше не представляло никакого интереса.

Я заставил себя шевельнуться и опустился на ступени, прислонившись лбом к прохладной стене. Думать было тяжело, но крайне необходимо. Вспоминать. Скорее. Что могло так взбудоражить мой мозг?

Этой несчастной ваткой я стирал кровь после того, как психотерапевт обрушил на мистера О ответный удар. Последний влепил наглецу за непростительные слова… Но что же там было такого? В них ли было дело?

Зажмурившись, я пытался восстановить диалог по памяти. Но такие мелочи отследить было по-настоящему сложно. Бодрийяры, ненужная информация от мамы Джереми, слезы Иви, переживания, стресс… К черту все это! Что сказал мой бывший мозгоправ?!

«…Я считаю вас абсолютным психом и самодуром… который решил, что может испортить Боузи жизнь… Снова, если верить тем бредням, что вы пересказывали врачу… и придерживаться теорий о переселении душ».

«…Может испортить Боузи жизнь… снова».

«…Если верить тем бредням, что вы пересказывали врачу…»

«… Пересказывали врачу».

Я распахнул глаза.

Вот оно.

Доктор Константин успел узнать намного больше с тех пор, как мы последний раз погружались в тему прошлого этой сумасшедшей семейки совместно. Стоило догадаться. Ведь он был крайне обеспокоен тем, что я решил общаться и видеться с Джереми, и резко сменил свою позицию по отношению ко мне. Это было странным для любого здорового человека, а уж для мужчины его возраста и профессии – представлялось настоящим нонсенсом.

Но могло ли сложиться так, что его находки отображали лишь ту же информацию, что я уже успел узнать лично? Спросить напрямую я точно не мог. И не хотел, по-прежнему. Даже если у врача действительно был повод за меня бояться, палку он точно перегибал.

Нужно вернуться к первой части фразы.

«…испортить Боузи жизнь снова».

Значит, речь шла о Реймонде. Но что мы знали об отношениях дяди и племянника? Мальчишка появился на свет при ощутимой помощи Германа, а дальше, как говорил мне Оуэн, я обо всем узнал сам.

Вспомнить о содержимом дневника маленького Бодрийяра было и то сложнее, но я предпочел попытаться.

Он писал о том, что Ангелина забирала у него тетрадку, о том, что они виделись с родственником-изгоем тайно, о том, что был у него в гостях, а затем:

«Мамы с папой больше нет».

Огромными буквами. После – большое количество завитушек, которые я и сам рисую от нервного напряжения.

Еще через несколько страниц – переезд к дяде. Сначала все было хорошо, но чуть позже последний заболел и гонял его по ночам. Мальчик нашел роковой способ решения проблемы, но не сразу. Он боялся, жутко боялся и однажды написал что-то очень страшное! Это был размашистый почерк, занимавший всю страницу.

«Возможно, они были правы. Он виноват». «Он виноват».

С ужасом я вынырнул из своего подсознания, чувствуя, как кружится голова. Сердце постепенно выравнивало свой ритм, и я попробовал вдохнуть полной грудью. Легче. Но только физически.

Я еще никогда не был так благодарен своему богатому воображению. Оказывается, я мог использовать его не только для бесцельных блужданий по осколкам мрачных фантазий. Я мог доставать оттуда потерянную информацию, анализировать ее и тем самым спасать самого себя. Рик однажды шутил на тему того, что мой единственный и неоспоримый плюс – это хорошая память. Восстанавливать устные договоренности, фиксировать в чертогах разума цены, уметь вытаскивать все это в момент, когда стресс превозмогает мое естество.

Переживания, наконец, вытолкнули из меня то, что не билось с полученными от Мистера Буквы данными и продолжало терзать сознание.

Стоило поспешить. Рабочий день закончится быстро, если я займу себя делом, а после меня ждал тревожный вечер выяснения обстоятельств.

С открытием коробки с вещами Реймонда медлить было больше нельзя.

Глава 9

Эпизод на лестнице прямо намекал мне на то, что мест, в которых мой разум активировал дополненную реальность, теперь стоило избегать. Поэтому возвращаться домой на метро я не решился.

В такси я продолжал просматривать объявления с плеерами на сайте б/у скупки, масштабировав задачу по поиску до нескольких пунктов. Теперь, кроме древнего гаджета и кассет, я искал перчатку Фредди, его шляпу и романы для юных девиц, датированные не позднее, чем восемьдесят девятым годом.

Я думал о том, что хочу попасть домой поскорее, весь день напролет, но теперь, когда до общежития оставалось всего пару километров, мое одержимое желание раскрыть коробку от Джереми откатывалось назад и превращалось в абсолютно противоположное чувство. Работа теперь, к счастью, не была связана с центральным хоррор-сюжетом моей жизни, а потому действительно могла отвлечь меня от вернувшегося роя мыслей. Хотя бы ненадолго.

Я не знал, что ждет меня внутри чудо-сувенира, но был уверен, что мои теории относительно связи между эмоциональным выплеском Рея на бумагу и словами, неаккуратно брошенными доктором Константином, имели вес. До последнего я старался опираться лишь на факты, но тихо зудящий аргумент: «Это действительно мог быть твой дневник» – не давал мне покоя. Что если я не чувствовал, а вправду, как меня и пытался убедить Оуэн все это время, вспоминал?

Если мои догадки были верны, мистер О проявил себя грязно и, к сожалению, далеко не впервые. Его библейские суждения относительно моего дальнейшего пути после посвящения в истину теперь разбивались о мучительный факт: этот стареющий псих рассказал мне не все. Карма не могла освобождать меня из-за частично восстановленной правды, как бы бывшему заказчику этого ни хотелось. Можно ли было в таком случае назвать его намерения чистоплотными?

Спорно, очень спорно.

Лишь одну приобретенную (правда, теперь уже утраченную) косвенную пользу от него я мог для себя зафиксировать. Пока он был рядом, мозг мне бойкоты не устраивал. Еще несколько дней назад, стоя в очереди к кассе кафетерия, я почти поверил в то, что моя способность встречаться с противоречивыми образами в голове, утрачена навсегда. Но стоило Джереми пропасть со всех радаров – триггеры в виде несчастной грязной ватки выносили мой образ мышления с ноги.

Мне не хотелось пускать домашнее «расследование» по кругу. Я не собирался ехать по сомнительным локациям и опрашивать бывших «друзей». Почему-то теперь, после того как я понял, что любой из знакомых мне людей может сработать против меня при первой же удобной возможности, суетиться совсем не хотелось. Никто и ничего от меня не требовал. Я мог открыть эту коробку, а мог отправить ее к чертям, демонстративно выбросив прямо из окна.

Но последнего делать я, конечно же, не стал бы. Из уважения к мальчику, который ужасным образом скоропостижно скончался в том проклятом лифте.

Все ранее безымянные, а теперь обретшие даже прошлое, не говоря уже о визуальных образах, люди из моих «эпизодов» теперь были мне небезразличны. Я ненавидел Николаса, жалел Ангелину (но не слишком), испытывал двоякие чувства к Герману… Нет, бросить все вот так и сиять от счастья неподтвержденного диагноза, как того предполагал мой личный антагонист, я не мог. И, так как настоящую точку ему поставить было не под силу, я собирался заняться этим самостоятельно.

Я покинул такси у самого входа в кампус и привычно улыбнулся таксисту. Он приподнял свою форменную кепку и уехал прочь. Специфичная консьержка прибиралась у входной группы общежития, и я с неудовольствием отметил, что придется ответить на парочку ее дежурных вопросов.

– Добрый день! – первым поздоровался я, стараясь выглядеть так дружелюбно, как мог.

– Да где же он добрый… – пробухтела женщина, не поднимая на меня головы. – Говорят, дождь пойдет, снова нанесут грязи в холл! Ну-ка признавайся, не ты куришь свои эти дуд елки в комнате?

У меня создавалось нехорошее ощущение дежавю. Но обстоятельства были неизменны – я не нарушал правила. Я вообще редко появлялся дома последнее время.

– Нет, простите, не я.

Дверная ручка уже практически была в моих руках.

– А, ой! – консьержка, наконец, встретилась со мной взглядом. Ее тон мгновенно сменился – Ну, и как дела у твоего дяди?

– У меня нет… – воспоминание отразилось в моей голове яркой вспышкой, и я осекся. – То есть у него – нет проблем. Хорошо. Очень хорошо.

– Ну и отлично! – уже совсем фальшиво пела она. – Передай ему, что мы все еще не нашли тех хулиганов, но обязательно это сделаем. Все силы бросили на это!

– Всенепременно… – смятенно буркнул я и поспешил, наконец, двинуться дальше.

Сегодня я вернулся в кампус раньше обычного, и все видимые пространства занимали мои соседи.

Я поглядывал на мирно общающиеся парочки в холле, которых, к их огромному сожалению, не пропускали дальше турникета, потом – на громкие споры парней (которые, по всей видимости, делили комнату – и вообще, и в этом диалоге) у единственного работающего лифта… В очередной раз в мою теперь излишне опустошенную и оттого тревожную голову приходили мысли о желании быть причастным к чему-то подобному. Но то была не моя судьба.

Мне следовало обратиться внутрь себя и поскорее вернуться в обитель, любезно предоставленную мне единственным другом.

В комнате было очень душно. Первые несколько минут в пространстве, полном спертого воздуха, натолкнули меня на мрачные мысли о том, что эпизод с паникой вновь вернется, но, к моему огромному облегчению, этого не происходило.

Первым делом я поспешил открыть все окна, а затем налил себе крепкого черного чая в кружку с Бэтменом и принялся гипнотизировать черную коробку. Она очень некстати была оставлена мной на самом видном месте – у кровати на полу.

Меньше всего мне хотелось открывать ящик Пандоры в ночи, а потому с расстановкой условных знаков препинания на задворках чужой истории следовало поспешить.

Сделав еще пару глотков, я вновь поднялся и расположился на кровати, взяв «подарок» к себе на колени.

Короб был современным и имел удобную застежку, что крепко сдерживала неведомое содержимое внутри. Закрыв глаза на мгновение, я быстрым действием открыл крышку и опустил руку вниз, решив порадовать себя «сюрпризом». Под ладонью ощущалось что-то круглое и весьма прохладное – поверхность пока неопознанного предмета была металлической, с приличным количеством потертостей. Не мучая себя дольше, я поднял первую находку в ладони и уставился на нее. Винтажные часы на цепочке. Пока что ничего страшного.

Несмотря на то, что вещица, по словам Оуэна, отсылала к девятнадцатому веку, выглядела она даже чрезмерно ухоженно. Было похоже на то, что корпус полировали и очищали, но не реновировали, оставляя крошечные царапинки на своих местах, подобно опознавательным меткам. Может быть, именно так Джереми мог отличать «условно» свои вещи от прочего хлама, предложенного старьевщиками? Звучало безумно. Я готов был поспорить, что даже такой фрик, как Мистер Буква, не был способен «помнить» такие подробности.

Но стоило мне нащупать кнопку на верхушке корпуса и поспешить ее нажать, все сумасшедшие теории отпадали. Под внутренней стороной крышки покоилась фотография малыша Рея, выцветшая до бледной сепии.

В таком возрасте я в последний раз видел его, когда случайно попал в личный склеп Бодрийяра-младшего и обнаружил там коллаж с собственным портретом. Долго смотреть на него я не мог, но почему именно – объяснить было трудно. Изображение расплывалось, как под влиянием мобильных программ для обработки медиафайлов, и в голове становилось туго. Я поспешил закрыть часы, уже догадываясь о том, кому принадлежал этот аксессуар. Едва ли отца малыша, Валериана, можно было застать за подобной сентиментальностью.

Продолжая играть с самим собой, я вновь нырнул ладонью в коробку, не глядя. В этот раз нащупалось что-то достаточно объемное и деревянное, и, примерно осознавая размер «клада», я погрузил внутрь вторую руку. С легким, постукивающим шумом, я выудил кораблик. Или, правильнее было сказать, ковчег.

Меня не отпускало смутное ощущение того, что что-то подобное я уже видел – и совсем не в воспоминаниях, как мог бы прокомментировать сейчас мистер О, будь он здесь (и с каких пор я использовал его образ в роли воображаемого друга?). Скорее всего, на просторах интернета, в мультфильме или кино. Достав гаджет из кармана джинсов, я провел легкий ресерч, чтобы подтвердить свою догадку. Да, о популярной игрушке двухсотлетней давности с буквальным названием «Ноев Ковчег» было крайне много упоминаний в сети. Пролистав заметки в поисковике, я узнал, что гремящее содержимое внутри было комплектом игрушечных животных, и поспешил это проверить. Отворив дверцу на дне палубы, я высыпал теперь скудный зверинец на кровать.

От деревянных фигурок осталось всего ничего – лишь сточившиеся силуэты да облупленная краска. Всего пять штук, и ни одна из них, по злой иронии, не имела пары.

«Ну все, мы обречены» – пронеслось в моей голове, и я невесело усмехнулся. На библейскую тему можно было подобрать целый каталог шуток, но все они имели какой-то печальный подтекст с трагичным итогом в перспективе.

Диванные историки из интернета рассказывали о том, что в некоторых семьях по воскресеньям разрешали играть лишь с ковчегом, ссылаясь на день восстания Христа из мертвых. Мне стало интересно, могло ли это быть актуальным для Бодрийяров? Но, подумав с минуту, я сам ответил на свой вопрос – очень вряд ли. В этой семье Бога не боялись и, должно быть, вспоминали о нем тоже редко.

Я вновь перевернул игрушечное судно для того, чтобы засыпать пассажиров обратно, и обратил внимание на вырезанные на поверхности буквы – «Р.Б.». И в этом случае такого невзрачного опознавательного признака хватало. Мне представилось, как Джереми перебирает с десяток детских ковчегов, проверяя их дно. Не представляю, какого труда, на самом деле, стоил поиск.

Прежде чем вновь доставать очередную находку, я слегка потряс короб. Оставшиеся вещи ползали по дну, но не громыхали – скорее всего, самое крупное уже было снаружи. Учитывая позитивный опыт с предыдущими предметами, я полез за новой вещицей без страха, но все еще не опуская глаз вниз. Но на этот раз я все же наткнулся на то, что подарило мне озноб на несколько последующих минут.

Передо мной была фотография Германа в старинной, витиеватой рамке. Одна из тех, что я, будучи в МёрМёр, не видел.

Знакомый тонкий силуэт, косматая грива и едкая ухмылка. А еще те самые опасные, хоть и бесцветные глаза. Я был готов поклясться, что они были такими же золотисто-карими, как и у современной версии. К моменту создания этой карточки старший сын Бодрийяров уже вовсю исполнял собственную миссию палача, был в курсе всех подноготных делишек отца Реймонда и обрел маленького человека, ради которого, по словам мистера О, изменился навсегда. Как грустно было то, что теперь я уже не воспринимал это за чистую монету.

Очевидно, такой презент племяннику отправил дядюшка сам. Я попытался открыть рамку сзади, потянув за крошечный крючок, но тот мгновенно оторвался от поверхности и поцарапал мне пальцы.

Даже если позади фото хранилось какое-то пожелание, судьба была против того, чтобы я с ним ознакомился.

Следующий результат слепой «рыбалки» был практически невзрачным: пустые, раскрытые конверты без писем внутри, со знакомыми именами на оборотной стороне, но без какого-либо адреса. Очевидно, Рей и его дядя переписывались, возможно, даже передавали друг другу послания лично – опасаясь того, что за живым разговором их очень скоро застанут.

Без содержимого эта слабо уцелевшая бумага имела мало веса, но еще один факт в копилку знаний о Бодрийярах лишним для меня не был.

На оболочках пропавших писем моя интуиция сдалась – я прощупывал то, что осталось на дне коробки, не опуская взгляда вниз, но все не мог понять, что это. Не то чтобы я был специалистом в винтажных предметах быта, но единственное, что я смог распознать, угадывалось как что-то, сделанное из пластика. Может быть, Джереми решил добросить в короб еще немного невразумительных презентов? Подаренная им приставка осталась в офисе «Hide and Seek» – чему я был несказанно рад.

Устав гадать, я, наконец, перевернул картонку вверх ногами, высыпая остатки коллекции воспоминаний на кровать, туда, где уже в стройном беспорядке располагалось все остальное.

Первым, что посетило мой ум, было проникновение со взломом, умышленно совершенное Оуэном во время моего отсутствия.

По-другому наличие древнего плеера в синем корпусе с гордыми надписями «Sony» и «Walkman» на моем покрывале в этот самый момент я объяснить не мог.

Еще более комичной ситуацию делало то, что так активно искомый мной гаджет сопровождала картонная коробочка. Внутри вполне естественным образом оказались кассеты. Ровно пять штук!

Я схватил свой смартфон и дрожащими пальцами набрал номер мистера О. Точнее, я лишь нажал на его профиль в мессенджере для звонка через приложение, потому как спросить его обычный сотовый номер за время общения я так и не догадался.

И слава богу. Номера старика «Сэма», вкупе с его древней трубкой и вытекающей из всего этого сценой из триллера, мне вполне хватало.

Половину минуты я слушал гудки. Затем монотонные сигналы прервались на тишину. Секунда молчания, еще одна и… сброс.

Но, я был парнем настойчивым.

Мое сообщение все еще не было прочитано, а потому я продолжил бомбить его звонками. Правда, теперь все было еще хуже, потому как на этот раз гудков вовсе не было. Звук сброса возникал в трубке сразу, так, словно абонент добавил меня в черный список.

Я оказывался в обратной ситуации множество раз, но сам никогда не попадал в чей-то лист блокировки. Неужели, построив дурацкий квест в качестве спускового крючка, посвятив меня в десяток баек и подарив коробку с игрушками, Джереми считал свою миссию выполненной? Перестал чувствовать вину перед Реймондом, забыл о своей гиперфиксации на моей детской галлюцинации и испарился при первом же удобном случае, перестав докучать мне попытками набиться в родственники?

Или же именно к этому я и подталкивал его сам все это время?

В этой ситуации невозможно было мыслить рационально. В конце концов, я был достаточно взрослым парнем, но теперь чувствовал себя обманутым ребенком на детской площадке. Мне купили абсолютно все, что я попросил, покатали на всех качелях, но «чего-то особенного» так и не дали. Даже этот чертов короб не помог! Не знаю, что я должен был найти для того, чтобы полностью удовлетвориться. Чью-то отрезанную голову? Я ведь так любил искать негатив и подсмысл там, где их не было и в помине!

Я продолжал думать. Откровенно говоря, теория о том, что мистер О вломился ко мне в комнату и подложил в коробку плеер, не терпела никакой критики. И с учетом того, что консьержка его побаивалась, – тоже. Короб стоял ровно на том месте, где я его оставил, да и мое последнее сообщение оставалось непрочитанным. О задаче, которую мне поручили на производстве только сегодня, он не мог узнать даже через Боба. Босс интересовался некоторыми этапами и деталями процесса, но такие мелочи ему были чужды.

Значит, можно было допустить, что этот гаджет не имел никакого отношения к проекту по Фредди и существовал абсолютно автономно. Но, как такая штука могла быть связана с настолько далеким прошлым? Если в этой машинке и было что-то важное, то оно определенно скрывалось на кассетах.

Хотел ли я ознакомиться с чем-то этим? Ответить даже самому себе мне было трудно.

Тем не менее, как я понимал из логики Джереми, этот плеер теперь принадлежал мне, и бесполезную, на мой взгляд, в современном быту вещицу вполне можно было пустить в дело. Правда, для этого все же требовалось проверить кассеты: пустыми они были или же нет, отдавать их звукарю, не ознакомившись с записями самостоятельно, было глупо.

Повертев плеер в руках, я нашел целых два разъема для наушников. Сбоку, как мне удалось понять, была кнопка для старта проигрывания (правда, на этой старенькой модели она называлась «listen»), регуляторы громкости и клавиши для перемотки. Больше всего внимания привлекала оранжевая клавиша с подписью «НОТ LINE», но неоднократное нажатие на нее ни к чему не приводило. Должно быть, время лишило ее изначального функционала. Когда я открыл крышку, собираясь проверить состояние музыкальной коробочки изнутри, то обнаружил там еще одну кассету, шестую по счету. Однако в ее настоящем порядковом номере мне приходилось сомневаться, потому как на белой этикетке, что была как бы вклеена в корпус, сияла цифра «1», нанесенная на поверхность красным маркером когда-то очень давно.

На мгновение отложив от себя артефакт, я прошел в небольшое пространство у входной двери, служившее мне прихожей. Внимательно осмотрев карманы всех своих курток, я обнаружил дешевенькую пару проводных наушников, которую однажды одолжил у Рика для того, чтобы провести рабочий звонок на ходу.

К моему удивлению, их разъем совпал с любым из тех, что предлагался к использованию в плеере на выбор. Я подключил провод к коробочке и приготовился к прослушиванию.

«Двадцать пятое сентября тысяча девятьсот девяносто первого года. Пациент – Джереми Томас Бодрийяр, двадцать два года. Лечащий врач – Саманта Боулз. Диагноз: пока не установлен. Текущий установленный статус заболевания: также пока не установлен. Срок пребывания в диспансере: один день»

Я поспешил нажать на паузу, почувствовав, что та самая «отрезанная голова» в подарке от Оуэна все же присутствовала.

Комментарий доктора Константина теперь имел под собой вполне реальное обоснование. Я ни на секунду не сомневался в том, что эти кассеты были копиями, выданными пациенту по особому запросу. Оригиналы пылились в обилии картонных коробок на задворках архива городского пнд.

Но зачем же мой бывший лечащий врач слушал их, если так неохотно выдавал мне даже не конфиденциальную информацию из карточки Джереми? Что он искал в этой болезненной форме исповеди и, главное, с какой целью?

Не потому ли, что хотел однажды использовать это против меня?

Дрожащими пальцами я вернул кнопку «listen» в исходное положение.

«Доктор Боулз: Добрый вечер, Джереми. Меня зовут Саманта.

Джереми: (с усмешкой) Добрый. Вообще-то я слышал. Вы ведь только что записали краткое досье, при мне.

Доктор Боулз: И вправду. Ты очень прямолинейный молодой человек, верно?

Джереми: В зависимости от того, что вы вкладываете в это понятие.

Доктор Боулз: Что ж, я имею в виду довольно конкретный случай. Ты ведь знаешь, что очень пугал маму в течение последних нескольких дней?

Джереми: Не то чтобы это происходило намеренно.

Доктор Боулз: Объясни, пожалуйста. Мне очень интересно.

Джереми: Я бы сказал, что мое так называемое существующее «я» постепенно стирается, уступая место вторичному ощущению личности. То есть теперь преобладает побочное «я». Со временем становится понятно, что его реальность важнее моей.

Доктор Боулз: (записывает) Так, значит, именно этот человек, как ты сказал миссис Бодрийяр, повесился? Он, а не ты?

Джереми: Это был я. Но вы все равно не поймете».

Его голос был значительно моложе, выше, но неизменно насмешливая, слегка елейная интонация по-прежнему узнавалась, очевидно, передаваясь его более старшей версии через года.

Юному Оуэну, пребывающему в условиях содержания психоневрологического диспансера, было столько же лет, сколько и мне сейчас. Был ли этот возраст ключевым для обрамления воспоминаний в четкие, понятные иллюстрации?

«Доктор Боулз: Я очень постараюсь.

Джереми: Его зовут Герман. Герман Бодрийяр.

Доктор Боулз: Ты решил дать ему свою фамилию?

Джереми: (смеется) Боже упаси. Конечно же, нет. Он действительно существовал и жил двумя столетиями ранее.

Доктор Боулз: То есть Герман – это твой предок?

Джереми: Абсолютно точно. И он, действительно, покончил с собой. Вы можете спросить у моей матери, она это подтвердит.

Доктор Боулз: (записывает) Я обязательно сделаю это. Знаешь, Джереми, знать свою историю – очень важно и полезно. Однако я все еще не понимаю, как ты связываешь себя с ним.

Джереми: (пространственно) Это… Довольно сложно объяснить. Но я точно помню некоторые эпизоды из его жизни, которые невозможно обнаружить ни в одном семейном архиве. Я буквально вижу их.

Доктор Боулз: В каком смысле, видишь?

Джереми: Все, что окружает меня, довольно расплывчато. Воздух – непрозрачен, объем – потерян… А все видимое производит впечатление фотографичности и находится в темноте. Я будто существую во мраке, звуки доходят до меня издалека, однако я вижу.

Доктор Боулз: Значит, всплывающие перед тобой – назовем их «картинки» – имеют и звук?

Джереми: Абсолютно так.

Доктор Боулз: (после короткой паузы) Что ж. Но ты понимаешь, что видимое тобой далеко от происходящей действительности, верно?

Джереми: (снова усмехается) Это спорно.

Доктор Боулз: Объясни, пожалуйста.

Джереми: Действительность раздражает. Она как бы не имеет значения, по крайней мере, теперь. С тех пор как я отказался от внешнего мира, я способен осмысливать значительно глубже.

Доктор Боулз: Значит, Герман, при всей трагичности его судьбы, тебе не докучает?

Джереми: Нет, что вы. До того как я начал вспоминать, во мне отсутствовала радость бытия как таковая. А теперь я вступаю в свое нормальное историческое существование. Углубление в самобытие формирует меня настоящего.

Доктор Боулз: (после короткой паузы) Ты сказал, что «начал вспоминать». И как многое из так называемой «прошлой жизни» тебе уже доступно?

Джереми: Сравнительно немного, но оно – ключевое. Доктор Боулз: (перелистывает страницы) Расскажешь мне?

Джереми: Что вы хотите услышать?

Доктор Боулз: Ты наверняка осознаешь, почему Герман сделал это с собой?

Джереми: Безусловно. Его любимый племянник пропал. Его звали Реймонд.

Доктор Боулз: Что значит пропал?

Джереми: Я не знаю. Его искали очень долго, но так и не нашли. Но я думаю, это не вся причина. Было что-то еще, но оно пока не пришло ко мне.

Доктор Боулз: Ты говоришь без страха о довольно жутких вещах. Тебя не пугает сама суть прерванной жизни? Джереми: (с усмешкой) Не теперь. Ведь я снова здесь, а значит – могу все исправить.»

Глава 10

Вопреки моему страху, первая кассета не содержала в себе ни капли новой для меня информации. Но впереди было еще целых пять штук, и я понимал, что такая уверенность Джереми при знакомстве с врачом кончится для него плачевно.

Мой личный опыт показывал: перед тем как выдавать ту или иную информацию специалисту, ее было необходимо разделить на две важные категории – «Можно говорить» и «Лучше оставить при себе». И пусть любые существующие инструкции настаивают на откровенности во благо правильного подбора лечения, я был убежден – психотерапия не была так стерильна, как нам бы этого хотелось.

Как и в любой другой сфере, в ней существовала система базовых ярлыков, медицинские ошибки и человеческий фактор. Под последний пункт попадали наши деловые взаимоотношения с доктором Константином. Впрочем, копаться в их разрушительной природе мне сейчас не хотелось.

Если Оуэн отдал мне всю стопку этих записей – он хотел, чтобы я прослушал каждую. Там точно скрывалось то, что он не смог мне рассказать.

Я вытащил из коробочки кассету, пронумерованную цифрой два, и поменял ее местами с первой.

«Девятое октября тысяча девятьсот девяносто первого года. Пациент – Джереми Томас Бодрийяр, двадцать два года. Лечащий врач – Саманта Боулз. Диагноз: недифференцированная шизофрения. Текущий установленный статус заболевания: определяется. Срок пребывания в диспансере: две недели».

Доктор Боулз: Добрый вечер, Джереми. Как ты себя чувствовал эти пару недель?

Джереми: Отвратительно. Как еще можно себя чувствовать в этой богадельне?

Доктор Боулз: Твоя мама предупреждала, что с тобой бывает нелегко.

Джереми: (усмехаясь) Что еще она говорила?

Доктор Боулз: Это неважно. Мы собираемся здесь, чтобы выслушать то, что тебя беспокоит.

Джереми: Вы знаете что».

Интонация Оуэна изменилась, и я, к своему ужасу, понимал, с чем он столкнулся.

На него не только повесили неоднозначный диагноз, но уже и начали «лечить».

«Доктор Боулз: (листает страницы) На самом деле, миссис Бодрийяр очень за тебя переживает, если ты хочешь знать. Ты с отличием закончил университет, занимался спортом и пользовался популярностью у сверстниц. Сейчас ты заболел, и ее можно понять.

Джереми: Я не болен. Я изменился. Дошел до сути, отказавшись от всей этой… социальной мишуры.

Доктор Боулз: Ты считаешь собственные успехи в прошлом незначительными?

Джереми: Меня интересует другое прошлое. Оно несет в себе куда больше смысла. Даже если было тяжело.

Доктор Боулз: Какой смысл ты видишь в нем? Расскажи, пожалуйста.

Джереми: Тот, кто не знает своего прошлого, обречен повторить его вновь.

Доктор Боулз: Это говорил Джордж Сантаяна. Ты очень умный молодой человек, Джереми. Поэтому, наверное, задумывался о том, что некоторые вещи должны остаться позади тебя навсегда? Даже если допустить, что ты имеешь к ним непосредственное отношение. Река не течет вспять.

Джереми: (приглушенно) Это не тот случай. Я чувствую, что был виноват, но пока не до конца осознаю это. Он меня не отпустит.

Доктор Боулз: Он – кто? Герман?

Джереми: Нет, Реймонд.

Доктор Боулз: (записывает) Это тот самый племянник Германа? Ты можешь рассказать о нем больше?

Джереми: Что вы хотите знать?

Доктор Боулз: Ну, скажем, какой он? Сколько ему лет? Как он относится к дяде? И почему же он тебя не отпустит? Джереми: Маленький. Светлые, кудрявые волосы. Он любит дядю, но также опасается его. Я думаю, мальчику было не больше двенадцати лет, когда это произошло.

Доктор Боулз: Произошло что?

Джереми: (раздраженно) Он пропал. Я говорил.

Доктор Боулз: (записывает) Когда ты последний раз видел его?

Джереми: Вчера. Но он был младше, сильно младше. Я думаю, ему было годика три. Мы играли с ним, и кое-что его напугало.

Доктор Боулз: Дядя его напугал?

Джереми: Нет, не на этот раз.

Доктор Боулз: Мне очень интересно узнать, что произошло. Расскажи мне, пожалуйста».

* * *

Герман еще никогда не чувствовал себя счастливее.

В маленькой обители, теперь всегда наполненной светом и детским смехом, он обретал смысл жизни – ту важную составляющую, что никогда не встречалась ему на тернистом жизненном пути. Весь мрак, что наполнял его сознание, весь ужас, что свалился когда-то на юные плечи, теперь отходили на задний план, уступая место мягкому старту новой жизни. И о том, чтобы Рей рос в покое и любви, дядя предпочитал заботиться лично.

Комната, что теперь принадлежала Реймонду, когда-то давно была их общей с Валерианом детской, а затем стала обособленной спальней старшего из сыновей Бодрийяров. После смерти Николаса его вдова, теперь не снимающая черное траурное платье, переместилась в общую родительскую комнату, ее любимый ребенок занял покои Ангелины, а пространство, что еще частично сохраняло воспоминания о нежном возрасте мальчиков, справедливо досталось единственному малышу в семье.

Мужчина с готовностью оборудовал свою обитель для мальчика, заполняя пространство разнообразными игрушками. Своими стараниями он безгранично радовал не только ребенка, но и его мать – теперь совсем повзрослевшую Мэллори. Как и было однажды сказано этой еще очень молодой девушкой в приватном разговоре, Герману она была готова доверить абсолютно все, что было связано с ее сыном. И о своих словах юная миссис Бодрийяр еще ни разу не пожалела.

Отец Рея предпочитал работу семейному очагу, как и когда-то сэр Николас. Он пропадал в фармации сутками, хотя ни один процесс не требовал его постоянного присутствия, потому как был отлажен еще несколько десятков лет назад. Однако он все же находил себе дела в том объеме, что на постоянной основе позволял ему избегать общества домашних, и, казалось, не собирался ничего менять. Появление сына при помощи старшего брата будто отвадило его от семьи, создавая между ним и женой огромную преграду, пресечь которую теперь не представлялось возможным.

Герман не сомневался, что любимый сын Николаса таил на него злобу с момента появления ребенка, и даже был преисполнен ревности, а потому, услышав однажды строгий указ от нынешнего главы семьи, практически не удивился. Валериан настаивал на том, чтобы брат съехал в ближайшее время, подальше от семейного гнезда. И тому было несколько резонных причин: супруга в присутствии чужого мужчины чувствовала себя некомфортно (что, естественно, было неправдой), Реймонд – мучался из-за кошмаров от эксцентричного поведения дядюшки (еще одна отвратительная ложь), а слуги – крепко сплотились против Бодрийяра-старшего и только и ждут, чтобы устроить бунт (одна лишь Люси расплывалась в улыбке, стоило той заметить мужчину на кухне). Но, мол, и здесь лучший на свете братец уже подсуетился – отдельный особняк для него будет построен на деньги с наследства в ближайшие пару лет. Осталось лишь присмотреть удобное местечко, да подальше, чтобы сила природы помогала и самому хозяину дома сохранять здравие, и старушке Мари, которую непременно сошлют вместе с ним, держаться на ногах. О реальных причинах такой щедрости Вэла оставалось только догадываться. Отверженный семьей мужчина не собирался горевать по проклятому дому, вот только обреченного на одиночество в толпе слуг и родственников, совершенно особенного малыша Рея было безумно жаль.

Сегодняшняя игра не была похожа на другие. Маленький Реймонд с самого утра беспокоился и отчего-то то и дело глядел на входную дверь. Его догадливый дядюшка теперь разыгрывал целую сценку, в которой побеждал невидимых монстров в комнате, очищая пространство от страха и ужаса.

– Вот тебе, получи! – махал он невидимой шпагой в воздухе. – Достопочтенный сэр Бодрийяр под моей защитой!

Мальчишка отвлекался, смеялся из-за нелепых движений дяди и даже хлопал в ладоши, но спустя несколько мгновений вновь обращал свой взгляд в сторону проема и хныкал.

– Замок чист, сэр! – продолжал разыгрывать сценку Герман. – Теперь прошу вас принять специальный амулет от дворцового волшебника, что будет охранять ваш покой и днем, и ночью, пока ваш личный рыцарь будет отсутствовать!

Встав на оба колена, мужчина нырнул длинной ладонью в карман своего плаща. Он собирался преподнести племяннику подарок еще утром, но маленький актерский этюд слегка отвлек его. Но то было и к лучшему – теперь сувенир мог нести сакральный смысл и, как хотелось надеяться, помочь успокоить трехлетнего малыша.

Аккуратно сжимая в кулаке крошечное сокровище, дядя поднес его поближе к мальчику и кивнул, призывая выставить руки вперед. Уже через секунду в ладошках Рея оказался фарфоровый кролик.

– Зайчик! – с восторгом воскликнул мальчишка и радостно затоптался на месте.

– Не просто зайчик, а магическое ушастое существо! – заговорщически прошептал Бодрийяр-старший. – Оно будет с тобой всегда, и никакие чудовища ему не помеха!

Реймонд схватил фигурку покрепче и радостно обнял любимого дядюшку. Но стоило его мордашке оказаться на плече родственника, он снова захныкал.

– Что такое? – зашептал Герман. – Не нравится?

– Почему дедушка меня обижает? – сквозь горькие детские слезы еле проговорил ребенок. – Почему обижает?

Мужчина нахмурился и, подняв дитя на руки, вновь обернулся в сторону двери, что так терзала сознание мальчика одним своим видом.

– Где дедушка? – абсолютно серьезно, но все еще тихо уточнил мужчина.

– За дверью! – Рей прижимал подаренную игрушку к себе, но все никак не мог угомониться. – Большой и черный! Мне страшно!

– Тише, малыш… – дядя укачивал чадо, не подавая виду, что на самом деле начинал понимать. – Тише… Скажи мне, как будут звать твоего кролика?

– Я не знаю…

– Давай же… – отвлекал его взрослый. – Если мы не придумаем имя, волшебство не сработает!

– Это Ева… – пару минут спустя отозвался Реймонд. – Пускай защищает Ева.

– Хорошее имя! – искренне улыбнулся дядя. – Может быть, напишем его краской, прямо на ее тушке? Чтобы она его не забыла и всегда могла тебе помогать?

Мальчик закивал. Герман опустил его на ковер, занимавший большую часть комнаты, но все еще держал за руку, для того чтобы сохранить чувство безопасности.

Но стоило племяннику и дядюшке начать поиски красок, в комнату постучали: в проем заглянула Ангелина.

– Бабушка! – с улыбкой позвал Рей.

Женщина, чьи волосы теперь почти наполовину был тронуты сединой, с улыбкой прошла внутрь.

– Здравствуй, Реймонд, – мягко сказала она, но не сделала больше ни шага. – Сынок, нам пора ехать. Путь будет неблизким. Не хотелось бы возвращаться в ночи.

– Это обязательно? – с хорошо скрываемым раздражением уточнил Герман. – Словно меня заботит мой переезд, а не вас.

– Ты знаешь, что так распорядился твой брат, – Лина опустила голову так, будто ее слово в этом доме не могло ни на что повлиять. – Поедем скорее.

Дядя присел к мальчику и обнял его на прощание:

– Я вернусь для того, чтобы пожелать тебе добрых снов. А ты покажешь мне, как нарисовал имя, хорошо?

Малыш не ответил, но стоило мужчине подняться во весь рост, залепетал:

– Возьмите меня с собой! Я хочу с дядюшкой! Бабушка!

Лина лишь покачала головой:

– Прости, Реймонд, но с нами поехать никак нельзя. К тебе сейчас придет Мари, и вы будете играть до самого вечера, хорошо? Я разрешу сегодня не учиться.

– Бабушка!

Пропущенные уроки были неравноценной платой за отсутствие любимого взрослого.

Как только дверь за матерью и сыном закрылась, мальчишка расплакался навзрыд.

* * *

«Доктор Боулз: Это целый рассказ, Джереми. Я думаю, тебе стоит заняться творчеством.

Джереми: (усмехается)

Доктор Боулз: Так, значит, Герман в твоей истории был отвергнут своей семьей?

Джереми: Я не помню подробностей. Я говорю о том, что знаю.

Доктор Боулз: Хорошо. Расскажи, пожалуйста, видел ли ты что-то за дверью в детстве, как Реймонд?

Джереми: Никогда и ничего. Впервые я вспомнил обо всем несколько месяцев назад.

Доктор Боулз: (записывает) Я понимаю. То, что ты видел, всегда было ярким? Ты слышал звуки, видел образы так же четко, как и меня?

Джереми: Лучше, чем вас. В той области мне все ясно. О вас я не знаю ничего и не хочу знать.

Доктор Боулз: Ты и не должен, Джереми. Я твой врач-психиатр. Ты можешь делиться со мной всем, что тебя беспокоит, но не обращать на меня как на человека никакого внимания.

Джереми: Что, если я не хочу?

Доктор Боулз: Почему же? О Реймонде ты сейчас рассказал мне с большим удовольствием.

Джереми: Я не подопытная крыса.

Доктор Боулз: Твой скептицизм объясним. Но, мы не хотим тебе ничего плохого, Джереми. Решительно ничего, что могло бы тебе навредить».

Запись на второй кассете оборвалась.

Воспоминание о том, как фарфоровый кролик выпал у меня из рук, теперь осколками впивалось в сердце, принимая в свою суть какой-то жуткий символизм. Кролик защищал Рея от невидимых монстров, и я, так неуклюже разбив его, погрузил себя в череду прямых соприкосновений с болезненными отголосками прошлого.

Я не знал, почему Джереми решил умолчать об этой детской игре в спасение от чудовищ.

И не догадывался о том, что именно ждало меня дальше на записях, если их эффект, как того обычно предполагал закон подлости, усиливался по нарастающей.

Однако о том, чтобы растягивать прослушивание оставшихся кассет на несколько дней, в моем случае не могло идти и речи.

Часть 3