ваться на берег. Выходило у них ловко. Ловили волну и мягко опускались на песок*. Кидали тросы солдатам. Те закрепляли их, как придется, не давая отхлынувшей волне утащить суда обратно в море. Истошно мычали быки на транспорте «Штиглиц», предназначенные для отряда Раевского, но так и недовезенные до Туапсе[2].
Гроза усилилась. Черное небо над кипящей поверхностью моря освещалось то и дело фиолетовыми вспышками и извилистыми белыми росчерками. В волны били молнии, как плети небесного погонщика, разгневанного упорством деревянных скорлупок.
Военные корабли продолжали бороться. Плехтовые и даглистовые якоря не справлялись. Сбросили дополнительные — той и бухтовый[3]. Помпы работали непрерывно, но уже не спасали. Водяные валы перекатывались вдоль и поперек фрегата. На корвете ударом водной стихии разбило гичку.
Назначенный командовать сводным десантом из моряков капитан 2-го ранга Антуан Рофшор прибыл на корвет «Месемврия» до разгула стихии. Капитан корвета Бутаков пригласил его на обед. Сейчас недавно пониженный в чине Антон Иосифович, как его называли на русский манер, проклинал ту минуту, когда принял предложение. Вернуться на берег у него не было никакой возможности.
— Что намерены делать, господин капитан-лейтенант? — с тревогой спросил он, вглядываясь в разгул стихии.
— Жду сигнала с фрегата, — ответил Бутаков. — Теряем глубину. Плехтовый якорь вытравили на 80 саженей. А даглист — всего на 45. Грунт — ил с песком.
— Дрейфуем к берегу?
— Выходит так.
Ближе к полуночи волнение усилилось. Корвет жестоко мотало. Лопнул штуртрос и румпелем ушибло шестерых матросов. Руль и румпель тут же были принайтовлены из-за получившего трещину рудер-писа.
— Нас сносит к югу в сторону Константиновского мыса! — крикнул капитану старший офицер лейтенант Зарин. — Лагерь уже не виден.
— Что фрегат⁈
— Подал сигнал: «Не можем держаться, уходим в море!»
Затрещал и с хлопком лопнул трос плехтового якоря.
— Рубите все якоря! Нужно развернуть корвет носом к берегу!
Выбора не было. Придется выбрасываться на берег. Сердце капитана тревожно сжалось. Имея на борту 182 человека экипажа, он нес ответственность за жизнь каждого. Многие ли из них переживут сегодняшнюю ночь?
В непроницаемой тьме, окутавшей берег, в воздух взвились две ракеты. Раздались пушечные выстрелы. Корабли сообщили о своей гибели. Так поняли в гарнизоне, в котором никто не решился отправиться спать. «Варну» и, особенно, «Месемврию» буря утащила прочь от лагеря. Туда, где их ждало новое испытание. Несложно было догадаться, что к месту кораблекрушений стекаются убыхи, влекомые жаждой крови и надеждой на богатую поживу.
* Во избежание упрёков за песок добавили эту сноску. Пляжи в районе Сочи двести лет назад не были галечными. Даже сто лет назад их вид сильно отличался от современного. Для более полной картины посмотрите пост в нашем блоге под названием «Песчаные пляжи Сочи».
Коста. Севастополь, 14 июня 1838 года.
Нет, меня точно приложило по голове кофель-нагелем, и я брежу. Кем меня посчитал прославленный адмирал? Начальником команды морских спасателей? Что значит «спаси моих моряков»⁈ Не нашли никого лучше в этакой толпе?
В кабинете адмирала, и вправду, было тесно. В глазах рябило от золотых эполет и шитья на высоких воротниках и обшлагах. Сплошь контр-адмиралы и каперанги. В это представительное собрание затесались совсем еще молодые, но такие узнаваемые Корнилов и Нахимов. Лица у всех были взволнованными. Явно, случилось нечто экстраординарное.
Лазарев хмыкнул, мгновенно считав мою растерянность, и решил меня добить окончательно.
— Ты, поручик, должен защитить мой флот!
Я закашлялся, поперхнувшись слюной. Сконфузился окончательно.
— Он не понимает, Михаил Петрович! — отлип от стенки старый знакомый, старина Эсмонт, который, насколько я слышал, командовал ныне Дунайской флотилией. Зачем он прибыл в Севастополь?
— Контр-адмирал тебя расхвалил, — кивнув на Эсмонта, молвил Лазарев. — Мол, ты на Кавказе как рыба в воде. Лучший лазутчик. Спаситель барона Торнау. Правду сказал?
— Не мне себе давать оценку, — ответил я, с трудом решившись раскрыть рот.
— Скромный, — снова хмыкнул адмирал. — Самуил Андреевич, введи его в курс дела.
Эсмонт откашлялся.
— Случилась большая трагедия, Константин Спиридонович! В ночь с 30 на 31 мая у берегов Кавказа разразилась невиданная буря. Много кораблей погибло. А также хороших моряков — матросов и офицеров.
Мне не составило труда придать лицу искреннее выражение сочувствия. Хоть мои отношения с черноморцами были подчас весьма непростыми, но дело они свое знали. И рисковали не меньше меня. Слова Эсмонта — тому подтверждение.
— Корабли и погибшие моряки — это полбеды. Корабли восстановим. Раненых вылечим. Мертвым воздадим почести. Настоящая беда пришла позже. Когда люди спасались, на них набросились горцы. И многие попали в плен.
В темном туннеле, в который меня закинули слова Лазарева, забрезжил лучик света. Я начал понимать, что от меня понадобилось прославленному флотоводцу.
— Флот — это не корабли! — резко, как отрубил, вклинился адмирал в рассказ Эсмонта. — Флот — это прежде всего люди. Любой юнга, даже сопляк — это флот! Любой матрос — это флот! Лейтенант, кавторанг, контр-адмирал — это флот! Каждый, кто служит под моим началом — это Черноморский флот. Видишь кулак? — грозно спросил меня Лазарев, показав мне крепко сжатую пятерню. — Отруби любой палец — и все! Инвалид! Так и с моими людьми! За каждого отвечаю. Каждый мне дорог, как сын. Торнау спас? Теперь моих вытащи! Спасешь одного — спасешь флот! Спасешь всех — я твой должник! Ну, что молчишь⁈ — он возвысил голос, заставив всех вздрогнуть.
Его глаза метали молнии. Казалось, он с трудом сдерживал ярость. По всему чувствовалось, что он с трудом сохраняет самообладание. Невероятно тяжело адмиралу пережить гибель целой эскадры.
— Ваше превосходительство! Правильно ли я понимаю? Вы хотите, чтобы я отправился в Черкесию и вступил в переговоры с горцами о выкупе?
— Правильно понимаешь, — кивнул довольно адмирал, словно я уже согласился. — Признаться, больше и некому договариваться. Моряки попали в плен там, где еще не завязались отношения с местными. Туапсе и Соча. Там еще бои не стихли. С начальниками крепостей горцы говорить не станут. Нужно изнутри найти к ним подход. Смекаешь, отчего на тебя пал выбор?
— Осмелюсь доложить господину адмиралу, — как можно более нейтрально ответил я. — Обстоятельства моего отъезда из Черкесии в конце прошлого года нельзя назвать безопасными для возвращения.
— Цену себе набиваешь? — ощерился адмирал. — Вечно у вас, греков, так. Ну, и в чем твой интерес? Что хочешь взамен?
— Ваше превосходительство! — раздался знакомый голос.
«Вах! Это же Коля Проскурин!» — удивился я.
— Что там у тебя, штабс-капитан? Докладывай по существу!
Из-за контр-адмиральских спин Лазаревского окружения вынырнул штабс-капитан собственной персоной.
«Он-то что здесь забыл?» — не мог не удивиться я. Происходящее в кабинете напрягало все больше и больше.
— Осмелюсь доложить господину адмиралу, — повторил Николай мою формулу обращения, — что поручик Варваци вернулся в Крым на захваченной им турецкой кочерме.
— Эка невидаль! Кочермами нас не удивишь! — послышались общие смешки.
— Захватил он контрабандиста практически в одиночку с небольшим отрядом своих людей. А перед тем уничтожил матерого врага и английского агента, перехватив груз опаснейшего оружия.
— Да он смельчак, каких поискать! — удивился Лазарев. — Уже наградили? Орден на груди за то дело? — спросил он меня.
— Никак нет! За другие отличия.
— Непорядок! Лично напишу Раевскому, чтоб представил тебя к очередной награде!
Все понятно. Сначала порычал. Теперь орден пообещал. Знал бы он про то, как все вышло в Стамбуле. Ужо, царь-батюшка разгневается — да как даст мне по шапке!
— Я лишь три месяца, как вернулся из Петербурга, где Государь лично наградил меня по-царски, — признался я, не раскрывая своих опасений.
— За Торнау? — заинтересовался Лазарев.
Я кивнул.
— Дозволю себе добавить, что операцию по спасению поручика я готовил не один. И много пришлось крови пролить, прежде чем все сладилось.
— Нету у нас времени, Константин Спиридонович! — вмешался Эсмонт. — Быстро нужно действовать, пока моряки еще живы. Кто знает, что с ними горцы вытворят⁈
— Без плана кидаться в бой — непорядок! — тут же откликнулся Лазарев. — Ты вот что, штабс-капитан… Забирай своего протеже, садитесь в кабинете у Эсмонта и думайте! Крепко думайте! Найдите мне решение! Как договоритесь — сразу ко мне на доклад!
— Слушаюсь!
Я покорно потащился за Эсмонтом и Проскуриным. Лазарев был настроен решительно. И ему сейчас явно было не до уговоров скромного и пугливого меня. Не успели мы покинуть кабинет, он продолжил совещание со своими старшими офицерами. Как я услышал, покидая собрание, на очереди было обсуждение вопроса, как обеспечить спасшиеся команды минимальным набором вещей.
— Дожили! Мои капитаны и их подчиненные вынуждены обряжаться в армейское и питаться из солдатского котелка… — донеслось мне в спину.
— А что ты удивляешься? — пояснил мне Эсмонт, когда я осмелился уточнить у него, что значили последние слова Лазарева. — Такого поражения Черноморский флот еще не знал! Потерян фрегат, корвет, бриг, два тендера, транспорт «Лонжерон». Особенно жалко прекрасный пароход «Язон» и новенькие и отличного качества «Фемистокол» и тендер «Луч». Еще нет полной картины о случившемся в Соче. Постоянно поступают новые данные о потерях. Сколько народу погибло, еще не подсчитано, как и сколько пропало артиллерии. Но выжившие потеряли все, включая личные вещи. Работы непочатый край. Лазарев собрал всех. Вот почему я примчался из Измаила, прихватив по дороге Проскурина из Одессы. Сам понимаешь, как только стало известно, что многих моряков захватили в плен, сразу стали гадать, как их выручать. Вот тут я и вспомнил как про тебя, так и про штабс-капитана, который тебя опекает по поручению де Витта. А тут такой счастливый случай: ты сидишь в карантине и винишко попиваешь со Скарятиным. Можно сказать, под боком. Как бы я упустил такую возможность⁈