— Устрою все в лучшем виде, не извольте волноваться. Денежками вас же снабдили моряки? Да? Вот и отлично. Сколько нужно, столько я и продам по казенной цене. По 10 копеек за пуд!
Кто бы сомневался, что богатенький офицер, владевший 3000 душ в Саратовской губернии, хорошо знал счет деньгам! Но каков честный торг! В четыре раза дороже черкесам соль продают![2]
… Под крепостью Анапа хватало подземелий и катакомб, включая огромную подземную казарму на сорок тысяч человек. Накопали за многовековую историю взлета и падения города. Анапа только за прошедшие полвека выдержала шесть осад русскими, включая четыре успешных штурма и три случая, когда укрепления полностью снесли. Адрианопольский мир поставил точку в истории «зловредной крепости» и лишил турок надежды на возврат Крыма. Начался русский период Анапы. Подземелья превратили в склады и тюрьму.
В эти казематы доставляли задержанных турецких контрабандистов и их пассажиров из числа черкесов. Турок ждал суд, конфискация и направление в военные арестантские роты[3]. С черкесами поступали суровее. Их высылали подальше от Кавказа. Одного князя отправили аж в Финляндию. Потребовалось вмешательство султана, чтобы горцу разрешили вернуться.
Поучительный рассказ Ивана Даниловича, провожавшего меня за решетку, меня не впечатлил. Развод арестантской полуроты на плацу перед входом в тюрьму — откровенно напряг. Мы проходили мимо. Мне показалось, что в строю крепостных арестантов, наряженных в потертые, но целые солдатские мундиры без знаков различия, мелькнуло знакомое лицо.
— Господин штабс-капитан! — спросил я моего спутника. — Кто содержится в этих ротах?
— Кого тут только нет! И солдатики, беглецы и буяны, и разжалованные офицеры, и гражданские, военным судом судимые, и бродяги, и даже турки-контрабандисты. Все они делятся на два разряда. На испытуемых и исправляющихся. Для каждой группы — свои условия содержания под стражей…
— Я думал, контрабандистов в Сибирь ссылают, — перебил я плац-майора.
— Помилуй бог, несчастных! Да кто ж тогда в крепостях будет работать?
— Тут вот какое дело, господин капитан. В строю я увидел турка из экипажа кочермы, которую я перед Рождеством захватил и препроводил в Керчь. Как он мог тут оказаться?
— Случается такое. Наверное, мастеровой хороший. А в Керчи применения ему не нашлось. Если каменщик, точно к нам отослали. Работы у нас непочатый край. Одних стен три с половиной версты с тремя воротами. Главную мечеть перестроили в церковь во имя преподобных Онуфрия Великого и Петра Афонского. Дома европейского вида возводим чиновникам, дабы избавиться от облика малороссийского села.
— Был бы признателен, если отослали бы его от греха подальше. Мне он может составить большую проблему.
— Постараюсь, господин подпоручик. А теперь извольте в камеру! Как просили! — плац-майор захихикал. — Ну, каков анекдот! И ведь не расскажешь никому, как офицер, чье имя на слуху, сам попросился в кутузку! Умора!
Двери с лязгом захлопнулись. Загремел засов. Сюда, в крепостную темницу, не проникал солнечный свет. Лишь тусклый огонек лампадки у иконки на мрачной стене. Настоящий каменный мешок. Его стены словно сомкнулись вокруг меня.
«Ну, что, весельчак. Помнится, шутил насчет „сижу за решеткой…“ со своими греками. Вот и сиди теперь. Вкушай, так сказать, тюремную баланду. Вдыхай стылый воздух подземелья. Опыт — врагу не пожелаешь!»
Я вздохнул и стал устраивать себе постель из набора постельных принадлежностей, которыми меня снабдил любезный хозяин. Хоть в этом мне подфартило. Не хватало еще спать на соломе на холодном камне. Я молился, чтобы плац-майор долго не рассусоливал со сбором вождей.
[1] Отец известной писательницы и мемуаристки Е. В. Зариной-Новиковой. В его доме в Анапе принимали декабристов и Е. А. Арсеньеву с внуком, с М. Ю. Лермонтовым.
[2] С ценами за пуд соли все очень сложно. У вольных торговцев для выкупа пленных соль покупали и по 1.2, и по 1 ₽ серебром. Разница с казенной была огромной из-за государственной монополии и внутренних пошлин (ввозимая на Кавказ из Крыма соль облагалась госпошлиной).
[3] Военные арестантские роты (преобразованы позднее в военно-исправительные роты) — вид уголовного наказания для судимых военным судом за преступления, не наказываемые кнутом. В эти роты отправляли бродяг и даже гражданских, а также лиц привилегированного положения (до 1842 г.). Нечто вроде дисбата советского времени. Арестованные содержались в ротах определенный срок или «навечно». На ночь запирались в тюрьму. Использовались на крепостных и общественных работах. В свободное время занимались строевой подготовкой. Порядки были строжайшие.
Глава 6
Вася. Поти, конец июня-июль 1838 года.
Потийский госпиталь по сравнению с гарнизонным показался Васе чуть ли не «архитектурным попаданцем». Или окном в Париж, в цивилизацию.
Госпиталь был большой. Грамотно устроен. Два толково спланированных корпуса. Один для офицеров и разжалованных, другой для остальных служивых. Баня, госпитальная контора, аптека, кухня. И еще один дополнительный корпус с просторной палатой и двумя туалетами по обеим сторонам. Все строения вместе образовывали своеобразное каре с караульней, во главе которого размещался госпитальный погреб и большой внутренний двор.
Палаты были большими. В каждой была печь, а то и две. В самой большой и вовсе — четыре. Потолки трехметровой высоты. Палаты были довольно светлыми, благодаря огромному количеству окон. Позже Вася от скуки насчитал 67 штук. И размерами окна были отнюдь не маленькие, не бойницы. Отсюда и много солнца. Витамин «Д» как-никак, для пациентов — самое то.
С детства Вася запомнил как-то высказанный его дедом и казавшийся весьма спорным довод о том, что о качестве любого дома, предприятия, вокзала, офиса и прочего следует судить, в первую очередь, по состоянию туалетов. Теперь же после всех мытарств он, наконец, осознал житейскую мудрость своего пращура и был с ним полностью согласен. Теперь и он считал, что туалет — глава всему! Поэтому дал высокую оценку госпиталю не только из-за его размеров и грамотного обустройства. А, прежде всего из-за состояния туалетов. Один был на 4 общих места, а другой был разделён на два помещения по два места в каждом. К ним вели два тамбура, каждый из которых имел свои двери. На всех отхожих местах было оборудовано деревянное сиденье, перед которым имелась ступенька.
«Вот ведь! — подумал Вася. — Простое деревянное сидение! А уже — настоящий цивилизационный скачок!»
Потом обратил внимание на пол. Опять удивился, и даже похвалил про себя строителей.
«Предполагали, наверняка, что из-за местных напастей все палаты будут заполнены засранцами, — тут усмехнулся, — непрерывно извергающими из-за болезней дерьмо в огромном количестве. Вот и обезопасились. Стоки с пола и сидения наклонили. Теперь будет в разы легче все это убирать и сливать в выгребную яму!»
Ну и последней зачетной галочкой туалету послужил высокий вытяжной короб, который способствовал хорошей вентиляции помещения.
«Вполне себе мощная вытяжка! — оценил Вася. — Запах такого количества говна, конечно, ничем не перешибить… (Ну, разве что тонну Шанели пятой вылить). Но, если бы короба не сделали, так часть народу точно от вони померла бы раньше срока!»
На этом все положительные оценки заканчивались. Дальше начинался ад. И не по вине строителей.
Вася прибыл в контору госпиталя. Сдал конверт с сопроводительными бумагами. Получил распределение в палату и отправился знакомиться с теми, кто его вылечит. Армейские лекари по неизвестной причине отсутствовали. Весь медицинский персонал был представлен фельдшером Никоном и «цирульником».
— Госпиталь хоть и большой с виду, но рассчитан-то всего на шестьсот человек! — бухтел и возмущался фельдшер, на котором лежала обязанность навещать больных или, как он выражался, «визитировать». — А тут сейчас знаешь, сколько вас солдат, офицеров, разжалованных?
— Сколько? — Вася примерно представлял, но не хотел отнимать хлеб у говорливого фельдшера.
— За тыщу!!!
Выдав эту цифру, фельдшер уставился на Васю, ожидая и требуя правильной реакции.
— Мать честная! — Вася не подкачал, выкатив глаза и открыв рот.
— Да и это… — Никон заволновался, губы его задрожали. — Ещё… Пустяк!
— Какой же это пустяк⁈
— А я говорю — пустяк! Это еще июль не наступил! Вот в июле мы тут хлебнём! Когда малярийные сюда пачками начнут поступать! Тут, Вася, в июле, поверь мне, живого места не найдешь! Пола не разглядишь! Всюду будут больные лежать. Иной раз не будешь знать, куда ногу поставить, чтобы подойти к кому-нибудь воды дать напиться, или, того хуже, мертвого забрать и в морг отнесть!
Вася горестно покачал головой.
— Вот так вот! — подтвердил цирульник слова коллеги. — Так что, Вася, нас послушай. Что хошь делай, как хошь, но постарайся быстрее отсюда выбраться. Пока тут Вавилон полный не начался! Слягут все, включая лекарей. Останемся я и Никон на всю енту ораву!
Цирульник оказался чуть ли не главным человеком в госпитале. На нем лежало все лечение. Сводилось оно к укрепительной микстуре под названием mixtura roborans, которую солдаты прозвали «рубанцом». И к порошкам того же свойства. Пациенты сами выбирали предпочитаемый вид «лекарства». Зельевар с самым суровым видом проходил по палатам с ведром микстуры и мешком с порошками в бумажных кулечках и покрикивал:
— Не задерживать! Не задерживать! Я тут за всех фельдшеров отдуваюсь по вашей милости!
Удивительное дело: солдаты выздоравливали. И те, кто принимал микстуру. И те, кто выбирал порошок. И даже те, кто тайком от этого плацебо отказывался.
Вася понимал, что Никон, конечно, немного палку перегнул про «некуда ногу будет поставить», но сути дела это сильно не меняло. И совет, данный ему цирульником, был, что называется — в жилу. А, в общем-то, очень ценным советом.
«Нужно рвать когти отсюда. Иначе сгину», — понял он со всей ясностью.