Единственная нормальная дорога вела вдоль моря, по широким пляжам, вполне проездным, если море было спокойно. Иногда приходилось сворачивать, чтобы миновать мыс, перекрывающий путь. Тогда скорость движения совсем падала. Нас нагоняли люди Берзега. Но мне надоело изображать жертву. Выставили арьергард и перестреляли парочку особо ретивых групп.
В Дагомысе нас никто не решился задерживать. Наоборот, ко мне выехал собственной персоной мой старый знакомый Эдик-бей, у которого я отнял свою невесту. Пристроился рядом, не удосужившись даже поздороваться. Проехал с нами метров триста. Когда воины начали переправу через реку, заговорил:
— Что с девушкой?
— С Тамарой? Она, как я тебе и говорил, стала моей женой. Брат не выжил?
— Нет! Я, получается, тебе как бы должен. Мне-то вы жизнь спасли.
— Нет между нами счетов!
— Есть! — упрямец из рода Фабиа был верен себе. — Перед вами едет отряд шапсуга Шамуза. С ним англичанин, Якуб-бей. Они кричат, что ты русский шпион и что каждый должен накормить тебя свинцом. Остерегайся!
— Спасибо за предупреждение!
— Вот теперь мы в расчете, — буркнул Эдик-бей и отъехал в сторону.
Подождал, пока мы все переправимся на другой берег и поехал в свой родовой аул. Видимо, тот, в котором он прежде жил на границе с Абхазией, приказал долго жить.
— Цекери! — окликнул я своего юного падавана. — Какой прием нас ожидает в твоей долине?
— Смотря с кем столкнемся.
— Думаешь, твои враги нас поджидают?
— Не знаю, — растерялся парень. — Род Пшикуи тебя ждет с распростертыми объятиями.
— Можем как-то незаметно проскочить до Аше?
— Зачем? — удивился Цекери.
— Плохое предчувствие!
Предчувствие — правильнее сказать, предупреждение Эдик-бея о мистере Белле — меня не подвело. У отряда начались новые неприятности, как только мы переправились через реку Шахе и были вынуждены убраться с побережья. На ближних подступах к долине Вайа мы столкнулись с организованными засадами. Не убыхов. Шапсугов. Вернее, людей одного с Цекери племени гоайе. Они открыли по нам огонь из-за деревьев.
— Это люди из рода Косебич! — Цекери чуть не плакал, не решаясь направить ружье в сторону соплеменников. Он и Курчок-Али отчаянно прикрывали своими телами Кочениссу.
Трещали выстрелы. Крики и стоны наполнили ущелье. Нам не хватало пространства, чтобы развернуть кавалерию. Из-за сложного рельефа все наше преимущество в дальнобойности штуцеров оказалось утеряно. Мы ввязались в тягомотную перестрелку, в вязкую стычку, грозившую потерей темпа и ударом в спину разозленных убыхов.
— Нужно обойти засаду по верху ущелья и зажать ее на склоне, — подсказал решение Башибузук.
— Действуй! — дал я добро, хорошо осознавая, что крови пролилось уже столько, что миром дело не закончится.
Маневр Башибузука принес нам победу. Мы даже захватили пленных, включая их вождя. Их притащили связанными и изрядно помятыми. Оружие у них отобрали и особо не церемонились. Гнали пинками. Больше двух десятков наших людей сложили головы в этом мрачном ущелье.
— Зачем вы напали на нас? — спросил я Косебича, с интересом его разглядывая.
Как-то он не тянул на знаменитого льва Черкесии[3]. Того, о котором при жизни слагали легенды.
— Четыре рода племени гоайе решили, что Пшекуи ведут нас к погибели! Нельзя бросать вызов всей Убыхии и Шапсугии, сотрудничая с хакучами. Твоего аула, Цекери, больше нет. Мы сожгли его, а людей прогнали. А ты, Зелим-бей, не настоящий черкес. Грек из Константинополя и русский шпион! Нам все про тебя рассказал Якуб-бей!
Пшекуи-ок страшно закричал и бросился с кулаками на пленника. Еле его оттащили. Коченисса что-то зашептала ему на ухо, пытаясь успокоить. Курчок-Али поддакивал. Они как-то все сдружились, пока соперничали за сердце девушки.
— Поехали на пепелище. Посмотрим, что уцелело, — предложил Башибузук.
Цекери печально кивнул и стиснул рукоять кинжала, с ненавистью глядя на Косебича.
— Где англичанин? Это он вас надоумил?
— Он уже уехал на север. Тебе его не догнать. Поговорим о выкупе?
— О выкупе⁈ Ты что себе вообразил? Что можно вот так, запросто, стрелять в моих людей, а потом предлагать быков или серебро? Башибузук! Всех перебить!
— Повесим? — осклабился мой кровожадный заместитель.
— Времени нет. Перережьте им глотки!
— Эй, эй, так нельзя! — заволновались люди из рода Косебич.
— Еще как можно! — возразил я и подал пример.
Стряхнув капли крови с кинжала, я успокоил Цекери:
— Ни к чему тебе руки марать. Кто знает, как все сложится. Тебе еще жить в одной долине с родней этих уродов. Еще затеют канлу по своему обыкновению.
Я чувствовал, как медленно, но верно наливаюсь ненавистью. Ничего не мог с собой поделать. Мне хотелось все больше крови. Я мечтал добраться до глотки Белла. Даже хладнокровная казнь напавших на нас шапсугов меня не утолила.
А что еще могло прийти мне в голову при виде сожженного дома Цекери⁈ Что с этими людьми не так⁈ Откуда столько ненависти и жажды насилия⁈ Ведь долина прекрасна. Да, многовато болот, но и вино у местных получается отличное. Кровь и вино — это как-то не соотносилось в моей голове. Вино — это застолье и песни, а не пожарища и слезы сестер и матери Пшекуи-ока.
Они уцелели. Как только мы появились в ауле, который невозможно было узнать, попрятавшиеся люди стали собираться. Сколько таких аулов уже погибло по всей Черкесии⁈ От рук русских солдат и от своих же сородичей. Ужасно! Непереносимо!
Мы хотели устроить здесь перевалочный пункт для людей, чтобы они могли спастись в горной котловине хакучей. Но кто-то решил, что так не пойдет. Страдать — так всем вместе. И нанес нам удар в спину, послушав советов беспринципного англичанина. Как теперь мне создать свой список Шиндлера?
У меня была еще одна печальная новость для Цекери. В крепости Александрия генерал Симборский мне на прощание рассказал в двух словах о планах командования на следующий год. Зачем-то решили устроить в местных болотах новое укрепление. Это означало, что для племени Вайа грядут тяжелые времена.
Потерянный бледный Цекери стоял посреди разгромленного родного двора и не знал, что ему делать. Дым от пожарища разъедал глаза и маскировал слезы отчаяния. Он словно завис над землей в августовском зное, лишенном и подобия ветерка. Сгоревшее ореховое дерево, которое, быть может, посадил прапрадед Пшекуи-ока, с немым укором роняло черные скрученные листья и недозревшие плоды в зеленой кожуре, полопавшейся от жара. Трупы домашней птицы, разбитые кувшины и прочая утварь, сломанная надочажная цепь — все пропало, включая урожай на истоптанных огородах! Роду Пшекуи предстояло все начинать с нуля. Или бежать. Спасаться у хакучей.
А еще Коченисса! За ней ухаживал молодой и гордый глава рода, в мгновение ока превратившийся в изгоя в родной долине. Неожиданный зигзаг выписала его судьба. Как бы он не сломался. Сдюжит ли он такой удар?
Мы стояли рядом с Цекери, не решаясь что-либо сказать. И так было понятно, как мы ему сочувствуем. Ждали, пока он чуть придет в себя, когда в его пустых глазах появится первый отблеск возвращения в ужасающую действительность. Он появился. Цекери вздрогнул. Начал оглядываться. Часто задышал.
— Цекери! Цекери! — я поднял руку, призывая его обратить на меня внимание и успокоиться.
Цекери не нужно было ни то, ни другое. Полностью опустошенный, он за долю секунды наполнился гневом и ненавистью, призывавшими его к немедленным действиям, к мести. Цекери зарычал, бросился к коню. Взлетел на него. Мы с Курчок-Али успели побежать наперерез, успели схватить коня за уздцы. Еле-еле удавалось сдерживать порывы сильного животного. Уже ноги начали скользить по земле.
— Прошу тебя, брат, — заговорил первым Курчок-Али.
— Отпусти! — Цекери не хотел слушать. — О чем меня можно просить? Остановиться?
— Цекери! Цекери! — я понимал, что еще немного и наших с Курчок-Али сил не хватит. — Ты знаешь, я никогда тебя ни о чем не умолял. А теперь умоляю. Просто выслушай меня. Просто выслушай. Даю слово, что потом сделаешь то, что посчитаешь нужным. Ни я, ни Курчок-Али тебе препятствовать не будем. Но сначала выслушай!
Мои крики на Цекери подействовали. Он перестал дергать уздечку. «Кабардинец» успокоился. Грозно на нас фыркал, мотая головой. Мы с Курчок-Али бросили поводья.
— Хорошо! — согласился Цекери, спрыгивая с коня. — Я слушаю.
— Давай, присядем, — предложил я.
Присели. Я чуть подождал, пока выровняется дыхание у парня. Бросил короткий взгляд на Кочениссу. Она все поняла, отошла в сторону, чтобы не слышать мужских разговоров.
— Цекери, ты знаешь, как я и Курчок к тебе относимся…
— Как братья, — кивнул Цекери.
— Не совсем.
Парни с удивлением посмотрели на меня. Я улыбнулся.
— Да, для Курчок-Али ты — как брат. Я же не могу тебя назвать братом. Потому что для меня ты, все-таки, почти как сын. Почти. Но — как сын. Ни Курчок-Али, твой брат, ни я, твой, считай, аталык, никогда тебя не бросим, всегда пойдем за тобой. И если ты сейчас решишь сесть на коня, мы поскачем рядом с тобой. Мы поскачем рядом с тобой обязательно. Только я прошу тебя, давай сделаем это чуть погодя. Нам нужно отомстить, а не погибнуть сгоряча, по глупости. Иначе все будет понапрасну. Разве не так?
— Да, ты прав, — согласился Цекери. — Я уже спокоен. Можем двигаться.
— Нет, не можем, — неожиданно мне на помощь пришел Курчок-Али.
Цекери обернулся к нему с немым вопросом в глазах. Я же еще и не смог скрыть своего удивления.
— Зелим-бей прав. Мы не можем рассчитывать только на полыхающий внутри нас огонь, требующий немедленно убить Косебичей за причиненное ими зло. Одного огня мало. Нам нужно действительно остудить головы, придумать и составить такой план, чтобы эта месть точно свершилась и чтобы мы при этом не потеряли свои головы. Особенно, ты, брат мой Цекери. Чтобы ты смог своими глазами увидеть смерть этих шакалов.
Цекери задумался. Соглашаясь, кивнул головой.