Коста. Тифлис-Манглис осень 1838 года.
В течение дня мне еще трижды довелось увидеть такой же взгляд, что и у Катенина, когда я внаглую разжился у него полуимпериалом. Правда взгляд этот — удивленный, даже ошарашенный из-за совершенно неожидаемого действия — всегда сменяла улыбка. В случае с Катениным эта была улыбка человека, который оценил мою дерзость по достоинству: мол, наглец, конечно, но — хорош!
С полуимпериалом я заявился к Мнацакану. В ответ на мою просьбу он сначала дернулся от неожиданности, изобразив Катенина-2, потом сразу догадался, чем могло быть вызвано мое пожелание (хотя, думаю, с подобным он столкнулся впервые в жизни), тут же широко улыбнулся, шутливо погрозил пальцем. Заявил, чтобы я подождал минут пятнадцать-двадцать, пока он сбегает к духоделам. Обещание свое он исполнил.
Через сорок минут после этого, уже с наполненной корзиной в руках, я стоял на заднем дворе нашей гостиницы. Туда вел отдельный вход в «апартаменты» грозы морей и тифлисских кумушек — моего лепшего друга Бахадура. Любовь Тамары к нему была безгранична. Порицая, часто избивая алжирца за его бесконечные адюльтеры, она все равно не устояла, предоставив ему такую комнату. Чтобы он мог втайне от всех удовлетворять свои, как нам с Томой казалось, ненасытные потребности. Поэтому я немного волновался за свой план, боясь, что как раз сейчас Бахадур занимается любовью где-нибудь на стороне. Потом понял, что этого ну никак не может быть. Его обожествление Тамары вообще не знало границ, и он не мог позволить себе в такие тяжелые дни еще и расстраивать грузинскую царицу своими похождениями.
«Дрыхнет, как обычно. Наверняка!» — решил я, поднимаясь по лестнице.
Оказался прав. Храп, децибелами превосходивший шум взлетающего самолета, был тому подтверждением. Тихо постучал, зная еще одну его удивительную особенность: как бы кому ни казалось, что он спит крепко, пушкой не разбудишь, а храп вводил в такое заблуждение, Бахадур при малейшем шуме тут же просыпался. Алжирец встал, открыл дверь. Обомлел, обрадовался. Я, следуя инерции нормального «сидельца», приложил палец к губам, призывая немого не шуметь! Бахадур взглянул с укоризной. Я прошмыгнул в комнату. Пират заметил корзину. Изобразил Катенина-3. Потом, как и Мнацакан, сразу догадался, к чему мне такой невиданный реквизит. Улыбнулся.
— Письмо? — спросил я сразу.
Бахадур тут же достал его из-за пазухи. Вручил мне уже изрядно помятый конверт.
— Ты не мог не спать с ним? — я не удержался. — Посмотри, во что превратил?
Бахадур лишь пожал плечами.
— Чего не отправил?
Бахадур удивился.
— Ты же в тюрьме⁈ Мало ли.
— Молодец!
Потом наскоро, небрежно скомкал письмо, положил в карман. Бахадур возмутился. Справедливо. Только что же получил от меня нагоняй за неаккуратное обращение.
— Уже не нужно, — успокоил я его.
— Как это? — Бахадура не устраивал такой расклад.
— Все и так решилось. Весной поедем.
— Хорошо!
— Тамара дома?
— Да.
— Как она?
— Глупый вопрос. Как всегда!
— Царица? — улыбнулся я.
Бахадур закатил глаза, что означало: «Бери выше. Богиня!»
— Нужно увести её из дома. На полчасика.
Бахадур не удержался и так же, как Мнацакан, погрозил мне пальцем.
— Давай, давай! — призывал я его к действиям.
— Бахадур! — раздался требовательный голос нашей владычицы, уже подходившей к двери.
Только необходимость быстро спрятаться сдержала меня от того, чтобы не рассмеяться во весь голос. Так мы с пиратом задергались и засуетились, когда услышали голос Тамары. Словно нашкодившие дети при приближении суровой матери. Еле успел лечь на пол за кроватью алжирца, который уже открывал дверь.
— Ты чего такой взъерошенный?
Даже не видя мою грузинку, я представлял сейчас её взгляд, сверливший растерянного Бахадура.
— Да? — Тамара, все еще подозревая, переспросила в ответ на видимо чересчур торопливую жестикуляцию пирата.
— Ну, ладно! – Тамара поверила. — Собирайся… Как куда⁈
«Идиот! — я не удержался, кляня Бахадура. — Нашёл время спрашивать. Руки в ноги и побежал!»
— В тюрьму! Косту надо навестить. Покормить. Если пустят, конечно, — вздохнула моя грузинка.
Бахадур больше вопросов не задавал. Прошлепал к кровати. Начал натягивать сапоги. Не удержался, моргнул мне. Я послал его в ответ подальше. Бахадур хрипнул.
— Что? — испугалась Тома.
— Все в порядке! — успокоил её алжирец. — Пойдем!
Для надежности я полежал еще минут пять. Потом встал. Прихватил корзину. Ну, что ж, как минимум час у меня был на то, чтобы устроить Тамаре обещанный сюрприз.
Всё подготовив, высматривал Тамару через окно. Заметил издалека. Она практически бежала. Бахадур поспешал за ней с небольшой корзинкой в руках. Ну, понятно. Пришла в тюрьму, а там сообщили, что ейного благоверного прям вот с утреца и отпустили. Она и помчалась обратно.
«Девочка моя! Что же ты? Взяла бы коляску какую! Ох, горяча! Даже не подумала. Ждать не могла. Сразу припустила!» — любовался я своей женой.
Потом отошел от окна. Встал так, чтобы видеть вход, но, чтобы при этом меня не было видно.
— Коста! — Тамара широко распахнула дверь.
Вбежала, уже изрядно запыхавшись. Но с улыбкой на лице. Остановилась, оглядываясь. Бросила взгляд на лестницу. Увидела. Не удержалась.
— Ааааа! — слов не нашлось, только восторженный вдох.
Тут уже, наконец, подоспел и Бахадур. Запыхался еще больше Тамары. Тоже увидел творение моих рук. Зацокал от восхищения. Тамара оглянулась на него. Он улыбнулся, кивнул ей.
— Иди!
И Тамара пошла по усыпанной разноцветными лепестками роз тропке, ведущей в нашу спальню. Потом побежала. Потревоженные её ножками и платьем лепестки резко взмывали вверх, чтобы потом плавно парить, заполняя пространство первого этажа. Бахадур остался стоять на месте. Наблюдая за любимицей, не удержался, всхлипнул, сдерживая слезы, и не обратил внимания на лепесток, приземлившийся на его голову. Один из многих, приобретенных у духоделов-парфюмеров.
Тамара вбежала в спальню. Опять ахнула, когда увидела кровать, всю покрытую лепестками.
— Коста!
Я держался. Не выходил из укрытия.
— Где ты, паршивец? — Тамара оглядывала комнату.
Я держался.
— Ну, хорошо! — усмехнулась жена.
«Что она задумала? — я заволновался, зная, что такая усмешка — первый признак готовящегося мне шаха и мата. — Вот же зараза!»
Я выдохнул.
«Нет, ну можно быть таким наивным, а? Сколько раз уже нарывался? Ну, уже пора смириться и признать, что мне никогда не переиграть эту грузинскую фифу».
Тамара просто стала раздеваться. Словно обученная в лучшем стрип-клубе мира, она делала это так, что я уже с трудом держался, пытаясь не выдать себя. Вот уже нет на ней платья. Вот уже обнажилась по пояс. Вот уже…
Тамара улеглась посередине кровати на бочок, положив ручку под голову.
— Ну? — только и промурлыкала. — Считаю до трёх!
Я сдался на раз.
…Через пару часов мы никак не могли перестать смеяться, оглядывая друг друга. Тысячи лепестков — конечно, романтика. Но два часа беспрерывных занятий любовью, когда мы оба уже были мокрые с ног до головы… Так что, почти все эти лепестки прилипли и теперь красовались на наших телах, практически заменив одежду. Образно говоря, на нас не было живого места. Я и Тамара сейчас представляли собой своеобразную живую инсталляцию. Я начал отдирать лепестки…
— Замучаешься! — усмехнулась Тома. — Полежи. Обсохнем, сами спадут. Иди ко мне.
Я прижался к женушке. Обнялись. Замерли.
— Спасибо, любимый! — произнесла Тамара, целуя меня в макушку. — Исполнил обещание. Показал облако из роз! И ложе застелил лепестками.
— Все для тебя, любимая.
Снизу донесся какой-то неясный шум. Я приподнял голову. Прислушался.
— Слышишь? — спросил Тамару.
— Да.
— Рабочие или Бахадур, наверное, — решил я и готов был уже опять зарыться в женушке.
Но прежде глубоко вздохнул. И… Опять вскочил. И записал себя в Катенина-4, бросив удивленный взгляд на Тамару. Она улыбалась такой знакомой мне улыбкой лисы.
— Мне кажется, или это пахнет жареной бараниной?
— Тебе не кажется, — веселилась супруга. — Пахнет жареной бараниной.
— Но так может пахнуть только баранина из-под рук Микри?
— Умный муж!
— Ты шутишь? Издеваешься?
— Нет!
— Тома! Как? Когда? — я растерялся.
— Еще три дня назад. Сейчас готовимся к визиту четы Тамамшевых. Я им обещала первую дегустацию Адашиной стряпни.
— Почему ты молчала?
— А было до этого?
— А где они…?
— У наших немцев. Как раз обустраивались. Без спешки. Все, подъем!
— Уви, мой женераль!
Жена прыснула от моей смеси нижегородского с французским.
Мы оба встали на кровати. Тамара посмотрела на меня. Начала тихо дуть, сгоняя лепестки. Я стал делать то же самое. Тамара рассмеялась. Подняла руки, стала медленно поворачиваться, чтобы я смог сдуть лепестки со всего её прекрасного тела.
— Я пока не понимаю, где мы их устроим в гостинице, — супруга вернула деловой тон.
— Здесь, — ответил я, примерив на себя подобие улыбки жены-лисы.
— А мы⁈
О, е! Добился-таки я вожделенного шаха своей женушке. Сейчас мат поставлю!
— Ну, это тебе решать! — с ковбойской ухмылкой ответил я. — Пойдем с тобой, милая, в Канцелярию Главноуправляющего гражданскими делами на Кавказе.
— Для чего?
— Там ты ткнёшь своим пальчиком в дом, который тебе по нраву из Императорского резерва.
— Коста!
— Ну все, все! Ты тоже хороша! Даже не спросила, что и как со мной было в тюрьме!
— Я знала, что все будет хорошо! — пожала плечами царственная особа. — А потом, разве ты предпочел бы, чтобы я расспрашивала или чтобы я любила тебя?
«Э. Э. Э! — я забеспокоился. — Сейчас опять вывернется, зараза! Так я мата не поставлю!»
— И? — Тамара ждала ответа.
— Конечно, чтобы любила!