— А вдруг вы сбегёте? А отлить приспичит? — заканючил Фома.
Вася сердито зыркнул. Урманцев со вздохом отдал свое ружье Ереме и полез на дерево.
— Ты! — привлек Вася внимание Илешева, с интересом гадавшего, залезет напарник на дерево или сверзится. — Я сейчас займу позицию. Завалишь меня листвой. Но немного. Потом пройдешь вперед шагов пятьдесят и посмотришь внимательно со стороны: видно меня или нет?
— Пятьдесят — это сколько? — тихо спросил Ерема.
— Полста, — вздохнул Вася.
— Так бы и сказал. Ишь, математик! — обиделся Илешев.
Милов устроился поудобнее в небольшой ложбинке. Наметил себе пути отхода на запасную позицию. Определил сектор обстрела. Подгреб немного листьев. Илешев добавил.
Не услышав предупредительного сигнала от Фомы и надеясь, что тот уже бдит за округой, отправил Ерему выполнять задание. Когда он вернулся и подтвердил, что все в норме, приказал ему следить за тылами.
Потянулись минуты ожидания, постепенно складывающиеся в часы. Лес жил своей жизнью, не обращая внимания на секрет куринцев. Вокруг было тихо. Лишь временами мелкое зверье пробегало по своим делам. Клонило в сон, но Вася мужественно держался.
Не зря!
Ближе к полудню послышались посторонние шорохи. Потом — шаги. Тихие, но не сказать, что осторожные.
«Расслабились гололобые, — удовлетворённо подумал Вася. — Ну, ничего. Мы это исправим!»
Он подпустил группу из трех чеченцев метров на семьдесят, поскольку в трофейной винтовке не был уверен. Он ее, конечно, пристрелял. Освоил быструю перезарядку. Но еще не привык к ней.
Лесную тишину разорвал громкий выстрел. Один из чеченцев рухнул как куль. Вася тут же перекатился, чтобы сменить позицию. Старую выдавал предательский дымок.
Напрасное телодвижение. Чеченцы, хоть и застигнутые врасплох, тут же подхватили раненого товарища и отошли вглубь леса. Скрылись за деревьями, словно лесные духи, страшилки Фомы, в своих темных рваных черкесках.
Вася их преследовать не стал. Уверенности в напарниках не было ни на йоту. Выждав с полчасика, унтер приказал сворачиваться и осторожно отступать.
Добрались до лесной опушки. Дождались темноты. Лишь тогда крадучись вернулись в крепость.
— Ну, как? — встретил их вопросом Лосев.
Он ожидал возвращения группы на валах тет-де-пона, охранявшего мост через Сунджу.
— Один есть! — гордо ответил Вася и показал ружье, на прикладе которого красовалась одна зарубка. Он ее нацарапал, пока ждали сумерек.
Полковник Пулло в Васин успех не поверил.
— Будто я не знаю, как надо рапорт составлять! — осадил он радостного Лосева. — Вас хлебом не корми, дай егерей обскакать!
Унтер-офицер Девяткин пожал плечами: больно надо!
— Вы мне доказательства принесите, что чечена подстрелили! Тогда награда вам и выпадет!
— Не за награду головой рисковали! — обиделся Вася.
— Ружье, каких свет не видывал, хочешь?
— Кто бы не хотел, Вашвысьбродь⁈
— Ну, так старайся! В Червленую притащил двух мертвяков? О! Кстати! А где их оружие?
— Казакам уже продал! — соврал Вася командиру.
— Это ты зря! Я б тебя по-царски наградил за хорошие клинки!
«Ага-ага! Наградил бы! Чаркой водки и куском пирога с барского стола!»
— Притащи мне если не труп, то оружие. Тогда поверю!
Вася «поверил». Мотивы полковника ему были ясны.
«Вот же хитрый грек! Хочет и конфетку съесть, и на шею сесть! Может, Ваху попросить какое-нибудь ржавье притаранить?»
Был у Васи в детстве случай. Поручил ему дед избавить огород от лопухов. Обещал по меньшей мере «дом в Чикаго», если куча сорняков выйдет аки небоскреб. Юный «натуралист» оказался парнем не промах. Нарвал за баней лопухов из тех, что погуще и повыше. И заслужил благодарность от высшего семейного командования. Вместо награды — порку теми же лопухами, когда афера вскрылась. Но сам метод потом не раз выручал в армейской жизни.
«Не! Ну его на фиг! Тут лопухами по заднице дело не ограничится», — решил унтер и снова отправился в лес.
По договоренности с Лосевым он стал тасовать команды. Каждый раз брал нового бойца. И проверял его на профпригодность к самостоятельному поиску. Кого-то отсеивал. Кого-то брал на заметку.
Вскоре слух о его успехах пошел гулять по крепости. Хоть ни одного кинжала из леса пока не принесли, напарники наперебой расписывали Васины подвиги. Даже егеря прониклись. Потеряв ранеными в лесных схватках пятерых, пришли просить конкурирующую фирму в лице Милова о экспресс-курсах диверсанта.
Действовать решили через фельдфебелей. Накрыли поляну в доме Парфена Мокиевича. Пригласили Васю. Отнеслись к молодому унтеру со всем уважением.
— Ты, видать, Девяткин, пока на черноморском побережье служил, поднабрался азов у пластунов. Ходят слухи про таких лихачей-казаков. Хуч нам покажи свою науку!
Вася про пластунов что-то слышал. Лазутчики. Ножами владеют мастерски.
— Не, рябята! Моя метода другая! Стрельнул — и слинял! А пластуны норовят горло вскрыть супостату!
— Нам твоя метода дюже по сердцу! Бери, мил человек, в свою группу, как в лес пойдешь, одного егеря и одного карабинера! Мы в долгу не останемся! Найдем, чем уважить!
— С Лосевым договаривайтесь! — подсказал Вася решение.
За поручиком не заржавело. Егеря стали постоянными участниками Васиной группы.
Коста. Лондон, апрель по н. ст., 1839 года[1].
Сойдя на английский берег в Портсмуте по мокрым доскам, все путешественники с «Браилова» с облегчением вздохнули: наконец-то твердая земля. Нас изрядно помотало в Бискайском заливе. Да и Средиземное море ранней весной — то еще «удовольствие»! Фрегату предстоял ремонт в местных доках, капитану — долгие споры с портовыми чиновниками.
Мы спешили. Известия, полученные дипломатами, в Стамбуле вызывали изрядную тревогу. Со дня на день ожидалось вторжение турецких войск в Сирию без объявления войны египетскому паше Мухаммеду-Али. Султан уверовал, что его реформы подготовили страну к решению проблемы непокорного паши. Предсказать исход нового конфликта никто не брался, но всем было ясно: египетский конфликт сразу превратится в общеевропейский и общая архитектура договоров и противовесов претерпит кардинальные изменения.
Первая ласточка — визит турецкого министра иностранных дел Решид-паши в Лондон и его закулисные переговоры с лордом Палмерстоном в ноябре прошлого года. Неизвестно, было ли подписано англо-турецкое соглашение о совместных действиях в случае войны. Выяснить это — одна из задач делегации Кудрявцева. На русского посла Поццо де Борго рассчитывать не приходилось. Он вусмерть разругался с Палмерстоном, жена которого в прошлом была любовницей русского дипломата. Дело шхуны «Виксен» окончательно испортило их отношения. Теперь посол общался лишь с главой кабинета, лордом Мельбурном. Глава кабинета отделывался общими фразами, ссылаясь на незнание малозначимых деталей. В Петербурге росло беспокойство.
Об этих сложных обстоятельствах и тревогах мне поведал Кудрявцев во время долгого перехода из Стамбула до Гибралтара. Он совершенно переменил ко мне свое отношение. Праздник, устроенный в нашу честь экипажем, заставил его задуматься. Мои консультации с Фонтоном и пополнение штата моих «слуг» Фалилеем не остались незамеченными. Письмо царя, которое я все же решил показать, все расставило по своим местам.
— Я смею надеяться, Константин Спиридонович, что вы не оставите нас своей заботой до прибытия Цесаревича. Вашего участия в переговорах не требуются. Дипломаты испокон веку общаются на французском. Но выходы в город… Они пугают. Насколько мне известно, англичане проявляют редкий патриотизм в отношении своего языка. Мы же английским не владеем. Даже прием пищи может оказаться для нас нерешимой проблемой. Не говоря уже о покупках. Говорят, в Лондоне все удивительно дешево![2]
Встретивший нас в порту посольский клерк проводил нас на почтовую станцию к заказанному для нас дилижансу. Пока все пили кофе в ожидании погрузки багажа, я вышел во двор, чтобы выкурить сигару. Меня тронул за рукав какой-то мальчишка. Суконная курточка, забавная шляпа на голове и ботинки на два размера больше. Он сунул мне в руку записку и исчез.
Я оглянулся. Сместился так, чтобы исчезнуть из поля зрения окружающих. Развернул клочок бумажки. Вчитался. Вернее, тщательно изучил, ибо моему взору предстал набор букв и цифр:
«I’ll Be waiting on TCKT by cunak, se, v. i-adv.vii (BM 37, PRL), the day we met, v. i-intr.xxviii»
Слово «кунак» не оставляло сомнений: автор записки мой заклятый друг Эдмонд Спенсер. Но как он узнал о моем прибытии в Лондон⁈
— Подскажите, — спросил я клерка, уже сидя в дилижансе, — в газетах было сообщение о прибытии и составе нашей делегации?
— Конечно! В «Морнинг Кроникл», официальном органе Форин-офис.
Ок, один кусочек пазла встал на место. Теперь осталось понять, что таит в себе зашифрованное послание Эдмонда. И отчего такие предосторожности? Чего опасается кунак? Нужно думать!
Дилижанс несся по плоской равнине Гемпшира и пустошам Суррея. Разделанные как по ниточке поля сменяли дубравы. Качество дорожного покрытия выгодно отличалось от русского.
Хорошее шоссе было далеко не единственным потрясением для гостей из России. Куда более крышесносной была сама английская столица. Заходящие лучи солнца подсветили фантасмагорическую картину. Казалось, город купался в черно-зеленом, а местами — фиолетовом облаке. Знаменитый лондонский смог! Дым из печных труб домов, из заводских труб, торчащих над крышами как символ промышленной революции, из труб доков, складов, тюрем и официальных присутствий смешивался с зловонными испарениями от Темзы. Эта адская смесь опускалась на город, скрывая его роскошь и крайнюю нищету.
— К воздуху Лондона невозможно привыкнуть, — признался клерк. — Даже дома или в конторе порой возникает ощущение, что ты погружен в желтый гороховый кисель, в котором испарения от газа, свечей и ламп, горящих целый день, взболтаны с гарью от каменного угля и миазмами уличных нечистот. Ты с трудом проталкиваешь в легкие эту субстанцию, а, выйдя на улицу, лишаешься вдобавок чувства простра