Куликов проникся. Накрутил Лосева. Виктор Игнатьевич попытался повлиять на Девяткина.
— Вася, я понимаю, что трудно. Но ты уж расстарайся, братец! Я и другим поручу. Хватит им за ручку с тобой бегать. Пора выпускать больше групп.
Сказано-сделано. Группы вышли. И продолжали действовать так, как их научил Вася. Добычи не было. Трудность была не в том, чтобы хабар в крепость доставить. А в том, чтобы его захватить. Трупы или раненых чечены быстро уносили. Преследовать их было опасно.
«Почему, собственно, мы от чеченов бегаем? — задал сам себе Вася давно назревший вопрос. — Боимся? Уже, нет. Не хотим воевать на их территории? Так всяко воюем. Почему издали стреляем? Копируем их тактику. Но они рано или поздно придумают противодействие. Наверняка, среди горцев уже слух пошел, что в грозненских лесах стало опасно».
Милов как в воду глядел. Через день одна группа не вернулась из леса. Собрали поисковую партию. В составе полуроты она выдвинулась к опушке, но даже до нее идти не потребовалось. Нашлись несчастные. Троих охотников перебили еще на подходе. Нарвались на засаду. Тела обнаружились в кустарнике с многочисленными ранениями. Чеченцы буквально их изрешетили пулями.
Все с надеждой смотрели на Васю. Вслух не говорили, но просьба читалась в глазах: «выручай!»
— Фома, Ерема! Мухой метнулись в роту и принесли сюда сверток, который я приготовил к завтрашнему выходу.
Напарники послушно побежали в крепость, получив разрешение Лосева.
— Что задумал, Василий? — с тревогой спросил поручик.
— Урок гололобым преподать!
— Как будешь действовать?
— Как вещички мои принесут, сделаем притворную вылазку полуротой в лес. Потом вы отойдете, а мы останемся. Затаимся. Дождемся ночи. И подловим чеченов, когда они на рассвете будут выдвигаться к опушке.
— Опасно! Что если их будет много?
— Пятеркой действовали, Вашбродь. Я следы посмотрел.
— Обычно зимой на воровской промысел бегают самые отчаянные, безлошадные. Те, кто до весны не проживет без добычи. Бойцы из них так себе. От отчаяния лезут. Но засада… Это звери посерьезнее. По их виду сразу и не поймешь — в таком же рванье бегают, что и беднота. Выдает их лишь оружие и воинская сноровка. Видимо, такие и пришли. Им не баранта нужна и не пленный на выкуп. Месть — вот что ими движет! Уверен в своих силах?
— Уверен! Есть у меня для них сюрпризец!
… Ночью оказалось несложно вычислить место лежки хищников. Их костер выдал. Вернее, запах дыма. Вася с напарниками осторожно пробирался по лесу. Фома и Ерема двигались чуть ли не на карачках, разгребая перед собой сухостой. Милов скользил впереди, показывая направление. Чувяки от Вахи удивительно ловко подходили для бесшумной ходьбы. В папахе и бурке — еще одном подгоне от кунака — унтера было не отличить от горца. Винтовка висела на плече. В руках он сжимал штык и свой горлорез. По его задумке, все должно было обойтись без стрельбы.
У костра, завернувшись в бурки спали четверо. Пятый клевал носом, но периодически поднимал голову, прислушиваясь. Иногда подкидывал в скромный костерчик немного веток. Насторожен не был: урусы по ночам по лесу не шастали.
Неосторожность его и сгубила. Вася подполз к нему вплотную. Повалил на землю, зажимая рот. И поставленным ударом ножа отправил бородача в райские кущи, в общество сладких юных дев.
Никто не проснулся.
Унтер сместился к ближайшему спящему. Прижал голову к земле и проткнул штыком мозг через ухо. И так с каждым.
Лишь с последним вышла накладка. Что-то его обеспокоило. Он приподнял голову. Увидел человека в бурке и папахе. Спокойно его окликнул. И захрипел, прижимая окладистую бороду к странной железке, что торчала у него из горла. Вася более сторожиться не стал. Метнул подарок Бахадура точно в цель. На хрипы и стоны смертельно раненого чеченца реагировать было некому.
Милов громко свистнул.
К полянке с костром осторожно приблизились Илешев с Урманцевым, держа ружья наперевес. Они в полном ошеломлении разглядывали страшную композицию из пяти тел. На трех не было и кровинки. Ерема перекрестился.
— Раздевайте их до исподнего, — приказал Вася.
— Зачем? — свистящим шепотом спросил татарин, широко распахнув немного раскосые глаза.
— Пригодится! — загадочно ответил отчаянный унтер, очищавший свои ножи и штык о полу грязного бешмета убиенного им чеченца.
… Вася с грохотом свалил пять кинжалов и несколько плетей на стол в кабинете Пулло. Полковник присвистнул. Перебрал сталь в крепких, черной кожи ножнах с серебряными наконечниками. Полюбовался скромной красотой длинного, не имеющего дол лезвия камы, напоминавшей скорее гладиус, чем кинжал[1]. Погладил пальцем отполированный турий рог, служивший рукоятью.
— Небогатые кинжалы. Владельцы зякат не хотели платить.
—?
— Не знаешь? — удивился полковник. — Как в горах мюридизм утвердился, там принято вести себя скромно. И если кинжал носишь в серебряных ножнах, изволь заплатить налог в пользу бедных. Так что кинжалы твои недорогого стоят. Но все равно! Заслужил! Вот тебе серебряный рубль!
Вася изобразил крайнюю степень радости, про себя чертыхаясь. Он уже знал, что за скромный на вид кинжал могли отдать скакуна или десяток овец. Когда предложил Вахе отдариться за бурку и папаху, тот замахал руками: мол, сам тебе еще должен остался.
— Я тебе еще подарок обещал! Не бойся, не забыл. Прошка! — позвал полковник денщика. — Тащи штуцеры!
Прошка принес две необычные винтовки. Замки не кремневые, а капсюльные. Внутри ствола первой две прорези. Вторая и вовсе была необычной, двуствольной. Под стволом с нарезкой был еще один — гладкий. Справа на ложе крепился деревянный шомпол. Слева — штык кинжального типа, похожий на Васин горлорез. С небольшой гардой и круглой прямой рукоятью.
— Литтихский штуцер, — пояснил Пулло, показывая первую винтовку. — В полку таких всего несколько штук. В Петербурге все никак не решат, закупить для войск такую прелесть или нет. Дали нам на пробу несколько экземпляров, но мы их бережем. А ну как сломает дурачье деревенское! Так и лежат в цейхгаузе без толку. Думаю, охотникам они в самый раз!
— А второй? — возбужденно спросил Вася, не отрывая взгляда от двустволки.
— Это, унтер, доложу я тебе — уникум! Привезли мне из-за границы в подарок в начале года. Опытный образец. Верхний ствол, как у обычного штуцера, для пуль с ушками. А нижний жеребьем стреляет.
Милов понял, что речь шла про ружейную картечь. Вот же «вундерваффе»! В ближнем бою незаменимая вещь! Еще и штык в придачу! С таким оружием ни к чему пластуна из себя изображать. Бах-бах — и в дамки!
— Вижу, влюбился ты в двустволку с первого взгляда! Немудрено! Держи и пользуйся. Но!… Головой за штуцер отвечаешь! Посеешь — лучше в полк не возвращайся! Не посмотрю на твой крест. Шкуру спущу!
Вася аккуратно принял винтовку. Прижал к груди.
— Ваше высокоблагородие, господин полковник! — гаркнул во всю силу легких. — Не извольте беспокоиться! Не подведу!
— Молодец! Хвалю за усердие! И жду новой добычи! Понял⁈ — Пулло окинул довольным взглядом Васино подношение. Его взгляд зацепился за плетку с серебряной оправой. — Постой-ка! А кони? Кони где⁈
— Не могу знать, Ваше высокоблагородие, господин полковник! — снова проорал унтер и тише добавил. — Мы, как супостатов порешили и все с них сняли, сразу в крепость рванули от греха подальше.
— Нет, так дело не пойдет! Коль плеть есть, и кони должны быть. Прошка! Быстро зови ко мне казачьего хорунжего! Поскачем искать скакунов! Это ж такое богатство! Девяткин! К коню приучен? Или в седле мотыляешься, как говно в проруби?
— Приучен, Вашество! — с весомой долей подхалимажа рявкнул унтер Девяткин, производя полковника в генералы.
Пулло замечаний делать не стал.
— Добре! Поедешь с нами! Покажешь дорогу!
«Ох, грехи мои тяжкие! Зачем я только плети притащил⁈ И так ночь не спамши. Провозимся теперь до вечера! Или, того гляди, на пулю чеченскую нарвемся», — запричитал про себя Вася.
Он вышел на крепостной плац вслед за полковником.
Его окликнули:
— Василий! Девяткин!
Милов обернулся.
К нему быстрым шагом приближался Дорохов в казачьем мундире.
' Он-то откуда тут взялся⁈' — удивился унтер.
Доложившись полковнику, Руфим подхватил Васю под локоть. Отвел в сторону.
— Что, чертушка, скучал по мне⁈ Видишь, прибыл в Грозную, как и обещал. Имею разрешение от генерала Граббе сформировать летучий отряд! Ты-то, небось, скучал тут? Бока пролеживал на нарах да к казачкам в Червленую шастал? А?
— Шастал, Руфин Иванович!
— Ну, ну! Не заливай! Мне уже Лосев все уши прожужжал про твои геройские дела! Ты, оказывается, без меня уже в охотники подался. Опередил, как всегда! Ничего! Мы и вместе шороху наведем! Как, Вася, пойдешь ко мне в отряд?
Вася пожал плечами:
— Как начальство прикажет!
— Мне не откажут! — залихватски сдвинув папаху набок, воскликнул Дорохов.
«Эх, только такой красавицей разжился», — грустно подумал Вася, прижимая к груди штуцер.
Набрался смелости и выпалил:
— Без двустволки не пойду!
Коста. Лондон, Бельгрэвия-Сити, 25–27 апреля по н. ст. 1839 года.
В самом фешенебельном районе Лондона найти книжную лавку труда не составило. Попросил хозяина предоставить мне немного времени, чтобы перевести дух. Он удивился, но возражать не стал. Указал на крохотный столик у двери.
— Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
Я присел. Достал записку. Вспомнил старую кинозаставку из детства. Проговаривал ее вполголоса, пока заново перечитывал послание Спенсера: «Орешек знанья твёрд, но всё же мы не привыкли отступать! Нам расколоть его поможет киножурнал 'Хочу всё знать!»
«I’ll Be waiting on TCKT by cunak, se, v. i-adv.vii (BM 37, PRL), the day we met, v. i-intr.xxviii»
Вначале разделил записку на значимые части — так, как мне это казалось.
«I’ll Be waiting on» и " by cunak" и «the day we met» сразу отбросил. Над этим голову ломать не нужно: «Встретимся в…», «написано кунаком» и «день, когда мы встретились». Тады остаются следующие важные секретные части: