Поручик Милютин, нахлестывая коня, помчался к Граббе доложить о неприятеле. Молодой офицер получил в Чечне пулю в руку, рана заживала паршиво, но он добился разрешения сопровождать отряд и далее.
Граббе долго не раздумывал.
— Разворачивайте отряд в боевой порядок. Мы немедленно атакуем!
Два батальона остались прикрывать вагенбург[2]. Остальные разделились на три колонны. По центру двигались кабардинцы Лабынцова. По бокам куринцы. Слева — отряд генерала Галафеева, справа — полковника Пулло.
Решительность натиска русских обескуражила горцев, засевших в балке. Они поспешно отступили. Следом за ними устремились егеря. Спуск и подъем по крутым, заросшим лесом склонам занял час. Лишь две тропинки петляли между деревьев и камней.
Чтобы прикрыть атакующие войска, вдоль обрыва в ущелье развернули единороги, засыпавшие горцев картечью, и стрелковую цепь, от которой было мало толку. Расстояние до противоположного края было слишком велико для солдатских ружей. Зато Васин штуцер пригодился. Он выцеливал прыгавших у самого гребня горцев и спокойно их отстреливал по одному.
Вскоре рядом с ним собралась группа «фазанов». Принялись наперебой подсказывать ему цели. Спорили на деньги, попадет Вася или нет. Восхищались удачным выстрелом.
— Откуда столь занимательное ружье? — осведомился поручик Хрущев из конно-гренадерского полка.
— Сие есть штуцер, мон шер ами! — снисходительно пояснил поручик Муратов из лейб-гренадеров.
Семеновец подпоручик Рылеев подтвердил.
— Не мешайте делать ставки, господа! — сердито прервал их штаб-ротмистр Евреинов лейб-гвардии Наследника Цесаревича гусарского полка.
Кабардинцы под барабанный бой и дружный крик «ура!» уже карабкались вверх, не обращая внимания на встречный огонь. Их прикрывали деревья. Они тащили на руках два горных орудия. Растерявшиеся горцы, не веря своим глазам, прекратили стрельбу. Им казалось, что происходит невозможное. Настолько крепка была их вера в неприступность позиции, что, когда она разрушилась, они позорно бежали к аулу, оставляя трупы павших. Наибы и мюриды Шамиля не смогли их остановить.
Под прикрытием орудий перебравшиеся через ущелье колонны двинулись на аул. Большое селение, почти городок на возвышенности, который не подготовили к обороне. Горцы пытались закрепиться в каменных саклях, но, испугавшись окружения, продолжали бежать. Штурм с налета вышел как по учебнику. Ворвались в селение на плечах отступающего противника и обнаружили, что атаковать некого.
После четырехчасового боя, включая время на форсирование «оврага», Бурунтай был взят. Неприятель рассеялся по ближайшим балкам. Шамиль исчез в неизвестном направлении. Войска собрались у аула, чтобы под полившим дождем устроить ночную стоянку. Вскоре к ним присоединился Граббе, выбравший для себя пустую каменную саклю.
— Неприятель дурно стрелял сегодня. Сгубила их вера в собственную неприступность. Какие потери, Александр Павлович?
— Пятеро убитых, сорок раненых, двое пропали без вести.
— Недурно! Передайте кабардинцам и куринцам, что я ими доволен! Пусть выделят от батальонов отличившихся в мой караул!
— Как поступим с аулом?
— Предать солдатам и огню! — Граббе посмаковал выскочившую фразу. — Да-да, «предать солдатам и огню» — так и запишу в своем дневнике.
«Фазаны», оставшиеся на противоположном «берегу» ущелья, потянулись к вагенбургу. Зрелище закончилось, можно отпраздновать победу и ни в чем себя не ограничивать: начальство отсутствовало. Вскоре запылали жаркие огни под котлами с пловом. Кахетинское и шампанское полились рекой. Кабардинские князья соревновались, кто лучше угостит гостей.
Вася смотрел на всю эту шоблу с недоумением. Во время неслыханно тяжкой военной страды дико-пиршественный разгул молодых офицеров казался кощунством, насмешкой над смертью. Не демонстрацией презрения к ней, а ребячеством, юношеским вызовом без цели и смысла. Слуги, цирюльники, даже личные врачи… Забитые ненужным барахлом повозки всех мастей, бесчисленные погребцы со столовым серебром, арбы с портером, кахетинским и шампанским… Верблюды, ослы… Не армия, а бродячий цирк-шапито…
Когда до Государя дошли рапорты Граббе и Головина об успехе у Бурунтая, он приказал выдать солдатам, участвовавшим в штурме, по фунту мяса, чарке водки и рублю серебром. Приказ о награждении до войск добрался нескоро, через месяц. К моменту его получения многих кабардинцев и куринцев уже не было в живых.
Коста. Лондон, Букингемский дворец, 10 мая по н. ст. 1839 года.
2 октября 1827 года Николай I пожаловал сыну и наследнику престола почетную должность Атамана всех казачьих войск. Александр с девятилетнего возраста настолько привык к казачьему чекменю, что носил его с удовольствием, в отличие от фрака, который его «стеснял». Это выражение он перенял от батюшки и часто повторял:
— Какое счастье — не стеснять себя фраком!
Для подобного «нестеснения» у Цесаревича было много вицмундиров и мундиров в багаже — для бала, смотра войск, официальных визитов. Он был шефом не только казаков, но и лейб-гвардии гусарского полка, числился в штате кавалергардов. Соответственно, мог носить и пышный гусарский ментик, и скромный, подчеркивающий изящество и благородство, но расшитый серебром колет. Но чаще всего он выбирал генеральский мундир Атаманского Его Императорского Высочества Наследника полка. Темно-синий, почти черный, чекмень туго перетягивался в талии ремнем. Неизменную синюю ленту через плечо и Андреевский орден на грудь. На голову — казачью шапку с высоким белым султаном и красным шлыком.
Этот мундир был особо дорог наследнику престола. В нем он был, когда встретил в театре свою будущую невесту — юную гессен-дармштадскую принцессу, которой до замужества нужно было ждать по малолетству еще два года. Александра это не остановило, как и сомнительное происхождение принцессы Максимилианы Вильгельмины Августы Софии Марии Гессенской.
Юрьевич мне тайно поведал о решительности Цесаревича в вопросе невесты:
— Он написал mama: «Я люблю ее, и я скорее откажусь от трона, чем от нее. Я женюсь только на ней, вот мое решение»! Каково же было мое удивление, когда после первого обеда с Викторией, мой подопечный принялся расточать ей комплименты, когда мы остались наедине. Его высочество влюбчив! Как бы не было беды!
Цесаревич пристально себя разглядывал в зеркале, выискивая несуществующие изъяны, когда мы с Тамарой появились в его гардеробной, чтобы получить одобрение своим нарядам. Александр негромко что-то рассказывал наставнику, но сразу замолчал, стоило нам зайти. Он резко развернулся на каблуках. Громко стуча сапогами по паркету, подошел к нам. Обошел по кругу, внимательно изучая с высоты своего роста.
— Мадам, вы очаровательны в национальном костюме. Какое шитье! Ажиотаж лондонского светского общества вам обеспечен. Что ж до тебя, Константин…
Конечно, моя красная форма горского полуэскадрона свиты Императора наследнику была знакома. Он, вероятно, опасался, что я буду слишком выделяться на фоне его скромного мундира своей вызывающе экзотичной черкеской, кольчугой под ней и шлемом-таджем в руках и могу затмить сияние царственной особы. Еще и ноговицы с чувяками на ногах вместо чулок и башмаков.
— Приказ Его Величества! — поспешил я оправдаться.
— Не думай, — хмыкнул Цесаревич, — что я ревную к тому, что ты станешь королем вечера! Меня смущает твоя обувь!
— Согласно этикету, Ваше высочество, — вмешался Юрьевич, — уланы и казаки танцуют в сапогах и формы бальной не имеют. Горцев приравнивают к казакам.[3]
— Ты не понял, Семен Алексеевич! Полы! Скользкий паркет! У него на ногах мягкие чувяки! Ни разу не видел, чтобы флигель-адъютант Султан Хан-Гирей танцевал, куда бы его ни приглашали!
Ха! Я что, «Сибирского цирюльника» не смотрел⁈ Спасибо Никите Сергеевичу за подсказку!
— Ваше высочество! Позвольте доложить! Натер подошву канифолью!
— О! Голь на выдумку хитра! А ну-ка, покрутись, словно вальсируешь!
Я исполнил несколько па, изобразив проход с несуществующей воображаемой дамой. Считал про себя: раз-два-три…
— Хмм… Вальсируешь ты хуже, чем соображаешь.
— Ваше высочество! Какой великолепный образ мы создадим на балу! — вмешался в мою защиту Юрьевич. — Союз всех родов войск! Армия, казаки и иррегуляры! Полный набор!
— Ну что ж, Бог не выдаст, свинья не съест! Выступаем!
… Этикет королевского бала оказался куда менее строг, чем в России. Дамы позволяли себе темно-бордовые платья, а офицеры не имели специальной бальной формы (grand gala) и явились в парадной. Никаких панталон, лишь брюки с лампасами и кивера с треуголками в руках. Засилье красных мундиров несколько разбавлялось иными цветами, благодаря драгуну, улану, гусару и шотландцу в клетчатом килте и пледе через плечо. Впрочем, бал был домашним, народу было немного, но даже узкий круг приближенных сумел создать затор на узкой лестнице с позолоченными перилами, ведущей в бальные комнаты.
(сбор гостей на той самой узкой лестнице в старом здании Букингемского дворца)
При нашем появлении смолк шум гостей. Замерли веера в руках дам. Все пялились на то, как мы шествуем мимо придворных лакеев, наряженных в черные с золотом ливреи. Не знаю, что более всего поразило нарядную публику — скромный мундир Цесаревича, вызывающий блестящий шлем в моих руках, сочетание эполет с кольчугой или восточная роскошь наряда Тамары. Ее закрытое до горла платье резко контрастировало с разной степени открытости обнаженными плечами статс-дам и фрейлин королевы. Их скромные розы, прикрывающие ложбинку груди, проигрывали яркому шелку «покрова сердца» моей царицы и обилию вышивки серебряными и золотыми нитями. Мнацакан расстарался. Под руководством Мананы Орбелиани, решительно вмешавшейся в подготовку платья Тамары, он создал шедевр. Конечно, злословие столичной ярмарки тщеславия объявит, что это вульгарно и по-азиатски крикливо. Непростительно экзотично! Пренебрежение стилем! Вызов общественной морали! (Хотя тут я, возможно, погорячился). А потом какая-нибудь модница рискнет использовать вышитый длинный кушак — и пошло-поехало! Сразу окажется, что восточный фольклорный элемент в одежде — это стильно и достойно подражания…