лову?
— Прощай, Эдмонд! — я решительно встал с неудобного стула.
— До свидания, мой друг! Дверь моего дома всегда для тебя открыта!
Я покинул пристанище Спенсера с тяжелым сердцем. Не так я представлял нашу встречу! Снова тайны, загадки, недомолвки, шпионские игры. Хватит! Я этим сыт по горло! Конечно, заманчиво упростить себе поиски Белла, но цена неприемлема. Невероятна! Снова сунуть голову в пасть волка? Или льва? Шамиль не мелкий адыгейский князек. Даже Берзег с ним не сравнится. Мощный лидер, проницательный и беспощадный. Нет! В Дагестан или в Чечню я точно не хочу! Ни за какие награды и посулы! Поменять голову Белла на свою — что за нелепица⁈
Пытаясь успокоиться, я решил сосредоточиться на пустячке. Что за кризис в спальне? На что намекнул мне Эдмонд? Почему спальня? Чья спальня? Причем тут королева? Неужели толпа намекала на какие-то, далеко выходящие за рамки служебных отношения между лордом Мельбурном и Викторией? Нет! Чушь! Ей всего двадцать лет, а премьер-министр — шестидесятилетний старик. Ему впору мемуары писать, а королеве флирт и танцы подавай![5] Нужно попросить Тамару навести справки через баронессу Лайзу. Глядишь, и разгадаю эту шараду.
Вернулся к главной теме разговора со Спенсером, когда воссоединился с Бахадуром.
— Ты мусульманин? — спросил алжирца.
Мне как-то раньше не приходил в голову естественный и такой простой вопрос, какую веру он исповедует. Намаз он не творил, от вина не отказывался, а его бывший хозяин, капитан Абдель, отличался редкой веротерпимостью на грани богохульства. Извиняло его лишь пиратское ремесло.
Бахадур глянул на меня так, что и без слов все стало понятно. Я не стал ему тыкать в отступления от магометанских заповедей. Спросил другое:
— Как ты относишься к газавату?
Снова последовал более чем красноречивый жест ребром ладони по горлу.
— Не одобряю убийства из-за веры, — ясно дал мне понять этот закоренелый грешник. — Из-за денег можно. Из мести. Во имя любви. Но за Аллаха? Неправильно.
— А что будет, если англичанин попадет к таким фанатикам?
— Голова с плеч!
— Не сможет договориться? Убедить в своей полезности?
— Враг. Гяур. С гяурами не говорят. Гяуров казнят.
Я призадумался. А понимает ли вообще мистер Спенсер, куда намылился? Быть может, для России его визит к Шамилю не несет никакой угрозы? Холостой выстрел с печальными для здоровья выстрелившего последствиями?
«Или я ищу для себя оправданий, чтобы все ж таки выкупить голову Белла? — мелькнула и пропала предательская мысль. — Нет, мистера занозу-в-заднице стоит поискать самому. Не все еще потеряно. Страховщики! Вот кто мне нужен».
Но со страховыми брокерами я вытянул пустышку. Здание Королевской биржи на Корнхилл, где они обитали, переехав из таверны Ллойда, сгорело в прошлом году. Брокеры рассосались по ближайшим тавернам. Стоило с ними заговорить и упомянуть шхуну «Виксен», мгновенно теряли интерес и сворачивали беседу. Деловые люди, им недосуг заниматься пустыми разговорами.
Вернулись в посольство, чтобы проводить Цесаревича в арендованный особняк. Он был чернее тучи. Что-то не так пошло за обедом у Поццо ди Борго. И я догадывался, о чем шла речь. О его зарождающемся романе с королевой. Не иначе как посол устроил Его Высочеству выволочку!
— Вы слышали про кризис в спальне? — невинно спросил я Юрьевича, когда он освободился.
— Конечно! Лорд Мельбурн подал в отставку из-за недовольства партии тори тем, что королеву окружают леди, исключительно из стана сторонников вигов.
— Отставка из-за такого пустяка⁈
— У этих англичан все не как у людей! — сердито пояснил полковник.
— И что же лорд Мельбурн?
— Королева не приняла его отставку. И состав статс-дам и фрейлин отказалась менять. Во всеуслышание заявила, что ее не интересуют политические взгляды ее компаньонок. Что она не откажется ни от одной из своих леди и оставит их всех.
— Железная воля!
— То-то и оно! — двусмысленно сказал Юрьевич и закатил глаза к потолку.
— Его Высочество, Наследник русского престола, просит поручика Варваци зайти в его кабинет, — торжественно провозгласил неведомо откуда нарисовавшийся лакей.
— Что ему от вас потребовалось? — подозрительно спросил полковник.
— Не схожу, не узнаю.
— Так, ступайте, — сердито напутствовал меня Юрьевич.
Бледный, с заплаканными глазами, Александр мерил шагами свой кабинет. Он с порога меня «загрузил» неофициальным поручением:
— Я не видел Ее Величество уже сутки, но уже скучаю безмерно. Мой друг, попросите вашу жену посетить Букингемский дворец и передать через баронессу Лецен мою записку королеве.
Мне и в голову не пришло ответить отказом. Все — в точности с моим планом. Укрепление отношений между Англией и Россией через возможный брак королевы и наследника русского престола. Я с поклоном принял записку и отправился к Тамаре.
Жена возражать не стала. Я вызвался ее сопроводить. Довез ее до дворца и стал прогуливаться у Мраморной арки[6]. Поджидал, чтобы первым услышать новости и доставить супругу обратно на Белгрейв-Сквер.
— Все плохо! — напрягла меня Тома первой же фразой. — Ответа не будет. У королевы был лорд Мельбурн. Состоялось бурное обсуждение. Завтра королева возвращается в Виндзор, чтобы провести там последние дни пребывания Цесаревича в Лондоне.
О-ля-ля! В историю любви Саши и Вики вмешались мощные силы! Неужели мои планы были развеяны одним взмахом старческой руки?
Для меня все произошло слишком стремительно. Строил планы — и вдруг… Меня будто окатил водой из лужи промчавшийся автомобиль. Обдал с ног до головы и умчался в неизвестном направлении. Оставалось лишь хлопать глазами: что это было, черт возьми? Где же хваленая воля королевы?
… Я был наивен как Д’Артаньян, впервые прибывший в Париж! На следующий день было получено письмо из Петербурга. Его Величество изволили гневаться и топать ногами. Николай отчитал сына за самоуправство и непозволительные наследнику престола фантазии. Ему было приказано в ультимативной форме завершить визит в кратчайшие сроки и покинуть Англию.
Все понятно. Лондон и Петербург посмотрели-посмотрели на возню венценосных деток и… пришли в ужас. Сказали не во всеуслышание, но доходчиво: такой хоккей нам не нужен! В смысле, не нужен столь решительный разворот намеченных курсов. На словах мы остаемся друзьями, но камень за пазухой носим. И ждем любой возможности подставить друг другу ножку. Выглядело это со стороны примерно так: приехали родители с дачи, застали молодежную вечеринку в разгаре — и пинками всех разогнали.
Ладно Лондон — с британцами все ясно! Они из породы таких друзей, что и врагов не нужно. Но Николай? Неужели он не замечает, что мир балансирует на тонкой ножке? Что отношения с Великобританией — это пороховая бочка?[7] Почему же он не видит перспективы в таком изящном и простом решении, как превращение Наследника в принца-консорта? Пожалел усилий, затраченных на его подготовку? Не поверил, что из этого выйдет толк? Или всему виной его упрямство, с которым я имел сомнительную честь познакомиться?
Я был расстроен, Цесаревич — потрясен, раздавлен. На смену ночному томлению, фантазиям и мечтам, обожествлению, ожиданиям встречи, веселью, дурачеству, невинным касаниям, гаданиям, что значит тот или иной жест или взгляд предмета обожания, — словом, всему тому, из чего состоит юношеская влюбленность, — пришли слезы, подавленное настроение, депрессия. Как сомнамбула, наследник русского трона продолжил протокольные мероприятия — без прежнего огонька в глазах, без той пышущей силы молодости и величия, которые приводили в восторг лондонцев, встречавших его овациями, где бы он ни появился. Посетил заседания обеих палат Парламента, поскучал на сессии Королевского суда. Для него уже все было немило, все тяготило. Он считал дни до отъезда.
Но прежде, чем покинуть Лондон, он желал попрощаться с королевой. Пересилил себя и написал официальное письмо лорду Палмерстону, даже не прибегая к моему посредничеству, от которого не было бы никакого толка. Эфемерная связь через Лайзу Лецен растаяла, не успев окрепнуть.
Палмерстон любезно откликнулся. Он согласился все организовать 29 мая. Даже обещал устроить приватную встречу!
— Что мне подарить ей на прощание? — Александр был взволнован, но настроен решительно: он обещал Юрьевичу держать себя в руках и не уронить чести русского престола.
— Трудно сказать, Ваше Высочество! — взволнованно ответил полковник, переживавший за Цесаревича. Как-никак он долгие годы был его воспитателем и оставался преданным другом.
— Подарите ей охотничью собаку! — предложил страстный охотник Толстой.
Отличная идея! Насколько я помнил, английские монархи обожали собак.
— Щенок — то, что нужно! — поддержал я выбор молодого графа. — Но лучше не охотничью, а защитника. Овчарку! И назовите его Казбек! — у меня на языке вертелся другой вариант, хулиганский. Я чуть не брякнул «Севастополь», но вовремя себя пересилил.
— Овчарка? Казбек? Вы хотите, чтобы она, глядя на собаку, вспоминала наше веселье на последнем балу и ваш кавказский танец, который стал его украшением?
— Ну, что вы, Ваше Высочество! Я лишь предвижу, что подобная ассоциация будет дарить королеве воспоминания о счастливейших минутах, проведенных в вашем обществе! О той мимолетной радости, что вы ей подарили!
Все одобрительно загудели.
— Быть по сему! Алёша, займись!
— Буду рад оказать Вам услугу! — Толстой склонил голову в поклоне, едва сдерживая слезы. Ему было жаль разбитых надежд молодого Цесаревича.
[1] Подлинные слова П. Х. Граббе, записанные им в записной книжке 3 августа 1839 года. Интересно, что он все-таки имел в виду: «привязать» сады или людей их создавших? В случае с Граббе ни в чем нельзя быть уверенным.
[2] Графцами или Фельдмаршальским полком назвали ширванцев из-за того, что И. Ф. Паскевич-Эриванский шефствовал над полком.
[3] Мало кто знает, что убийца Лермонтова писал стихи о Кавказской войне и даже пробовал себя в прозе с сюжетом, похожим на «Бэлу» из «Героя нашего времени».