— Что хорошего принесла Грузии Россия? Чиновники воруют, офицеры плохо образованы и думают исключительно о делах службы. Дороги дурны. Постоялые дворы вызывают леденящий душу страх…
— Тебе не приходило в голову, кунак, что тут, на Кавказе, уже треть века не прекращается война. Не будь этих постоянных стычек, набегов, экспедиций, походов — и Грузия была бы совершенно иной.
С этим трудно было спорить. Следы войны были заметны на каждом шагу. Брошенные сожженные аулы, вырубленные сады. Где-то в этих краях погибли мои однополчане, которых изрубили джарцы, внезапно напав из-за деревьев. Их древняя столица, Закаталы, ныне была покорна. Стоявшая в ней крепость стерегла вход в ущелье, откуда приходили воровские партии лезгинов.
Майор Карганов, местный комендант, нас не порадовал.
— Уехали как час ваши ширванцы! Но не быстро идут. Офицеры верхами, а пехота ножками, топ-топ. Понесетесь догонять?
— Нам бы часок отдохнуть! — взмолился я. Долгая дорога от Алазани через вековой лес до предгорий большого Кавказского хребта изрядно нас вымотала.
— Вот и славно! Пошлю казака предупредить, чтобы вас дождались. А пока чаем вас напою.
За самоваром — заварка из китайской бурды, турецкая контрабанда — все разговоры майора свелись к ругани реформ барона Гана:
— Этот сенатор совсем не знает Кавказа. Тут народ простой. Привык все решать из-под сабли. Введение гражданского судопроизводства для местных обернулось бедой. Им не понять все наше крючкотворство, на котором наживаются гражданские чинуши.
— Разве военное управление было лучше?
— Признаюсь, не лучше. Бардака мы развели немало. Но то, что устроил Ган, не лезет ни в какие ворота. Корыстолюбие чиновников вызовет беспорядки. А лишение ханов их владетельных прав и превращение их в непонятных приставов? Как бы не было беды.
«Неужели с таким трудом замиренный край ждут новые потрясения? А как внимательно слушает Спенсер! Аж глазки загорелись. Мотает себе на ус. Так и представляю, как он пишет в своем отчете: правление русских слабо. Шамилю стоит только подтолкнуть Дагестан — и все посыплется!»
К сожалению, мнение Карганова из Закаталы поддержали офицеры Фельдмаршальского полка, когда мы их догнали, все 18 человек, призванных заменить выбывших из строя под Ахульго. И молодой полковник русской службы, султан Елисуйский, склонялся к той же точке зрения. Он принял нас в своем древнем дворце и угостил обедом.
— Два года мы боролись с восстанием в кубинской провинции. Ныне приведены к покорности лезгины. Даже вольные общества долины Самура дали присягу на верность генералу Головину. Его майский поход вышел легким. Не то, что на севере у генерала Граббе. Но эта легкость обманчива. Недаром горцы следят за успехами египетского паши, видя в них торжество исламизма.
В самурском селении со смешным названием Ахты мы встретились с наместником Кавказа. Здесь полным ходом шло строительство крепости. Все пять фасов, соединенных между собой пятью батареями, образовывали куртины, служившие также казармами. Головин придавал укреплению большое значение. Оно должно было стать крайней точкой новой Самурской линии, создаваемой для защиты северного Азербайджана от горских набегов.
Генерал меня узнал.
— Опять что-то натворили, поручик? Эх, молодость, молодость… Но каков удалец, а⁈ — обратился он к офицерам своего штаба. — За один год дважды заслужить недовольство Государя — это надо постараться! Был бы поумнее, уже вышел бы в капитаны и с новым орденом на груди! Гляди, Константин, больше не балуй! Прояви себя под Ахульго! Лично буду ходатайствовать о твоем повышении. Твоих подвигов никто не забыл, не думай. Но не исполнить волю царя никак не могу! Береги себя! Граббе людей не жалеет.
Я покинул Ахты с тяжелым сердцем. Из головы не шло: почему все кому не лень пугают меня генералом Граббе? Что там такого творится под стенами Ахульго?
Безрадостному настроению соответствовали окружающие пейзажи. Таких угрюмых, таких крутых диких гор мне не довелось еще увидеть. Даже Спенсера проняло:
— Это как Кубанские топи наоборот! Столь же гибельные, немыслимые для людей места.
Поход выдался тяжелым. Бесконечные спуски и подъемы, узкие тропы. То и дело приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу. Собирать любой хворост, встреченный на пути, чтобы было из чего разжечь костёр на бивуаке и приготовить горячую пищу. Солдаты выбивались из сил, но шагали бодро, распевая песни. Так и пересекли всю Аварию и прибыли в Хунзах.
В ханском дворце нас принял один из трех правителей Аварии — двадцатилетний прапорщик русской службы, Хаджи-Мурад. Я смотрел на этого юношу, уже успевшего прославить свое имя и добиться высокого положения, и не верил своим глазам. Неужели он тот, о котором писал Лев Толстой и чья голова будет выставлена на всеобщее обозрение в Тифлисе?[2] Как можно было из такого храбреца сделать врага России?
— Против меня интригует Ахмет-хан, недавно вернувшийся из-под Ахульго, — подтвердил мои догадки лучший воин Дагестана. — Хвалился своими успехами. Ждет генеральского чина. А что он сделал такого? Милиция действовала пассивно. Передайте генералу Граббе: нет у русских более верного человека в Аварии, чем я!
Я согласно кивнул. Уж я-то не упущу случая донести до командующего Чеченским отрядом: нужно всеми силами постараться удержать этого джигита в наших рядах. А себе наказал оградить его от контактов со Спенсером. Иначе беды не миновать!
Утром двинулись дальше, в Гимры. Аул поразил толпами горцев со зверскими лицами и в папахах, обтянутых белой тканью — знаком приверженцев мюридизма. На нас смотрели косо и вызывающе.
— Представляю, каково очутиться здесь без стрелковой роты! — хмыкнул капитан Веселаго. — Наверняка, штаб-офицерам, разведывавшим пути для прохождения обозов из Темир-Хан-Шуры, доводилось тут останавливаться и даже ночевать. Одна лишь близость нашего отряда под Ахульго удерживает этих бандитов от нападений. Немудрено, что мюридизм пустил здесь крепкие корни: это родина и Шамиля, и Гамзат-бека, второго имама.
Остановились в доме местного старейшины Улу-бея — в кунацкой, которая по местным обычаям располагалась на первом этаже каменного дома, а женская половина — на втором.
— Сады и прочее имущество Шамиля достались нашему хозяину. Вот он и рад стараться.
— Неплохо бы запастись продуктами для наших товарищей, — предложил я. — Наверняка, их рацион давно не блещет изобилием.
Меня дружно поддержали. Скинулись по-артельному. Старейшина обещал все устроить. Тут же развил кипучую деятельность. Нам натащили фруктов, кур, масла, сыра, свежих яиц. Все загрузили в хурджинах на двух ишаков. Рассчитались рублями, причем Улу-бей не преминул взять с каждого целкового двугривенник за посредничество.
Нас угостили ужином на полуевропейский манер, но в странной последовательности подачи блюд: начали с фруктов, закончили бульоном из баранины. Лишь отзвучала на весь аул вечерняя молитва, устроились спать, забаррикадировав окна и двери и выставив караул на балконе и террасе.
Когда рассвело солнце, до аула донеслась пушечная канонада.
— Кажется, начался штурм! Нам нужно поторопиться! — загомонили офицеры-ширванцы.
— Вы не видели моего врача?
— Как⁈ Он пропал?
— Исчез куда-то!
— Константин Спиридонович! Мы не можем здесь задерживаться, — вздохнул капитан Веселаго. Если действительно отряд пошел на приступ, наше присутствие крайне необходимо. Вы, конечно, можете задержаться, но я вам не советую. Сами видели, какие на нас кидают здесь взгляды. Ничего с вашим доктором плохого не случится. Хаккимы в почете в горах.
Я предположил, что Спенсер просто смылся. Решил действовать самолично, опасаясь, что в русском лагере у него не представится возможности осуществить свои планы. Остаться? Заняться его поисками? Просить помощи у местных? Хитрый Улу-бек на все вопросы разводил руками и цокал языком. Доверия он не вызывал ни на йоту. Мне ли не знать, как коварны бывают горцы⁈
— Господин прапорщик, догоняйте! — окликнул меня капитан Веселаго.
Ширванцы выступили в поход и уже переходили мост через Аварское Койсу. Впереди нас ждал трудный подъем на высокую гору, за которой открывалась дорога по горным гребням к Ахульго.
Я вздохнул и тронул пятками коня.
— Держишься в седле, как лезгин, — одобрительно напутствовал меня по-татарски Улу-бек.
Подъем вышел непростой. Все жилы вытянул из нас за два часа своими зигзагами. Хоть дорогу и пытались обустроить русские войска, но крутизна склона позволяла двигаться лишь вьючным лошадям и ишакам. Не всегда благополучно. Запах падали был так силен, что пришлось замотать лицо платком.
На верху устроили небольшой привал. Пушечная канонада стихла.
— Что это значит? Как думаете, господа?
— К чему гадать? Доберемся — узнаем.
— Выступаем!
Рота двинулась вперед. Офицеры ее обогнали и, решив не терять времени, поскакали в сторону Ахульго за проводником-татарином. Вскоре нам открылась редкая картина. Два утеса, вершины которых дымились, словно два вулкана, готовых к извержению.
— Почему не стреляют? — удивились старшие по званию. — Не слышно ружейной пальбы.
— Белый флаг! — закричал молодой глазастый подпоручик. — Я вижу белый флаг на более высоком утесе.
[1] Для изготовления патрона к штуцеру с двумя нарезами, помимо винтовочного пороха и пули, отлитой из свинца, требовалось иметь: навойник (рукоять диаметром, равным калибру винтовки), бумагу, клейстер, нить, а главное, станок для калибровки патронов. В бумажную гильзу, скрученную на навойнике, склеенную и высушенную, вставлялась с помощью палочки-постановки отлитая пуля с ушками и подвергалась калибровке через специальный цилиндр с помощью рычага. В первый раз — после снаряжения порохом весом 13/10 зол. (5,54 г) — с отметкой красным карандашом мест ушек и заломом «полковой загибкой» бумажной гильзы. Второй — с проверкой зазора. Если зазор соответствовал, патрон осаливали — погружали в расплавленную сальную массу. После — ему давали остыть и перевязывали ниткой