«Как не крути — западло!»
Вася не притормозил, не сделал попытки свернуть, спрятаться. Подумал, что его косяк, ему и до конца все пройти.
— Вася! — громко закричал Игнашка. — Вот, радость! А я сижу, думаю, с кем бы мне чарку испить. А тут — ты! Глаша! Глаша!
Игнашка уже кричал в дом. Одновременно бежал к калитке. Крепко обнялись.
— Ну, пойдем, пойдем! Посмотришь, как живу! Ты как здесь?
Вася промямлил что-то. На крыльцо выскочила Глаша. Тут же застыла, покраснела. Да и Вася, как ни старался, смущения скрыть не смог. Но смог понять, что мимо Игнашки такая синхронная растерянность его боевого друга и жены не прошла. Он коротко хмыкнул.
— Или вы уже знакомы? — спросил шепотом, улыбнувшись и наклонившись к Васиному уху, чтобы жена не расслышала. — И дом показывать не нужно?
— Игнат… — опять замямлил Вася.
— Пойдем, пойдем, — Игнашка хлопнул его по спине. — Вот, Глаша! Это — Вася. Знакомься! Сколько мы с ним пережили — недели не хватит, чтобы рассказать!
— Здравствуйте! — наконец открыла рот Глаша.
— Здравствуйте! — пролепетал Вася.
— Прошу в дом! — пригласила Глаша.
…За столом старалась не сидеть. Накрыла все, как полагается. Все время бегала, подавая еду.
— Затамашилась! — подъелдыкнул жену казак, наблюдая ее суету.
Глаша вспыхнула. Не смогла справиться с волнением, да, в общем-то, и испугом. Все время смотрела на мужа, видимо, ожидая, когда он перестанет изображать из себя хлебосольного хозяина и, например, возьмется за топор. Да и Вася пребывал в напряжении. Думал примерно так же, как и Глаша. Правда, вместо топора, представлял шашку. И все время себя успокаивал мыслями о том, что не им были заведены такие правила, что Игнашка, скорее всего, знал, что у Глаши был побочин, или даже — были. И, если так тут принято, то вряд ли разыграется кровавая драма.
«Все-таки — оправдываюсь! — усмехнулся Вася про себя. — Да нет. Не хочу, чтобы по глупости нашей Глаша жизни лишилась. Я-то сопротивляться не буду. Голова моя — повинная! Пусть отсекает!»
Вот уже до каких мыслей дошел Вася, чокаясь кизляркой в очередной раз и заедая её гребенским решетчатым пирогом с тыквой!
— А ты каким судьбами здесь? — спросил совсем не унывающий Игнат.
— Дааа… — потянул Вася.
— К девкам хотел присмотреться? — Игнат улыбался очень широко.
— Ну, в общем… — Вася вздохнул. — Не то, чтобы приглядеться.
— А что? Не торонись, сказывай как на духу[1].
— Подумал, что хватит мне одному. Устал. Может, есть у вас какая на выданье? Хорошая.
После этих слов даже Глаша оживилась, вышла из ступора, хохотнула. Муж её поддержал.
— Да сколько угодно, Вася! И сплошь — хорошие! Такие, что раз обнимешь, про все на свете забудешь! А толку?
— В смысле?
Вася даже обиделся. Даже спину выпрямил. Рука невольно опять схватилась за темляк на тесаке, а глаза скосились на два Георгия.
— Да ты герой, спору нет, — усмехнулся Игнат. — И парень видный, красивый. Всякая замечтает, чтобы ты её обнял и на спину уложил. А толку?
— Игнат, ну что ты заладил: а толку, а толку? Ты нормально объясни! — Вася дернул воротник мундира.
— Глаша! — Игнат обратился к жене. — Разъяснишь?
Глаша, уже почти справившаяся с волнением, но, чуть краснея, кивнула.
— Не пойдут за тебя наши девки, Вася. — Глаша тихо улыбнулась. — Прав Игнат, ты парень видный. А только наши девки за тебя не пойдут. Потому что ты — не казак.
— И что с того? Ну, не казак. Но ведь тоже солдат. Не трус.
— Вот ты…! — Игнат чуть не задохнулся от возмущения. — Мы ж тебя калекой не выставляем. Твердим, что всем хорош! Но так у нас заведено! Выйдет наша не за казака, знает, что народ её осудит! Отвернется! А кому такая жизнь мила? Будь у тебя хоть вся грудь в орденах!
— И что? Везде так?
— Везде, Вася, — вступила Глаша. — Даже на самых отдаленных хуторах.
— Понятно! — Вася вздохнул.
— Ну, ты пошто разсуслился? — Игнат наполнял стаканы. — Ты не об этом думай сейчас, что не поможем тебе в твоей беде. Ты радуйся, что душа твоя не очерствела. Наоборот, жива, любви хочет. А раз душа жива, найдешь с кем голубовать! Давай, за это и выпьем!
… Вася вышел через час. Чуть покачивался. Выпили с Игнатом достаточно. Прощание с Глашей, как и «знакомство» вышло натужным, со взаимным покраснением. Но как-то справились. Глаша после робких рукопожатий тут же бросилась убирать со стола.
Вася едва дошел до калитки, когда его окликнул Игнат.
— Вася!
— Что? — Вася обернулся.
— Погоди, китель накину, провожу!
«Или все-таки будет мордобой?» — с тоской подумал дважды георгиевский кавалер.
Некоторое время шли молча. Игнат улыбался не переставая, наблюдая за смурным Васей.
— Ты серьезно думал, что я тебе и Глаше бошки поотрубаю? — спросил, наконец, усмехнувшись.
Вася остановился.
— Игнат… — начал было опять мямлить. — Я же не знал.
— Знамо дело — не знал.
— Можешь и отрубить. Но, поверь, если бы знал, никогда бы не посмел.
— Знаю, Вася. Ты уже успокойся, — Игнат мягко хлопнул Васю по плечу. — Мы же с тобой столько пережили. Я, может, не долго пожил, но в людях разбираюсь. И гниль всегда смогу распознать. Ты — хороший человек. Настоящий. Да, неловко получилось. Но знаешь ведь, порядки у нас такие. По чести, уж лучше ты, чем какой-нибудь… Ну, ты понимаешь.
— Понимаю.
— И разве после всего, что мы с тобой вместе прошли… — Игнат опять усмехнулся. — Разве может между нами встать какая-то баба⁈ Пусть и моя жена. Что же мы тогда за человеки?
— Нет. Не может. И не встанет. Слово даю!
— Вот это разговор! Ну, давай, обнимемся. Раз промеж нас все так правильно!
Обнялись.
— Ты все равно прости меня, Игнат! Все равно, прости!
— Да сразу простил, Вася. Сам дойдешь? Или еще пройтись с тобой?
— Спасибо, Игнат. Дойду.
— Ну, давай!
Вася пошел. Игнат его опять окликнул.
— Вась!
— Да.
— А это у тебя что? — Игнат, улыбаясь, указал на сверток в руках Васи.
Вася вздохнул.
— Это холст. Глаша просила…
— Ну, и чего не отдал пишкеш[2]?
— Игнат! — Вася развел руками.
— Ладно! — Игнат рассмеялся. — Давай, передам! Вот ужо она возрадуется! Давно мечтала! А я не сподобился!
Коста. Тифлис-Манглис, октябрь 1839 года.
В середине месяца, аккурат к моему дню рождения 12-го октября, прибыл приказ из Петербурга о моем производстве в штабс-капитаны и награждении офицерским Георгием. Меня поздравили в корпусном штабе и нагрузили поручением — отправляться в Манглис, чтобы отвезти свои документы и доставить решение суда с личной пометкой Государя по делу князя Дадианова с обязательством донести его до личного состава полка. Еле отболтался и выговорил себе право выехать завтра.
Начальник штаба, генерал-майор крохотного росточка, немец по происхождению Павел Евстафьевич Коцебу таинственно намекнул:
— В полку не задерживайтесь. Документы отдали — и сразу назад. Есть серьезный разговор!
Я был в легком раздрае. Не от загадок от чванливого «фона». Когда праздновать свою «днюху»? Если следовать цифрам, то родился не 12-го, а на 12 дней раньше, то есть 30-го сентября[3] Но я так привык к 12-му числу, что не отказал себе в удовольствии. Да и обмыть новые звездочки на эполетах и славный крест на груди сам Бог велел!
Мика опять своим «указом», закрыл таверну пораньше. Тамара своим — запретила мне появляться в таверне раньше девяти вечера. Приставила Бахадура, чтобы я не нарушил её приказа. Я, обуреваемый любопытством, подступился к пирату с расспросами.
— Что они такое там готовят, что запретили мне появляться?
— Сам не знаю, — Бахадур соврал с детской улыбкой.
— Ладно врать! Все ты знаешь! Колись!
— Что ты такой нетерпеливый⁈ Погоди чуток, сам все увидишь!
— Да ладно тебе, друг! Хотя бы намекни.
— Нет! — отрезал Бахадур. — Тамара мне голову снесет. Ты этого хочешь?
— Уууу, кобель! А еще друг называется!
Вот примерно такой наивный диалог у меня с ним получился. Дальше я уже не приставал. Знал, что бесполезное занятие. Но и успокоиться не мог. Так и не присел. Ходил по дому, проклиная медленно текущее время. Я волновался! Сам того не ожидая, волновался сильно. Настолько, что волнение это перешло в радостное возбуждение. Я в первый раз справлял день рождения в этом мире. В прошлом день рождения уже с лет восемнадцати превратился для меня, практически, в будничный праздник. Нет! Я, конечно, был рад поздравлениям, подаркам. Хотя понимал, что та обязательная плитка шоколада, которую мне папа дарил в день рождения с раннего утра, часто разбудив меня, все равно оставалась самым дорогим подарком. Я не говорю про конструктор, который мне подарили на 10-летие. Я уже тогда понимал, как дорого обошелся семье этот подарок. А сейчас я чувствовал себя тем ребенком, который, засыпая накануне дня рождения, знает, что завтра получит свою обязательную плитку шоколада, самого дорогого и самого вкусного в мире. Поэтому был нетерпелив, гадая о том, какую «шоколадку» я получу через пару часов.
Наконец, без пяти девять, я, чуть ли не пинками, заставил Бахадура поторапливаться. Бахадур, смеясь, еле поспевал за мной, пока мы дошли от дома до таверны. Возле таверны крепко схватил меня за руку.
— Ну, что еще⁈
— Жди! — приказал пират. — Пойду, посмотрю и спрошу разрешения Тамары!
— Вот знал бы, что ты так к ней переметнешься, хрен бы тебя освободил! — прошипел я.
Бахадур даже не счёл нужным отвечать. Усмехнулся только.
Еще минут пять я стоял возле закрытых дверей. Наконец, вышла Ника. Деловой походкой подошла ко мне, взяла за руку.
— Пошли! — тоже ведь не предложила, а приказала!
Я прежде пару раз набрал воздуха. Потом осмотрел себя: как форма, как сапоги. С вопросом взглянул на маленькую девочку. Она придирчиво меня осмотрела.
— Все хорошо! — успокоила.
Мы вошли в таверну.
Тут же меня чуть не сбило волной здравицы в мою честь, которую исполнял хор певчих. В чем в чем, а в хоровом пении грузинским мужчинам, наверное, нет равных в мире. Хор, восемь человек, стоял чуть сбоку. Рядом с ними — Гавриил Иванович Тамамшев. Он так улыбался, что не было сомнений: хор — его инициатива, и он его сюда привел. Все остальные выстроились перед накрытым столом. Все улыбались, наблюдая за моей растерянностью. Я, может, так бы и не сдвинулся с места — ноги подкосились — если бы не Ника. Просто подтащила меня ко всем. Как раз хор закончил здравицу. Первой, конечно, подошла Тамара.