— Собрался проехать вдоль побережья? — догадался князь Аслан-бей. — Эх, молодость, молодость… Тряхнуть что ли стариной? Возьмешь в свою компанию?
— Нет, князь. Слишком опасно! Я не та фигура, с которой будут церемониться.
— Убыхам ты насолил знатно! Про тебя многое болтали разного за прошедший год. И не все хорошее говорили. Наоборот. Но в моих владениях ты всегда желанный гость.
— Вот еще одна причина, уважаемый Аслан-бей, для моего отказа. Нам нужно постараться стать совсем невидимыми. Не привлекать лишнего внимания. А с княжеским эскортом? Трудно такой не заметить.
— Вижу, ты все продумал. Коней, верно, попросишь?
— Да! Но самый простых! Не таких роскошных, как на твоих заводах. Тем более, что твой, князь, подарок я не уберег!
— Тернист твой путь воина, Зелим-бей.
— Зелим-бея больше нет! Остался простой урум.
… Через земли Джигетов, до самой реки Соча, меня проводили люди князя. Не пышной процессией, а небольшой группой миновали владения брата Курчок-Али, проскочили аулы князя Ариды и Облагу. Дальше, по убыхской вотчине, двигались своей пятеркой.
Вопреки моим опасениям, все было тихо. У Навагинской крепости не заметили больших караулов. За Сочей селения как вымерли. Видимо, убыхи, готовясь к большой войне, убрали семьи подальше в горы. Лишь время от времени мы обгоняли арбы или караван вьючных лошадей, спешивших на север. Ближе к долине Вайа навстречу потянулись арбы, груженные продуктами в хорошо узнаваемых комиссионерских мешках. Добыча, которую развозили из захваченного Лазаревского форта!
Я старался не светить лицом. Замотал его башлыком, как и все остальные. Нас принимали за абреков, прознавших об удаче, привалившей нападавшим на крепость. Встречали настороженно, опасаясь нападения с нашей стороны. В этом краю подобное было в порядке вещей. Изредка окликали. Убедившись, что мы не представляем опасности, с облегчением расставались.
На все расспросы по-татарски отвечали Додоро и Коркмас. Представлялись выходцами из Дагестана. Никого это не удивляло, как и представление Васи и Игнашки как урусов-дезертиров. Беглецов из Чечни, Аварии, Кабарды и из русских крепостей, в том числе и тех, кто примкнул к черкесам, в горах хватало. А сейчас многие из них, как рассказал нам один словоохотливый убых, приняли участие в штурме.
— Слетелось воронье! — презрительно плюнул в костер Вася, когда мы устроились на ночь в лесу, огородившись по привычке завалом из нарубленных веток. — Мстить своим товарищам — это какой же нужно быть мерзостью?
Утром потянулись знакомые места. Узнал ущелье, где мой бывший отряд принял бой с людьми из рода Косебич. До долины Вайа рукой подать. Я утроил осторожность. Но напрасно волновался. Никому до нас не было дела. Ни тем, кто вез нам навстречу трупы сородичей, ни тем, с кем нам было по пути. Многие спешили присоединиться к сбору, объявленному князем Берзегом. Сердце все больше сжимала тревога.
Когда добрались до Лазаревской крепости, стало еще хуже.
— Что мы там увидим? — попытался остановить меня унтер Девяткин, когда я направил коня в сторону разрушенного и сожжённого укрепления.
— Нужно посмотреть!
Зря я это придумал. По всей крепости были разбросаны непохороненные искалеченные тела. Изрубленные, лишенные голов и частей тела, иные обгоревшие. Трупы горцев забрали родственники и их товарищи. На урусов всем было наплевать. Хотя до сих пор черкесы мстили даже мертвым. На моих глазах какие-то подонки разоряли могилу, уронив на землю красный крест. Жуткое зрелище. От него — мороз по коже.
— Едем дальше! — приказал я. — Тут некому помогать.
Мне приходило в голову, что кто-то мог выжить. Что таких, наверняка, утащили в плен. Придет их время. Или сбегут, или выкупят, когда все успокоится[4].
— Куда спешат воины? — решился я спросить какого-то старика, курочившего обгорелые бревна блокгауза. Он вытаскивал любой металл, какой можно было оторвать. И выковыривал из дерева свинцовые пульки, чтобы потом их переплавить и изготовить патроны.
Старик обтер лицо грязной рукой и махнул ей в сторону севера.
— Двигай в сторону Туапсе. Мимо не проскочишь. Все туда едут.
Мы отправились в путь, оставив за спиной огромный могильник. Все молчали. Говорить не хотелось. Да и стоило помалкивать, поскольку были уже не одни. Чем ближе мы приближались к реке Аше, тем больше встречали всадников. Они скакали в разных направлениях, и на узкой дороге было не протолкнуться.
— Вашбродь, чувствуете запах? — шепнул мне на ухо Девяткин. — Я этот запах ни с чем не спутаю. Так может пахнуть только очень большой военный лагерь.
Мы поднялись на горный хребет, за которым скрывалось устье Аше. Перед нами раскинулась широкая плоская равнина. Она вся была заполнена людьми.
— Матерь божья! — вырвалось у меня непроизвольно.
[1] Покатость перед рвом.
[2] Переведенный солдатом с каторги на Кавказ декабрист А. И. Одоевский, написавший А. С. Пушкину свой знаменитый ответ («Из искры возгорится пламя»), умер от малярии в августе 1839 г. в форте Лазаревский.
[3] Внешний склон рва.
[4] По разным данным в плен попало до сорока человек. Погибло около ста.
Глава 16
Коста. Долина реки Аше, вторая декада февраля 1840 года.
Такого скопища горцев я до сей поры не видел. Казалось, тут собралась вся Черкесия. Лагерь Хаджуко Мансура перед набегом на Кубань в подметки не годился тому, который собрал князь Берзег. Я не сомневался в том, что это его работа. Знакомые мне убыхские знамена украшали самый центр равнины.
Мы, не спускаясь в долину, отъехали в сторону от дороги. Нашли удобную, закрытую площадку, откуда лагерь был как на ладони. Наблюдали, не утруждая себя бессмысленными подсчетами, как люди продолжали прибывать. Большинство — на своих двоих. Многочисленные конские табуны — общим числом в тысячу-две голов — паслись на краю бивуака, но горцев было несравненно больше. Наделали себе шалашей. Подогнали арбы. И начали совещаться, усевшись в кружки, или готовить оружие, еду, или праздно шататься по бивуаку. То и дело гремели выстрелы: горцы развлекались в привычной манере.
— Сколько тут народу навскидку? — спросил я группу.
— Тысяч десять, а то и поболе, — откликнулся унтер Девяткин. — Когда после Ахульго из Гимры выступали, примерно такое же столпотворение было, если считать с горской милицией и пленными.
— Насколько я знаю черкесов, чем больше народу — тем больше беспорядка. Как Берзег собирается их всех организовать? Наверняка, будут неделю обсуждать, как действовать, выбирать вождей, а потом спорить до хрипоты, припомнив старые обиды.
— Значит, время у нас есть? Не нужно сломя голову бежать в крепость?
— Уверен, что в такой толпе найдутся предатели или шпионы. Коменданты Навагинского, Головинского и Вельяминовского укрепления должны быть предупреждены. Внезапного нападения у горцев не выйдет. Куда важнее оповестить Керчь о количестве собравшихся. И у Сочи, и у Туапсе, и у Субаши укрепления гораздо мощнее, чем разрушенное Лазаревское. Но если такая толпа ринется на любую крепость, вряд ли она устоит.
— Вашбродь! Что за всадники то и дело скачут, поблескивая на солнце?
— Панцирники. Элита. Уздени и уорки. То, что они объединились с голытьбой, о многом говорит. Молодец, что обратил внимание.
— Кучеряво живут черкесы, — присвистнул Игнашка. — Побогаче чечен будут. Добыча с них знатная.
— Самая желанная у кубанских казаков!
— Ага! Поди возьми такого пулей! Иголками надо стрельнуть! Слыхал я такую историю. Урядник рассказывал. Супротив кольчуги пуля не годится. Не брала, значит, пуля такого молодца-кабардинца в железах. Скакал, красовался. Вот старшОй наш и зарядил иголки-то…
— Хорош болтать, — осек казака Девяткин. — Какой план?
— Языка нужно брать, — вырвалось у меня из-за волнения. Черт его знает, поймут ли это слово мои диверсанты?
— Языка — это можно! — согласился Вася. — Только надо лагерь обойти. У дороги ловить нечего. Слишком много народу. А вот у речки… Подкараулим.
Сказано — сделано. Отъехали подальше, спустились к реке, прячась в сосновой роще. По зимнему времени в лиственном лесу особо не попрячешься. Стали высматривать одинокого путника или небольшую группу.
— Слышь, Игнашка! Ты, если чо, не пали. Хоть и стреляют в лагере, но лучше ножами. Правильно говорю? — спросил Вася группу.
Все закивали. Достали свои кинжалы. Додоро приготовил аркан, аккуратно расправив петли. Приготовились ждать. Залегли в кустах у тропы, проходившей вдоль реки.
День тянулся и тянулся. Подходящего черкеса все не было. Лишь после полудня показалась троица всадников под предводительством панцирника в папахе с белым околышем из длинношерстной овчины. Весь его вид выдавал в нем опытного рубаку. Черкеска с восемнадцатью газырями была тронута ранее пулями, но не заштопана, как принято у абреков, чтобы подчеркнуть молодечество владельца. Удары шашкой обозначались нашитыми узкими сафьяновыми полосками. На груди блестела кольчуга, надетая поверх белого бешмета. Руки защищены наручами из стальных колец. На пальце правой руки кольцо, чтобы взводить курок или быстро выдернуть шомпол. Помимо ружья, шашки и кинжала один пистолет заткнут рядом с кинжалом, второй — на правом бедре, а третий заложен сзади за пояс.
— Вот, кто нам нужен! Редкая птица. Справитесь? — я показал на абрека, радостно осклабившись.
Узнал его сразу. Тот самый тип из Темиргоя, который командовал, когда меня пытали. Что, гад, пришел твой черед? Девяткин кивнул, не отводя глаз от приближавшихся всадников.
— Бросимся из кустов разом. Додоро, твой — задний. Коркмас — твой тот, кто в центре. Я беру на себя панцирника. Игнашка со мной на подстраховке. Вы, Вашбродь, не лезьте.
Не зря я говорил Филипсону, что группа Девяткина стоит сотни бойцов. Сработали слаженно и чисто. Додоро вскочил на ноги и метнул аркан. Сбросил с коня всадника и мигом запеленал, как грудничка. Коркмас, не мудрствуя лукаво, вогнал свой кинжал в бедро своему противнику и сдернул заоравшего от боли черкеса на землю. Вася в прыжке ударил темиргоевцу прикладом ружья чуть ниже папахи в верхний край челюсти. Подскочивший Игнашка полоснул по подпругам и уронил окаменевшего от жуткой боли наездника вместе с седлом. Не помогли панцирнику его пистолеты и кольчужная броня. От удара о землю выбило дух. Опытный вояка в мгновение стал ручным. Даже не дернулся, пока ему скручивали ру