— Мы не на возвышенности, как прочие укрепления… — беспокоился комендант подполковник Иосиф Андреевич Веселовский.
— Возвышенность — не панацея, — вздохнул я. — Михайловское она не спасла.
— По штату нам положено две с половиной тысячи солдат при той протяженности линии огня, что имеем. Горцы страх потеряли перед силой русского оружия после того, как наверху отказались от ежегодных военных экспедиций вглубь края, как завещал великий Вельяминов. Теперь же убедились в ничтожности наших укреплений.
— У вас под ружьем, включая музыкантов и артиллеристов, более восьмисот человек, — успокаивал Полтинин встревоженного коменданта. — Гранаты вам привезли, снаряды. В крепости в наличии два полупудовых единорога, двадцать чугунных шестифунтовок, кроме того, два медных полевых орудия. Неужели не справитесь?
— Я уже в отставке. 11 апреля прошение удовлетворено. Сменщика ждал, — продолжал жаловаться Веселовский.
— А случится у вас виктория, и пойдете на пенсию полковником!
— Прибавка за следующий чин не помешает! — обрадовался подполковник.
— Я вам и бравого штабс-капитана привез. Геройский офицер! Из разведки!
— Ну что ж. Бог не выдаст, свинья не съест! Будем готовиться.
За два дня совместных усилий отряда и гарнизона многое удалось поправить. И после отбытия людей Полтинина работы продолжились.
Конструкция крепости отдавала той же нелепицей, что и другие укрепления Черноморской береговой линии, возведенные при Вельяминове. Ее словно перенесли из Средневековья, заменив лишь каменные стены на земляные. Вытянутый шестиугольник смотрел тремя сторонами на речку. К остальным трем, разной длины, изнутри примыкали длинные деревянные казармы. Из амбразур полукруглых тур-бастионов под шатровыми крышами было невозможно вести огонь из орудий вдоль фасов.
— Мне затем гранат и привезли, чтобы можно было рвы ими забрасывать. Картечью черкеса вблизи крепости не возьмёшь, — объяснил мне полковник Веселовский. — Хорошо, что прислали гренадерскую роту тенгинцев.
— Нагорный берег реки создает мертвую зону.
— Меня больше волнует глубокий овраг, тянущийся параллельно бастиону №1 на расстоянии картечного выстрела. Горцы традиционно оттуда атакуют.
— Толково у вас придумано: валы терном поверху обсадить, — похвалил я коменданта. — Я такого в других фортах не видел[3].
— Толково, — согласился он. — Жаль, нет сплошной линии. Где валы размыло, там бреши. Знать бы, когда черкесы начнут…
Ждать нам пришлось долго. Целый месяц крепость жила в ожидании штурма.
[1] Во избежание упреков от кубанцев сообщаем: приведенное описание Екатеринодара взято из «Дневника офицера» Н. В. Симановского.
[2] Интересный и неоднократно подтвержденный способ переправки орудий через реки войсками Кубанской Линии. Впервые был применен, когда отряд Засса прижали к реке Кубань. Казаки зацепили лямками орудие и на глазах удивленных горцев утащили его на другой берег.
[3] Идею укреплять и защищать земляные валы терновником, в изобилии растущим на Кавказе, высказал еще в 1835 г. поручик Ф. Ф. Торнау в своей записке на имя барона Розена. Он удивлялся, почему столь строго следуют устаревшим инструкциям и почему инженеры не применяются к местным условиям. В 1840 г. поручик Д. А. Милютин составил обстоятельный доклад о новых принципах в возведении укреплений и повторил идею Торнау. Возможно, это стало результатом встречи двух геройских офицеров во Владикавказе в сентябре 1839 г. Но в Абинской крепости ее воплотили в жизнь раньше других.
Глава 21
Вася. Екатеринодар, май 1840 года.
Васе хватило мгновения, чтобы оценить весь ужас своего положения. И только это мгновение, длившееся, может, чуть больше секунды, он дал слабину. Мелькнул страх в глазах, растерянность. Тут же взял себя в руки, понимая, что генерал не сводит с него пристального взгляда. Позволь себе Вася еще некоторое время выглядеть так, Засс, тертый калач, непременно бы все понял и огласил бы неутешительный приговор. Это Вася сознавал. Тут же взял себя в руки. В следующую секунду в глаза вернулась спокойная уверенность, а лицо приобрело известное выражение «морда кирпичом». Ужас его положения заключался в том, что поблизости не было ни одного человека, который мог бы подтвердить его алиби. И черт бы с ним — поблизости. После всех этих выматывающих боев с черкесами прежний его полк был практически выкошен подчистую, особенно те роты, с которыми начинал службу. А те единицы, кто остались в живых, сейчас были далеко. Ушли через снега в Апапу еще несколько месяцев назад. Да, в общем, они и не могли бы особо помочь Васе. Единственный человек, который мог одним лишь словом все разрулить и вытащить Васю из-под удара, был штабс-капитан Лико. Который все это придумал и, образно говоря, явил свету нового Девяткина. А его командир погиб и не мог уже ничем Васе помочь.
— Что молчишь? — спросил генерал.
— А мне-то что? — Вася безразлично пожал плечами. — Мало ли кто чего говорит и какую фамилию себе присваивает? Разбирайтесь.
— Ишь ты, орел: разбирайтесь! — Засс усмехнулся. — Ты это мне, генералу, предлагаешь? Ты, Девяткин, или как тебя там, как я погляжу, совсем за свою голову не волнуешься.
— Отчего же мне за неё не волноваться? А только сдуру подставлять не буду. Я — Девяткин. Других не знаю. Разбирайтесь.
Может, потому что Вася по наитию взял верный тон. Опасный, наглый, но верный. Или, может, потому что Засс и сам был таким, как Вася: ни черта, ни Бога не боялся и любил храбрецов. А, может, был несколько сбит с толку из-за поведения этого бугая… А только понимал генерал, что нравится ему Девяткин. Так-то надо было бы приструнить, чтобы вел разговоры должным образом, когда с ним говорит легендарный генерал. Но рука не поднималась.
— Отведи его в камеру ко второму Девяткину. Только пусть там проследят, чтобы не задушили друг друга, — обратился он к ординарцу. — И Бакланова зови. Вовремя он в Екатеринодаре появился. Пусть по старой памяти поможет разобраться[1].
Васю завели в камеру. В углу сидел настоящий Девяткин. Увидев его, Вася сразу успокоился. Нутром почувствовал, что выкарабкается. Потому что настоящий Девяткин являл собой жалкое зрелище. И не из-за того, что был измазан, по-рабски обрит и в обносках. Таким здесь никого не удивишь. Он боялся. Ничего, кроме страха, в его глазах не было.
— Девяткин! — с улыбкой сказал огромный солдат, приведший Васю, — гляди, кого привел.
Настоящий Девяткин смотрел бегающими глазами на солдата и Васю.
— Кто это?
— Не узнаешь⁈ — видимо, солдату было скучно. — Брат твой родной. Тоже Девяткин. И тоже Вася!
— Я Вася Девяткин! — завопил настоящий практически фальцетом. — Я! А это самозванец!
— Разберутся. Потерпите чуток! И не шалите! — предупредил солдат. — Иначе обоим головы снесу!
Сказал это так, что можно было не сомневаться, что в случае чего угрозу исполнит. Вышел, запер дверь.
Вася отошел к противоположной стене каземата. Присел. Спокойно смотрел на настоящего Девяткина. Тот, понимая, что сейчас в безопасности и Вася ему ничего не сделает, перестал дрожать. Глаза опять забегали.
— Я Девяткин. Я! А тебя повесят за то, что моим честным именем воспользовался! — настоящий Девяткин неожиданно засмеялся противным смехом.
— Заткнись! — спокойно ответил Вася.
Откинул голову. Закрыл глаза.
— Повесят! Повесят! — настоящий рассыпался мелким бесом, никак не мог успокоиться.
Вася не реагировал. Раздумывал над своим положением. Чем больше думал, тем больше укреплялся в том, что не позволит себе бояться, будет гнуть свою линию. Будет придерживаться той же тактики, что и с Зассом.
«Имею право! — думал Вася. — Да, не я Девяткин. Но это я столько раз за это время со смертью в обнимку танцевал, столько всего сделал и стольких друзей потерял, что пусть все идут к такой-то матери! У меня контракт! И дети ждут…»
В коридоре загремели сапоги.
— Открывай! — раздался зычный голос.
Дверь открылась. В камеру вошел очень большой человек в звании есаула. И хоть положение у Васи было аховое, он еле сдержался, чтобы не рассмеяться, поскольку есаул Бакланов на все сто соответствовал своим внешним видом своей фамилии. Огромного роста, широкоплечий, с большой головой, длинными усами и бакенбардами, густыми, нависшими на глаза бровями.
«Ну, баклан! — оценивал Вася двухметрового здоровяка. — Как есть — баклан! А лицо-то! Лицо!»
Восклицание про лицо тоже было понятно. Все оно было у Бакланова побито оспой. От того казался он еще более устрашающим.
«Засс — шутник, как погляжу! — усмехнулся Вася про себя. — Знал, кого пытать присылать! С непривычки от такого и обосраться можно!»
Настоящий Девяткин при виде Бакланова, по-видимому, уже был близок к этому. Опять задрожал.
— Времени у меня мало! — загремел есаул. — Дочка только родилась, Сашенька! А я тут с вами паскудами, должен Ваньку валять! Поэтому не юлите и не злите меня. Отвечайте скоро. Будете врать, пойму. И тогда… — Бакланов сложил громадную свою лапу в не менее громадный кулак. — Ты! — ткнул в настоящего. — Пошел вон пока отсюда! С этим поговорю.
Настоящего вывели.
Бакланов подошел вплотную к Васе. Может, думал, что, если нависнет над ним с высоты своих двух метров, Вася сразу ручки вверх и поднимет. А Вася неожиданно улыбнулся. Непроизвольно. Так получилось, что Бакланов на подходе к нему так развернул лицо, что многочисленные оспинки стали похожи на веснушки. А уж веснушки никак не вязались с образом грозного есаула.
— Я тебе сейчас вдарю и улыбку твою с лица кровью смою! — Бакланов был уязвлен. — Я, если хочешь знать, шашкой могу человека с головы до жопы пополам развалить!
Вася вскочил на ноги. Пусть ростом и был поменьше, но не на голову, как привык казачий командир среди своих малоросликов-казаков.
— Ты, есаул, коли руки у тебя чешутся, дочь свою шлепай! А меня ты пальцем тронуть не можешь!
Ответ Васи был настолько неожиданным, что Бакланов растерялся. Вася продолжал напирать.