— Если ты решил, что я, потеряв глаз, стал совсем слепым, ты сильно ошибся.
Мне эти интонации ни с чем спутать. Таузо-ок, вечно готовый шутить мой кунак, доверие которого я предал.
Я попытался широко раскрыть глаза. Под левым глазом или в глазнице что-то хлюпнуло. Мне показалось, что у меня глаз выскочил из орбиты. Испуганно вскрикнул. Крепко сжал веки и судорожно сжал кулаки.
«Боже! Я, как и кунак, стал Циклопом⁈»
— Не решился я к крепости идти, подозревая, что ты там. Сам знаешь, дураком я никогда не был, — продолжал спокойно говорить шапсуг из племени Вайа, не сообразив причины моего испуга. — Под утро в аул примчалась твоя кобыла. Всегда они, кони, возвращаются, где им лучше. Брюхо расцарапано в кровь. Испуганная. Где, думаю, кунак лошадку потерял? Не могло быть конной атаки на крепость. Хаджуоко Мансур сказал: атакуем в пешем порядке.
Мой друг замолчал. Вздохнул тяжело.
— Если бы ты знал, сколько погибло хороших парней⁈ Цвет наш! Надежда родов! Мои ученики! Мало кого вынесли живыми. А тебя вынесли. Из боя, в котором ты был врагом!
— Юсеф…
— Мертвецу слова не давали. Ведь ты умер, Зелим-бей, понимаешь?
Я заткнулся.
Таузо-ок выдержал паузу.
— Рожа у тебя — краше в гроб кладут. Тебе чем-то тупым под глаз прилетело. Знатный синячина у тебя вылезет. Но от фонарей под глазом никто еще не умирал. А ты умер, ты понял⁈
Зелим-бей заговоренный, который выходит из любой переделки, то бишь я, осторожно пошевелил веками. Может, и правда, заговоренный? Под глазом болело.
— Понял, — констатировал друг. Или враг? Сразу не поймешь. — Нашел я тебя в куче тел, которые из крепости притащили. Забрал. Даже поблагодарил духов священных рощ за твое спасение. Отдарился тем, кто тебя вынес. Не дешевой шкатулкой, которой ты купил мое сердце. Пообещал быка. Отдам. Ты меня знаешь, не обману…
Я шевельнул пальцами.
— Не смей! Даже не смей рот открывать, мертвец! — закричал Таузо-ок.
Я понял, что мы одни. Иначе опытный воин вел бы себя по-другому.
— Ты был непохож на горских урумов-купцов. В тебе жил дух наших предков. Мужество, честь, достоинство!
— Иди ты к шайтану, кунак! — разлепил я ссохшиеся губы. — Я делал то, что должно!
— Должно — что⁈
— Спасти! — устало шепнул я и снова отключился.
… Открыл глаза от тошноты. Подступала к горлу. Меня вырвало.
— Очнулся? Снова примешься за свои песни?
Я болтался сосиской, привязанный к седлу. Голова тряслась как у болванчика из кукольного театра. Как я еще мог ответить? Только словами любимого Герда из «Необыкновенного концерта»:
— Не каждый из нас, между прочим, может заниматься вокальным искусством. Для этого требуется известный навык и уверенность в себе! Если при этом есть голос, это идет в плюс мастеру пения.
Я не был уверен в точности цитаты, но шутника Тауза-ока она вдохновила, несмотря на сотрясавшие меня приступы рвоты:
— Пение — точно не твой конек!
— Я отлично танцую!
— Урусам спляшешь!
— Юсеф… — молвил я, отплевавшись.
— Не заговаривай мне зубы!
— Оставь меня, брат, в покое. Я слишком устал!
— То-то и оно! ТО-ТО…
Я скосил глаза на друга. Видел, что его рвало на части. Попадись ему навстречу любой, изрубит на куски!
— Что⁈
— Ты враг, — устало уронил он.
— Кому? Тебе?
— Моему роду. Племени. Народу…
— Вайа? Тем, кого я хотел спасти⁈
— Спас?
— Нет! — понурился я.
— Тогда не о чем разговаривать!
Мы въехали на взгорок.
— Я хотя бы попытался.
— Я тоже, — хмуро отозвался Таузо-ок, сознавая, что и он получил схожий результат.
Потери у черкесов колоссальные, а русские не собирались уходить.
Перед нами лежала бухта, забитая кораблями. Толпы солдат в знакомых мундирах маршировали в лагере. Грузились на шлюпки. Такое узнаваемое место. Только необычная точка обзора. Какой идиот придумал строить крепость, мельчайшая подробность которой видна невооружённым взглядом? Великий и ужасный Вельяминов? Хотя бы башни выставил на ближайших холмах!
— Что стало с Абинской крепостью?
— Устояла. Отбились твои дружки. Ты уедешь туда, к ним, — указал Таузо-ок на русский лагерь, — и больше не вернёшься.
— А ты?
— Я⁈ Продолжу сражаться.
— Зачем?
— Ты дурак? Тебе взрывом голову отшибло? Что значит зачем? За нашу свободу!
— Свободу — от чего? — я сполз с коня, как вьючный мешок, подрезанный рукой абрека. — От жизни? — уцепился за стремя коня кунака, пытаясь сохранить равновесие. — Ты этого желаешь своему сыну, чьим аталыком так и не стал старый Пшикуи-ок, погибнув на правом берегу Кубани? Своему аулу, который сожгут урусы, когда придут мстить? Тебе так важно иметь возможность торговать рабами? Ты ведь именно этим занимался, когда мы встретились.
Меня здорово контузило взрывом гранаты. Шатало. Мысли прыгали. Сосредоточиться не выходило, но я пытался. Понимал, что сейчас — мой главный разговор. Тот, ради которого было все. Так казалось…
— Уходи! — непреклонно ответил кунак. Его не брали никакие доводы — Ступай к морю. Тебя там, наверное, ждут. Назад тебе дороги нет. Слышишь, урум? Дороги нет обратно. Ты так и не коснулся груди взрослой женщины!
— Юсеф!
— Нет! — он смахнул слезу, набежавшую в выбитую глазницу из здорового глаза. Стройный статный искалеченный воин. Мой бывший кунак. — Уходи и не возвращайся! Зелим-бей мертв!
Вася. Екатеринодар-Грозная, конец мая-июнь 1840 года.
Фельдфебель Тенгинского 4-го батальона снабдил Васю всем необходимым. Прежде всего, униформой и мешками. Топать через весь Северный Кавказ с запада на восток в черкесском наряде — глупая затея. Нужно было переодеться в солдатскую шинель и мундир, пусть даже с нашивками чужого полка. Получить сухарный запас. Сапоги и запасные подметки. Манерку и кучу других вещей, необходимых в походе.
— Хошь я тебе ранец выдам? — с усмешкой спросил фельдфебель.
Вася решительно затряс головой в отрицании.
— Ну, и правильно. Мешок всяко сподручнее солдату. Генерал Засс ранцев не жалует.
Посмеялись над заезженной двусмысленной остротой.
— Бери, Василий, подметки с запасом. Шутка сказать, пол тыщи верст на своих двоих. Не одну пару подметок сносишь!
Унтер-офицер Девяткин вздохнул. Путь-дорога домой ждала его непростая. Никто не собирался выдавать ему ни лошади, ни подорожной для езды на почтовых. И самостоятельно коня не приобрести. Денежки все в крепости остались. Так что только на своих двоих и в составе оказии. Если повезет — возьмут на телегу в обозе, вроде того, с которым Вася в первый раз добрался до Грозной.
Так оно и вышло поначалу. Снабженный всеми необходимыми бумагами в батальонной канцелярии, он добрался на скрипучей арбе до Ставрополя. Зарекся впредь так передвигаться. Пыли наглотался — на всю оставшуюся жизнь хватит. Уши долго потом отходили от противного визга несмазанных осей. Одно радовало: переход вышел без столкновений с черкесами, чего очень опасались возницы. Но генерал Засс с этого года активно обустраивал Лабинскую линию, перенеся далеко за Кубань военные столкновения с абадзехами.
На подъезде к Ставрополю обоз заночевал в Сангилеевской.
Вася быстренько пробежался по улицам станицы в расчете на знакомство с чернобровой кубаночкой. Чем черт не шутит, думал он, вдруг невеста сыщется. Его просветили знатоки, что сангилеевские только на вид казаки, в которых их записали не так давно. А на деле пока как были однодворцами, так ими и остались. Мужики, одним словом. На неказаков смотрели без гребенского или кубанского чванства. Прав Коста или нет насчет сверхзадачи, но про женщину забывать не стоило. У самого грека с этим все было в порядке. Васе хотелось того же.
С любовью Васе не обломилось. Хоть он не чета местным задохликам, а здоровенный лоб, но вид имел совсем не бравый. Скорее потасканный и бедный, с какой стороны ни посмотри. Не жаних! Приблуда! Так Васе и сказала одна мамаша, когда увидела, что унтер к ее дочке стал клинья подбивать.
«Эх, мне бы свои ордена нацепить на парадный китель, темлячок серебряный на тесак — сразу рты бы пооткрывали. Ишь манеру взяли со двора гнать! Деревня! — ругался Вася про себя. — Ничего! Доберусь до Червленой, поговорю с Глашей. Классная же баба, а нынче вдова. Жениться на жене погибшего товарища — не западло, а вполне достойно! Только примет ли меня казачка? А почему нет? Хозяйство большое, за ним мужской присмотр нужен. Выйду в отставку, коль право имею. Устроюсь в Червленой. Может, старшего из братьев, Дадошку, к себе заберу. Согласится ли Мадам-поручица, Евдокия, Свет Батьковна? Должна войти в положение».
Так, в несбыточных мечтах пребывая, словно и не было разговора с Костой о сверхзадаче, и доехал до Ставрополя, до странного пыльного города, в котором было не продохнуть от солдат. Они, казалось, были везде, во всех мещанских дворах. Бездельничали, ругались с хозяевами, задирали девок.
«Чудны дела твои, Господи — изумился Вася. — Отчего ж не в казармах?»
Отправился доложиться в полубригадную канцелярию Резервной бригады Кавказского Отдельного корпуса. Размещалась она, как и солдаты, тоже необычно — в двух комнатах при трактирном заведении, принадлежавшем, как гласила табличка у входа, купцу Дьячкову-Маркелову. В тесных помещениях двадцать писарей и десять вестовых сидели друг у друга на головах. Шум стоял невообразимый. Большей частью орали офицеры, требуя выделения нормальных квартир для своих подчиненных.
— Не смейте мне армянские сакли боле предлагать! Это не дома, а буйволятники! Не дело моим солдатам жить под одной крышей с волами, где вместо печи одна труба, которую топят кизяком, — разорялся один штабс-капитан с цифрами 71 на эполетах и мундирных пуговицах.
— Пошто вам менять квартиры, коль вам завтра уже выступать дальше? — огрызался писарь.
— Как — завтра? — поразился обер-офицер. — Мы же пол России прошагали. Людям отдых нужен.
— Приказ командира дивизии! — потряс бумагой письмоводитель с унтерскими нашивками. — Генерал Галафеев собирает отряд для похода в Чечню. Время не ждет.