— Смирно! — кричал он. — Батальон на плечо!
Филипсон всполошился. Недолго думая, он бросился к выгрузившимся ротам Литовского полка.
— Вперед, ребята, генерал в опасности!
Батальон побежал за штаб-офицером. Я побрел за ним, не переставая чертыхаться. К чему все это шоу? Вы что, не видите сотню скелетов⁈ Это же ваши солдаты, генерал! Они погибли, выполняя ваш приказ! Немного уважения, чёрт побери! Хоть капельку сострадания!
Вася. Станица Червленая-крепость Грозная, 28–29 июня 1840 года.
В знакомом подворье Игнашки на лавочке сидел незнакомый офицер и пыхал длинным чубуком.
«На постой определили. Столичный „фазан“. Наверняка, Глаша на него ругается, не переставая», — мелькнула у Васи мысль.
Он вошел внутрь, поздоровался с квартирантом.
— Хозяйка, — крикнул. — Глафира!
На крыльцо выскочила нарядная Глаша. Увидела Васю. Ойкнула. Зарделась. Затараторила, не давая и слова вставить:
— Вернулся? Один пока? Это хорошо! Я тебе пишкеш сработала. Сейчас!
Она крутанулась на пятках и унеслась в дом. Через несколько секунд выскочила обратно.
— Держи. Это натягыш. Чтоб чувяки надевать было сподручно. Отдарица за холст надоть, Игнат не заругает.
Казачка протянула Васе продолговатый кусок мягкой оленей кожи.
— Широкий конец в чувяк вставишь. Нога-то и скользит по шерсти, когда за узкий конец тянешь.
— Хозяйка! — окликнул жилец.
— Надакучил! Одни назолы от тебя! — сердито отмахнулась Глаша. — Где Игнашка, муженек мой ненаглядный? На кордоне задержался? Аль к дружкам побежал, не успев приехать?
Вася тяжело вздохнул. Всё так же держа в руках и теребя, не зная куда пристроить, натягыш, унтер выдавил:
— Нету больше Игнашки! Вдовой ты стала, Глафира!
— Ой! — казачка схватилась руками за монисто-подбородник, прикрыв обеими ладонями монеты-припойки.
— Погиб, Глафира, муж твой на чужой стороне. Бился рядом со мной геройски…
— Он погиб, а ты живой!
— Так вышло, Глаша! Прости!
Казачка смотрела Васе прямо в глаза. Будто ждала еще каких-то слов. Оправданий аль еще чего. Молчала. Не проронив и слезинки. Лишь дрожала жилка на шее.
«Сейчас зарыдает!»
Вася решился.
— Глашенька! Одну тебя не оставлю, не бойся! Хочешь уволюсь⁈ Хочешь в казаки запишусь⁈
Он стал захлебываться словами, не зная, что еще сказать, как переломить Глашино глухое молчание и это суровое выражение ее лица, которое все больше кривила гримаса недовольства докучным разговором.
— Ты не ходи сюда боле, Василий! — разлепила она губы.
Развернулась и ушла в избу, выпрямив спину, в мгновение позабыв привычку качать бедрами на ходу, как делала обычно, но так и не оторвав ладоней от мониста. Словно пряча его от чужих глаз или считая украшение неуместным в ее новом, вдовьем положении.
«Ну и не надо! Ну и как был один, так и останусь! — ругался Вася, покидая двор. — Ишь, размечтался! Горячая баба под боком, хозяйство… Проблядушка! Небось начнет теперь офицеру куры строить! Холостяком — оно сподручнее. Любви захотел, козел нестроевой!»
Выдав все знакомые ругательства, сам же себя укорил:
«Ты зачем на бабу взъелся⁈ Мужа потеряла. Горе у нее. А тут ты со своими глупостями. Почему с глупостями? Очень даже с умностями. И почему один? Совсем стыд потерял⁈ Детишки! Как они? Как я мог про них забыть? Явлюсь к поручице Лосевой, а в кармане — шиш. Забыл про подарки, дурья твоя башка! Надо к офицерам подкатить. Может, помогут, благородия?»
— Девяткин, Вася! Ты ли? Какими судьбами? — окликнули унтера куринцы из батальона подполковника Циклаурова, с которыми воевал под Ахульго.
— Вот, только прибыл из Черкесии!
— Ух-ты! Давай до нашего шалашу. Расскажешь, как оно там служится, в Черноморье! С нас — магарыч!
У Васи настроение надраться превышало любое иное соображение. Даже поиски подарков детишкам решил отложить на потом.
Отправились гурьбой в казармы, заслав гонца в лавку к армянам. Только приняли по одной, только закусили позабытой Васей крошенкой, прибежал вестовой от ротного.
— Унтер-офицера Девяткина просют до квартиры батальонные командиры!
Вот не задался день! Пришлось вставать и отправляться, срочно заедая слабый пока выхлоп чесноком, чтобы не нарваться на неприятности на ровном месте.
Зря беспокоился. На дворе казачьего дома, в котором квартировали обер-офицеры 2-го батальона, под раскидистым орехом стоял богатый стол. Отмечали чье-то повышение в звании. У большинства сидящих на груди красовалась медаль «За взятие Ахульго». Лишь несколько «белевцев», затесавшихся в компанию, не могли похвалиться этой знатной наградой. Их благородия выпивали. И с порога налили Васе. Усадили рядышком и накинулись с расспросами.
Рассказывал он долго. Всех больше всего поразил подвиг рядового Осипова.
— С тебя, Василий, брали письменные показания по этому делу?
— А как же. У генерала Засса. Все честь по чести.
— Ну, тогда, если подтвердится, ждите приказа по войскам. У нас ведь как заведено: если хвалиться нечем, обязательно чей-то подвиг будут расписывать во всех подробностях.
— Как бы нам, господа, самим не оказаться в положении осажденных черноморских гарнизонов. Свалился Шамиль нам на головы. Скоро выступим в новый поход. Опять пойдем через Гехийский лес. Сколько можно там плутать? Ведь каждый год одно и то же.
— А ведь всего полгода назад все были уверены, что войне на Кавказе конец…
— Допрыгались!
— А награды? А продвижение по службе? — встрял в разговор один из «белевцев».
На него посмотрели, как на идиота. Ты выживи сперва в первом бою, а там посмотрим, что тебя ждет: признание, награды или презрение сослуживцев. Тут привыкли судить по делам, а не по застольному трепу.
— Как новый командир? — спросил Вася. — Лютует?
— Боевой! — успокоили его куринцы. — Наши уже и песню сочинять принялись. Пока только первые слова придумали: «С нами бог и Фрейтаг с нами!»
— Серьезная аттестация! Заслуженно? — заинтересовались новички.
— Вполне! За спинами не прячется. В штыковую идет впереди. Отлично видит поле боя. Чувствует его ритм. Он из породы командиров, чей полк может вынести на своих плечах всю битву.
— За командира! — громко закричали за столом и подняли чаши.
На улице быстро темнело. Из дома принесли свечи в тяжелых восточных шандалах древней работы. Наверняка, добыча предка хозяина дома, ходившего за зипунами в персидские края.
— Что с моим отрядом? Как Дорохов, еще на коне? — задал Вася самый важный для него вопрос.
— В порядке все с отрядом. Генерал Галафеев его при себе держит в Грозной.
— Слава Богу, мне туда и надо!
— Утром будет конвой. Доберетесь.
— Ваши благородия! Не откажите в просьбе. Мне бы для детишек какой подарок. Ну, для тех, которых я из Ахульго приволок и Лосеву, поручику нашему, отдал на воспитание.
— Кормящий отец! — засмеялись за столом. — Повезло Лосеву со службой в резервной бригаде. Дома чаще, чем мы, бывает. Вот и в новый поход его не берут. Так и прокукует в поручиках до выслуги. Внеочередное звание ему не светит.
— Так что с моей просьбой? — поморщился Вася от несправедливых слов в адрес Игнатича. — Грудничку, понятно, рано пока подарки дарить. А вот пятилетнему Дадошке… Не мой же горлорез ему отдавать.
— Так и быть, выручу. Как не пособить тому, кто с тобой рядом стоял под пулями при входе в Ахульго! — раздался голос за спиной.
— Вашвысьбродь! — задохнулся Девяткин при виде подполковника Циклаурова.
Все вскочили, опрокидывая чаши и бутылки хереса на блюда со свежими фруктами.
— Ну-ну, успокойтесь! — махнул рукой батальонный командир. — Смотрю, живой, Девяткин? Не прибрала тебя черкесская пуля⁈
— Живой, Вашвысьбродь!
— Сейчас денщик принесет тебе музыкальную шкатулочку.
— Век вас благодарить буду!
— Пустое! — отмахнулся подполковник. — Вы, господа офицеры, на спиртное не налегайте. Неспокойно на другом берегу. Справа за Тереком громыхает. И пожары видны в темноте.
— Прорыв⁈ — забеспокоились опытные «кавказцы».
— Нет! Скорее что-то случилось в надтеречных аулах.
— У мирных чеченов⁈ Горные напали?
— Утром узнаем.
Узнали от прискакавшего на рассвете гонца из станиц, расположенных напротив селений надтеречных чеченцев.
И прониклись до дрожи случившимся несчастьем. Мирные аулы, десятилетиями жившие бок о бок с русскими, в одночасье восстали, поверив эмиссарам Шамиля. Перебили своих князей, офицеров русской службы. Забрали семьи, немного имущества, которое поместилось на арбах, и стремительным маршем отправились за Сунжу, чтобы затеряться в густых дремучих предгорных лесах. Бросили дома, часть скота, пожитки, накопленные за долгие годы спокойной жизни. Не только разгромили имения предателей-офицеров, лишь небольшая часть которых сумела переправиться на левый берег Терека, но и свои сакли поджигали недрогнувшей рукой. Теперь в огне была все Чечня — от Кавказских хребтов до самого Терека.
Вся кордонная Сунженская линия пришла в движение. Стало ясно, что первоначальная цель экспедиции генерала Галафеева резко поменялась. Требовалось наказать мятежников. Не дожидаясь приказов от Граббе, стали готовить отряды к походу. Гонцы засновали от Грозной до Червленой и обратно. С одним из таких конвоев Вася добрался до крепости днем 29-го июня.
Полковая штаб-квартира встряхнулась от скуки гарнизонной жизни. Суета страшная. Артельные повозки готовят к походу, загружая канонический провиант. Зарядные ящики набивают снарядами. Лошади ржут, люди мечутся. Множество солдат в незнакомых мундирах, производящих нелепые телодвижения, как часто бывает с теми, кто оказался в непривычной обстановке. Шум, гам, пыль столбом под жарким солнцем.
Посреди полкового плаца, не обращая внимания на теребивших его вестовых и денщика, стоял поручик Лосев с окаменевшим безучастным видом, уронив руки вдоль тела.
Вася бросился к нему.
— Вашбродь! Что приключило