сь⁈ Отчего такой потерянный⁈
Командир карабинерной роты поднял на Девяткина покрасневшие глаза. С натугой разлепил рот, когда тень узнавания проскользнула в его глаза:
— Вася… Вернулся…
— Игнатич! Что как неродной! С детьми что? Аль с супругой?
— Беда, Вася, беда! Дадо пропал! Гезель, сучка лезгинская, украла!
[1] В реальной истории это случилось 10-го мая. То есть вместо того, чтобы срочно двинуться к Абинской крепости, Раевский отправился выполнять приказ из Петербурга «возобновлять» потерянные укрепления. Форт на реке Абин не входил в зону его ответственности.
[2] Раевский повторил шутку генерала Блюхера, которую тот проделал в своем штабе под Парижем в 1814 г.
Глава 24
Вася. Крепость Грозная, 29 июня 1840 года.
Васю как громом поразила новость от поручика. Явился не запылился. Шкатулочку с музыкой притащил. А тут — горе то какое! Ребенка скрали!
— Точно Гезель? Как давно?
Лосев молчал.
Вася набрался наглости и потряс его за грудки.
— Игнатич! Очнись! Хорош горе веревочкой вить! Делать что будем⁈
— Что ж тут сделаешь, Вася⁈ Вчера в обед хватились, нету ребёнка! Прости меня! Недоглядел!
Командир карабинерской роты чуть не повалился на колени в пыль батальонного плаца.
— Стоп! — подхватил его Девяткин и заорал благим матом. — 5-я рота! Фельдфебель! Парфен Мокиевич! Шадрин! Где вы, мать вашу⁈
Подбежали старослужащие. Окружили, здороваясь и сыпля вопросами.
— Отставить! Взять поручика и смотреть за ним как за младенцем! Где Дорохов⁈
— Так в крепости! В офицерском клубе его искать нужно!
Вася сдал на руки осоловевшего Лосева солдатскому комитету и побежал разыскивать Дорохова, оставив свои вещи прямо на плацу.
Особых усилий прикладывать не пришлось. Руфин Иванович попался почти сразу — в тенечке, у входа в обитель офицерского азарта и обманутых надежд. Беседовать изволил с неким офицером явно из залетных. Из тех, кого в полк присылали из столиц за наградами. Такую птицу видно издали. Не по полету, а по странному наряду. Любили подобные господа — все, как на подбор, с холеными бледными лицами, не знавшими жгучего южного солнца — щегольнуть псевдогорским нарядом, будто черная бурка через плечо в жаркий июньский день мигом делала из них настоящих кавказцев. Тонкие усики, которые требовал от них приказ Государя, шейные платки и белоснежные рубашки делали их похожими друг на друга.
«Что тут, в Грозной, тенгинец забыл?» — подумал Вася мимоходом, безошибочно определив полковую принадлежность молодого поручика. Что-что, а две семерки Тенгинского полка унтер-офицеру Девяткину врезались в память на всю оставшуюся жизнь. У самого в брошенном около Лосева мешке остался опостылевший мундир, выданный в цейхгаузе 4-го батальона.
Как ему ни терпелось, Милов не решился встревать в разговор начальства. Лишь замер в двух шагах, сдернув с головы папаху. Руфин его тем не менее заметил и тут же воскликнул:
— Ба! Василий! Какими судьбами⁈ — кинулся Дорохов с объятиями и принялся хлопать Васю по плечам. — Вот, Миша, знакомься! Главный средь моих налетов! Свет не видывал подобного злодея! Ножом работает, как еврей на скрипке! Виртуоз! А стреляет… Самого Шамиля, говорят, подстрелил!
— Вашбродь! Руфин Иванович…
— Молчи, молчи! Дай мне тебя разглядеть! Вроде жив-здоров⁈ Признавайся, как на духу, сколько черкесов прирезал? Ко мне ль в отряд вернулся? Вовремя. Самый час! День-другой — выступаем…
— Я было решил, что сей экземпляр из гребенских казаков. Ошибся. Дай ты ему слово сказать, — раздраженно, с оттенком какой-то желчности и превосходства вмешался незнакомый офицер. — Не видишь что ли, человек весь на нервах?
— Нервы? — рассмеялся Дорохов. — У Васи? У самого хладнокровного человека из всех, кого знаю?..
—?
— Руфин Иванович! Дозволь слово молвить…
Дорохов перестал выколачивать пыль из Васиных плеч и, щурясь от яркого солнца, вгляделся в подчиненного.
— Правда, Миша, твоя. Что-то стряслось у добра молодца! Унтер, докладывай!
Вася торопливо изложил свою беду. Попросил не много не мало двинуться всем летучим отрядом в погоню за гнусной похитительницей.
Руфин досадливо крякнул.
— Чем же я могу помочь? Рад бы тебе услужить, но вот незадача: не отпустит нас Галафеев. С минуты на минуту ждем от него указаний.
— Вашбродь! Вы же знаете: никогда вас ни о чем не просил. Шел за вами в огонь и в воду. Придумайте! — взмолился Вася.
— Что ж тут придумать? — растеряно ответил Дорохов. — И куда податься? В какую сторону? На запад? В надтеречные аулы? — юнкер стал перечислять названия, бравируя недюжей памятью. — В Старый Наур, Новый Наур, Эмингуловский, Мундаров, Банки-юрт, Мижи-юрт, Бени-юрт, Кожаки, Калаузов, Мамакай-юрт и Гунешки, которые восстали? Далеко до туда, не побежит лезгинка с ребенком. Скорее на юго-восток в сторону Большого Чеченя…
— Отряд туда как раз и двинется, — шепнул тенгинец-поручик. — Но я вам ничего не говорил.
— Тогда — вряд ли. Если в штабе разговор был о направлении похода, местные о нем уже знают. Тут слухи быстрее огня в степи разносятся, — продолжил свои рассуждения Дорохов. — Скорее на юго-запад, в Кулары или Алхан-юрт. Мы там были недавно[1]. Проходили урочище «Три брата», Злобный Окоп…
— Какое чудное название! — восхитился незнакомец.
— Скорее печальное. Так прозывалось старое укрепление Сунженской линии ермоловской поры. Недолго продержалось. Всего пять лет. Давно позаброшено.
— Три брата? Я слышал про них. Старые курганы. Хотелось бы на них посмотреть, — тихо промолвил тенгинец.
— Ищешь источник поэтического вдохновения? Подобных, брат, тебе с избытком хватит за летнюю кампанию.
— Руфин Иванович! Все же… Коль понятно направление, может кинемся по свежим следам?
— Говорю ж тебе: не опустит нас Галафеев.
— Я могу помочь, — снова вмешался поручик.
— Да, ты же у нас на особом счету. Тебя сам Граббе к нам отправил. И добряк Галафеев взялся тебя опекать.
— Высоких протекций не ищу! — вспылил тенгинец. — Разве в Чечню просятся, чтобы от боя сбежать⁈ Или тут пули какие особые — всегда мимо цели летят?
— Миша, успокойся. Не в обиду сказал. И не вижу ничего зазорного в помощи старших товарищей. Сам воспользовался…
— О твоей храбрости, Руфин, легенды ходят по всей России. А мне еще работать и работать над своей репутацией. Вторая моя поездка на Кавказ. В первой, увы, случая отличиться не выпало. Ныне же я все готов отдать, чтобы достичь твоего положения. А мне навязывают роль порученца при генерале. Но есть в ней и своя выгода.
— Пойдешь за нас просить?
— Прошу вас, Ваше Благородие! Подсобите! — взмолился Вася.
— Рискну. Но, чур, уговор! Если все сладится, меня с собой возьмите! Несчастный мой характер: не могу на месте усидеть! Мне скучно без дела, не будоражащего кровь!
— Что ж, Миша, рискну. Ступай к генералу да придумай вот что: предлагает Дорохов короткую разведку в сторону Алхан-юрта. За день хочет обернуться. К завтрашнему полудню вернется.
— Пойду. Ждите!
Ушел.
— Ишь раскомандовался! — усмехнулся Дорохов.
— Да кто он такой⁈ — не удержался Вася.
— Мишка? Так Лермонтов. Прибыл дней десять назад. Мне он сперва не глянулся. Заносчивый. Злой на язык, хоть и остроумный. Но потом разглядел в нем родственную душу.
— Лермонтов⁈ — растерялся Девяткин.
Не так он представлял себе глыбу русской литературы. Трудно узнать в щуплом узкоплечем молодом человеке — в пареньке, а не мужчине на вид — того, с кем мечтал винца попить и ради которого, по мнению Косты, Милов оказался в этом времени. Не ошибся штабс-капитан: все ж довелось повстречаться, да так быстро! Вроде, только прибыл в Грозную, а на ловца и зверь бежит! Как тут не растеряться⁈
Фуражечка белая, холщовая, мундирчик с красными отворотами отложного воротника, бурка нелепая…
Потом, все потом! Сейчас не время! Нужно Дадо выручать!
— Ты с чего раскудахтался? — хмыкнул Дорохов. — Узнал имя? Стихи его читал? «Героя нашего времени»?
— Было дело, — буркнул Вася, напряженно всматриваясь в дверь генеральского дома, куда заскочил Михаил Юрьевич.
— Где твоя группа? — оторвал Васю от наблюдения Руфин.
— Игнашка и Додоро погибли. Где Коркмас, не знаю. Не вернулся?
— Нет, — отрезал юнкер. — Ничего! У нас знатное пополнение. Идут люди в отряд!
— Что с моим штуцером?
— Пулло еще здесь. Попросим. Мне Граббе обещал пару десятков стволов, вроде твоего, на бедность сиротскую подкинуть. Ждем-с.
— Как думаете, Вашбродь, договорится поручик?
— Если и у него не выйдет, никто не поможет.
— А Лосев?
— А! — отмахнулся Дорохов.
Все понятно. Резервный батальон (или его остатки после перевода людей в другие части) у начальства не на особом счету. Так, палочка-выручалочка, каждой бочке затычка.
Из генеральского дома, возвышавшегося над местной достопримечательностью — землянкой Ермолова, выскочил Лермонтов и вприпрыжку бросился к парочке из летучего отряда. Сорвал с головы фуражку, чтоб не уронить. Его длинные темно-русые волосы развевались на ветру.
— Разрешил! — крикнул на бегу. — И меня отпустил!
Запыхался.
Вася отстегнул от пояса свой горлорез. Протянул нож поручику.
— Возьмите, Ваше благородие!
Лермонтов вспыхнул.
— Не приму подарка за помощь!
— Вы не поняли, Вашбродь! Коли с нами идете, нужно холодное оружие иметь. Мы в отряде с ним привыкли действовать.
— Бери, бери! — успокоил поэта Дорохов. — Девяткин плохого не посоветует. Он тебе еще покажет свои приемчики. Я же говорил: чистый злодей-убивец…
— Руфин Иванович!
— Молчу, молчу! Ну, что, по коням, летучий отряд⁈
(последний прижизненный потрет Лермонтова. Обратите внимание на рукоять кинжала. Понятно, что это не шашка, так высоко ее никто не носит. Но и не кама, черкесский кинжал. Улавливаете идею?)