Впрочем, я лично не сталкивался прежде с заказными убийствами, никогда не был целью, лишь читал и видел по ТВ многочисленные кадры уличной жестокости Тбилиси 90-х. А тут и дня не прошло, как в меня попытались воткнуть такой нож, после которого не выжить. Лишь моя предусмотрительность уберегла меня от рокового удара.
И имя заказчика известно. Мотивы его не ясны, но виновность очевидна. И, значит, остается одно: решить для себя, готов ли я стать судьей и палачом? Я не в уютной Греции. Не среди темпераментных грузин, которые, за редким исключением, удивительно мягкие и добрые люди, которым дороже всего на свете хорошая компания, кувшин «Ркацители» и тарелка хинкали. Я в центре мира жестокости, варварских порядков и наплевательского отношения к чужой жизни. И играть надо по правилам этого мира, иначе не выжить. Надо. Но ссыкотно…
Мои размышления прервала возня у покинутого сарая. «Долго же копались», — подумал я, наблюдая, как младший почти тащит тело старшего брата: ни дать ни взять проводы до дома изрядно поднабравшегося в кабаке. Если Никос следит в окно, может, вполне, решить, что тащат оглушенного или прибитого меня. Значит, мой выход.
Стоило братьям покинуть двор, вылез из своей щели — наблюдательного пункта. Оставаясь в густой тени сараев, надрезал рогожку прямо посередине полотнища, напялил ее на себя на манер пончо. Обвязался одним из поясов, на котором болтались ножны с ханджаром и дубинка, напялил куколь на голову. Сделав небольшой крюк, двинулся ко входу в жилище Никоса. На темной лестнице я вооружился — нож обратным хватом в одну руку, дубинка — в другую. Прислушался. Тишина. Крадучись поднялся на второй этаж и замер у проема, ведущего в комнату Никоса. Из-за двери раздался тихий шепот:
— Аминтас, ты?
— Я.
Ответ мой был еле уловим. Никос купился. Дверь открылась, и предатель схлопотал по лбу дубинкой, отшатнулся. Ноги его запнулись, он приземлился на заднюю точку. Я влетел в комнату и ударом пяткой в грудь опрокинул его на спину. Прикрыл дверь.
— Можешь рискнуть закричать, — предложил я, — мигом глотку перережу. Хочу лишь поговорить.
Никос тяжело дышал, чуть всхлипывая и не отводя от меня взгляда. В углу тлела свечка у иконки, тени метались по комнате, ему было страшно. Резко запахло потом.
— Умный мальчик! — с одобрением сказал я. — Ползи к кровати и там замри.
Никос, ни слова не говоря, приподнялся на локтях и пополз спиной к низкой лежанке.
Я обогнул его. Пристроившись сзади на коленях и придерживая за ворот крепкого суконного жилета, стал поглаживать его затылок моим трофейным ханджаром. Никоса стала бить легкая дрожь.
— Это Афанасиос! — не дожидаясь моего вопроса, прошептал купец. — Он твою смерть заказал. Хочет возобновить торговлю со мной, но боится, что ты его к судье потащишь.
— И дорого он заплатил?
— 50 дукатов.
Я восторженно присвистнул. Местных расценок я не понимал, но пропорция между отданным и полученным Никосом меня восхитила. Один к пятидесяти, настоящий торговец. Все греки оценили бы. И не только они.
— Что будем делать? — как-то обреченно поинтересовался Никос.
— Как что? Разбираться. И главный мой вопрос: сколько ты мне должен?
— Мелькала же у меня мысль, что ты меня морочил, когда про потерю памяти говорил. Эх, пожадничал, голову потерял, думая, что все уже мое.
Все ясно. Я, похоже, вложился в его дело, и эта мразь решила одним ударом двух зайцев убить. Впрочем, деньги у него были не мои, а Варвакиса. Сколько бы их не было, не я их заработал. И их потеря меня не сильно волновала, но Никосу о том знать не нужно.
— Так сколько, по-твоему, с учетом происшедшего? — хитро озадачил я Никоса.
— Пол-лавки своей на Гранд Базаре тебе отдам вместе со складом.
— Нет, расчет здесь и сейчас, не пытайся из меня сделать дурака. Стоит нам пойти к судье, как ты меня тут же объявишь преступником.
— Где же я возьму дома такую сумму? Аааааа…
Я придавил лезвием затылок Никоса, брызнула кровь. Он закричал, но не громко, скорее завывая.
— Заткни пасть, мараз! Хочешь, чтоб у меня не осталось выбора?
Я переместил нож к его горлу и снова слегка надавил. Он яростно зашептал:
— Не убивай, я все-все отдам, все, что есть, все накопленное!
— Мне все не нужно. Хочу здесь и сейчас. Ничего нет — режу горло и ухожу. Даешь отступных, останешься в живых. Потом встречу тебя, где захочу, и договоримся о дальнейшей твоей судьбе. Что меня может остановить? Подумай, хорошенько все взвесь.
Я замолчал, напряженно ожидая ответа. Никос молчал: жадность в нем боролась со страхом.
— Вот ты тупой, как деревяшка! Если ты думаешь, что я ничего не выиграю от твоей смерти, ты ошибаешься. Найду ключи от лавки, утром распродам по дешевке ковры соседям и сбегу обратно хоть на Острова, хоть в Салоники! Только живым сохранишь свое достояние. И со мной сможешь рассчитаться. Выходит, ты мне живым нужен, но без денег я не уйду.
Снова повисла тишина в комнате, только плясал огонек свечи в углу. На нас скорбно глядел лик Божьей матери.
Комната небольшая, с лежанки все видно, как на ладони. Ни стола, ни стульев. Большой ларь в одном углу. Под окном набросаны три коврика — братья килимов из лавки. Рядом небольшая стопка деревянных ящичков и корзинка. За ними стопка глиняных тарелок, чашек и немного железной посуды для готовки. Ни следа очага: наверное, даже кофе гостю варил на улице, во дворе. Вон, кстати, кофейник стоит и четыре чашечки на круглом подносе.
— Отодвинешь ларь, под ним половица со знаком креста. Там моя заначка на черный день, — хрипло признался Никос.
— Ты понимаешь, что я не уйду, пока все не обыщу? Сейчас крепко тебя свяжу и начну поиск. Уверен, в стенке ларя что-нибудь да найдется.
— Я правду сказал, зачем не веришь?
— Верить тебе? Тебе, паскуде? Пощекочу ханджаром, запоешь соловьем. Ну, давай! Говори, где еще⁈
— Я правду сказал, клянусь моим покровителем, Николаем-угодником!
— А если найду? — хмыкнул я, подражая гопникам моего детства.
— Что найдешь, все твое, — зло выпалил Никос.
Он вдруг резко попытался вскочить, непонятно на что рассчитывая, и сам — САМ — вскрыл себе горло. Я не успел убрать руку. Наоборот, ее словно кто-то направил и удержал. Из разверстой раны ударила струя теплой крови.
… Я тупо пялился на дёргающееся тело, на кровавый фонтанчик, выплескивающийся толчками из широкой раны и брызгающий во все стороны.
Неужели я это сделал? Я же за всю свою жизнь не держал в руках ничего опаснее клавы от компа… Всего пару дней назад я ныл и жаловался на кризис среднего возраста… Этот идиот сам виноват: моя угроза все найти отключила ему мозг. Жадность взыграла. Что не отменяет того, что нож был в моей руке. И я, похоже, ищу себе оправдания.
Это я сделал или не я? Реципиент или донор?
Чертов Раскольников, чертово его «право имею». Впрочем, я уже не тварь дрожащая, если верить Федору Михайловичу. Или он другое имел в виду?
Я подошёл к иконке, перекрестился и попросил у бога прощения. Но в душе я никакого раскаяния не чувствовал. Собака получила заслуженную кару. Не моя вина! Мне и выбирать не пришлось. А с другой стороны, что мне оставалось делать? Ждать божьего суда на небесах? Очень спорная идея. Останься гад живым, на эти небеса мог бы отправиться я сам.
Теперь надо собраться с мыслями, все тщательно продумать.
Естественно, ни в какую лавку я не пойду, к товарам и пальцем не притронусь. Лучше так сделать. Я сдернул с головы куколь Аминтаса-убийцы и заткнул им рану на шее Никоса. Он уже отходил, но последних сил ему хватило, чтобы плотнее затолкать мягкий головной убор в кровавую щель.
Вот, теперь картина станет веселее, если можно употребить это слово здесь и сейчас. Никакого анализа на ДНК, никаких отпечатков пальцев. Станут искать преступников, первыми под подозрение попадут братишки-монахи. Ежели их вдобавок кто-то заметил заходившими к Никосу, то вообще все будет чики-пуки, никто на меня не подумает. Вдобавок перевязь с ножнами здесь сброшу, а нож где-нибудь во дворе, где оставил второй пояс. За все в этой жизни надо отвечать — деньгами, свободой, жизнью, бессмертной душой. Аз воздам, братья-монахи, наемники-киллеры недоделанные!
Мое импровизированное пончо мне уже ни к чему. На нем могла кровь остаться, так что снимаем и накрываем усопшего.
В углу у иконы нашлась свежая свечка, я подпалил ее от горящей. Прежде чем начать поиски, нашел кувшин с водой и сделал хороший глоток. Все ж, как не хорохорился, сердце в груди ходило ходуном, в висках стучало: бум-бум-бум…
Еще раз осмотрел внимательно комнату. Ларь подождёт, сперва приступим к планомерному обыску, обходя прикрытую рогожкой лужу крови, чтобы не вляпаться.
Оставив на десерт угол с посудой и припасами, я начал с места у ковриков. И сразу находка. Под самым окном скрывалась хорошо замазанная мягкой белой глиной ниша, откуда вытащил небольшую квадратную коробочку из ливанского кедра с инкрустацией перламутром в простой тряпице. Открыв приятно благоухающую крышку, я стал богаче на десять австрийских дукатов — тех, которыми татарки и армянки любят украшать свадебные платья и головные уборы, — и мелкий флакончик с благовониями или духами. Редкой жадности скотиной был покойный, молчал ведь до последнего, как партизан на допросе, не убоявшись моих угроз наказать, если найду сверх им обещанного.
Далее разбив пространство комнаты на прямоугольники с помощью двух ковриков, я тщательно проверил стены и пол, аккуратно постукивая рукояткой ножа. Изучив один прямоугольник, пунктуально сдвигал оба килима и двигался дальше.
До ларя находок более не случилось. Следовало бы, проверить и потолок, но как это сделать, идей не нашлось.
В боковой полой стенке ларя, ожидаемо, обнаружилась солидная горсть золота — ровным счетом 49 турецких золотых. К гадалке не ходи, остаток награды за мою голову. О чем только думал этот глупый пацак, когда пытался меня надурить? Меня, насмотревшегося фильмов про тайные захоронки советских цеховиков.