Константин, как и в прошлый раз, встретил меня у входа. Я протянул ему корзинку:
— Принес тебе угощенье, мой друг. Найдешь для меня полчаса почаевничать?
— И я рад тебе видеть, грек, притворяющийся боснийцем, — улыбнулся банщик в свои шикарные усы. — И с удовольствием посижу с тобой. Пойдем внутрь или в мою келью?
— Сможем приватно посидеть? Отличная идея.
Константин повел меня в обход Главного корпуса с другой стороны, а не с той, где я три дня назад пробирался к цистерне. Между зданием хамама и боковой стеной, прилегавшего к нему дома, шел узкой проход, в который выходили открытые по случаю теплой погоды двери клетушек, где жили служащие бани.
Константин споро приготовил чай, и мы, не утруждая себя разговорами, просто сидели, наслаждаясь минутами покоя и традиционным десертом нашей общей Родины. Нам было спокойно и приятно быть вместе, колено в колено, и никуда не торопиться — истинное греческое времяпровождение, которое можно украсить разве что игрой в нарды.
Объяснил своему другу, как можно использовать мягкий воск: аккуратно нанести его на усы, затем расчесать их редким гребнем и закрутить кончики, если есть желание.
— Так делал мой дед, но за результат не ручаюсь — уверил я тезку.
Сослался на деда, хотя соврал. Ну не сообщать же, что еще не родившийся Спиридон Лазаревич годился бы ему в правнуки. От подобных мыслей можно было и самому свихнуться.
Спросил и совета, как понять сцену с чумой в подарок?
— Обычная шутка местных ханум, причем адресованная иностранцу, от которого не ждешь угрозы или обвинения в неподобающем поведении.
Я еще раз задался вопросом: так ли случайно наше свидание с Маликой, если она не побоялась открыть мне украдкой лицо? Хотелось её снова увидеть. И не только…
Что может заставить женщину снова рискнуть своей честью? Конечно, подарочек! На это все дамы падки, а восточные — особенно. А у меня есть, чем угодить боснийке — мой трофейный флакончик духов. Но не стоило лезть в подземелье в своем чистом наряде.
Тут Константин вовремя предложил:
— Может, вернуть тебе твои старые вещи? Их не выбросили, а постирали и заштопали. Вполне подобающий греку наряд. Вот только туфли нужны синего цвета. Принести?
— Я бы и от нижнего белья не отказался. И еще что-нибудь взял — не такое бросающееся в глаза, как белая рубаха с красным кушаком и доломан.
— Посиди тут, сейчас принесу.
Константин притащил целый ворох одежды и пару туфель. От денег категорически отказался — какие счеты между друзьями. Предложил переодеться прямо тут, в комнатушке, все нужное сложить в большую наволочку, ненужное оставить на лежанке и не забыть с ним попрощаться у главного входа, если его не утащит в хамам какой-нибудь щедрый клиент. На всякий случай, мы обнялись как старые друзья.
Стоило ему удалиться, я скинул свой боснийский наряд и снова стал греком.
Без проблем проник в лаз. Печники снова были заняты своими делами и внимания на меня не обратили. Я даже умудрился в полутемноте, используя слабое подобие освещения — от солнечных лучей, пробивавшихся через расширенный моим телом лаз, — разыскать кедровую коробочку и забрать из нее флакончик.
Никем, как я надеялся, незамеченный вернулся в Константинову келью, прихватил тюк с обновками и вышел на улицу. Ахмет меня не узнал и был искренне удивлен, когда я хлопнул его по спине, подобравшись сбоку.
— Украл? — сурово спросил он.
— Разжился по случаю, — ответил неопределенно: пускай теперь гадает. — Идем обратно.
В хане нас ждали.
— Где вы ходите? — зло спросил Стюарт. — Идем со мной, Коста, с тобой хотят поговорить.
Отдав Ахмету свой тюк, я двинулся за человеком-акулой, который снова устремился в подвал, в свое шпионское кубло, на конспиративную квартиру.
В той же комнате, где меня пугал Стюарт — рыбий глаз, за столом сидел невысокого роста мужчина примерно моих лет с очень усталым лицом, какое бывает у близоруких людей, стесняющихся очков. В невзрачном мятом пиджаке, он совсем не производил впечатление человека, взбаламутившего Кавказ и устрашившего Лондон своей энергией. Но сомнений не было: по той почтительности, которую ему оказал Стюарт, было ясно — передо мной сам Дэвид Уркварт, великий и ужасный демон Кавказа.
— Подождите, пожалуйста, во дворе, Гильберт: мы поговорим с молодым человеком наедине. Вы к нам присоединитесь попозже.
Стюарт вежливо склонил голову в поклоне и вышел.
— Я узнал вас, Варвакис, хотя вы меня помнить не можете. Вы вывозили меня, раненного и всего в бинтах, с Хиоса весной 28-го года. Там же погиб мой старший брат Чарльз Гордон, полковник, мир его праху, из славного рода Аркартов. Вы можете не доверять людям, подобным Гильберту, но только не мне — я кровь проливал вместе с вами и вашими соотечественниками. Не стоит морочить нам голову вашими сказками о шпионстве, я видел вас в деле. Вы — патриот своей родины, что бы у вас ни случилось потом с некоторыми руководителями восстания. Увы, греки, стоило им победить, тут же принялись сводить между собой счеты, вместо того чтобы сплотиться. Быть может, поэтому я отошел от дела революции и нашел здесь, в Стамбуле, новых друзей.
Вот это номер! Выходит, Варвакис мог придавить этот паровоз английской провокации Кавказа, пока он был чайником? Попади я в его тело на восемь лет раньше, я бы не упустил своего шанса.
— Другую ошибку вы, греки, делаете, когда смотрите на Россию как на свою избавительницу. Я пропущу тот факт, что, руководствуясь ложным толкованием принципов легитимизма[2], Петербург семь лет выжидал, пока турки топили вас в крови. Освещу лишь теоретический аспект для общего понимания.
Тут он вскочил на ноги, глаза его загорелись фанатичным огнем. Он словно встал на трибуну в Парламенте и начал свою речь, полную страсти. И сразу преобразился — сейчас передо мной был настоящий лидер, готовый идти до конца. Его не смущало даже то обстоятельство, что перед ним сидел грек в заштопанном платье, а не рафинированные джентльмены из Палаты Общин!
— Вы не понимаете истинных намерений русских. В прошлом году их император заявил, выступая в Варшаве, в городе, где поляки готовы бороться за свою независимость, не жалея своей жизни и имущества: «Принадлежность России есть истинное счастье»! Вот! Вот подлинное лицо русского империализма! Поработить весь мир — их внутреннее желание!
Ха-ха! Кто бы говорил… Не это ли желание в еще большей степени присуще самим англичанам? Индия уже у их ног. Интересно, опиум из Турции скоро поплывет на кораблях под британским флагом в Китай? Эта история закончится, как я помню из школьного курса, самой гнусной войной — опиумной. И развяжут ее именно англичане.
— Теперь пришла очередь Кавказа, — продолжил Уркварт свой парламентский спич. — Уверен, Кавказ — лишь ступенька для броска на юг. Следующим шагом России, отдай мы Кавказ в её руки, станет завоевание Индии, где мы так слабы, что ничто не остановит казаков. Балканы, в целом, и Греция, в частности, остаются свободными, лишь благодаря нам, подданным Великой Британии! — тут мне пришлось состроить не мной придуманное выражение лица, с которым обычный офисный планктон «внимает» своему руководителю, то есть смотря прямо в рот, задыхаясь от восхищения.
— Взгляните на меня! — Я глянул на отца-командира лихо и придурковато, как завещал Великий Петр. — Я шотландец, не англичанин, мой род древнее родов наших лондонских аристократов. Но я служу Империи не за страх, а за совесть, ибо только она воплощает мои идеалы. И того же я потребую от вас.
Меня уже тошнило от этого пафоса, но я не мог не поддаться харизме этого маленького человека с горячим сердцем и головой, набитой предрассудками и ложными выводами. Одновременно, я ясно понимал, что передо мной законченный придурок. Я не смог бы найти слова, которые его убедили. Фанатики, они такие фанатики…
— Теперь о Черкесии и о ложных слухах, что распускают обо мне, — продолжил успокоившимся тоном Дэвид, усаживаясь на место. — Мой интерес к Кавказу объясняется просто: я сам горец, и мне лучше, чем кому-либо, понятны и свободолюбие, и буйный нрав местных народов. Я готов им помогать. НО! Они сами должны решить свою судьбу. Это мое твердое мнение, но мои намерения часто ложно истолковываются. И когда меня выставляют козлом отпущения, вешая на меня все мыслимые грехи, я терплю, ибо того требует политика. Большая игра[3].
— Прошу прощения, сэр, — не удержался я, хотя дал себе зарок помалкивать, — но мистер Стюарт сказал, что вы в контрах с министерством иностранных дел, с лордом Палмерстоном.
— Гильберта иногда заносит. Да будет вам известно, я выполняю прямые приказы из Лондона и даже мой журнал «Портфолио» издавался на деньги правительства. Разговоры о том, что я веду свою линию, — это полная чепуха[4].
Все ясно: мне тут недвусмысленно намекнули, что «чайников», вроде Уркварта, много — всех не передавишь. А жаль…
— На этом мы закончим нашу беседу, — я бы не решился назвать его монолог беседой, но начальству виднее, — зовите Стюарта, он даст вам инструкции.
Позвал Стюарта, и тот на глазах начальства совершенно преобразился, рыбий глаз сменился на подозрительный блеск, будто Гильберт во дворе неслабо накатил. Он стал энергично метать на стол бумаги. Что-то из этого вороха я подписал с горем пополам и вернул. Что-то предназначалось мне. Писать, используя срезанный кусок тростника, оказалось нелегкой задачей.
— Вот тебе рекомендательные бумаги от Селим-бея — на турецком и французский перевод. Французского не знаешь? Не страшно. Зато хозяйку изучил вдоль и поперек. Да-да, это от мужа той самой Малики, с которой у тебя столь доверительные отношения.
Я смущенно закашлялся.
— Вы же сказали, что он из Измира. А я там не был.
— У его папаши Барыш-аги есть поместье в окрестностях Стамбула, Селима там не привечают, потому живет в хане, но документы он нам сделал. Съездишь туда и все посмотришь на месте. Далее, через забор Барыш-аги есть соседская вилла, где проживал немецкий князь-путешественник, Герман фон Пюклер-Мускау. Большой оригинал, писатель и садовод. Он тебя взял на работу, чтобы познакомиться с местными методами ухода за садом. Об этом есть в рекомендации. Обращался ты к нему «Ваша светлость», общались на греческом: он английского не знает, но получил классическое образование, включая изучение древних языков. Вот его карандашный портрет. Уехал две недели назад в Египет, теперь ты ищешь себе новое место, потому что на старое, к Барыш-аге, тебя не взяли. Вопросы?