— Откуда ты можешь это знать?
Ахмед горько усмехнулся.
— Я жену потерял, когда она рожала первенца…
— А ребенок?
Ахмет отрицательно покачал головой. Потом указал на стоявший на столе кувшин.
— Ракы, — коротко пояснил.
Потом развернулся.
— Отпусти, — произнес еще раз, и ушел, оставив меня одного посреди двора с белым листком в руке.
Я сделал шаг к столу, взял кувшин. Сделал большой глоток.
«Как началась история с моей царицей, так и заканчивается: большим глотком ракии!»
Больше ни о чем подумать не успел. И погоревать должным образом не успел.
Сбоку от меня раздался сдавленный женский крик. Потом возглас:
— Коста! Брат мой!
Я оглянулся. Ничего не успел понять. А уже в следующую секунду меня обнимала и целовала сквозь тонкий платок на лице незнакомая мне женщина, все время повторявшая:
— Брат мой! Брат мой!..
[1] Судя по вилке, синьор Джузепино не был неаполитанцем. Там поедание макарон руками считалось ни с чем не сравнимым удовольствием. Собственно, вилку и придумали для неаполитанского короля, большого любителя пасты, дабы не позорить светлый образ монарха простонародными привычками.
Глава 12Мне нужен пистолет
Совсем незнакомая мне женщина продолжала восклицать беспрерывно, что я её брат, успевала между восклицаниями целовать меня в щеки, прижиматься к груди, целовать руки, всхлипывать, хвататься обеими руками за мою голову, смотреть на меня сквозь непрерывно льющиеся слёзы, не давая мне вставить и слова.
Но даже если бы у меня была такая возможность, я все равно не смог бы произнести ни одного звука. У меня и до этой минуты голова была забита под завязку поиском решений отнюдь не простых проблем. (Не реши я этих проблем, сейчас бы не стоял здесь.) Вдобавок к этому, несколько минут назад Ахмет передал мне письмо. Оно попросту взорвало в моей несчастной голове атомную бомбу, которая не превратила содержимое башки в выжженную пустыню. Наоборот, свалила и запутала все конструкции в такой непроходимый лабиринт, что сделала работу извилин бесполезной. Ни одна мысль уже не могла пробиться через эти баррикады.
Ракия положения не исправила. Пока не исправила. Мне нужно было немного времени, чтобы хоть как-то прийти в себя! Капельку! А меня, как Иванушку: из котла с водой студеной макнули в котел с водой вареной. Но Конька-Горбунка поблизости при этом не было! Конек-Горбунок хвостом не махнул, мордой в котлы не макнул, на меня дважды не прыснул и громким посвистом не присвистнул! Я не мог никак выбраться из этих котлов пригожим! Господи, никак! Я сейчас — урод! Сломленный, исковерканный, сваренный заживо! Мне бы сейчас повыть, Господи, а ты мне что предлагаешь взамен? Порадоваться неизвестной, объявившей себя моей сестрой⁈ Ну, нет!
Поэтому я стоял, словно гуттаперчевый мальчик, позволяя «сестре» гнуть и растягивать меня во все стороны. Не оказывал сопротивления, не проявлял никаких эмоций.
Женщина, наконец, пришла в себя и заметила мое абсолютное равнодушие.
— Коста, это же я, Мария, твоя младшая сестра!
Я не реагировал. Она восприняла это по-своему. Рассмеялась.
— Впрочем, немудрено: я закутана с ног до головы и постарела на 10 лет. Но ты все такой же, хоть не юноша и лысый. Вылитый папа!
Наверняка ожидала, что я сейчас рассмеюсь и раскину руки для объятий. Ничего подобного. Более того, мое равнодушие уже вытеснялось злобой на все это представление. Она заметила эту перемену.
— Коста? — улыбка уже сползла с её лица.
Женщина быстро убрала руки с моих плеч, поправила платок на лице, воровато огляделась и отступила.
— Боишься, камнями за прелюбодейство забьют? — я никак не мог перебороть злой настрой.
— В Турции женщин, изменивших мужу, зашивают в мешок и бросают в воду, — с надрывом ответила женщина и снова сделала ко мне полшага. — Почему ты так груб со мной?
Тут она прыснула в кулачок, опять истолковав по-своему мое поведение. Собралась с духом и быстро раскрыла лицо, глядя на меня с надеждой.
Две служанки — старые мегеры, стоявшие чуть в стороне — сердито заворчали. Одна держала за руку маленького мальчика лет пяти, с любопытством меня разглядывавшего. Его голову украшала шапочка с нашитыми по кругу золотыми монетами.
Я среагировал на это «шипение». Посмотрел за спину женщины. Она последовала за моим взглядом. Обрадовалась. Опять закрыла лицо. Бросилась к мегерам, выхватила ребенка, быстрым шагом подошла ко мне, поставила ребенка перед собой.
— Твой племянник! — сообщила с гордостью.
«Час от часу… Еще и племянник… Не было ни гроша, да вдруг алтын», — равнодушно констатировал мозг.
Я посмотрел на племянника.
«Ладно. Не стоять же теперь все время бараном перед новыми воротами!» — у покореженного терминатора в моем лице загорелся красным светом один из глазков.
— Хочешь коржик в сиропе, пацан? — энергия начала свой бег, оживляя постепенно все микрочипы и процессоры.
Пацан радостно закивал и потянул ручки в мою сторону.
Я обернулся к столу, глотнул немного ракии для успокоения и убыстрения процесса оживления и открыл короб со сладостями.
— Угощайся!
Пацана упрашивать не пришлось. Он метнулся к столу и сунул нос в короб. На нас внимания не обращал.
Женщина с любовью глядела на сына.
— Ты все детство таскал мне сладости, а теперь, видишь, пришла очередь племянника! — Улыбнулась воспоминаниям та, кто назвалась Марией.
Посмотрела на меня.
— Его Ясином нарекли.
Я кивнул безучастно и продолжил процесс восстановления: хлопнул из кувшина еще грамульку, изо всех сил стараясь сосредоточиться.
— Ты пьяница, брат? — с тревогой спросила нежданно обретенная «сестра». Ок, принято: пусть будет сестра.
— Это для компресса! — сплагиатил я Михаила Евдокимова.
Объяснение, как ни странно, подействовало. И что еще более странно: в мозгах, вроде, слегка прояснилось.
— Садись! Поговорим!
Я уселся за стол, достал лепешку, мясо, зелень и соорудил себе бутерброд. Рядом «племяш» с довольным причмокиванием уничтожал боснийские дары, облизывая испачканные в сиропе пальцы.
Мария осторожно пристроилась с краю стола, слегка отодвинувшись от нас.
— Смотрю, ты отуречилась и по-гречески говоришь ужасно, — констатировал спокойно.
— Святая дева Мария–покровительница, объясни, почему ты так со мной жесток? — воскликнула сестра.
— Неизвестная мне женщина бросается мне на шею и сообщает, что она мне сестра! А это, — я ткнул в пацана, — мой племянник! Как, по-твоему, я должен себя вести⁈
Я ответил молниеносно и так зло, что мог бы и не отвечать, а просто ударить: была бы равноценная замена жестоким словам. Я понимал, что меня несет, но притормозить пока не выходило. Слишком сильным вышло падение, и я к нему не был готов.
Мария тихо заплакала. Ясин перестал есть, с испугом посмотрел на маму.
— Мама! — Ясин и сам был уже готов зарыдать.
— Все хорошо, сынок, — Мария вытирала слезы. — Ешь, не обращай внимания. Дядя так шутит!
Ясин посмотрел на меня. Я выдавил из себя кривую улыбку, подтверждая слова Марии. Ясин успокоился, вернулся к сладостям.
Я заставил себя успокоиться.
«Хорош! Не будь скотиной. Даже, если она не твоя сестра, она — все-таки женщина. Так что, будь любезен, будь мужчиной, веди себя достойно. Тем более, что ты знаешь, что Коста искал сестер. И вот одна, вроде как, нашлась… И тогда это уже не напасть, как ты все это время думаешь, а нечаянная радость. Большая радость».
— Извини! — тихо проговорил.
Мария, не ожидавшая, наверное, уже ни приемлемого тона, ни извинений, с удивлением посмотрела на меня.
Я вздохнул, покачал головой.
— Просто… Просто… — слова не находились.
— Но как же доказать тебе, что я — это я? — Мария поняла мои мучения.
Я молчал. Пожал плечами. Мария быстро придвинулась ко мне.
— Помнишь наш дом? — говорила быстро.
Я молчал.
— Маму Алику, сестру Олимпию?
Я молчал. Мария задумалась, не зная, как еще можно ко мне достучаться.
— Что с ними? — я вышел из оцепенения.
— Они все погибли! — тихо заплакала Мария.
«Сестра! Теперь уже без вариантов, — спокойно констатировал оживший мозг. — Еще бы имя папы узнать?»
— Успокойся, Мария, не плачь! — накрыл ее руку своей, но она испуганно ее отдернула.
Сердце кольнула ледяная иголка. Но — заслужил, чего уж там.
— Как это все произошло? Расскажи, прошу.
Мария начала говорить не сразу. Может, думала, стоит ли мне, такому, рассказывать о любимых людях? А, может, потому что такое пережить еще раз, пусть даже в рассказе, — слишком тяжелая ноша. Говорила тихо.
— Когда на остров напали, мы не успели убежать в горы — никто не успел. Турки зашли не с моря, а с обратной стороны. Их лодки и корабли приплыли в бухту лишь тогда, когда уже загорелись первые дома в деревне. Мы все выскочили во двор. Отец был впереди, вооруженный кинжалом. Первый турок, вбежавший в ворота, выстрелил ему в грудь, а потом схватил нас. Потом я узнала, что, по их обычаю, кто первый возложит руку на свою пленницу, тот и становится ее хозяином. Он связал нас веревкой и, пока мы плакали и дрожали в углу, подошёл к телу отца, отрубил ему голову и отрезал уши. Эти уши, говорят, отправляли в бочках султану как доказательство победы над восставшими греками.
Здесь Мария не смогла продолжать. Но не из-за слез. Теперь им на смену пришли злоба и ненависть. И своим взглядом она передавала эту ненависть сейчас брату.
— Знай и запомни, Коста, что имя убийцы нашего отца — Барыш-ага…
— Как, как⁈
Я вскричал так, что Мария и Ясин одновременно вздрогнули и теперь со страхом смотрели на меня.
— Прости, прости… Я не ослышался? Ты сказала — Барыш-ага?
— Да.
«О, Господи!»
— Ты знаешь его? — вопрос Марии доносился издалека.
Думаю, что в следующие секунды, пока я размышлял, Мария справедливо боялась за мое психическое здоровье. Я улыбался в это время.