Я пристроился на краешке стула, готовый вскочить по первому слову, но от реплики не удержался:
— Вы тоже, ваше Высокоблагородие, не в накладе. Все по-вашему выходит нынче. От Черкесии мне теперь не отвертеться.
— На мой гнев начальственный внимания не обращай: мне с людьми этими еще работать. Да ты и не робеешь, как я погляжу. Далеко пойдешь, ежели на первом суку не повесят. Ты мне другое объясни. Как так выходит? Смотрю тебе в глаза, там гордость и предубеждение. Как роман Джейн Остин. Целый роман в глазах. Хорошо, спишем на твое карбонарское прошлое: вы, греческие повстанцы, ни Бога, ни черта не боитесь, на вышестоящих смотрите, как на пыль под ногами. Но все равно. Многое в тебе не вяжется, странный ты. Очень странный, — повторил задумчиво и вдруг резко спросил. — Откуда грузинский знаешь?
Что ему ответить? Правду? Откликнулся твердо:
— У каждого — свои секреты.
— Секретов в тебе, как блох на псарне. Глупо спрашивать про твои капиталы после твоей истории с кади. Наслышан… Сперва догадывался, что дело нечисто, теперь уверен…
— Свое забрал у грека, я не вор, — вскинул голову.
— Вот-вот, все те же гордость и предубеждение под соусом из тайн. Убил врага, выкупил абиссинца. Теперь женщину из сераля выкрал. Хода обратно в Константинополь тебе теперь не будет. Многие твои поступки мне не понятны, мотивы — еще боле. Нету для тебя правил и законов. Словечки необычные, привычка к маскараду, познания в русской литературе… Кто ты, Коста Варвакис?
Ну и вопросик! Рассказать всё? Про будущее? Про то, что здесь, в Константинополе, уже завязаны узлы самой длинной войны в истории России — Кавказской? Или про то, что новые узелки цвета крови уже вяжутся — и здесь, и в Лондоне, и в Петербурге? И как предотвратить войну, до которой осталось меньше двадцати лет — ту самую, которую в учебниках назовут Крымской и в первый день которой мне суждено погибнуть?
Не поверит мне, сочтет сумасшедшим. Никто не поверит. Да и нет у меня твердых доказательств — нужно было лучше в школе историю учить. Зато я в центре событий! Уже пинаю колесо этой самой истории. Смогу многое изменить, если не смогу предотвратить. Не в этом ли суть моей миссии? Быть по сему!
— Я — Коста Варвакис, сын Спиридона, — ответил не колеблясь.
— Ну, что ж, Коста Варвакис, сын Спиридона, пожелаю тебе удачи. О долге перед Царем и Отечеством говорить пока рано. Но прошение о подданстве уже в диппочте, поплывет вместе с тобой на одном пароходе. Дай бог, еще свидимся! И клятву твою на служение приму лично!
Смотрел на меня серьезно, непонятно чего ожидая — признания, отказа, благодарности, уверений в преданности или жалоб. Мне было, что ему сказать и в чем его упрекнуть. Но и благодарить было за что. Жизнь, она сложная штука. Я молча кивнул.
Фонтон хмыкнул одобрительно, встал из-за стола и, сбросив напускную серьезность, весело вручил мне нечто такое, что в моем представлении раньше носили кучера или старушка Шапокляк.
— Феску долой, ты едешь в Европу. Модные головные убора типа «д’Орсе» или боливара тебе не по чину, так что носи теперь клак. Ага! Пригодилось платье моей кузины! — поприветствовал входивших в кабинет. — Мадам, оно вам к лицу!
Платье на Марии сидело, прямо скажем, не важнецки, или в нем ей было непривычно. Но, в любом случае, принять ее за турецкую жену было трудно. Решающую роль сыграл, вероятно, капор с длинными лентами. Или открытое всем лицо? Кто их, женщин, разберет?
— Кладите ребенка на мою койку. Ему тоже потребуется новая одежда. Брить его налысо не станем, чтобы не пугать. Он останется на попечении своего дяди. Раздобудешь ему платье европейского кроя у Джузепино. И из его пансиона вместе со Спенсером проследуете к полудню на погрузку. Багаж уже на корабле?
Я подтвердил.
— Отлично. Теперь с Марией. Мы в нужный момент, до начала погрузки пассажиров, отправимся на пристань, и я вывезу ее на своей лодке прямо на рейд к «Неве». Представлю ее как состоящую в штате госпожи послицы. Мы так в юности упражнялись в словесности, подбирая шуточный перевод выражению «ambassadress», — пошутил Фонтон. — С капитаном я договорюсь. Далее. Ваше преподобие и юнкер, вы забираете своего мавра, относите паланкин на место и бегом в Бююкдере. В город и носа не казать в ближайшие дни. Марш-марш!
Мы обнялись со студентом на прощание.
— Я буду ждать тебя, Коста! Не забывай старых друзей!
— Тогда прощаться не будем! Даст Бог, свидимся! — Отец Варфоломей нас перекрестил.
Как говорил мне сам Феликс Петрович, если хочешь сделать дело — сделай его сам. Я же знал другое. Если хочешь, чтобы все прошло отлично — доверься профессионалу. Фонтон все провернул безупречно. Когда склянки на корабле пробили два часа дня, «Нева» дала сигнал, загремела машиной, запыхтела дымом. Лопасти гребных колес ударили по водам Босфора. Корабль медленно потянулся в сторону Черного моря. Я с сестрой и проснувшимся племянником стояли у борта.
Мимо проплывали знакомые очертания Бююкдере. На пристани посольства мне махали платками друзья. Я оглянулся. В полуденной жаркой дымке медленно скрывались очертания Стамбула.
Прощай, Константинополь, прощай город, в котором началась моя новая жизнь! Ты был ко мне жесток, но я не в обиде…
Вдруг пароход замедлился. Остановился. Включил реверс и тихо стал сдавать назад. Замер.
На пристани, где стояли мои друзья, резко прибавилось народу.
От нее отвалилась большая шлюпка под каким-то флагом. Далеко, не разглядеть.
Неужели за нами⁈
[1] Шапочка с золотыми монетами по кругу — традиционный головной убор у турецких мальчиков в богатых семьях.
GrekoЧеркес 2. Барочные жемчужины Новороссии
Глава 1Пароход на Одессу
Ветер с берега развевал ленты капора Марии и мешал мне разглядеть флаг над шлюпкой. Чтобы он развернулся, как нужно, бризу следовало бы вспомнить о законах природы и задуть в сторону суши. Оставались лишь ждать и молиться.
Сестра догадалась по моему побледневшему лицу, что дело пахнет неприятностями.
— Это всё? За нами? — тихо спросила она, крепко вцепившись в перила палубы одной рукой, а другой прижимая сына к себе, словно надеясь его защитить.
— Как вы ласково звали отца на женской половине? — спокойным тоном ответил я вопросом на вопрос.
— Как звали? — она развернулась ко мне в недоумении. — Конечно, Яни. Ты не догадался, почему я назвала сына Янисом⁈
Упс, вот это я маху дал. Выходит, Коста — сын Яниса, а не Спиридона! Теперь сделанного не воротишь: так и останусь Спиридоновичем. Рассказать кому — не поверят: сам себя породил.
Матросы засуетились. За борт полетел веревочный трап. Рядом принялись устанавливать нечто вроде мини-крана с подвешенной к нему приспособе, вроде детских качелей.
Шлюпка начала красивый маневр поворота по широкой дуге. Шесть гребцов в расшитых галунами красивых мундирах слаженно опускали весла на воду. Флаг, наконец, заполоскал во всю свою ширь. Русский! Над шлюпкой и над Босфором гордо реял Андреевский флаг!
— Все в порядке, Мария! — выдохнул я облегченно: сам не заметил, в каком напряжении был несколько минут. — Это посол и его свита. Решил воспользоваться служебным положением и сэкономить несколько часов. Сейчас погрузится — и поплывем дальше. Одесса ждет нас!
Сестра оторвала руку от поручней и погладила меня по плечу. Я лишь улыбнулся в ответ, надеясь вселить в нее спокойствие, которым сам не обладал.
— Мне следует проведать мистера Спенсера. Быть может, у него найдутся ко мне поручения. А вы потихоньку устраивайтесь на палубе. Нам тут более двух суток предстоит провести.
Двухмачтовый деревянный пароход имел одну палубу, условно разделённую на две части торчащей прямо из настила широкой черной трубой с прикрученной к ней еще одной, узкой. Палубные пассажиры размещались на баке, то есть, в передней части корабля, под которой, как я понял, были устроены каюты офицеров. Мне же нужно было пройти на корму. Там размешались каюты пассажиров первого и второго классов. На пароходе не было помоста, называемого на парусном флоте шканцами — традиционного места капитана. Его роль играла часть палубы около рулевого, где в настоящую минуту Спенсер о чем-то увлеченно беседовал с капитаном. Поодаль сгрудилась немаленькая толпа людей в роскошных восточных одеяниях — по-видимому, пассажиры второго класса.
— Вы только взгляните, Спенсер, как эти болваны заводят штормовой трап⁈ — горячился капитан, оказавшийся, к моему удивлению, англичанином.
Матросы на мгновение отвлеклись от своей работы, чтобы радостными криками поприветствовать подходящую шлюпку. Она мягко скользила по волнам, управляемая одним рулевым. Гребцы встали у своих банок и вздёрнули весла в приветствии. Лопасти торчали строго вверх в двух безукоризненных линиях. Сразу была видна суровая боцманская муштра, научившая турецкий экипаж шлюпки русским флотским порядкам. Ничто не должно было умалить чести русского посланника!
— Какая жалость, что я не имею права ответить выстрелом из пушки, — пожаловался капитан.
— Не огорчайтесь, сэр. Считайте это вашей маленькой местью русскому флагу. Мы здесь, в Стамбуле, наслышаны, какой скандал устроил наш посол в России пару месяцев назад, когда его в Одессе не встретили подобающим салютом, — успокоил его Спенсер.
У веревочного трапа какой-то морской офицер в эполетах и треуголке пытался построить несколько матросов, наряженных в белые мундиры с двойным рядом пуговиц и в забавные цилиндры,для отдания чести посланнику.
— У меня восемь матросов и восемь работников машинного отделения. И все поголовно лентяи, пьяницы и непроходимые тупицы! Мне бы хватило 10 человек, прошедших Королевский флот, чтобы все работало как часы. Но с этим народом приходится держать ухо востро!
— Уверен, капитан Кови, вам хватит решимости держать команду в повиновении, — расшаркался Эдмонд.
Он был, как я успел заметить, из породы людей, которых принято называть «плезент-мэн» и которые умели вовремя сказать собеседнику именно то, что он желал услышать.