Интересно, он сейчас про Южное общество декабристов говорил? И про другие свои дела? Внушительный послужной список. Просто Канарис XIX века какой-то. Хоть и не адмирал.
— Или возьмем ученика моего Ванечку Липранди. Ему 23-х не было, как он в Париже военную полицию учредил и с Видоком заговор «общества булавок» раскрыл. А сколько он сделал в плане агентурной работы при подготовке войны с турками меньше десяти лет назад! Умница! Мастер разведки! А ты? Чем похвалиться можешь, кроме того, что Спенсера своего охмурил?
Я пожал плечами. Хвалиться и вправду было нечем. Мне из разведчиков в генералы выскочить не светило. Характер не тот. И способности, что греха таить, тоже не те. Чуть не завалил дело, под бритву подставившись.
— Ты не тушуйся. Я с тебя стружки немного снял, чтоб на землю грешную приспустить. У тебя все впереди. Ибо ты — грек! Мы, греки, народ ушлый. Тем и берем!
Я удивленно вскинулся. То-то, гляжу, южная кровь видна.
— Да-да. Мать у меня гречанка, не удивляйся. А вот Липранди — не из наших. Фамилия похожа, но сам он из Пиренейского рода. Но женат на гречанке! Вот так вот! Но сам не грек. Другая кровь. И что-то в тебе есть… Сам не пойму. Дерзость какая-то… Храбрецами меня не удивишь! Насмотрелся! Нет, ты другой. Вот чувствую…
— Не ваш? — улыбнулся я.
Де Витт чуть не поперхнулся от моей дерзости. Снова закашлялся.
— А мне «наши» и не нужны. Мне потребны умные да скользкие. Такие, как я!
Изобразил улыбку в первый раз за все время беседы. Усы приподнялись, словно у поймавшего мышь кота. Бросил на стол кожаное портмоне с пачкой ассигнаций.
— Награда от меня! Спенсера спас — молодец. Заслужил. У меня на этого англичанина есть кое-какие планы. Но вовсе не те, что Фонтон придумал. До Кавказа мне дела нет. Там Розен командирствует. Вот пусть в его штабе и решают, пускать Спенсера в Черкесию или перехватить по дороге.
— Дозволено мне будет поинтересоваться, что придумало Ваше Сиятельство?
— Редкий ты нахал, Коста! Сразу видно, в армии не служил. Планы простые: выдать ему ту кривду, что нам выгодна! Он на круиз нацелился с Воронцовым?
— Так точно, Ваше Сиятельство! — тихо гаркнул я. Витт усмехнулся.
— Окружим его в поездке нужными людьми, будут его обмишуливать да Крым нахваливать. А как вернется обратно, приставим к нему татарчонка, чтоб проследил. Уверен, он по Крыму поездит, чтобы агентурную сеть создать. Вот мы и возьмем всех на заметку. Ты в это дело не лезь, — проинструктировал меня этот гений лжи и запутанных комбинаций. — Занимайся своими делами. Слышал, родню везешь с собой?
— Везу, — не стал отнекиваться.
— Ты думаешь, ее Спенсер на корабль пристроил? Ох, наивная простота. Я распорядился, чтобы препятствий не чинили и отдали мичманскую каюту. Придумали, понимаешь, финт с ушами: с консулом местами меняться. Вот они где у меня все! — он резко сжал кулак, имея, вероятно, в виду не только англичан. — Запомни: оказанная услуга часто привязывает человека к тому, коему услужил.
— Тысяча благодарностей, Ваше Сиятельство!
Теперь-то я понял, наконец, почему Путятин так разоткровенничался на шканцах со Спенсером.
— Пустое! — отмахнулся генерал. — Будешь искать место для семьи на Южном берегу, к Ореанде не приближаться! Там у меня дом. Ни к чему лишние подозрения плодить. Вези своих в Балаклаву. Там греков много. Целый батальон!
Ну уж, нет. Только не Севастополь и Балаклава. Засунуть родню в петлю войны? Глупцом нужно быть последним, чтоб так поступить.
— Ваше Сиятельство, как думаете, будет война с англичанами? — решил закинуть удочку.
Он уставился на меня не мигая. Помолчал. Покашлял.
— С чего такие мысли? Неужто и тебя Фонтон заморочил из-за происков Уркварта на Кавказе? У англичан армии сухопутной нет, чтоб нам угрозы строить. Одна болтовня да провокации. В прошлом году некий капитан Лайонс прорвался тайком на яхте в бухту Севастополя и произвел обмеры глубин. Задержали голубчика. Не ушел от нас. Ныне всех предупредили: будут к морским крепостям нашим на кораблях подходить — потопим!
И этому старому лису не хватает ума понять, что англичане неспроста зашевелились⁈ Как же вас сдвинуть с мёртвой точки? Неужто победа над Наполеоном ваш разум затмила?
— Но порох будем держать сухим и агентурную сеть ширить, — продолжил Де Витт в назидательном тоне. — Сам в этом участвуй. Запомни раз и навсегда: ищи агентов везде — среди еврейских торговцев, в великосветских салонах, в судебных коридорах, где свидетелей по делам казнокрадов допрашивают. Вступай в интимные связи с любыми женщинами, пользу от которых можешь получить.
Я взглянул по-новому на генеральские звезды на груди. Не только русские ордена, но и прусский Красный орел, и шведский Меч — сколько из них за боевые заслуги, а сколько — за предательство? Стоит ли его ткнуть носом в очевидную мне недооценку противника? Вряд ли он прислушается к моим словам. Снова нахалом окрестит, а то и похлеще.
Де Витт, нисколько не смущенный своей откровенностью, продолжал меня поучать:
— Вот Липранди молодцом себя в Париже показал. Мне Вигель рассказывал, что устраивал Ванечка пышные завтраки и обеды, столы ломились от фруктов прекрасных в окружении таких рож, что совестно и страшно было вступать в разговоры. Это его не я научил, а Видок, знаменитый парижский сыщик.
— Ваше сиятельство, я понимаю: без уголовников и контрабандистов, с которыми уже задружился в Одессе, в шпионском деле никак. Но женщины?..
— Агентурная работа и нравственная брезгливость — вещи несовместимые! Коли встал на этот путь, пройди по нему до конца. А отступишься, сам станешь виновником собственных несчастий. Теперь ступай. Вышло наше время.
Я не стал возвращаться в каюту. Там было тесно и душно. Не хотелось беспокоить Марию и Яниса. Устроился на палубе, где пассажирам, из числа страдающих морской болезнью,на баке до утренней побудки устроили несколько спальных мест.
Смотрел на звезды сквозь просветы в парусах и переваривал разговор с генералом от разведки. Не мог избавиться от чувства брезгливости. И удивления. Звездный генерал снизошел до повествования про свои подвиги. Наверное, накачивал меня как перспективного агента. Метода у него такая.
Метода и цельный граф? Можно сказать, маршал бронетанковых войск Российской империи XIX века. А как еще назвать шефа русской кавалерии? И Коста — мелкий прыщ. Не сопоставимо… Меня мучил этот вопрос… Этакий Берия на вершине могущества и мелкий «сексот» из турецкоподданных. Тьфу…
При свете от фонаря у сигнального колокола украдкой проверил подаренное портмоне. 300 рублей ассигнациями. Меньше 100 рублей серебром. Недорого же ценится голова англичанина у генералов. Контрабандисты пощедрее будут. Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят. С этой мыслью и заснул.
… До Ялты шли почти сутки.
Уже утром, едва рассвело, показались крымские горы. Как миновали Фиолент, пошли и вовсе знакомые места, но такие пустынные, такие безлюдные… Лишь Алупку узнал по уже проступавшим сквозь густой лес привычным очертаниям воронцовского дворца, строительство которого подходило к концу. О нем увлеченно рассказывал Спенсеру де Витт, все в том же генеральском мундире с наградами, что и ночью.
— Мерзкий человек, — поделился со мной Эдмонд, завершив беседу и раскланявшись с графом. — Предатель, казнокрад и безнравственная личность. Лишь в прошлом году расстался со своей гражданской женой-полькой, с которой жил не скрываясь. Красивая женщина, говорят. Каролина Собаньская. Что-то крутила в Варшаве после восстания, тем карьеру графа и погубила. Не помогли ему родственные связи ни с Нарышкиными, ни с Воронцовым.
— Они родственники? — удивился я, внутренне восхищаясь изворотливости Де Витта. Вот это прикрытие себе придумал старый интриган!
— Ольга — его родная сестра. Ее муж, Лев, кузен наместника Новороссии.
Рассказ Спенсера прервало появление странной процессии моряков. Торжественно, храня достоинство, на шканцы двигалась группа, к которой присоединялись боцманы и унтер-офицеры. Впереди выступал баталер, несущий широкий пузатый сосуд с носиком.
— Ендову, ендову несут! — загомонили матросы вокруг. — Время к обеду!
— Адмиральский час! — улыбнулся Спенсер. — Английская флотская традиция.
Процессия поднялась на шканцы. Все унтер-офицеры сдернули свои картузы и кивера. Встали полукругом. Перед ними на табурете, застеленным парусиной, установили ендову, прикрытую дубовой душечкой. Сверху поставили чарку объемом примерно в 150 грамм. Тут же по команде вахтенного офицера стоящие на шканцах засвистели в свои дудки.
— Соловьиная песня! — развеселились матросы. — Команда «к вину и обедать»!
Радостные трели стихли, как и разговоры на палубе. Баталер снял дощечку, передав чарку главному боцману. Тот подошел к ендове, зачерпнул и, подставив ладонь левой руки, чтобы не пролить ни капли, торжественно выпил.
Следом потянулись остальные. Сперва унтер-офицеры и боцманы, потом — матросы, чьи фамилии выкрикивал вахтенный, занося их в специальную книгу.
— Что вам наливают, братишка? — спросил я матроса, вытиравшего на ходу усы после того, как «причастился».
— Полынную! — ответил довольный моряк. — А бывает и анисовую!
Покончив с водкой, матросы дружно устремились на артиллерийскую палубу. Там уже расстелили между пушек парусину и расставили тарелки — одну на несколько матросов. Пришла пора флотского обеда — щей, мелко накрошенного отварного мяса, которое подавали отдельно, и каши на третью перемену.
О меню нижних чинов мне и Эдмонду любезно поведал какой-то обер-офицер, когда закончился послеобеденный отдых матросов и работа снова закипела.
— Смотри! Похоже, подходим к порту Ялты!
Да уж! Не предупреди меня Спенсер, не узнал бы. Знакомая дуга бухты, но ни пристаней, ни знаменитого променада, ни взбирающихся по горным кручам особняков и гостиниц. Лишь одинокий недостроенный каменный мол, порядка 30 каменных двухэтажных домиков, церковь на горе с пятью сверкаю