«Нет, вот здесь — стоп! — подумал я. — Знаю я эту ухмылку. Столько раз сталкивался, когда переехал в Грецию! Достало!»
Дело в том, что у коренных греков, хоть и принявших нас — низкий им поклон — все равно всегда было к нам отношение, не сказать, что уж совсем как к грекам второго сорта, но уж точно не первого. Было в них это ощущение явного превосходства по отношению к соплеменникам, которые даже не изъясняются на греческом, а говорят на языке злейших врагов. Этакая снисходительность, позволявшая распоследнему тупице и ничтожеству, которых в достатке в любом народе, демонстрировать с ухмылкой свое превосходство.
— В чем дело, Иоанис?
Я остановился, повернулся к Ване. Он совсем не ожидал такого решительного шага. Не нашелся, что ответить.
— Я как-то не угодил тебе? Моя семья тебе не угодила? Или ты боишься, что мы сядем тебе на шею? Зря. Не сядем. Я куплю или построю сестре дом. Решу все проблемы. В чем дело?
— Все вы, фанариоты, говорить мастаки. А нужно было сражаться! — практически выплюнул он.
— Я потерял отца, мать и старшую сестру. Ты даже еще не знаешь, почему Янис молчит. Потому что не знаешь, что пережила моя младшая сестра у турок. Не знаешь, какой ценой мы выбрались оттуда. Про это ничего не знаешь, — меня понесло, я задрал рубаху, открывая свежий одесский шрам. — И ты смеешь мне пенять на то, что мы не сражались⁈
С этими греками, особенно пожилыми вояками — только так и не иначе. Только с ходу — и по лбу! Только хард-кор! И Ваня пришел в себя. То ли вид шрама так подействовал, то ли он понимал, что я не бахвалюсь и моя речь была сказана вовсе не в оправдание, то ли ошалел от моей решительности. Что-то буркнул под нос вроде «извини».
— Почему Янис молчит? — спросил.
— Потому что говорит только на турецком. Пока только на турецком. Потом расскажу.
Ваня кивнул. Судя по его взгляду, лед был растоплен. Он молча протянул мне руку. Я пожал.
Зная, что после таких сцен, обычно, может устанавливаться долгое молчание, я решил, что как раз сейчас Ваню можно вытащить на разговор на интересующие меня темы. Чувствуя свою вину, Ваня не откажется ответить на вопросы.
— Совсем немного домов, — сказал я первое, что пришло в голову. С другой стороны, не могло не прийти в голову человеку, который видел этот город уже плотно застроенным через полтора века.
«По-моему, именно на этом месте, в свой последний приезд сюда в 99 году (въехал на „вильну“ уже по греческому паспорту) я пьяный целовался с девушкой из Томска», — почему-то решил, не имея никакой точной привязки. Может, просто было приятно вспомнить и тогдашнее состояние, и девушку, и поцелуй. Ничем значительным, правда, тот поцелуй не завершился.
— Мало, — согласился Ваня. Начал тыкать. — Это дом станового пристава. Это гостиница, Воронцов построил. Там две таверны. Но я бы тебе не советовал в них ходить.
— Плохо кормят?
— Плохо. Да и зачем тратить деньги?
— Согласен. А церковь эта? — я указал на церковь, которой, как я был убежден, уже не будет в мое время.
— Иоанна Златоуста. В следующем году обещают освятить. Около нее — дом батюшки.
— Церковь — это хорошо!
— Конечно, хорошо!
— Просто мне надо племянника окрестить.
Ваня посмотрел на меня с уважением.
— Да! Это самое наипервейшее, что надо сделать. Но мы не будем крестить его здесь! — неожиданно твердо заявил отставной воин.
— Почему⁈ — удивился я больше непререкаемому тону Ивана.
— Мы покрестим его в Балаклаве, в нашей церкви, в греческой!
— Тут споров быть не может. Конечно, только в нашей церкви! — мой уверенный ответ не мог не порадовать Ваню. — Кстати, о спорах. А суд, судьи…?
— Откуда? Мы же не город. Не полагается. За этим всем нужно ехать в Симферополь! — Ваня махнул рукой в нужную сторону.
«И, как я думаю, — улыбнулся про себя, — ехать приходится не на троллейбусе!»
— Я, честно, одного не пойму?
— Ты о чем, Коста?
— Вот ты — офицер?
— Капитан в отставке, — кивнул Ваня.
— Почему тобой Эльбида командует?
— Ты ещё женку мою не видел, Варвару! Сестры они. Спелись так, что старому служаке и не дыхнуть. Гречанок что ли не знаешь?
Я лишь вздохнул в ответ. Подумаешь, деверь… Вот младшего брата сестры-гречанки судьбы никому не пожелаю. Знаем — плавали.
…Как раз в этот момент подошли к набережной. К будущему пляжу, который через два века будет заполнен тысячами отдыхающих людей. А сейчас вместо людей все пространство было забито рыбацкими лодками, развешанными сетями. Ну и еще парой десятков татар.
— Татары,– подтвердил мне Ваня, скривившись. — Вся рыба у них.
Ваня шел уверенно мимо рыбаков. Те даже не пытались его остановить, предлагая свой товар. Кто-то в спину буркнул: «арнаут!».
«Арнауты — это же албанцы. Причем тут Ваня? Может, это его кличка? Наверняка, все его знают. И, наверняка, знают, что Ваня сейчас идет к своему продавцу».
Так и есть. Вон, один из рыбаков, завидев Ваню, тут же вскочил и уже улыбался.
«Интересно, и как они будут общаться?»– не успел я и подумать, как получил ответ в виде причудливой смеси на ломаном русском, с большим вкраплением турецких слов.
Ваня сразу предупредил Джемаля, что у него дорогие гости и что ему сегодня, как никогда, нужен лучший товар. Джемаль не преминул указать на то, что товар у него всегда — лучший. Потом занялись делом. Я с интересом наблюдал.
Начали с барабули. Так называли барабульку. Я порадовался за себя: обожаю барабульку!
— Чулар? — спросил Джемаль.
— Якши! — ответил Ваня.
Я недоумевал.
— Чулар? — переспросил тихо Ваню.
— Мы так называем мелкую кефаль, — Ваня улыбнулся.
— Аааа! — тут и я улыбнулся.
И причиной моей улыбки было вовсе не то, что рыба была мне знакома. Так уж получилось, что я всегда поневоле улыбаюсь при упоминании кефали. Дело в том, что в детстве, слушая знаменитую «И Константин берет гитару» в исполнении Марка Бернеса, я наивно полагал, что в первой строчке песни «Шаланды, полные кефали» «кефали» — это глагол. Думал, что это — такой морской термин. Типа «лавировали». То, что в таком случае нет никакого соответствия и грамотной связи со второй строчкой — «В Одессу Костя привозил» — меня вовсе не смущало и не заставляло задуматься. Долго, кстати, я жил с этим заблуждением.
Вынырнул из воспоминаний в тот момент, когда Ваня решал, какую из предложенных рыб предпочесть: флейту или луваря?
— Как думаешь? — спросил меня.
Я напрягся, глядя на рыбу. Рыба, названная флейтой, вполне соответствовала своему названию: длинная, вытянутая, наподобие угря.
«Луварь, луварь… А! — догадался я, и не потребовалось переспрашивать, еще раз демонстрируя свое невежество. — Это же — вкуснейший люфер! Никос подавал мне его в первый день моего „прибытия“!»
И так как я с детства не любил и боялся всего змееподобного, указал на луваря. Ваня одобрил. Судя по его облегченному вздоху, он и сам змей опасался.
— Но это не тамам! — торжественно начал Джемаль. — Раз говоришь, что дорогие гости…
Тут он приподнял кусок рогожи, под которой лежало пять рыбин.
— Паф, паф, паф! — зацокал от восхищения Ваня, потом посмотрел на меня. — Что скажешь?
— Да! — тут я не лукавил, потому что узнал керченскую селедку. А я знал, что это, наверное, или даже, наверняка, лучшая селедка на свете, если правильно посолить.
Ваня начал расплачиваться. Я даже не стал предлагать поучаствовать в этом. Не положено. Но по переданным Джамилю монетам с радостью для себя отметил, что рыба стоит тут буквально копейки.
— Погодите! — Джемаль остановил нас, уже собравшихся уходить. После чего зачерпнул, не считая и не жалея, несколько пригоршней мидий и насыпал их в корзину. — От меня бакшиш твоим гостям!
Мы поблагодарили Джемаля. Пошли обратно.
— Хороший мужик! — я оценил рыбака-татарина.
— Да! — согласился Ваня. — Конечно, цену чуть набивает, но зато никогда не подсунет плохую рыбу.
— И стоит, как я посмотрел, копейки.
— Да. А как тут может быть по-другому⁈ — Ваня указал на огромное пространство воды.
— Зачем столько рыбы набрали? На шкару вся пойдет?
Отставной офицер посмотрел на меня, как на рекрута-несмышленыша.
— На шкару — барабулю, остальное — на какавью. На Архипелаге — наипервейшее блюдо.
Вот этим меня не подловишь! Чтоб грек из Салоник не знал, что такое какавья?
— Ушицу я уважаю! Особенно под водочку! А мясо?
— Мясо! — мечтательно произнес Ваня, что не оставляло сомнений, что для ялтинцев это роскошь и дорого. — Мясо тоже у татар. Баранина. У них аул тут рядом. Пешком можно дойти.
— Ну, понятно, — я кивнул. — Раз татары, то свинины быть не может. Сала тоже. А говядина?
— Нет.
— Как нет?
— Так — нет, — для Вани это было нормой. — Считай, нет коров.
— Погоди, а молоко?
— Ну, буйволиное, кумыс, — перечислял Ваня, — верблюжье.
— Верблюжье⁈
— Чему ты удивляешься? Татары на верблюдах землю пашут!
— А что-нибудь нам привычное?
— Мы с соседями договорились… Сейчас набрали пяток коз. Парень из одной семьи, он немного… — Ваня замялся, — дурачок. Но хороший, добрый. Вот он каждое утро собирает всех коз, гонит стадо туда, — Ваня ткнул в сторону горы. — Там до вечера пасутся, потом пригоняет. Так что козье молоко у нас есть. И мы договорились, что всю дойку от всех коз по очереди получает один дом. Тогда сразу молока много, можно сыр сделать.
— Овощи, фрукты? — мое любопытство было уже не унять, но Ване нравилась такая моя заинтересованность.
— Овощи есть, конечно… — уже по тону Вани можно было понять, что с овощами — без излишеств. — Там же, — опять ткнул в гору, — нашли небольшой кусок пригодной земли. Огурцы, лук, зелень разная…
— Помидоры, меланжаны, картошка?
Ваня не удержался — рассмеялся.
— Коста! — надо же, подумал я, он впервые назвал меня по имени. — Здесь не наша благословенная земля, на которой все растет! Откуда помидоры, меланжаны⁈ Какая картошка⁈