— В каждой долине скрываются турецкие контрабандисты. Они настолько искусно маскируют свои корабли, что разглядеть почти невозможно, — прокомментировал мичман.
Раздали подзорные трубы. Тут же образовалось что-то вроде соревнования под названием «разгляди контрабандиста». Их суденышек тут были десятки, но даже с помощью трубы было крайне сложно понять, где под грудой ветвей, листьев или целого срубленного дерева скрывается судно, а то и два.
— Ночью черкесы зажигают костры на берегу, подавая сигнал судам в море. Если нет патрульных военных кораблей, турки бросаются к берегу. В землю вкопан большой деревянный шпиль. Цепляют за него веревки, и до сотни черкесов, сбежавшихся к месту выгрузки лодки, вытаскивают судно из воды прямо с грузом и парусами и маскируют его.
— Марлинский мне рассказал, — добавил Сафонов, — что они проделывают этот трюк так быстро, что погнавшийся за нарушителем бриг не успеет якорь отдать, а лодка уже на берегу. Или заведена в речушку, которую тут же перегораживают срубленными деревьями.
— Турки везут им свинец и порох. А также соль для засолки мяса, которое берут с собой в походы. После каждого подвоза гибнут наши солдаты. За их жизни в ответе не только тот, кто нажал курок, но и тот, кто обеспечил черкесу потребное для выстрела, — сердито промолвил Сережа. — Входим в бухту долины Пшады. Недавно «Ифигения» здесь потопила один корабль, а другой разбила.
Я вгляделся в берег, который меня ждал через полтора месяца.
Рейд был защищен двумя мысами и безопасен для судов. От берегов, густо поросших вековыми деревьями, обвитыми виноградом или лианами, исходила угроза. Казалось, из-за каждого ствола за нами следят чьи-то глаза или наводят ствол ружья. Два турецких судна прятались в густой июльской зелени. Одно имело даже две мачты. Около них суетились черкесы, потрясая винтовками и указывая на нас руками. Вероятно, они ожидали нападения.
Пушечных выстрелов не последовало. Корабли двинулись дальше. Снова потянулись скалистые или залесенные берега. Местами лес был сведен подчистую. Аулы и группы небольших хижин были разбросаны друг от друга на приличном расстоянии.
— Какой богатейший край, и его сторожат эти дикие люди! — вздохнул Сафонов.
— Пока наши корабли не организовали патрули, они и на морской разбой ходили, — рассказал мичман. — У них есть длинные узкие лодки, куда садятся до пятидесяти гребцов. Нападали на торговцев группами по две-три лодки, заходя с разных сторон. Но пушки быстро их отучили баловать.
Мне надоело разглядывать места, которые я никак не мог соотнести с увиденными в моем старом настоящем. Где тут отыщешь Дивноморское с его знаменитыми виноградниками? Я решил потратить время с куда большей пользой.
В моей легенде было два крайне узких места. Я держался на лошади как мешок с салом и ничего не смыслил в хождении под парусом. Если навыки верховой езды можно попробовать взять в Крыму, то с флотской наукой следовало разбираться прямо на пароходе. Отсутствие Спенсера дало отличный шанс восполнить пробелы в знаниях.
Мичман Сережа отнекиваться не стал. До вечера увлеченно мне рассказывал про всякие там «грот-трисель-гафели», «фок-стаксели», юферсы и талрепы, чем отличается оверштаг от оверкиля и что такое амбаркировка — спуск-подъем шлюпок в открытом море. Когда моя голова окончательно вспухла, он отвел меня к матросам в «курилку» и поручил их заботам. Пока шла его вахта, мне предстояло учиться вязать морские узлы.
Утром достигли мыса Адлер, густо заросшего вековым лесом, перед которым уродливой стеной громоздился рукотворный завал. Только тогда я сообразил, что мы миновали Сочи, даже не заметив признаков будущего курорта. Вместо роскошной набережной нам встретилась разъяренная толпа в сотню черкесов, вооруженных с ног до головы винтовками в меховых чехлах и впечатляющим набором разного рода шашек в сафьяновых ножнах.
— Есть там какой-то аул. То ли Сучи зовется, то ли Соча — точно не скажу, — разъяснял мне опытный Сережа, продолжив свои занятия со мной.
Приличная глубина позволяла двигаться вплотную к берегу. Пароход будто нырнул в ущелье.
— Куда это мы? — спросил я в испуге, опасаясь столкновения со скалами.
— Гагры!
У подножия двух отвесных гор разместился квадратный деревянный форт с башенками по углам. Внутри теснились мазанки и балаганы, в руинах древнего храма прятался пороховой погреб. Сверху его венчали большое фиговое дерево и высокая деревянная башня, с которой трое часовых внимательно следили за ущельем. Воротами служили остатки каких-то каменных строений. Около них лежала в тени большая группа собак, местные чуткие сторожа. Сухопутный подход, казалось, отсутствовал, крепость полностью зависела от морского подвоза.
— С гор стреляют непрестанно. Говорят, солдаты из каши пули достают, — поделился Сафонов. Его почему-то это веселило. — Ходили черкесы недавно на приступ числом более четырех тысяч. Были отбиты с большими потерями нашим гарнизоном. Герои! И живут тут неплохо. Всем обеспечены.
— Врет как сивый мерин! — прошептал мне на ухо мичман. — Более гиблого места тут, на черноморской линии, не сыскать. В год мрет полтора комплекта гарнизона. Жара, мясо летом портится, живут на одной червивой солонине. Каждая вылазка за водой — несколько трупов.
С кораблей сгрузили провиант для гарнизона и бочки с питьевой водой. Они реально спасут несколько жизней. Да, зимний или летний вечер в Гаграх томным не назовешь.
В два часа, после обеда и полагающегося морякам отдыха, двинулись дальше. На корвете шканцы превратили в подобие сада. Туда свезли с берега срубленные огромные лавровые деревья, устроив что-то наподобие зеленой беседки для господ.
— Солдатики эти лавры на дрова рубят, а из веток веники делают для бани, — снова поделился информацией Сережа.
Мы продолжили наши занятия морской наукой вплоть до прибытия в Пицунду.
И здесь укрепленный пункт был устроен с помощью древнего византийского храма и окружавших его стен посреди долины со столетними дубами и платанами. Круглый купол, словно парящий над развалинами и временем, густо порос фиговыми деревьями.
Пассажиры поспешили на берег, желая осмотреть сохранившийся полуразрушенный алтарь. Спенсер ждал меня на берегу.
— В Сухум-Кале вернусь на пароход, предупреди Йимса. Во время стоянки встретимся у духанщика Тоганеса на базаре, — быстро сообщил он мне и присоединился к группе гуляющей свиты Воронцова. Де Витт был с ними, но на меня и взгляда не бросил.
Я прошелся по территории древнего монастыря. К каменным стенам с пробитыми амбразурами были изнутри пристроены деревянные мостки. Колодец, увитый толстыми стеблями дикого винограда, выглядел очаровательно и давал отличную воду. Наверное, Пицундское укрепление было самым прекрасным и здоровым местом на всей Черноморской линии, если закрыть глаза на кощунственное использование действующего храма в военных целях. Мне сказали, что изредка иеромонах приезжает сюда, чтобы провести богослужение.
Я прошел внутрь. Века истории безразлично смотрели на меня с пустых высоких стен, освещаемых солнцем сквозь окна с разноцветными круглыми стеклами и дыры в куполе. Мои шаги гулко раздавались под сводами.
— Природа истощила все свои силы, чтобы составить из этого места один из завиднейших уголков земного шара! — вещал у входа в храм Сафонов, как заправский гид-экскурсовод.
Вернулись на корабли около восьми часов. Караван тронулся в путь.
Я лежал на палубе, залитой лунным светом, и не мог уснуть. Участвуя в самой странной морской экскурсии в мире, в которой соединились два времени, я не мог не думать о конечной точке маршрута — о Поти. Если для Сафонова Пицунда была завиднейшим уголком, то для меня наиопаснейшей была крепость Святого Николая, до которой от Поти не более десяти верст. Что будет, если я там окажусь? Меня выбросит обратно в тело Спиридона Позова, лежавшего, в лучшем случае, в коме в ближайшей от Шекветили больнице, а худшем — на кладбище? Есть, от чего прийти в ужас. Мне бы стоило держаться подальше от этого места. Не буди лихо, пока оно тихо.
Человек — странное существо. Да, я живу не в своем комфортном мирке, рискуя каждый день головой. Но всеми силами буду держаться за это настоящее просто потому, что здесь я — живой. А там — кто его знает… Но, быть может, я вру самому себе? Здесь каждая секунда кровь горячит. Здесь я живой не только в физическом смысле.
Но что я могу поделать, если пароход идет, послушный планам Воронцова и бездушной машине в трюме, и даже отсутствующий ветер не в силах им помешать? Стук пароходных колес по воде — словно победная барабанная дробь. Тух! Тух! Тух! Кораблю плевать на мои страхи. Вот уже Бомборы за кормой, куда было решено не заходить. Поти все ближе и ближе. И момент истины…
Так и промаялся до пяти утра, когда пароход затянул «Ифигению» на рейд Сухума, похожий на огромный бассейн. Его заполняла уродливая толпа разномастных «торговцев». Особо выделялись турецкие кочермы — 15-метровые каботажники с изогнутым корпусом.
Позевывая, подошел к Сереже, командовавшего установкой якорей.
— Сухум-Кале — крайне неудобная гавань. Глубина страшенная, приходится три якоря заводить. Но плохо держат. Случись сильное волнение, надо сниматься и в море уходить.
— Ты в город пойдешь?
— Что я там не видел? Дыра дырой. Сам владетель Абхазии, князь Михаил, сюда и носа не кажет. Сидит себе в Лехне в обществе верных кунаков, отбивая порою осады своих подданных, — горько усмехнулся Сережа. — Его многие абхазы считают предателем. Впрочем, он не унывает, имея в своем поместье отличный колодец.
— Колодец?
— Здесь с колодцами беда. Не вздумай пить местную воду. Раньше были устроены водопроводы, но ныне они разрушены[2]. Солдатам приходится употреблять воду из окрестных болот. От этого приключатся лихорадка. Треть гарнизона не вылезает из госпиталя.
— Чем же жажду утолять?
— По мне, так лучше обходиться вином в кабаке. Один хороший духан на весь город. Лавка Тоганесова.