— Не сметь обсуждать приказы командования! — гаркнул на офицеров майор. — Ему виднее, как нас использовать! Сколько раз батальон получал благодарность от крымских властей? А дороги? Сколько верст мы проложили по южному берегу? Насколько легче стало теперь из Балаклавы до Ялты добраться!
— Вам, господин майор, легко рассуждать. Не в обиду… — буркнул подвыпивший офицер. — Вы свое дворянство получили! А любому из нас выше капитана не подняться!
— Вы бы, господин поручик Серафим, меньше бы налегали на вино! — осадил его майор. — Государь император ежечасно печется о благе греков Балаклавы! Сколько земли нам передали в довесок к имеющейся! Сколько раз повышали денежное довольствие! Школу организовали! От налогов лавки освободили! Теперь вот ждем новой формы для офицеров!
Разговор тут же свернул на обсуждение достоинств и недостатков новой формы, которую ввели в 1830-м году, в сравнении со старой. Причем, упор делался на всякого рода мелочи — на чешую подбородочного ремня или медный прибор у черной портупеи. Спенсер слушал с большим интересом. Он уже полностью пришел в себя после шока от горячей встречи.
Я же думал об императоре. Известно, что он фанател от изобретения нового обмундирования для армии и флота. Лично придумывал всякие несуразицы, вроде красной выпушки у шаровар казачьего покроя или количества витков на офицерских эполетах. Форма получалась красивой, но часто неудобной. Тысячи людей были заняты кройкой и шитьем, изготовлением золотых галунов и позументов. И с каким результатом? Марлинский рассказывал, как у солдат в Геленджике во время торжественного караула ветром срывало фуражки в море, а они, бедняги, цепенели от ужаса, ожидая наказания за утерю казенного имущества.
А в это же время на такие жизненно необходимые дела, как укрепление крепостей, времени у царя не находилось. Все сам да сам, никакой инициативы у подчиненных. Лично смог убедиться во время морского круиза. Нагромождалось немыслимое количество несуразностей, помноженных на злоупотребления и воровство. За блестящим фасадом Империи скрывались «глиняные горшки» и общее отупение.
Странным человеком был царствующий император. Труженик или, как он себя любил называть, «каторжник на троне». Его кто-то обозвал Николаем-Палкиным, душителем свободы. В учебниках истории его ругали. И почему-то большевики сохранили его памятник в Ленинграде…[2] Выходит, было за что его уважать? Пушкин и Лермонтов — при Николае. Кавказом приросли — при Николае. И много еще что свершилось при нём на пользу Империи. Мне ему присягать, если прошение мое о подданстве будет удовлетворено…
Ничего для себя не решив и устав от обсуждения грядущего введения новой формы офицерских шарфов, я задал давно занимавший меня вопрос:
— А правду рассказывают, что балаклавцы отказались отвечать императору, когда он их окрестил «ребятами», и ответили: «мы все — капитаны»? Я не стал говорить, что в будущем эта история будет кочевать по страницам книг русских писателей — у Лескова, Куприна и других[3].
Вокруг все засмеялись.
— Ну, подумай, Коста, своей головой, какие нынче капитаны из балаклавцев? Один я в отставке, да в батальоне три штуки, по одному на роту, — прихвастнул Мавромихали. — Все остальные чином пониже. Про солдат я вообще молчу. А вот деды наши и отцы, которые только прибыли в Крым с Кацонисом, могли и ответить такое. Но не императору, тем более что тогда правила Великая Екатерина. Какому-нибудь графу или князю — могли. Да хоть тому же Потемкину. Выпьем за род Кацонисов и за нашего командира подполковника Ликурга Ламбровича Качиони!
— За Кацонисов! — понеслось по двору. — Выпьем!
— Вам бы только пить! — раздалось от ворот.
Во дворе появились наши женщины. Мария бросилась ко мне обниматься. Ее все наперебой поздравляли с именинами.
Поднялся Эдмонд с кружкой вина.
— Славная дочь греческого народа! Сестра отчаянного храбреца, не раз спасавшего мою жизнь! С днем ангела тебя! И прими мой подарок! Знаю, не возьмет Коста у меня денег. А тебе на обзаведение и устройство новой жизни они будут не лишними. Выпьем!
Спенсер передал Марии порядка ста фунтов в виде столбика золотых монет. Она скромно поблагодарила и тут же отдала мне.
— Ты, брат, мужчина, тебе и распоряжаться!
— Закусывать ему надо, да и всем остальным! — сварливо произнесла Варвара, грозно глядя на мужа. Но не удержалась, прыснула и вместе с сестрой побежала собирать рассыпанную по земле туту, чтобы, наскоро ее ополоснув, подсунуть мужикам хоть такую закуску.
Офицеры застучали кружками по столу, обращаясь ко мне:
— Рассказ! Рассказ!
Пришлось поведать про наши стамбульские приключения. История с перепуганным начальником стражи, принявшим Спенсера за даму, вызвала громкий хохот и новые тосты. Так же, как наша беготня по городу с носилками. Распалившиеся греки, да и я за компанию, опрокидывали кружку за кружкой за каждый этап спасения Марии и Яниса.
Чувствуя, что вино уже играет мне свою возбуждающую песню, я не удержался и выдал без утайки эпопею с наказанием Барыш-аги.
Что тут началось!
Офицеры повскакали из-за стола. Кто-то кричал на весь Крым, кто-то размахивал кривой саблей, кто-то палил в воздух из пистолета. Кружки катились по столам, вино брызгало во все стороны, игнорируя силу земного притяжения. Казалось, эту вакханалию ничем не унять!
— Отставить, господа офицеры! — раздался от ворот поставленный командирский голос. На нас надвигался седой красавец-генерал лет шестидесяти отроду. — В конец разложились! Разбаловал вас подполковник! Сколько я сил на вас потратил, приучая к дисциплине!
Когда десяток поручиков, подпоручиков и прапорщиков начинает прятаться за спинами унтеров, понятно, что офицерской пьянке конец. Я догадался, что нас прибыл утихомиривать генерал-майор в отставке Феодосий Ревелиоти, георгиевский кавалер и местный лэндлорд.
— Всех жителей Ялты переполошили! Опять мне за вас краснеть?
Офицеры, как нашкодившие школьники, принялись собирать кружки и разбросанные тарелки с раздавленными ягодами. Генерал с брезгливой гримасой за ними наблюдал. Тут его взгляд остановился на Спенсере. Безошибочно определив в нем дворянина, Ревелиоти подошел и завязал с Эдмондом светский разговор, пригласив, в итоге, англичанина в свой дом на ночевку. На прощание англичанин наказал мне утром его посетить.
Оставшись одни, присмиревшие офицеры затеяли со мной тихую беседу на предмет выбора крестного и моих дальнейших планов.
Поручик Георгий Серафим меня наставлял:
— Выбор крестного — не шутейное дело. А у тебя и вовсе непростое. Многие теперь захотят породниться с таким героем. Подполковника, конечно, не обещаю, но на одного из трех наших капитанов можешь рассчитывать. Сами тебе предложат — будь уверен.
— Мы-то чем плохи? — рассердился Ваня. — Ладно, Варвара. Она уже при деле. Но Эльбида расстроится. Видели бы вы, как она сердцем к Янису прикипела!
— За баб спору нет, — не унимался поручик. — А вот крестным лучше позвать штабс-капитана Сальти. Егор Георгиев, иди к нам поближе, — позвал Георгий офицера, шепнув мне на ухо: «при деньгах твой будущий кум. И родня у него знатная. Аж цельный контр-адмирал в Севастополе!».
— Егор Георгиев Сальти! — представился штабс-капитан.
Мы с ним быстро обо всем договорились. А тут и время пришло вечеринку сворачивать. Офицеры стали потихоньку расходиться.
— Думал я про твою беду, — начал разговор со мной Мавромихали, когда проводили последнего гостя.
— Бед у меня много, — усмехнулся я. — Ты про какую из них?
— Про устройство Марии и Яниса.
— Так, так! — я загорелся. — И что?
— Есть тут у нас барыня, — Ваня напустил на себя таинственный вид. — Мы ее прозвали Султаншей, а она себя сама называет «старухой со скалы». Княгиня Голицына, Анна Сергеевна. Была помоложе — эх, горяча! Носилась здесь лет десять назад на лошади в брюках да в шинели.
— Часом не в Кореизе живет? — припомнил я историю крымских дворцов.
— В нем самом, в Кораисе. Имение «Новый свет». Я к ней, помнишь рассказывал, по осени езжу, с фруктовым садом помогать. Так вот! Раньше, говорю, шустрая была барыня. Всем сама заправляла. Иностранцев выписывала винные погреба устраивать. Ну и садов с цветами развела — истинный рай. А уж богомольная какая! Церковь у себя построила «Во имя Вознесения Господня».
— Ваня, какая связь между устройством дальнейшей жизни сестры и церковью⁈
— Поспешай, Коста, не торопясь! Я тебе за то толкую, что она уже не та, что прежде. Совсем согнулась, — тут Ваня хитро прищурился, подходя к кульминации своего повествования. — И есть у нее хуторок на Почтовом тракте. Лет пять назад она бы не продала. А теперь может и продаст. Не доходят у нее руки до брошенных татарских лачуг, а вид они ей портят. Очень не любит она это дело. Сама мне жаловалась и говорила, чтоб я нашел кого, порядок навести.
— Нужно посмотреть!
— Посмотреть — можно. С утречка и поедем.
… На следующий день спозаранку наняли тележку и отправились в Кореиз, прихватив с собой Спенсера. Он загорелся познакомиться с Голицыной и «Новый свет» посетить, о котором уже много слышал хорошего. Чуть ли не лучшее поместье на весь Южный берег.
Прекрасная дорога в «каменной одежде», как выразился капитан, уходила дальше вглубь скал, параллельно морю. Мы же высадились напротив въезда в поместье. Выше дороги, немного поднявшись по пологому склону, мы обнаружили пять домов с плоскими крышами и большое деревянное строение. Одна мазанка была пристроена к нависавшей над ней скале. Кругом царило запустенье.
— Видишь, крыша провалена? — указал Ваня на эту лачугу. — Весной приезжал брат Султанши, генерал Всеволожский. Он на лошади здесь по горам разъезжал, принял крышу за ровную травяную площадку и сиганул. И провалился конь его прямо в суп к татарам. Те от расстройства пожитки похватали и дали деру. Последние они на хуторе оставались.
— Черепицей надо крыть. Тогда никто не перепутает, — рассмеялся я и принялся изучать уцелевшие сакли.