Поэтому с Микри толком попрощаться не вышло. Она пришла нас проводить на площадь, откуда отправлялись кареты в Бессарабию и Молдавию. Обняла меня и тихо шепнула:
— Ангела в дорогу!
И пошла домой, не дожидаясь старта экипажа. Только загребала одесскую пыль босыми ногами. Когда карета тронулась, не оглянулась.
Пыль, пыль пыль…
Закрытая карета, запряженная четверкой в ряд, вылетела из Одессы и устремилась к границам Империи, оставляя за собой клубы этой чертовой пыли. Точно такие же клубы встречали наш экипаж по пути, когда доводилось расходиться курсами с чумацкими обозами и караванами молдаван. Высокие конические плетеные корзины на их арбах торчали вверх, как древние каменные истуканы, образуя длинные ряды, терявшиеся за горизонтом.
Пролетали мимо, особо не приглядываясь. Не было никакой возможности что-то рассмотреть на расстоянии вытянутой руки, не говоря уже о безбрежных степных далях. Окна моментально желтели от пыли. Как ни протирал их кучер на почтовых станциях, когда менял лошадей, все было бесполезно. Полчаса езды по измаильскому тракту — и естественная «тонировка» обеспечена.
Спенсера окрестные виды оставляли непривычно равнодушным. Ему было не до того. Он никак не мог успокоиться после чиновничьего произвола в Одессе. С ним не смог справиться даже консул Йимс.
— Эти офицеры… Не имея ни ума, ни образования, ни приличного состояния, они вымещают на людях свой врожденный деспотизм, впитанный с молоком матери. На них зиждется Россия, и потому она всегда будет отделена незримой стеной от Европы!
— Эдмонд, — я пытался его успокоить. — Покинь ты Россию из Крыма, где ты вращался в блестящем обществе, ты бы вывез куда более приятные впечатления.
— Безусловно, Крымский берег обживают люди куда более состоятельные и приятные в общении. Их дачи и замки, их энергия, их знание европейских языков — все это впечатляет. Но сама Россия — это незаметные чиновники, тайком набивающие свой карман. Даже война для них — источник наживы. Проклятые московиты! Черный хлеб и водка![3]
Так он брюзжал до самых Бендер. Потом резко сменил тему. Пока мы пересекали Днестр на пароме, наш кучер наплел ему, что в молдавских землях полно разбойников.
— Их называют опришки. Их легко узнать по топорикам, которые они носят за поясом. За Днестром степи нет, они в рощах укрываются — и как налетят!
Спенсер поверил. Попросил меня зарядить оба револьвера.
— Мы встретим их градом пуль! Ни один разбойник не устоит.
К его легкому разочарованию, разбойники нам не встретились. Наоборот, мы проезжали через благоустроенные поселения или зачуханные деревеньки колонистов со всей Европы — немцев, греков, болгар, евреев и даже цыган. Все чаще, по мере приближения к Дунаю, нам встречались станицы дунайских казаков. И бесчисленные караваны, будто вся Восточная Молдавия решила откочевать.
Спенсер признал, что почтовые станции работали как часы, выдавая нам свежих лошадей без намеков на мзду. На четвертый день мы свернули в направлении городка Рени, от которого по Дунаю было всего несколько километров вверх по течению до нужного нам Галаца.
Городок встретил нас странно. Гремели пушечные и мушкетные выстрелы. Все население высыпало на улицы и, вооружившись чем попало и обливаясь потом, изо всех сил колотило по кастрюлям и старым чайникам. Вокруг носились мальчишки, вопя что есть мочи и размахивая тряпками. Многие взрослые от них не отставали. Казалось, мы попали в разгар шумного карнавала или какого-то языческого праздника.
— Саранча! — кричали вокруг.
Мы пронеслись в порт под громкое «Пади!» нашего кучера, чудом никого не задавив. Эдмонд испуганно жался в углу кареты, сжимая в руках наши паспорта. Удивительно: у Спенсера, человека со стальными яйцами, оказалось две фобии — продажные чиновники и саранча!
— Ужасная страна! Что еще она нам преподнесёт на прощание⁈
Все обошлось. Даже пограничник, оказавшийся, к моему удивлению, греком, не стал нас мурыжить. Ему не терпелось убежать, чтобы спасать свой сад. Быстро сделав нужные отметки в наших бумагах, он дал команду солдатам кордона поднять шлагбаум — символ границы Империи в провинциальном порту. Мы покидали Россию.
Спенсер рванул к пристани, чтобы найти лодочника. Он смешно все время оглядывался на бегу и приговаривал:
— Страшная страна! Ужасная страна!
Я ничего страшного и ужасного не заметил. Саранча нас не атаковала, как довелось испытать Микри в детстве. Здесь, в России, я нашел хороших друзей и устроил жизнь родных. Все страшное и ужасное впереди — в загадочной Черкесии, куда мы так стремились.
Я тащил сваленный на меня багаж и думал: «Померанцев исполнил со мной классический развод на доверии. Не то же самое ли я собираюсь проделать с человеком, который называет меня другом и кунаком? Возможно ли истинное доверие между нами, если я еду за ним шпионить?»
Тем не менее, стыдно мне не было. Только легкое волнение, как в начале любого путешествия или его нового этапа. Меня ждали черкесы и их остро заточенные кинжалы.
[1] Татарское название Евпатории. Считается, Козлов — это искаженное «Гезлев», переиначенное русскими после присоединения Крымского ханства
[2] Л. Ф. Герси исполнял по совместительству обязанности консула России в Трабзоне с 1830 по 1850 год.
[3] Чтобы избежать обвинений в использовании расхожих штампов, авторы информируют: эти слова — почти дословная цитата из книги Э. Спенсера.
GrekoЧеркес 3. Побег из волчьей пасти
Глава 1Разговоры начистоту
Напоминаем читателю. Наша книга — альтернативная история. Любые совпадения случайны! Несоответствие исторических событий с реальной историей — чистой воды авторский произвол! Как и наша оценка реальных исторических личностей. Потому что они живут в нашей выдуманной реальности. Ибо наш герой уже сместил колесо реальной истории! Пусть даже на микрон. Или даже на месяц.
Мой путь лежал в Трабзон. Город-порт, превратившийся в черноморскую Тортугу, куда сбежались в поисках лёгкой наживы шакалы — работорговцы и контрабандисты. И шпионы. Куда же без них? Трабзон был настоящим шпионским кублом.
Но не это меня сейчас волновало. Я предавался самобичеванию.
«Какого лешего ты лезешь ко всем со своими танцами, прогрессор хренов⁈ Вот, не сидится тебе! Есть же хороший закон: напился — веди себя прилично! В твоем случае: напился — не выпендривайся! Знаешь же за собой этот грешок. Как хватанешь лишнего, тебя или тянет на сентиментальную дребедень, и чтобы обязательно слезьми облиться; или чего-нибудь этакое соорудить. Да еще, чтобы 'этакое» было непременно с коленцами и финтифлюшками. Знаешь же, что на следующее утро будешь со стыда сгорать от того, что не удержался, что ляпнул лишнего, что вел себя, как актер погорелого театра… И ладно с грузинами и шалахо. Там так сложилось. Случайно вылетело, уже нельзя было отступать. Теодоракиса ты чего так подставил и сиртаки у него отнял? Сознательно же пошел на этот шаг. С цыганами мелодию разучил. Ножками сучил и слюной изошел в нетерпении от ожидаемого эффекта и триумфа. Смотрите, греки, как Коста умеет! Ах, Коста, самый веселый грек! Ах, Коста, наш герой! Коста, может, действительно, герой! А вот ты, Спиридон, позёр и любитель дешевых эффектов. Ну, ничего, ничего! Сейчас попадешь в Черкесию, там тебе точно не до танцев будет! Я погляжу на тебя, когда ты вздумаешь их учить лезгинке! Встречай, Черкесия! К тебе едет Моисеев и Сухишвили-Рамишвили в одном лице! Придурок! Ох, как же мне боязно, все-таки…"
Так я размышлял, костерил себя и одновременно пытался справиться с нервной дрожью, разглядывая проплывающий за бортом Синопский рейд и почёсывая колющуюся щетину. Мы со Спенсером с самой Одессы перестали бриться. Подготовка к нелегальному броску началась с бороды. Требовалось придать себе подобающий Черкесии вид.
На английском пароходе «Полумесяц» мы плыли вдоль берегов страны звезды и полумесяца, как давно уже называли Турцию. Классический красно-белый флаг Османов еще не появился, но полумесяц в виде лодочки как исламский символ применялся сплошь и рядом. Насмотрелся на него и в Галаце — последнем турецком порте на Дунае, — и в Варне, бастионы которой все еще хранили следы русских пуль и снарядов, хотя война закончилась семь лет назад.
Трабзон[1] был на подходе. Если все сложится удачно, через несколько дней мы будем в бухте Пшады. Круг моих морских вояжей замкнется, я оплыву всё Причерноморье. И завершится мое «кругоморское» путешествие по Черному морю в Черкесии. О том, как там все сложится, думать не хотелось. Вот я и старался крутить в голове всякую фигню. Например, о том, почему меня все время так и тянет танцевать.
— Размышляешь о нашем будущем? — голос Эдмонда заставил меня вздрогнуть.
К нему снова вернулась его чертова проницательность. Следующая его фраза подтвердила это со всей очевидностью.
— На самом деле вопрос не в Черкесии. Ты же не можешь думать, что я не догадываюсь о причинах твоего настроения? Я слишком высокого мнения о тебе.
— О чем ты, Эдмонд?
— Как о чем? О нас. О доверии.
Я взглянул на него, пытаясь не выдать своего испуга.
— Я же прекрасно видел, что тебе не нравилось то, чем я занимался в России.
— Это не совсем верно…
— В отношении Крыма — совсем. Ты оставил там свою родню, нашел людей, которые тебе по сердцу, создал место, куда можно вернуться. Ты нашел себе новую родину!
— В царской России? — вскричал я как можно убедительнее.
— Да, я понимаю… Ты разделяешь Крым и Россию с ее имперскими стремлениями и продажными чиновниками. Но Крым пока принадлежит России. Не уверен, что навсегда.
Сперва я его не понял. Решил, что он тоже попаданец и намекает на Украину. Потом встряхнул головой, желая очнуться. Какое к черту послезнание! Он же говорит о мечте англичан отторгнуть от России Крым.
Спенсер с легкой усмешкой в глазах смотрел на меня.
— Имей в виду, Коста. Россия есть и будет нашим конкурентом. И мы, англичане, не перестанем с ней бороться! И искать точки уязвимости. Я проехал по Крыму, видел враждебность татар. Случись война на полуострове, они выступят против твоих любимых греков.