— Наивно предполагать, что черкесы все время сидят и поджидают торговцев. Нужно дождаться ночи и кострового сигнала. А так… Нырни я в любую бухту — и ваш Путятин сразу вцепится мне в загривок. Но, как крайний случай, нельзя исключать вариант, что придется выброситься на берег.
Абдель тяжело вздохнул и покачал головой. Перспектива потери корабля его не вдохновляла. Он отдал команду к новому повороту. Бригантина отвалила от берега и снова устремилась в открытое море. Корвет тут же распустил паруса.
Нас постепенно догоняли. Двухмачтовый «разбойник»[1] с его разномастной парусной оснасткой уступал «Ифигении». Ее далеко выступающие за борт паруса несли ее подобно крыльям. Привычная глазу картина! Сколько раз я смотрел с кормы «Петра Великого» на корвет, идущий следом! Путятин в штиль распускал все паруса на просушку, и эта красивая картина сподвигла художника из числа пассажиров сделать карандашный набросок…
Теперь красоту сменила угроза. Корвет нацелился обойти нас справа. Летели часы, расстояние между кораблями неумолимо сокращалось.
— Капитан! С корвета передают сигнал: «спустить паруса!».
— Пусть в жопу идут со своим семафором!
Русские, словно услышав ответ, выстрелили из погонной пушки. Прямо в кильватерной струе нашего корабля взметнулся фонтан. Выстрелило второе орудие. Ядро скользнуло мимо нашего правого борта, врезалось в воду в районе бака, окатив брызгами носовую фигуру.
Абдель встал к штурвалу спиной к палубе. Он внимательно наблюдал, как наводят орудия на корвете. Рядом встал матрос, чтобы громким криком дублировать команды капитана.
Новый выстрел, причем сдвоенный. Но Абдель был начеку. Он, как по наитию, сдвинул бригантину со старого курса, и ядра вспенили воду метрах в десяти от правого борта.
— Давайте, давайте… Кормите чугуном Черное море! — довольный и скалящий зубы в страшной улыбке Абдель выкрикивал в сторону корвета.
Он оглянулся.
— Они хотят насадить меня на мыс Адлер, как на шампур!
«Ифигения» начала уклонение, чтобы обойти нас справа. Прежде чем бригантина попала в мертвую зону между погонными и бортовыми пушками, ее «угостили» последним залпом с носа корвета. Этот выстрел оказался роковым. Ядро врезалось в высокий фальшборт, служивший неплохой защитой от ветра рулевому, проделало в нем дыру, разорвало в клочья грот и срезало, как ножом, ванты и растяжки грот-мачты по левому борту.
Нас окатило градом щепок. Одна — похожая на черкесский кинжал — вонзилась в матроса, передававшего экипажу команды капитана. Она сбила его с ног. Кровь обагрила шканцы.
Остатки грота заполоскали в воздухе. Корабль потащило вправо. Мачта стонала, как живая. Матросы, не дожидаясь приказа, бросились сращивать поврежденный такелаж, громко топая босыми ногами по палубе.
Абделя не даром называли лучшим капитаном Трабзона. Он тут же просчитал ситуацию и закрутил штурвалом, гаркнув на рулевого, чтобы не мешал. Корабль, как на пятке, резко развернулся и устремился навстречу «Ифигении».
— Что вы творите⁈ — заорал бледный Спенсер, избавляясь от занозы размером с палец, торчащей из плеча. — Нас расстреляют бортовым залпом!
— Русские изготовились с левого борта! Не успеют зарядить орудия правого! — проорал в ответ Абдель.
Он сцепил зубы, твердой рукой направляя корабль к возможной погибели. На виске пульсировала жилка, шрам на загорелом лице побелел.
— Коста! Спрячьтесь за фальшбортом! Ни к чему выдавать наше присутствие на корабле! — Спенсер пригнулся.
Я последовал его примеру. Мыслил он верно: мы должны были пройти мимо корвета на расстоянии пистолетного выстрела, и нас без труда могли рассмотреть с палубы корвета. Но какой смысл прятаться? Быть может, мы доживали последние минуты — если не на этом свете, то на свободе…
Казалось, наш капитан рассчитал все верно. Орудия правого борта молчали. Я не видел из своего укрытия, что происходит. Лишь слышал выстрелы из ружей. Русские сбивали с грот-мачты работающих французов. Несколько человек с громким криком упали на палубу, один — за борт.
Время замедлило свой бег. Я в ужасе ждал залпа. Из трюма раздавался женский вой. На палубе стонали раненные и разбившиеся. Вот уж чего я точно не ожидал, так это оказаться в эпицентре морского сражения!
И я таки дождался!
Громыхнуло! Какой-то офицер оказался расторопнее прочих и зарядил орудия своей батареи и по правому борту. Возможно, им оказался Смарагд, любитель поэзии. Я находил в этой мысли некий извращенный смысл: приятно погибнуть от руки знакомого тебе человека.
Залп снес тяжеленую грот-мачту, как бита — городошные фигурки. Она рухнула за левый борт, удерживаемая остатками такелажа. И выступила гигантским рулем, развернув искалеченную бригантину за кормой «Ифигении».
— Рубите! Рубите, будто за вами черти из ада несутся! — заорал Абдель и понесся гигантскими прыжками к месту падения мачты.
Застучали топоры. Освободившаяся «Блида» под прямыми парусами устремилась к берегу, потеряв свою способность к энергичной лавировке. Корвет начал разворот влево, нацеливая заряженные пушки нам в «брюхо».
— Сигнальщик! Передайте на корвет: «женщины на борту!» — хитро ощерился Абдель.
Корвет завершил поворот и стал убирать паруса. Залпа не последовало. Мы уже боролись с отливной волной.
Капитан нацелился на устье какой-то реки. Возможно, это была Херота — горная река в адлеровском районе Сочи, название которой меня всегда веселило.
Происходящее на берегу соответствовало этому слову. К возможному месту крушения корабля стекалась вооруженная толпа, громко орущая и не выглядевшая дружелюбной. Ее, похоже, не волновало, что мы стали жертвой русского корвета. Традиция грабить заявившиеся без приглашения корабли взяла верх над ненавистью к русским. Один такой виднелся в паре километров слева, ободранный до нитки.
— Тащите пыжи, порох и картечь! — скомандовал Абдель. — Будьте готовы сразу после удара развернуть пушки в направлении носа! Спенсер, где мои десять гиней⁈
Команда «Блиды» засуетилась, вооружаясь. На палубу вытащили бочки с абордажными саблями.
— Пришло время револьверов и штуцера! — грустно признался мне Спенсер. Было ясно, что боя не избежать.
Мы бросились в каюту за винтовкой и ящиком с моей «прелестью». Прижав его к груди, я вылез на палубу. В этот момент корабль сотряс удар. С неприятным вас, господа, приземлением!
Я устоял на ногах. Но тут меня словно лошадь лягнула в спину. Я взлетел и врезался в фальшборт. Крепкий зараза!
Я отключился.
[1] Название бригантины происходит от французского слова brigant — «разбойник». Корабль имел прямые паруса на фоке и косые — на гроте.
Глава 13Пушка для колдуна
Я очнулся через несколько секунд. Спенсер стоял рядом и протягивал мне руку, чтобы помочь подняться.
— Стеньгу с мачты ударом сорвало, — пояснил он — Как кистенем, на канате сработала. Хорошо, что не по голове. Живой? Спина в порядке?
— Вроде, могу шевелиться… Ох, грехи моя тяжкие…
Я с кряхтением поднялся. Осмотрелся. Вздохнул натужено.
Бригантина пережила удар без особых последствий. Пушки удержались на талях, и сейчас матросы их пытались развернуть, как приказал Абдель. Только я сомневался, что от них будет толк. Корабль, врезавшись в галечный берег, сильно задрал нос. Корма оказалась в воде вплоть до окон капитанской каюты. Как моряки смогут вести продольный огонь, сметая с палубы абордажные команды противника?
Абордажные? Драка произойдет на суше, а не в море. «Блида» станет неким редутом. Так что для черкесов выйдет штурм, а для моряков — отражение абордажа… По-моему, меня не по спине стеньгой приложило, а по голове… Самое время думать о формулировках морских уставов…
На самом деле, мысли мои были хоть и дикими, но толковыми. Из них со всей очевидностью вытекало, что с бригантины пора делать ноги, чтобы по местным обычаям мою башку не закопали на чьём-нибудь огороде. Даже случись чудо и Абдель зачистит палубу артиллерийским огнем, подход подкреплений с суши он никак не остановит.
Из трюма продолжал доносится громкий женский плач и стон. Мелькнула и тут же пропала мысль помочь полонянкам. Чем я им помогу? Тащить их на палубу в разгар сражения под залпы картечью? Или просто в кучу озверевших мужиков, раздающих удары абордажными саблями и кинжалами направо и налево? Под пистолетные выстрелы? Нашелся тут, товарищ Сухов! Мне бы пулемет Льюиса — я бы «ух»! Зухра, Лейла, Гюльчатай! На первый-второй рассчитайсь…
— Коста! Кунак! Что с тобой? Ты стоишь и шатаешься, уставившись в горы. Тебе дурно?
Голос Спенсера, доносившийся как сквозь вату, отчасти привел меня в чувство. Я по-прежнему прижимал к груди коробку с револьверами. И не мог сосредоточиться. И нес всякую околесицу:
— Не кажется ли вам, глубокоуважаемый сэр, мистер Спенсер, нам пора втопить по тапкам?
Я выдал Эдмонду аксиому моего шпанистого тбилисского детства. Но Спенсер юношеского слэнга «Африки» не понял, тем более, на грузинском. Он тяжело вздохнул и потянул меня зачем-то в каюты на корме.
Я попятился вслед за ним, не отрывая взгляда от завязавшегося сражения на баке. Черкесы уже лезли на корабль с кинжалами в зубах, подсаживая друг друга. Те, у кого рот оставался свободным от колюще-режущих предметов, издавали дикий вой, подражая шакалам. Абдель активно причинял «добро», обучая туземцев с помощью кривого турецкого клыча[1] толерантному отношению к межгосударственному торговому обмену.
«Европейская дипломатия во плоти!» — хмыкнул я и нырнул за Эдмондом в тамбур, ведущий к каюте капитана.
Эдмонд где-то разжился своим саквояжем, где убавилось склянок, но прибавилось бумаг и рисунков, и энергично высаживал окошки в зоне релакса Абделя. За ними плескалась вода. Вдали виднелась «Ифигения». Уверен, офицерский состав собрался у борта и сейчас делает ставки на победителя в гладиаторских боях на палубе «Блиды». Вмешиваться в столь захватывающие игры на выбывание у русских не было никакого желания.