— Нет! Нет! Ты что⁈ Тут нельзя переходить. Погибнем. Она сейчас уйдет влево. Мы пойдем по этому берегу. Там внизу скоро будет хорошая площадка. Заночуем.
Я кивнул. Маленький, на всякий случай, опередил нас, указывая путь.
Речка, действительно, скоро резко свернула течением влево. Грохот постепенно сходил на нет. Теперь был различим только ровный гул, напоминавший шум от приложенной к уху раковины.
— Конечно, нас это не касается, — неожиданно подхватил мою мысль Спенсер. — Мы друзья с тобой, Коста. Мы не меряемся благородством, происхождением, умом. Наверное, в самом начале, мы делали это.
— Наверное?
— Наверняка, — улыбнулся Спенсер. — Но теперь, когда мы столько вместе пережили. Спасали друг друга. Уже нет разницы, кто на коне, а кто пешком. Разве не так?
— Да, Эдмонд, так.
— Вот, видишь! Я рад, что хотя бы мы вдвоём можем существовать в твоем прекрасном саду, на фоне вечных гор, вечной реки. Всего того, что мудрее нас. И изо всех сил стараться не плевать в море!
Я с удивлением взглянул на Эдмонда.
— Нет, я сейчас говорю серьезно. Понимаю, как тебе сложно в это поверить. Ты ожидал и привык выслушивать от меня чаще циничные высказывания. И я говорю это не для того, чтобы успокоить тебя.
— Тогда…
— Наш спор, и ты это понимаешь, в общем-то, бесполезен. И можно ли назвать это спором? Мне нравятся твои взгляды и доводы. Но я их с легкостью могу разбить. Останусь при своих.Которые, в свою очередь, ты с такой же легкостью можешь растоптать. Не имеет значения. Ты знаешь, как у нас говорят? Я готов убить вас за ваши взгляды, но и умереть, защищая ваше право их высказывать.[2]
— Вольтер?
— Так считают. Но я не уверен.
— Твоя фраза не к месту. Если говорить о значении, то важнее то, что мы с тобой стоим спина к спине и отбиваемся от кулаков больного мира.
— Вот именно, друг! — Спенсер улыбнулся.
Мы помолчали.
— Ты бы уже сел на коня! — предложил Эдмонд, ухмыльнувшись. — Как мне кажется, хвороста ты уже с лихвой заготовил. Не на одну ночь.
Я согласился с его доводом. Передал очередную вязанку Большому. Взгромоздился на лошадь. Поехал рядом с Эдмондом.
— А почему ты назвал себя Зелим-беем? — спросил Спенсер.
Я улыбнулся, пожал плечами.
— Как-то не было времени серьезно подумать над звучным псевдонимом, — соврал я, не желая ничего объяснять. — Врасплох застали.
«Странно, что он не знал про Селим-бея, мужа Малики, — рассуждал, между тем. — Впрочем, зачем было Стюарту — рыбьему глазу, забивать голову Спенсера ненужной информацией? Ах, Малика, Малика! Душа моя! Конечно, назвался так для тебя! Настоящая любовь к женщине и толика тщеславия. Подумал, мало ли? Прославлюсь под этим именем. Слух обо мне пройдет по всей… Наглеть не нужно. Достаточно было бы, чтобы слух этот достиг ушей зеленоглазой красотки. Порадовалась бы. А я, ведь, не только влюбился в неё с первого взгляда. Я по-настоящему полюбил её. Сильно. До одури. Ах, Малика, Малика! Исполнится ли твоё желание? Удастся ли мне встретить женщину, равную тебе?»
— А, кстати, Эдмонд? — я вынырнул из размышлений. — А почему ты себе не взял псевдоним? Чтобы тебя не путали с тем поэтом шекспировской эпохи?
— Зная меня, — Эдмонд улыбнулся, — думаю, несложно догадаться, Коста, почему я этого не сделал и уже не сделаю!
— Тщеславие! — я не сомневался в своей правоте.
— Ну, конечно! Мечтал, что так прославлюсь, что уже этого поэта будут воспринимать вторым номером. Не скрою, пока не получается.
— Это пока, Эдмонд.
— Ты сейчас успокаиваешь меня? Или льстишь?
— Ни то, и ни другое. Я верю, что твои труды не пройдут незамеченными. Не могут пройти. Все-таки ты — пионер. Разве кто-нибудь, кроме тебя, видел столько в этом краю?[3] Сможет описать практически terra incognita?
Дорога пошла на спуск. Я оглянулся. Весь горизонт был закрыт снежными пиками Главного Кавказского Хребта.На этом фоне странно выделялась абсолютно черная гора.
Спенсер, чуть завалившись вниз, поморщился, упершись на мгновение больными руками в маленькое черкесское седло.
— Спасибо на добром слове, друг! Я постараюсь!
Ехали мимо короткой цепочки из трёх мелких озер. Удивило, что вода в них была мутной. Мы то уже привыкли, что в этих местах вода всегда прозрачная и чистая. Я не удержался. Вопросительно посмотрел на Большого, указывая на эти озёра. Он понял причину моего удивления.
— Пить нельзя! — только и предупредил.
Дорога опять пошла в подъём. Мы приближались к перевалу на Сванском хребте. До привала, в паре часов от хребта, мы все уже не проронили ни слова.
…Площадка для ночлега оказалась очень удобной. Помогли Спенсеру спуститься с лошади. Дальше Большой и Маленький занялись костром и ужином. Мы с Эдмондом своими раненными руками. Точнее — я один. Спенсер был не в состоянии обслуживать себя. Я начал разматывать повязки с его рук. Больно было даже смотреть на сплошь изрезанные руки, кисти и предплечья Эдмонда. Я поморщился, качая головой.
— Ну, а что ты хотел, Коста? — Спенсер усмехнулся. — Рассуждать времени не было. Я же не руки себе оберегал. За жизнь боролся. А он так яростно атаковал…
— А как ты ему апперкот с левой вложил? Да еще такой силы.
— Аааа! — Спенсер был доволен. — Это моё тайное оружие! Мало, кто… Да что там, мало. Никто не ожидает, никому невдомёк, что я амбидекстр! Кстати, это часто меня выручало в драках.
— Ты часто дрался? — я улыбнулся.
Спенсер задумался.
— Да, ты прав! Можно было бы подумать, что я много дрался на кулаках в жизни, — согласился Эдмонд. — Нет. Конечно, не много. Но в тех кулачных боях, в которых участвовал, выручало часто.
— Это врожденное качество или тренировка?
— Заслуга матери!
— Каким образом⁈
— Я — левша по рождению. Мама это заметила. Справедливо решила, что этот мир плохо приспособлен для левшей. Точнее — вообще не приспособлен. Подумала, что лучше мне избежать в будущем трудностей.
— И как переучивала?
— Просто и без затей: привязывала левую руку к корпусу.
— Зато эффективно.
— Да!
— И как ты обнаружил свою способность?
— Случайно. Мама мне не рассказывала об этом. Мне было лет четырнадцать. Я что-то писал. Хм… Кажется, я всегда что-то писал. Задумавшись, переложил перо в левую руку. Стал выводить какие-то линии. И неожиданно для себя с легкостью смог написать буквы. Причем как в нормальном виде, так и зеркальным образом!
— Да ты у нас да Винчи!
— Не скрою, — Спенсер рассмеялся, — в тот момент я так же про себя подумал! И побежал к маме сообщить ей новость о том, что её сын — гений!
Я рассмеялся, представив финал истории.
— Да, да, да! — Спенсер тоже начал смеяться. — Мама вернула меня на землю, признавшись, что я левша с рождения!
«Доктор, я феномен?» — вспомнился мне бородатый анекдот.
— Все равно ты испытал минуту славы!
— До сих пор помню эту минуту! — признался Эдмонд.
Наконец, развязал повязки.Напрягся, взглянув на них. Вспомнил одесского Филипп Филипыча. Как он потрясал перед моим лицом чистыми бинтами, указывая на то, что нет признаков нагноения. Здесь все было наоборот.
— Прошу тебя, — Спенсер хмыкнул, — не делай такого скорбного лица! Если ты подумал о гангрене, то — нет. Признаков пока никаких. А это… — Спенсер махнул рукой, — пустяк. В порядке вещей.
Я бросился к нашей поклаже. Достал березовый туесок с водкой. Сваны называли её арак.
— Что это? — удивился Спенсер.
— Водка!
— Откуда?
— Так у хозяина свана было не только пиво! Дал в дорогу!
— Неужели ты будешь это пить, как русский казак⁈
— Почему бы и нет?
— Ты хочешь отметить наше чудесное спасение?
— Его мы уже отметили!
— Что тогда?
— Надо обработать тебе руки! — я следовал курсом, указанным мне Филипп Филипычем в Одессе.
— Водкой⁈
— Эдмонд! Тебе нужно прочистить раны. Продезинфицировать!
— Коста! Что за варварские методы⁈
— Поверь…
— Нет, нет, нет, — Спенсер был непреклонен. — Я же все-таки чуточку врач. Разбираюсь. Подай мне мой саквояж.
Я подтащил саквояж.
— Открой!
Открыл.
— Таак. — Спенсер наклонился над ним. — Вот тот порошок!
Я достал.
— Давай! — Спенсер протянул руки вперед.
Я покачал головой.
— Давай, давай!
— Давай, хотя бы водой промоем вначале!
Спенсер согласился.
Благо Большой и Маленький уже разожгли костёр. Чуть нагрел воду в чайнике. Промыл раны. Вытер насухо. И только потом засыпал порошком. Спенсер по ходу процедуры медленно поворачивал руки.
«Будто шашлык готовит и шампуры крутит!»
— Теперь перевязывай, — кивнул Эдмонд на повязки.
Я выбросил гнойные и грязные лоскуты в костер. Достал из поклажи свою смену белья. Располосовал на «бинты».
— Спасибо! — мягко поблагодарил Спенсер, когда я закончил.
Теперь можно было заняться своей рукой. Я пошел проверенным путём. Сначала — наркоз. Сделал большой глоток водки! Спенсер поморщился! Затем — лечение. Обильно полил ладонь водкой! Спенсер чуть ли не закрыл глаза! Я сдержался, не крикнул. Только застонал. Подумал, что наркоза нужно было больше: два глотка!
«И сейчас не поздно! — решил, еще раз приложившись к туеску. — Так жить можно!»
Перевязал руку.
— Коста, Коста! — качал головой Спенсер.
Кормил его с руки, несмотря на протесты и уверения, что он и сам сможет. Сказал, что не нужно сейчас лишний раз беспокоить руки. Да и повязки заляпаются.
— Ты еще и эстет! — рассмеялся Спенсер в ответ на моё заявление про чистоту повязок.
— Да Винчи, ешь молча! — парировал я.
Эдмонд чуть не поперхнулся от смеха.
Легли спать. Спенсер, Большой и Маленький заснули, практически сразу. Я некоторое время сидел у костра. Перед тем, как лечь, подбросил еще хвороста. Потом подошёл к Спенсеру. Положил ему руку на лоб.
«Да! — чертыхнулся. — Не 36,6. А, если он мозги мне морочит? И это начало гангрены? А если воспаление лёгких? Антибиотиками я тут не разживусь! И даже аспирином! Надо его быстрее доставить в город. Иначе вполне возможно, что на руках у меня окажется мертвый труп утоплого покойника! Нашел время шутить! Черт, черт, черт!»