«Сейчас мне прилетит ответка!» — догадался я.
Спенсер прочистил горло после того, как за руку поздоровался с братьями. И тут…
— «Быть, или не быть, вот в чём вопрос… »
Этот английский полумёртвый нехороший человек прочитал весь (!) монолог Гамлета, заставив меня изворачиваться ужом на сковородке, придумывая перевод. К концу монолога Вано и Малхаз чуть не плакали от того, сколько теплых, добрых, возвышенных слов они услышали в свой адрес. Могу поклясться, что ни разу до этого, ни за одним столом, ни один тост так их не восхвалил, как я, переиначивший гениальный текст Шекспира.
— Я сбегаю за вином! — неожиданно заявил Малхаз. Так он растерялся, когда, наконец, я высказал последнюю хвалу и здравицу в их честь.
И только после этого Вано и Малхаз горячо поблагодарили Эдмонда. Я подумал, что хватит с меня.
— Вано, надо его достать, вытереть, одеть, отнести в постель. И, может, вы знаете, как ему помочь с ранами на руках?
— Сейчас слуг позову. А ранами сестра займётся. Не беспокойся.
Малхаз побежал за вином. Вано за слугами. Я повернулся к Спенсеру. Попытался изобразить ярость. Не вышло. Да и Эдмонд смотрел на меня с таким невинным видом. В общем, расхохотались. Благо, оба понимали, что в голос смеяться никак нельзя. Так что смех у нас получился бесшумный.
— Все-таки в тебе, Эдмонд, умер блестящий актёр! И, да, признаю: это был достойный ответ. Туше!
— Я рад, что тебе понравилось.
— Встать сможешь? Надо тебя вытереть.
Прибежали слуги. Достали Эдмонда из бочки. Вытерли насухо. Надели на него чистое бельё. Взяли на руки. Понесли в дом.
Я попросил Баадура и мне наполнить бочку. И только когда я опустился в теплую воду, я успокоился. Возбуждение пропало. Навалилась дикая усталость и желание немедленно заснуть. Но зная, что меня ожидает долгое застолье и голова моя еще не скоро коснётся подушки, собрался. Начал яростно тереть себя, с наслаждением смывая всю грязь, что накопилась за эти недели.
Вано вбежал, когда я надевал новую черкеску.
— Вах! Так, ты, конечно, князь в Черкесии! — пораженно воскликнул Вано, глядя на мой отмытый лик.
— Нет, брат, я — рыцарь-уорк!
— А выглядишь как настоящий князь! Готов? Столы накрыты, ждут! Вино киснет!
Меня ждала супра — грузинское застолье.
Когда мы с Вано вышли из сарая и направились к столу, Малхаз бросился разливать вино из кувшина.
— Кахетинское! Прошлогоднее! — с гордостью нам поведал. — Это выпьем, еще бурдюков со своим полно! — «успокоил» меня темпераментный грузин.
Ваня (все-таки, мне так было удобнее его называть, хотя бы про себя; тем более, это так смешно звучало: Ваня из Вани) важно кивнул в подтверждение его слов:
— Новый урожай! Молодое вино! Может, с него и начнем?
— Интересно попробовать! — признался я.
Ваня принес большой, почти метровой высоты, бурдюк. Сел на табурет под огромным ореховым деревом. Пристроил бурдюк на коленях, завалив его набок, и стал наполнять кружки, которые ему подавал кузен.
— Главное — чтобы бурдюк не был новым! — признался Ваня.
— А в чем загвоздка?
— Нефтью вино будет отдавать!
Я с трудом представлял себе, какова нефть на вкус. Но поверил на слово, ибо помнил, как в СССР возили вино из Грузии. В грелках. Да-да, в обыкновенных резиновых грелках, потому что на самолёт не пускали пассажиров с домашним вином или чачей в ручной клади. Как-то раз вез я в Москву такую грелку. А она оказалась новой. И все вино приобрело непередаваемый мерзкий вкус, от которого не удалось избавиться даже попыткой сварить глинтвейн.
— А, сестра! — радостно воскликнул Ваня при виде приблизившейся женщины, укутанной в белое. — Слушай, мы же вас толком так и не познакомили⁈ Знакомься…
Ваня еще не назвал имени сестры, но я уже знал, был уверен, какое он сейчас произнесёт.
— … Тамара!
Ну, конечно! Конечно! Сердце замерло… Тамара… Царица Тамара… Малика-Тамара⁈ Ведь Малика равно Царица! Ва!
Я встал.
— Очень приятно! Зелим-бей!
Сам не понял, почему назвался вторым именем.
— Тамара. И мне очень приятно.
Конечно, пока еще не царица. Княжна, юная принцесса! Как понял, что юная? По ручке, которая на уровне губ придерживала белое коленкоровое покрывало, наброшенное на голову! По озорному блеску глаз, из-под бархатной повязки, надвинутой на брови!
— Зачем чадри надела во дворе? — сердито спросил брат. — На улицу собралась?
Девушка покорно вздохнула, стянула с головы покрывало и аккуратно его сложила.
— Видишь, Зелим-бей, как сестру одеваем! — прокомментировал Вано наряд сестры. — Куколка! Настоящий шелк на покров сердца купили.
Вано указал на ярко-красный треугольник ткани, прикрывавший грудь девушки. В цвет ему была вуаль из бумажной ткани. Ее удерживал на голове покрытый узорной тканью ободок. Снизу к нему крепилась повязка, налезавшая на брови. Она явно портила всю картину.
И было видно, что, как бы Ваня не бахвалился, семья жила небогато. Платье девушки — длинное, с плотно облегающим тонкую талию лифом и разрезными рукавами, стянутыми у кистей, — не могло похвастать ни богатой отделкой, ни жемчугами, ни шитьем из золотых и серебряных нитей, как у Кинши. Только широкий пояс из муаровой ленты, концы которого спускались до пола, можно было с натяжкой признать дорогой вещью.
Мой мозг отмечал все эти детали походя. Так-то в висках уже постукивало. Я понимал, что Тамаре, наверное, еще нет и семнадцати. И что бы мне ни говорили в этом веке (как ты там, Микри?) про замужество и старых дев возрастом в девятнадцать лет, я воспринимал её как девушку. Как бы она не старалась сейчас вести себя по-взрослому, ребенок внутри неё диктовал чуть разболтанную походку, отсутствие должной координации в движениях рук. Излишнее озорство во взгляде. Но я видел, и это было очевидно, что через год-два она превратится в настоящую женщину. Она окрепнет. У неё изменится походка. У неё появится совершенно другая грация в движениях. Нальётся грудь. И выработается такой взгляд, что мужчины поневоле будут робеть в её присутствии. Через год-два она станет царицей Тамарой.
— Коста! Коста! — Ваня смеялся. — Очнись!
— Извините! — я, оказывается, засмотрелся. — Вы что-то сказали, Тамара?
— Да, — она улыбнулась. — У вашего друга жар. И такие раны на руках…
— Да, да.
— А чем вы их лечили?
— Честно, было не до этого, Тамара. Он каким-то своим порошком посыпал. Но особо не помогло.
— А что, жар? Подумаешь! Давай накормим козлятиной! Сразу в себя придёт! — рубанул Ваня.
— Себя козлятиной корми! — парировала Тамара.
Вот, о чём я и толковал про себя: в ней растёт та женщина, которая любого поставит на место.
— Манана! — обратилась она к одной из служанок. — Зарежь самую жирную курицу. Бульон приготовь. Только вари его на самом малом огне. И разведи мёд с водой!
«Умница! Куриный бульон, называемый в народе еврейским пенициллином, сейчас для Эдмонда — лучшее лекарство!»
Отдав распоряжение, Тамара крутанулась на месте — только широкая юбка взметнулась, открывая желтые, сафьяновой кожи, носки — и умчалась.
Я сел.
— Что, понравилась? — Ваня был горд за сестру.
— А разве такая девушка, как Тамара, может кому-то не понравиться? У вас замечательная сестра. Она заслуживает самого большого счастья. Я желаю ей этого от всего сердца!
— Благодарю, друг! Давайте выпьем за это!
Выпили.
Тут Ваня вздохнул и проговорился насчет финансового положения семьи:
— Счастье! Счастье! — покачал головой. — Невеста, а выгулять не в чем. Лишь размером чадри только и можем подтвердить, что она дворянка!
— Размером?
— Попадешь в Тифлис — поймешь. У тех, кто знатнее, чадри больше. Малхаз! Э! Кружки пустые! Аба-хе!
— Вано, — я взял кружку, — извини, у Георгия не спросил. А ваши родители?
— Ай. — Вано горестно покачал головой. — Папа от турков чуму подхватил, когда воевал под Карсом. А мама при родах Тамары умерла. Круглые сироты мы.
— Мои соболезнования!
— Спасибо, друг! А твои?
— Я тоже круглый сирота…
— Ай-яй-яй! Выпьем, помянем наших родителей. Царствие небесное!
— Царствие небесное, — повторили мы с Малхазом, вставая.
Выпили. Сели. Малхаз тут же наполнил кружки.
Супра была выстроена по всем законам театральной драматической постановки. Плавное восхождение на вершину с помощью множества закусок. Кульминация в виде горячих блюд — котлет из утки с овощами в вине. И снижение накала кулинарных страстей с помощью фруктов, сыров и медового десерта с тыквой. И, конечно, основной мотив задавало вино и тосты, которые нарастали крещендо.
Пока разминались закусками, немного рассказал про наши приключения. Не в грузинском стиле, когда впереди все пылает, а позади — рыдает, хотя речь идет о поимке курицы в птичнике. Нет, поведал про бой на перевале как о само собой разумеющимся и обыденном событии. Братья ахали, как и вся дворня. Незаметно подступили и грели уши.
Среди слуг краем глаза заметил красный покров сердца Тамары. Мелькнула мысль или голос повысить, или драматизма в рассказ добавить, чтобы перед девушкой покрасоваться. Мелькнула — и пропала! Не к лицу Зелим-бею воспевать свои подвиги!
Когда добрался до сцены, как болтался вниз головой на краю пропасти, услышал её восторженно-испуганный возглас. Но и здесь не изменил себе. Со смехом поведал братьям, как Спенсер меня как ведро из колодца вытягивал наверх.
— Вах! — не удержались братья, слушавшие мой рассказ с открытым ртом. — Приключись такое с кем-нибудь из наших знакомых в Тифлисе, разговоров хватило бы на год или два. Тамара, ты слышала⁈ Какой молодец у нас в гостях!
Тамара братьев не послушалась. Резко развернулась и скрылась в доме, будто её застали за неприличным. Любой бы на моем месте удивился: девушкам свойственно проявлять любопытство. А мне — понравилось! Не из-за ложной скромности. А из-за очевидного неприятия юной девушкой грузинской восторженности по поводу и без. По крайней мере, так я